Студеная Кола, Поволжье и Дон
Сильны не железом, а воском икон.
Н. Клюев

Русская поэзия является наивысшей формой выражения национального самосознания. В годину лихолетья, в смутное время русский человек обращается к ней как к источнику духовных сил, необходимых ему для преодоления темного хаоса безвременья и для последующего возрождения.

В 1954 году, обозревая события российской истории двадцатого века, И.А. Ильин с тревогой вопрошал: «...Когда русским людям дан новый опыт подлинного зла, подлинного страдания и предчувствие грядущего величия, следовало бы ждать от русской поэзии настоящих песен и пророчеств... Где же это все?»[1]. Знаменательно, что в том же 1954 году, как ответ на этот вопрос, за границей выходит собрание сочинений Николая Алексеевича Клюева[2] , поэта, воплотившего в своем творчестве духовное наследие Святой Руси, ее историческую память.

Давно замечено, что русская культура имеет прерывистый характер в силу трагического течения ее истории. Творчество Н.А. Клюева связывает «цепь времен», прошлое и будущее России в единое целое. В этом заключается великая созидающая сила его поэзии.

Нередко масштабы личности поэта и его творчества неправомерно сужают в социально-культурном плане, включая его в группу новокрестьянских поэтов, ограничивают в географическом плане, называя его олонецким поэтом, и наконец, – в плане духовном, связывая своеобразие его творчества исключительно с расколом и сектантством. С другой стороны, поэтическое наследие Н.А. Клюева пытаются оторвать от исконно русских корней. Так, парижский исследователь Эммануил Райе начинает свою статью с обобщения: «От всего облика Клюева веет каким-то холодком. Он как бы всем чужой»[3]. Однако это субъективное впечатление. Сам Клюев, словно возражая, писал о своей сердечной связи с Россией и ее святынями:

Сердце, сердце, русской удали жилье,
На тебя ли ворон точит лезвие,
Чтоб не пело ты, как воды в ледоход,
Чтобы верба за иконой не цвела,
Не гудели на Руси колокола... (10, 340)[4].

Заметим попутно, что слова сердце, душа, Русь, Россия относятся к высокочастотным в поэтическом словаре Клюева. Слово сердце употребляется 190 раз, душа – 240, Русь, Россия – 170[5].
Э. Райе считает Клюева единственным великим мистическим поэтом России. Духовное своеобразие его поэзии он связывает с хлыстовством, которое объявляет «специфической религиозной сущностью русского духа». Подчеркивая таинственность, загадочность Клюева, он предполагает: «Возможно, что хлыстовство и есть зерно еще не открытой миру тайны России»[6]. Поэзия Клюева опровергает это со всей художественной убедительностью (несмотря на то, что в молодости поэт интересовался хлыстовством, как и другие поэты и философы начала века). Так, для хлыстовства были чужды традиционные святыни крещеной Руси, а Клюев утверждает свою близость к ним:

Стало озеро выспрашивать,
Оно стало мне рассказывать
Тайну тихую поддонную
Про святую Русь крещеную (10, 112).

Хлыстам была чужда православная культура древней Руси, а Клюев пишет:

И певчей калиткою стукнет Садко:
«Пустите Бояна – Рублевскую Русь,
Я тайной умоюсь, а песней утрусь» (10, 347).

И наконец, насколько несовместимы с хлыстовскими антилитургическими настроениями и мистическим эротизмом чистые слова Клюева о Есенине:

Как к причастью звоны,
мамины иконы,
Я его любил (11. 90).

Нельзя согласиться также и с утверждением Э. Раиса о том, что Клюев чуть ли не единственный мистический поэт России. Дело в том, что мистическое сознание нельзя сводить к ограниченному темному кругу сектантских умонастроений и чувств, свидетельствующих о болезни духа. Мистическая сторона поэзии Клюева отражает духовную жизнь православной России и имеет свои литературные истоки в древнерусском творчестве, а также в русской литературе XIX века: в произведениях Г.Р. Державина, Ф.Н. Глинки, В.А. Жуковского, А.С. Хомякова, И.С. Никитина, А.К. Толстого, К.К. Романова, В.С. Соловьева, А.А. Блока.
Главный смысл своего творчества Клюев видел в том, чтобы поэтически воспроизвести душу русского народа:

Нерукотворную Россию
Я, песнописец Николай,
Свидетельствую, братья, вам (12, 327).

