Неделя кончилась. Утром, так ни на что и не решившись, Майкл перешел реку по Вестминстерскому мосту и побрел по улицам Сэрри-Сайд. Он не знал этих мест, идти было интересно. Вспомнил, что тут жили когда-то Бикеты; Бикеты, которым не везло здесь, не повезло, как видно, и в Австралии. Нет конца этим гнусным улицам! Вот откуда выходят все Бикеты. Захватить их побольше, пораньше, захватить, пока они еще не стали Бикетами, еще годятся для работы на земле; дать им случай заработать, дать им воздух, солнце - дать им возможность проявить себя! Безобразные дома, безобразные лавки, безобразные трактиры! Нет, не годится. Нечего впутывать в дело красоту. В палате на красоту не реагируют. Там реагируют только на вполне понятные эмоции - "англосаксонская раса", "патриотизм", "империя", "моральная выдержка" - не отступать от штампов! Он постоял перед зданием школы, послушал монотонное гудение урока. Англичан с их мужеством, терпением, чувством юмора загнать в эти гнусные улицы!
      Внезапно его потянуло за город. Мотоцикл! С тех пор как его избрали в парламент, он ни разу не пользовался этой машиной, грозившей растрясти все его достоинство. Но сейчас он решил извлечь мотоцикл и прокатиться: быть может, от тряски у него созреет решение!
      Он вернулся домой и не застал Флер. Завтрак не был заказан. Майкл поел ветчины и в два часа отправился в путь.
      С грохотом проскочил он Чизик, Слау, Мейденхед; переехал через реку и запыхтел к Рэдингу. У Кэвершема опять переехал мост и покатил на Пэнгборн. На береговой дорожке он прислонил мотоцикл к кустам и сел покурить. День был безветренный. Между стволами тополей виднелась серая гладь реки; на ивах уже появились сережки. Он сорвал ветку и прочистил ею трубку. Тряска пошла ему на пользу: мозг его стал работать. Война! Тогда он не знал колебаний; впрочем, тогда он не знал Флер. А теперь, решая этот вопрос: "ехать - не ехать", Майкл, казалось, провидел свою будущую семейную жизнь. Решение, которое он примет, повлияет, может быть, на следующие пятьдесят лет жизни. Взяться за плуг и по первому же требованию отступиться! Можно пахать в сумерках, криво; но лучше слабый свет, чем полный мрак, лучше кривая борозда, чем никакой. Он не знает пути лучше фоггартизма, он должен за него держаться! Будущее Англии! Где-то неподалеку захихикал дрозд. Вот именно! Но, как говорит Блайт, нужно привыкать к насмешкам. Конечно, если Флер хочет, чтобы он остался в парламенте, - а она хочет этого, - она поймет, что он не должен отступать от намеченной программы, как бы это ни забавляло дроздов. Она не захочет, чтобы он стал безличным флюгером. Ведь как-никак она его жена, с его карьерой связана и ее собственная.
      Он смотрел на дым от своей трубки, на серые, нависшие облака, на белых коров за рекой, на рыболова. Он крутил сорванную ветку, любовался желтовато-серыми бархатными сережками. Ему стало наконец спокойнее, но было очень грустно. Что сделать для Флер? На этой реке - так близко отсюда - он ухаживал за ней. А теперь вот на какой риф наткнулись. Что ж, ей решать, затонет их лодка или нет. И вдруг ему захотелось поговорить со "Старым Форсайтом"...
      Когда послышалось фырканье мотоцикла, Сомс как раз собирался повесить картину Фреда Уокера, которую он купил в магазине возле конторы "Сэтлуайт и Старк", тем отметив конец треволнений, связанных с процессом, и удовлетворив свою тоску по английской школе. Фред Уокер! Конечно, он устарел; сколько школ возникло после него и Мэйсона. Но они, как старые скрипки, сохраняют тон; они редки и всегда будут в цене. Сняв со стены Курбэ, раннего и еще незрелого. Сомс стоял без пиджака, держа в руке моток проволоки, когда вошел Майкл.
      - Откуда вы появились? - удивился он.
      - Я проезжал мимо, сэр, на моем старом мотоцикле. Вижу, вы сдержали слово насчет английской школы.
