<...>

Б: Прежде чем говорить о моих литературных встречах в этот период, я хочу сказать несколько слов о том, где именно эти встречи происходили. Несколько таких было... точек, что ли. Во-первых, были салоны, или кружки. Конечно, салоны в строгом смысле этого слова уже в ту эпоху не существовали и существовать не могли, но ту же почти функцию выполняли вот такие кружки, связанные общностью взглядов, общностью интересов, личными знакомствами и так далее. И вот какие салоны-кружки я посещал в то время и где я встречался с представителями литературы.

Ну, во-первых, это кружок Ругевичей. Вот. Сама хозяйка Анна Сергеевна Ругевич [1] и не была литератором, она была врачом, но она была тесно связана с литературными, художественными и особенно с музыкальными кругами, так как она была внучкой и одной из наследниц покойного Антона Рубинштейна [2]. Когда «Демон» шел, то она всегда получала какую-то сумму. Вообще, в России она была единственной представительницей наследников Рубинштейна.

Ее муж, Ругевич, был по профессии инженер, тоже человек очень образованный, культурный. Отец его был что-то вроде заместителя-министра финансов тогда еще, до революции. Ругевич. Он был поляк и уехал потом в Польшу, где занял ту же самую должность, уже в Польской республике.

Вот у них собирался кружок людей, связанных с литературой, и с музыкой, и с другими искусствами. И здесь я встречался прежде всего с такими поэтами, как Клюев.

Клюев. Вот. Вначале он произвел на меня сильное, очень хорошее впечатление. В первый раз, впрочем, я его услышал еще в 16-м... нет, в 17-м году, после Февральской революции, но еще до Октябрьской Революции, в «Религиозно-философском обществе», где он выступал после доклада Андрея Белого. И тогда он читал свою «Русскую азбуку» [3] – истолкование различных букв, поэтические метафоры к каждой букве. Тогда он мне не понравился, не понравился. Он был слишком уж стилизован: крашен, напомажен в буквальном смысле этого слова, так что непонятное впечатление... А потом, когда я с ним встретился уже в других условиях, много лет спустя, то он мне очень понравился. Во-первых, он великолепно читал свои стихи, притом стихи прекраснейшие.

Д: Уже «Медный кит» был выпущен? [4] Или до? «Медный кит» – его книжка.

Б: А-а... Это было после, пожалуй. «Медный» – как, простите?

Д: «Медный кит» у него книга.

Б: Да. Вот я сейчас даже и не помню этой книги. Ну, что мне нравилось? Его поэма, вот в ту эпоху... была выпущена поэма – «Ангел простых человеческих дел»:

Ангел простых человеческих дел 
В избу мою жаворонком влетел [5]...

Дальше просто идет вот такая русская изба, избяная Русь, со всеми ее, так сказать, обычными представлениями о такой неумирающей русской деревенской жизни. Между прочим, в этом отношении такие писатели, как Белов [6], современный писатель...

Д: А, это который про старую крепость? [7]

Б: Нет, вологодский писатель. Белов. Крестьянский писатель. Я не помню, как даже называются его произведения...

Д: А, это я путаю с Беляевым. А Белов...

Б: Нет, Белов. Ну вот... Целый ряд других стихотворений и стихотворений, посвященных Февральской революции [8]. Посвященных Октябрьской революции он не писал [9].

А сердце – бубенец 
под свадебной дугой – 
Глотает птичий грай... грай 
и... воздух золотой [10]... – 

и так дальше.
И уже после Октября, после Октябрьской революции – такое произведение: «Пришел караван с востока...». «Пришел караван с востока...» Забыл... «С бирюзой...», «Ступает по нашим ранам...» – этот караван... Забыл [11]...

Он великолепно читал свои стихи. Нужно сказать, когда потом я читал их, напечатанные стихи на меня не производили такого впечатления, как тогда, когда я слышал его.