Именно поэтому слова душа, душенька встречаются в его произведениях более двухсот раз. Содержание этих слов складывалось в поэтическом сознании Клюева в соответствии с его христианским миропониманием как мистическое понятие: «Горько в себе посмеется душа Над правдой слепого рассудка». Для Клюева душа – это метафизическая реальность, духовное начало в человеке, которое соединяет его и окружающий его мир с Богом. В силу этого в религиозных текстах утвердился символический способ именования духовных сущностей. Русская духовная поэзия, фольклор имели свои, а также унаследованные библейские традиции именовать духовные сущности символическим способом. Следуя этим традициям, поэзия Клюева имеет удивительно богатый словарь символических обозначений души. С этой целью используются:
1) названия птиц (Алконост, гагара, голубь, горлица, гусь, дрофа, жаворонок, журавль, зяблик, иволга, коршун, ласточка, лебедь, орел, орлица, петух, птица, сойка, чайка), например:
(1) Ax, взвиться б жаворонком к Богу!
Душа моя, проснись, что спишь! (13, 31);
(2) Зяблик-душа голодна и бездомна... (12, 204);
(3) И взлетит душа Алконостом
В голубую млечную медь
Над родным плакучим погостом
Избяные крюки допеть! (10, 123);
2) названия насекомых (пчела, бабочка, мошка);
3) названия рыб (камбала, лососка, осетр, рыба, стерлядь):
(1) Душа, как рыба, всплеснет в лазурь (10, 295);
(2) Как стерлядь в прибое, так в музыке Глинки Ныряет душа с незапамятных пор (10, 332);
(3) Сплетает захватистый невод,
Чтоб выловить камбалу-душу (12, 146);
4) названия коня, оленя;
5) названия растений (береза, кедр, фиалка, василек и др.);
6) названия сельскохозяйственных построек и инвентаря (овин, гумно, ток, подойник, веретенце и др.);
7) названия корабля и других судов;
8) названия земных пространств (земля, степь, полосынька и др.);
9) названия водных пространств и предметов, связанных с ними (вода, море, дно, якорь, пловец);
10) названия воска, свечи.

Наблюдения над лексической сочетаемостью слова душа в произведениях Клюева позволяют объективно ответить на вопрос, чью душу и какую душу изображает поэт. Прежде всего, это души крестьянские, мужицкие, бабьи, солдатские, родительские:
(1) Мужицкая душа, как кедр зелено-темный,
Причастье Божьих рос неутомимо пьет... (10, 330);
(2) Читает их пахарь,
С ним некто Другой, Кто правит огнем и мужицкой душой (10, 296);
(3) Спас за сошенькой-горбушей Потом праведным потел, Бабьи, дедовские души Возносил от бренных тел (7, 144).

По-христиански спокойно, благостно и по-крестьянски поэтично звучит «Поминальный причит» о душах солдат, погибших на поле боя:
Покойные солдатские душеньки
Подымаются с поля убойного.
До подкустья они малой мошкою,
По надкустью же – мглой столбовитою,
В Божьих воздухах синью мерещатся,
Подают голоса лебединые.
Словно с озером гуси отлетные,
С святорусской сторонкой прощаются (6, 232).

Неоднократно встречаются у Клюева и такие выражения, как душа народная, душа русская, душа России:
(1) Исчислять и взвешивать прошлое бесплодно, –
В миге народившемся ключ к душе народной (12, 58);
(2) Восстань, дитя, убей злодея,
Что душу русскую, как моль,
Незримо точит в прах и боль,
Орла Софии повергая! (13, 34);
(3) Где Стратилатом на коне
Душа России, вся в огне,
Летит ко граду, чьи врата
Под знаком чаши и креста! (12, 331);
(4) И, рыдая о милых близях,
В заревой конопель и шелк
Душу Руси на крыльях сизых
Журавлиный возносит полк (12, 250).

В поэтическом мире Клюева имеют душу и природа, во всех своих проявлениях, и предметы, которые обычно называют «неодушевленными»:
(1) И душа лугов парит орлицей,
От росы свежительно-алмазна (12, 128);
(2) Знаю, что вечной весною веет березы душа...(12, 335);
(3) О горе, горе! Вижу я
В огне родимые поля, –
Душа гумна, душа избы,
Посева, жатвы, бороньбы,
Отлетным стонет журавлем!.. (13, 25);
(4) В каждом калже, мнится, стонет,
Заключенная душа (10, 308);
(5) Пусть стол мой и лавка-кривуша –
Умершего дерева души... (10, 308);
(6) На деревах тетерки, куры
И души проса, пухлых реп (7, 129).