      Сомс прикрепил проволоку к картине.
      - Я не успокоюсь, - сказал он, - пока не приобрету Крома-старшего - лучшего из английских пейзажистов.
      - Кажется, это большая редкость, сэр?
      - Вот потому-то он мне и нужен.
      Закручивая проволоку. Сомс не заметил улыбки Майкла, словно говорившей: "Потому-то вы и считаете его лучшим". Искоса поглядывая на него. Сомс вспомнил, как он появился здесь летом, в воскресенье, после того как в первый раз увидел Флер в галерее на Корк-стрит. Неужели с тех пор прошло только четыре года? Молодой человек оказался лучше, чем можно было ожидать; и сильно возмужал, остепенился; в общем, если сделать скидку на его воспитание и войну, симпатичный молодой человек. И вдруг он заметил, что Майкл тоже за ним следит. Должно быть, ему что-нибудь нужно - зря бы не приехал! Он старался вспомнить случай, чтобы кто-нибудь пришел к нему без дела, - и не вспомнил. Ну что ж, это естественно!
      - Может быть, вам нужна какая-нибудь картина, чтобы повесить рядом с вашим Фрагонаром? Вон там в углу висит Шарден.
      - Нет, нет, сэр. Вы и так были слишком щедры!
      Щедр! Как можно быть щедрым к единственной дочери?
      - Как Флер?
      - Я хотел поговорить с вами о ней. Она себе места не находит.
      Сомс посмотрел в окно. Весна запаздывает!
      - Странно, раз процесс выигран.
      - Вот в том-то и беда, сэр.
      Сомс зорко посмотрел ему в лицо.
      - Я вас не совсем понимаю.
      - Нас сторонятся.
      - Почему? Ведь вы выиграли дело?
      - Да, но, видите ли, люди не прощают морального превосходства.
      - Что это значит? Кто?..
      Моральное превосходство - он сам его не выносил!
      - Мы заражены добродетельным духом Фоскиссона. Я этого опасался. Флер болезненно реагирует на насмешки.
      - Насмешки? Кто смеет?..
      - Хорошо было нападать на современную мораль перед судьей и присяжными, но в обществе, где каждый гордится тем, что у него нет предрассудков, это почитается смешным.
      - В обществе!
      - Да, сэр. Но ведь живем-то мы в обществе. Мне все равно, к насмешкам я привык с тех пор, как начал проводить фоггартизм, но Флер совсем измучилась. И не, удивительно - ведь общество для нее любимая игра.
      - Это слабость с ее стороны, - сказал Сомс. Но он не на шутку встревожился. Сначала ее назвали "выскочкой", а теперь еще это!
      - Тут этот немец повесился в Липпингхолле, - продолжал Майкл, - и мой фоггартизм, и эта стычка с Феррар - в общем несладко. Вся эта неделя после суда была скверная. Флер настолько выбита из колеи, что хочет ехать со мной в кругосветное путешествие.
      Если бы в эту минуту за окном над голубятней взорвалась бомба. Сомс не был бы так ошеломлен. Кругосветное путешествие!
      Майкл продолжал:
      - И она права. Действительно, для нее это наилучший исход, но я не имею возможности бросить работу до окончания сессии. Дело начато, и я должен довести его до конца. Я только сегодня окончательно решился. Я бы чувствовал себя дезертиром, и в конечном счете ни один из нас не извлек бы из этого пользы. Но Флер еще не знает.
      Голубятня встала на место - Сомс понял, что Майкл не увезет ее бог знает на сколько времени.
      - Кругосветное путешествие! - повторил он. - Почему не Альпы?
      - Мне кажется, - продолжал Майкл тоном врача, ставящего диагноз, - ей нужно что-то из ряда вон выходящее. В двадцать три года объехать весь свет! А то она чувствует себя отщепенкой.
      - Но как же она бросит малыша?
      - Да, вот показатель, в каком она сейчас состоянии. Эх, если бы я мог поехать!
      Сомс широко раскрыл глаза. Неужели же молодой человек рассчитывает на его помощь? Ехать вокруг света! Безумная затея!
      - Я должен ее повидать, - сказал он. - Оставьте мотоцикл в гараже; мы поедем в автомобиле. Я буду готов через двадцать минут. Идите вниз, там пьют чай.