Д: Вот видите, то же самое говорят о Маяковском: [12] когда он читает... Но там обратное: если читаешь глазами – непривычно, ничего не понятно, нелепо. Слышат – впечатление. Но если вернешься после чтения, то такого, чтоб поблекло раз услышанное, я ни от кого не слышал, и сам... я как раз... еще не знал, не любил Маяковского и слышал от него вот... «Тамара и Демон» [13], и потом стал читать в журнале – и сразу мне раскрылось. А таких стихов, которые в чтении поэта...

Б: ...хороши, а потом оказываются плохими?

Д: Да.

Б: То есть не плохими, но блекнут как-то...

Д: ...в то время писали очень много.

Б: Очень много, да. И вот, я бы сказал, Клюев был таков. Но все-таки это поэт был настоящий. Поэт был настоящий. Хотя у него много было и фальши, стилизации...

Д: Вот именно последнее.

Б: ...ломания было много. Он, например, изображал из себя в тот последний период, когда я его знал, – изображал из себя человека, якобы совершенно чуждого городской интеллигентской культуре. Например, скажем, подойдя к шкафу, к книжному: «А это на каком языке у тебя книги-то?» Вот. Это были книги на немецком языке. А он по-немецки великолепно читал [14]. Он, правда, плохо произносил – другое дело, но читать он читал и понимал, а изображал из себя человека, который даже не может узнать, на каком языке напечатана эта книга. Это он врал, конечно.

Д: Врал, конечно.

Б: Врал, врал.

Д: И Блок его всерьез воспринимал как крестьянина [15].

Б: Да. На самом деле, конечно, он...

Д: Конечно!

Б: ...таковым не был, таковым он не был, да. Он был в достаточной степени и интеллигентным, и... начитанным человеком, начитанным [16].

Д: Он такой был мужичок-начётник, который, уже став интеллигентом, пытался сохранить эту старую форму. 

Б: Да, старую форму. 

Д: Я один раз его видел.

Б: Но он искренне верил, что эта форма настоящая вообще-то была, а вот то, что сейчас, – это не настоящее, это что-то надуманное наносное и скоро переходящее! Он в этом был искренне убежден. Вот. Но что можно вернуться к тому, что он называл подлинной Русью, избяной Русью и так далее, что к этому можно вернуться, – я не думаю, чтоб он в это верил. Он думал – что-то другое будет, но близкое больше вот к этой старой, исконной Руси, но не к тому интеллигентскому месиву, которым являлась современная жизнь для него.

Ну, кроме того, у него были очень сильные пристрастия и антипатии. Брюсова он ненавидел...

Д: Брюсова ненавидел?

Б: Брюсова ненавидел. «Грозится Брюсов изнасилованным пером». Вот как о Брюсове [17].

Д: Блока любил.

Б: Блока – да, любил. Ну, как известно, есть переписка, очень много писем было, не знаю сколько, но много [18]. Одно время Блок увлекался вот этой народностью, когда обдумывал, а потом писал свою работу «Интеллигенция и народ» [19], вот. И Клюев казался ему представителем народа. Но этого совершенно не было. И потом он вскоре сам понял это, Блок. Сам это понял [20].

Д: Да. Маяковского Клюев тоже ненавидел.

Б: Маяковского Клюев тоже, конечно, ненавидел, да [21]. У него много было...

Д: Значит, Клычкова Вы около него не видели? Нет?

Б: Клычкова он, по-моему, знал, но как он к нему относился, я не знаю [22].

Д: Ведь это же была одна... Помните есенинское стихотворение: «И выбрал кличку Клюев, смиренный Миколай...» [23]

Б: Ну да. Но я так не говорил с ним о Клычкове.

Д: А Вы Клычкова не встречали?

Б: Нет, Клычкова я не помню.

Д: Разве это не одна компания была?

Б: По-моему, были. Во всяком случае, они были – ну, близкими. Но я его не помню.

Д: Вы их вместе не помните?

Б: Вместе я их не помню. Во всяком случае, вот там, где бывал...

Д: Вот в этом самом кружке Ругевича... бывал Клюев, а... Клычкова не было.

Б: Да. Вот у него такие были симпатии и антипатии.

Д: Значит, это был такой кружок, в общем, благообразный, без богемы?

