Глава 4. ВЕЛИКИЙ ПОТОП.
      Введение.

Когда совет Королевского антропологического института предложил мне произнести обычную ежегодную речь, посвященную памяти Гексли, я с благодарностью принял предложение, считая для себя высокой честью ощутить себя причастным к тому, к кому я как к мыслителю и человеку питаю глубокое уважение и чьи взгляды на великие проблемы жизни целиком разделяю. Гексли Томас Генри (1825-1895) - английский естествоиспытатель, соратник Ч. Дарвина и популяризатор его учения, отстаивал дарвинизм от нападок со стороны клерикалов.
      В поисках подходящей темы я вспомнил, что в последние годы своей жизни Гексли посвящал часть своего заслуженного досуга исследованию преданий, дошедших до нас от древнейших времен и изложенных в книге Бытие, и я счел поэтому целесообразным взять одно из них темой для своей речи. Мой выбор остановился на общеизвестной легенде о великом потопе. Сам Гексли рассмотрел эту тему в интересном очерке, в котором чувствуется вся прелесть его прозрачного и выразительного стиля. Он задался целью показать, что легенда эта, если на нее смотреть как на историческое свидетельство о потопе, залившем некогда весь мир и истребившем почти всех людей и животных, противоречит неопровержимым данным геологии и должна быть решительно отвергнута как басня. Я не собираюсь ни защищать, ни критиковать его аргументы и выводы по той простой причине, что я не геолог и что поэтому с моей стороны было бы просто дерзостью высказывать то или иное мнение по этому вопросу. Я подхожу к нему с совершенно другой стороны, а именно как к преданию. Давно уже известно, что легенды о великом потопе, в котором погибло почти все человечество, широко распространены по всему миру; все, что я попытался сделать,- это собрать и сравнить эти легенды, а также показать, к каким выводам приводит это сравнение. Короче говоря, я рассматриваю эти легенды с точки зрения сравнительного фольклора. Моя задача - раскрыть, как возникли эти рассказы и как они получили столь широкое распространение на земном шаре; я не касаюсь вопроса об их достоверности, хотя, конечно, вопрос этот нельзя совершенно игнорировать, поскольку речь идет о происхождении рассказов. Поставленное в такие рамки, исследование этого вопроса не является чем-то новым. Попытки подобного рода делались часто, особенно в последние годы, и я широко воспользовался трудами моих предшественников, тем более что некоторые из них разрабатывали этот вопрос с большой эрудицией и талантом. Особенно многим я обязан немецкому географу и антропологу Рихарду Андре, чья монография "Легенды о потопе", как и вообще все его труды, представляет собой образец трезвой научности и здравого смысла, соединенных с чрезвычайной ясностью и сжатостью изложения.
      Помимо интереса, какой эти легенды представляют сами по себе как источник сведений о великой катастрофе, которая некогда в одно мгновение уничтожила почти весь человеческий род, они заслуживают изучения еще и потому, что касаются вопроса, который в настоящее время широко обсуждается антропологами. Вопрос этот таков: чем можно объяснить те многочисленные и поразительные черты сходства, которые обнаруживают верования и обычаи народов, живущих в разных местах земного шара? Следует ли рассматривать эту общность обычаев и верований как следствие заимствования их одним народом от другого благодаря непосредственному контакту между ними либо через посредство других народов? Или же они возникли у каждой расы самостоятельно как следствие одинаковой работы человеческой мысли под влиянием одних и тех же обстоятельств? И вот если мне позволено высказать свое мнение по этому горячо обсуждаемому вопросу, то я должен со своей стороны прямо заявить, что сама постановка вопроса в форме противопоставления двух взаимно исключающих друг друга точек зрения представляется мне в корне неправильной. Насколько я в состоянии судить, весь накопленный запас наблюдений и все соображения говорят за то, что обе причины оказывали свое широкое и могущественное воздействие на процесс образования сходных обычаев и верований у различных народов. Иначе говоря, во многих случаях сходство объясняется простым заимствованием, с некоторыми более или менее значительными видоизменениями, но не мало бывает и таких случаев, когда сходные у разных народов обычаи и верования возникают независимо друг от друга, в результате одинаковой работы человеческой мысли под влиянием аналогичных условий жизни. Но если так (а я думаю, что это единственно правильная и приемлемая точка зрения), то отсюда следует, что, пытаясь в каждом отдельном случае объяснить замеченное нами сходство между обычаями и верованиями у разных народов, мы отнюдь не должны исходить из одной какой-нибудь общей теории, будь то теория заимствования или теория самобытного образования. В каждом отдельном случае нужно учитывать конкретные особенности, подвергая факты беспристрастному анализу, и тщательно взвешивать все доказательства, говорящие в пользу той или иной причины. В случае же равноценности доказательств обоего рода приписать сходство совокупному действию обеих причин.
      Этот общий вывод о приемлемости обеих теорий - теории заимствования и теории самостоятельного образования, как одинаково правильных и в известных пределах соответствующих действительности, подтверждается, в частности, исследованием легенд о потопе. Известно, что легенды о великом потопе распространены среди многих различных народов в отдаленных друг от друга странах; и, насколько возможно говорить в подобных случаях о доказательствах, можно считать доказанным, что сходство, несомненно существующее между многими из этих легенд, отчасти является результатом прямого заимствования одним народом у другого, а отчасти следствием совпадающих, но вполне самостоятельных наблюдений, сделанных в различных местах земного шара и относящихся к великим наводнениям или другим чрезвычайным явлениям природы, вызывающим представления о потопе. Таким образом, изучение этих легенд, независимо от нашего мнения относительно их исторической достоверности, может оказаться полезным, если мне удастся смягчить остроту существующего спора и убедить крайних сторонников обеих теорий, что в этом споре, как и во многих других, истина оказывается не на чьей-либо стороне, а где-то посередине.
     
      Вавилонское сказание о великом потопе
      Из всех имеющихся в литературе легенд о великом потопе наиболее древняя - вавилонская или, правильнее, шумерийская: известно, что, как ни стара сама по себе вавилонская версия этой легенды, она была заимствована вавилонянами от их еще более древних предшественников - шумерийцев, от которых семитические обитатели Вавилонии, по-видимому, переняли основные элементы своей цивилизации. Вавилонское предание о великом потопе известно благодаря вавилонскому историку Беросу, который в первой половине III в. до нашей эры составил историю своей страны. Берос писал по-гречески, и хотя его труд до нас не дошел, но некоторые фрагменты сохранились благодаря позднейшим греческим историкам. Среди этих фрагментов оказался, к счастью, рассказ о потопе. Вот он.
      Великий потоп произошел в царствование Ксисутруса, десятого царя Вавилонии. Бог Кронус явился к нему во сне и предупредил его о том, что все люди будут уничтожены потопом в пятнадцатый день месяца, который был восьмым месяцем по македонскому календарю. А потому бог велел ему написать историю мира от начала и закопать ее для сохранности в Сиппаре, городе солнца. Кроме того, он велел ему построить корабль и сесть туда вместе со своими родственниками и друзьями, взять с собой запас пищи и питья, а также домашних птиц и четвероногих животных и, когда все будет готово, отплыть. На вопрос царя: "Куда же мне отплыть?" - бог ответил: "Ты поплывешь к богам, но до отплытия ты должен молиться о ниспослании добра людям". Царь послушался бога и построил корабль; длина корабля была пять стадий, а ширина - два стадия. Вавилонский стадий равнялся 194 метрам. Собрав все, что было нужно, и сложив в корабль, он посадил туда своих родственников и друзей. Когда потоп стал убывать, Ксисутрус выпустил на волю несколько птиц. Но, не найдя себе нигде пищи и приюта, птицы вернулись на корабль. Через несколько дней Ксисутрус снова выпустил птиц, и они вернулись на корабль со следами глины на ногах. В третий раз он их выпустил, и они больше на корабль не вернулись. Тогда Ксисутрус понял, что земля показалась из воды, и, раздвинув несколько досок в борту корабля, выглянул наружу и увидел берег. Тут он направил судно к суше и высадился на горе вместе со своей женой, дочерью и кормчим. Он воздал почести земле, построил алтарь и принес жертву богам, а потом исчез вместе с теми, кто высадился с ним из корабля. Оставшиеся на корабле, увидев, что ни он, ни сопровождающие его люди не возвращаются, тоже высадились на берег и стали искать его, выкликая его имя, но нигде не могли найти Ксисутруса. Тогда раздался голос с неба, который приказал им чтить богов, призвавших к себе Ксисутруса за его благочестие и оказавших такую же милость его жене, дочери и кормчему. И еще велел им тот голос отправиться в Вавилон, разыскать спрятанное писание и распространить его среди людей. Голос также возвестил им, что страна, в которой они находятся, - Армения. Услышав все это, они принесли жертву богам и отправились пешком в Вавилон. А обломки корабля, приставшего к горам Армении, существуют до сих пор, и многие люди снимают с них смолу для талисманов. Вернувшись в Вавилон, люди откопали в Сиппаре писание, построили много городов, восстановили святилища и вновь населили Вавилон.
      По словам греческого историка Николая Дамасского, современника и друга Августа и Ирода Великого, "в Армении находится большая гора, называемая Барис, на которой, как гласит предание, спаслось много людей, бежавших от потопа;
      говорят также, что какой-то человек, плывший в ковчеге, высадился на вершине этой горы и что деревянные остатки того судна сохранялись еще долгое время. Человек этот, вероятно, был тот самый, о котором упоминается у Моисея, законодателя иудеев". Сомнительно, чтобы Николай Дамасский почерпнул эти сведения из вавилонского или еврейского предания;
      ссылка на Моисея показывает, что он был, по-видимому, знаком с рассказом книги Бытие, который мог стать ему известным со слов его покровителя Ирода.
      В нашу эпоху суждено было извлечь из давно утерянных архивов Ассирии подлинную вавилонскую версию легенды. При раскопках Ниневии, составляющих славу и гордость XIX в. и имеющих чрезвычайное значение для истории древнего мира, английским исследователям удалось обнаружить значительную часть библиотеки великого царя Ашшурбанипала, царствовавшего в 669-633 гг. до нашей эры, во время блестящего заката Ассирийской державы. Этот царь, наводивший ужас на соседние народы вплоть до берегов Нила, украсил свою столицу великолепными сооружениями и собрал в ее стенах из ближних и дальних стран многочисленные тексты по истории, естествознанию, грамматике и религии для просвещения своего народа. Тексты эти, в значительной части заимствованные из вавилонских источников, представляют собой клинописные таблицы из мягкой глины, впоследствии обожженные и сложенные в библиотеке. Библиотека была, по-видимому, расположена в верхнем этаже дворца, который во время последнего разграбления города рухнул от пожара, причем большинство таблиц разбилось вдребезги. Сохранившиеся потрескались и опалены огнем пылавших развалин. В последнее время к развалинам приложили свою руку кладоискатели, которые искали здесь для себя не научные сокровища, а настоящий золотой клад, чем немало содействовали еще большей разрозненности этих драгоценных памятников. В довершение всех бед богатая солями вода, каждую весну проникающая в почву, пропитывает таблицы. Соли кристаллизуются по линиям трещин, и по мере роста кристаллы расщепляют и без того разбитые таблицы на более мелкие фрагменты. Все же благодаря кропотливому труду Джорджа Смита, хранителя Британского музея, множество фрагментов было восстановлено. Ему удалось реставрировать знаменитую эпическую поэму о Гильгамеше в двенадцати песнях, вернее, таблицах, из которых одиннадцатая содержит вавилонскую легенду о потопе. Это великое открытие было обнародовано Смитом на собрании Общества библейской археологии 3 декабря 1872 г.
      По остроумной догадке Генри Раулинсона, двенадцать песен поэмы о Гильгамеше соответствуют двенадцати знакам зодиака, так что движение рассказа в поэме как бы следует за движением солнца в течение всех двенадцати месяцев года. Эта теория до некоторой степени оправдывается местом, какое занимает в поэме легенда о потопе, изложенная в одиннадцатой песне, потому что вавилонский одиннадцатый месяц в году приходился как раз на дождливый сезон, был посвящен богу ветров Рамману и, как говорят, назывался "проклятый месяц дождей". Как бы то ни было, легенда здесь является отдельным эпизодом или отступлением, лишенным всякой связи со всем остальным содержанием поэмы. Вот как она начинается.
      Герой поэмы Гильгамеш потерял своего дорогого друга Энкиду, похищенного смертью, и сам тяжело заболел. Опечаленный происшедшим и в страхе перед грядущим, он решил разыскать своего отдаленного предка Утнапиштима, сына Убара-Туту, и узнать от него, как смертный человек может обрести вечную жизнь.
      Утнапиштим, думал он про себя, наверное, знает этот секрет, так как сам стал подобен богам и живет теперь где-то далеко в блаженном бессмертии. Тяжелый и опасный путь пришлось совершить Гильгамешу, чтобы дойти до него. Он должен был перейти через гору, охраняемую двуполым скорпионом, там, где заходит солнце; он шел по темной и страшной дороге, где ни разу не ступала нога смертного; он переправился на лодке через обширное море, перебрался по узкому мосту через реку смерти и наконец предстал перед лицом Утнапиштима. Но когда Гильгамеш задал своему великому предку вопрос, как человеку достигнуть бессмертия, то получил неутешительный ответ: мудрец сказал ему, что для человека не существует бессмертия. Удивленный таким ответом со стороны того, кто некогда сам был человеком, а теперь сделался бессмертным, Гильгамеш, естественно, спросил своего высокочтимого родственника, каким образом ему удалось избегнуть общей участи. На этот вопрос Утнапиштим поведал следующий рассказ о великом потопе.
      Утнапиштим сказал Гильгамешу: "Я хочу открыть тебе, о Гильгамеш, сокровенное слово; умысел богов я хочу поведать тебе. Ты знаешь город Шуруппак, что лежит на берегу Евфрата; это город старинный, и боги его внушили великим богам мысль послать на землю потоп. Там был отец богов Ану, их советник и воитель Энлиль, их вестник Ниниб, их властитель Эннуги. Бог мудрости Эа также сидел вместе с ними; он передал их слова тростниковой хижине, говоря: "О, тростниковая хижина, тростниковая хижина! О, стена, стена! О, слушай, тростниковая хижина! О, внимай, стена! О, человек из Шуруппака, сын Убара-Туту, ломай свой дом, построй корабль, оставь свои богатства, бойся своей гибели! Бросай своих богов, спасай свою жизнь, возьми с собою в корабль всякие семена жизни! А корабль, который ты соорудишь, должен быть хорошо соразмерен; его ширина и длина должны соответствовать друг другу, и ты его спустишь в открытое море". Я внял словам его и сказал богу моему Эа так: "О, господин мой, я преклоняюсь пред твоим велением и исполню его. Но что я отвечу городу и народу и его старейшинам?" Эа открыл свои уста и так сказал мне, слуге своему: "Вот что ты ответишь им: так как Энлиль возненавидел меня, то я не могу больше оставаться в вашем городе и не могу преклонить голову на земле Энлиля; я должен спуститься в глубокое море и буду жить у господина моего Эа". Утнапиштим послушался бога Эа, собрал лес и все, что было нужно для постройки судна, и на пятый день остов был готов. Он построил его в форме баржи, на которую поставил дом в сто двадцать локтей высотой, и разделил дом на шесть ярусов, а в каждом ярусе сделал девять комнат. Он сделал в нем отверстия для спуска воды, обмазал снаружи горной смолой и древесной смолой изнутри. Затем он велел принести масло, зарезал волов и ягнят, наполнил кувшины кунжутным вином, маслом и виноградным вином. Он созвал народ на пир, как в день новогодний; народ пировал, и вино лилось рекой. А когда корабль был готов, он наполнил его всем, что имел из серебра, и всем, что имел из золота, и всем, что имел из семян жизни. Он также посадил на корабль всю свою семью и всех домочадцев; собрал домашний скот, зверей полевых и всяких ремесленников и всех поместил на корабль. Бог-солнце Шамаш назначил время, объявив: "С наступлением вечера властитель тьмы пошлет разрушительный ливень; тогда войди в ковчег и запри за собой дверь". Пришел урочный час, и с наступлением вечера властитель тьмы послал разрушительный ливень. "Я видел начало бури, но дальше смотреть на нее побоялся. Я вошел в ковчег и запер за собою дверь. Кормчему корабля, а также Пузур-Амурри, мореходу, поручил я (плавучий) дворец и все, что в нем было. Когда стало рассветать, появилось на горизонте черное облако. Рамман гремел среди небес, а боги Мужати и Лугаль предшествовали ему. Подобно гонцам, шли они по горам и равнинам; Иррагал сорвал с корабля мачту. Явился Ниниб и разразился бурей. Боги Ануннаки вздымали кверху пылающие факелы, бросавшие яркий свет на землю. Смерчь бога Раммана поднимался к небесам, и дневной свет потух во мраке". Весь день бушевала гроза, и воды вздулись до горных вершин. "Один не видел другого, люди не узнавали друг друга. Боги в небесах испугались потопа и пятились назад, карабкались по небосклону к обители Ану. Боги припадали к земле, как собаки, жались у стен. Иштар надрывалась от крика, как женщина в родовых муках; царица богов обливалась слезами и восклицала своим дивным голосом: "Да обратится в прах тот день, когда я в собрании богов накликала горе! Увы, это я накликала горе в собрании богов! Это я накликала смерть для уничтожения моих людей! Где они теперь - те, которых я призвала к жизни? Как рыбьей икрой, кишит ими море". Боги Ануннаки плакали вместе с ней; боги в изнеможении садились и плакали с плотно сжатыми губами. Шесть дней и шесть ночей свирепствовал ветер; потоп и гроза опустошили землю. На седьмой день стихла гроза, и ливень, и буря, бушевавшая подобно вражескому войску. Море успокоилось, вода пошла на убыль; ураган и потоп прекратились. Я посмотрел на море: на нем лежала тишина, весь род человеческий превратился снова в глину. Там, где были поля, простиралось болото. Я открыл окно, и дневной свет упал на мое лицо. У меня подкашивались ноги, я сел и заплакал; слезы катились по щекам моим. Я смотрел на мир: везде было море. По прошествии двенадцати (дней?) показался остров. Корабль приплыл к земле Низир; он сел на гору Низир, и гора не отпускала корабль. Прошел день, другой - гора Низир все не отпускала корабль. Прошел третий день, четвертый - гора Низир все не отпускала корабль. Прошел пятый день, шестой - гора Низир все не отпускала корабль. На седьмой день я выпустил голубя и дал ему улететь. Но голубь полетал немного и, не найдя нигде приюта, вернулся назад. Тогда я выпустил ласточку и дал ей улететь. Ласточка покружилась немного, но, не найдя нигде приюта, вернулась назад. Затем я выпустил ворона и дал ему улететь. Ворон улетел и увидел, что вода спала; он клевал пищу, пробирался по лужам, каркал, но назад не вернулся. Тогда я вывел всех из корабля и отпустил их на все четыре стороны. Я принес жертву и совершил возлияние на вершине горы. По семи в ряд я выставил жертвенные сосуды и собрал под ними в кучу тростник, кедровое и миртовое дерево. Боги вдыхали запах, боги вдыхали благоухания. Боги, как мухи, собирались вокруг того, кто принес им жертву. Тут выступила вперед мать богов. Она подняла кверху ожерелье, которое Ану сделал по ее желанию, и сказала: "О вы, боги, собравшиеся здесь! Как верно то, что я не забуду этих лазоревых самоцветов, которые я ношу на шее, так же верно и то, что я буду помнить всегда эти дни и никогда их не забуду. Пусть все боги присутствуют при этом жертвоприношении, но пусть Энлиль не приходит, потому что он не размыслил, наслал потоп и обрек на гибель моих людей". Тогда подошел Энлиль и, увидев корабль, рассвирепел. Полный гнева против богов, против Игиги, он воскликнул: "Кто-то, я вижу, спас свою жизнь. Нет, ни один человек не останется в живых после всеобщего истребления". Тут Ниниб открыл свои уста и сказал, обращаясь к воителю Энлилю: "Кто, как не Эа, мог сделать подобное дело? Ведь Эа знает все, что происходит на свете". Тогда Эа открыл свои уста и сказал, обращаясь к воителю Энлилю: "Ты, о воитель,- владыка богов, но ты не размыслил и наслал на землю потоп. На грешнике должен быть отомщен его грех, и на преступнике - его преступление. Не давай же воли своей руке, дабы не все люди погибли; пощади, дабы не все они исчезли с лица земли. Вместо потопа пусть бы лучше пришел лев и сократил род людской! Вместо потопа пусть бы лучше пришел леопард и сократил род людской! Вместо потопа пусть бы лучше пришел голод и опустошил землю! Вместо потопа пусть бы лучше пришла богиня-чума и поразила человечество! А я не открыл умысла великих богов; я только дал Атрахазису увидеть сон, и во сне он услышал умысел богов". После этого Энлиль принял свое решение и вошел в ковчег. Он взял меня за руку и вывел из корабля и меня и жену мою, велел ей стать на колени рядом со мной, а сам подошел к нам, стал между нами обоими и благословил нас (говоря): "До сих пор Утнапиштим был человеком, но отныне пусть Утнапиштим и жена его уподобятся богам и станут равными нам, пусть Утнапиштим живет далеко от земли, у устья рек". И тогда меня взяли и унесли далеко от земли и оставили жить у устья рек".
      Такова длинная легенда о потопе, внесенная в поэму о Гильгамеше, с которой она, по-видимому, вначале не стояла ни в какой связи. Сохранился фрагмент другой версии этой легенды на одной разбитой плитке, найденной, как и плитка поэмы о Гильгамеше, среди развалин библиотеки Ашшурбанипала в Ниневии. В этом фрагменте содержится часть беседы, происшедшей перед потопом между богом Эа и вавилонским Ноем, который здесь называется Атрахазис - имя, которое, как мы видели, случайно приписано ему в поэме о Гильгамеше, хотя везде в этой поэме он именуется не Атрахазис, а Утнапиштим. Имя Атрахазис, как полагают, было первоначальным вавилонским именем героя, которое в греческой версии легенды о потопе у Бероса заменено именем Ксисутрус. В упомянутом фрагменте бог Эа приказывает Атрахазису: "Ступай в ковчег и закрой за собою дверь; возьми туда с собой свои запасы хлеба, свои домашние вещи и прочее имущество, свою (жену?), семью, родственников, своих ремесленников, полевой скот и всех травоядных полевых животных". Герой возражает на это, что он никогда раньше не строил корабля, и просит начертить ему на земле план корабля для руководства при постройке.
      До сих пор мы видели, что вавилонские версии легенды о потопе относятся ко времени Ашшурбанипала, то есть к VII в. до нашей эры, на этом основании можно было допустить более позднее происхождение их в сравнении с еврейской версией и, стало быть, предположить, что они заимствованы у евреев. Однако мы располагаем данными, несомненно свидетельствующими о значительно более древнем происхождении вавилонской легенды, благодаря еще одной разбитой плитке, найденной при раскопках, предпринятых турецким правительством в Абу-Хабба, на месте, где находился некогда древний город Сиппар. Плитка эта содержит весьма искаженное изложение легенды о потопе и снабжена точной датой, а именно: в конце текста имеется отметка о том, что табличка написана в двадцать восьмой день месяца шабату (одиннадцатый месяц у вавилонян), в одиннадцатый год правления царя Аммизадуга, то есть около 1966 г. до нашей эры. К сожалению, текст настолько отрывочен, что дает мало сведений, но имя Атрахазис здесь встречается, а также говорится о большом ливне и, по-видимому, о корабле и спасшихся на нем людях.
      Другая очень древняя версия легенды о потопе была обнаружена в Ниппуре во время раскопок, производившихся Пенсильванским университетом. Она написана на небольшом обломке таблицы из необожженной глины, и на основании начертания букв и места нахождения датируется открывшим ее профессором Гильпрехтом не позднее 2100 г. до нашей эры. В этом фрагменте бог возвещает, что пошлет на землю потоп, который сметет сразу весь людской род; бог предлагает человеку, к которому обращает свою речь, построить себе большое судно с крепкой крышей, где он сможет спасти свою жизнь, и взять туда с собою животных и птиц.
      Все эти версии легенды о потопе написаны на семитическом языке Вавилонии и Ассирии. Но есть другая отрывочная версия, найденная американцами при раскопках в Ниппуре и написанная на шумерийском языке, то есть на несемитическом языке древнего народа, который, по-видимому, предшествовал семитам в Вавилонии и основал в нижней долине Евфрата свою собственную замечательную культуру, обыкновенно именуемую вавилонской культурой. Город Ниппур, где была найдена эта шумерийская легенда о потопе, был самым священным и, возможно, наиболее древним религиозным центром страны, и местный бог этого города Энлиль стоял во главе вавилонского пантеона. Судя по начертанию письма, текст таблички, на которой записана легенда, относится, вероятно, ко времени знаменитого вавилонского царя Хаммурапи, то есть приблизительно к 2100 г. до нашей эры. Но сама легенда, надо полагать, гораздо древнее, потому что в конце третьего тысячелетия, когда был написан текст таблички, шумерийцы как отдельный народ перестали уже существовать, растворившись в семитическом населении страны, и язык их стал уже мертвым языком, хотя древняя литература и содержащиеся в ней священные тексты служили еще предметом изучения и переписывались семитическими жрецами и писцами. В результате открытия шумерийской версии легенды о потопе возникло предположение о том, что сама легенда ведет свое происхождение от времени, предшествовавшего занятию долины Евфрата семитами, которые, поселившись в новой стране, заимствовали легенду о потопе от своих предшественников - шумерийцев. Интересно отметить, что шумерийская версия легенды о потопе служит продолжением рассказа, к сожалению весьма отрывочного, о сотворении человека; согласно этому рассказу, люди были созданы богами раньше животных. Таким образом, шумерийская легенда сходится с библейским рассказом в книге Бытие, поскольку и здесь и там сотворение человека и великий потоп трактуются как два тесно связанных между собой события первоначальной истории мира. При этом шумерийское сказание совпадает не с жреческим, а с яхвистским источником, изображая такую последовательность событий, при которой сотворение человека предшествовало сотворению животных.
      Пока что опубликована только нижняя половина таблички этой "шумерийской книги Бытие" но и этой половины достаточно, чтобы представить себе в общих чертах легенду о потопе. Здесь рассказывается, что Зиугидду или, правильнее, Зиудзудду был некогда царем и жрецом бога Энки - шумерийского божества, соответствующего семитическому Эа. Изо дня в день он служил богу, смиренно повергаясь ниц перед ним и исполняя у алтаря установленные обряды. В награду за такое благочестие Энки сообщает ему, что по требованию Энлиля на совете богов решено истребить семя человеческого рода посредством ливня и бури. Прежде чем сделать святому человеку это своевременное предупреждение, божественный друг просит его отойти к стене, говоря: "Стань у стены слева от меня, и у стены я скажу тебе слово". Эти слова находятся в очевидной связи с тем странным местом в семитической версии легенды, где Эа начинает свое предупреждение Утнапиштиму в таких выражениях: "О, тростниковая хижина, тростниковая хижина! О, стена, стена! О, слушай, тростниковая хижина! О, внимай, стена!" Эти два параллельных места в обеих версиях легенды заставляют предположить, что доброжелательный бог, не желая прямо сообщить смертному человеку тайное решение богов, прибегает к уловке и шепотом доверяет тайну стене, по другую сторону которой он предварительно поставил Зиудзудду. Таким образом праведный человек подслушал чужой разговор и узнал роковую тайну, тогда как его божественный покровитель имел возможность впоследствии утверждать, что он не открыл человеку умысла богов. Эта уловка приводит на память известную легенду о том, как слуга царя Мидаса открыл, что у его господина ослиные уши, и, не будучи в состоянии удержаться, чтобы не выболтать кому-нибудь этой тайны, шепотом рассказал ее пещере и засыпал пещеру землей, но на этом месте вырос тростник, и шелест его листьев, волнуемых ветром, разнес по всему свету секрет об уродстве царя. Та часть таблицы, в которой, вероятно, содержалось описание того, как строился ковчег и как сел в него Зиудзудду, потеряна, а сохранившаяся часть сразу захлестывает нас волнами потопа. Бушующая буря и ливень описываются как явления одновременные. Затем текст продолжается так: "После того как ливень и буря свирепствовали на земле целых семь дней и семь ночей, а огромный ковчег силой вихря носился все время по могучим волнам, появился бог-солнце, проливая дневной свет на небо и землю". Когда свет солнца засиял над ковчегом, Зиудзудду пал ниц перед богом-солнцем и принес в жертву вола и овцу. Здесь опять пробел в тексте, а вслед за тем мы читаем, что царь Зиудзудду пал ниц перед богами Ану и Энлилем. Гнев Энлиля против людей теперь как будто смягчился, как можно понять из его слов, относящихся к Зиудзудду: "Жизнь, подобную жизни бога, я дарую ему". И дальше: "Вечную душу, подобную душе бога, я сотворю для него". А это значит, что герой легенды о потопе, шумерийский Ной, обрел дар бессмертия или даже превратился в бога. Дальше ему преподносится титул "хранителя семени человеческого рода", и боги отводят ему обитель на горе, быть может на горе Дильмун, хотя такое чтение имени не вполне достоверно. Конец легенды до нас не дошел.
      Итак, мы видим, что в существенных чертах шумерийская версия легенды о потопе совпадает с более длинной и обстоятельной версией, сохранившейся в поэме о Гильгамеше. В обеих версиях великий бог (Энлиль или Бэл) решил истребить человечество, затопив землю дождем. В обеих версиях бог (Энки или Эа) предупреждает человека о близкой катастрофе, и человек, получивший такое предупреждение, спасается в ковчеге. В обеих потоп в период его наибольшей силы продолжается семь дней. В обеих версиях, после того как вода начинает спадать, человек приносит жертву и под конец возводится в ранг богов. Единственное существенное различие касается имени героя, который в шумерийской версии называется Зиудзудду, а в семитической - Утнапиштим или Атрахазис. Шумерийское имя Зиудзудду напоминает другое - Ксисутрус, которое Берос дает герою, спасшемуся от потопа. Если сходство этих двух имен не случайно, то мы имеем новое основание удивляться той верности древнейшим документальным источникам, которую сохранил в своем описании вавилонский историк.
      Открытие этой чрезвычайно интересной таблички, содержащей рассказ о потопе в связи с рассказом о сотворении мира, дает основание предполагать, что заключающиеся в книге Бытие сказания о первоначальной истории мира родились не у семитов, но были ими заимствованы от более древнего цивилизованного народа. Дикие орды семитов, нахлынувшие за несколько тысячелетий до нашей эры из Аравийской пустыни в плодородную долину Нижнего Евфрата, застали там уже сложившуюся цивилизацию. Потомки первобытных бедуинов постепенно переняли искусства и нравы покоренной страны точно так же, как гораздо позднее северные варвары позаимствовали известный культурный лоск от покоренного ими населения Римской империи.
     