      Оставшись наедине с Фредом Уокером - картину он все еще не повесил, - Сомс окинул взглядом свои сокровища, и сердце у него заныло. Давно они ему так не нравились. Флер коллекционировала людей, а теперь у нее отняли ее коллекцию. Бедняжка! Конечно, занятие было нелепое - разве люди могут дать удовлетворение? Не отвезти ли ей Шардена? Хороший Шарден! Думетриус обставил его на цене, но не слишком. А Шарден долговечен - он еще обставит на нем Думетриуса. Но если это доставит ей удовольствие! Он снял картину, взял ее под мышку и пошел вниз.
      В автомобиле они говорили только о характере одиннадцатого баронета да о прискорбной склонности полиции не разрешать быстрой езды по новой дороге, проложенной с целью ускорить движение.
      На Саут-сквер приехали к шести часам. Флер еще не вернулась. Оба уселись и стали ждать. Дэнди спустился вниз в поисках незнакомых ног, но, не найдя таковых, тотчас же удалился. В доме было очень тихо. Майкл то и дело посматривал на часы.
      - Как вы думаете, куда она пошла? - спросил наконец Сомс.
      - Понятия не имею, сэр! Вот за что не люблю Лондон - люди в нем пропадают, как иголки.
      Он зашагал по комнате. Сомс уже хотел было сказать: Сядьте!" - как вдруг Майкл, подойдя к окну, воскликнул: "Вот она!" - и бросился к двери.
      Сомс остался на месте. Шардена он прислонил к креслу. Как долго они там разговаривают! Минуты проходили, а их все не было. Наконец вошел Майкл. Вид у него был очень серьезный.
      - Она у себя наверху, сэр. Боюсь, что это ее ужасно расстроило. Может быть, вы пойдете к ней?
      Сомс взял своего Шардена.
      - Куда идти? Кажется, первая дверь налево?
      Он медленно поднялся по лестнице, тихонько постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, вошел.
      Флер, закрыв лицо руками, сидела у бюро. Лампа бросала яркий блик на ее волосы, которым теперь снова разрешалось расти на затылке. Казалось, она не слышала, как он вошел. Сомс не привык видеть людей и показывать себя в такие интимные минуты, и теперь он не знал, что делать. Какое он имеет право заставать ее врасплох? Быть может, выйти и постучать еще раз? Но он был слишком встревожен. И, подойдя к ней, он коснулся пальцем ее плеча и сказал:
      - Устала, дитя мое?
      Она оглянулась - лицо было странное, чужое. И Сомс произнес фразу, которую она так часто слышала в детстве:
      - Посмотри, что я тебе принес!
      Он поднял Шардена. Она мельком взглянула на картину, и это обидело Сомса. Ведь Шарден стоит несколько сот фунтов! Очень бледная, она скрестила руки на груди, словно запираясь на ключ. Он узнал этот симптом. Душевный кризис! Раньше Сомс смотрел на такие кризисы как на нечто экстравагантное, как на неуместный приступ аппендицита.
      - Майкл говорит, - начал он, - что ты хочешь отправиться с ним в кругосветное путешествие.
      - Но он не может. Значит, конец делу.
      Если бы она сказала: "Да, а почему он не хочет? ", Сомс принял бы сторону Майкла, но сейчас в нем проснулся дух противоречия. В самом деле, почему она не может получить то, что хочет? Он поставил своего Шардена на пол и сделал несколько шагов по мягкому ковру.
      - Послушай, - сказал он, останавливаясь, - где ты это ощущаешь?
      Флер засмеялась:
      - В висках, в глазах, в ушах, в сердце.
      - Как они смеют смотреть на тебя свысока? - проворчал Сомс и опять зашагал по ковру.
      Как будто все эти теперешние нахалы, которых он волей-неволей встречал иногда у нее в доме, окружили его и скалят зубы, поднимают брови. Больше всего ему сейчас хотелось поставить их на место - жалкие людишки!
      - Н-не знаю, могу ли я с тобой поехать, - сказал он и осекся.
      О чем он говорит? Кто просил его ехать с ней? Она широко раскрыла глаза.
      - Конечно нет, папа.