Б: Благообразный, без богемы, совершенно без богемы. И вот, в частности, Клюев был замечательный мастер рассказывать народные сказки, такие, которые нигде не были записаны никем и не были опубликованы... Услышав нечто подобное там у себя, в Олонецкой губернии, он, так сказать, сам потом воссоздал. И нужно сказать, замечательно рассказывал сказки. Да, замечательно! Тут уже было нечто подлинное, гораздо более подлинное, чем его...

Д: Стихи.

Б: ...стихи, да. Но они были только устные, вот он их рассказывал, садился и начинал рассказывать. И рассказывал замечательно.

Д: Ну, родился он действительно в зажиточной крестьянской семье?..

Б: Да. Да-да.

Д: А где-нибудь учился, не знаете?

Б: Не знаю. Он так это всё подделывался под простого крестьянина, он на эти темы, по-моему, даже и не разговаривал. Я спросил его, он сказал: «Нигде не учился. У народа учился, по книгам учился». Вот он мне так сказал.

Д: Кто же еще там был?

Б: Да, теперь еще про него... я только доскажу. Значит, великолепно рассказывал...

Д: Это факт.

Б: Да, и потом он однажды в салоне Ругевичей рассказал такую сказку, крайне непристойную. Великолепно рассказал, но крайне непристойная сказка была.

Д: Расскажите.

Б: И после этого его перестали приглашать. Это было не совсем справедливо, вот.

Д: А сказка была действительно хорошая?

Б: Очень хорошая была.

Д: Как сказка.

Б: Да.

Д: Ну расскажите ее.

Б: Ну вот я не помню сейчас в том виде... Он читал так это, что если передать, так сказать, в своем пересказе, не тем языком, то ничего не получился. Тем более, что он там и свистел, когда нужно, и звуки издавал такие всевозможные, особенно когда дело шло о каких-нибудь леших и так далее, русалках...

Д: Ой как интересно!

Б: Всё это было – да, замечательно. Замечательно. Вот. И его перестали приглашать.

Теперь второй салон, где опять-таки я тоже встречался с ним, откуда его уж, конечно, – нет, отнюдь не изгоняли. Да и там его не изгнали, а просто перестали приглашать. Ну, если там с ним входили в эту компанию дамы, которые, конечно, никак не могли переварить такого рода выступления... (Усмехается.)

Д: Это была такая сугубо кирши-даниловская похабщина [24], да?

Б: Д-да... Теперь: второй тоже вот такой кружок-салон – это у Медведева, Павла Николаевича [25], о котором Вам говорил неоднократно.

Там собиралась группа писателей, писателей, в сущности, незначительных. Бывал там и Клюев. Там он читал тоже свои стихи – вновь написанные стихи. Я помню великолепное его чтение... вот это... на смерть Есенина:

Помяни, чертушко, Есенина
Кутьей из омылок банных [26]...

Помните, вероятно? Тут какое-то слово я пропускаю...

Д: Кутьей?..

Б: «...из омылок банных».

Д: «...из омылок банных...» Омылки... Ага. Значит, из банных омылок сделана кутья, которой нужно помянуть... черт будет поминать Есенина?

Б: Есенина, да.

Д: А вообще это крепко!

Б: Крепко, крепко. И дальше очень крепкие вещи. У него есть очень лиричные вещи.

Д: А как он выглядел? Внешность его.

Б: Он носил что-то вроде поддёвки. В пиджаке и так далее, с воротничком я его никогда не видел. Он, вероятно, не одевался так никогда. Он так под мужика, но в то же время это не мужицкая одежда.

Д: Волосы в кружок были острижены?

Б: Волосы в кружок были острижены, да, в кружок были острижены. Но уже не были квасом напомажены, а более или менее так благообразно были причесаны.

Д: Но... он лысый уже был, нет?

Б: Пожалуй, последнее время у него лысина была.

Д: Вы, значит, встречались с ним до самого конца? До 29-го года?

Б: Да. До самого конца.

Д: А его при Вас... или позже Вас?..

Б: Выслали?

Д: Да.

Б: По-моему, несколько позже выслали. Выслали [27].

