За остяка, араба, финна 
Пред вечным светом Русь порука – 
Ее пожрет стальная щука! 
И зарный цвет во мгле увянет, 
Пока на яростном Уране 
Приюта Сирин не совьет, 
Чтоб славить Крест и новый род,
Поправший смертью черный ад! 
И будет Русь, как светлый сад...

Это пророчество о жертвенной миссии Руси – фрагмент из последней поэмы Николая Клюева «Песнь о Великой Матери». Рукопись, изъятая при аресте поэта, считалась погибшей. Однако в 1986 году были обнаружены ее отрывки, а в 1991 году был опубликован («Знамя», № 11) найденный В. Шенталинским в архиве КГБ конфискованный текст поэмы.

Забытое творение «олонецкого ведуна» стало нам известно – но вряд ли до конца понято. Слишком глубока, величественна и трагична тема «Песни» – зашифрованная в мистериальных символах судьба России.

Постичь эти символы нелегко: в творчестве Клюева, в его чуткой, пророческой душе непротиворечиво соединились дух византийской православной церкви и старообрядческой молельни, поэзия христианских апокрифов и колдовская мудрость славянского и карельского язычества. Все это есть и в образе Великой Матери. Образ Богородицы сливается у Клюева с образами матери-земли и матери человеческой. И в этой триаде, в облике Матери-Троицы, воплощена душа России.

Главную героиню поэмы зовут Прасковьей. В контексте творчества Клюева – это имя глубоко почитаемой на Руси святой Параскевы, а также имя матери поэта, Прасковьи Дмитриевны.

Образ святой Параскевы-Пятницы в народной религии (особенно на Российском Севере) порой сливается с образом Богородицы, накладываясь на отзвуки культа языческой богини Макоши – покровительницы женщин и женского труда, в частности, прядения (образ божественной пряхи, которая держит в своих руках нить судьбы, очень важен для Клюева).

Что касается ассоциаций с матерью поэта, то жизнеописание героини поэмы лишь в самой малой степени связано с реальной биографией Прасковьи Дмитриевны. Для понимания смысла поэмы (и многих других творений Клюева) гораздо важнее, что его мать умерла в день Рождества Богородицы, 8 сентября (старый стиль). Не случайно одна из частей поэмы помечена символической датой – «На Рождество Богородично. 1931».

По древнерусскому языческому календарю на это время («поминальные дни сентября») приходится праздник богинь-рожаниц, праздник урожая. Его сближение с Рождеством Богородицы в народном русском христианстве было устойчивым и длительным, но для Клюева, пожалуй, здесь более важен богородичный смысл скорбного дня прощания с матерью. Ее смерть в день Рождества Богородицы символизирует для Клюева праведность ее жизни; душа матери еще до погребения тела возносится в рай, и начинается ее вечная жизнь. Благодаря святости матери, и сын приобщается к тайне Бога; мать посылает ему из вечности апокалиптического Бледного Коня – волшебного помощника, который соединяет запредельный мир с земным и помогает сыну обрести «священную память», основу пророческого дара поэта.

Эти образы, мотивы смерти-воскрешения возникают уже в «Песнослове» (двухтомном издании творений Клюева 1919 г.) и приобретают лаконичную, насыщенную смыслом форму в «Песни о Великой Матери», в описании символического странствия героини поэмы – девушки Параши. Она живет не в реальном (точнее, не только в реальном) времени; действие поэмы происходит как бы во сне или в видении – одновременно в Древней Руси и в России XX века.

Символично, глубоко не случайно и художественное пространство поэмы. Это «Лапландия кроткая». Лапландия у Клюева – и легендарная, чудесная страна, и узнаваемая каждым северянином конкретная земля, родина поэта. Здесь все, что ему дорого: холодное Белое море и бурливое «Онегушко», Олония и Помория, Кижи и Выг, Соловки и Палеостров, Кемь и Валаам И это пространство священно – в нем есть свои Вифлеем и Иерусалим (примечательно, что Север воспринимали как «землю Христа» не только здешние старообрядцы, но и ортодоксы-никониане: сам патриарх Никон, строитель Нового Иерусалима под Москвой, и на Кий-острове в Белом море поставил монастырь, главная святыня которого – огромный кипарисовый крест в размер креста Голгофского – была изготовлена в Палестине).

Святость этой Лапландии определяет и судьбу Параши. Стремясь спасти душу, она отвергает земное замужество, ибо влюблена в жениха небесного – святого Феодора Стратилата, постоянно молится его иконе. Таинственные побуждения увлекают ее в путь – как будто всего лишь к дому подруги, но этот путь оборачивается символическим странствием по священной земле: «От Соловецкого погоста до Лебединого скита, потом Денисова креста...».

Здесь, под знаком старообрядческой обители братьев Денисовых сбывается судьба Параши, предсказанная ей святым старцем Нафанаилом: стать женой вдовца и матерью пророка. На девушку напал медведь, от которого ее спасает Федор Калистратов – русский парень, похожий обликом на Феодора Стратилата. Избавитель Параши умирает от полученных ран, и девушка просит обвенчать ее с умирающим. Такой символический акт должен приблизить ее душу к небесному жениху – Феодору Стратилату; мистический союз не нарушается и последующим бракосочетанием Параши с помором-китобоем:

Святой Феодор Стратилат, 
Ты мой жених и сладкий брат! 
Тебе вручается душа, 
А плоть, как стены шалаша, 
Я китобойцу отдаю...

Рожденный от помора сын Николай – как бы сын трех отцов: не только небесного и человеческого, но и звериного, ибо нападение медведя на Парашу сочетало ее символическим браком с тотемным владыкой низшей, стихийной природы, с матерью-землей. Именно принадлежность Николая всем трем уровням Вселенной обусловила его пророческий дар.

Родив сына-пророка, воспитав его истинным христианином, Прасковья исполнила свое предназначение; она умирает, и душа ее возносится на небо. И это не просто смерть земной женщины – это мистическое Успение всей Матери-Троицы, а значит, и гибель земли Русской. Причем не только мистическая, но и вполне конкретная, с уничтожением храмов, святых икон, крестьянских изб и их обитателей...

Не менее скорбно и поэтично, чем автор «Слова о погибели Русской земли» XIII века, описывает Клюев, как вознеслись на небо разрушенные в физическом пространстве северные святыни:

Над беломорскою пустыней 
Святыни русские вспарили, 
Все в лалах, яхонтах, берилле: 
Егорий ладожский, София, 
Спас на Бору, Антоний с Сии... 
Вот пронеслись, как парус, Кижи –
Олонецкая купина... 
Проплыл Покров, как пелена, 
Расшитая жемчужным стегом...

Голгофа XX века не окончена. Поэт провидит не только безбожие и голод (в 30-е годы это было достаточно ясно); лишь сейчас могут быть поняты во всей их страшной глубине клюевские слова: «К нам вести горькие пришли, что зыбь Арала в мертвой тине, что редки аисты на Украине, моздокские не звонки ковыли, и в светлой Саровской пустыне скрипят подземные рули!»

Что же впереди? Дает ли поэма Клюева надежду на возрождение? В дохристианской Руси богинь-рожаниц было две. Одна из них в «Песни о Великой Матери» может быть сближена с Прасковьей. Образ второй есть в финале поэмы. Это Анастасия, внучка Прасковьи. Имя Анастасии в переводе с греческого означает «воскресение». День памяти святой мученицы Анастасии (15 апреля) близок ко дню Светлой Пасхи, Воскресения Христова. Анастастия-Настасья и в былинах, и в русском фольклоре предстает лучезарной девой, в чем-то похожей на греческую богиню зари – «младую с перстами пурпурными Эос».

Как представлял себе Клюев мистериальное воскрешение Матери-Троицы, утреннюю зарю над Россией? Мы пока не можем ответить на этот вопрос: финал поэмы не завершен, судьба Анастасии в ней только заявлена. Быть может, ответ дадут вещие сны Клюева? Их было очень Много; в самых разных источниках; они дошли до нас, а кое-что уже появилось в печати. И в этих снах – загадочные, пророческие, еще не понятые нами образы...