      - Конечно? Ну, это мы еще посмотрим!
      - Со временем я привыкну к насмешкам.
      - Незачем тебе привыкать, - проворчал Сомс. - Мне кажется, очень многие совершают кругосветное путешествие.
      Флер порозовела.
      - Да, но не ты, дорогой мой; ты будешь смертельно скучать. Я тебе очень благодарна, но, конечно, я этого не допущу. В твои-то годы!
      - В мои годы? - сказал Сомс. - Я не так уж стар.
      - Нет, папа, буду страдать молча, вот и все.
      Сомс, не ответил и опять прошелся по ковру. Страдать молча - еще чего!
      - Я не допущу, - прорвался он. - Если люди не могут вести себя прилично, я им покажу.
      Теперь она стояла раскрасневшаяся, приоткрыв рот, глубоко дыша. Такой она пришла к нему когда-то показаться перед первым выездом в свет.
      - Поедем, - сказал он ворчливо. - Не спорь. Я решил.
      Ее руки - обвились вокруг его шеи; что-то мокрое прижалось к его носу. Какая нелепость!..
      В тот вечер, отстегивая подтяжки, Сомс размышлял. Да неужели он отправляется в кругосветное путешествие? Абсурд! А Майкл был ошеломлен. Он присоединится к ним в августе, где бы они в то время ни находились. О господи! Быть может, в Китае? Фантастическая история! А Флер ластится, как котенок. Забавная песенка, слышанная им в детстве от священника, звучала у него в ушах:
      Я вижу Иерусалим и Мадагаскар,
      И Северную и Южную Америку...
      Да. Вот оно как! Слава богу, все дела у него в порядке. Капиталы Тимоти и Уинифрид обеспечены. Но как они тут без него будут жить, сказать трудно. Что касается Аннет - вряд ли она будет скучать. Смущала его скорее долгая разлука со всем привычным Пейзажем. Но, вероятно, утесы Дувра останутся на своем месте, и река по-прежнему будет течь мимо его лугов, когда он вернется, - если только вернется! В дороге можно подцепить что угодно - там и микробы, и насекомые, и змеи. Как уберечь от них Флер? А сколько диковинок ему придется обозревать! Уж можете быть уверены - Флер ничего не пропустит! Бродить с компанией туристов и разевать рот - нет, этого он не вынесет! Но ничего не поделаешь! Гм! Утешительно, что в августе к ним присоединится Майкл. А все-таки приятно, что все это время он будет с ней вдвоем. Впрочем, она захочет со всеми знакомиться. Ему придется быть любезным с каждым встречным. Заглянуть в Египет, потом в Индию, морем в Китай и Японию, а домой - через эту огромную, нескладную Америку. Страна господа бога - так, кажется, они ее называют. Еще хорошо, что о России Флер и не заикнулась, там, говорят, все пошло прахом. Коммунизм! Кто знает, что случится за это время в Англии! Сомсу казалось, что и Англия пойдет прахом, если он уедет. Ну что ж, ведь он уже сказал Флер, что едет с ней. А она расплакалась! Подумаешь!
      Он открыл окно и, запахнувшись в теплый халат, который хранился здесь на случай его приездов, высунулся наружу. Словно видел он не Вестминстер-сквер, а свою реку и тополя, освещенные луной, - всю ту мирную красоту, которую он никогда не умел выразить словами, тот зеленый покой, который впитывал тридцать лет, но так и не пустил дальше подсознания. Не будет там привычных запахов, вздохов реки при ветре, плеска воды у запруды, звезд. Звезды, положим, есть и там, но, не английские звезда. А трава? Травы там, наверно, нет, И фруктовые деревья не успеют зацвести до их отъезда. Ну, да что плакать над пролитым молоком! А кстати о молоке, - у этого парня на ферме уж конечно коровы перестанут доиться, глуповат он! Нужно предупредить Аннет. Женщины не желают понять, что корова не станет бесконечно давать молоко, если за ней не ухаживать. Вот будь у него такой надежный человек в "Шелтере", как старый Грэдмен в Сити! Да! У старого Грэдмена глаза на лоб вылезут, когда он узнает! Вот она, старая Англия, только вряд ли она долговечна. Странно будет вернуться и узнать, что старый Грэдмен умер. Раз - два - три - одиннадцать! Этти часы! Сколько раз они не давали ему спать. А все-таки хорошие часы. Он уедет, а Майкл будет заседать и слушать, как они бьют. Есть ли смысл в идеях, которые заставляют его заседать, или это одни разговоры? Как бы то ни было - он прав, нельзя бросать начатое дело. Но пять месяцев разлуки с молодой женой - какой риск! "Скоро молодость пройдет". [30] Старив Шекспир знал людей! Ну, риск или не риск, а вопрос решен. Флер не глупа, у Майкла сердце доброе. И у Флер доброе сердце - кто посмеет сказать, что нет? Ей тяжело будет расстаться с бэби. Сейчас она этого не сознает. И у Сомса шевельнулась надежда: может быть, она в конце концов откажется от своей затеи. Он и хотел этого и боялся. Странно! Привычки, уют, коллекция - все это он бросает за борт. Нелепо! И однако...