Д: Он, вообще, погиб?..

Б: Он погиб там, да.

Д: Он не вернулся, да?

Б: Не вернулся, да-да.

Д: А реабилитирован он, не знаете?

Б: Вот не могу даже сказать. Вероятно, реабилитирован. <...>

Примечания:

Дувакин Виктор Дмитриевич (1909-1982) – литературовед, педагог, архивист, научный сотрудник кафедры научной информации МГУ. 15 лет своей жизни посвятил созданию фонда звукозаписи мемуаров по истории русской культуры первой трети XX в.
Бахтин Михаил Михайлович (1895-1975) – литературовед, теоретик искусства. Подвергся репрессиям. Осенью 1929 г. был осужден сроком на 5 лет и отправлен в концлагерь, замененный благодаря ходатайствам друзей ссылкой в г. Кустанай, Казахстан.
Впервые беседа, состоявшаяся 15 марта 1973 г., вошла в кн.: «Беседы В.Д. Дувакина с М.М. Бахтиным». М., 1996. Печатается по этому изд. с сокращением. С. 195-202.

1 Ругевич Анна Сергеевна (1887-1958) – врач-инфекционист, внучка композитора А.Г. Рубинштейна.

2 «Демон» – опера А.Г. Рубинштейна (1871).

3 См. примеч. 5 к очерку Ходасевича. Под «Русской азбукой» подразумевается толкование Клюевым в cт-нии «Поддонный псалом» глубинного смысла букв церковнославянской азбуки: «Аз Бог Ведаю Глагол Добра... Есть Жизнь Земли... Фита...» (А Б, В, Г, Д, Е, Ж, 3 ,Ф). «О Боже сладостный, ужель я в малый миг, – восклицает поэт. – Родимой речи таинство постиг» (СЕ. С. 290).

4 Сб. Клюева «Медный кит». Пг., 1919, фактически: 1918.

5 Неточно: поэма Клюева называется «Мать-Суббота» (1922), откуда и приведены Бахтиным строки.

6 Белов Василий Иванович (р. 1930) – поэт, прозаик, публицист. Ко времени проведения этой беседы он выступил с кн.: «Привычное дело», 1966; «Плотницкие рассказы», 1968, «Бухтины вологодские», 1969.

7 Имеется в виду Беляев Владимир Павлович (1909-1990) – прозаик, публицист. Автор известной трилогии «Старая крепость» (1937-1951).

8 На события Февральской революции поэт откликнулся ст-ниями «Красная песня» (1917), «Февраль» (1917) и др.

9 Неверно: Октябрь нашел отражение в ст-ниях «Песнь Солнценосца» (1917), «Солнце осьмнадцатого года...» (1918), в циклах «Ленин» (1918-1919), «Из «Красной газеты»» (1918) и др.

10 Неточная цитата из ст-ния Клюева «Уму – республика, а сердцу – Матерь-Русь...» (1917): «Но сердце – бубенец под свадебной дугой – Глотает птичий грай и воздух золотой...»

11 Из ст-ния Клюева «Придет караван с шафраном...» (1921): «Придет караван с шафраном, С шелками и бирюзой, Ступая по нашим ранам, По отмели кровяной».

12 Маяковский Владимир Владимирович (1893-1930) – поэт. Своеобразие поэтики М. – в концентрированной эмоциональности и энергии стиха, в слиянности автора с лирическим героем и его глубинной укорененности в современном социуме, в ораторском монологизме проповедника.

13 «Тамара и Демон» – ст-ние Маяковского (1924).

14 Это отмечали и другие современники. «Я как-то зашел к Клюеву, – вспоминал Г. Иванов, – Клюев сидел на тахте, при воротничке и галстуке, и читал Гейне в подлиннике.
– Маракую малость по-бусурманскому, – заметил он мой удивленный взгляд. – Маракую малость. Только не лежит душа. Наши соловьи голосистей, ох, голосистей...» (Иванов Г. Петербургские зимы. [Нью-Йорк], [1952]. С. 83). «Был выброшен из литературы якобы «кулацкий поэт» Николай Клюев, – писал Д. Молдавский. – Я помню его в столовой Ленкублита, на Невском, не очень старого, с бородкой. Он говорил с моей матерью принципиально по-немецки (она перед Первой мировой войной училась в Берлине), говорил блестяще, стараясь смутить собеседницу неожиданными переходами с классического языка к провинциализмам» (Молдавский Д. Притяжение сказки // Зв. 1979, №11. С. 201).