      Еврейское сказание о великом потопе.
      Критики библейского текста единодушно признают, что в древнееврейской легенде о великом потопе, в том виде, как она изложена в книге Бытие, надо различать два первоначально самостоятельных рассказа; впоследствии эти два рассказа были искусственно объединены с целью придать им подобие некой единой и однородной легенды. Но редакторская работа по слиянию двух текстов в один сделана так грубо и неуклюже, что встречающиеся там повторения и противоречия бросаются в глаза даже невнимательному читателю.
      Из двух первоначальных версий легенды одна происходит от Жреческого кодекса (обыкновенно обозначаемого латинской буквой Р), а другая - от так называемого Яхвиста (обозначаемого латинской буквой J). Каждому из источников свойствен особый характер и стиль, и оба относятся к различным историческим эпохам: яхвистский рассказ является, вероятно, наиболее древним, тогда как Жреческий кодекс, как в настоящее время принято думать, является позднейшим по времени из всех четырех источников, объединенных в Шестикнижии. Яхвист был, по-видимому, написан в Иудее в начальный период существования еврейского государства, по всей вероятности, в IX или VIII в. до нашей эры Жреческий кодекс появился в период, последовавший за 586 г. до нашей эры, когда Иерусалим был завоеван вавилонским царем Навуходоносором и евреи были уведены в плен. Но если автор Яхвиста обнаруживает живой неподдельный интерес к личности и судьбе описываемых им людей, то автор Кодекса, наоборот, интересуется ими лишь постольку, поскольку он видит в них орудие божественного промысла, предназначенное для передачи Израилю знаний о боге и всех тех религиозных и социальных институтах, которые по милости бога должны были регулировать жизнь "избранного народа". Он пишет историю не столько светскую и гражданскую, сколько священную и церковную. История Израиля для него скорее история церкви, нежели народа. Поэтому он подробно останавливается на жизнеописании патриархов и пророков, которых бог удостоил своим откровением, и торопится пройти мимо ряда поколений обыкновенных смертных, упоминая только их имена, точно они служат лишь звеньями, соединяющими одну религиозную эпоху с другой, или ниткой, на которую с редкими промежутками нанизаны драгоценные жемчужины откровения. Его отношение к историческому прошлому предопределяется современной ему политической обстановкой. Наивысший расцвет Израиля был уже в прошлом, его независимость утеряна, а с нею исчезли и надежды на мирское благоденствие и славу. Розовые мечты о могуществе, вызванные в душе народа блестящими царствованиями Давида и Соломона, мечты, которые могли еще на время сохраниться даже после падения монархии, давно померкли в темных тучах наступившего заката нации под влиянием суровой действительности чужеземного владычества. И вот когда не нашлось выхода для светских амбиций, неугасимый идеализм народа нашел для себя выход в другом направлении. Мечты народа устремились в другую сторону. Если они не могли найти себе места на земле, то небо оставалось еще открыто для них. Подобно Иакову в Вефиле, окруженному со всех сторон врагами, мечтатель увидел лестницу, упирающуюся в небо, по которой ангелы могли спуститься на землю, чтобы защитить и охранить одинокого путника. Короче говоря, вожди Израиля стремились утешить свой народ, вознаградить его за все унижения, выпавшие на его долю в сфере материальной жизни, и поднять его на высшую ступень жизни духовной. Для этой цели они, строя и совершенствуя, создали сложный религиозный ритуал, чтобы с его помощью присвоить себе всю божественную благодать и сделать Сион святым городом, красой и центром царства божия на земле. Подобные стремления и идеалы придавали общественной жизни все более и более клерикальный характер, выдвигая на первый план интересы церкви и делая жреческое влияние доминирующим. Царь был заменен первосвященником, унаследовавшим даже пурпурные одежды и золотую корону своего предшественника. Переворот, состоявший в том, что на смену светским властителям в Иерусалиме пришли первосвященники, аналогичен тому, который превратил Рим цезарей в Рим средневековых пап.
      Такое умонастроение, такая струя религиозных чувств, направленная всецело в сторону церковности, нашли свое отражение или, лучше сказать, вполне выкристаллизовались в Жреческом кодексе. Некоторая ограниченность этого умонастроения интеллектуального и морального свойства сказалась соответственным образом и на авторе источника. Он интересуется исключительно формальной стороной религии, упивается отдельными церковными обрядами и мелочами ритуала, предметами церковной утвари и облачения. Более глубокая сторона религии для него - книга за семью печатями, ее моральных и духовных идей он почти не касается, никогда не рассматривает фундаментальные проблемы бессмертия и происхождения зла, волновавшие во все времена пытливые умы.
      Равнодушный к земным делам, поглощенный целиком мельчайшими подробностями ритуала, со своим пристрастием к хронологии и генеалогии, к датам и цифрам, вообще ко всему, что составляет скелет, а не плоть и кровь истории, этот жрец-историк напоминает нам тех средневековых летописцев-монахов, которые обозревали широкий мир через узкое окошечко своей монашеской кельи или через цветные витражи церкви. Его умственный горизонт был чрезвычайно ограничен; атмосфера, в которой ему представлялись события, была окрашена той средой, сквозь которую он наблюдал их. Так, скиния в пустыне в его пылком воображении принимала размеры великолепного храма, как если бы он смотрел на нее сквозь цветные стекла готической церкви. Даже те медленные процессы или внезапные катаклизмы, которые формировали или преображали материальный мир, он представлял себе лишь как знамения и чудеса, ниспосланные божеством, чтобы возвестить новые эпохи божьего промысла.
      Сотворение мира было для него не чем иным, как великой прелюдией к установлению субботы. Самый свод небесный с его величественными светилами представлялся ему великолепным циферблатом, на котором божий перст предуказал навеки точные сроки праздников церковного календаря. Потоп, которым почти все человечество было сметено с лица земли, был лишь поводом к установлению договора между богом и оставшейся после потопа в живых жалкой кучкой людей, а радуга, пылающая в темных грозовых тучах, была всего-навсего печатью, приложенной к этому договору и удостоверяющей его подлинность и незыблемость.
      Ибо этот жрец и историк был в такой же мере законовед, как и церковник. В качестве такового он прилагает много труда, чтобы доказать, что благожелательное отношение бога к его народу покоится на строго юридическом фундаменте, как об этом свидетельствует ряд договоров, заключенных обеими сторонами с соблюдением всех необходимых формальностей. И когда он занимается толкованием этих договоров, он чувствует себя в родной стихии и без устали перечисляет длинный ряд документов, в которых изложены все выданные Израилем обязательства. И никогда этот строгий формалист, этот сухой, как пергамент, любитель древностей не расстается в такой мере с своей обычной суровостью, не оживает так душой, доходя чуть ли не до сердечной теплоты, как в те моменты, когда он начинает распространяться о любезных его сердцу контрактах и нотариальных сделках.
      Шедевром его исторического стиля признается рассказ о торговых переговорах овдовевшего Авраама с "сынами Хета", У которых Авраам купил фамильный склеп для погребения умершей жены. Печальное обстоятельство, послужившее причиной сделки, не повлияло нисколько на тон рассказа, и в нарисованной автором картине черты недюжинного художника соединяются с скрупулезностью опытного нотариуса. Несмотря на тысячелетия, отделяющие нас от описываемого события, вся сцена оживает перед нами в том же самом виде, в каком подобные сцены происходили в свое время на глазах автора; такие же сцены, пожалуй, и сейчас еще происходят на Востоке, когда два почтенных арабских шейха с большим искусством вступают в торг, строго соблюдая при этом все условности этикета восточной дипломатии. Правда, такие картины у автора Жреческого кодекса попадаются редко. Ландшафты он едва пытается изобразить, а портреты его - это мазня, лишенная всякой индивидуальности, жизни и красок. Моисей, которым он так много занимается, превращается у него из великого вождя чуть ли не в безжизненный манекен, в человека, занятого преимущественно вопросами церковного благолепия и жреческих уборов.
      Совсем другие картины патриархального быта оставил нам автор Яхвиста. По чистоте линий, по легкости и изяществу кисти, теплоте красок они являются непревзойденными, быть может, единственными во всей литературе. Тончайшие эффекты произведены несколькими мазками, потому что каждый из них сделан мастером, который инстинктивно угадал, что именно просится в картину, а что надо отбросить. Так, отдавая все свое внимание человеческим фигурам, выдвинутым на передний план и выступающим из рамы во всей их живой правдивости и осязательности, он в то же самое время двумя-тремя еле заметными мазками обозначает на заднем плане ландшафт, и в результате перед нами стройная композиция, неизгладимо врезывающаяся в нашу память. Например, сцена Иакова и Рахили у колодца с расположенным вокруг стадом овец в жаркий полдень передана словами автора не менее живо, чем красками Рафаэля.
      С изяществом и красочностью в изображении человеческой жизни автор соединяет очаровательную наивность и античную простоту в описании божества. Он возвращает нас назад к стародавним временам, когда между человеком и богом еще не зияла такая глубокая пропасть. Мы читаем здесь о том, как бог, подобно ребенку, который делает себе куклу из земли, вылепил первого человека из глины; как он прогуливался по саду, наслаждаясь вечерней прохладой, и подозвал к себе сконфуженных Адама и Еву, спрятавшихся за деревьями; как он сделал им одежду из звериных шкур вместо слишком легкого и прозрачного покрова из фиговых листьев; как запер дверь за Ноем, вошедшим в ковчег; как он вдыхал аромат сжигаемой жертвы; как он спустился на землю, чтобы посмотреть вавилонскую башню, очевидно, потому, что с небесной высоты ее нельзя было различить; как он беседовал с Авраамом на пороге его шатра в дневную жару, под тенью шелестящих дубов. Словом, все произведение этого восхитительного автора дышит поэзией, свежестью и благоуханием первобытных времен, которые придают ему какую-то необыкновенную и неувядаемую прелесть.
      Две отдельные составные части - Яхвист и Жреческий кодекс, образовавшие вместе рассказ о великом потопе в книге Бытие, отличаются друг от друга как по форме, так и по своему содержанию. Из формальных отличительных признаков, состоящих в различном выборе слов того и другого источника, самым важным является различное наименование божества в еврейском тексте: в Яхвисте оно неизменно называется Яхве, а в Жреческом кодексе - Элохим. В английском переводе (да и в русском синодальном переводе Библии. -Прим. пер.) названия эти передаются соответственно словами "господь" и "бог". Замена еврейского Яхве словом "господь" основана на подражании евреям, которые при чтении писания вслух всегда заменяют священное слово "Яхве", где бы оно ни встречалось в тексте, словом "адонай", что значит "господин". Но в рассказе 6 потопе, да и вообще во всей книге Бытие автор Кодекса избегает называть бога Яхве, заменяя его словом "элохим", которое в еврейском языке служит для обозначения бога, на том основании, что, по его пониманию, божественное имя Яхве было впервые открыто богом Моисею, а потому не может быть применяемо к богу в первые века существования мира. Автор же Яхвиста не разделяет этого взгляда на происхождение имени Яхве и поэтому свободно применяет его к божеству начиная с самого сотворения мира.
      Независимо от этого главного различия между обоими источниками, существуют и другие словесные отличительные признаки их, которые не отражаются в переводе Библии на другие языки. Так, например, сочетание слов "мужчина и женщина" передается различными выражениями в том и другом источнике. Точно так же английскому слову "истребить" соответствуют два разных слова в обоих источниках.
      Еще более, чем словесные различия, бросаются в глаза различия в содержании яхвистского и жреческого рассказов, доходящие иногда до прямого противоречия, что является лучшим доказательством наличия разных источников легенды о потопе. Так, у автора Яхвиста отличаются чистые животные от нечистых, причем первые вводятся в ковчег в количестве семи от каждого вида животных, а последние - только в количестве двух. Между тем автор Кодекса не делает никакого различия между животными, допуская для них полное равенство, но зато ограничивает число спасаемых в ковчеге животных одной парой от каждого вида. Объяснить это противоречие можно тем, что, по его представлению, различие между чистыми и нечистыми животными было впервые открыто богом Моисею, так что Ной ничего об этом не мог знать; автор же Яхвиста наивно полагал, что человеческому роду уже в самые ранние времена было свойственно отличать чистых животных от нечистых, считая, что такое различие основано на очевидном для каждого естественном законе природы.
      Другое серьезное разногласие между двумя писателями относится к вопросу о продолжительности потопа. По яхвистскому рассказу, ливень продолжался сорок дней и сорок ночей, после этого Ной оставался в ковчеге еще три недели, пока не спала вода и не показалась земля. Таким образом, потоп продолжался всего шестьдесят один день. Из жреческого же источника явствует, что до спада воды прошло сто пятьдесят дней, а самый потоп длился всего двенадцать месяцев и десять дней. Принимая во внимание, что у евреев был принят лунный календарь, двенадцать месяцев составляют триста пятьдесят четыре дня; прибавляя сюда еще десять дней, получаем солнечный год в триста шестьдесят четыре дня. Так как автор Кодекса определяет, таким образом, продолжительность потопа приблизительно в один солнечный год, то мы можем безошибочно утверждать, что он жил в такое время, когда евреи уже научились исправлять ошибку лунного календаря, наблюдая за солнцем.
      Далее, источники обнаруживают разницу в указании причин потопа: по Яхвисту, единственной причиной катастрофы был ливень, а в Кодексе говорится, что вода хлынула одновременно с неба и из-под земли.
      Наконец, автор Яхвиста заставляет Ноя строить алтарь, на котором Ной принес богу жертву в благодарность за спасение от гибели во время потопа. В Кодексе ничего не говорится об алтаре и жертвоприношении, без сомнения, потому, что по левитскому закону, которому автор остается верен, не может быть и речи о каком-либо алтаре вне Иерусалимского храма, и еще потому, что для Ноя, как для простого мирянина, было бы неслыханной дерзостью совершить самому жертвоприношение и таким образом присвоить себе прерогативу духовенства. А этого автор Жреческого кодекса ни на одну минуту не мог допустить со стороны столь уважаемого патриарха.
      Итак, сравнение обоих рассказов дает основание утверждать, что первоначально тот и другой имели самостоятельное существование и что яхвистский рассказ был значительно старше жреческого. Учитывая, что автору его, очевидно, не был известен закон о едином святилище, запрещавший жертвоприношение везде, кроме Иерусалима, и принимая во внимание, что закон этот был впервые ясно сформулирован и претворен в жизнь при царе Иосии в 621 г. до нашей эры, следует заключить, что яхвистский текст был составлен раньше, и, быть может, намного раньше этой даты. По той же причине надо полагать, что жреческий текст появился спустя некоторое, по-видимому, довольно долгое время после этой даты, так как его автор знает закон о едином святилище и не допускает мысли о нарушении его Ноем. Если автор Яхвиста в некотором смысле изменяет архаичной простоте, наивно возводя религиозные институты и фразеологию своего собственного времени к самым первым дням с сотворения мира, то Жреческий кодекс отражает более поздний период, с установившимся взглядом на теорию религиозной эволюции, которую он со всей строгостью применяет к историческому прошлому.
      Достаточно сравнить еврейское сказание о потопе с вавилонским, чтобы убедиться, что оба сказания не являются независимыми и что либо одно из них произошло от другого, либо оба имеют один общий источник. Черты сходства в них слишком многочисленны и детальны, чтобы признать их случайными. В обоих рассказах божественные силы решают истребить человеческий род посредством великого потопа; в обоих это тайное решение открывает человеку бог, который велит ему построить большое судно, чтобы спастись в нем самому и спасти всякое "семя жизни". Едва ли можно объяснить случайным совпадением, что, по вавилонской легенде, в версии, приводимой Беросом, спасшийся от потопа герой был десятым царем Вавилона, а Ной в еврейской легенде был потомком Адама в десятом колене. В обоих случаях избранник бога, предупрежденный об опасности, строит огромное судно, в несколько ярусов, осмаливает его древесной и горной смолой, чтобы сделать его непроницаемым для воды, и берет с собой в ковчег свою семью и животных всякого рода; в обоих - потоп вызван в значительной мере ливнем и продолжается в течение многих дней; в обоих - от потопа гибнет все человечество, за исключением героя и его семьи; в обоих - герой выпускает ворона и голубя, чтобы узнать, не спала ли вода, причем голубь через некоторое время возвращается в ковчег, не найдя себе нигде места для отдыха, а ворон не возвращается; в обоих - ковчег пристал наконец к горе; в обоих - герой приносит на вершине горы благодарственную жертву за свое спасение; в обоих - боги вдыхают аромат жертвы" гнев их смягчается.
      До сих пор мы говорили об общем сходстве вавилонской и еврейской легенд в целом. Если мы теперь обратимся к отдельным элементам этой последней, то увидим, что яхвистский рассказ ближе примыкает к вавилонскому, чем жреческий рассказ. Как в вавилонском, так и в яхвистском рассказе особое значение приобретает число семь. По яхвистской версии, Ной был предупрежден о потопе за семь дней; он берет с собой в ковчег по семи чистых животных каждого вида; он выпускает из ковчега голубя на разведку через каждые семь дней. По вавилонской версии, наиболее разрушительный период потопа продолжается семь дней; герой выставил жертвенные сосуды на горе по семи в ряд. Далее, в обеих этих версиях специально упоминается о том, что, как только человек со своей семьей и животными вступил на корабль или в ковчег, бог запер за ними дверь; в обеих версиях содержится также живописный эпизод о том, как были посланы ворон и голубь, о жертвоприношении и о том, что боги вдыхали аромат жертвы и что после этого гнев их смягчился. Однако в некоторых своих подробностях жреческий рассказ книги Бытие более приближается к вавилонскому, нежели яхвистский. Так, в обеих версиях, жреческой и вавилонской, даются точные указания о постройке судна; в обеих - оно выстроено в несколько ярусов с большим числом кают в каждом; в обеих - осмолено древесной или горной смолой; в обеих - пристало к горе; и в обеих - герой по выходе из судна получает божье благословение.
      Но если между еврейским и вавилонским рассказами обнаруживается такое близкое родство, то спрашивается, где причина этого родства? Нельзя утверждать, что вавилонский рассказ произошел от еврейского, потому что он старше еврейского по крайней мере на одиннадцать или двенадцать веков. Кроме того, как правильно заметил Циммерн, библейский рассказ по самому существу своему предполагает страну, подверженную, подобно Вавилонии, наводнениям, так что не подлежит сомнению, что легенда родилась на вавилонской почве и оттуда была перенесена в Палестину. Циммерн Генрих (1862-1931) - немецкий ассириолог. Занимался изучением шумерских и вавилонских литературных и культовых текстов, сравнительной грамматикой семитских языков. Если же евреи заимствовали легенду о великом потопе от Вавилонии, то возникает вопрос: когда и как это произошло? Мы не имеем никаких сведений на этот счет, и вопрос может быть разрешен только предположительно. Некоторые известные ученые думают, что евреи впервые познакомились с легендой во время вавилонского пленения и что, следовательно, библейский рассказ восходит к эпохе не ранее VI в. до нашей эры. Такой взгляд был бы вполне приемлем, если бы мы обладали только жреческим текстом еврейской легенды о потопе, потому что Жреческий кодекс, как мы видели, был составлен, вероятнее всего, во время пленения или после него.
      Возможно, что составители его узнали о вавилонском предании либо со слов вавилонян, либо из вавилонской литературы во время изгнания или по возвращении в Палестину. Весьма вероятно, что близкие сношения, установившиеся в результате завоевания между обеими странами, могли вызвать распространение вавилонской литературы в Палестине и еврейской литературы в Вавилонии. С этой точки зрения некоторые пункты расхождения жреческого рассказа с яхвистским и совпадение с вавилонским могут быть объяснены прямым заимствованием его авторов из вавилонских источников. Таковы подробности о сооружении ковчега и, в частности, о том, что он был покрыт смолой, составляющей специальный продукт Вавилонии. Однако тот факт, что евреи были знакомы с легендой о великом потопе, и притом в форме весьма близкой к вавилонской, еще задолго до их пленения, в достаточной мере подтверждается яхвистским рассказом в книге Бытие, который возник, вероятно, в IX в. до нашей эры и, во всяком случае, едва ли позднее чем в VIII в.
      Но если мы предположим, что евреи в Палестине уже в раннюю эпоху познакомились с вавилонской легендой о потопе, то спрашивается, когда и как это могло произойти? Ответ на этот вопрос дается двоякий. По мнению одних исследователей, евреи принесли с собою эту легенду в Палестину во время переселения в эту страну из Вавилонии, т.е. приблизительно за две тысячи лет до новой эры. По мнению других, они заимствовали легенду уже после их переселения в Палестину от ее туземных жителей - ханаанеев, которые в свою очередь могли познакомиться с легендой через посредство вавилонской литературы во втором тысячелетии до новой эры. Какой из этих двух взглядов следует признать правильным и правилен ли хотя бы один из них - этот вопрос в настоящее время не может быть разрешен.
      В позднейшие времена еврейская фантазия разукрасила легенду о потопе многими новыми и часто нелепыми деталями. Эти подробности, очевидно, должны были удовлетворить любопытство или польстить вкусам выродившихся поколений, неспособных оценить благородную простоту библейского рассказа. Среди этих ярких и вычурных дополнений к древней легенде мы читаем о том, как легко жилось человеку в допотопные времена, когда урожаем от одного посева люди кормились сорок лет подряд и когда они могли колдовскими средствами заставить служить себе солнце и луну. Вместо девяти месяцев младенцы находились в утробе матери всего несколько дней и тотчас же после рождения начинали ходить и говорить и не боялись самого дьявола. Но эта-то привольная и роскошная жизнь отвратила людей с пути истинного и вовлекла в грехи, больше всего в грех алчности и распутства, чем был вызван гнев бога, решившего истребить грешников посредством великого потопа. Однако в милосердии своем он сделал им своевременное предупреждение. Ной по велению бога поучал их и взывал к исправлению, угрожая им потопом в наказание за бесчестие, причем делал он это в течение целых ста двадцати лет. Но и по прошествии этого времени бог дал человечеству еще недельный срок, в продолжение которого солнце каждое утро всходило на западе и заходило каждый вечер на востоке. Но ничто не могло привести к раскаянию нечестивцев. Они не переставали издеваться над праведным Ноем, видя, что он строит себе ковчег. Как надо строить ковчег, его научила одна священная книга, которую некогда дал Адаму ангел Разнел и которая содержала в себе все знание человеческое и божественное. Она была сделана из сапфиров, и Ной заключил ее в золотой ларец, когда взял с собою в ковчег, где она заменяла ему часы, чтобы отличать день от ночи, потому что, пока длился потоп, ни солнце, ни луна не посылали света на землю. Потоп же произошел от встречи мужских вод, падавших с неба, с женскими водами, поднимавшимися от земли. Для стока верхних вод бог сделал в небе два отверстия, сдвинув с места две звезды из созвездия Плеяды; а для того чтобы впоследствии приостановить потоки дождя, бог заткнул отверстия парой звезд из созвездия Медведицы. Вот почему Медведица до сих пор гонится за Плеядами: она требует обратно своих детей, но никогда не получит их до скончания веков.
      Когда ковчег был уже готов, Ной стал собирать животных. Они подходили к нему стадами в таком большом количестве, что он не мог забрать всех, сел у порога ковчега, чтобы сделать выбор между ними. Животных, которые ложились у порога, он брал с собой, а те, которые стояли на ногах, отвергались. Даже после такого строго проведенного "естественного отбора" число разного рода пресмыкающихся, принятых на борт судна, оказалось не менее трехсот шестидесяти пяти, а число птиц всякого рода - тридцать две. Подсчет количества взятых в ковчег млекопитающих не был сделан; по крайней мере, количество это не зарегистрировано, но, во всяком случае, было велико, как о том можно судить в настоящее время.
      До потопа нечистых животных было гораздо больше, чем чистых, а после потопа соотношение стало обратным, потому что от каждого вида чистых животных было взято в ковчег по семи пар, а от каждого вида нечистых - только по две пары. Одно создание, носившее название "реем", оказалось столь громадных размеров, что для него не нашлось места в ковчеге, а потому оно было привязано Ноем снаружи к ковчегу и все время бежало за ним рысью. Великан Ог, царь Башанский, также не мог поместиться внутри судна и сел на крышу, спасшись таким образом от потопа. Вместе с Ноем расположились в ковчеге его жена Наама, дочь Эноша и три сына его со своими женами. Одна странная пара, Ложь и Злосчастье, также нашла себе убежище в ковчеге. Сначала Ложь подошла одна к ковчегу, но ее не впустили в ковчег на том основании, что вход туда допускался только для супружеских пар. Тогда она ушла и, встретившись со Злосчастьем, уговорила его присоединиться к ней, после чего их впустили обоих. Когда все были уже на борту и потоп начался, грешники - в числе около семисот тысяч - собрались и окружили ковчег, умоляя взять их с собой. Ной наотрез отказался впустить их. Тогда они принялись силой напирать на дверь, стараясь взломать ее, но дикие звери, охранявшие судно, напали на них и многих сожрали; остальные, спасшиеся от их когтей, потонули в поднявшейся воде.
      Целый год плыл ковчег; огромные волны бросали его из стороны в сторону; все находившиеся внутри тряслись, как чечевица в горшке. Львы рычали, быки ревели, волки выли и все прочие животные вопили, каждое на свой манер. Больше всего хлопот доставлял Ною вопрос о съестных припасах. Спустя много времени после потопа сын его Сим рассказывал Елиезеру, слуге Авраама, как трудно было его отцу прокормить весь зверинец. Несчастный все время был на ногах, бегал взад и вперед днем и ночью. Ибо дневных животных надо было кормить днем, а ночных - ночью; великану же Огу пища подавалась через отверстие на крышу. Хотя лев все время страдал от лихорадки, которая заставляла его оставаться более или менее спокойным, но все же был угрюм и готов был вспылить при малейшем раздражении. Однажды, когда Ной не так скоро принес ему обед, благородное животное с такой силой ударило лапой патриарха, что он остался с тех пор хромым на всю свою земную жизнь и не был даже в состоянии исполнять обязанности жреца.
      В десятый день месяца таммуз Ной выпустил ворона посмотреть и сообщить ему, не прекратился ли потоп. Но ворон нашел плавающий в воде труп и принялся его пожирать;
      увлекшись этим делом, он забыл вернуться к Ною с докладом. Спустя неделю Ной выпустил голубя, который после третьего полета вернулся наконец, держа в клюве оливковый лист, сорванный им на Масличной горе в Иерусалиме, ибо святая земля была пощажена от потопа. Вышедший из ковчега на берег Ной заплакал при виде всеобщего опустошения, причиненного потопом. Сын его Сим принес богу благодарственную жертву за спасение, так как сам патриарх еще не оправился от удара львиной лапы и не мог лично служить богу.
      Из другого рассказа можно почерпнуть некоторые интересные сведения о внутреннем устройстве ковчега и распределении пассажиров. Скот и звери помещались отдельно в трюме;
      средняя палуба была занята птицами, а на верхней палубе расположился Ной с семейством. Мужчины были строго отделены от женщин. Патриарх и сыновья его заняли восточную часть ковчега, а жена Ноя и жены его сыновей - западную часть;
      между теми и другими в виде барьера лежало мертвое тело Адама, которое таким образом избежало гибели в водной стихии. Этот рассказ, в котором сообщаются еще сведения о точных размерах ковчега в локтях, а также точный день недели и месяца, когда спасшиеся вышли на берег, заимствован из арабского манускрипта, найденного в библиотеке монастыря св. Екатерины на горе Синай. Автором рассказа был, по-видимому, араб-христианин, живший в эпоху мусульманского завоевания, хотя самый манускрипт относится к более позднему времени.
     
