Наш земляк, Маршал Советского Союза Иван Степанович Конев в годы Великой Отечественной войны был командующим войсками Калининского, Степного, 1-го и 2-го Украинских фронтов и других. 2 мая 1945 года войска 1-го Украинского фронта под командованием И. С. Конева совместно с войсками 1-го Белорусского фронта овладели Берлином.

В пятом номере журнала «Новый мир» печатаются страницы воспоминаний Маршала Советского Союза И. С. Конева «Сорок пятый год». Сегодня мы публикуем отрывок из воспоминаний, в котором рассказывается о подготовке Берлинской операции.

 

Первого апреля 1945 года в Москву, в Ставку Верховного Командования были вызваны командующий Первым Белорусским фронтом Маршал Советского Союза Г. К. Жуков и я. Сталин принял нас, как обычно, в Кремле, в своем большом кабинете с длинным столом и портретами Суворова и Кутузова на стене. Кроме Сталина, в кабинете присутствовали члены Государственного комитета обороны: начальник Генерального штаба А. И. Антонов и начальник Главного оперативного управления С. М. Штеменко.

Сталин, едва мы успели поздороваться, задал нам вопрос:

– Известно ли вам, как складывается обстановка?

Мы с Жуковым оба ответили, что по тем данным, которыми мы располагаем у себя на фронтах, обстановка нам известна. Сталин повернулся к Штеменко и сказал ему:

– Прочтите им телеграмму.

Штеменко прочел вслух телеграмму, существо которой вкратце сводилось к следующему: англо-американское командование готовит операцию по захвату Берлина, ставя задачу захватить его раньше Советской Армии. Основная группировка создается под командованием фельдмаршала Монтгомери. Направление главного удара планируется севернее Рура, по кратчайшему пути, который отделяет от Берлина основную группировку английских войск. В телеграмме перечислялся целый ряд предварительных мероприятий, которые проводились союзным командованием: создание группировки, стягивание войск. Телеграмма заканчивалась тем, что, по всем данным, этот план – взять Берлин раньше Советской Армии – рассматривается в штабе союзников как вполне реальный и подготовка к его выполнению идет вовсю.

После того как Штеменко дочитал до конца телеграмму, Сталин обратился к Жукову и ко мне.

– Так кто же будет брать Берлин, мы или союзники?

Так вышло, что первому на этот вопрос пришлось отвечать мне, и я ответил, что Берлин будем брать мы и возьмем его раньше союзников.

– Вон какой вы, – слегка усмехнувшись, сказал Сталин и сразу в упор задал мне вопрос по существу: – А как вы сумеете создать для этого группировку? У вас главные силы находятся на вашем южном фланге и вам, по-видимому, придется производить большую перегруппировку.

– Товарищ Сталин, можете быть спокойны, фронт проведет все необходимые мероприятия, и группировка для наступления на Берлинском направлении будет создана нами своевременно.

Вторым отвечал Жуков. Он высказал соображение, что ко взятию Берлина готов. Первый Белорусский фронт, густо насыщенный войсками и техникой, был к этому времени прямо нацелен на Берлин, и притом с кратчайшего расстояния.

Выслушав нас обоих, Сталин сказал:

– Хорошо. Необходимо, чтобы вы оба здесь, прямо в Москве, в Генштабе, подготовили свои планы и по мере готовности, через сутки-двое, доложили Ставке, с тем, чтобы вернуться к себе на фронты с уже утвержденными планами на руках.

Мы работали несколько более суток. Все основные соображения, связанные с предстоящей операцией, у Жукова как у командующего Первым Белорусским фронтом были уже готовы. У меня тоже ко времени вызова в Ставку уже сложились соображения о том, как перегруппировать войска Первого Украинского фронта с Южного на Берлинское направление.

Меня сопровождал в Москву начальник оперативного управления фронта генерал В. И. Костылев и офицеры его управления.

Работали мы в Генштабе над своими планами каждый отдельно, но некоторые возникавшие и требовавшие согласования вопросы обсуждали, обменивались мнениями между собой и с руководящими работниками Генштаба. Речь шла, разумеется, не о деталях, а о вещах сугубо принципиальных – об основных направлениях, о планировании операции во времени и о сроке ее начала. Срок начала операции привлекал наше особенное внимание.

В связи с вопросом Сталина, кто будет брать Берлин – мы или союзники, и в связи с тем, что согласно прочитанной нам телеграмме у союзников уже шла подготовка к Берлинской операции, мы оба понимали, что сроки готовности надо максимально приблизить. По этому вопросу о сроках мы несколько раз обменивались соображениями с Жуковым. Его главная группировка была уже в основном готова и нацелена, а у меня дело пока обстояло сложнее. После только что закончившейся Верхве-Силезской операции значительная часть наших сил все еще была стянута к левому флангу фронта. И это требовало срочных и усиленных перебросок.

Когда мы 3 апреля утром явились с готовыми для доклада планами, первым был рассмотрен план Первого Белорусского фронта, доложенный маршалом Жуковым. Никаких существенных замечаний со стороны Сталина по этому плану не было.

Потом я докладывал план операции Первого Украинского фронта. По этому плану тоже не было существенных замечаний.

Очень внимательно были обсуждены сроки начала операции. Я, со своей стороны, предлагал срок максимально жесткий для нашего Первого Украинского фронта – с учетом того, что нам, как я уже говорил, предстояло совершать большие перегруппировки.

Сталин согласился с этим сроком. Выдвигая свои предложения, я просил Ставку, учитывая большой пространственный размах операции и противостоящую нам группировку противника, выделить Первому Украинскому фронту дополнительные силы для развития операции в глубину. Сталин охотно согласился на это и сказал:

– В связи с тем, что в Прибалтике и Восточной Пруссии фронты начинают сокращаться, могу вам выделить две армии за счет прибалтийских фронтов.

И сразу же конкретно назвал, какие армии он может выделить:

– Двадцать восьмую и Тридцать первую.

Тут же было прикинуто, смогут ли эти армии прийти в распоряжение Первого Украинского фронта к тому сроку, на который мы установили начало операции. Выходило, что армии прибыть к этому сроку не смогут – железные дороги не успеют их перевезти. Тогда я выдвинул предложение начать операцию до подхода этих двух армий, наличными силами, имеющимися во фронте. Это предложение было принято, и окончательным сроком, согласованным между командующими и утвержденным Ставкой, было установлено 16 апреля. Срок этот устраивал как Первый Белорусский фронт, так и нас.

Так как наши предложения, по сути дела, были утверждены без поправок, то здесь же вслед за этим были прочтены проекты директив Ставки обоим нашим фронтам. Эти проекты директив были выработаны с нашим участием – одновременно с составлением планов.

Пожалуй, уместно будет сказать вообще о той практике, которая прочно сложилась в Ставке в этом отношении. Как правило, командующий фронтом не только докладывал свой план, свои соображения по карте, но и сам со своим штабом готовил проект директив Ставки. Почти все операции планировались именно во фронтах. Исходя из общего стратегического замысла Верховного Командования, командование фронтом само полностью планировало операцию во всех аспектах, связанных с ее проведением, одновременно выделяя вопросы, которые выходили за пределы компетенции фронта и были связаны с той или иной помощью, необходимой фронту со стороны Ставки Верховного Командования.

Одновременно готовился и проект директивы, который в своем первоначальном виде отражал взгляды самого фронта на проведение предстоящей операции и предполагал, что фронтом будет получена от Верховного Главнокомандования та помощь, о которой он намерен просить.

Количество и характер исправлений и дополнений, которые вносились в такой проект директив, зависели от того, как происходило в Ставке обсуждение предложений фронта и насколько близки они были к окончательному решению.

Этот выработавшийся в ходе войны метод планирования как тогда, так и сейчас представляется мне разумным и плодотворным.

В директивах фронтам было сформулировано, что овладение Берлином возлагается на Первый Белорусский фронт. Что касается нашего Первого Украинского фронта, то и состав его ударной группировки, и общее направление ударов предполагало разгром противника в районе Коттбуса и южнее Берлина, мы должны были не позднее десятого – двенадцатого дня операции овладеть рубежом

В последующем, наступая в Западном и Северо-Западном направлении Беетлиц – Виттенберг, то есть рядом пунктов южнее и юго-западнее Берлина, и выйти на Эльбу.

На этом направлении фронт должен был наносить главный удар силами пяти общевойсковых и двух танковых армий. Здесь, на правом крыле фронта, предполагалось создать на участке прорыва плотность не менее двухсот пятидесяти стволов на один километр, для чего фронт усиливался семью артиллерийскими дивизиями прорыва.

В центре фронт должен был силами двух армий нанести удар на Дрезден, также выходя к Эльбе.

На своем левом крыле фронт должен был занимать оборону. Левофланговая 60-я армия Курочкина передавалась в состав Четвертого Украинского фронта, действовавшего, если можно так выразиться, на Чехословацком направлении.

Надо сказать, что, кроме этих основных, принципиальных решений – о направлении удара, о составе группировок, о плотности артиллерии, – каких-либо дополнительных вопросов к тому времени в Ставке не возникало. Вопросы, связанные с материально-техническим обеспечением операции – усилением танками, авиацией, обеспечением боеприпасами, – проходили в обычном порядке, без специального обсуждения, и так как, в общем, мы всем этим были к тому времени обеспечены в достаточном количестве, вопросов у командующего фронтом к Верховному Командованию к тому времени тоже не было.

В целом, если сформулировать задачу Первого Украинского фронта самым кратким образом, она сводилась к тому, чтобы, наступая южнее Берлина и содействуя его взятию, разгромить берлинскую группировку врага, рассечь фронт немцев надвое и соединиться с американцами.