15 «Блок видел в Клюеве, – отмечал В. Г. Базанов, – прежде всего своеобразного мыслителя, «сермяжного философа», народного проповедника, выступающего против зла жизни» (Базанов В.Г. С родного берега. О поэзии Николая Клюева. Л., 1990. С. 59). См. в подборке «А.А. Блок» п. 1-5, 7; «Из дневниковой записи от 17 окт., 6, 7 и 9 дек. 1911 г. Как о поэте он скажет позже, в 1917 г. в разговоре с А. Сумароковым: «Я Клюева люблю как единственного истинного народного, поэта. Но, по моему мнению, «Сосен перезвон» – лучшее, что он дал. К сожалению, книга эта испорчена топорным предисловием В. Брюсова» (Сумароков А. Моя встреча с А. Блоком // Новый быт. Иваново-Вознесенск: 1922, №1. С. 5).

16 Писательница и переводчица Т.Л. Щепкина-Куперник так отозвалась о Клюеве: «Он бывал у меня в Ленинграде. Играл под «калику перехожего», прощаясь, говорил: «Спасибо тебе, родненькая, что приветила меня, странничка убогого». Но пальца в рот ему не клади. Умен, хитер. Молчит, молчит, смиренный инок, а потом вдруг как рублем подарит. Только руками всплеснешь: откуда у этого олонецкого мужика кладезь учености?» (Любимов Н. Неувядаемый цвет: Книга воспоминаний. В 3 т. М., 2000. Т. 1.С. 357).

17 Клюев переписывался с Брюсовым (1911-1914), был знаком с ним. Поэт написал предисловие к первому сб. Клюева «Сосен перезвон». Они обменялись фотографиями с дарственными надписями. Клюев: «Валерию Яковлевичу Брюсову с любовью великой Николай Клюев. Зима – 1912». Брюсов: «Любимому поэту Николаю Алексеевичу Клюеву в знак дружбы

Издревле сладостный союз
Поэтов меж собой связует.

Москва, 4 декабря 1912. Валерий Брюсов» (ПБК. С. 188). Выход первой кн. «Песнослова» Брюсов отметил рецензией, в которой, по сути дела, перечеркивал свою раннюю оценку клюевской поэзии: «Полукрестьянин, полуинтеллигент, полуначётник, полураскольник Николай Клюев не вышел из узкого круга своих наблюдений. Картинки северной природы, пересказы духовных книг, изредка – подражание частушкам, всё – пропитанное религиозным пафосом, в духе нашего раскола, вот – поэзия «Песнослова» (Художественное слово. 1920 (на обл: 1921), №2. С. 64). Поэт ответил Брюсову резким ст-нием «Меня хоронят, хоронят...» (1921), из которого Бахтин и привел строку. На выпад Клюева Брюсов промолчал.

18 Сохранились (Архив А.А. Блока, РГАЛИ) 44 письма Клюева к Блоку. Впервые полностью напечатаны в ЛН. Т. 92. Кн. 4. С. 462-523, публ. К. Азадовского. Письма Блока к Клюеву, вероятно, погибли в Вытегре в 1918-1923 гг.

19 Неточно: «Народ и интеллигенция» // Знамя труда. 1918, 19 февр. Впервые – Золотое руно. 1909, №1, под загл. «Россия и интеллигенция». См. примеч. 11 к подборке «А.А. Блок».

20 См. примеч. 15, а также статью К. Азадовского «Стихия и культура» в кн.: Николай Клюев. Письма к Александру Блоку. 1907-1915. М., 2003. С. 5-108.