      Древнегреческие сказания о великом потопе.
      Легенды о разрушительном потопе, в котором погибла большая часть человеческого рода, имеются и в древнегреческой литературе. У Аполлодора, автора мифологического сочинения, мы находим следующее сказание: "Девкалион был сыном Прометея. Он царствовал в стране Фтия (в Фессалии) и был женат на Пирре, дочери Эпимитея и Пандоры, первой женщины, сотворенной богами. Когда Зевс решил истребить людей бронзового века, то Девкалион по совету Прометея построил ящик или ковчег и, сложив туда всякие запасы, вошел в ковчег вместе со своей женой. Зевс пролил с неба на землю большой дождь, который затопил большую часть Греции, так что все люди погибли, за исключением немногих, столпившихся на ближайших высоких горах. Тогда разделились горы в Фессалии, и вся земля по ту сторону Истма и Пелопоннеса была залита водой. Но Девкалион в своем ковчеге плыл по морю девять Дней и девять ночей; наконец, пристав к Парнасу, он высадился здесь после прекращения ливня и принес жертву Зевсу, богу спасения. И Зевс послал к нему Гермеса с предложением исполнить любое желание Девкалиона. Девкалион пожелал, чтобы появились люди на земле. Тогда по приказанию Зевса он стал собирать камни и бросать их через свою голову. Камни, которые бросал Девкалион, превратились в мужчин, а камни, которые бросала Пирра, превратились в женщин. Вот почему люди по-гречески называются laoi - от слова laas - камень".
      В такой форме греческая легенда относится ко времени не ранее середины II в. до нашей эры. Но в действительности она гораздо старше, потому что мы находим ее уже у Гелланика, греческого историка V в. до нашей эры, который рассказывает, что ветер пригнал судно Девкалиона не к Парнасу, а к горе Отрис в Фессалии. Другая версия принадлежит Пиндару, писавшему ранее Гелланика, в том же веке; поэт говорит, что Девкалион и Пирра спустились с Парнаса и вновь создали человеческий род из камней. Некоторые полагают, что первый основанный ими после потопа город был Опус, расположенный в плодородной Локрейской равнине, между горами и Эвбейским заливом, и что Девкалион жил в Цинусе, служившем гаванью для Опуса и находившемся в нескольких милях от него на равнине. Здесь вплоть до начала новой эры показывали путешественникам могилу его жены. Прах ее мужа, как говорят, покоился в Афинах. По мнению Аристотеля, писавшего в IV в. до нашей эры, наибольшие опустошения были произведены потопом во время Девкалиона "в древней Элладе, то есть в стране, где находится Додона и река Ахелой, потому что эта река во многих местах изменила свое русло. В то время земля эта была населена народом селли и другим народом по имени греки (graikoi), которых теперь называют эллинами". По мнению некоторых писателей, святилище Зевса в Додоне было основано Девкалионом и Пиррой, жившими среди молоссов в этой стране. В IV в. до нашей эры Платон также упоминает о потопе во времена Девкалиона и Пирры, но не описывает его. При этом он говорит, что египетские жрецы смеялись над наивностью греков, полагавших, что потоп произошел только однажды, тогда как на самом деле было несколько потопов. Паросский летописец, составивший свою хронологическую таблицу в 265 г. до нашей эры, считал, что потоп при Девкалионе произошел за 1265 лет до времени составления таблицы. По этому расчету, потоп происходил в 1530 г. до нашей эры Паросская хроника (Chronicum или Mannor Parium) - мраморная доска, найденная в 1627 г. на острове Парос, содержит краткое описание политической и литературной истории эллинов; находится теперь в Оксфордском университете.
      Многие местности в Греции притязали на ту или иную почетную роль в связи с легендой о Девкалионе и великом потопе. Не захотели, разумеется, оставаться в стороне и афиняне, гордившиеся своим древним поселением в Аттике. Они связали имя своей страны с Девкалионом, утверждая, что когда над Парнасом собрались темные тучи и дождь хлынул потоками на Ликорею, где царствовал Девкалион, то он, спасая свою жизнь, бежал в Афины и, прибыв туда, основал святилище богу дождя Зевсу, принеся ему благодарственную жертву за свое спасение. Так как в этой коротенькой легенде ничего не говорится о судне, то надо, очевидно, полагать, что герой совершил свой путь пешком. Но, так или иначе, предание говорит, что он основал древний храм Зевса-олимпийца и был похоронен в Афинах. Вплоть до II в. нашей эры афиняне с патриотической гордостью показывали иноземцам могилу греческого Ноя, неподалеку от позднейшего и гораздо более великолепного храма Зевса-олимпийца, чьи разрушенные, но величественные колонны и теперь еще одиноко вздымаются к небу над современным городом, привлекая наши взоры еще издали как безмолвное, но красноречивое свидетельство о славе Древней Греции.
      Но это не все, что древние афиняне показывали как память об ужасном потопе. Под сенью обширного храма Зевса-олимпийца они подводили любознательного путешественника к небольшому участку "олимпийской земли", где обращали его внимание на расселину в земле шириной в один локоть. В эту расселину, как уверяли они, стекала вода потопа, и сюда ежегодно бросали они лепешки из пшеничной муки, замешанной на меду, в пищу душам погибших от великого наводнения; известно, что в Афинах ежегодно совершались по ним поминки или заупокойная служба. Это был так называемый "праздник возлияния воды", и, судя по этому названию, благочестивые люди не только бросали лепешки, но еще лили воду в расселину, чтобы утолить кроме голода также и жажду духов, обитавших в подземном мире.
      Другим местом, где поминали великий потоп посредством подобных обрядов, был город Гиераполис на Евфрате. Здесь до второго века нашей эры сохранился культ семитических богов. Главным божеством была здесь великая сирийская богиня Астарта, которой греки поклонялись под именем Геры. Лукиан оставил нам весьма ценное описание самого храма и совершавшихся в нем странных обрядов. Он говорит, что, по господствующему мнению, храм был основан Девкалионом, при жизни которого происходил потоп.
      По этому поводу Лукиан излагает греческое сказание о потопе следующим образом. Человеческий род, говорит он, существует на земле не впервые; ему предшествовал некогда другой, погибший бесследно. Мы являемся вторичной породой, которая размножилась после Девкалиона. До потопа люди были крайне нечестивы и не повиновались законам, не соблюдали данной клятвы, не оказывали гостеприимства чужестранцам, не внимали просьбам своих ближних. За это их постигло великое бедствие. Отверзлись источники бездны, дождь хлынул потоками, вздулись все реки, море разлилось по земле, и везде была вода, ничего кроме воды; все люди погибли. Девкалион был единственным человеком, который благодаря своему разуму и благочестию остался в живых и явился звеном, связывающим первую породу людей с последующей.
      А способ, которым он спас свою жизнь, был таков. У него был большой ковчег, и он вошел туда с своими женами и детьми; вслед за тем к нему пришли свиньи, и лошади, и львы, и змеи, и всякие другие земные животные, все попарно. Он принял всех их к себе в ковчег, и они ему никакого вреда не причинили; напротив, с божьей помощью они жили в большой дружбе между собой и все вместе плыли в одном ковчеге все время, пока продолжался потоп на земле. Таково, говорит Лукиан, греческое предание о Девкалионовом потопе; но жители Гиераполиса, продолжает он, рассказывают удивительную вещь: откуда-то появилась там огромная пещера, вся вода от потопа стекла в эту пещеру. После этого Девкалион построил на том месте жертвенники и заложил святой храм в честь богини Геры.
      "Я видел пещеру под тем храмом, - рассказывает далее Лукиан, - но очень маленькую; быть может, в старину она была больше, а потом с течением времени уменьшилась до нынешних размеров, я этого не знаю; но та, которую я видел, была небольшая пещера. В память о потопе там совершается следующий обряд: два раза в году в храм приносится с моря вода; приносят ее не одни только жрецы; отовсюду, из Сирии и Аравии, даже из-за Евфрата, толпы народа отправляются к морю и приносят с собою воду. Воду эту льют в пещеру, и как ни мала пещера, а все же вмещает в себе огромное количество воды. И люди говорят, что этот обычай был установлен в храме самим Девкалионом в память о великом бедствии и в знак благодарности". Кроме того, у северных ворот великого храма стояли две высокие колонны, вернее, два обелиска, каждый в 360 футов вышины. Дважды в году на один из них взбирался человек и семь дней подряд оставался на вершине обелиска. Зачем он туда поднимался и что делал там - это объясняют по-разному. Большинство полагает, что с такой высоты голос его был слышен небожителям и они могли внимать молитвам, которые он возносил богам за весь сирийский народ. Другие же думают, что он взбирался на обелиск для того, чтобы показать, как некогда люди взлезали на горные вершины и на высокие деревья, чтобы спастись от Девкалионова потопа.
      Уже в этой позднейшей версии греческая легенда о потопе обнаруживает достаточное сходство с вавилонской версией. Но сходство это довершается благодаря еще одной черте, привнесенной Плутархом, который говорит, что Девкалион выпустил из ковчега голубя, чтобы посмотреть, вернется ли он или улетит совсем, и таким образом узнать, улеглась ли уже буря или еще продолжается. В этой своей форме греческая легенда о великом потопе есть, несомненно, копия или, вернее, слепок с семитического образца - все равно, заимствованы ли краски и формы от Израиля или от Вавилона.
      Другим городом в Малой Азии, который гордился своей связью с великим потопом, была Апамея Киботос во Фригии. Прозвище Киботос, присвоенное этому городу, по-гречески означает "ящик" или "ковчег". На монетах города, отчеканенных в царствование Севера, Макрина и Филиппа Старшего, изображен ковчег, плывущий по воде, с двумя пассажирами в нем, представленными по пояс. Рядом с ковчегом показаны стоящие во весь рост другие две человеческие фигуры, мужская и женская; наконец, на верху ковчега пригнездились две птицы, как объясняют, ворон и голубь, с оливковой веткой в клюве. Как бы для того, чтобы устранить малейшее сомнение в точном соответствии легенде, имя Ноэ - греческое обозначение Ноя - начертано на ковчеге. Не подлежит сомнению, что две человеческие фигуры в ковчеге и рядом с ним изображают Ноя и его жену. Монеты эти доказывают неопровержимо, что в третьем веке нашей эры населению Апамеи было известно еврейское сказание о потопе в той его форме, в которой оно изложено в книге Бытие. Возможно, что оно узнало об этом сказании от своих еврейских сограждан, которые в I в, до нашей эры были так многочисленны или так богаты, что в одном случае оказались в состоянии послать в Иерусалим в виде дара не менее 100 фунтов золота. Было ли в Апамее сказание целиком заимствовано от евреев, или же оно явилось наслоением на туземной старинной легенде о великом потопе - это вопрос, на который ученые дают различные ответы.
      Потоп, связываемый с именем Девкалиона, является наиболее известным и прославленным, но не единственным в греческих преданиях потопом. Древние ученые различали три великие катастрофы этого рода, которым в различные эпохи подвергалась земля. Первая произошла при Огигесе, вторая при Девкалионе, третья при Дардане. Огигес или, в другом произношении, Огигус считался основателем Фив в Беотии и царем этого, по словам римского писателя Варрона, древнейшего города в Греции, который был построен еще до первого потопа на земле. Связь Огигеса с Беотией вообще и с Фивами в частности подтверждается также тем, что именем его называлась вся страна, город и одни из его ворот. Варрон рассказывает, что Фивы в Беотии были построены приблизительно за 2100 лет до того, как он писал свой труд, что было в 36 г. до нашей эры или около этого времени; а так как потоп, по Варрону, произошел при жизни Огигеса, после того как он построил Фивы, то отсюда следует заключить, что, по мнению Варрона, великий потоп произошел в 2136 г. до нашей эры или вскоре после того.
      По словам историка церкви Евсевия, великий потоп при Огигесе случился спустя около 2200 лет после Ноева потопа и за 250 лет до повторной катастрофы при Девкалионе. Вообще, писатели первых веков христианства, по-видимому, считали вопросом чести утверждать, что потоп, описанный в священных книгах, относится к гораздо более древнему времени, нежели потопы, о которых повествуется в других, чисто светских книгах. Христианский летописец Юлий Африканский переносит Огигеса из эпохи Ноя в эпоху Моисея, а Исидор, ученый епископ севильский, живший в начале VII в., начинает свой список потопов с Ноева потопа, второе и третье места по времени отводит потопам при Огигесе и Девкалионе, причем Огигес оказывается современником патриарха Иакова, а Девкалион - Моисея. Епископ этот был, насколько мне известно, первым в ряду многих писателей, ссылавшихся на найденные в отдаленных горах ископаемые раковины как на доказательство истинности предания о Ное.
      Если Огигес был первоначально не аттическим, а беотийским героем, то сказание о потопе в его время объясняется, вероятно, теми превратностями, которые испытало Копайское озеро, занимавшее некогда значительную часть Центральной Беотии. Так как озеро это не имело вытекающих из него рек, то сток воды в нем зависел от подземных проходов или пещер, которые вода пробила постепенно в течение веков в твердом известняке, по мере того как эти проходы закупоривались или освобождались, уровень воды в озере поднимался или падал. Ни в одном другом озере, быть может, ежегодные сезонные изменения не были столь регулярны и резки: зимой оно сплошь зарастало камышом и привлекало к себе тысячи диких птиц, а летом представляло более или менее болотистую равнину, где пасся скот и сеяли хлеб. Но во всякое время года можно было ожидать то подъема, то спада воды в озере в зависимости от недостатка или обилия зимних дождей, а также от засорения или очищения подземных пещер. Подобно древним авторам, писавшим о затопленных городах по берегам этого озера, один современный путешественник рассказывает о поселянах, вынужденных бежать от наводнения из своих деревень, и о виноградниках и нивах, затопленных водой. Одно из таких наводнений, более сильное и разрушительное, чем все предшествовавшие, могло быть впоследствии связано с именем Огигеса.
      Подобное объяснение причины великого потопа при Огигесе необыкновенным разливом Копайского озера подтверждается в известной мере аналогичным явлением в Аркадии. Мы видели, что третий великий потоп греческая легенда связывает с именем Дардана. По словам одного предания, Дардан был сначала царем Аркадии, но потом вынужден был бежать оттуда, спасаясь от великого потопа, наводнившего низменности и сделавшего их на долгое время непригодными для земледелия. Жители отступили к горам и некоторое время перебивались той скудной пищей, какую могли себе здесь отыскать, но, убедившись потом, что земля, освобожденная от воды, не могла их всех прокормить, они решили разделиться: часть населения осталась в стране со своим царем Димасом, сыном Дардана, а другая часть под предводительством самого Дардана переселилась на остров Самофракия.
      Согласно греческому преданию, принимаемому на веру римским писателем Варроном, родиной Дардана был город Феней в северной Аркадии - место весьма знаменитое, ибо, за исключением Копайского озера, ни одна другая долина в Греции с древнейших времен не славится так своими обширными и продолжительными наводнениями, как Фенейская долина. Естественные условия в обеих местностях, по существу, одинаковы. Та и другая представляют собою бассейны в известковом грунте, лишенные поверхностного стока; обе принимают в себя дождевую воду с окружающих гор; в обеих сток воды происходит по подземным каналам, образованным действием воды или землетрясениями в каменных породах, и каждый раз, когда эти каналы забиваются тиной или как-нибудь иначе засоряются, место, которое до того было равниной, превращается в озеро.
      Но наряду с этими существенными чертами сходства оба ландшафта имеют свои резко выраженные отличия. Ибо в то время как Копайский бассейн представляет собой обширную гладкую поверхность, немного возвышающуюся над уровнем моря и ограниченную только низкими скалами или отлогими склонами, Фенейский бассейн есть узкая горная долина, замкнутая со всех сторон крутыми мрачными горами, верхние склоны которых одеты темными сосновыми лесами, а высокие вершины несколько месяцев в году бывают покрыты снегом. Река Ладон, питаемая этим бассейном через подземный проток, по своей романтической красоте превосходит все реки Греции. Песчаные берега Ладона, поросшие лилиями, вдохновляли Мильтона. Даже прозаик Павсаний воскликнул, что нет более прекрасной реки ни в Греции, ни в чужих странах.
      И среди моих личных воспоминаний, которые я сохранил о Греции, ни одно не возбуждает во мне такого восторга, как воспоминание о проведенных здесь днях, когда я прошел по течению этой реки от ее истока в прелестном озере до родников на правом склоне горы и дальше до глубокого, покрытого лесом ущелья, через которое она шумно бежит, перескакивая со скалы на скалу и выбрасывая зеленовато-белую пену, чтобы догнать священный Алфей. Через Фенейскую долину река Ладон пробила себе путь под землей, который время от времени засыпался землетрясениями, вследствие чего приостанавливалось течение реки. Когда я находился у родников Ладона в 1895 г., один местный крестьянин рассказал мне, что три года назад после сильного землетрясения вода в реке исчезла на три часа, дно ее обнажилось, и на сухой земле показались рыбы. Через три часа возобновилось слабое течение воды, а спустя три дня после шумного взрыва хлынули бурные потоки.
      Подобные перерывы в течении реки отмечались и в древности, и в наше время, и всякий раз, когда завалы оказывались длительными, в Фенейской долине появлялось озеро различной величины и глубины в зависимости от степени засорения подземного прохода. По словам Плиния, таких перемен в состоянии долины, то есть переходов от мокрого состояния к сухому и обратно, до его времени насчитывалось всего пять, все эти перемены объяснялись землетрясениями. Во времена Плутарха произошло столь сильное наводнение, что вся долина очутилась под водой. Набожные люди приписывали это наводнение несколько запоздалому гневу Аполлона против Геркулеса, который около тысячи лет тому назад украл пророческий треножник бога из Дельф и перенес его в город Феней. Но несколько позже, в том же столетии, вода в озере снова иссякла; это видно из того, что греческий путешественник Павсаний нашел дно долины совершенно сухим и о прежнем существовании озера знал только по рассказам.
      В долине, испытавшей столько переходов от воды к суше, от широкого озера с голубой, как в море, водой к обширным полям с желтыми колосьями хлеба, предания о великом потопе не могут быть легко отвергнуты; напротив, здесь все говорит об их достоверности. Поэтому сказание о Дардане, уроженце Фенейской долины, который был вынужден бежать от большого наводнения, затопившего поля и низменности и прогнавшего жителей на высокие горы, по-видимому, имеет под собой реальные факты. То же самое следует сказать и об упоминаемом Павсанием потопе, которым был затоплен древний город Феней, у северного края озера.
      Покинув свою родину в гористой Аркадии, Дардан, по преданию, переселился на остров Самофракия. По одной версии легенды, он переправился туда на плоту, по другой, великий потоп застиг его не в Аркадии, а на острове Самофракия. Он спасся от гибели на надутом кожаном мешке, который нес его по волнам, пока он не приплыл к горе Ида, где и основал город Дарданию, или Трою. Известно, что жители Самофракии, гордившиеся своим древним происхождением, утверждали, что первый в мире потоп произошел на их земле. Они рассказывали, что море выступило из берегов и затопило много равнин на их острове и что спасшиеся от потопа люди нашли убежище на высоких горах, которые и теперь еще делают Самофракию одним из наиболее заметных издалека островов в северной части Эгейского моря, так что в ясную погоду их можно хорошо различить из Трои.
      Так как море продолжало преследовать людей в их убежище, то они стали молить богов о спасении, а когда избавились от опасности, то поставили по берегу вокруг всего острова памятники о своем спасении и построили алтари, на которых продолжали и впоследствии совершать жертвоприношения. И еще спустя много веков после великого потопа рыбаки то и дело вылавливали в своих сетях каменные капители колонн, которые свидетельствовали о городах, погибших в морской бездне. Заслуживают внимания причины, которыми самофракийцы объясняли происхождение наводнения. По их словам, катастрофа случилась не от ливня, а вследствие внезапного и чрезвычайно высокого подъема воды в море, вызванного прорывом барьеров, которыми до того времени Черное море отделялось от Средиземного. Огромные массы воды, запруженные этими барьерами, прорвали преграду и пробили себе путь через сушу, образовав таким образом проливы, известные теперь как Босфор и Дарданеллы, через которые с тех пор Черное море сообщается со Средиземным. Когда вода со страшной силой впервые хлынула через вновь образовавшиеся проливы, то она залила большую часть азиатского берега, а также и низменности Самофракии.
      Это самофракийское предание подтверждается до некоторой степени новейшими данными геологии. "В не очень отдаленную от нас эпоху, - говорит Гексли, - Малая Азия была неразрывно соединена с Европой посредством полосы земли на месте теперешнего Босфора, которая служила барьером в несколько сот футов высоты, запиравшим воды Черного моря. Обширные пространства Восточной Европы и западной части Средней Азии представляли, таким образом, огромный резервуар, причем самая низкая часть его берегов, возвышавшаяся, вероятно, более чем на 200 футов над уровнем моря, совпадала с теперешним южным водоразделом Оби, впадающей в Северный Ледовитый океан. В этот бассейн вливали свои воды величайшие реки Европы - Дунай и Волга и тогдашние большие азиатские реки - Окс и Яксарт со всеми промежуточными реками.
      Сверх того, он принимал в себя избытки вод озера Балхаш, которое тогда было гораздо больше, чем теперь, а также внутреннего моря Монголии. В то время уровень Аральского моря был по крайней мере на 60 футов выше, чем теперь. Вместо отдельных теперешних Черного, Каспийского и Аральского морей было одно обширное Понто-Аральское Средиземное море, которое, по-видимому, имело своим продолжением заливы и фиорды в низовьях Дуная, Волги (где каспийские раковины и теперь еще попадаются вплоть до Камы), Урала и других впадающих в это море рек, а избыток своих вод оно, вероятно, отдавало на север через нынешний бассейн Оби".
      Этот огромный резервуар, или обширное внутреннее море, прегражденное естественной дамбой, соединяющей Малую Азию с Балканским полуостровом, очевидно, существовал до плейстоценового периода; а пролив Дарданеллы, через который сдерживаемые ранее воды пробили себе наконец дорогу в Средиземное море, образовался, вероятно, к концу плейстоценового периода или позже. Человек же, как теперь достоверно установлено, появился в Европе уже в плейстоценовом периоде; некоторые полагают, что он существовал здесь уже в плиоценовом или даже в миоценовом периоде. Поэтому следует признать вполне возможным, что жители Восточной Европы сохранили память об обширном внутреннем Понто-Аральском море и о его частичном усыхании благодаря прорыву дамбы, отделявшей его от Средиземного моря, иначе говоря, благодаря образованию Босфора и Дарданелл. Если это так, то самофракийское предание, пожалуй, содержит в себе немалую долю исторической правды относительно причин, вызвавших катастрофу.
      С другой стороны, предание о самой катастрофе не находит себе подтверждения в данных геологии. Имеются доказательства того, что образование Дарданелльского пролива произошло не вдруг, подобно прорыву дамбы под напором воды или вследствие землетрясения, но что, наоборот, мы здесь имеем дело с постепенным и медленным процессом размывания, продолжавшимся, вероятно, целые века или даже тысячелетия.
      Дарданеллы "ограждены непрерывными плейстоценовыми пластами толщиной в сорок футов, в которых, по всей видимости, мало-помалу образовался проход". Таким образом, понижение уровня Понто-Аральского моря до уровня Средиземного едва ли произошло внезапно и сопровождалось катастрофическим наводнением азиатских и европейских берегов; гораздо правдоподобнее, что оно совершалось весьма медленно и постепенно, результат, достигнутый в течение одного человеческого поколения, оставался бы незаметным не только для обыкновенных наблюдателей, но даже для исследователей, вооруженных точными инструментами. А потому неправильно будет допустить, что самофракийское сказание основано на прямом воспоминании об огромном наводнении, вызванном образованием Дарданелл.
      Можно предположить, что эта легенда о великом потопе есть не что иное, как гипотеза какого-нибудь древнего ученого, который правильно угадал способ образования проливов, не представляя себе при этом крайней медленности, с какой природа совершала процесс их прорытия. Известно, что выдающийся древний философ-натуралист Стратон, сменивший Теофраста в качестве главы перипатетической школы в 287 г. до нашей эры, действительно держался такого взгляда по чисто теоретическим основаниям, не ссылаясь при этом на какое-либо старинное предание, а исходя из собственных наблюдений над некоторыми особенностями Черного моря. Он указывал на огромные массы ила, ежегодно наносимого большими реками в Понт Эвксинский, утверждая при этом, что, не будь выхода через Босфор, все море с течением времени оказалось бы запружено илом. Далее, он предположил, что в прежние времена те же самые реки пробили себе путь через Босфор, дав выход скоплению своих вод сперва в Пропондиту, а затем из нее через Дарданеллы в Средиземное море. Равным образом он считал, что Средиземное море некогда было озером и что с Атлантическим океаном оно соединилось впоследствии, когда запруженная вода пробила выход через Гибралтар. Поэтому мы вправе заключить, что причина, которой самофракийцы объясняли великий потоп, вытекала скорее из остроумной догадки, а не из древнего предания.
      Есть некоторое основание думать, что сказание о потопе, которое греки связывали с именем Девкалиона и Пирры, точно так же было не столько воспоминанием о действительном происшествии, сколько выводом, основанным на наблюдении известных явлений природы. Выше мы видели, что, по одной легенде, потоп во времена Девкалиона разделил горы Фессалии, а по другому рассказу, ковчег, на котором плыл Девкалион, пригнало течением к горе Отрис в Фессалии. Эти указания, казалось бы, позволяют нам считать Фессалию первоначальной родиной легенды; к тому же это подтверждается мнением древних о причинах формирования ландшафта этой страны, Так, Геродот приводит предание о том, что некогда Фессалия была большим озером, или внутренним морем, запертым со всех сторон высокими горами - Оссой и Пелионом, Олимпом, Пиндом и Отрисом, между которыми еще не существовало прохода для стока воды. Впоследствии, по словам фессалийцев, бог моря Посейдон, причиняющий землетрясения, дал озеру выход, пробив в горах узкое Темпейское ущелье, по которому с тех пор потекла река Пеней, осушая Фессалийскую равнину.
      Благочестивый историк как будто признает, что это местное предание соответствует истине. Он говорит: "Всякий, кто верит, что Посейдон потрясает землю и что образованные землетрясениями бездны - дело его рук, при взгляде на ущелье, где протекает Пеней, наверное, скажет, что Посейдон его сделал; ибо разъединение гор, мне думается, непременно произошло вследствие землетрясения". Этот взгляд "отца истории", по существу, разделяли позднейшие древние писатели, хотя один из них приписывал создание ущелья и осушение озера герою Геркулесу, которому в числе многих других благодетельных для человечества подвигов, по господствовавшему мнению, принадлежало устройство водоемов. Более осторожные или более научно мыслившие писатели ограничивались тем, что объясняли образование ущелья землетрясением, не делая ссылок на богов или героев как на причину этого великого катаклизма.
      Неудивительно, что народ склонен был объяснять эти явления природы сверхъестественным вмешательством богов или героев: природные особенности Темпейского ущелья как нельзя более способны вызвать в душе человека суеверный страх, представление о каких-то могучих изначальных силах, которые по гигантским размерам своей деятельности представляют разительный контраст с ничтожными делами людей. Путешественник, спускающийся утром с западной стороны в этот глубокий проход, видит высоко над собой снега Олимпа, окрашенные золотым румянцем восходящего солнца. Но, спустившись ниже по тропинке, он теряет из виду горные вершины, справа и слева перед его глазами встают стеной громадные, уходящие ввысь величественные утесы. Местами они настолько сближаются, что кажется, будто сейчас совсем столкнутся вплотную, и едва оставляют место у подножия для дороги и реки да еще для узенькой полосы голубого неба над головой. Лишь только дорога сворачивает на южный или правый берег реки, перед глазами путешественника открываются скалы на склоне Олимпа, самые великолепные и самые удивительные во всей Греции. В дождливую погоду они поражают еще более своими низвергающимися водопадами, вздувающими ровную и спокойную поверхность реки.
      Наиболее величественный вид открывается в середине ущелья, где вздымается гигантская скала с парящей в небе вершиной, увенчанной развалинами римской крепости. Но грандиозность картины несколько смягчается обилием и зеленью растительности. В некоторых местах ущелья утесы расступаются, давая место у своего подножия лужайкам с вечнозелеными зарослями лавра, мирта, дикой оливы, земляничного дерева и целомудренника, увитых плющом и диким виноградом; зелень пестреет пурпуром олеандров, золотом жасмина и альпийского ракитника. Воздух насыщен сладким ароматом бесчисленного множества деревьев и цветов. Даже в самых узких местах берег реки скрыт в тени платанов, их корни и свисающие ветви купаются в потоке, а густая листва образует крону, едва пропускающую солнечные лучи. Сами скалы, изрезанные рубцами и трещинами, покрыты карликовыми дубами и кустарником всюду, где можно было пустить корни, и их зелень ложится яркими пятнами на обнаженной белой поверхности известковых громад; а сквозь расщелины в скалистой стене то здесь, то там открывается панорама дубовых и хвойный лесов, карабкающихся по крутым склонам.
      Тенистые своды и нежная растительность особенно поражают своей неожиданностью путешественника, если он приходит в эту лощину в жаркий летний день, оставив только что пыльные и знойные равнины Фессалии, без единого дерева для защиты от палящих лучей южного солнца, без малейшего освежающего ветерка, с редкими переходами от холмов к низинам, несколько ослабляющими скучное однообразие ландшафта. Не приходится поэтому удивляться, что человек стал рано задумываться над происхождением этого величественного и прекрасного ущелья, что первобытная религия и наука одинаково приписывали его происхождение какому-то великому катаклизму в незапамятные времена, какому-то внезапному и страшному извержению вулканических сил, а не настоящей причине - медленно, веками происходящей под действием воды эрозии пород.
      Отсюда мы можем с некоторой уверенностью заключить, что трещина в фессалийских горах, которая, по преданию, образовалась вследствие Девкалионова потопа, есть не что иное, как Темпейское ущелье. Не будет легкомыслием с нашей стороны, если мы пойдем еще дальше и предположим, что сама легенда о потопе была подсказана желанием объяснить происхождение глубокого и узкого ущелья. Ибо раз люди знали о существовании большого озера, окаймленного кольцом фессалийских гор, то у них, естественно, могла возникнуть мысль о том, какое огромное наводнение должно было последовать за прорывом перемычки, когда вода, получившая свободный выход, хлынула потоком через только что образованный проход, затопляя прилегающие низменности и оставляя на своем пути опустошение и гибель. Если в таком предположении есть хоть некоторая доля истины, то фессалийское сказание о Девкалионовом потопе и самофракийское сказание о Дардановом потопе имеют под собою одну и ту же почву: оба они явились выводами из фактов, относящихся к области физической географии; ни одно из них не содержит в себе каких-либо воспоминаний о действительных событиях. Короче говоря, оба сказания представляют собою то, что Эдуард Тайлор называет "мифом наблюдения", а не историческую традицию.
     
      Древнеиндийское сказание о великом потопе.
      Никакой легенды о великом потопе мы не находим в Ведах, этом древнейшем литературном памятнике Индии, составленном, по-видимому, между 1500 г. и 1000 г. до нашей эры, когда арии жили в Пенджабе и еще не проникли на восток, в долину Ганга. Но в позднейшей санскритской литературе неоднократно встречаются различные версии сказания о потопе, причем каждая из них при общем сходстве сохраняет свои особенные детали. Здесь достаточно будет привести древнейшее из известных нам преданий, содержащееся в так называемом Сатапатха Брахмана, важном прозаическом сочинении по вопросам священного ритуала, написанном, как полагают, незадолго до появления буддизма, то есть не позднее VI в. до нашей эры Арийцы в это время занимали верхнюю часть долины Ганга, а также долину Инда, но, вероятно, почти не испытывали воздействия со стороны культур Западной Азии и Греции. Мощное влияние греческих идей и греческого искусства, бесспорно, началось спустя несколько веков, с нашествием Александра Великого в 326 г. до нашей эры Содержание легенды о великом потопе таково.
      "Утром принесли Ману воду для умывания, совершенно так же, как теперь ему всегда приносят воду для омовения рук. Когда он умывался, ему попала в руки рыба. Она сказала ему такое слово: "Взрасти меня, и я спасу тебя!" - "От чего ты спасешь меня?" - "Потоп снесет все земные создания; я спасу тебя от потопа!" - "Как же мне взрастить тебя?" Рыба ответила: "Пока мы малы, нам не миновать гибели: одна рыба пожирает другую. Сперва ты будешь держать меня в кувшине;
      когда я перерасту кувшин, ты выроешь колодезь и там будешь держать меня. Когда я перерасту колодезь, ты пустишь меня в море, ибо тогда мне уже нечего бояться гибели". Скоро рыба стала гхашей (ghasha - большая рыба), а эта порода - самая крупная среди рыб. После этого она сказала: "В таком-то и таком-то году произойдет потоп. Ты должен тогда вспомнить обо мне и построить судно, а когда начнется потоп, взойди на него, и я спасу тебя от потопа". Взрастив рыбу так, как она просила, Ману пустил ее в море. И в том самом году, который предсказала рыба, он вспомнил ее совет и построил судно, а когда начался потоп, он взошел на него. Тогда рыба подплыла к нему, и он привязал канат от своего судна к ее плавнику и таким образом скоро приплыл к той далекой горе, что на севере. Тут рыба сказала ему: "Я спасла тебя; привяжи теперь судно к дереву, но смотри, чтобы вода не снесла тебя, пока ты будешь оставаться на горе; когда же вода спадет, ты можешь понемногу спуститься вниз". И он понемногу спустился с горы. Вот почему тот склон северной горы называется "спуск Ману". Потопом были уничтожены все создания; один лишь Ману уцелел...
      Желая иметь потомство, он стал вести благочестивую и строгую жизнь. Он также совершил жертвоприношение "пака": стоя в воде, принес жертву из осветленного масла, кислого молока, сыворотки и творога. От этого через год произошла женщина. Когда она стала совсем плотной, то поднялась на ноги, и, где она ни ступала, следы ее оставляли чистое масло. Митра и Варуна, повстречавшись с ней, спросили: "Кто ты такая?" - "Я дочь Ману", - отвечала она. "Скажи, что ты наша дочь", - сказали они. "Нет, - настаивала она, - я дочь того, кто произвел меня". Тогда они пожелали иметь в ней долю, но она, не сказав ни "да" ни "нет", прошла мимо. Она пришла к Ману, и он спросил ее: "Кто ты такая?" - "Твоя дочь", - отвечала она. "Как, ты, слава творения, ты - моя дочь?" - спросил он. "Да!" - сказала она. "Теми жертвами из чистого масла, кислого молока, сыворотки и творога, которые ты принес в воде, ты произвел меня. Я - благодать; используй меня, когда будешь приносить жертвы. И если ты используешь меня, когда будешь приносить жертвы, то станешь богат потомством и скотом. Всякое благо, какое ты вздумаешь просить через меня, будет дано тебе". И вот он стал пользоваться ею во славу бога в середине жертвоприношения, а середина жертвоприношения - это все, происходящее между вступительной и заключительной жертвой. Вместе с ней он продолжал вести благочестивую и строгую жизнь, желая иметь потомство. Через нее он произвел человеческий род, род Ману, и всякое благо, которое он просил через нее, было дано ему".
     
      Современные индийские сказания о великом потопе.
      Бхилы, дикое племя, живущее в джунглях Центральной Индии, рассказывают, что однажды некий благочестивый человек (dhobi), стиравший обыкновенно свою одежду в реке, был предупрежден рыбой о том, что предстоит великий потоп. Рыба сказала ему, что из благодарности за доброе к ней отношение и за то, что он кормил ее, она пришла с этим предостережением и советует ему сделать большой ящик, в котором он мог бы спастись. Благочестивый человек послушался ее, сделал ящик и поместился в нем вместе с сестрой своей и с петухом.
      После потопа Рама послал гонца узнать о положении вещей. Рама - герой древнеиндийского эпоса "Рамаяна" и "Махабхарата". В индуизме почитается как одно из земных воплощений бога Вишну. Гонец услыхал пение петуха и таким образом обнаружил ящик. После этого Рама велел принести ящик и спросил человека, кто он такой и как ему удалось спастись. Человек рассказал все, как было. Тогда Рама заставил его стать лицом сперва к северу, потом к востоку и к западу и поклясться в том, что женщина действительно его сестра. Человек продолжал настаивать на своем. Но Рама повернул его лицом к югу, после чего человек отказался от своих первоначальных слов и признался, что та женщина была ему женой. Потом Рама спросил, кто посоветовал ему спастись, и, узнав, что то была рыба, тут же велел вырезать ей язык. С тех пор у этой породы рыб нет языка. Совершив свой суд над болтливой рыбой, Рама приказал человеку заселить опустошенный мир. И вот человек женился на сестре своей и прижил с ней семеро сыновей и семеро дочерей. Первородный сын получил от Рамы в подарок лошадь, но, не умея ездить верхом, оставил лошадь в поле и пошел в лес рубить дрова. Так он стал дровосеком, и потомки его, бхилы, до сих пор остаются дровосеками.
      В этом предании бхилов рассказ о том, что рыба предупредила своего благодетеля - человека о предстоящем потопе, слишком похож на аналогичный рассказ в санскритской легенде о потопе, чтобы считать его самостоятельным. Можно лишь поставить вопрос: позаимствовали ли бхилы это предание от ариев-завоевателей, или, наоборот, не переняли ли его арии от туземцев, которых они застали во время своего расселения по стране? В пользу этого последнего предположения говорит то обстоятельство, что сказание о потопе не встречается в наиболее древней санскритской литературе, а впервые появляется в книгах, написанных значительно позже того, как арии осели в Индии.
      Камары, небольшое дравидское племя, живущее в округе Райпур и прилегающих к нему штатах в центральных провинциях Индии, сохранили следующее предание о великом потопе. Вначале бог сотворил мужчину и женщину, у которых на старости лет родилось двое детей, мальчик и девочка. Но бог послал на землю потоп, чтобы погубить шакала, который вызвал его гнев. Старик и старуха, прослышав о приближающемся потопе, укрыли своих детей в дупле колоды, снабдив их пищей на все время потопа, и закрыли дупло. Потоп наступил и продолжался двенадцать лет. Старик со старухой и все, что жило на земле, потонули в потопе, но колода продолжала плыть на поверхности воды. Спустя двенадцать лет бог создал двух птиц и послал их посмотреть, не потонул ли также его враг - шакал. Птицы облетели весь мир и нигде ничего не увидели, кроме плывущей по воде колоды. Они спустились на нее и вскоре услышали тихие и слабые голоса, раздававшиеся изнутри колоды. То были голоса детей, говоривших между собой о том, что у них осталось пищи не более чем на три дня. Тогда птицы улетели и рассказали обо всем богу; бог прекратил потоп, достал из колоды детей и выслушал рассказ об их приключениях. Потом бог унес их наверх, и в назначенное время они поженились. Каждому родившемуся у них ребенку бог дал имя особой касты. От всех их детей произошли живущие на земле люди. В этом сказании эпизод о двух птицах напоминает ворона и голубя библейской легенды, которая могла стать известной камарам благодаря влиянию миссионеров.
      Аналы, живущие в Ассаме, рассказывают, что во время оно весь мир был затоплен. Все люди утонули, и остались в живых только мужчина и женщина, которые убежали на самую высокую вершину горы Ленг; там они взобрались на верхушку большого дерева и спрятались в его ветвях. Дерево росло возле обширного пруда с водой, чистой, как глаза у вороны. Усевшись на дереве, они провели там всю ночь, и каково же было их удивление, когда на следующее утро они увидели, что превратились в тигра и тигрицу. Обратив внимание на печальное состояние мира, создатель по имени Патхиан, послал мужчину и женщину, живших в пещере на холме, вновь заселить потопленный мир. Но когда они выбрались из пещеры, то при виде тигра и тигрицы на них напал такой страх, что они взмолились создателю: "О, отец наш, ты послал нас вновь заселить мир, но как же мы можем исполнить твое желание, когда весь мир находится под водой, а единственное место, где мы могли бы найти приют, занято двумя жестокими зверями, которые норовят проглотить нас; подай нам силы убить этих животных". После этого они убили обоих тигров, зажили счастливо и народили много сыновей и дочерей, которые вновь заселили мир после потопа.
     