Как известно, впоследствии, в ходе Берлинской операции, дело сложилось так, что армии Первого Украинского фронта не только содействовали взятию Берлина, но вместе с войсками Первого Белорусского фронта непосредственно участвовали в его штурме.

Задним числом возникает вопрос: рисовалась ли в перспективе такая возможность во время утверждения плана Берлинской операции в Ставке, и если рисовалась, то кому рисовалась и в какой мере?

Мои размышления того времени сводились к следующему.

По первоначальному проекту разграничительной линии между Первым Белорусским и Первым Украинским фронтами – Берлин должен был брать Первый Белорусский фронт. Однако по этой же разграничительной линии наше правое крыло, на котором сосредоточивалась наша главная ударная группировка, проходило в непосредственной близости от Берлина, южнее его, и кто мог сказать заранее, как будет развертываться операция, с какими неожиданностями мы столкнемся на разных направлениях и какие новые решения или коррективы к прежним решениям придется принимать по ходу дела.

Во всяком случае, я уже тогда в своих мыслях допускал возможность, что при успешном продвижении войск правого крыла нашего фронта мы можем оказаться в выгодном положении для маневра и удара по Берлину с юга.

Высказывать эти соображения заранее я не считал для себя возможным, хотя у меня и сложилось впечатление, что Сталин, тоже не говоря об этом заранее, допускает в перспективе такую возможность. Это впечатление сложилось у меня, когда, утверждая состав группировок и направление ударов, Сталин стал отмечать карандашом по карте разграничительную линию между Первым Белорусским и Первым Украинским фронтами, указанную в проекте директив. В проекте эта линия шла через Люббен и далее, несколько южнее Берлина. Ведя эту линию карандашом, согласно проекту директивы, Сталин вдруг оборвал её на городе Люббен, находившемся примерно в восьмидесяти километрах к юго-востоку от Берлина. Оборвал и дальне не повел. Хотя он ничего не сказал при этом, но для нас военных людей, – для меня, и, думаю, в такой же мере для маршала Жукова, – в том, что Сталин, не повел разграничительную линию между фронтами дальше, в глубь Германии, был весьма серьезный смысл. Разграничительная линия была оборвана примерно там, куда мы должны были выйти к третьему дню операции. Далее, – очевидно, смотря по обстановке – молчаливо предполагалась возможность проявления инициативы со стороны командования фронтов.

Для меня, во всяком случае, остановка разграничительной линии на Люббене означала, что стремительность прорыва и быстрота и маневренность действий на правом крыле нашего фронта могут впоследствии создать обстановку, при которой может оказаться выгодным наш удар с Юга на Берлин.

Был ли в этом обрыве разграничительной линии на Люббене со стороны Сталина как главнокомандующего адресованный обоим фронтам негласный призыв к соревнованию? Допускаю такую возможность. Во всяком случае, не исключаю ее. Это тем более можно допустить, если мысленно вернуться на двадцать лет назад и представить себе, чем тогда был для нас Берлин и какое страстное желание испытывали все, от солдата до генерала, увидеть этот фашистский Берлин своими глазами, овладеть им силой своего оружия.

Разумеется, это было и моим страстным желанием. Не боюсь в этом признаться сейчас, двадцать лет спустя. Было бы странно изображать себя тогда, в последние месяцы войны, людьми, лишенными страстей. Напротив, мы были переполнены ими.

На определении разграничительной линии, собственно говоря, и закончилось планирование операции. Директивы Ставки были утверждены, и нам с Жуковым предстояло ехать обратно на свои фронты.

Кстати сказать, впоследствии – в печати и в некоторых художественных фильмах, поставленных еще при жизни Сталина, – была допущена историческая неточность. В эти дни в Ставку вызвали только нас с Жуковым, а Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский, командовавший Вторым Белорусским фронтом, был в Ставке позднее нас – 6 апреля. Второй Белорусский фронт, так же как и наши фронты, участвовал в разгроме берлинской группировки на Северном Приморском направлении, тем самым активно способствуя захвату Берлина, но утверждение той части плана Берлинской операции, которая относилась к действиям Второго Белорусского фронта, состоялось на несколько дней позже, уже в наше с Жуковым отсутствие.

Я вылетел из Москвы на фронт на следующее утро после утверждения директив Ставки. День и ночь ушли на то, чтобы завершить ряд дел, связанных с предстоящим наступлением, и решить ряд вопросов, касавшихся боеприпасов, горючего, авиации, танков и многого другого.

Кроме всего прочего, я был занят еще некоторыми проблемами, связанными с планированием переброски 31-й и 28-й армий, уходивших к нам на Первый Украинский с Третьего Белорусского фронта. Внимания к этому требовали и сами масштабы переброски, и те большие расстояния, на которые перебрасывались обе армии.

И маршал Жуков, и я – оба спешили и вылетели к себе на фронты из Москвы, с Центрального аэродрома, с двухминутным интервалом. Теперь нам обоим предстояло, каждому на своем фронте, проводить ту часть Берлинской операции, которая каждому из нас была утверждена директивами Ставки.