21 Отношение Клюева к поэзии Маяковского в первые годы революции носило полемический характер. После публикации М. ст-ния «Радоваться рано» (1918), в котором он отказывался признавать живое значение классического наследия, звал к атакам на классиков и ратовал за утилитарно-производственное искусство, Клюев ответил ему ст-нием «Маяковскому грезится гудок над Зимним...» (1919). В ст-нки «Пожалейте трудную скотинушку...» (1919) с укоризной писал: «Дождик яблочный, ветер малиновый Попретил Маяковскому с Бриками», намекая на чрезмерную пропаганду индустриально-технического развития страны, преклонение перед технизацией жизни в ущерб природе. И лишь в ст-нии «Ecть демоны чумы, проказы и холеры...» (1934), где тема разорения страны в результате насильственной коллективизации приобретает апокалипсический характер, он бросает жесткие слова Маяковскоку; «Злодей, чья флейта – позвоночник, Булыжник уличный – построчник Стихи мостить «в мотюх и в доску»», видя в содеянном зле и его долю вины.

22 Клюев ценил строгость и простоту клычковской поэзии, восторженно отозвался и о его прозе – первом романе «Чертухинский балакирь» (1926), см. СД. С. 73. Клычков и его жена Варвара Николаевна не оставили поэта в беде, когда он оказался в ссылке в Колпашеве и Томске. В меру сил своих и возможностей помогали Клюеву переносить тяготы жестокой ссылки (см. СД – письма Клюева к С.А. Клычкову и В.Н. Горбачевой).

23 Из ст-ния Есенина «О Русь, взмахни крылами...» (1917).

24 Имеется в виду сб. Кирши Данилова (после 1742), ставший первой книгой подлинных, часто уникальных записей русских былин, исторических лирических песен, скомороший, баллад, духовных стихов.

25 Медведев Павел Николаевич (1891-1938) – критик и литературовед. Редактор дневников, записных книжек и сб. ст-ний Блока. Автор кн. «Формальный метод в литературоведении» (1930), «В лаборатории писателя» (1933) и др. Дружил с Клюевым. Поэт посвятил ему ст-ние «Россия плачет пожарами...» (1919). В 1937 г. М. арестован, в 1938 г. расстрелян. Реабилитирован.

26 Неточная цитата из поэмы Клюева «Плач о Сергее Есенине» (1926): «Помяни, чертушко, Есенина Кутьей из углей да из омылок банных!»

27 2 февр. 1934 г. Клюев был арестован и после изъятия поэм «Погорелыцина», «Песнь о великой матери», цикла ст-ний «Разруха» ему было предъявлено обвинение по ст. 58-10 УК РСФСР «в составлении и распространении контрреволюционной литературы». 5 марта 1934 г. Коллегия ОГПУ постановила: «...заключить в исправтрудлагерь сроком на 5 лет с заменой высылкой в г. Колпашев (Западная Сибирь) на тот же срок», а 17 нояб. того же года постановила: «Клюеву... разрешить отбывать оставшийся срок наказания в г. Томске» (см. Шенталинский В. Гамаюн – птица вещая // Огонек. 1989, №43. С. 9-10). 13 окт. 1937 г. поэту было предъявлено обвинение по ст. 58-2-10 по сфальсифицированному делу в том, что он являлся одним из организаторов контрреволюционного монархического «Союза спасения России». Между 23-25 нояб. 1937 он был расстрелян (см. Пичурин Л.Ф. Последние дни Николая Клюева. Томск, 1995. С. 89-93). В 1980-е гг. комиссия по литературному наследию поэта при СП СССР обратилась в прокуратуру СССР с ходатайством о его реабилитации по делам 1934 и 1937 гг. В 1988 г. из прокуратуры РСФСР комиссия получила ответ, в котором сообщалось, что «на постановления заседания коллегии ОГПУ от 5 марта 1934 г., управления НКВД Западно-Сибирского края от 13 октября 1937 года, которыми был репрессирован Клюев Николай Алексеевич, прокуратурой принесены протесты. Протесты судебными органами рассмотрены и удовлетворены. Клюев Н.А. полностью реабилитироан» (см. Субботин С. Последние дни поэта // Лит. газ. 1989,17 мая. С. 6).