      Сказания о великом потопе в Восточной Азии.
      По словам каренов, живущих в Бирме, земля была некогда залита потопом, но два брата спаслись на плоту. Когда вода поднялась до неба, младший брат заметил манговое дерево, свешивавшееся вниз с небесного свода. У него хватило присутствия духа, чтобы вскарабкаться на дерево, и он начал есть его плоды; но в это самое время вода потопа стала быстро спадать, и он остался висеть на дереве. На этом месте рассказ обрывается, и нам предоставляется самим строить догадки о том как он выпутался из такого опасного положения.
      У племени цзингпо, или джингпо, в Верхней Бирме существует такое предание о великом потопе. Когда начался потоп, некий Поупоу Нан-чаунг и сестра его Чанг-хко спаслись в большой лодке. Они взяли с собой девять петухов и девять иголок. После нескольких дней дождя и бури они бросили за борт одного петуха и одну иголку, чтобы узнать, не спала ли вода. Но петух не запел, и также не было слышно, как иголка упала на дно. Так они делали день за днем и все с одинаковым результатом; наконец на девятый день последний петух запел, и слышно было, как последняя иголка ударилась о скалу. Вскоре после того брат и сестра смогли уже выйти из лодки и пошли куда глаза глядят, пока не набрели на пещеру, где жили два духа в образе мужчины и женщины. Духи велели им остаться и заняться работой - расчищать джунгли, пахать землю, колоть дрова и таскать воду. Брат с сестрой послушались. Сестра вскоре родила ребенка. Пока родители находились на работе, женский дух, который был старой ведьмой, ухаживал за ребенком, и каждый раз, когда ребенок начинал плакать, эта отвратительная ведьма грозила ребенку, что если он не перестанет кричать, то она изрубит его на мелкие кусочки на перекрестке, где сходятся девять дорог. Бедное дитя не понимало смысла этой ужасной угрозы и продолжало плакать. Наконец однажды старая ведьма, придя в ярость, схватила ребенка, побежала с ним на перекресток, где сходятся девять дорог, и здесь изрубила его на куски; после этого она разбросала их и разбрызгала кровь по всем дорогам и по всей земле вокруг, а несколько лакомых кусков принесла с собой в пещеру и приготовила из них вкусное блюдо. Кроме того, она положила обрубок дерева в пустую кроватку ребенка. Вечером, когда мать вернулась с работы и спросила про ребенка, ведьма ответила: "Ребенок спит, садись есть свой рис". Мать съела рис и блюдо, приготовленное ведьмой, а потом подошла к кроватке, но увидела в ней только обрубок дерева. Когда она затем спросила снова, где же ребенок, то ведьма ответила угрюмо:
      "Ты съела его". Несчастная мать выбежала из дома и, стоя на перекрестке дорог, громко рыдала и взмолилась великому духу, чтобы он вернул ей ребенка или отомстил за его смерть. Но великий дух явился к ней и сказал: "Я не могу составить снова твоего ребенка из кусков, но зато я сделаю тебя матерью всех народов на земле". И вдруг появились все народы земли: по одной дороге шли шаны, по другой - китайцы, по остальным - бирманцы, бенгальцы и прочие, а мать, у которой был отнят ребенок, считала их всех своими детьми, потому что все они произошли от разбросанных частей ее убитого ребенка.
      Банары, первобытное племя в Кохинхине, сохранили такое предание. Коршун когда-то поссорился с крабом и так ударил его клювом по черепу, что пробил в нем дыру, которая до сих пор еще осталась видна. Чтобы отомстить за обиду, краб вздул море и реки до самого неба, и все живые существа погибли, кроме двух - брата с сестрой, которые спаслись в огромном ящике. Они взяли с собой по паре от каждого вида животных, плотно закрыли ящик крышкой и плавали по воде семь дней и семь ночей. Наконец брат услышал пение петуха, которого духи послали возвестить нашим прародителям, что потоп прекратился и что они уже могут выйти из ящика. И вот брат выпустил на волю сперва всех птиц, потом остальных животных, а затем и сам с сестрой вышел на сушу. Оба не знали, как они будут дальше жить, потому что съели уже весь рис, которым запаслись. Но черный муравей принес им два зерна риса; брат посеял их, и на следующее утро все поле было покрыто обильным урожаем. Так спаслись брат и сестра.
      Люди из другого первобытного племени - бенуа-джакун, составляющие туземное население государства Джохор на полуострове Малакка, уверены, что земля под нашими ногами непрочна, так как она не более, чем кожа, протянутая над бездной вод. В стародавние времена Пирман, то есть божество, пробил эту кожу так, что весь мир был потоплен и уничтожен великим наводнением. Но Пирман сотворил мужчину и женщину и поместил их на судне, построенном из дерева пулай; оно было закрыто со всех сторон и не имело никаких отверстий. На этом судне оба человека плыли некоторое время, и волны бросали их из стороны в сторону, пока наконец судно не пристало к берегу. Тогда мужчина и женщина прогрызли отверстие в борту судна и вышли на сушу. Вначале все было покрыто мраком; не было ни утра, ни вечера, потому что солнце не было еще сотворено. Когда появился свет, они увидели семь небольших кустов рододендрона и семь лужаек, поросших травой самбау. Они сказали друг другу: "Ах, как нам плохо без детей или внуков!" Но через некоторое время женщина зачала в икрах своих ног, и из правой икры вышел мальчик, а из левой икры вышла девочка. Вот почему потомство одного и того же чрева не может вступать между собою в брак. Весь род человеческий произошел от этих двух детей, первой человеческой пары.
      Легенда о великом потопе играет большую роль в фольклоре племени лоло, занимающего почти неприступные горы Юньнаня и других провинций Юго-Западного Китая, где племя это сумело отстоять свою независимость от захватнических посягательств китайцев. Лоло настолько далеко ушли от первобытного состояния дикарей, что даже изобрели особый род иероглифического письма, посредством которого они записали свои сказки, песни, генеалогию и религиозный ритуал. Рукописи их в списках переходили от поколения к поколению. Лоло верят в патриархов, живущих теперь на небесах, а ранее живших на земле, где они достигали глубокой старости в 660 и даже в 990 лет, превзойдя, таким образом, своим долголетием самого Мафусаила. Каждая семья, охватывающая всех лиц объединенных общим прозвищем, поклоняется своему особому патриарху. Самый известный из этих легендарных патриархов - Це-гу-дзих, которому приписываются некоторые свойства божества. Это он принес смерть в мир, открыв роковой ящик, содержавший семена смерти, он же наслал потоп. Катастрофа произошла так. Люди были нечестивы, и Це-гу-дзих отправил к ним на землю гонца, который попросил дать ему немного плоти и крови от смертного. Но никто не захотел дать, за исключением одного лишь человека по имени Ду-му. Тогда разгневанный Це-гу-дзих закрыл дождевые шлюзы, и воды поднялись до самого неба.
      Но Ду-му, который исполнил требование божества, спасся вместе со своими четырьмя сыновьями в выдолбленной колоде из дерева pieris. Вместе с ним в той же колоде спаслись выдры, дикие утки и миноги. От его четырех сыновей произошли такие культурные народы, умеющие писать, как китайцы и лоло. А невежественные народы произошли от тех деревянных фигур, которые Ду-му сделал после потопа, чтобы заселить обезлюдевшую землю. До сих пор родословные таблицы предков, которые служат для лоло предметом культа в определенные дни года и во всех важнейших событиях жизни, делаются из того самого дерева, на котором их великий родоначальник нашел некогда спасение от потопа, и почти все легенды у лоло начинаются упоминанием о нем и потопе. При выяснении происхождения этой легенды следует иметь в виду, что лоло отдыхают через каждые пять дней на шестой; в этот день запрещается пахать землю, а в некоторых местах женщинам не позволяется шить и стирать. Сопоставляя с этим обычаем предания племени лоло о патриархах и о потопе, мы обнаруживаем в них следы христианского влияния. По всей видимости, А. Генри правильно объясняет их влиянием несторианских миссионеров, ибо несторианские церкви существовали в Юньнане еще в XIII в., когда Марко Поло путешествовал по этой стране, а несторианец Алопен, как предполагают, посетил Китай еще в 635 г.
      У камчадалов имеется предание о великом потопе, затопившем всю страну в первые дни существования мира. Немногие люди спаслись на больших плотах, составленных из стволов деревьев, связанных вместе; на эти плоты люди погрузили свое имущество и припасы и плыли по течению, бросая вместо якорей камни, обвязанные ремнями, чтобы не дать потопу унести их в море. Когда наконец вода спала, то люди и плоты очутились на суше у горных вершин.
      В одной китайской энциклопедии встречается следующее место: "Восточная Татария. На пути от берега Восточного моря до Челу не встречается ни ручьев, ни прудов, хотя страна изрезана горами и долинами. Тем не менее в песке очень далеко от моря находят устричные раковины и щиты крабов. У населяющих эту страну монголов с незапамятных времен существует предание, будто в глубокой древности потоп залил страну, а после потопа все места, находившиеся под водой, оказались покрытыми песком".
     
      Сказания о великом потопе на островах Малайского архипелага.
      Батаки на Суматре рассказывают, что, когда земля стала старой и грязной, создатель, которого они называют Дебата, наслал великий потоп, чтобы истребить все живые существа. Последняя человеческая чета нашла себе убежище на вершине высочайшей горы, и воды потопа уже доходили ей до колен, когда "господин всего сущего" раскаялся в своем намерении положить конец человеческому роду. Тогда он взял ком земли, обмял его, привязал к нему нитку и бросил его на поднимающуюся воду, а человеческая пара вступила на него и таким образом спаслась. Когда ее потомство размножилось, то ком земли разросся и превратился в ту самую землю, на которой мы ныне живем.
      У туземцев острова Энгано, лежащего к западу от Суматры, также имеется сказание о великом потопе. Однажды, говорят они, морской прилив поднялся так высоко, что залил весь остров, все живые существа потонули; осталась в живых только одна женщина. Своим спасением она была обязана счастливой случайности, а именно: когда она плыла по воде, уносимая течением, то волосы ее запутались в колючем дереве, это дало ей возможность взобраться на дерево. Когда схлынули воды потопа, она спустилась с дерева и со скорбью увидела себя одинокой во всем мире. Муки голода заставили ее бродить по земле в поисках пищи. Не найдя ничего съедобного, она в отчаянии вернулась на берег, где еще надеялась поймать рыбу. И действительно, она увидела рыбу, но, когда попыталась поймать ее, рыба скользнула к одному из мертвых тел, множество которых плавало в воде и валялось на берегу. Чтобы не упустить ее, женщина подняла камень и ловко бросила его в рыбу, но та скрылась во внутренностях трупа. Женщина побежала к рыбе, но не успела сделать несколько шагов, как вдруг, к великому своему изумлению, увидела перед собой живого мужчину. Зная, что она была единственным человеком, пережившим потоп, она спросила мужчину, откуда он взялся; тот ответил, что кто-то ударил его мертвое тело, отчего он вернулся к жизни. Тут женщина рассказала ему о всех своих испытаниях, и оба решили попробовать, нельзя ли оживить всех других мертвецов таким же образом, то есть бросая камни в мертвые тела. Сказано - сделано. Под ударами камней ожили утонувшие люди, и таким образом остров был вновь заселен после великого потопа.
      Ибаны, или приморские даяки, из области Саравак на острове Борнео любят рассказывать о том, как нынешний человеческий род пережил великий потоп и как их прародительница открыла искусство добывать огонь. Дело происходило так. Однажды несколько даякских женщин отправились собирать молодой бамбук на корм скоту. Набрав его достаточно, они пошли по джунглям и набрели на какой-то предмет, который приняли за повалившееся большое дерево. Присев на него, они принялись очищать бамбук, как вдруг с удивлением заметили, что ствол дерева под лезвием ножа роняет капли крови. Но тут как раз подошли люди, которые тотчас же догадались, что то, на чем сидели женщины, было не деревом, а громадным удавом в состоянии оцепенения. Они убили змею, разрезали ее на части и отнесли мясо домой для еды. Когда они стали жарить мясо, то услышали странный шум, исходивший от сковороды, и в то же время начался страшный ливень, который с тех пор лил, не переставая, пока все холмы, кроме самых высоких, не оказались затопленными водой. И весь мир потонул, потому что те нечестивые люди убили и зажарили змею. Все люди и животные погибли в потопе, за исключением одной женщины, собаки, крысы и нескольких маленьких созданий, которые убежали на вершину очень высокой горы. Здесь, высматривая, где бы защититься от дождя, женщина заметила, что собака нашла себе теплое местечко под ползучим растением, которое раскачивалось по ветру взад и вперед и согревалось трением о ствол дерева, вокруг которого оно вилось. Женщина поняла, в чем дело, взяла кусок дерева и стала крепко тереть его о ползучее растение, пока не появился огонь - впервые на земле. Так было открыто после великого потопа искусство добывания огня посредством сверла.
      Не имея мужа, женщина избрала сверло своим другом и родила от него сына по имени Симпанг-импанг; последний, как показывает само слово, был только наполовину человеком, потому что имел только одну руку, одну ногу, один глаз, одно ухо, одну щеку, половину туловища и половину носа. Эти природные недостатки отталкивали от него его товарищей по играм - животных, и ему наконец удалось избавиться от своего уродства благодаря сделке, заключенной с духом ветра, который стащил у него немного риса, разбросанного им по земле для просушки. Сперва дух ветра на требование Симпанг-импанга о вознаграждении за ущерб прямо отвечал, что не заплатит ни гроша, но, потерпев ряд поражений в борьбе с Симпанг-импангом, предложил в конце концов вместо гонгов и других ценностей, каковых у него и не было, сделать из Симпанг-импанга целого человека, дополнив его недостающими частями тела. Симпанг-импанг охотно согласился на это предложение. Поэтому-то люди с тех пор наделены двумя руками и двумя ногами.
      По другой версии даякского предания, в начале потопа некий человек по имени Троу сделал себе лодку из большой деревянной ступы, которая до того служила ему для толчения риса. В эту лодку он сел со своей женой, собакой, свиньей, курицей, кошкой и другими живыми существами и пустился плыть по бездне вод. Утлая ладья справилась с бурей, и, когда, прекратился потоп, Троу с женой и животными высадился на берег. Ему теперь предстояла задача вновь заселить землю, после того как был истреблен почти весь род людской. Для этой цели он стал делать себе новых жен из камней, бревен и всего прочего, что попадалось ему под руку. Так он вскоре обзавелся многочисленной счастливой семьей, которая научилась пахать землю и дала родоначальников различных даякских племен.
      У племени тораджа в центральной части Целебеса, говорящего на наречии баре, существует сказание о потопе, которым некогда были залиты все высочайшие горы, за исключением вершины горы Вавомпебато, и в доказательство достоверности предания туземцы ссылаются на морские раковины, попадающиеся на вершинах холмов, высотой свыше 2 тыс. футов над уровнем моря. Никто не избег гибели, кроме одной беременной женщины и беременной мыши, которые спаслись в свином корыте, причем вместо весла гребли черпаком до тех пор, пока вода не спала и земля не стала снова обитаема. Тогда женщина начала искать рис для посева и увидела сноп риса, свесившийся с дерева, вырванного с корнем, которое приплыло к берегу в том самом месте, где стояла женщина. С помощью мыши, доставшей с дерева сноп, женщина принялась опять сеять рис. Но прежде мышь выговорила себе в виде вознаграждения за оказанную услугу право на часть урожая. Вот почему мыши ежегодно являются на поля за получением причитающейся им доли спелого риса; однако они не вправе чересчур оголять поля. А женщина, когда пришло время, родила сына, которого, за неимением никого другого, взяла себе в мужья. С ним она прижила сына и дочь, от которых пошел весь теперешний человеческий род.
      Обитатели небольшого острова Роти, лежащего к юго-западу от Тимора, рассказывают, что в стародавние времена море затопило землю, так что все люди и животные потонули, а все растения и травы полегли. Не осталось ни одного сухого места. Даже самые высокие горы очутились под водой; только вершина Лакимола в местности Бильба одиноко возвышалась над волнами. На этой горе нашел себе убежище один человек со своей женой и детьми. Через несколько месяцев прилив начал затоплять гору все выше и выше, человек и его семья были в большом страхе, ожидая, что вода вот-вот дойдет до них. И они взмолились морю, чтобы оно вернулось в прежние берега, море ответило: "Я сделаю это, если вы дадите мне животное, чьи волосы я не сумею сосчитать". Тогда человек бросил в пучину сперва свинью, потом козу, собаку и курицу, но все напрасно: море могло сосчитать волосы каждого животного и продолжало наступать на гору. Наконец человек бросил кошку, и на этот раз морю не удалось подсчитать число волос, и оно в смущении отступило. После этого явился морской орел, высыпал в воду немного сухой земли, и человек с женой и детьми спустился с горы и стал искать себе новую родину. А бог велел морскому орлу принести человеку всякие семена - маис, просо, рис, бобы, тыквенное и кунжутное семя, чтобы человек мог посеять их и прокормить себя и семью. Поэтому-то на острове Роти к концу урожая люди выставляют на деревенской площади снопы риса как приношение горе Лакимола. Каждый варит рис и несет его вместе с орехами бетеля, кокосовыми орехами, табаком, бананами и плодами хлебного дерева тоже как жертву горе. Люди пируют и пляшут в знак благодарности Лакимоле и возносят к ней молитвы о ниспослании на будущий год хорошего урожая, чтобы народ имел пищу в изобилии.
      У дикарей Андаманских островов в Бенгальском заливе существует легенда о великом потопе, которую можно привести здесь, хотя эти острова, строго говоря, не относятся к Малайскому архипелагу. Дикари эти рассказывают, что спустя некоторое время после появления на свет люди сделались непокорными и равнодушными к велениям создателя, объявленным им при рождении. Тогда разгневанный создатель послал великий потоп, заливший водой всю землю, за исключением вершины Седдл, местопребывания самого создателя. Все, что было живого на земле, люди и животные погибли в водах потопа, кроме двух мужчин и двух женщин, которые, к счастью своему, находились в лодке, когда наступила катастрофа, и потому успели спастись. Когда наконец вода спала, эта горсточка людей высадилась на берег, но положение их было печальное, ибо все остальные живые существа утонули. Однако создатель, который носил имя Пулуга, милостиво пришел им на помощь и сотворил заново животных и птиц на пользу людям. Оставалось только одно затруднение: нельзя было зажечь огонь, так как потоп погасил пламя в каждом очаге, все предметы, конечно, сильно отсырели. В это время весьма кстати явился на выручку к людям дух одного из их друзей, погибшего во время потопа. При виде их беды он в образе зимородка улетел на небо и здесь нашел создателя, сидевшего у своего очага. Птица дотронулась было до горящей головни, намереваясь отнести ее в своем клюве друзьям, не имевшим огня, но впопыхах, а может быть, от волнения уронила головню на священную особу самого создателя, который, вне себя от негодования и корчась от боли, швырнул пылающую головню в птицу. Но он промахнулся, и головня со свистом пролетела мимо птицы и шлепнулась с неба на землю как раз в то самое место, где четверо людей сидели, дрожа от холода. Так люди добыли огонь после великого потопа.
      Согревшись и поразмыслив на досуге обо всем случившемся, эти четыре человека, пережившие потоп, стали роптать на создателя, погубившего всех остальных людей, и пришли в такое раздражение, что даже замышляли убить его. Но сам создатель убедил их отказаться от столь нечестивого намерения, объявив им прямо, что лучше им и не начинать, потому что он тверд, как дерево, и никакие стрелы не поразят его, да еще прибавил, что если они посмеют тронуть его хоть одним пальцем, то за это каждая мать ответит кровью своих сыновей и дочерей. Эта страшная угроза возымела свое действие: они покорились судьбе, а смягченный создатель снисходительно и более спокойным тоном объяснил им, что люди сами навлекли на себя великий потоп своим своеволием и нарушением его велений и что всякое повторение этих преступлений в будущем повлечет за собою достойное возмездие. Это был последний случай, когда создатель явился к людям и говорил с ними лицом к лицу; с тех пор туземцы Андаманских островов никогда больше не видали его, но до сего дня продолжают исполнять его волю со страхом и трепетом.
     
      Сказания о великом потопе в Австралии.
      Курнаи, туземное австралийское племя в Гипсленде, в Виктории, рассказывают, что некогда был великий потоп: вся страна очутилась под водой, все черные люди утонули, кроме одного мужчины и двух или трех женщин, которые спаслись на илистом острове близ Порт-Альберта. Всюду вокруг них была вода. В это время пеликан, или бунджил-борун, как называют эту птицу курнаи, плыл мимо острова в своей лодке и, увидев, в каком бедственном положении находятся эти люди, пришел им на помощь. Одна женщина оказалась такой красивой, что пеликан влюбился в нее. Когда она захотела войти в лодку, он сказал ей: "Не сейчас, а после" - стал по очереди перевозить остальных людей на материк. Боясь остаться наедине с перевозчиком, женщина не стала дожидаться его возвращения с последней переправы, а пустилась вплавь к берегу и исчезла из виду. Но прежде чем покинуть остров, она взяла полено, накинула на него свой плащ из меха опоссума и поставила его возле очага, чтобы обмануть перевозчика. Пеликан пришел за женщиной, чтобы перевезти ее, и крикнул ей: "Ну ступай!" Не получив ответа, он рассердился, бросился на мнимую женщину и со всего размаху толкнул полено ногой. Конечно, он только ушиб собственную ногу, а боль и досада за скверную шутку, которую сыграла с ним женщина, привели его в такое раздражение, что он тут же начал себя окрашивать в белый цвет, чтобы вступить в борьбу с мужем обманувшей его бессовестной плутовки. Но пока он еще был занят этими военными приготовлениями и одна половина его тела оставалась черной, а другая была уже белая, вдруг появился другой пеликан; не зная, что делать с таким странным созданием, полубелым и получерным, он ударил его своим клювом и убил на месте. Вот почему теперь у пеликанов черный цвет перемежается с белым; до потопа они были сплошь черные.
      По словам аборигенов Виктории, живущих у озера Тайерс, великий потоп произошел следующим образом. Одна громадная лягушка некогда проглотила всю воду на земле, и никто не мог достать нигде ни капли воды для питья. Положение было совершенно невыносимое, особенно для рыб, которые бились на суше с открытыми ртами. И вот животные стали совещаться, как быть, и решили, что нет лучшего средства помочь беде, как заставить лягушку рассмеяться и таким образом изрыгнуть всю воду. Вслед за этим они собрались перед лягушкой и стали проделывать такие забавные прыжки и ужимки, что всякий другой умер бы со смеху. Но лягушка даже не усмехнулась. Она сидела, мрачная и безмолвная, с большими выпученными глазами и вздутыми щеками, важная, как судья. Желая испытать последнее средство, угорь ступил ей на хвост и стал вертеться, прыгать и кривляться самым уморительным образом. Тут уж лягушка не могла больше удержаться. С лица ее исчезло строгое выражение, и она наконец разразилась таким смехом, что слезы потекли из глаз и вода хлынула изо рта. Оказалось, однако, что животные получили больше, чем добивались, так как вода, выпущенная лягушкой, образовала великий потоп, в котором погибло много людей. Да и все человечество, наверное, потонуло бы, если бы тут не подвернулся пеликан, который подобрал к себе в лодку всех оставшихся в живых людей и тем самым спас им жизнь.
     
      Сказания о великом потопе в Новой Гвинее и Меланезии.
      В округе Кабади, британской части Новой Гвинеи, у туземцев существует предание о том, что когда-то человек по имени Логеро и его младший брат рассердились на местных жителей и бросили человеческую кость в небольшую речку; вскоре после этого речка широко разлилась и образовала море, затопившее все низменности. Люди убежали в горы, где им пришлось, спасаясь от воды, взобраться на высочайшие вершины. Там они жили до тех пор, пока море не отступило, и тогда некоторые из них спустились в низменности, а другие остались в горах, где построили себе дома и развели плантации.
      Вальманы, живущие на северном берегу Новой Гвинеи, рассказывают, что однажды жена одного очень праведного человека увидела большую рыбу, плавающую у берега. Она подозвала мужа, но тот никак не мог рассмотреть ее. Женщина посмеялась над ним и спрятала его за банановым деревом, чтобы он сквозь листья выслеживал рыбу. Когда он наконец разглядел ее то страшно испугался и приказал своим детям не трогать эту рыбу. Но другие люди взяли лук, стрелы и веревку, убили рыбу и вытащили ее на берег. Хотя праведник предостерегал их чтобы они не ели рыбу, они его не послушались. Тогда он тут же угнал животных наверх в лес, по паре от каждой породы, а сам со своей семьей взобрался на кокосовую пальму. Не успели нечестивые люди съесть рыбу, как вода поднялась со дна и с такой силой хлынула на землю, что никто не успел спастись. Все люди и животные потонули. Когда вода достигла верхушки самого высокого дерева, она столь же быстро спала. После этого праведник спустился с дерева вместе с семьей и стал разводить новые плантации.
      Туземцы, живущие по реке Мамберамо, в голландской части Новой Гвинеи, рассказывают о великом потопе, вызванном разливом реки; вода залила даже гору Ванесса. Спаслись лишь один человек и его жена вместе со свиньей, казуаром, кенгуру и голубем. Эти люди и стали прародителями всего нынешнего человечества, а животные и птицы - прародителями всего существующего животного мира. Кости утонувших животных доныне еще лежат на горе Ванесса.
      На островах Фиджи сложилась легенда о великом потопе, который на языке туземцев называется валаву-леву; по словам одних туземцев, он имел местный характер, а по словам других - всеобщий. Потоп произошел следующим образом. У великого бога Нденгея была чудо-птица, которая каждое утро будила его своим пением. Однажды два внука его не то случайно, не то умышленно убили птицу своими стрелами, а тело похоронили в земле, чтобы скрыть следы преступления. Бог из-за этого заспался и, жалея о пропаже любимой птицы, послал своего гонца Уто разыскать ее. Но поиски были напрасны, и гонец доложил богу, что нигде не нашел следов птицы. Вторичные поиски оказались, однако, более удачными и обнаружили преступление обоих внуков бога. Чтобы спастись от ярости своего разгневанного деда, молодые повесы бежали в горы и здесь нашли приют у племени плотников, которые охотно согласились построить частокол, достаточно крепкий для того, чтобы устоять против Нденгея и его сыщиков. Они оказались верными своему слову, и целых три месяца бог и его приближенные тщетно осаждали крепость. Наконец, отчаявшись взять частокол силой при помощи обычных военных операций, смущенный неудачей бог распустил свое войско и придумал другое, более верное средство мести за обиду. По его приказанию собрались темные тучи и разразились ливнем над обреченной землей. Один за другим были залиты водой города, холмы и горы. Но мятежники, засевшие в своем высоком укрепленном городе, долгое время спокойно взирали на вздымающиеся кверху воды. Когда же наконец волны стали заливать деревянные стены города и даже прорвались через частокол, мятежники обратились за помощью к некоему богу, который, согласно одному рассказу, посоветовал им построить плот из плодов шеддока, а по другой версии, послал им две лодки или научил их, как самим построить лодку для своего спасения. Шеддок, помпельмус - субтропическое вечнозеленое цитрусовое плодовое дерево и его плоды. То был Рокоро, бог плотников, который вместе с своим помощником Гокола пришел им на помощь. Вдвоем они плыли в двух больших двойных лодках, подбирали тонущих людей и держали их в лодке, пока не прекратился потоп. Некоторые же говорят, что уцелевшие от потопа люди спаслись на больших посудинах, на которых плыли по воде. Так или иначе, но все версии легенды сходятся на том, что даже наиболее высокие места на земле были залиты потопом и что небольшая кучка людей спаслась на каких-то судах, которые после окончания потопа осели на суше, на острове Мбенга. Всех людей, переживших потоп, было восемь. Два племени погибли до последнего человека; одно из них состояло исключительно из женщин, а другое имело собачьи хвосты. Туземцы острова Мбенга претендуют на самый высокий ранг среди всех племен островов Фиджи на том именно основании, что люди, оставшиеся в живых после потопа, высадились на их острове, а вожди их всегда играли выдающуюся роль в жизни населения этой группы островов и величали себя "подвластными одному лишь небу". Говорят, что прежде жители этих островов всегда держали наготове лодки на случай нового потопа и что обычай этот только недавно был оставлен.
      Меланезийцы с островов Новые Гебриды рассказывают, что их великий легендарный герой Кат исчез из мира во время потопа. Они показывают само место, откуда отплыл герой в свое последнее путешествие, а именно широкое озеро в середине острова Гауа. Во времена Ката на месте теперешнего озера находилась обширная равнина, покрытая лесом. Кат повалил одно из самых больших деревьев в лесу и принялся строить себе лодку из ствола дерева. Его братья, видевшие, как он обливается потом, трудясь над своей лодкой в тени густого тропического леса, стали подшучивать над ним. "Каким образом ты думаешь протащить эту огромную лодку через лесную чащу к морю?" -насмешливо спрашивали они его. "Подождите, увидите" - вот все, что он им отвечал. Когда лодка была готова, он посадил в нее жену и братьев и все живые существа, обитавшие на острове, не исключая крошечных муравьев, и заперся со всеми ими на судне, которое было снабжено крышей. Тогда начался ливень. Вся обширная котловина острова наполнилась водой, прорвавшейся через кольцо холмов к тому месту где большой водопад острова Гауа и теперь еще с оглушительным ревом в туче водяных брызг низвергается в море. Здесь лодка пронеслась по бурным волнам сквозь стену холмов и, умчавшись в море, скрылась из виду. Туземцы говорят, что герой Кат пропал без вести, захватив с собою все, что было наилучшего на земле, но они ждут еще его радостного возвращения.
     