      XII
      ENVOI [31]
      Пять месяцев не видеть Флер!
      Странное предложение Сомса действительно ошеломило Майкла. Но в конце концов сейчас они с Флер переживали кризис особенно серьезный, потому что он бил вызван повседневной жизнью. Быть может, во время путешествия кругозор Флер расширится; быть может, она поймет, что мир - это не те пять тысяч передовых людей, из коих в лицо она знает человек пятьсот. Ведь она сама настояла на том, чтобы он вошел в парламент, и если его не выставят оттуда как неудачника, они вместе пойдут по гребню, с которого открывается широкий вид. В течение двух недель, предшествовавших отъезду, он страдал и улыбался. Он был благодарен ей за то, что она, по выражению ее отца, "ластится, "как котенок". С начала осени она нервничала изза этого проклятого процесса, и такая реакция казалась вполне естественной. Во всяком случае, она сочувствовала ему и не скупилась на поцелуи, а для Майкла это было великим утешением. Несколько раз он замечал, что она со слезами на глазах смотрит на одиннадцатого баронета; както утром он проснулся и увидел, что лицо ее заплакано. По его мнению, эти симптомы указывали на то, что она намерена вернуться. Но бывали минуты, когда все мысли о будущем путались, как в бреду. Нелепо! Ведь она едет с отцом - этим воплощением осмотрительности и заботливости! Кто бы мог подумать, что "Старый Форсайт" способен сняться с места? Он тоже расставался с женой, но никак этого не проявлял. Впрочем, о чувствах "Старого Форсайта" никто ничего не мог сказать; сейчас все его внимание было сосредоточено на дочери, а говорил он главным образом о билетах и насекомых. Для себя и для Флер он купил по спасательной куртке. Майкл имел с ним только один серьезный разговор.
      - Пожалуйста, - сказал Сомс, - присмотрите за моей женой, последите, чтобы о, на не испортила коров. У нее будет жить ее мать, но женщины такие чудные. С ребенком она справится отлично - вот увидите. Как у вас с деньгами?
      - Хватит за глаза, сэр.
      - Ну, если потребуется на дело, зайдите в Сити, к старому Грэдмену, вы его помните?
      - Да, и боюсь, что он тоже меня помнит.
      - Ничего, он верный старик. - И Майкл услышал вздох. - И еще: заглядывайте изредка на Грин-стрит. Моей сестре, будет не по себе, когда я уеду. Время от времени я буду посылать сведения о Флер, ведь теперь изобретено это радио, а Флер будет беспокоиться о бэби. - Хинином я запасся. Флер сказала, что не страдает морской болезнью. Говорят, от нее лучше всего помогает шампанское. Между прочим, конечно, вам виднее, но я бы на вашем месте не слишком напирал на фоггартизм там в парламенте; они не Любят, чтобы им надоедали. Встретимся мы с вами в Ванкувере, в конце августа. К тому времени ей надоест путешествовать. Сейчас она мечтает о Египте и Японии, но не знаю. Наверно, все время будем в дороге.
      - Есть у вас парусиновые костюмы, сэр? Они вам понадобятся на Красном море; и я бы взял шлем.
      - Шлем я купил, - ответил Сомс. - Тяжелая, громоздкая штука.
      Он посмотрел на Майкла и неожиданно добавил:
      - Я буду за ней следить, а вы, надеюсь, сами за собой последите.
      Майкл его понял.
      - Да, сэр. Я вам очень благодарен. Я думаю, для вас такое путешествие - подвиг.
      - Нужно надеяться, что ей оно пойдет на пользу, а малыш не будет по ней скучать.
      - Постараюсь, чтобы он не скучал.
      Сомс, сидевший перед "Белой обезьяной", казалось, погрузился в транс; потом встрепенулся и сказал:
      - Война нарушила равновесие. Должно быть, люди и теперь во что-нибудь верят, но я не знаю, что это такое.
      Майкл заинтересовался.
      - А можно вас спросить, сэр, во что вы сами верите?
      - Верю в то, во что отцы наши верили. А теперь люди слишком многого ждут от жизни; им неинтересно просто жить.
      "Неинтересно просто жить!" Эти слова показались Майклу знаменательными. Не вскрывали ли они сущность всех современных исканий?
      Последняя ночь, последний поцелуй и тягостная поездка в автомобиле Сомса в порт. Майкл один их провожал. Хмурая пристань, серая река; возня с багажом, давка на катере. Мучительная процедура! Мучительная даже для Флер, как показалось Майклу. Последние бесконечные минуты на пароходе. Сомс, изучающий новую обстановку. Дурацкая улыбка, сводящая скулы; плоские шутки. И этот момент, когда Флер прижалась к нему и крепко его поцеловала.
      - Прощай, Майкл! Мы расстаемся ненадолго.
      - Прощай, дорогая! Береги себя. Я буду сообщать тебе все новости. Не беспокойся о Ките.
      Зубы его стиснуты; у нее - он это видел - на глазах слезы.
      И еще раз:
      - Прощай!
      - Прощай!
      Опять на катере, серая полоса воды ширится, ширится между ним и бортом парохода, и высоко над поручнями лица, лица... Лицо Флер под светло-коричневой шляпкой; она машет рукой. А левее "Старый Форсайт", один, - отошел в сторонку, чтобы не мешать им проститься, - длиннолицый, седоусый, неподвижный; нахохлился, одинокий, как птица, залетевшая в неведомые края и с тоской озирающаяся на покинутый берег. Они делались все меньше и меньше, расплылись, исчезли.
      Возвращаясь в Вестминстер, Майкл курил одну папиросу за другой и снова перечитывал все ту же фразу в газете:
      "Ограбление в Хайгете, грабитель скрылся".
      Он отправился прямо в палату общин. В течение нескольких часов он сидел, слушая прения по какому-то биллю о просвещении и изредка понимая два-три слова. Какие у него шансы добиться чего-нибудь здесь, в этой палате, где люди по-прежнему мирно беседуют и спорят, словно Англия осталась Англией 1906 года, и где о нем, Майкле, сложилось такое мнение: "Симпатичный, но сумасбродный молодой человек!" Национальное единство, национальный подъем - как бы не так, кому это нужно! Ломиться в дверь, которую все считают нужным открыть, но в которую не пролезть никому. А между ним оратором все ширилась серая полоса воды; лицо под светло-коричневой шляпой сливалось с лицом депутата Уошбэзона; между двух лейбористов вдруг возникло лицо "Старого Форсайта" над поручнями; и все лица сливались в сплошной туман над серой рекой, где носились чайки.
      При выходе он увидел лицо более реальное - Мак-Гаун! Ну и свиреп! Впрочем, неверно. Никому эта история не дала ничего хорошего. Multum ex p. arvo, parvum ex multo! [32] Вот в чем комедия наших дней.
      Он решил зайти домой взглянуть на Кита и послать Флер радиотелеграмму. По дороге он увидел четырех музыкантов, с остервенением игравших на разных инструментах. Все здоровые, крепкие, все обтрепанные. "О черт! - подумал Майкл, - этого я помню - он был в моей роте, во Франции!" Он подождал, пока тот перестал раздувать щеки. Ну конечно! И хороший был малый. Впрочем, все они были хорошими малыми, прямо чудеса творили! А теперь вот что с ними стало. И он чуть было их не покинул! У каждого свое лекарство, какое лучше - неизвестно, но держаться своего нужно. И если будущее темно и судьба скалит зубы - ну что ж, пусть ее скалит!
      Как пусто в доме! Завтра Кит с собакой уедет в "Шелтер", и станет совсем пусто. Майкл бродил по комнатам и старался представить себе Флер. Нет, это слишком мучительно! Кабинет показался ему более приемлемым, и он решил там обосноваться.
      Он направился в детскую и тихонько приоткрыл дверь. Белизна, кретон; Дэнди лежит на боку; горит электрический камин. По стенам развешаны гравюры - их выбирали осмотрительно, памятуя о том моменте, когда одиннадцатый баронет обратит на них внимание; гравюры все смешные, без нравоучений. Высокая блестящая решетка перед камином, на окнах веселые ситцевые занавески - хорошая комната!
      Няня в синем платье стояла спиной к двери и не видела Майкла. А за столом на высоком стульчике сидел одиннадцатый баронет. Хмурясь из-под темных каштановых волос, он сжимал ручонкой серебряную ложку и размахивал ею над стоящей перед ним чашкой.
      Майкл услышал голос няни:
      - Теперь, когда мама уехала, ты должен быть маленьким мужчиной, Кит, и научиться есть ложкой.
      Затем Майкл увидел, как его отпрыск с размаху опустил ложку в чашку и расплескал молоко.
      - Совсем не так нужно делать!
      Одиннадцатый баронет повторил тот же номер и, весело улыбаясь, ждал похвалы.
      - Шалун!
      - А! - пискнул одиннадцатый баронет, щедро расплескивая молоко.
      - Ах ты, баловник!
      "Англия, моя Англия! ", как сказал поэт", - подумал Майкл.
      ПРИМЕЧАНИЯ
      1. Людовика Пятнадцатого.
      2. Название британского военного корабля, официально не входившего в состав британского флота, но нанесшего большой урон северянам во время гражданской войны в США, после чего Англия была вынуждена уплатить США контрибуцию.
      3. Английский политический деятель (1729 - 1797), выступал последним. В Америке он бы выдвинулся, у него есть идеи.
      4. Поэма Колриджа.
      5. Танцы (франц.).
      6. "Дальше некуда" (лат.).
      7. "Рядом с моей милой хорошо уснуть" - одна из самых популярных французских песенок во время войны 1914 - 1918 гг.
      8. Избалованный ребенок, которому спускают все дерзости (франц.).
      9. Официальный бюллетень - отчеты о заседаниях английского парламента.
      10. Первоисточник (лат.).
      11. Отец семейства (лат.).
      12. Какая гнусная личность (франц.).
      13. Свысока (франц.).
      14. Уичерли (1640 - 1716). В его пьесах, в том числе и в "Прямодушном" (1674), показано развращенное высшее общество Англии конца XVII века. Пьесы чрезвычайно "вольные" как по языку, так и по ситуациям.
      15. За родину (лат.).
      16. Громкие скандальные процессы (франц.).
      17. Лондонско-юго-западная железнодорожная компания.
      18. В целом (лат.). Юридический термин.
      19. Английский драматург (1670 - 1729).
      20. Перемена фронта (франц.).
      21. По Фаренгейту; приблизительно 40,5 по Цельсию.
      22. Гора на северо-западе Англии.
      23. Перевод И. Романовича.
      24. 9 ноября - день, когда новый лорд-мэр Лондона приступает к своим обязанностям.
      25. Места в первом ряду галереи в палате общин.
      26. В заседаниях парламента.
      27. Английский архитектор (1632 - 1723).
      28. Подругу (франц.).
      29. До смешного (франц.).
      30. Конец песенки шута из "Двенадцатой ночи" Шекспира.
      31. Концовка баллады (франц.).
      32. Многое из малого - малое из многого! (лат.)
      Джон Голсуори
      Сага о Форсайтах: Встречи
      Изд. "Известия", Москва, 1958
      Перевод Р. Райт
      OCR Палек, 1998 г.
      I
      В Вашингтоне светило осеннее солнце, и все, кроме камня и вечнозеленых деревьев на кладбище Рок Крик, сверкало. Сомс Форсайт сидел перед статуей Сент-Годенса, подложив под себя пальто, и, прислонившись к мраморной спинке скамьи, наслаждался уединением и полоской солнечного света, игравшего между кипарисами.
      С дочерью и зятем он уже был здесь накануне днем, и место ему понравилось. Помимо привлекательности всякого кладбища, статуя будила в нем чувство знатока. Купить ее было невозможно, но она, несомненно, была произведением искусства, из тех, что запоминаются. Он не помнил статуи, которая так сильно дала бы ему почувствовать себя дома. Эта большая зеленоватая бронзовая фигура сидящей женщины в тяжелых складках широкой одежды уводила его, казалось, в самую глубь собственной души. Вчера в присутствии Флер, Майкла и других, глазевших на нее вместе с ним, он воспринял не столько настроение ее, сколько техническое совершенство, но теперь, в одиночестве, можно было позволить себе роскошь предаться личным ощущениям. Ее называли "Нирваной" или "Памятником Адамсу", он не знал точно. Но, как бы там ни было, вот она перед ним, самое лучшее из виденного в Америке - то, что доставило ему наибольшее удовольствие, как ни много он видел воды в Ниагаре и небоскребов в Нью-Йорке. Три раза он пересаживался на полукруглой мраморной скамье, и каждый раз ощущение менялось. С того места, где он сидел теперь, казалось, что эта женщина уже перешла предел горя. Она сидела в застывшей позе смирения, которое глубже самой смерти. Замечательно! Есть же что-то в смерти! Он вспомнил своего отца Джемса, через четверть часа после смерти выглядевшего так, словно... словно ему наконец сказали!
      Лист клена упал ему на рукав, другой на колено. Он не смахнул их. Легко сидеть неподвижно перед этой статуей! Заставить бы Америку посидеть здесь раз в неделю!
      Он встал, подошел к памятнику и осторожно потрогал складку зеленой бронзы, словно сомневаясь в возможности вечного небытия.
      - У меня сестра в Далласе - еще совсем молоденькая, вышла там за служащего железной дороги. Да, Техас замечательный штат. Сестра только смеется, когда говорят, что там климат неважный.
      Сомс отнял руку от бронзы и вернулся на свое место. В святилище входили двое - высокие, тонкие, немолодые. Дошли до середины и остановились. Потом один сказал: "Ну что ж", и они двинулись к другому выходу. Легкое дуновение ветерка пошевелило упавшие листья у подножия статуи. Сомс передвинулся на самый конец скамьи. Отсюда статуя снова была женщиной. Очень интересно! И он сидел неподвижно, в позе мыслителя, закрыв рукой нижнюю часть лица.
      Сильно загорелый и по виду бесспорно здоровый, он привык считать себя измученным долгим путешествием, которое, опоясав земной шар, должно было закончиться послезавтра, с посадкой на "Адельфик". Трехдневное пребывание в Вашингтоне было последней каплей, и переносил его Сомс прекрасно. Город был приятный: в нем оказалось несколько красивых зданий и масса по-осеннему ярких деревьев, здесь не было нью-йоркской сутолоки, и во многих домах, по его мнению, даже можно было бы жить по-человечески. Конечно, город кишел американцами, но это уж было неизбежно. И Флер его радовала: она совсем успокоилась после этой неприятной истории с Феррар, была, по-видимому, в прекрасных отношениях с Майклом и с удовольствием ждала возвращения домой и встречи с ребенком. Сомс безмятежно предавался ощущению завершенности и покоя, чувству, что добродетель сама себе награда, и главное - мысли, что скоро он снова услышит запах английской травы и снова увидит реку, протекающую мимо его коров. Аннет - и та, возможно, будет рада его видеть: он купил ей в Нью-Йорке превосходный браслет с изумрудами. И завершением этой общей удовлетворенности явилась статуя "Нирваны".
      - Вот мы и пришли, Энн.
      Английский голос, и двое молодых людей на дальнем конце - наверно, будут болтать! Он готовился встать, когда услышал голос девушки - американский голос, но мягкий и странно интимный.
      - Джон, она изумительная. У меня прямо замирает вот тут.
      По движению ее руки Сомс увидел, что именно там замирало и у него, когда он смотрел на статую.
      - Вечный покой. Грустно от нее, