Полякова С.В., кандидат филологических наук, г. Санкт-Петербург

Гастрономические образы в поэзии Клюева

В прихотливой поэтической системе Клюева сравнительно часто встречаются гастрономические образы. Обычно они выражаются на языке солярно-лунных представлений, включая сюда и прочие элементы небесного пейзажа (облака, зори, тучи), а также находят свое воплощение в сфере религии и поэтического творчества. Иного рода случаи использования кулинарной метафористики единичны и не нарушают общей картины, которую мы попытаемся представить.

Сообразно с широким употреблением в деревенском быту хлеба и изделий из муки, солнце, луна и другие небесные тела чаще всего употребляются им. Солнце охотно отожествляется с караваем, колобом, ковригой.

Как (здесь в значении временном – С.П.) золоченую ковригу

Скатили сумерки за ригу –
Знать испеклась за потный день.
(№377)* [Тексты цитируются, за исключением особо оговоренных случаев, по изданию Н. Клюев. Сочинения. Под редакцией Г. Струве и Б. Филиппова т. I-II. 1969]

Об этом же свидетельствуют и такой отрывок, как:

Она (коврига – С.П.) – избяное светило,
Лучистее детских кудрей:
В чулан загляни ненароком –
В лицо тебе солнце пахнет.
(№186)

и образы солнца, начиняющего колоб (Н.А. Клюев. Стихи и поэмы. Архангельск. 1986. С. 157), коврижного (№316), пшеничного (№341) и пеклеванного солнца (№268).

Коврига у Клюева имеет еще и символическое значение, связанное, вероятно, с указанным космическим, обозначая светлую, крестьянскую, сермяжную Россию:

Золотые столбы России
Китоврас, коврига и печь.
(№301)

Еще, быть может, прозрачнее это проступает в следующих стихах.

Мы борцы, Есенин и Клюев,
За ковригу возносим стяг.
(№320)

Солнце может отожествляться также с блином и калачом:

Солнце с месяцем –
Божьи блины
(№200)

И солнце Таити – суропный калач –
Почило на пудожском блюде.
(№33)

и, как ни странно, с горячительными напитками; встречаются метафоры – солнечная брага (№416), брага солнечных лучей (№117), солнечная наливка, брызжущая из небесного погребца (№319). Отзвук подобного представления, кажется, можно услышать и в №289:

Много на Руси уездных татарий
От тоски, что нельзя опохмелиться солнцем.

Кулинарные воплощения солнца закреплены также в эпитете его щаное (№217) и в представлении о солнечной вязиге (№420).

И другие небесные тела, например, земля видятся в формах поваренного искусства: то земля – коврига вселенной (№190), то Саваофовых брашен кроха (№190), то макитра с опарой (№289). В кулинарные образы Клюев рядит звезды и луну: мы читаем у него о звездных пышках (№181), о колобе, замешанном на звездном сале (№420), о пеклеванных созвездиях (№301), хлебных звездах (№253), наконец, о звезде Квашни (№302), о луне, уподобленной Божьему блину (№200), о месяце анисовом калаче (№324).

Вследствие отождествления произведений кулинарного искусства с космическими феноменами возникают такие, казалось бы, необъяснимые образы, как луна, сеющая на землю толокно, т. с. бросающая пятна света:

Не ронит коробом луна
На нивы комья толокна
(№396)

Тучи, облака, зарницы как атрибуты неба выступают в уже знакомом нам уборе метафор – тут облака из ковриг (№217), тучи – пшеничные сайки (№122), ржаные и щаные зарницы (№346).

Поэтическое творчество нередко мыслится Клюевым, как и область религиозных представлений, в гастрономических метафорах. Стихи для него ковриги (№221), пряники (№309), книга, т.е. материализованное духовное творчество, и самое перо раздающего ее поэта, хлебный мякиш и закваска:

Раздышались мякишем книги
Буква «Ша» – закваска в пере
(№302)

Отдайте поэту родные овины,
Где зреет напев – просяной караваи!
(№296)

Ангел простых человеческих дел
певчему суслу взбурлить повелел
(№421)

Иногда поэзия видится словесным молоком

Чтоб была как подойник щедра
Душа молоком словесным
(№420)

медом:

Медом липовым в кувшине
Я созвучия коплю,
(№409)

а подчас словесное творчество представляется приготовлением пищи, и тут поэт смело обыгрывает лозунг «пролетарии всех стран соединяйтесь»:

«Для варки песен – всех стран Матрены
Соединяйтесь» несется клич
(№420)

Та же метафористика обнаруживается в сфере религиозных представлений: зори – куличи (№363), о сектантских стихах поэт говорит «духостихи отдают молоко» (№421), молитвы называются молоком (№420), Рождество – златолобым калачом (№422). В этой связи понятны и следующие, несколько неожиданные на первый взгляд строки:

На загнетках соборы святителей
В кашных ризах, в подрясниках маковых
И в творожных венцах небожителей
(№217)

и:

Гробно выбелим убрусы,
И с зарянкой – снегирем
Пеклеванному Исусу
Алавастры понесем.
Ты уснул, пшеничноокий
В васильковых пеленах...
Потным платом Вероники
Потянуло от рубах
(№421)

Аналогично усвоение Спасу в другом стихе пшеничного лика (№251).

Не исключено, что традиционное представление о райских яствах – картины рая у Клюева встречаются неоднократно: см. №203, с. 191 цитированного архангельского издания, №324, 174, 132 – в какой-то мере определило восприятие поэтом еды как чего-то антираблезианского, противоположного «пище и питию тленным», если воспользоваться словами из тропаря Роману Сладкопевцу, помянутыми Клюевым в одном из писем[*] [Новый мир. 1988. №8. С. 197], или его собственным представлением, что в раю ангелы приготовляют еду из радуг (№190), т.е. из полностью разбытовленного материала. Особенность использования Клюевым гастрономической метафористики приводит к тому, что и здесь, как обычно в его стихах, материальный макрокосм и сфера духовная – религия и поэтическое творчество, не снижаются таким путем до простой обыденности, а микрокосм напротив достигает значительности своего высокого антипода.

назад |  содержание | вперед