      Сказания о великом потопе в Полинезии и Микронезии.
      Легенды о великом потопе, в котором погибло множество людей, сохранились у туземцев с островов Полинезии и Микронезии, разбросанных по Тихому океану. "Основные факты, - читаем мы в одной книге, - одинаковы в преданиях, существующих у жителей отдельных групп, и различаются лишь в некоторых второстепенных подробностях. В одной группе сказаний говорится, что в древние времена Таароа, главный бог (по местной мифологии, создатель мира), рассердившись на людей за непокорность, опрокинул мир в море, так что земля очутилась под водой, за исключением немногих aurus, то есть возвышенных мест, которые остались над поверхностью воды и образовали главную группу островов. У жителей острова Эймео сохранилось предание о том, что после наводнения, когда вода спала, какой-то человек высадился из лодки на их острове, близ Тиатаэпуа, и построил жертвенник (мараэ) в честь своего бога".
      На острове Таити существует следующая легенда. Остров был уничтожен морем: ни одного человека, ни одной свиньи, курицы и собаки не осталось в живых. Леса и камни были сметены ветром. Морская пучина простиралась над землей. Но два человека, муж с женой, спаслись. Лишь только начался потоп, женщина схватила цыпленка, собачку и котенка, а муж схватил поросенка (только эти животные и были некогда известны туземцам, а так как в слове fanaua - "молодой" - формы единственного и множественного числа совпадают, то, возможно, речь здесь идет не об одном, а о нескольких животных каждого рода). Муж предложил искать убежище на горе Орофена, одной из самых высоких гор на Таити, говоря, что туда море не поднимется. Но жена с ним не согласилась и предложила идти на гору О-Питохито, где они будут в полной безопасности. Жена оказалась права, потому что Орофена была залита морем, тогда как гора О-Питохито возвышалась над водной пустыней и послужила для них убежищем. Десять ночей они не спали, пока вода не схлынула, и тогда они увидели небольшие горные вершины, показавшиеся над волнами. Когда море отступило, на земле не оказалось ни людей, ни растений, а сгнившие рыбы лежали в пещерах и выбоинах среди скал. Они сказали: "Выроем в море яму для рыбы". Ветер также унялся, и все успокоилось, но вдруг камни и деревья стали падать с неба, куда они раньше унесены были ветром, и все деревья на земле были вырваны с корнем, и ураган умчал их вверх. Муж и жена посмотрели во все стороны, и жена сказала: "Море нам больше не угрожает, но падающие сверху камни несут с собою смерть или раны; куда нам укрыться?" Тогда они выкопали яму, устлали ее травой, а сверху накрыли землей и камнями. Они вползли в эту землянку и, сидя в ней, с ужасом прислушивались к грохоту и треску падавших с неба камней. Мало-помалу каменный град стал утихать; лишь время от времени еще падали камни, сперва по нескольку сразу, потом по одному, наконец вовсе перестали падать. Жена сказала мужу: "Встань и пойди посмотри, падают ли еще камни". Но муж отвечал: "Нет, не пойду, боюсь умереть". Весь день и всю ночь он ждал, а на следующее утро сказал: "Ветер точно утих, камни и древесные стволы больше не падают, не слышно и грохота камней". Они вышли из землянки. Груда упавших камней и деревьев образовала чуть ли не целую гору. От всей страны остались только земля и скалы; кусты были уничтожены морем. Муж и жена спустились с горы и с удивлением смотрели вокруг: не было ни домов, ни кокосовых орехов, ни пальм, ни плодов хлебного дерева, ни мальвы, ни травы. Все истребило море. Они стали жить вдвоем. Жена родила двух детей - мальчика и девочку. Родители горевали о том, что детям нечего есть. Потом жена снова родила ребенка, но пищи все еще не было. Наконец хлебное дерево стало приносить плоды. Появились кокосовые орехи и всякая другая пища. В три дня пищи на земле оказалось видимо-невидимо, а через некоторое время страна уже кишела людьми. От той пары, отца и матери, произошли все люди.
      На Раиатеа, одном из островов Общества, существует предание, что однажды, вскоре после заселения земли потомками Таата, морской бог Руагату отдыхал в коралловых рощах на дне океана, как вдруг покой его был грубо нарушен. Рыбак, плывший в это время над ним в своем челноке, не подозревая близкого соседства с богом, а может быть, по небрежности закинул свои удочки в чистое и прозрачное море среди коралловых ветвей и зацепил крючками волосы спящего бога. С большим трудом выдернул рыбак крючки из пышных кудрей Руагату и стал изо всех сил вытаскивать удочки. Разбуженный бог, вне себя от ярости, поднялся кверху, взбаламутив море, и, высунув голову из воды, стал бранить рыбака за его непочтительность и грозить, что в отместку уничтожит всю страну. Испуганный рыбак пал ниц перед морским богом, признался в своем грехе и умолял о прощении, прося отвратить возвещенный приговор или по крайней мере оставить ему жизнь. Бог был тронут его раскаянием и мольбами и велел ему вернуться домой к своей жене и ребенку и отправиться с ними на Тоамараму - островок, лежащий среди рифов к востоку от Раиатеа. Здесь ему была обещана пощада при гибели окрестных островов. Человек поспешно воротился домой, взял с собой жену и ребенка и отправился по лагуне на маленький остров спасения. Некоторые говорят, что он взял с собой еще друга, жившего с ним под одной крышей, а также собаку, свинью и двух куриц; таким образом, всех беглецов было четверо, при них все известные тогда на острове домашние животные. Они достигли спасительной гавани до наступления вечера, а как только зашло солнце, воды океана стали вздуваться и прибрежные жители, покинув свои жилища, бежали в горы. Всю ночь вода прибывала, и наутро только вершины высоких гор виднелись над гладью моря. Наконец и они скрылись под водой, все население страны погибло. Впоследствии море отступило, рыбак и его спутники оставили свое убежище, поселились на Раиатеа, и от них пошли нынешние жители этих мест.
      Коралловый островок, на котором прародители этого племени нашли убежище от великого потопа, возвышается над уровнем моря не более чем на два фута, и трудно понять, каким образом остров мог уцелеть от наводнения, в то время как высокие горы, поднимающиеся на тысячи футов над уровнем моря, были затоплены. Тем не менее такая несообразность не смущает туземцев; они обычно уклоняются от рассуждений на подобные щекотливые темы и с торжеством указывают на кораллы, раковины и другие морские образования, случайно попадающиеся неглубоко в земле на вершинах их высочайших гор, как на обстоятельство, подтверждающее достоверность их предания. Они настаивают на том, что эти предметы представляют отложения океана во время наводнения.
      Замечательно, как мы это дальше увидим, что в приведенных легендах потоп является следствием разлива морской воды, а отнюдь не ливня, о котором даже не упоминается. По этому поводу Вильям Эллис, которому мы обязаны записью этих легенд, говорит: "Я часто беседовал на эту тему с туземцами северных и южных островов, но ни разу не слыхал от них рассказа о том, что открылись "хляби небесные" или что ливень обрушился на землю. В легенде о боге Руагату и о Кагинарийском море (на Гавайских островах) наводнение объясняется разливом моря. В каждом рассказе гнев бога является причиной затопления земли и истребления ее жителей".
      Когда Эллис в 1822 г. рассказывал туземцам Гавайских островов о Ноевом потопе, они познакомили его с своей собственной аналогичной легендой. "Они говорили мне со слов своих отцов, что вся земля была некогда залита морем, за исключением одного небольшого пика на вершине Мауна-Кеа, где паслись два человека от всеобщей гибели, что они до тех пор не слыхали ничего о ковчеге или Ное и что потоп они привыкли называть kai a Kahinarii, то есть Кагинарийским морем".
      У маори из Новой Зеландии есть свое предание о потопе. Когда люди размножились на земле, то везде воцарилось зло, племена постоянно ссорились и воевали друг с другом. Люди перестали чтить бога Тане, сотворившего мужчину и женщину, и открыто отрицали его учение. Два великих пророка провозглашали истину о разделении неба и земли, а люди насмехались над ними, называя их лжепророками и утверждая, что небо и земля с самого начала существовали в том же виде, как и теперь. Эти мудрые пророки были Паравенуа-меа и Тупунуи-а-ута. Они все же продолжали свои проповеди, пока народ не проклял их, говоря: "Вы оба можете питаться словами вашей басни, вы можете есть даже головы этих слов". Пророки были глубоко оскорблены этими нечестивыми словами ~ "есть головы". Ими овладел гнев. Они взяли каменные топоры, срубили деревья, подтащили стволы к реке Тохинга, связали их виноградными лозами и веревками и сделали огромный плот. На плоту они поставили дом и поместили в нем много пищи, корней папоротника, сладкого картофеля и собак. Затем они произнесли заклинания и молитвы о ниспослании ливня, дабы люди уверовали в существование бога Тане и его могущество и уразумели необходимость молиться ему о даровании им жизни и мира. После этого оба пророка взошли на плот вместе с двумя людьми по имени Тиу и Рети и женщиной по имени Вай-пу-на-гау. Но на плоту были и другие женщины. Тиу был жрецом у них, молился и призывал дождь. И дождь лил четыре или пять дней, а потом жрец произнес новые заклинания о прекращении дождя, и дождь прекратился. Но вода продолжала подниматься и на следующий день достигла плота, а еще через день плот, приподнятый водой, поплыл вниз по реке Тохинга. Вода разлилась, и плот носился по волнам из стороны в сторону. Семь месяцев не унимался потоп; тогда жрец Тиу сказал своим спутникам: "Мы не погибнем, мы пристанем к берегу", а на восьмой месяц он снова сказал: "Море обмелело, вода спадает". Оба пророка спросили его, почему он так думает. "Мой жезл поведал мне об этом", - отвечал жрец. Ибо у него был на плоту алтарь, где он совершал свои обряды, произносил заклинания и созерцал свой жезл. Он понял знаки, которые подал ему жезл, и снова сказал спутникам: "Стихли буйные ветры прошлых месяцев, улеглись и ветры нынешнего месяца, и море успокоилось". На восьмой месяц плот уже не качало из стороны в сторону, как прежде; боковая качка часто сменялась болтанкой, и жрец понял, что море все больше мелеет и что земля близка. Он сказал своим спутникам:
      "В этот месяц мы пристанем к берегу, ибо по знакам жезла я вижу, что море уже не так глубоко". Во все время плавания по морю спутники молились и совершали обряды в честь бога Тане. Наконец они пристали к берегу у Гаваики. Они полагали, что найдут еще в живых хоть часть населения и что земля будет выглядеть так же, как и до потопа. Но все изменилось, почва во многих местах раскололась и растрескалась, а местами была выворочена наизнанку или совсем размыта потопом. И ни одной живой души не осталось в мире. Те, кто высадился с плота на берег, были единственными людьми на земле. Очутившись на суше, они прежде всего стали совершать обряды и повторять заклинания, вознесли молитвы богу Тане, и небу (Ранги), и Регуа, и всем другим богам, а после молитв принесли им жертвы из водорослей. Каждому богу они молились в особом месте, у особого алтаря. Алтарями служили корни трав, кусты, деревья, пучки льна. Таковы в то время были жертвенники для богов. И теперь еще если кто-нибудь из племени приближается к такому жертвеннику, то съеденная им ранее пища раздувается в желудке и убивает его. Один только главный жрец может подходить к такой святыне. Если простой человек подойдет к подобному заповедному месту, а потом сварит пищу в своей деревне, то эта пища убьет всякого, кто станет ее есть. Такая пища проклята за грехи святотатца, осквернившего алтарь, и наказанием тому, кто ест ее, будет смерть. Совершив весь ритуал, необходимый для снятия табу, спасшиеся на плоту раздобыли огонь трением на одном из священных мест. Этим огнем жрец зажег пучки травы и на каждый алтарь положил горящий пучок рядом с долей, предназначенной богу. Жрец принес богам водоросли как благодарственную жертву за спасение людей от потопа и сохранение их жизни на плоту.
      В Микронезии, как и в Полинезии, тоже записано сказание о великом потопе. Обитатели островов Палау рассказывают, что некогда человек поднялся на небо, откуда боги своими сияющими очами-звездами каждую ночь взирают на землю. Ловкий плут украл один из этих ярких глаз и принес его на землю; с тех пор все монеты на островах Палау стали делать из того глаза, или звезды. Боги сильно обозлились за воровство и спустились на землю, чтобы отнять украденное и наказать вора. Под видом обыкновенных людей они шли от дома к дому, отыскивая кров и пищу. Но люди грубо прогоняли их и не давали им ни куска хлеба, ни глотка воды. Нашлась лишь одна старая женщина, которая ласково приняла их в своей хижине, накормила и напоила всем, что у нее было наилучшего. Уходя от женщины, боги предупредили ее, чтобы к ближайшему полнолунию она приготовила плот из бамбукового дерева и в первую же ночь с наступлением полнолуния легла там спать. Она поступила, как ей было сказано. И вот во время полнолуния разразилась ужасная буря с ливнем. Море стало подниматься все выше и выше, затопило острова, разорвало горы и снесло все человеческое жилье. Люди не знали, как спастись, и все до одного погибли в водах потопа. Но плот, на котором крепко спала добрая женщина, поднялся на поверхность воды и плыл по течению до тех пор, пока волосы женщины не запутались в ветвях дерева на вершине горы Армлимуи. Когда начался отлив и вода стала все больше спадать по склонам горы, боги сошли с неба, чтобы разыскать добрую женщину, которую они взяли под свою защиту, но нашли ее мертвой. Тогда они позвали с неба одну из богинь, которая проникла в мертвое тело старой женщины и оживила ее. После этого боги прижили пятерых детей с воскресшей старухой, а затем покинули землю и вернулись на небо; богиня, милостиво оживившая старую женщину, также вернулась в свою небесную обитель. А пятеро детей, родившихся от божественных отцов, заселили острова Палау, и от них произошли нынешние их обитатели.
     
      Сказания о великом потопе в Южной Америке.
      У бразильских индейцев, живших в окрестностях нынешнего Рио-де-Жанейро в те времена, когда европейцы впервые проникли в эти места, существовала легенда о потопе, от которого спаслись лишь два брата со своими женами. Согласно этой легенде, потоп залил всю землю, все люди погибли, за исключением прародителей этих индейцев, спасшихся на высоких деревьях или, как думают другие, в лодке.
      Француз Андре Теве, путешествовавший по Бразилии в середине XVI в., передает следующее сказание индейцев, живущих у мыса Кабу-Фриу. У одного великого чародея, по имени Соммай, было два сына, которых звали Тамендонаре и Ариконте. Первый обрабатывал землю, имел жену и детей и был примерным отцом и мужем. Не таков был его брат Ариконте. Он занимался только войной, и его единственным желанием было покорить соседние народы и даже собственного прямодушного и миролюбивого брата. Однажды этот свирепый воин, возвращаясь с битвы, принес брату отрезанную у убитого врага руку и при этом презрительно сказал: "Убирайся вон, трус ты этакий! Я хочу отнять у тебя твою жену и детей, потому что ты не сможешь защитить их". На это добрый человек, уязвленный высокомерием брата, насмешливо отвечал ему:
      "Если ты такой храбрый, как уверяешь, то почему не принес все тело своего врага?" Колкий ответ привел Ариконте в негодование. Он бросил отрубленную руку на порог дома своего брата. В это самое мгновение деревня, в которой они жили, вознеслась к небу, но оба брата остались на земле. Тогда Тамендонаре от изумления или с досады топнул ногой с такой силой, что из-под земли забил огромный фонтан воды, который поднялся чуть ли не выше облаков и залил все холмы кругом; вода лилась и лилась, пока не затопила всю землю.
      Братьям пришлось взобраться на самую высокую гору и там вскарабкаться вместе с женами на деревья. Тамендонаре влез на дерево, называемое пиндона; французский путешественник видел два рода этого дерева, из которых один имел более крупные плоды и листья, нежели другой. Спасаясь от поднимающейся воды, Тамендонаре успел втащить на дерево одну из своих жен; брат же его со своей женой влезли на другое дерево, называемое генипер. Через некоторое время Ариконте дал своей жене несколько плодов с дерева, сказав ей: "Брось один из них вниз". Она так и сделала, и по плеску воды они поняли, что вода еще высока и еще не время спускаться в долину. Индейцы верят, что во время этого потопа погибли все люди, за исключением тех двух братьев с их женами, и что от этих двух пар после потопа произошли два различных племени - тоннассеаре по прозвищу тупинамба и тоннайд-гуайяна по прозвищу томину, которые постоянно враждуют и воюют друг с другом. Принадлежащие к племени тупинамба, желая прихвастнуть и показать свое превосходство над соседним племенем, говорят: "Мы происходим от Тамендонаре, а вы - от Ариконте", разумея при этом, что Тамендонаре был лучший человек, чем Ариконте.
      В несколько иной версии та же легенда была записана иезуитом Симоном де Васконсельос. По этой версии, спаслась только одна семья, а о злом брате не упоминается вовсе. Жил на свете, гласит эта легенда, искусный чародей и волшебник Тамандуаре. Великий бог Тупи открыл ему, что скоро наступит большой потоп, который зальет всю землю, даже высокие деревья и горы. Только одна вершина будет подниматься над водой, на ней большое дерево с плодами наподобие кокосовых орехов. На этом-то дереве волшебнику вместе с семьей можно будет спастись в надлежащее время. Тамандуаре немедля поспешил уйти со своей семьей на вершину той горы. И когда они очутились здесь в полной безопасности, начался дождь, который все лил да лил. Вода покрыла всю землю, залила гору и даже смыла верхушку ее. Тогда человек с своей семьей взобрались на пальму и оставались на ветвях ее все время, пока длился потоп, питаясь плодами дерева. После спада воды они спустились с пальмы и были так плодовиты, что со временем вновь заселили опустошенный потопом мир.
      Индейское племя каинганг, или короадо, в провинции Риу-Гранди-ду-Сул, на юге Бразилии, имеет свое предание о великом потопе, залившем всю страну, в которой жили их предки. Только одна из вершин прибрежной горной цепи Серра до Map оставалась еще над водой. Люди трех индейских племен - каинганг, кайурукр и каме - плыли с зажженными факелами в зубах, держа путь к горам. Но индейцы двух последних племен устали в пути и утонули, и души их поселились в сердце горы; каинганги же и еще несколько человек из племени курутон кое-как добрались до горы и остались здесь жить:
      одни - на земле, а другие - на ветвях деревьев. Прошло несколько дней, вода еще не спадала, а им нечего было есть. Они уже ожидали смерти, когда услышали пение морских птиц саракура, летевших к ним с корзинами, полными земли, которую птицы бросали в воду, отчего вода медленно убывала. Люди кричали птицам, чтобы они торопились; птицы призвали на помощь уток, и общими усилиями им удалось освободить от воды достаточно места для всех людей. Те же, которые взобрались на деревья, были превращены в обезьян. Когда потоп прекратился, каинганги спустились вниз и поселились у подошвы горы. Души утонувших индейцев из племени кайурукр и каме пробили себе путь из сердца горы, где находились до тех пор в заточении, и, когда выползли наружу, зажгли огонь. Из пепла костра душа одного индейца из племени кайурукр вылепила ягуаров, тапиров, муравьедов, пчел и других животных, одарила их жизнью и показала, что им полагается есть. Душа другого индейца, из племени каме, в подражание первой создала пуму, ядовитую змею и осу для того, чтобы они вели войну с животными, созданными кайурукром, что они и делают до сих пор.
      Сказание о великом потопе существует также у индейского племени куруайя в Бразилии, живущего в долине реки Арагуая, которая вместе с рекой Токантинс образует самые восточные из всех крупных притоков Амазонки. Племя это, как говорят, отличается от всех соседних племен своими нравами и обычаями, а также физическими особенностями и говорит на языке, не состоящем в родстве ни с одним из языков других бразильских индейцев. Сказание это таково. Однажды куруайя ушли охотиться на диких свиней и загнали животных в нору. Они стали раскапывать ее, убивая каждую вытаскиваемую свинью. При этом они наткнулись на оленя, потом на тапира, потом на белого оленя, а еще глубже увидели ноги человека. Испугавшись при виде этой находки, куруайя привели великого чародея, знавшего всех лесных зверей, который сумел вытащить этого человека. Вырытый из земли человек был худ, но с большим животом и назывался Анатиуа. Он начал петь: "Я - Анатиуа, дайте мне покурить табаку". Но куруайя не поняли ни слова. Они принесли из леса разные цветы и плоды и предложили их Анатиуа, но он от всего отказался и указал пальцем на курившего трубку человека. Тут они поняли, чего он хочет, и поднесли ему табак. Он взял трубку и курил до тех пор, пока не упал на землю без чувств. Тогда они отнесли его в челнок и привезли в деревню. Здесь он очнулся от обморока и стал петь и плясать. Однако поведение его и непонятная речь напугали куруайя, и они снялись с насиженного места со всеми пожитками. Это очень обозлило Анатиуа, и он превратился в огромную пиранью и последовал за куруайя, имея при себе много тыквенных бутылок, наполненных водой. Он стал кричать куруайя, чтобы они остановились, но те не обращали на него внимания; тогда он пришел в ярость и разбил вдребезги одну из бывших у него бутылок. Пролитая вода вдруг стала подниматься, но куруайя продолжали бегство. Тогда он разбил еще одну бутылку, потом еще одну и еще. Вода поднималась все выше и выше, пока вся земля не оказалась затопленной, и только горы у устья реки Тапирапе возвышались над разливом. Куруайя нашли пристанище на двух вершинах этой горной цепи. Но Анатиуа созвал всех рыб, чтобы столкнуть людей в воду. И ягу, и пинтадо, и паку пытались сделать это, но никому из них не удалось столкнуть людей. Наконец бикудо (рыба с длинным клювообразным рылом) удалось взобраться на гору с тылу и столкнуть куруайя с вершины. Большая лагуна еще и поныне существует на том месте, куда они свалились. Лишь несколько человек остались на вершине горы и спаслись. Когда уровень воды понизился, они спустились вниз.
      По поводу этого сказания автор, записавший его, делает следующее замечание: "Хотя регулярно повторяющиеся наводнения, например, на Арагуая, вообще говоря, не служат причиной возникновения сказаний о потопе, как правильно указал на это Андре, однако именно здесь местные условия оказались вполне благоприятными для этого. Путешественник, перед которым после долгого плавания между бесконечных низменных берегов реки вдруг вырастают могучие конические горы по реке Тапирапе, круто поднимающиеся среди равнины, легко поймет, почему у куруайя, так часто страдающих от наводнений, создалась подобная легенда о потопе. Возможно, что некогда действительно имел место такой случай, когда необыкновенно сильное наводнение заставило окрестных жителей искать убежища на тех горах". И далее: "Как и в большинстве южноамериканских легенд о потопе, в настоящей легенде потоп произошел не от дождя, а от разбитой посуды с водой".
      Племена паумари, абедери и катауши, живущие по реке Пурус, рассказывают, что однажды люди услышали подземный гул и глухие раскаты грома. Солнце и луна стали принимать то красный, то синий, то желтый цвет, дикие звери безбоязненно стали подходить к людям. Спустя месяц снова загрохотал гром, густая мгла поднялась от земли к небу, и разразилась гроза и ливень. Дневного света и земли как будто никогда и не было. Одни люди очутились неведомо где, другие умерли неведомо как, ибо везде царил невообразимый хаос, "ода поднялась так высоко, что вся земля оказалась под ней, только вершины самых высоких деревьев возвышались еще над водой. В одних местах люди бежали, не зная, где укрыться, в других, взобравшись на деревья, они гибли от холода и голода, ибо все время не прекращались мрак и ливень. Спасся один только Уассу со своей женой. Когда они после потопа спустились на землю, то нигде не встретили ни одного человеческого тела, ни одной кости человеческой. Потом они прижили много детей, и один сказал другому: "Что же, построим себе дома на реке; если поднимется вода, то и мы вместе с нею поднимемся". Но, видя, что земля остается под ними сухой и неподвижной, они перестали об этом думать. Однако паумари до сих пор строят свои дома на реке.
      Мурато, ветвь племени хибаро в Эквадоре, рассказывают, что когда-то один индеец-мурато пошел ловить рыбу в лагуне реки Пастацы. Небольшой крокодил проглотил его приманку, и рыбак убил его. Мать крокодила или, вернее, мать всех крокодилов вообще рассердилась и стала бить хвостом по воде до тех пор, пока вода не разлилась по земле и не затопила все окрестности лагуны. Все люди утонули, кроме одного человека, который взобрался на пальму, где оставался много дней подряд. Все время было темно, как ночью; он часто бросал пальмовые плоды в воду, но каждый раз был слышен плеск воды. Наконец однажды брошенный им плод упал без всплеска. Тогда он понял, что потоп кончился, и слез с дерева. Человек построил себе дом и принялся обрабатывать землю. Желая обзавестись женой, которой у него не было, он вырезал часть своего тела и посадил ее в землю; оплодотворенная таким образом земля произвела женщину, на которой он и женился.
      Арауканы (в Чили) хранят предание о великом потопе, от которого спаслись лишь несколько человек. Эти счастливцы укрылись на высокой горе, называемой Тегтег (что значит "гремящий" или "сверкающий"), с тремя вершинами, обладающей способностью плыть по воде. "Отсюда, - говорит испанский историк, - можно заключить, что потоп был следствием вулканического извержения, сопровождавшегося страшным землетрясением, и, вероятно, резко отличался от Ноева потопа. При каждом сильном землетрясении народ бежит в те горы, которые в его воображении представляются имеющими тот же внешний вид, что и в легенде, а стало быть, и ту же способность плыть по воде. Свою тревогу народ объясняет при этом боязнью, что море после землетрясения снова вернется и зальет мир потопом. Уходя в горы, каждый берет с собой порядочный запас провизии и деревянные тарелки для защиты головы от солнечного ожога на случай, если Тегтег, поднятый волнами потопа, вознесется к солнцу. Когда туземцам говорят, что для подобной цели были бы более пригодны глиняные тарелки, а не деревянные, которые могут загореться, то те отвечают, что поступают так по примеру своих предков".
      Аккаваи (в Британской Гвиане) рассказывают легенду о великом потопе, разукрашенную многими подробностями. В начале мира великий дух Маконаима сотворил птиц и зверей и поставил сына своего Сигу править ими. Кроме того, он взрастил на земле большое чудесное дерево с различными плодами на каждой ветви; вокруг ствола росли бананы, индейские фиги, маниоки, маис и всякие злаки, а у корней никли гроздья ямса - словом, все растения, какие теперь разводятся на земле, в необыкновенном изобилии цвели на том удивительном дереве, вокруг него и под ним. Чтобы распространить по всему миру плоды этого дерева, Сигу решил срубить его и посадить всюду на земле семена и черенки дерева. Работу эту он выполнял при помощи всех зверей и птиц, за исключением одной лишь бурой обезьяны, которая по своей лености и злому нраву отказалась участвовать в великом деле распространения растительности на земле. Чтобы удержать обезьяну от возможных проказ, Сигу приказал ей таскать воду в дырявой корзине, полагая, что такая работа хоть на некоторое время отвлечет ее злую волю. Продолжая рубить чудесное дерево, Сигу увидел, что пень был дуплистый и полный воды, в которой плавала мелкая пресноводная рыба всяких пород. Благожелательный Сигу решил выпустить ее во все реки и озера в таком количестве, чтобы вода всюду на земле кишела всевозможной рыбой. Однако этому великодушному намерению не суждено было осуществиться, так как вода из дупла, сообщавшегося с великим водным бассейном где-то в недрах земли, полила через край. Желая остановить начавшийся потоп, Сигу прикрыл пень плотно сплетенной корзиной. Средство само по себе оказалось действенным, но, на беду, бурая обезьяна, которой наскучила ее бесполезная работа, украдкой вернулась; вид опрокинутой корзины возбудил ее любопытство, и она вообразила, что под корзиной лежит что-нибудь съестное. Тогда она осторожно приподняла корзину и заглянула внутрь, но тут же из дупла хлынули потоки воды, которые унесли обезьяну и затопили всю страну. Собрав оставшихся животных, Сигу повел их на самое возвышенное место этой земли, где росло несколько кокосовых пальм. Он велел птицам и лазящим животным подняться на самое высокое дерево, а всех животных, не умеющих лазать и не принадлежавших к земноводным, он запер в пещере с очень узким входом, запечатав вход воском и дав животным длинную хворостину, которой бы они могли проткнуть воск, чтобы узнать, не спала ли вода. Приняв эти предохранительные меры относительно наиболее беспомощных животных, он сам с остальными тварями взобрался на пальму и укрылся в ее ветвях. Во время наступившей тьмы и бури все сильно страдали от холода и голода, но мужественно переносили всякие лишения. Одна только рыжая обезьяна надрывалась от воя до того, что глотка ее распухла и с того времени остается раздутой. По той же причине У нее до сих пор сохранился какой-то хрящ в горле. Сигу время от времени бросал в воду кокосовые орехи, чтобы узнать, не спала ли вода. Наконец вместо плеска Сигу услышал глухой звук падения ореха на землю. Тогда он понял, что потоп прекратился, и стал вместе с животными слезать с дерева. Но птица трубач так торопилась спуститься, что свалилась прямо в муравейник, где голодные муравьи облепили ее ноги и обглодали их до костей. Оттого-то у нее такие худые ноги. Другим животным ее пример послужил на пользу, и они спустились с дерева осторожно и благополучно. Посредством трения одного куска дерева о другой Сигу раздобыл огонь, но, когда сверкнула первая искра, оглянулся, и в то же мгновение индюк, приняв искру за светлячка, жадно проглотил ее и убежал прочь. Искра обожгла глотку прожорливой птице, и с тех пор у индюков появилась на горле красная сережка. Аллигатор в то время стоял тут же и вел себя совершенно спокойно, но так как он пользовался почему-то дурной славой, то все прочие животные заподозрили его в том, что он украл и проглотил искру. Чтобы достать искру из пасти аллигатора, Сигу вырвал у животного язык. Поэтому аллигаторы и поныне остаются без языка.
      Араваки, живущие в Британской Гвиане, верят, что после сотворения мира он был дважды разрушен - сперва огнем, потом водой. И оба раза великим "небожителем" Айомун-Конди за грехи людей. Небожитель возвестил заблаговременно о близкой катастрофе, и люди, которые вняли этому предупреждению, приготовили себе убежище от огня. С этой целью они выкопали глубоко в песке подземное жилье с деревянной крышей, поддерживаемой прочными деревянными столбами. Все сооружение они обложили землей, а поверх земли толстым слоем песка. Старательно удалив все легко воспламеняющиеся предметы, они спустились в это подземелье и спокойно оставались здесь, пока над ними не пронеслись потоки пламени, бушевавшие по всей земной поверхности. В другой раз, когда предстояло разрушение мира потопом, один благочестивый и мудрый вождь, по имени Мареревана, был предупрежден об этом и спасся с женой в большой лодке. Боясь, что его унесет течением в море или далеко от родины его предков, он сделал длинный канат из лыка, которым привязал лодку к стволу большого дерева. Когда потоп прекратился, он оказался таким образом недалеко от своего прежнего дома.
      Маку из Британской Гвианы говорят, что вначале добрый дух Макунаима, то есть "творящий ночью", создал небо и землю. Насадив на земле растения и деревья, он спустился из своей небесной обители, взобрался на большое дерево и каменным топором стал снимать с него кору. Стружки падали в реку, протекавшую под деревом, и превращались во всевозможных животных. Создав таким образом животных, добрый дух сотворил затем человека. Вновь созданный человек погрузился в глубокий сон; проснувшись, он увидел возле себя женщину.
      Впоследствии злой дух одержал верх на земле; тогда добрый дух Макунаима наслал великий потоп. Один только человек спасся в лодке; он выпустил крысу посмотреть, не спала ли вода, и крыса вернулась с колосом маиса. Когда потоп прекратился, человек стал вновь заселять землю, подобно Девкалиону и Пирре, бросая через голову камни. В этом рассказе, а именно в обстоятельствах, сопровождавших появление женщины, в упоминании о злом духе и в эпизоде с крысой, посланной проверить глубину воды, мы замечаем подозрительное сходство с библейским преданием; это сходство можно приписать миссионерскому или, во всяком случае, европейскому влиянию. А способ, каким пережившие потоп люди заново создают человечество, бросая камни через голову, настолько точно воспроизводит соответствующий эпизод в греческой легенде о Девкалионе и Пирре, что едва ли можно считать эти две легенды независимыми друг от друга.
      Легенды о великом потопе распространены также среди индейцев с реки Ориноко. Гумбольдт по этому поводу замечает: "Я не могу закончить рассказ о первой цепи Энкамарадских гор, не отметив одного факта, который был известен патеру Хили и о котором мне часто рассказывали во время наших остановок в миссиях по реке Ориноко. Туземцы этих стран сохранили предание о том, что во время великого потопа, когда их предки вынуждены были на лодках спасаться от всеобщего наводнения, волны моря разбивались о скалы Энкамарады. Это предание встречается не у одного только племени таманако; оно - часть целой системы исторических преданий, отрывочные сведения о которой удалось получить среди майнуров, живущих у великих порогов, среди индейцев по реке Эребато, впадающей в Кауру, и среди почти всех племен верхнего Ориноко. Когда таманако спрашивают, каким образом человеческий род пережил великое наводнение, "эпоху воды", как называют ее мексиканцы, то они отвечают, что один мужчина и одна женщина спаслись на высокой горе Таманаку, возле которой течет Асиверу, и что они бросали через свои головы плоды маврикиевой пальмы, из зерен которых вырастали мужчины и женщины, вновь заселившие землю". Так велел им поступить раздавшийся откуда-то голос, когда они, спустившись с горы, со скорбью взирали на обезлюдевший после потопа мир. Плоды, которые бросал мужчина, превращались в мужчин, а плоды, которые бросала женщина, превращались в женщин.
      Капьяри, индейское племя в Эквадоре, рассказывают о великом потопе, от которого два брата спаслись, взобравшись на очень высокую гору Гуака-иньян. Когда поднялась вода, то вместе с ней поднялась и гора, так что потоп ни разу не достал вершины, на которой находились братья. После того как вода спала, братья, у которых истощились запасы провизии, спустились с горы и стали искать пищу по холмам и долинам. Они построили себе небольшой дом, где и стали жить, перебиваясь кое-как травами и растениями и сильно страдая от голода и усталости. Однажды, возвратясь домой после обычной утомительной ходьбы в поисках пищи, они увидели, что их ждет неизвестно кем приготовленный обед и чича для питья. Это повторялось десять дней подряд, и они стали думать и гадать о том, кто же это так милостиво выручал их из беды. Однажды старший брат спрятался и вскоре увидел двух попугаев, наряженных в индейцев-капьяри. Птицы вошли в дом и тут же принялись готовить принесенную ими пищу. Тогда человек, заметив, что они имели женские лица и были красивы, вышел из своей засады, но птицы, увидев его, рассердились и убежали, не оставив никакой еды. Когда младший брат вернулся домой после своих поисков и не нашел готового обеда, как привык находить раньше, то спросил брата о причине. Тот рассказал ему, что произошло. Оба были очень опечалены. Через три дня оба попугая снова явились и стали варить пищу. Братья подождали, пока птицы кончили готовить, и тотчас же заперли дверь. Увидев, что они пойманы, попугаи очень рассердились, а когда братья схватили одну птицу, то другая улетела. Братья взяли себе в жены пойманного попугая и прижили с ним шестерых сыновей и дочерей, от которых произошли все капьяри. Поэтому гора Гуака-иньян, где попугай жил с двумя братьями в качестве их жены, считается священным местом у индейцев;
      они почитают попугаев и высоко ценят их перья как украшения во время празднеств.
      Индейцы в Уарочири, перуанской провинции в Андах, к востоку от Лимы, утверждают, что однажды мир чуть было совсем не погиб. Случилось это так. Какой-то индеец выгнал свою ламу на хорошее пастбище и хотел ее стреножить, но животное упиралось, имело печальный вид и жалобно выло. Хозяин сказал ламе: "Что ты воешь, глупая, и не ешь? Или тебе не нравится здешний корм?" Лама отвечала: "Безумец, ты ничего не понимаешь! Так знай же, что я недаром печалюсь, ибо через пять дней море поднимется и покроет всю землю и истребит все земное". Крайне удивившись, что животное заговорило человеческим языком, индеец спросил, нет ли какого-нибудь средства спастись. Лама велела ему взять с собой пищу на пять дней и последовать за ней на вершину высокой горы Вилька-Кото, между приходом Сан-Дамиан и приходом Сан-Херонимо де Сурко. Индеец послушался и пустился в путь с мешком съестных припасов за спиной, ведя за собой ламу. Достигнув вершины горы, он увидел здесь много птиц и животных разных пород. Тотчас же начало подниматься море и поднималось до тех пор, пока вода не затопила долины и не покрыла все горные вершины, кроме вершины Вилька-Кото. Но и здесь вода стояла так высоко, что животные сбились в кучу на небольшом клочке земли, и некоторые из них едва находили место для ног. Хвост лисицы оставался в воде, и поэтому у лисиц до сих пор кончик хвоста бывает черный. К концу пятого дня вода начала убывать, и море вернулось в свои прежние берега, но все люди в мире утонули, за исключением одного человека, от которого и произошли все народы земли.
      Инки (в Перу) также имеют предание о потопе. Они говорят, что вода поднялась и залила высочайшие горы в мире, так что все люди и твари земные погибли, кроме одного мужчины и одной женщины, которые забрались в ящик, плывший по воде, и таким образом уцелели. Когда потоп прекратился, ветер умчал ящик с людьми в город Тиауанако, находящийся на расстоянии 70 лье от г. Куско.
      По поводу перуанских легенд о великом потопе испанский историк Геррера говорит: "Древние индейцы передавали, со слов своих предков, что задолго до появления инков, когда страна была густо заселена, произошел великий потоп, море вышло из берегов, и вся земля покрылась водой, а все люди погибли. Гуанки, живущие в долине Хауха, и чикито из провинции Кольяно добавляют к этому, что некоторые люди укрылись в пещерах и гротах высочайших гор и потом вновь заселили страну. Другие горцы утверждают, что все погибли от потопа и только шесть человек спаслись на плоту; от них произошло все население страны. Что здесь действительно было частичное наводнение, можно считать вполне вероятным, потому что такое мнение распространено во всех провинциях".
      У чиригуано, некогда могущественного индейского племени с юго-востока Боливии, существует следующее сказание о великом потопе. Могучее, но злобное сверхъестественное существо, по имени Агуара-Тунпа, объявило войну истинному богу Тунпаэтэ, создателю племени чиригуано. Причина вражды осталась неизвестной, но надо полагать, что это была просто злоба или дух противоречия. Чтобы досадить истинному богу, Агуара-Тунпа поджег все прерии в начале или в середине осени, так что вместе с растениями и деревьями погибли и все животные, от которых в те времена зависело существование индейцев, ибо тогда они еще не занимались, как теперь, разведением маиса и других злаков. Таким образом, лишившись всяких средств пропитания, индейцы чуть не умерли от голода. Однако, спасаясь от огня, они отступили к речным берегам, и здесь на земле, еще дымящейся от великого пожара, они кое-как перебивались рыбой, которую ловили в реке. Видя, что добыча ускользает из его рук, раздосадованный Агуара-Тунпа придумал другое средство, чтобы привести в исполнение свой адский замысел против человеческого рода. Он наслал ливень на землю, надеясь потопить в воде все чиригуанское племя, и чуть было не преуспел в этом. К счастью, чиригуано удалось расстроить его план. Действуя по внушению истинного бога Тунпаэтэ, они отыскали большой лист падуба и посадили на него двух маленьких детей, мальчика и девочку, рожденных от одной матери, и пустили этот крошечный ковчег с его драгоценным грузом плыть по воде. Дождь лил потоками, вода поднялась и затопила всю землю, все чиригуано утонули; спаслись только двое детей на листе падуба. Наконец дождь прекратился, и вода спала, оставив после себя огромные пространства вонючего ила. Дети высадились из ковчега. Останься они здесь дольше, они погибли бы от холода и голода. Разумеется, рыбы и другие твари, живущие в воде, не потонули, напротив, они откормились на приволье и представляли теперь отличную пищу для обоих детей. Но как им было сварить пойманную рыбу, когда везде огонь, конечно, потух по время потопа? Тут им пришла на помощь большая жаба. Прежде чем потоп залил всю землю, предусмотрительное животное успело спрятаться в норе, взяв в рот несколько раскаленных угольков, которые она в течение всего потопа раздувала и таким образом сохранила горящими. Увидев, что земля уже высохла, она выскочила из норы с горящими угольками во рту и, направившись прямо к детям, принесла им в дар огонь. Так они получили возможность жарить пойманную рыбу и согревать свои коченеющие тела. Со временем дети выросли, и от их союза произошло все племя чиригуано.
      Туземцы Огненной Земли, на крайнем юге Южной Америки, рассказывают фантастическую и неясную легенду о великом потопе: солнце погрузилось в море, воды с шумом поднялись, и вся земля была затоплена, за исключением одной очень высокой горы, где нашло прибежище незначительное количество людей.
     