Есть в творчестве Клюева и образ мирской (мировой) и вселенской души:
(1) В избе, под распятьем окна,
За прялкой Предвечность сидела,
Вселенскую душу и мозг
В певучую нить выпрядала (12, 147);
(2) Сократ и Будда, Зороастр и Толстой,
Как жилы, стучатся в тележный покой.
Впусти их раздумьем – и вновь обретешь
Ковригу Вселенной и Месячный нож –
Нарушай ломтей, и Мирская душа
Из мякиша выйдет, крылами шурша.
Таинственный ужин разделите вы,
Лишь смерти не кличьте – печальной вдовы (10, 310).

По нашему мнению, данный материал не свидетельствует о пантеистическом мировоззрении Клюева, как об этом нередко пишут. Во-первых, он создает поэтическую картину мира, вдохновленную христианским пониманием природы как Божьего творения. П. Минин, современник поэта, писал: «Существует различие между христианской и внехристианской мистикой и в воззрениях на материально-чувственное бытие. Внехристианский мистик, уже в силу пантеистического постулата своего мировоззрения, склонен рассматривать чувственное бытие (материю и тело), как метафизическое зло... По христианскому учению, лежащему в основе церковной мистики, мир – творение Божие и среда существования царства Божия... Понятно, что уже поэтому христианский мистик не может относиться к миру и телу, как к метафизическому злу. Отсюда его задача заключается в отречении не от мира, как творения Божия, а от мира, как явления, в зле лежащего...». Во-вторых, мысль о пантеизме Клюева противоречит тому факту, что в своем творчестве поэт глубоко отразил личностный характер отношения человека к Богу:

...Но жив мой дух, как жив Господь,
Как сев пшеничный перед всходом.
Еще бесчувственна земля,
Но проплывают тучи мимо.
И, тонким ладаном куря,
Проходит пажитью Незримый.

Его одежды, чуть шурша,
Неуловимы бренным слухом,
Как одуванчика душа,
В лазури тающая пухом (10, 134).

Как известно, именно «христианская мистика – мистика личности»[8], в то время как в пантеистических воззрениях «божество в своей сущности понимается... как безличная космическая сила, как простая Бесконечная монада...»[9]. Христианское личностное отношение к Богу особенно глубокое понимание получило в православии и в православном искусстве, в частности в иконографии. Многие исследователи отмечают иконографичность поэтики Клюева, что прежде всего проявляется в особенностях лирического сюжета его произведений, а также в частом употреблении имен христианских святых и названий икон. Вот имена святых, которые встречаются у Клюева: Аверкий, Аграфена, Александр Невский, Алексий, Андрей, Антроп, Власий, Гермоген, Дмитрий Солунский, Дмитрий Донской, Дмитрий (Царевич), Георгий Победоносец, Елеазар, Ефросинья Полоцкая, Зосим (Изосим). Илья, Иринарх Соловецкий, Кирилл Челмогорский, Макарий на Желтых Водах, Михаил Тверской, Никита Новгородский, «Микола» (Святитель Николай), Нил Столпник, Онорий, Парфений, Протасий, Савватий, Сисентий (Сесентий), Федосья (Феодосия), Федор Стратилат (Феодор), Феодор Соловецкий, Фрол и Лавр, Феодосии, Филипп и др. А вот список икон, которые в его время не были музейными экспонатами, а украшали красный угол крестьянской избы: «Дождевой Илья», «Георгий Победоносец», «Заклание», «Зачатия образ», «Звезда на Востоке». «Змея и глава Иоанна»(«Креститель Иоанн»), «Микола»(«Святитель Николай»), «Митрий» («Дмитрий Солунский»), «Мокробрадый Христос», «Неопалимая Купина», «Обрадованное небо», «Образ Суда» («Страшный суд»), « Одигитрия», « Пирогощая», «Сладкое лобзание», «Спас», «Споручница грешных», «Судилище Христово», «Троеручица», «Умягчение злых сердец», «Утоли моя печали». «Успение».
И наконец, сам Клюев, сопоставляя пантеистическое и христианское миропонимание, пишет о том, что ему дороги христианские духовные ценности, за которые он готов принять страдание:
Как перс священному огню,
Я отдал дедовским иконам
Поклон до печени земной,
Микула с мудрою сохой,
И надломил утесом шею (10, 435).

Вместе с тем Клюев был убежден, что в душе русского народа жива родовая память, связывающая мир русской культуры с древними священными истоками. В поэме «Песнь о Великой Матери» он говорит:

Нет прекраснее народа,
У которого в глазницах,
Бороздя раздумий воды,
Лебедей плывет станица!
Нет премудрее народа,
У которого межбровье –
Голубых лосей зимовье,
Бор незнаемый кедровый,
Где надменным нет прохода
В наговорный терем слова! –
Человеческого рода,
Струн и крыльев там истоки... (13, 5).

Приходится с сожалением констатировать, что «...неузнавание Клюева, длившееся многие десятилетия, продолжается»[10]. Основная причина – языковой барьер, отделяющий современных читателей от Клюева. Образный язык поэта становится многим недоступен в силу того, что современная культура утратила священные начала. Современник Клюева философ И.А. Ильин считал: «Духовная рана современной культуры – утрата священного... И прежде всего нам надо сосредоточиться на том, что мы утратили. Человечество пыталось за последние два века создать культуру без веры, без сердца, без созерцания и без совести; и ныне эта культура являет свое бессилие и переживает свое крушение»[11].
Воскрешение национального самосознания – это путь к священным истокам. Он требует духовного мужества. Молодой Клюев в начале своего творческого пути понимал это, когда восклицал, обращаясь к России:

О, кто Ты: Женщина? Россия?
В годину черную собрат!
Поведай тайное сомненье,
Какою казнью искупить,
Чтоб на единое мгновенье
Твой лик. прекрасный уловить? (10, 124-125).

Николай Алексеевич Клюев мужественно прошел этот тернистый путь и оставил нам обещанное наследие. Хватит ли у нас сил воспринять его?

Источники

1. Клюев Н. Сосен перезвон. М.: Книгоиздательство «В.И. Знаменский и К°», 1912.
2. Клюев Н. Братские песни. Кн. 2. М.: Изд-во журнала «Новая земля», 1912.
3. Клюев Н. Лесные были. Кн. 3. М.: Изд-во К.Ф. Некрасова, 1913.
4. Клюев Н. Мирские думы. Пг.: Издание М.А. Аверьянова, 1916.
5. Клюев Н. Медный кит. Пг.: Изд. Петроградского Совета Рабочих и Крестьянских депутатов, 1919.
6. Клюев Н. Песнослов. Кн. 1. Пг.: Литературно-издательский отдел народного комиссариата по просвещению, 1919,
7. Клюев Н. Песнослов. Кн. 2. Пг.: Литературно-издательский отдел народного комиссариата по просвещению, 1919.
8. Клюев Н. Львиный хлеб. М.: Наш путь, 1922.
9. Клюев Н. Четвертый Рим. Пб.: Эпоха, 1922.
10. Клюев Н. Стихотворения и поэмы. Л.: Советский писатель, 1977.
11. Клюев Н. Песнослов. Стихотворения и поэмы. Петрозаводск: Карелия, 1990.
12. Клюев Н. Стихотворения и поэмы. М.: Художественная литература, 1991.
13. Клюев Н. Песнь о Великой Матери // Знамя. 1993. №11.
14. Клюев Н. Каин // Наш современник. 1993. №1.
 

Примечания

1 Ильин И.А. Когда же возродится великая русская поэзия? // Ильин И.А. Собр. соч.: В 2 т. Т. 2. Кн. 2. М., 1993. С. 311.
 
2 Клюев Н.А. Полное собрание сочинений: В 2 т. / Под ред. Бориса Филиппова. Нью-Йорк: Изд-во им. А.П. Чехова, 1954.

3 Райе Э. Николай Клюев // Н. Клюев. Сочинения: В 2 т. / Под общей ред. Г.П. Струве и Б.А. Филиппова. Т. 2. Мюнхен, 1969. С. 53.
4 Здесь и далее первая цифра указывает номер источника, вторая – страницу.
 
5 Поэтический словарь Н.А. Клюева. Частотный словоуказатель / Под ред. Л.Г. Яцкевич. Вологда, 1998. (Рукопись.)

6 Раис Э. Указ. соч. С. 63, 88.
 
7 Минин П. Главные направления древне-церковной мистики// Мистическое богословие. Издание христианской благотворительно-просветительской ассоциации «Путь к истине». Киев, 1991. С. 342.
 
8 Там же.

9 Там же.
 
10 Лазарев В. Об особенностях творческого развития Николая Клюева и их современном восприятии // Николай Клюев: Исследования и материалы. М.: Наследие, 1997. С. 16.
 
11 Ильин И.А. Путь к очевидности. М.: Республика, 1993. С. 290, 293.