      Сказание о великом потопе в Центральной Америке и Мексике.
      Индейцы в Панаме "имеют некоторое представление о Ноевом потопе и говорят, что от него спасся в лодке один человек с женой и детьми, от которых впоследствии произошел расселившийся по земле человеческий род". Никарагуанские индейцы думают, что сотворенный мир был впоследствии разрушен потопом, а после разрушения боги заново создали людей, животных и все прочее.
      "У мексиканцев, - говорит итальянский историк Клавиджеро, - существовало, как и у других культурных народов, отчетливое, хотя несколько искаженное вымыслом, предание о сотворении мира, всемирном потопе, смешении языков и рассеянии народов, и все эти события воспроизведены в их национальной живописи. Они говорили, что после того, как человечество погибло от потопа, сохранился только один мужчина, по имени Кокс-Кокс (другие называют его Теоципактли), и одна женщина, именуемая Ксочикетцал, которые спаслись в челноке и впоследствии высадились на горе Колгуакаи, где прижили очень много детей. Все эти дети были немыми от рождения, но прилетел голубь с высокого дерева и наделил их языками, столь различными, что они не могли понимать друг друга. Тласкальцы полагали, что люди, пережившие потоп, превращены были в обезьян, но постепенно вновь обрели речь и рассудок".
      В мексиканской провинции Мичоакан также сохранилась легенда о потопе. По словам туземцев, в начале потопа некий человек, по имени Тецни, с женой и детьми сели на большое судно, взяв с собою животных и семена различных растений в достаточном количестве, чтобы вновь снабдить ими землю после потопа. Когда вода спала, человек выпустил ястреба; птица улетела, но, найдя мертвые тела, стала пожирать их и не вернулась назад. Тогда человек послал других птиц, но и те не прилетели обратно. Наконец он выпустил колибри, и птичка вернулась с зеленой веткой в клюве. В этой легенде посланцы-птицы сильно напоминают ворона и голубя в Ноевой легенде, которую индейцы могли услышать от миссионеров.
      Индейцы хуичоль, населяющие горную местность близ Санта-Катарина в Западной Мексике, имеют свою легенду о потопе. Один хуичоль рубил некогда деревья, чтобы расчистить поле для посева, но каждое утро, к прискорбию своему, убеждался, что вместо срубленных накануне деревьев выросли новые такой же величины. Это было очень досадно, и ему надоело работать понапрасну. На пятый день он решил попытаться еще раз и выяснить причину этого странного явления. Вдруг среди расчищенной поляны выросла перед ним старуха с посохом в руке. То была сама праматерь Накаве, богиня земли, без которой ни одна былинка не выглянет на свет из мрака подземного мира. Но человек не знал, кто она такая. Своим посохом она указала на юг, на север, на запад и на восток, вверх и вниз, и все деревья, срубленные молодым индейцем, встали на свои прежние места. Тут он понял, каким образом, вопреки всем его стараниям, поляна все время зарастала деревьями. И он сказал в сердцах старухе: "Так это ты изо дня в день губила мою работу?" - "Да, - отвечала она, - и вот что я тебе скажу". И она объяснила ему, что он работает зря. "Приближается великий потоп, - сказала она, - остается всего пять дней; поднимется резкий и жгучий, как перец, ветер, от которого ты будешь кашлять; сделай себе ящик из фигового дерева длиной в твой рост и приладь к нему крепкую крышку; возьми с собой по пяти зерен хлебных растений каждого цвета и по пяти бобов каждого цвета; возьми с собой также огонь и пять тыквенных стеблей, чтобы постоянно поддерживать его; возьми с собой еще черную суку". Человек сделал все, как сказала старуха. На пятый день ящик был готов, и он сложил туда все, что она велела ему взять с собою. Потом он залез в ящик вместе с черной сукой, а старуха накрыла ящик крышкой и замазала клеем все щели, велев человеку указать ей всякую малейшую трещину. Сделав ящик совершенно непроницаемым для воды и воздуха, старуха седа на ящик сверху, держа на плече макао (американского попугая). Целых пять лет плыл ящик по воде. Первый год он плыл к югу, второй год - к северу, третий год - к западу, четвертый год - к востоку, а на пятый год он поднимался кверху на волнах потопа. На следующий год вода начала убывать, и ящик пристал к горе близ Санта-Катарина, где еще и теперь его можно увидеть. Причалив к горе, человек снял крышку и увидел, что вся земля еще находится под водой. Но макао и попугаи усердно взялись за работу: своими клювами они стали долбить горы и превратили их в долины, в которые хлынула вода, образовав пять отдельных морей. Тогда земля стала просыхать, и выросли деревья и трава. Старуха обернулась ветром и скрылась из глаз. А человек снова принялся расчищать поле, продолжая работу, прерванную потопом. Он жил с сукой в пещере, по утрам ходил на работу, а вечером возвращался домой; сука же все время оставалась дома. Каждый вечер человек, вернувшись с работы, находил в пещере лепешки, кем-то испеченные к его приходу, и он думал о том, кто бы это мог делать. Через пять дней он спрятался за кустами возле пещеры и стал ждать. Тут он увидел, что сука сняла с себя шкуру, повесила ее и, приняв образ женщины, стала на колени и начала толочь зерна для лепешек. Подкравшись к ней сзади, он схватил шкуру и бросил ее в огонь. "Как, ты сжег мою одежду!" - воскликнула женщина и завыла по-собачьи. Но он взял приготовленное ею тесто и вылил ей на голову. Это ее успокоило, и она навсегда осталась женщиной. Они прижили много детей; сыновья поженились, а дочери вышли замуж. Таким образом мир снова заселился.
      Индейцы племени кора, считающиеся номинально христианами и живущие по соседству с племенем хуичоль, на запад от них, рассказывают аналогичное предание о великом потопе. Здесь также дровосек был предупрежден женщиной о приближении потопа, а после потопа сожительствовал с сукой, превратившейся в женщину. По этой легенде, человеку было приказано взять с собой в ковчег вместе с сукой также зеленого дятла, морского кулика и попугая. Человек сел в ковчег в полночь, когда начался потоп. Когда потоп кончился, он прождал пять дней и выпустил морского кулика посмотреть, нельзя ли уже высадиться на сушу, но птица прилетела обратно с криком "и-ви-ви!", из чего он заключил, что земля еще мокрая. Прождав еще пять дней, человек послал зеленого дятла посмотреть, не высохли ли уже деревья. Дятел ткнул свой клюв глубоко в дерево и стал мотать головой из стороны в сторону, но дерево было насквозь пропитано водой, и он долго не мог выдернуть свой клюв, а когда после чрезвычайного усилия это ему наконец удалось сделать, то он потерял равновесие и упал на землю. Вернувшись в ковчег, он сказал:
      Чу-и, чу-и!" Человек понял и ожидал еще пять дней, после чего выпустил снова кулика. На этот раз ил оказался настолько сухим, что когда кулик стал подпрыгивать, то ноги его не вязли в земле; он вернулся назад и доложил, что все в порядке. Тогда человек решился оставить ковчег и вышел, ступая сперва весьма осторожно, пока не убедился, что земля под ним сухая и ровная.
      По другой отрывочной версии этой легенды, у того же индейского племени кора люди, пережившие потоп, спаслись в челноке. Когда вода пошла на убыль, бог послал из челнока ястреба посмотреть, не просохла ли уже земля. Но ястреб не вернулся, так как жадно набросился на трупы утонувших людей. Бог рассердился на ястреба и проклял его, превратив из белого, каким он был раньше, в черного; только края крыльев у него остались белыми, дабы люди знали, какой цвет имел ястреб первоначально, до потопа. Потом бог велел дикому голубю посмотреть, как выглядит земля. Голубь рассказал, что земля уже высохла, но реки еще не вошли в берега. Тогда бог велел всем зверям выпить всю воду из рек, и все звери и птицы явились и принялись пить; один только плачущий голубь (Paloma uorona) отказался явиться. Оттого он до сих пор ежедневно выходит пить воду с наступлением ночи, ибо днем ему стыдно бывает показаться, и весь день он плачет и поет. В легенде племени кора эпизод с птицами отражает, очевидно, влияние проповеди миссионеров.
     
      Сказания о великом потопе в Северной Америке.
      Папаго, живущие на юго-западе Аризоны, рассказывают, что, прежде чем сотворить человека, великий дух создал землю и все живые существа. Потом он спустился на землю и выкопал яму, где добыл гончарную глину. Эту глину он унес с собой на небо и начал бросать ее в вырытую яму, из которой стали появляться живые существа. Первым явился на свет герой Монтесума, и с его помощью родились одно за другим все индейские племена. Последними сотворены были дикие звери, которые тут же один за другим убежали. Первые дни после сотворения жизнь была мирная и счастливая. Солнце тогда было ближе к земле, чем теперь; лучи его делали все времена года одинаковыми и одежду излишней. Люди и животные говорили ДРУГ с другом, и общий язык соединял их узами братства. Но ужасная катастрофа положила конец этому счастливому времени. Великий потоп истребил все живое. Спаслись лишь Монтесума и его друг - степной волк, ибо раньше, чем стали подниматься воды, степной волк предсказал приближение потопа. Монтесума принял к сведению предостережение и выдолбил себе из древесного ствола лодку, которую держал наготове на горной вершине Санта-Роза. Волк также приготовил для себя ковчег: он прогрыз зубами дупло в большом тростнике у речного берега, вошел внутрь и обмазал тростник камедью. Поэтому, когда вода поднялась, Монтесума и волк поплыли по ее поверхности и таким образом спаслись. Когда же потоп прекратился, человек и животное встретились на земле. Желая узнать, много ли суши осталось после потопа, Монтесума послал волка, который сообщил, что на запад, юг и восток - везде простирается море, но что к северу он нигде моря не нашел. Тем временем великий дух при помощи Монтесумы вновь заселил землю людьми и животными.
      Соседнее с папаго и родственное им племя пима сохранило предание о том, что земля и люди были созданы неким Чиовотмахке, "пророком земли". У создателя был сын по имени Шеуха, который к тому времени, когда земля уже была изрядно заселена, жил в долине Джила. В той же долине жил в то время великий пророк, имя которого ныне забыто. Однажды ночью, когда пророк спал, он был разбужен стуком в дверь. Он открыл и увидел перед собой большого орла. Орел сказал ему: "Вставай, ибо скоро наступит потоп!" Но пророк презрительно рассмеялся, завернулся в свою одежду и снова лег спать. Орел еще раз пришел и повторил свое предостережение, но тот опять не обратил на него внимания. В третий раз терпеливая птица предупредила пророка, что вся долина Джила будет опустошена водой, но глупец все не хотел верить. В ту же ночь начался потоп, а на следующее утро никого не осталось в живых, кроме одного человека, если его можно назвать человеком, ибо это был Шеуха, сын создателя, спасшийся на каучуковом шаре. Когда вода спала, он высадился близ устья Солт-Ривер и жил здесь в пещере на горе; еще и поныне можно видеть эту пещеру, а также и орудия, которыми пользовался Шеуха, живя там. По какой-то причине Шеуха был очень зол на великого орла, несмотря на то что эта птица предупреждала пророка о предстоящем потопе. И вот Шеуха по веревочной лестнице взобрался на скалу, где жил орел, и, застав птицу в гнезде, убил ее. В самом гнезде и вокруг него он нашел в огромном количестве гниющие и обглоданные орлом трупы растерзанных им людей. Шеуха всем им вернул жизнь и послал их на землю, чтобы вновь заселить ее.
      Индейцам племени акагчемем, живущим близ Сан-Хуан-Капистрано в Калифорнии, "не была чужда идея о всеобщем потопе, но я никогда не мог понять, как и откуда она пришла к ним. В некоторых из их народных песен упоминается о подобном потопе, и они сохранили предание о том, что когда-то, давным-давно, море вздулось и разлилось по равнинам, затопило долины и горы; при этом погибли почти все люди и животные, за исключением немногих, которые нашли прибежище на одной очень высокой горе, куда не дошла вода".
      Индейцы луисеньо (в Южной Калифорнии) рассказывают о великом потопе, залившем высокие горы и потопившем большинство людей. Кое-кому, однако, удалось спастись на небольшом холме близ города Бонсалла. Место это испанцы называют Мора, а индейцы - Катута. Один только этот холм остался над водой, а вся остальная страна была затоплена. Спасшиеся люди оставались здесь, пока не прекратился потоп. И теперь еще на вершине холма можно видеть кучи морских раковин, водорослей и пепла, а также груды камней, обозначающие место где индейцы варили себе пищу. Раковины принадлежали улиткам, которые служили пищей индейцам, а пепел и камни -остатки их очагов. Автор, сообщающий это предание, прибавляет от себя, что "на холмах близ Дельмара и в других местах вдоль морского берега часто попадаются кучи подобного рода морских раковин, такие же самые, какие и теперь можно видеть на берегу моря". Индейцы эти до сих пор поют песню о потопе, где упоминается холм Катута.
      Одна индианка из племени, живущего по реке Смит-Ривер в Калифорнии, передала следующий рассказ о потопе. Однажды начался большой дождь. Он длился долгое время, и вода поднималась все выше; все долины были затоплены, и индейцы спасались на возвышенностях. Тем не менее они все были унесены водой и утонули, за исключением одного мужчины и одной женщины. Они бежали на самую высокую горную вершину и таким образом спаслись от гибели. Пищей им служила рыба, которую они согревали теплом своего тела. Огня у них не было, и его нельзя было добыть, так как все промокло от воды. Наконец вода спала, и от той единственной человеческой пары произошли все нынешние индейцы. Когда индейцы умирали, их души принимали образы оленей, лосей, медведей, змей, насекомых и так далее, и таким образом земля была вновь заселена разного рода животными так же густо, как и людьми.
      По словам Дюпра, первого французского историка Луизианы, у индейского племени натчи с низовьев Миссисипи была своя легенда о великом потопе. Дюпра обратился с вопросом по поводу этой легенды к хранителю храма, в котором постоянно и благоговейно поддерживался священный огонь. Страж ответил, что, "по древнему слову, чтимому всеми краснокожими, почти все люди были некогда истреблены водой, за исключением весьма немногих, которые спаслись на очень высокой горе и потом вновь заселили землю, и что больше ему по этому вопросу ничего не известно". Дюпра добавляет: "Так как от других племен я слышал то же самое, то пришел к убеждению, что все туземцы имеют одно и то же представление об этом событии и что среди них не сохранилась память о Ноевом ковчеге; меня это мало удивило, ибо ведь и греки, при всей их образованности, были в этом случае осведомлены не лучше индейцев, да и мы сами, не будь священного писания, знали бы об этом, пожалуй, не больше, чем они". В другом месте он излагает то же предание несколько подробнее: "Согласно их рассказу, дождь лил такими обильными потоками и в течение столь долгого времени, что земля была вся покрыта водой, кроме одной очень высокой горы, на которой спаслось несколько человек; а так как всякий огонь на земле потух, то маленькая красная птичка коуй-оуй, которая в Луизиане называется "кардинал", принесла с неба огонь. Из этого я заключил, что они забыли почти всю историю потопа".
      Манданы рассказывали о великом потопе, истребившем весь человеческий род, кроме одного человека, который спасся, приплыв в большой лодке к одной горе на западе. У манданов существовал ежегодный праздник с особым ритуалом в память о прекращении потопа. Совершение церемоний приурочивалось к томувремени, когда полностью распускаются листья ивы на речных берегах, потому что, согласно преданию, "ветка, принесенная птицей домой, была ивовая, с полностью распустившимися листьями", а птица, принесшая ветку, была горлицей. Горлицы часто искали корм на покрытых землей крышах индейских хижин, и ни один индеец не трогал их; даже собаки были приучены не обижать этих птиц.
      В манданской деревне имелось особое, заботливо охраняемое деревянное сооружение, изображавшее собой лодку, в которой единственный человек спасся от потопа. "В центре манданской деревни, - рассказывает художник Катлен, - находится круглая площадь диаметром 150 футов, которая всегда содержится в чистоте и служит местом народных празднеств, торжественных шествий и т. п.; вокруг нее жмутся друг к другу вигвамы (хижины) с дверями, обращенными к центру площади. Посредине площади, утрамбованной, как мостовая, стоит дощатое сооружение, нечто вроде большой бочки, обитой обручами, высотой около 8 или 9 футов; индейцы оберегают это сооружение как святыню и из года в год приводят в порядок, не допуская на нем ни малейшего пятнышка или царапины, и называют "большой лодкой". Оно, несомненно, служит символом события, относящегося к их преданию о потопе - преданию, которое тем или иным путем дошло до них и которое они стараются живо запечатлеть в умах всех индейцев своего племени. Этот предмет народного суеверия, расположенный в самом центре деревни, является собирательным пунктом для всего народа. К нему обращаются с молитвами во время годичных праздников и всяких торжеств по тому или иному поводу".
      Во время одной из таких годичных церемоний, при которой присутствовал Катлен, роль первого, или единственного, человека (Ну-мохк-мук-а-нах), спасшегося от потопа, разыгрывал лицедей, одетый в белые волчьи шкуры, на голове у него был пышный убор, а в левой руке - большая трубка. Придя в деревню из прерии, лицедей подошел к таинственному, или магическому, помещению, которое круглый год оставалось крепко запертым, так как было предназначено исключительно для совершения именно этих религиозных обрядов. Открыв священное сооружение, лицедей начал обходить всю деревню; он останавливался перед каждой хижиной и кричал до тех пор, пока не выходил оттуда хозяин и не спрашивал его, кто он такой и зачем пришел. На этот вопрос лицедей отвечал рассказом о печальной катастрофе, происшедшей на земле вследствие разлива вод; говорил, что он был единственным человеком, спасшимся от всеобщего бедствия; что он причалил свою "большую лодку" к высокой горе на западе, где он и сейчас живет; что он явился открыть магическое помещение, куда владельцем каждого вигвама должен быть представлен дар в виде острого орудия, которое надлежит принести в жертву воде, потому что, говорил он, "если этого не сделать, то наступит новый потоп, от него никто не спасется; большая же лодка была сделана именно с помощью таких орудий". Обойдя таким образом в течение дня все вигвамы деревни и получив от каждого вигвама топор, нож либо другой какой-нибудь острый предмет, он все эти предметы сложил в таинственном помещении, где они оставались до наступления вечера в последний день праздника, когда в виде заключительного обряда их бросали с тридцатифутовой высоты берега в глубокий омут реки в присутствии всего населения деревни; "отсюда их никогда нельзя будет достать, и здесь они, без сомнения, станут достоянием водяного духа". Одним из обрядов, совершаемых в этот весенний праздник манданов, был танец быков;
      плясали наряженные бизонами люди, что должно было обеспечить обильный приплод бизонов на предстоящий год. Потом молодые люди в том же таинственном помещении добровольно подвергали себя мучительным пыткам, как бы посвящая себя великому духу. Насколько, однако, эти странные и жуткие обряды были связаны с поминанием великого потопа, трудно судить на основании имеющихся в нашем распоряжении источников.
      Описанный манданский праздник назывался О-ки-па, и "строгое соблюдение из года в год его ритуала связывалось в представлении невежественного и суеверного народа не только с принятыми развлечениями, но и с насущными потребностями людей. Ибо предания, заменявшие дикарям историю, внушили им веру в то, что исполнение этих оригинальных обрядов сулит людям достаточный для пропитания приплод бизонов и что всякое отступление от ритуала и жертвоприношений воде грозит им повторением того великого бедствия, которое некогда, по преданию, истребило весь род людской, кроме одного лишь человека, причалившего в лодке к какой-то высокой горе на западе. Предание это, однако, не было исключительным достоянием манданского племени, ибо из 130 различных племен, посещенных мною в Северной, Южной и Центральной Америке, не было ни одного, от которого я не услышал бы ясного или смутного предания о такой же точно катастрофе; во всех преданиях то один, то три, то восемь человек спаслись от воды на вершине высокой горы. Некоторые из этих племен - у подножия Скалистых гор, в равнинах Венесуэлы или в пампасах Сакраменто в Южной Америке - ежегодно совершают паломничество к пресловутым вершинам, где некогда допотопные люди спаслись в лодках или иным способом, и под руководством своих магов обращаются с молитвами и жертвоприношениями к великому духу, прося его избавить их впредь от подобной катастрофы".
      У индейцев племени чироки существует, как говорят, предание, что вода некогда разлилась по земле и все люди утонули, кроме одной семьи. Собака предупредила своего хозяина о наступлении бедствия. Чуткое животное ежедневно приходило на речной берег и, не отрывая глаз от воды, жалобно выло. Когда хозяин стал ругать собаку и гнать домой, она заговорила человеческим языком, предостерегая его от опасности. "Ты должен соорудить лодку, - сказала она, - и снести туда все, что желаешь спасти, потому что приближается большой дождь, который затопит страну". В заключение собака еще прибавила, что для своего спасения хозяин должен бросить ее в воду, и в удостоверение истинности всего ею сказанного предложила ему посмотреть на ее затылок. И действительно, взглянув, он увидел, что затылок у собаки совершенно голый, без шерсти и шкуры, так что кость и мясо выступают наружу. Тут человек поверил и послушался своей верной собаки, благодаря чему и спасся вместе с семьей. От этих-то людей произошло по прямой линии все современное человечество.
      Сказания о великом потопе, сходные между собой в некоторых деталях, широко распространены среди индейцев обширной алгонкинской ветви. Так, делавары из алгонкинского племени, жившего возле залива Делавэр, рассказывали о потопе, затопившем всю землю, от которого уцелело несколько человек. Они спаслись на спине черепахи, столь старой, что панцирь ее был покрыт мохом, как берег небольшой речки. Плывя таким образом, одинокие и беспомощные, они увидели пролетавшего мимо них нырка и попросили его нырнуть в воду и достать со дна немного земли. Птица нырнула, но не смогла достать дна. Затем она улетела далеко в сторону и вернулась с комочком земли в клюве. Черепаха поплыла за птицей к тому месту, где та разыскала сушу. Здесь люди осели и Монтанье - группа индейских племен в Канаде, принадлежащая к той же алгонкинской ветви, - рассказывали одному из первых иезуитских миссионеров, что некое могущественное существо, которое они называли Мессу, воссоздало мир после того, как он был разрушен великим потопом. По их словам, Мессу пошел однажды на охоту, его волки, которые заменяли ему собак, вошли в озеро, откуда больше не возвратились. Мессу тщетно искал их повсюду, пока птица не сказала ему, что видела волков, затерявшихся на середине озера. Он пошел вброд по воде, чтобы выручить волков, но озеро разлилось, покрыло землю и разрушило весь мир. Пораженный случившимся, Мессу послал ворона отыскать ком земли, чтобы из него воспроизвести сушу, но ворон нигде не мог достать земли. Тогда Мессу послал выдру, которая бросилась в воду, но ничего оттуда не принесла. Наконец, Мессу отправил выхухоль, которая принесла горсть земли; из нее-то Мессу воссоздал землю, на которой мы живем. Он метал стрелы в стволы деревьев, и стрелы превращались в ветви; он отомстил тем, кто задержал его волков в озере. Выхухоль он взял себе в жены и прижил с ней детей, которые вновь заселили мир.
      В этой легенде не содержится никакого упоминания о людях, и если бы в ней не фигурировали животные, то можно было бы подумать, что потоп, о котором здесь идет речь, случился тогда, когда еще не было жизни на земле. Однако двумя столетиями позже другой католический миссионер рассказывал, что монтанье с берегов Гудзонова залива имеют предание о великом потопе, который залил землю и от которого спаслись на плавучем острове четыре человека вместе с животными и птицами. А еще один католический миссионер излагает более подробную монтанийскую легенду следующим образом. Бог, разгневавшись на великанов, велел человеку построить большую лодку. Человек послушался, и, как только он сел в лодку, вода поднялась со всех сторон, а вместе с водой стала подниматься и лодка, пока земля совсем не исчезла из глаз. Не видя вокруг себя ничего, кроме прибывающей воды, и изнывая от тоски, человек бросил в волны выдру, которая нырнула и вернулась назад с горсточкой земли. Человек взял в руку принесенную землю и стал дышать на нее, отчего она тотчас же начала расти. Тогда он положил ее на поверхность воды, поддерживая, чтобы она не погрузилась в воду. Земля продолжала расти, превратилась в остров, и человек захотел узнать, достаточно ли он велик, чтобы можно было жить на нем. Для этого он выпустил на остров оленя, который быстро обежал кругом и вернулся к человеку; отсюда последний заключил, что земля еще мала, и стал снова дуть на нее до тех пор, пока не появились на ней горы, озера и реки. Тогда он высадился на остров.
      Тот же самый миссионер приводит легенду о потопе, существующую у племени кри в Канаде, также принадлежащего к алгонкинской ветви. Но эта легенда носит явные следы христианского влияния, потому что в ней человек посылает из лодки сперва ворона, а потом дикого голубя. Первая птица не вернулась и за ослушание была превращена из белой в черную. Голубь же вернулся с илом на лапках, из чего человек заключил, что земля высохла, и высадился из лодки.
      Подлинная древняя алгонкинская легенда о потопе, насколько известно, была впервые полностью записана неким Маккензи, долго жившим в молодости среди индейцев солто, или чиппева, составляющих крупную и могучую ветвь алгонкинского племени. Он сообщил это предание в середине XIX в. лейтенанту британского флота Гуперу. Содержание легенды в общих чертах таково.
      Жили некогда на свете несколько индейцев, среди них один великий чародей, по имени Вис-кай-чах. С ними жил также волк с двумя сыновьями, которые были на дружеской ноге с людьми. Вис-кай-чах называл старого волка братом, а волчат - племянниками; чародей всех вообще животных признавал своими родственниками. Наступила зима, и их стал донимать голод. Помышляя о том, как раздобыть пищу, старый волк объявил, что решил покинуть вместе с детьми общество людей. Вис-кай-чах вызвался составить ему компанию, и все четверо ушли. Вскоре они напали на след оленя. Старый волк и чародей Вис (как мы будем звать его для краткости) остановились передохнуть, а волчата стали преследовать оленя и долго не возвращались. Тогда Вис со старым волком пошли их разыскивать и скоро увидели на снегу следы крови, из чего заключили, что олень убит. Когда они затем догнали волчат, то оленя уже не оказалось на месте, так как волчата его съели. Волки попросили Виса раздобыть огонь, и когда он это сделал, то увидел, что олень весь лежит перед ним полностью восстановленный и уже рассеченный на четыре части, а каждая часть разрезана на куски. Волчата разделили добычу на четыре порции, причем один из них взял себе язык, другой - верхнюю губу; то и другое считалось наиболее вкусными частями животного. Вис сердито заворчал, и волчата отдали ему свои лакомые куски. Когда от оленя ничего не осталось, то один волчонок объявил, что приготовит костный жир, для чего нужно мелко раздробить кости и сварить их. Но скоро истощилась и эта пища, и все опять стали голодать. Тогда было решено снова разойтись. На этот раз старый волк ушел с одним из своих сыновей, а Вис с другим волчонком стали охотиться вместе.
      Здесь предание расстается со старым волком и обращается к судьбе Виса и его племянника, одного из двух волчат. Волчонок убивал оленей и приносил их в своем желудке домой, где по-прежнему изрыгал их тотчас по возвращении с охоты. Наконец он объявил дяде, что больше ловить не может и Вис просидел всю ночь напролет, приготовляя снадобья и занимаясь колдовством. На следующее утро он велел племяннику пойти на охоту и предупредил, что перед каждой ложбиной или ямой необходимо соблюдать осторожность и, прежде чем прыгнуть, следует перекинуть через них хворостину иначе непременно случится беда. Волчонок вышел из дома; но, преследуя оленя, забыл дядины наставления и, желая перескочить через реку, упал прямо в воду, где его убили и сожрали водяные рыси. Что за зверь такой водяная рысь, этого рассказчик не объясняет. Но не будем на этом останавливаться. Как бы то ни было, волчонок был убит, и какие-то звери сожрали его. Прождав долго своего племянника, Вис пошел искать его. Подойдя к тому месту, где волчонок прыгнул, чародей догадался, что тот не послушался его советов и упал в реку. Тут он заметил зимородка, который сидел на дереве и пристально смотрел в воду. На вопрос Виса, что так привлекло ее внимание, птица ответила, что она глядит на шкуру его племянника-волчонка, из которой водяные рыси сделали циновку, разостланную у дверей их дома, ибо мало того, что они убили и сожрали племянника, эти жестокие звери еще надругались над телом убитого, так употребив его шкуру. Исполненный благодарности к птице за ее сообщение, Вис подозвал к себе зимородка, расчесал ему волосы на голове и стал завивать его перья на шее; но птица улетела, не дав ему кончить. Вот почему до сих пор у зимородков остался только хохолок на затылке. Прежде чем улететь, птица на прощание объяснила Вису, что водяные рыси часто выходят на берег полежать на песке и что если он хочет отомстить им, то ему нужно обернуться колодой у самого того места и лежать совершенно неподвижно, сколько бы ни старались столкнуть его с места лягушки и змеи, которым водяные рыси, наверное, прикажут это сделать. С этими наставлениями Вис возвратился в свой шалаш и принялся снова за колдовство; он также приготовил все необходимое и, между прочим, большую лодку, которая могла бы вместить всех животных, не умеющих плавать.
      Еще до рассвета Вис закончил приготовления и посадил в лодку всех упомянутых животных. Потом он стал грести по направлению к рысям и, укрыв лодку за мысом, высадился, обернулся колодой и в таком преображенном виде стал дожидаться появления водяных рысей. Вскоре выползла из реки черная рысь и легла на песок, за ней серая и, наконец, белая рысь, убившая волчонка, высунула голову из воды, но, заметив колоду, насторожилась и крикнула сестрам, что никогда раньше не видала на этом месте колоды. Те отвечали беззаботно, что колода, вероятно, всегда здесь лежала; однако осторожная белая рысь, чуя недоброе, послала лягушек и змей убрать колоду. Вису пришлось выдержать упорную борьбу, чтобы удержаться неподвижно на месте, но он преуспел в этом; белая рысь оставила всякие подозрения и улеглась наконец спать на песке. Подождав немного, чародей принял свой обыкновенный вид, достал свое копье и тихонько подполз к белой рыси. Зимородок заранее предупредил его, чтобы он нанес удар по тени животного, иначе он наверняка промахнется, однако Вис сгоряча забыл об этом и, ударив рысь прямо по телу, промахнулся. Животное бросилось в воду, но Вис, прицелившись на этот раз в тень, тяжело ранил рысь. Однако животному удалось скрыться в воде, другие две рыси последовали за ним. В одно мгновение вода вспенилась и начала подниматься, а Вис изо всех сил бросился бежать к лодке. Вода продолжала прибывать, пока не затопила всю страну с деревьями и холмами. Лодка поплыла по воде, и Вис стал подбирать животных, которые из последних сил держались на воде.
      Но во время своих колдовских действий по случаю предстоящей великой катастрофы Вис упустил из виду одно условие, необходимое для восстановления мира после потопа. У него не было ни одного комка земли, которым он мог бы воспользоваться как ядром, чтобы вновь создать сушу среди водной пустыни. И теперь Вис стал искать кусочек земли. Он привязал веревку к ноге нырка, велел ему спуститься в пучину вод и во что бы то ни стало достать до дна, хотя бы для этого тому пришлось погибнуть. "Потому что, - сказал он птице, - если ты даже утонешь, не велика беда: мне нетрудно будет вернуть тебя к жизни". Ободренная таким обещанием, птица ринулась в воду, точно брошенный камень, потянув за собою веревку. Когда веревка перестала опускаться, Вис вытащил ее из воды, привязанная птица оказалась мертвой. Возвращенный надлежащим образом к жизни, нырок рассказал Вису, что не нашел дна. Потом Вис послал выдру с тем же поручением, но выдру постигла та же участь, что и нырка. Тогда Вис отправил бобра, который тоже утонул, но был колдуном оживлен известным ему способом и сообщил, что видел верхушки деревьев, но глубже спуститься не мог. Наконец, Вис пустил в воду крысу, привязанную к камню. Крыса и камень погрузились в воду, но веревка скоро ослабла. Вис вытащил веревку и на конце ее увидел мертвую крысу, сжимающую в когтях горсть земли. Теперь Вис имел все, что ему нужно было. Он оживил крысу и, размяв и высушив принесенную ею землю, стал дуть на нее до тех пор, пока она не разрослась до больших размеров. Полагая, что теперь имеется достаточно суши, Вис послал на разведку волка, который скоро вернулся и доложил, что мир еще невелик. Вис опять дул на землю долгое время и потом послал ворону. Видя, что ворона не возвращается, Вис понял, - что земля теперь стала обширна и места хватит всем. Тогда он вместе с животными высадился из лодки. Другая, более краткая версия того же предания - с незначительными вариациями - была записана среди индейцев оджибве на юго-востоке Онтарио. Версия эта такова. Некий Ненебоджо жил со своим братом в лесу. Ежедневно он уходил на охоту, а брат оставался дома. Возвратившись однажды вечером с охоты, он не застал брата и пошел искать его, но нигде не мог найти. На следующее утро он снова отправился на розыски. Проходя по берегу озера, он вдруг увидел зимородка, который сидел на свесившейся над водой ветке дерева и внимательно глядел в воду под веткой. "Почему ты так пристально смотришь?" - спросил Ненебоджо. Но птица притворилась, что не слышит. Тогда Ненебоджо снова сказал: "Если ты поведаешь мне, на что ты смотришь, то я сделаю тебя красивой птицей; я раскрашу твои перья". Зимородок охотно согласился на это предложение и, лишь только Ненебоджо раскрасил ему перья, сказал: "Я смотрю на брата Ненебоджо, которого водяные духи убили, а из кожи его сделали завесу для дверей". Ненебоджо спросил: "Где эти водяные духи выходят на берег, чтобы погреться на солнце?" Птица ответила: "Они всегда греются на солнце вон там у бухты, где песок бывает совершенно сухой".
      Ненебоджо решил отправиться к бухте и там при первом удобном случае убить водяных духов. Прежде всего он задумался над тем, какой ему следует принять образ, чтобы застигнуть их врасплох. Он решил: "Лучше всего мне обернуться старой гнилой колодой". Сказано - сделано. Ненебоджо всегда имел при себе длинный посох; посредством этого посоха он и преобразился. Когда духи вышли из воды погреться на солнце, то один из них, заметив колоду, сказал своему товарищу: "Я раньше никогда не видел колоды на этом месте; не думаю, чтобы это был Ненебоджо". Тот отозвался: "Конечно, я и раньше видел здесь эту колоду". Тогда третий дух подошел к колоде, чтобы посмотреть, в чем дело. Он отломал кусок колоды и увидел, что она гнилая. Тут все духи успокоились и легли спать. Когда Ненебоджо показалось, что все они спят крепким сном, он ударил их палицей по голове. И вдруг видит: вода в озере поднимается. Он пустился бежать, но волны преследовали его. Зеленый дятел, попавшийся навстречу, показал ему дорогу к горе, где росла большая сосна. Ненебоджо взобрался на дерево и стал делать плот. Когда плот был готов, то вода дошла Ненебоджо до шеи. Тогда он взял с собой на плот по паре животных от всех пород, какие тогда существовали, и поплыл с ними.
      Проплыв некоторое время по течению, Ненебоджо подумал про себя: "Наверное, вода уже никогда не спадет, так не лучше ли мне создать землю вновь". И вот он велел выдре нырнуть в воду и достать со дна немного земли; но выдра вернулась ни с чем. Затем он послал с той же целью бобра, но опять понапрасну. После этого он дал такое же поручение выхухоли, которая вернулась на поверхность воды с крепко сжатыми когтями. Разжав когти у зверя, Ненебоджо нашел в них несколько песчинок, да еще немного их оказалось в пасти выхухоли. Тогда он собрал вместе все найденные песчинки, высушил их и сдул в воду с помощью рога, которым обыкновенно созывал животных. И песчинки образовали остров. Ненебоджо увеличил остров и выслал ворона посмотреть, каковы его размеры. Но ворон больше не вернулся, и Ненебоджо решил послать сокола, самую быстрокрылую из всех птиц. Скоро сокол вернулся и на вопрос, не встретил ли он где-нибудь ворона, ответил, что видел его на берегу пожирающим трупы. Тогда Ненебоджо сказал: "Отныне у ворона не будет иной пищи, кроме той, что он украдет". Еще через некоторое время Ненебоджо отправил северного оленя узнать, велик ли остров. Олень вскоре вернулся и рассказал, что остров еще недостаточно велик. И Ненебоджо снова стал сдувать песок в воду, пока не сотворил всю землю.
      "Черноногие" индейцы, другое алгонкинское племя, кочевавшее по восточным склонам Скалистых гор и в прериях у их подножия, сохранили аналогичное предание о доисторическом великом потопе. "В начале веков, - говорят они, -вся земля была покрыта водой и Старец плыл по ее поверхности на большом плоту со всеми животными. Однажды Старец приказал бобру нырнуть в воду и достать немного ила. Бобр опустился в бездну и долго искал, но не мог найти дна. Такие же попытки сделали нырок и выдра, но и для них вода оказалась слишком глубока. Наконец, выхухоль нырнула и так долго оставалась под водой, что ее уже считали утонувшей, но она полуживой выплыла на поверхность. Когда ее втащили на плот, то на одной из ее лапок оказалось немного ила, с помощью которого Старец создал мир, после чего сотворил людей".
      Подобные предания широко распространены среди индейских племен Северо-западной Канады, и притом не только тех, которые относятся к алгонкинской ветви. Так, индейцы алгонкинского племени кри рассказывают, что в начале мира жил старый колдун, по имени Виссакетчак, творивший чудеса. Но некое морское чудовище ненавидело старца и искало средство погубить его. Однажды, когда колдун плыл в своем челноке, чудовище своим хвостом взбаламутило море, так что поднявшиеся волны поглотили всю страну. Виссакетчак сделал большой плот и собрал туда по паре от всех животных и птиц и таким образом спас жизнь себе и другим созданиям. Но гигантская рыба продолжала хлестать море своим хвостом, и вода поднималась все выше и выше, пока не покрыла не только землю, но и высочайшие горы, и нигде не было видно ни одного клочка суши. Тогда Виссакетчак послал нырка достать земли с морского дна, но птица не могла дойти до дна и утонула. Виссакетчак послал выхухоль, которая долго оставалась под водой и вернулась с глоткой, полной морской тины. Виссакетчак взял тину, вылепил из нее небольшой круг, положил его на воду, и он поплыл. Круг был похож на гнездо, которое выхухоль строит себе на льду. Мало-помалу он разросся в холмик. Тогда Виссакетчак стал дуть на холмик, и, чем дольше он дул, тем больше разрастался холмик и, высушенный солнцем, превратился в плотную массу. Когда холмик достаточно разросся и отвердел, Виссакетчак высадил на него животных и сам поселился на созданной им таким образом суше, которая стала землей, где живут теперь люди.
      Такой же рассказ передают дегрибы и индейцы - "невольники", два племени из группы тинне, принадлежащей к другой великой ветви индейских племен - атапаскской. Разница состоит лишь в том, что спасшегося от великого потопа они называют Чаневи. Плывя на плоту вместе с парами спасенных им животных всех пород, он заставил всех животных, умеющих плавать, в том числе и выдру и бобра, нырнуть в воду. Но никто из них не мог достать дна, кроме выхухоли, которая наконец вынырнула на поверхность с комком ила в когтях. Этот кусочек ила Чаневи своим дыханием увеличил и превратил в ту самую землю, какую мы видим теперь. Чаневи вновь поселил животных на земле, где они и стали жить по-прежнему;
      он также дал земле крепкую подпору, сделав ее тем самым прочной и неподвижной.
      У другого индейского племени - гарскин ("заячья шкурка"), из той же группы тинне, существует предание, что некий Куниан, что значит "мудрец", решил однажды сделать большой плот. На вопрос его сестры, которая была также и его женой, для чего он хочет строить плот, он ответил: "Когда наступит потоп, который я предвижу, то мы спасемся на плоту". Он сообщил о своем намерении другим людям на земле, но те его высмеяли, говоря: "Если будет потоп, то мы спасемся на деревьях". Тем не менее мудрец сделал большой плот, связав его веревками из древесных корней. И вот разразился потоп невиданной до тех пор силы. По всей земле хлынули потоки воды. Люди взбирались на деревья, однако вода их всюду настигала, и все они потонули. Но мудрец спокойно плыл на своем крепком и прочно связанном плоту. Во время плавания он заботился о будущем и собирал по паре от всех травоядных животных, от всех птиц и даже от всех хищных зверей, какие только ему попадались навстречу. "Ступайте сюда на мой плот, - говорил он им, - ибо скоро ничего не останется на земле". И действительно, вскоре все исчезло под водой, долгое время нельзя было и думать о том, чтобы поискать где-нибудь землю. Первой в пучину бросилась выхухоль, но не смогла найти дна и с трудом, еле живая, выбралась на поверхность. "Земли нигде нет", - сообщила она. Во второй раз она нырнула в воду и, вернувшись, сказала: "Я почуяла запах земли, но дойти до нее не могла". Когда дошла очередь до бобра, он также нырнул, долго оставался под водой и наконец выплыл наружу, задыхаясь и потеряв сознание, но сжимая в когтях кусочек ила.
      Мудрец взял в руки ил, положил его на воду и, подув на него, сказал: "Я хочу, чтобы вновь появилась земля". После этого он стал дуть на комок ила, и вот комок начал расти. Мудрец посадил на ил птичку, и комок еще больше разросся. Он все дул и дул на комок, и комок все рос да рос, пока не превратился в плавучий остров. Тогда человек пустил на остров лисицу, которая в один день обошла весь остров кругом. Лисица ходила вокруг острова, и остров становился все больше и больше. Шесть раз лисица обежала вокруг острова, а когда она сделала седьмой круг, то земля стала так же велика, как была до потопа. Тогда мудрец высадил с плота всех животных на сушу, а затем и сам высадился с женой и сыном, говоря: "Теперь нам нужно, чтобы эта земля вновь заселилась". И она действительно заселилась. Но мудрецу оставалось преодолеть еще одно затруднение. Вода все еще не вошла в берега, и необходимо было спустить ее. Тут выпь пришла на помощь человеку. Она проглотила всю воду и, как бревно, лежала на берегу с огромным вздутым животом. Мудрец получил больше чем хотел: прежде воды было слишком много, а теперь ее стало чересчур мало. И он обратился к зуйку с просьбой помочь беде. "Выпь, - сказал он, - лежит вон там на солнце с брюхом, полным воды, проткни-ка ей брюхо". Хитрый зуек подошел к ничего не подозревавшей выпи и сказал ей: "Что, бабушка, у тебя, видно, живот болит?" - и провел тихонько лапой по больному месту выпи, как бы желая успокоить боль, но вдруг выпустил когти и вонзил их ей в живот. Ну и царапнул же он ее! Вода с бульканьем, пузырясь и пенясь, хлынула из брюха и потекла обратно в реки и озера. Так земля сделалась вновь обитаемой.
      По мнению некоторых индейцев из группы тинне, потоп был вызван обильным выпадением снега в сентябре. Один старик предвидел катастрофу и предупреждал о ней своих близких, но безрезультатно. "Мы спасемся в горах", - отвечали они ему, но все потонули. Старик же построил себе лодку и, когда начался потоп, поплыл в ней, спасая всех попадавшихся по пути животных. Будучи не в состоянии переносить так долго жизнь на воде, он пустил в воду бобра, выдру, выхухоль и северную утку, велев им отыскать затопленную землю. Только северная утка вернулась назад с комочком тины. Человек положил комочек на воду и стал дуть на него, отчего комочек разросся в целый остров. В течение шести дней старик выпускал животных на растущий остров, а затем и сам ступил на берег. Другие индейцы группы тинне утверждают, что старик выпустил сперва ворона, который принялся жадно клевать плавающие на воде трупы и не вернулся назад. Тогда старик послал горлицу, которая дважды облетела вокруг земли, а в третий раз прилетела обратно, усталая, с еловой веткой в клюве. Эта последняя версия легенды носит на себе явные следы христианского влияния.
      Сарси, другое индейское племя из той же обширной группы тинне, сохранили предание о потопе, которое мало отличается от преданий оджибве, кри и других канадских племен.
      Когда мир был затоплен водой, остались в живых лишь два человека - мужчина и женщина; они спаслись на плоту, на котором собрали также животных и птиц всех пород. Мужчина велел бобру спуститься на дно, и животное принесло оттуда кусочек ила; из этого кусочка человек создал новый мир. Вначале мир был так мал, что даже маленькая птичка могла облететь его кругом, но он разрастался все больше и больше. "Сперва, - говорит рассказчик-индеец, - наш отец поселился в этом мире, потом появились мужчины, за ними женщины, а после них животные и, наконец, птицы. После этого наш отец сотворил реки, горы, деревья и все прочее, что мы видим теперь на свете". Когда индеец окончил свой рассказ, то белый, записавший с его слов это предание, заметил окружившим его индейцам-сарси, что у оджибве существует весьма сходное сказание, но с той лишь разницей, что не бобр, а выхухоль достала из-под воды комок земли. Замечание вызвало крики одобрения со стороны пяти или шести индейцев, сидевших кругом на корточках в шатре. "Да, да! - кричали они в один голос. - Человек неправильно рассказал тебе. То была выхухоль, именно выхухоль!"
      В религии и мифологии тлинкитов, крупного индейского племени на Аляске, большую роль играет ворон, по туземному - Йел. Он был не только родоначальником клана воронов, но и творцом людей. Йел вызвал к жизни растения и поставил солнце, луну и звезды на их места. Но у него был злой дядя, который убил десять старших братьев Йела, утопив их или, по словам других индейцев, отрезав им головы ножом. К таким жестоким поступкам его побудила ревность, ибо у него была молодая жена, которую он очень любил, а по законам племени тлинкитов его племянники, сыновья его сестры, получили бы в наследство вдову, когда ему бы пришло время уйти из этой жизни. И как только Йел возмужал, ревнивый дядя попытался отделаться и от него тем же способом, каким он раньше отделался от его десяти старших братьев, но безуспешно. Ибо Йел не был обыкновенным сыном человеческим: мать зачала его от проглоченного ею круглого булыжника, который она нашла на морском берегу во время отлива; посредством другого камня ей удалось сделать ребенка неуязвимым. Поэтому когда дядя попытался отрезать голову племяннику обычным способом, то нож не причинил Йелу ни малейшего вреда. Однако неудача не обескуражила злодея, и он прибегнул к другому средству, чтобы погубить доблестного племянника. В бешенстве он воскликнул: "Да будет потоп!" И разразился потоп, отчего все горы покрылись водой. Тогда Йел облекся в свои крылья и перья, которые он по желанию мог снимать и надевать, и полетел к небу. Прикрепившись клювом к небесному своду, он висел десять дней, пока вода не поднялась так высоко, что стала лизать его крылья. Когда вода схлынула, он разжал свой клюв и сорвался с неба, упав в море на мягкие прибрежные водоросли. Морская выдра помогла ему выйти из опасного положения, в котором он очутился, и перенесла его на сушу. О том, что произошло с человечеством во время потопа, эта версия легенды не говорит ни слова.
      По другой тлинкитской легенде, история великого потопа выглядит иначе. Потоп был причинен вороном, который поместил в преисподней женщину, поручив ей следить за приливом и отливом. Однажды он пожелал узнать, что делается на дне морском, и, чтобы пройти туда по суше, приказал женщине поднять морскую воду. При этом он предусмотрительно распорядился действовать медленно, дабы люди при наступлении потопа имели достаточно времени погрузить необходимые припасы и сесть в лодки. И вот море начало постепенно вздыматься, унося лодки с сидевшими в них людьми все выше и выше по склонам гор, где на вершинах, еще не затопленных водой, бродили медведи и другие дикие звери. Многие медведи подплывали к лодкам и старались вскарабкаться на борт, но собаки, которых люди взяли с собой на всякий случай, отгоняли медведей. Некоторые люди высадились на горных вершинах и здесь для защиты от воды построили стены, привязав к ним свои лодки с внутренней стороны. Они не могли захватить из дома много дров за недостатком места в лодках. Положение их было тяжелым и опасным. Они видели, как вырванные с корнем деревья неслись по бурному течению воды; огромные чудовищные рыбы и другие невиданные твари мчались мимо них, увлекаемые потопом. Наконец вода пошла на убыль, и люди стали спускаться с гор. Но все деревья были снесены потопом, и, оставшись без топлива, люди погибали от холода.
      Когда ворон вернулся с морского дна и увидел, что рыбы лежат на суше, в горах и по речным берегам, то сказал им:
      "Оставайтесь здесь и превратитесь в камни". И рыбы превратились в камни. А когда он встречал спускающихся с гор людей, то говорил им также: "Превращайтесь в камни тут же на месте". И люди превращались в камни. Истребив таким образом весь людской род, ворон снова сотворил его из древесных листьев. Из того, что ворону пришлось создать заново нынешнее человечество из листьев, само собой вытекает, что он превратил в камни всех без исключения людей, переживших великий потоп. Вот почему до сих пор так много людей умирает осенью во время листопада: когда вянут и опадают цветы и листья, мы также, подобно им, расстаемся с жизнью.
      Тлинкиты, или колоши, как их называли русские, передают и другое предание о всемирном потопе, во время которого люди спаслись в большом плавучем ковчеге; когда вода пошла на убыль, ковчег разбился о скалу пополам, отчего произошло разделение языков. Тлинкиты - это одна половина всего населения, укрывшегося в ковчеге, а остальные народы - другая. Легенда эта, по-видимому, христианского происхождения так как содержит в себе смешение двух сказаний - о Ноевом ковчеге и о вавилонской башне.
      Индейское племя хайда, живущее на островах Королевы Шарлотты, хранит предание о том, что "когда-то в давние времена был великий потоп, от которого погибли все люди и животные, кроме одного лишь ворона. Но ворон тот не был обыкновенной птицей, а обладал в значительной степени, как и все другие животные в древнеиндейских сказаниях, человеческими свойствами. Свой убор из перьев, например, он мог по желанию снимать с себя и вновь надевать, как одежду. По одной версии предания, он был даже рожден от женщины, которая не имела мужа. Она сделала для ворона лук и стрелы. Когда ворон вырос, он этими стрелами убивал птиц, и из их шкурок мать сшила ему плащ или покрывало. Имя ворона было Не-кил-стлас. После потопа ворон нигде не мог найти ни товарища, ни подруги и стал очень тяготиться одиночеством. Наконец он достал на взморье гребенчатую раковину (Cardium nuttalli) и женился на ней, но и после того мысль о товарище все еще не покидала его. Скоро он услышал в раковине слабый крик, как у новорожденного ребенка; постепенно крик становился все громче, пока не показался младенец женского пола. Когда девочка со временем выросла, ворон взял ее себе в жены, и от них пошли все индейцы, заселившие страну".
      Индейцы, живущие в долине реки Томсон в Британской Колумбии, рассказывают о бывшем некогда великом потопе, наводнившем всю страну, за исключением вершин нескольких высочайших гор. Индейцы полагают, хотя и не вполне в том уверены, что потоп был вызван тремя братьями, по имени Коаклкал; они исходили всю страну из конца в конец, творя чудеса и превращая одни вещи в другие, пока сами не были превращены в камни. Но как бы то ни было, от потопа погибло все живое, за исключением степного волка и трех человек. Степной волк остался в живых потому, что обернулся поленом и в таком виде поплыл по воде, а люди спаслись в лодке, которую унесло течением к горам Нзукески. Впоследствии они вместе с лодкой были обращены в камни, и до сих пор их можно видеть сидящими все там же в виде камней.
      А волк, когда потоп миновал, остался лежать на сухом побережье поленом, образ которого он так ловко принял в нужный момент. Наконец он принял свое естественное обличье, стал оглядываться вокруг и увидел, что находится в долине реки Томсон. Он взял себе в жены деревья, и от этого союза произошли теперешние индейцы. До потопа в горах не было ни рек, ни озер и никакой рыбы. Когда же воды потопа стали спадать, то они оставили озера в горных пещерах, а реки потекли от них к морю. Поэтому-то мы теперь встречаем озера в горах, а в озерах находим рыбу. Таким образом, мы видим, что легенда томсонских индейцев была придумана, вероятно, для того, чтобы объяснить происхождение горных озер. Первобытный мыслитель полагал, что они появились как следствие великого потопа, во время спада воды, то есть так же, как те скопления воды, которые образуются на морском берегу после отлива в углублениях скал.
      Легенды о великом потопе имелись, по-видимому, и у индейских племен штата Вашингтон. Так, по словам индейцев из племени твана, живущих у бухты Педжетсунд, во время оно народ за свои грехи был наказан великим потопом, вся страна была залита водой, кроме одной горы. Люди сперва спасались в лодках у высочайшей вершины Олимпа, горной цепи в штате, а когда вода поднялась выше этой горы, они привязали свои лодки длинными веревками к самому высокому дереву. Но вода затопила и дерево. Тогда некоторые лодки оторвались от дерева и были унесены течением на запад. И теперь там еще живут потомки тех спасшихся в лодках людей - племя, говорящее на языке, сходном с тем, на котором говорит тванское племя. Вот почему это последнее теперь так малочисленно. Саму гору, к которой люди привязали тогда свои лодки, индейцы называют "прикрепой". В предании фигурирует еще голубь, вылетевший, чтобы посмотреть на погибших в потопе.
      Когда первые миссионеры появились среди племен спокана, сахаптина ("пронзенные носы") и кайузе, которые вместе с якима населяли восточную часть штата Вашингтон, то они нашли у этих индейцев туземное предание о великом потопе, от которого спасся на плоту только один человек со своей женой. Все эти три племени, равно как и "плоскоголовые" племена индейцев, имеют каждое свой "Арарат", на котором спасшиеся от потопа люди нашли прибежище.
      Сказание о великом потопе существует также у индейцев того же штата Вашингтон, говорящих на катламетском диалекте племени чину к. В некотором отношении это сказание сходно с алгонкинской легендой. Одной молодой девушке голубая сойка посоветовала выйти замуж за барса - охотника за лосями, да к тому же старейшину своего рода. Девушка послушалась, но по ошибке вышла замуж не за барса, а за бобра. Однажды, когда муж ее, бобр, возвращался с рыбной ловли, она вышла навстречу ему. Муж велел ей отнести домой пойманную им форель, но оказалось, что вместо форели он, передал ей ивовые ветви. С этих пор муж ей опротивел, и, бросив его, она в конце концов вышла замуж за барса, того самого, которого раньше избрала в мужья. Покинутый любимой женой, бобр плакал пять дней подряд, пока слезы его не затопили всю страну. Все жилища были залиты водой, и животные перебрались в лодки. Когда потоки воды поднялись почти до самого неба, животные, поразмыслив, решили достать земли со дна морского. Первым делом они обратились к голубой сойке. "Ну-ка, голубая сойка, нырни в воду!" - сказали они ей. Сойка нырнула, но не глубоко, и хвостик ее все время торчал из воды. После нее все животные пытались спуститься на дно. Сперва норка, а за ней выдра кинулись в воду, но вернулись назад, не достав дна. Дошла очередь до выхухоли. Она сказала: "Свяжите лодки вместе". Животные связали лодки вместе и поверх них положили доски. После этого выхухоль сбросила с себя шубку, пропела пять раз свою песню и недолго думая нырнула в воду и скрылась из глаз. Долго оставалась она под водой, но наконец вынырнула. Между тем наступило лето, вода пошла на убыль, лодки стали опускаться все ниже и ниже, пока не пристали к суше. Все животные выскочили из лодок, но при этом ударились хвостами о борт, и хвосты у всех отвалились. Вот почему у серого и черного медведя хвост до сих пор остается коротким. Но выдра, норка, выхухоль и барс вернулись в лодку, подобрали свои хвосты и прикрепили их к уцелевшим остаткам. Потому-то у этих животных сохранился нарядный хвост, хотя он и оторвался было во время потопа.
      В изложенном сказании очень мало говорится о людях, о том, как, собственно, они спаслись от потопа. Но рассказ относится, очевидно, к тому примитивному роду легенд, где вообще еще не проводится строгая грань между человеком и животным и где предполагается, что низшие создания думают, говорят и действуют, как люди, ни в чем им не уступая. Эта общность природы тех и других явно выражена в катламетском сказании, в эпизоде с браком между девушкой и бобром (а потом барсом); она отражается также и в одной детали:
      бобр описывается в виде человека с толстым брюхом. Таким образом, изложив, как животные сохранили свою жизнь во время потопа, рассказчик считает, вероятно, уже излишним объяснить также и то, как люди пережили тот же самый потоп.
      В Северной Америке легенды о великом потопе распространены не только среди индейских племен, но также и между эскимосами (гренландцами). В Оровигнараке, на Аляске, капитан Якобсен слышал эскимосское предание о том, что некогда огромное наводнение и одновременно с этим землетрясение быстро опустошили страну и только несколько человек успели спастись в лодках, сделанных из звериных шкур, на вершинах высочайших гор. Точно так же эскимосы, живущие по берегам залива Нортон, на Аляске, рассказывают, что в первые дни существования мира вся земля была залита потопом, кроме одной очень высокой горы в середине земли. Вода шла с моря и покрыла всю землю, одна лишь вершина той горы возвышалась над водой. Только немногие животные укрылись на горе и уцелели, да еще несколько человек еле спаслись, плывя в лодке и питаясь рыбой, пока не прекратился потоп. Когда вода схлынула и показались горы, люди высадились из лодки на этих высотах и понемногу стали спускаться, следуя за отступающей водой. Животные также сошли с горы, и скоро все их виды вновь расплодились по земле.
      Эскимосы-чиглит, живущие по берегам Северного Ледовитого океана от мыса Барроу на западе до мыса Батерс на востоке, говорят о великом потопе, вызванном сильным ветром. Эскимосы связали большой плот из лодок и, раскинув на нем шатер, поплыли по водной пустыне. Продрогшие от ледяного ветра, они прижимались друг к другу, чтобы как-нибудь согреться, а мимо них плыли по течению вырванные с корнями деревья. Наконец волшебник, по имени Ан-оджиум, что значит "сын совы", бросил свой лук в море, сказав: "Довольно, ветер, уймись!" Потом он бросил туда же свои серьги. Этого оказалось достаточным для того, чтобы потоп прекратился.
      "Центральные" эскимосы рассказывают, что давным-давно океан вдруг начал подниматься все выше и выше, пока не затопил всю землю. Даже горные вершины скрылись под водой, и льдины над ними неслись по течению. Когда потоп прекратился, глыбы льда сгрудились и образовали ледяные шапки, которыми с тех пор покрыты горные вершины. Рыбы, моллюски, тюлени и киты остались лежать на сухой земле, где и теперь еще можно видеть их раковины и кости. Одни эскимосы в то время утонули, а другие, перебравшиеся в лодки в начале потопа, спаслись.
      Автор книги о гренландцах Кранц пишет: "Почти все языческие народы знают кое-что о Ноев ом потопе. Первые миссионеры нашли и среди гренландцев наивные и поэтические предания, а именно: мир был когда-то уничтожен потопом, все люди, кроме одного человека, утонули; впрочем, некоторые были превращены в огненных духов. Единственный спасшийся от потопа человек ударил палкой о землю, и оттуда появилась женщина, их потомство заселило мир. В подтверждение того, что потоп залил всю землю, обитатели Гренландии указывают на множество раковин и остатки рыб, встречающихся внутри страны, где люди никогда не жили, а также на кости китов, найденные на одной высокой горе. Аналогичные доказательства слышал путешественник Холл от эскимосов, или иннуитов, среди которых он жил. Иннуит - имя, которым называют себя сами эскимосы, означает "народ", "люди". Он говорит: "У них есть предание о потопе, который они объясняют необычайно высоким морским приливом. Во время моей беседы с Тукулито о ее народе она как-то сказала мне: "Все иннуиты убеждены в том, что земля была некогда залита водой". На мой вопрос, на чем основано такое убеждение, она ответила: "Разве вы никогда не видели в горах, вдали от морей, камешки вроде ракушек и другие предметы, свойственные только морям?"
     
      Сказания о великом потопе в Африке.
      Странно, что легенды о всеобщем потопе, столь широко распространенные во всех частях света, в Африке едва ли существуют вообще. В самом деле, весьма сомнительно, чтобы на всем этом обширном материке было записано хотя бы одно подлинное туземное предание о великом потопе. Даже следы подобных преданий редко встречаются; в древнеегипетской литературе не обнаружено до сих пор ни одного такого следа. В Северной Гвинее, как утверждают, существует "предание о великом потопе, который некогда залил всю поверхность земли, но оно содержит в себе столько чудесного и фантастического, что не может быть признано тождественным с библейским преданием о том же событии". Так как сообщающий об этом факте миссионер не приводит никаких дальнейших подробностей, то мы не в состоянии судить, насколько это предание является оригинальным или насколько заимствованным от европейцев. Другой миссионер встретил указания на великий потоп в преданиях туземцев, живущих в низовьях Конго. "Солнце и луна встретились однажды, - говорят они, - причем солнце обдало луну грязью и таким образом несколько затмило ее свет; по этой-то причине часть луны время от времени остается в тени. Во время этой встречи на земле произошел потоп. Первобытные люди взяли палочки, которыми они едят кагу, и, приставив их к заду, превратились в обезьян. Нынешние человеческие поколения были созданы заново. По другой версии, мужчины при наступлении потопа превратились в обезьян, а женщины - в ящериц".
      Племя бапеди, принадлежащее к народу басуто, в Южной Африке, по слухам, имеет легенду о великом потопе, уничтожившем почти все человечество. Опытный миссионер Роберт Моффат делал тщетные попытки разыскать легенды о потопе среди южноафриканских туземцев; один из них, уверявший, что знает такую легенду со слов своих предков, был уличен в том, что перенял ее от миссионера Шмелена. "Подобного рода рассказы, - прибавляет Моффат, - услышанные впервые в миссии или от какого-нибудь набожного путешественника с течением времени настолько искажаются и пропитываются языческими представлениями, что становятся чрезвычайно похожими на туземные предания". Рассказав легенду о происхождении озера Дилоло в Анголе, где будто бы погибла целая деревня со всеми ее обитателями, курами и собаками, Ливингстон замечает: "Возможно, что это есть какой-то слабый отголосок предания о потопе, и замечательно, что он является единственным в этом роде, который мне пришлось услышать во всей стране". Мой друг, Джон Роско, человек с большим миссионерским опытом, проведший около 25 лет в тесном общении с туземцами Центральной Африки, в частности в протекторате Уганда, говорил мне, что он не нашел ни одной туземной легенды о потопе у племен, среди которых он жил.
      Предания о великом потопе были, однако, обнаружены немецкими авторами среди туземцев Восточной Африки, но оказались лишь вариациями библейского рассказа, который проник к ним благодаря христианскому, а может быть, и мусульманскому влиянию. Одно из таких преданий было записано германским чиновником у масаи. Вот оно.
      Тумбайнот был праведником, и бог его возлюбил. Жена его Найнанде родила ему трех сыновей: Ошомо, Бартимаро и Бармао. Когда умер брат его Ленгерни, то Тумбайнот, согласно обычаю племени, женился на вдове Нахаба-логунджа, которая получила это прозвище за свою высокую и узкую голову, что считается у масаи признаком особой красоты. Она также родила своему второму мужу трех сыновей, но после случившейся однажды вечером семейной ссоры по случаю ее отказа дать мужу молоко она покинула Тумбайнота и построила себе собственный дом, окружив его изгородью из колючего кустарника от нападения диких зверей. В те времена мир был густо населен, но люди не отличались благочестием, а, напротив, много грешили и не исполняли божеских заповедей. Однако при всем их дурном поведении от убийства они все же воздерживались. Но в один несчастный день случилось, что некий человек, по имени Намбиджа, ударил по голове другого, которого звали Суаге. Этого уже бог не мог стерпеть и потому решил истребить весь людской род. Один лишь благочестивый Тумбайнот был отличен милостью бога, который велел ему построить деревянный ковчег и перебраться туда с обеими своими женами, со всеми шестью сыновьями и их женами, а также взять с собой в ковчег животных всех пород. Когда все они укрылись в ковчеге и Тумбайнот сложил туда запас провизии, бог послал на землю проливной дождь, который длился так долго, что наступил великий потоп, все люди и животные утонули, кроме находившихся в ковчеге. Долго плыл ковчег по воде, и Тумбайнот с нетерпением ждал конца потопа, ибо запасы в ковчеге уже почти истощились. Наконец ливень прекратился. Томясь желанием узнать, не кончился ли потоп, Тумбайнот выпустил голубя из ковчега. Вечером голубь вернулся усталый, и при виде его Тумбайнот понял, что вода еще держится высоко и что птица не смогла найти себе место для отдыха. Спустя несколько дней он выпустил ястреба, причем предварительно прикрепил стрелу к перу его хвоста, рассчитывая что если ястреб опустится на падаль, то стрела, которую он потащит за собою по земле, как-нибудь выдернется из хвоста и воткнется в землю. И действительно, когда вечером ястреб вернулся в ковчег без стрелы и одного пера в хвосте, Тумбайнот понял, что птица наткнулась на падаль и что, стало быть, потоп ослабевает. Наконец вода совершенно спала, ковчег пристал к суше, и люди и животные высадились. Выйдя из ковчега, Тумбайнот увидел сразу четыре радуги, по одной на каждой стороне неба, и истолковал их как знамение того, что гнев божий миновал.
      Другую версию предания о потопе сообщил немецкий миссионер из той же местности. Он ознакомился с преданием в миссии Мкульве, на реке Саиси, или Момба, в 20 милях от того места, где она впадает в озеро Руква. Туземец, сообщивший ему предание, уверял, что перенял его от своего деда и настойчиво утверждал, что оно - подлинное туземное предание, а не заимствованное от иноземцев. Свидетельство было поддержано другим правдивым туземцем с той лишь разницей, что, по словам этого последнего, африканский Ной выпустил из ковчега не одного, а двух голубей. Предание это таково.
      Когда-то в старину реки разлились по земле. Бог сказал двум людям: "Садитесь на корабль, возьмите с собой семена всех растений и всяких животных по самцу и самке". Люди так и сделали. Потоп поднялся высоко и скрыл горы, а корабль продолжал плыть. Все животные и люди погибли. Когда вода стала спадать, человек сказал: "Надо посмотреть: может быть, вода еще держится" - и выпустил голубя, но голубь вернулся на корабль. Человек подождал и выпустил сокола, который не вернулся назад, потому что вода уже спала. Тогда люди высадились с корабля, выпустили всех животных и посеяли все семена.
     
      Географическое распределение сказаний о потопе.
      Предыдущий обзор преданий о потопе показывает, что сказания этого рода, назовем ли мы их легендами или мифами, широко распространены по всему свету. Прежде чем перейти к вопросу о взаимном отношении преданий друг к другу и о причине или, вернее, причинах их происхождения, небесполезно будет вкратце перечислить страны, в которых они обнаружены. Начнем с Азии. Здесь мы нашли образцы их в Вавилонии, Палестине, Сирии, Фригии, в древней и современной Индии, в Бирме, Кохинхине, на Малайском полуострове и на Камчатке. Мы видим, что предания о потопе сосредоточены преимущественно в Южной Азии и явно отсутствуют в Восточной, Центральной и Северной Азии. В особенности замечательно то, что ни китайцы, ни японцы, две великие культурные нации Восточной Азии, насколько мне известно, не сохранили в своей обширной и древней литературе ни одной народной легенды о великом потопе интересующего нас типа, то есть о таком всеобщем наводнении, от которого будто бы погибло все человечество или его значительная часть.
      В Европе предания о потопе местного происхождения встречаются гораздо реже, чем в Азии; они были известны в Древней Греции; имеются также сообщения о преданиях, найденных в Уэльсе, среди литовцев, трансильванских цыган и вогулов Восточной России. Исландская легенда о наводнении, причиненном кровью гигантов, едва ли соответствует разбираемому типу легенд.
      В Африке, включая Египет, туземные легенды о великом потопе, видимо, отсутствуют: ни об одном достоверном случае обнаружения таковых не имеется сведений.
      На Малайском архипелаге легенды о великом потопе существуют на больших островах: Суматре, Борнео и Целебесе, а из малых - на островах Ниас, Энгано, Церам, Роти и Флорес. Однотипные предания имеются у туземных племен Филиппинских островов и Формозы, а также у изолированно живущих обитателей Андаманских островов в Бенгальском заливе.
      В Новой Гвинее и в Австралии также существуют сказания о великом потопе; встречаются они также и на небольших островах, известных как Меланезия и образующих большую дугу, которая охватывает Новую Гвинею и Австралию с севера и востока.
      Еще далее к востоку предания о потопе широко распространены среди полинезийцев, составляющих население разбросанных в океане большей частью маленьких островов, от Гавайских на севере до Новой Зеландии на юге. В Микронезии легенда о потопе записана на островах Палау.
      Много преданий о потопе имеется в Южной, Центральной и Северной Америке, от Огненной Земли на юге до Аляски на севере, на обоих континентах от востока до запада; притом они существуют не только среди индейских племен, но и среди эскимосов, от Аляски на западе до Гренландии на востоке.
      Таково в общем географическое распределение легенд. Спрашивается, каково их взаимное отношение друг к другу? Находятся ли они все в генетической связи между собою или же возникли самостоятельно в различных частях земного шара? В прежнее время исследователи под влиянием библейской традиции склонны были отождествлять легенды о великом потопе, где бы таковые ни были обнаружены, с библейским преданием о Ноевом потопе, полагая, что все такие легенды являются более или менее испорченными и апокрифическими версиями того единственного, достоверного и подлинного рассказа о великой катастрофе, который изложен в книге Бытие. В настоящее время такой взгляд должен быть отвергнут. Конечно, следует учесть все многочисленные искажения и разнообразные видоизменения, которые неизбежно должно было претерпеть на протяжении бесчисленных веков устное предание, переходя от поколения к поколению и из одной страны в другую. Но все же в этих различных, зачастую столь причудливых, ребяческих и забавных сказаниях о великом потопе трудно усмотреть человеческие копии одного общего божественного оригинала. В особенности это является невозможным в настоящее время, когда новейшими исследованиями доказано, что библейский, так называемый божественный, оригинал на самом деле вовсе не оригинал, а сравнительно поздняя копия гораздо более древней вавилонской или, правильнее, шумерской легенды. Ни один христианский апологет не станет, конечно, рассматривать вавилонское предание с его ярко выраженной политической окраской как результат божественного откровения. Но если теория божественного вдохновения неприменима к оригиналу, то каким образом она может объяснить происхождение копии?
      Отвергая поэтому теорию божественного откровения или внушения, как несовместимую с установленными фактами, мы должны рассмотреть, не является ли вавилонская (или шумерская) легенда, несомненно самая древняя из легенд о потопе, единственной, от которой произошли все остальные. На этот вопрос едва ли можно дать положительный ответ, так как вообще в подобных случаях доказательства невозможны, тот или иной взгляд вырабатывается лишь в результате рассмотрения множества гипотез, которые различными людьми неодинаково расцениваются. Можно, разумеется, разложить все предания на их составные элементы, классифицировать эти последние, подсчитать в каждой легенде число элементов, общих с другими версиями, и по их количеству судить о том, в какой мере данная легенда является производной или оригинальной. Такую работу фактически проделал один из моих предшественников в данной области исследования, но я не собираюсь следовать его примеру: читатели с математическим или статистическим складом ума могут либо обратиться к его труду, либо сами произвести необходимые вычисления на основании данных, приведенных мною на предыдущих страницах. Со своей стороны, я ограничусь изложением общего вывода, к которому я пришел, предоставляя читателю принять его целиком, отвергнуть или внести те или иные коррективы, пользуясь собранным мной материалом. Итак, оставляя в стороне еврейскую легенду, которая, несомненно, произошла от вавилонской, а также те новейшие версии, которые носят явные следы позднейшего миссионерского или вообще христианского влияния, я полагаю, что у нас нет никаких твердых оснований выводить какую бы то ни было легенду о потопе от вавилонского оригинала. Правда, некоторые авторитетные ученые утверждали, что и древнегреческая и древнеиндийская легенды произошли от вавилонской. Может быть, они и правы, но я все же думаю, что имеющиеся во всех этих трех легендах черты сходства еще недостаточны для оправдания гипотезы об их тождественном происхождении. Не подлежит сомнению, что в последние века до новой эры греки ознакомились как с вавилонской, так и с еврейской версиями легенды о потопе, но их собственные предания этого рода восходят к гораздо более раннему времени, чем эпоха завоеваний Александра Македонского, которая впервые открыла западным ученым сокровищницу знаний Востока. Эти же наиболее древние образцы греческих преданий не носят никаких признаков заимствования из азиатских источников. Например, в легенде о Девкалионе, наиболее близкой к вавилонской, только сам Девкалион с женой спаслись от потопа, а когда потоп прекратился, они оба были вынуждены вновь сотворить человечество чудесным образом из камней, причем решительно ничего не говорится о возрождении животного мира, который, надо думать, также погиб от наводнения. Совершенно иначе обстоит дело в вавилонской и еврейской легендах, где авторы не преминули позаботиться о естественном продолжении рода после потопа не только в отношении людей, но и животных и указывают на принятие в ковчег достаточного числа пассажиров из среды тех и других.
      Подобным образом сравнение древнеиндийской версии с вавилонской обнаруживает некоторые глубокие противоречия между ними. Чудесная рыба, играющая столь выдающуюся роль во всех древнеиндийских версиях, не имеет никакой очевидной аналогии с вавилонской. Некоторые ученые делают остроумную догадку, что воплощенное в образе рыбы божество, предупреждающее Ману о предстоящем потопе в индийской легенде, есть дубликат Эа - бога, который делает такое же сообщение Утнапиштиму в вавилонской легенде, и что Эа был, несомненно, морским божеством, которое, согласно представлениям вавилонян, изображалось в виде получеловека, полурыбы. Если бы удалось доказать существование подобной аналогии, то этим, конечно, было бы создано связующее звено между обеими легендами. С другой стороны, в древнейшей индийской версии сказания о потопе, содержащейся в Satapatha Brahmana, Ману является единственным лицом, спасшимся от великого потопа, так что после катастрофы понадобилось создать чудесным образом женщину из жертвоприношения Ману (масла, кислого молока, сыворотки и творога), для того чтобы он мог воссоздать человеческий род. Только в позднейших версиях этого сказания Ману берет с собой в ковчег много животных и растений, но даже и здесь ни одним словом не упоминается о том, что мудрец спас свою жену и детей, тогда как его окружает в ковчеге толпа друзей, тоже мудрецов, которых он спас от гибели. Такое упущение свидетельствует не только о недостатке семейных привязанностей у Ману, но и о крайнем его легкомыслии, в противоположность предусмотрительному герою вавилонской легенды, который при столь же печальных обстоятельствах мог по крайней мере утешаться тем, что, плывя по бурным волнам, находится в кругу родной семьи, и знал, что по прекращении потопа они все вместе смогут естественным путем обеспечить продолжение человеческого рода. Не сказывается ли в этом любопытном расхождении обеих легенд контраст между трезвым благоразумием семитического ума и мечтательным аскетизмом индийского?
      Итак, вообще говоря, мы имеем мало данных для доказательства того, что индийская и греческая легенды о потопе произошли от вавилонской. Если мы вспомним, что вавилоняне, насколько нам известно, не смогли распространить свое предание среди египтян, с которыми они в течение ряда веков находились в непосредственных сношениях, то надо ли удивляться тому, что предание это не проникло в более далекие страны - Грецию и Индию, с которыми до появления Александра Македонского вавилоняне мало сталкивались? В более позднюю эпоху через посредство христианской литературы вавилонское сказание обошло весь мир и встретило отголосок в легендах различных народов: под пальмами коралловых островов, в индейских вигвамах и среди снегов полярных стран;
      но само по себе, помимо христианского либо мусульманского влияния, оно едва переступило границы своей собственной родины и смежных с ней семитических стран.
      Если мы обратимся к другим рассмотренным нами легендам о потопе и станем здесь искать следы происхождения их от общего источника и, стало быть, распространения из одного и того же центра, то нас должны немало поразить очевидные признаки подобного родства в серии алгонкинских преданий Северной Америки. Многочисленные легенды, записанные среди различных индейских племен этой широко распространенной ветви, обнаруживают столь близкое сходство, что их нельзя рассматривать иначе как различные варианты одного и того же предания. Возникает только вопрос, как нужно отнестись в первоначальной легенде к эпизоду с разными животными, ныряющими в воду, чтобы достать землю: надо ли признать его туземным, или же он отражает рассказ о выпущенных поем птицах в библейской легенде, занесенной белыми к индейцам? Этот вопрос остается открытым.
      Далее мы видим, что, по мнению Гумбольдта, могут быть прослежены общие черты в легендах о потопе у индейцев, живущих по берегам реки Ориноко; по мнению Вильяма Эллиса, такое же сходство свойственно полинезийским легендам. Надо полагать, что и здесь и там предания распространялись из местных центров, то есть, другими словами, представляют вариации одного общего оригинала.
      Тем не менее, допуская, что в ряде случаев имело место распространение легенды из общего центра к периферии, следует признать, что есть легенды о потопе вполне самобытные по своему происхождению.
     
      Происхождение сказаний о великом потопе.
      Мы еще не получили ответа на вопрос о причине возникновения преданий о потопе. Каким образом у людей повсюду сложилась уверенность в том, что некогда, в то или иное время, земля, или по крайней мере вся обитаемая ее часть, была затоплена великим наводнением, от которого погиб почти весь человеческий род? На этот вопрос раньше отвечали, что подобная катастрофа в действительности имела место, что подробное и подлинное описание ее содержится в книге Бытие и что множество столь распространенных среди людей легенд о великом потопе представляет собой не что иное, как более или менее несовершенное, смутное и искажающее факты воспоминание о том страшном катаклизме. В доказательство такого мнения принято было ссылаться на морские раковины и ископаемые, которые будто бы были отложены в пустынях и на горных вершинах отступающими водами Ноева потопа. Еще Тертуллиан ссылался на морские раковины, встречающиеся в горах, в подтверждение того, что земля будто бы была когда-то залита водой, хотя он и не связывал этот факт именно с библейским потопом. Во время строительных работ в 1517 г. в городе Вероне было найдено множество странных окаменелостей; это послужило поводом к различным догадкам, в которых далеко не последнее место отводилось, конечно, Ною и его ковчегу. Тертуллиан Квинт Септимин Флоренс (около 160 - после 220) - один из ранних христианских апологетов. Нашелся, однако, человек, выступивший с критикой подобных мнений: итальянский натурфилософ Фракасторо нашел в себе достаточно смелости, чтобы указать на несообразности популярной гипотезы. Фракасторо Джироламо (1478-1553) - итальянский ученый, врач, астроном и поэт. "То наводнение, - говорил он, - было слишком кратковременным, и главной причиной его был разлив рек. Если бы оно унесло раковины на далекое расстояние, то они остались бы на поверхности земли, а не оказались бы зарытыми в горах на большой глубине". Здравые рассуждения итальянца положили бы навсегда конец этому спору, если бы не выступили на сцену человеческие страсти. К концу XVII в. проблемы геологии усердно дебатировались целой армией богословов Италии, Германии, Франции и Англии которые только запутали вопрос и внесли в умы еще большую сумятицу. "С этих пор люди, не соглашавшиеся с тем положением, что все морские органические остатки свидетельствуют о библейском потопе, навлекали не себя подозрение в отрицании всего священного писания в целом. Со времени Фракасторо едва ли был сделан хотя бы один шаг вперед в смысле разработки здравых теорий, так как более ста лет было потеряно на опровержение теории, рассматривающей ископаемые остатки организмов как некую "игру природы", а после того прошло еще полтораста лет, прежде чем рухнула гипотеза о том, что все ископаемые организмы были погребены в твердых пластах в результате Ноева потопа. Никогда еще ни в какой научной дисциплине теоретическая ошибка так не противоречила точным наблюдениям и систематической классификации фактов. Быстрый прогресс геологии в новейшее время оказался возможным главным образом благодаря тщательному определению последовательности залегания минеральных масс путем изучения содержащихся в них различных органических остатков и регулярности их наслоения. Старая теория потопа (дилювиализм) (от лат. diluvium - "потоп") привела ее приверженцев к смешению всех без различия пластов и относила все явления к одной и той же причине и к одному и тому же короткому периоду времени, а не к совокупности различных причин, действовавших на протяжении длинного ряда эпох. Они видели явления такими, какими хотели их видеть, в одних случаях искажая факты, в других случаях выводя ложные заключения из правильных данных. Короче говоря, история геологии с конца XVII в. до конца XVIII в. есть история неустанной и ожесточенной борьбы новейшей мысли против учений, санкционированных слепой верой многих поколений, опиравшихся на авторитет священного писания".
      Заблуждение, заклейменное Ч. Лайелем в таких выражениях, умирало медленно. Лайель Чарлз (1797-1875) - знаменитый английский геолог; в 1830-1833 гг.
      выпустил в свет свой капитальный труд "Основные начала геологии или новейшие изменения Земли и ее обитателей", давший науке новое направление. Еще менее ста лет тому назад В. Буклэнд, назначенный профессором геологии в Оксфорде, в своей вступительной речи уверял своих слушателей, что "великий факт всемирного потопа в не столь отдаленную от нас эпоху доказан такими вескими и неопровержимыми аргументами, что если бы мы даже ничего не знали о нем из священного писания или другого источника, то сама геология вынуждена была бы призвать на помощь подобную катастрофу для объяснения дилювиальных явлений". Уже в наше время другой выдающийся геолог писал следующее: "Я уже давно пришел к заключению, что для того, чтобы понять рассказ, содержащийся в 7-й и 8-й главах книги Бытие, необходимо предположить, что он взят автором этой книги из какого-нибудь современного ему дневника или записок очевидца. Даты подъема и спада воды, упоминание об измерениях глубины воды над горными вершинами при достижении ею максимального уровня и некоторые другие детали, а также вообще весь тон рассказа, на мой взгляд, вызывают именно такое предположение; такое предположение в то же время устраняет все трудности толкования, которые приходится постоянно ощущать". Но если библейское предание о потопе есть записки современника-очевидца, то как в таком случае объяснить содержащиеся в нем разительные противоречия по вопросу о продолжительности потопа и числе принятых в ковчег животных. Такой взгляд не только не разрешает всех этих противоречий рассказа, но, напротив, делает их совершенно необъяснимыми вне предположения - обидного и незаслуженного - о лживости рассказчика или об отсутствии у него всякого здравого смысла.
      Мы не будем долго останавливаться на другом объяснении преданий о потопе, которое в последние годы пользовалось немалым успехом в Германии. По этой теории, предание о потопе в действительности не имеет никакого отношения ни к воде, ни к ковчегу, а представляет собою миф, в котором выступает солнце, луна, звезды либо все вместе; ученые, сделавшие это удивительное открытие, согласны между собою лишь постольку, поскольку все они отвергают общепринятое "земное" толкование; но они совершенно расходятся друг с другом по всем отдельным пунктам своей "небесной" теории. Одни утверждают, что ковчег - это солнце; другие говорят, что он есть луна, что смола, которой он был обмазан, - символическое обозначение лунного затмения, а под тремя ярусами ковчега нужно подразумевать фазы луны. В новейшее время нашелся один приверженец лунной теории, который старается примирить все противоречия, отправляя всех людей пассажирами на луну, а животных размещая на звездах. Обсуждать серьезно все эти ученые нелепости - значит оказывать им слишком много чести. Я привел эти забавные теории с единственной целью несколько оживить длинный и скучный разбор различных мнений по настоящему серьезному вопросу.
      Но если мы отбросим в сторону подобные досужие фантазии, для нас все же останется нерешенным вопрос о происхождении дилювиальных преданий. Содержат ли они в себе правду или вымысел? Имел ли место в действительности потоп, как об этом упорно говорят легенды, или его вовсе не было?
      На этот вопрос мы можем с достаточной уверенностью ответить, что, поскольку в них говорится о потопе, который залил весь мир, затопил даже высочайшие горы и погубил почти всех людей и животных, рассказы эти вымышлены. Ибо, если верить авторитетам новейшей геологии, земля не испытала ни одного такого катаклизма с тех пор, как на ней живут люди. Совершенно другой вопрос - существовал ли некогда, как думают некоторые ученые, сплошной океан, покрывавший всю поверхность нашей планеты задолго до появления на ней человека. Лейбниц, например, представлял себе землю в ее первоначальном виде "как раскаленную светящуюся массу, которая с самого начала ее образования постоянно подвергалась охлаждению. Когда наружная кора настолько охладилась, что пары стали сгущаться, они опустились и образовался сплошной океан, покрывший высочайшие горы и окруживший весь земной шар". Подобная теория образования сплошного первичного океана вследствие конденсации водяного пара по мере постепенного охлаждения расплавленной массы нашей планеты вытекает почти неизбежно из известной "небулярной гипотезы" о происхождении звездного мира, которая первоначально была выдвинута Кантом, а потом развита Лапласом. Ламарк также "был глубоко проникнут убеждением, господствовавшим среди старых естествоиспытателей, что первичный океан покрывал весь земной шар долгое время после того, как появились живые существа". Но все такие умозрения, даже если допустить, что они могли прийти в голову первобытному человеку, не следует смешивать с преданиями о потопе, уничтожившем большинство человеческого рода; эти предания предполагают существование человека на земле и не могут, стало быть, относиться к эпохе, предшествующей плейстоценовому периоду.
      Но хотя сказания о подобных страшных катаклизмах почти несомненно являются легендарными, все же вполне возможно и даже вероятно, что многие из них под мифической оболочкой содержат зерно истины. Возможно, что они скрывают в себе воспоминания о наводнениях, которые действительно произошли в отдельных местах, но, передаваемые народной памятью из поколения в поколение, приняли со временем грандиозные размеры мировых катастроф. Летописи минувших веков изобилуют описаниями великих потопов, распространявших ужас повсюду. Было бы, конечно, странно, если бы воспоминание о таких событиях, пережитых тем или иным поколением, не сохранялось надолго у его потомков. Чтобы не искать далеко примеров таких опустошительных наводнений, укажем хотя бы на соседнюю Голландию, которая подвергалась им неоднократно. В XIII в. "низменности вдоль острова Фли (Vlie), часто находившиеся под угрозой наводнения, были наконец поглощены волнами. Немецкое море прорвалось во внутреннее озеро Флево, обратив его в бурный залив Зюдерзее, причем оказались окруженными водой тысячи фрисландских деревень со всем их населением. Родственные связи оказались нарушенными. Из-за этого страшного наводнения страна перестала представлять собой политическое и географическое целое. Голландцы были отрезаны от родственного им населения на востоке таким же опасным морем, какое отделяет их от англо-саксонских братьев в Британии". В начале XVI в. северный шторм погнал морские волны на низменный берег нидерландской провинции Зеландии быстрее, чем они могли найти себе выход через Па-де-Кале. Плотины Южного Бевеланда были прорваны, и море затопило страну. Сотни деревень были уничтожены, и полоса земли, оторванная от провинции, была погребена под волнами. Южный Бевеланд превратился в остров, и пролив, отделяющий его от материка, получил с тех пор название "потонувшей земли".
      В этих, как и в других, случаях наводнения, размывшие значительные пространства Голландии, были вызваны не проливными дождями, а повышением уровня морской воды. Следует принять во внимание, что и во многих преданиях потоп также объясняется как результат вторжения моря, а не выпадения дождя. На такую именно причину происхождения потопа указывают туземцы островов Ниас, Энгано, Роти, Формоза, Таити, Гавайи, Ракаханга и группы Палау, а также индейские племена по всему западному берегу Америки, от Огненной Земли на юге до Аляски на севере, и, наконец, эскимосы на побережье Ледовитого океана. Широкое распространение дилювиальных преданий по берегам и островам Тихого океана весьма показательно, так как в этом океане время от времени происходят землетрясения, в результате которых часто затоплялись те самые побережья и острова, где зародились сказания о великом потопе, причиненном повышением уровня моря. Поэтому мы не только имеем право, но даже обязаны объяснить происхождение по крайней мере некоторых из этих сказаний фактически происходившими наводнениями. По всей вероятности, в данном случае мы имеем дело не со случайной, а с причинной связью между обоими явлениями.
      Вполне естественно, что в тех приморских странах, где землетрясения обыкновенно сопровождаются либо завершаются разливом моря, туземцы при первом сотрясении почвы ищут убежище на высотах, где им не будут угрожать яростные волны. Мы уже видели, что арауканские индейцы в Чили, имеющие свое предание о великом потопе и боящиеся повторения этого бедствия, бегут в горы при первом сильном толчке во время землетрясения. Мы, кроме того, видели, что обитатели островов Фиджи, у которых также существует подобное предание, имели обычай держать наготове лодки на случай нового наводнения. Принимая во внимание все факты этого рода, мы легко согласимся с тем объяснением, которое известный американский этнолог Горацио Хейл (Hale) дает фиджийской легенде о потопе. Комментируя полученное им сообщение о только что упомянутом обычае фиджийцев, он говорит следующее: "Сообщение это, подтверждаемое рассказами других лиц в тех же выражениях, побудило меня расследовать, не представляет ли прошлая жизнь этих островов каких-либо фактов, которые могли бы послужить основанием для возникновения этого предания и описанного обычая. 7 ноября 1837 г. по всему Тихому океану с востока на запад прокатилась огромная волна, которая, начавшись одновременно с сотрясением почвы в Чили, достигла далеких Бониновых островов. На Сандвичевых островах, по словам Джарвиса (см. его "Историю", с. 21), вода поднялась на восточном берегу на 20 футов выше максимума прилива, затопила низменности, смела несколько деревень и погубила много людей. Подобные наводнения острова испытывали неоднократно. Если допустить (а в этом нет ничего невероятного), что когда-то за последние три или четыре тысячелетия какая-нибудь волна, вдвое более высокая, пронеслась через океан и обрушилась на острова Фиджи, то она должна была затопить всю наносную равнину на восточном берегу Вити-Леву, самого населенного из всей этой группы островов. При этом, без сомнения, должно было погибнуть множество людей; часть жителей могла спастись на лодках, и так как гористый остров Мбенга находится по соседству с этой местностью, то естественно, что именно здесь многие могли найти себе убежище".
      Очевидно, что такое же объяснение можно применить и к другим легендам о потопе, записанным на островах Тихого океана, потому что все эти острова, по-видимому, подобным же образом страдали от действия огромных морских волн в связи с землетрясениями. При настоящем состоянии наших знаний следует пока предпочесть взгляд выдающегося американского этнолога теории известного немецкого этнолога, рассматривающего все такие полинезийские предания как солнечные, лунные и звездные мифы.
      Если некоторые предания о потопе, вызванном повышением уровня воды в море, могут иметь под собой историческую почву, то почему нельзя предположить, что и другие предания о потопе, вызванном проливным дождем, точно так же не лишены фактического основания? Здесь, в Англии, живя в равнинной части страны, мы были свидетелями местных наводнении, обусловленных именно такой причиной. Всего лишь несколько лет тому назад, например, обширное пространство графства Норфолк вместе с городом Норвич оказалось залитым водой вследствие сильного ливня. По той же причине произошло недавно наводнение в низменных кварталах Парижа, вызвавшее тревогу и смятение не только среди жителей, но и всех вообще друзей этой прекраснейшей в мире столицы. Нетрудно понять, как среди невежественного и неграмотного населения с крайне ограниченным кругозором воспоминание о подобной катастрофе, переходя в виде устного предания от поколения к поколению, в конце концов разрастается в легенду о всеобщем потопе, от которого удалось так или иначе спасти свою жизнь лишь небольшой горстке счастливцев. Да и европейский поселенец или путешественник, ознакомившись, со слов дикарей, с преданием о чисто местном наводнении с большим числом человеческих жертв, способен невольно преувеличить событие до необычайных размеров и истолковать его в духе Ноева потопа, о котором он слышал с самого детства.
      Некоторые исследователи предлагали объяснить вавилонское и еврейское предания о великом потопе теми наводнениями, которым ежегодно подвергается нижняя долина Евфрата и Тигра вследствие местных проливных дождей и таяния снегов в горах Армении. "Основанием для этой легенды, - говорит один автор, - послужили ежегодные наводнения во время дождливого и ветреного сезона, продолжающегося в Вавилонии несколько месяцев, в течение которых целые округа в долине Евфрата затапливаются водой. Дожди и ветры причиняли огромные опустошения до тех пор, пока усовершенствованная система каналов не урегулировала разлив Евфрата и Тигра; с тех пор то, что раньше было проклятием для страны, превратилось в благо и повлекло за собой то изумительное плодородие, которым так славится Вавилония. Еврейское предание вызвано воспоминанием об одном особенно разрушительном периоде времени, оставившем глубокое впечатление; сравнение с аналогичной легендой, найденной на глиняных табличках в библиотеке Ашурбанипала, подтверждает эту гипотезу о местном происхождении легенды".
      По этой гипотезе, великий потоп был вызван необычайным ливнем и снегом. Это был лишь из ряда вон выходящий случай обыкновенного явления; огромные опустошения, произведенные им на большом пространстве долины, оставили неизгладимое впечатление в памяти переживших катастрофу людей и их потомства. В пользу такого взгляда говорит тот факт, что как вавилонское предание, так и древнейшая форма еврейского предания указывают на проливной дождь как на единственную причину наводнения.
      Подтверждением такой гипотезы служит то, что и в настоящее время страна эта под действием тех же естественных причин ежегодно подвергается опасности наводнения. Когда Лофтус, впервые произведший раскопки на месте древнего города Эрех, 5 мая 1849 г. прибыл в Багдад, он застал здесь население в паническом страхе. Вследствие быстрого таяния снегов в Курдских горах и необычайно большого переброса воды из Евфрата через канал Сеглавия вода в Тигре поднялась в ту весну на 5 футов выше максимального уровня в обычные годы. Подъем воды превзошел даже уровень 1831 г., когда река опрокинула городские стены и в одну ночь разрушила не менее 7 тыс. домов, в то время как свирепствовавшая кругом чума производила страшное опустошение среди населения. За несколько дней до прибытия английского отряда турецкий паша Багдада собрал все население, до одного человека, и велел ему для предотвращения опасности построить вокруг городских стен прочную и высокую насыпь; чтобы земля не осыпалась, она была снаружи укреплена щитами из плетеного камыша. Внутренняя часть города была таким образом защищена от воды, которая все же просачивалась через рыхлую наносную почву и проникла на несколько футов глубины в погреба. За стенами города вода поднялась на 2 фута выше берега. Со стороны реки преградой для наводнения служили только дома, частью очень старые и ветхие. Момент был критический. Люди днем и ночью сторожили ограждения. Если бы где-нибудь плотина или укрепление не выдержали, то Багдад был бы целиком снесен водою. К счастью, они устояли против напора воды, наводнение постепенно пошло на убыль. Страна на многие мили вокруг лежала под водой, и за пределами плотины не было никакой возможности сообщаться иначе как на лодках, из которых были сооружены паромы. Город на время превратился в остров среди обширного внутреннего моря. Прошел целый месяц, прежде чем жители смогли верхом выезжать из города. Испарения от застоявшейся воды послужили причиной появления малярии, принявшей такие размеры, что из населения в 70 тыс. человек не менее 12 тыс. погибло от лихорадки.
      Если наводнения, вызываемые таянием снегов в горах Армении, еще и сейчас являются угрозой существованию городов в речной долине, то следует допустить, что такую же угрозу они представляли и в древности. А в таком случае вавилонское предание о гибели города Шуруппак от наводнения, пожалуй, имеет под собою фактическое основание. Правда, город этот был уничтожен окончательно, по-видимому, пожаром, а не водой; но ничто не мешает нам предположить, что он еще раньше погиб от наводнения, а потом был вновь отстроен.
      Итак, мы имеем полное основание предполагать, что некоторые, а может быть и многие, дилювиальные предания представляют собой не что иное, как преувеличенные описания наводнений, которые фактически имели место в результате проливного дождя, действия морских волн во время землетрясения или в силу других причин. Поэтому все подобные предания нужно отнести частью к категории легенд, частью к категории мифов: поскольку предание отражает воспоминание о действительно случившемся наводнении, оно может быть названо легендарным; поскольку же оно описывает всеобщий потоп, которого в действительности никогда не было, оно может быть названо мифическим. В нашем обзоре преданий о потопе есть несколько сказаний чисто мифических, то есть содержащих описание наводнений, на самом деле никогда не существовавших. Таковы, например, сказания самофракийское и фессалийское которые греки связывали с именами Дардана и Девкалиона. Самофракийское сказание есть, вероятно, не что иное, как ложный вывод из данных физической географии, относящихся к Черному морю и его обоим выходам - Босфору и Дарданеллам; фессалийское сказание, надо думать, есть опять-таки ложный вывод из данных физической географии, относящихся к окруженному горным кольцом фессалийскому бассейну и его выходу - Темпейскому ущелью. Сказания эти, стало быть, не легендарные, а чисто мифические, ибо описывают катастрофы, каких на самом деле никогда не было. Они относятся к той категории мифических рассказов, которые мы вместе с Эдуардом Тайлором можем назвать мифами наблюдения, так как они вызваны ложным истолкованием верных наблюдений явлений природы.
      Другая группа дилювиальных преданий, примеры которых мы приводили, также принадлежит к разряду мифов наблюдения. Таковы сказания о великом потопе, основанные на нахождении морских ископаемых в горах и в других местах, отдаленных от моря. Предания этого рода существуют, как мы видели, у монголов, туземцев Целебеса, говорящих на диалекте баре, обитателей острова Таити, эскимосов и гренландцев. Будучи основаны на неверном предположении, будто бы море поднялось некогда выше тех гор, где теперь встречаются ископаемые, предания эти являются неправильными выводами, или мифами наблюдения; но если бы те же предания исходили из той гипотезы, что эти высоты некогда находились ниже уровня воды в океане, то они являлись бы правильными выводами, предвосхищающими выводы современной науки.
      Поскольку имеются основания предполагать, что многие предания о потопе, рассеянные по всему миру, обусловлены воспоминаниями о действительно происшедших катастрофах, постольку происхождение всех таких преданий должно быть отнесено к периоду времени, обнимающему, самое большее, несколько последних тысячелетий. С другой стороны, везде, где предания описывают грандиозные изменения поверхности земного шара, которые совершались в более или менее отдаленные геологические эпохи, мы имеем перед собой не записи современников-очевидцев, а умозрения мыслителей значительно более поздних времен. По сравнению с созданными природой величественными чертами земного лика человек есть создание вчерашнего дня, и его воспоминания не идут далее сновидений минувшей ночи.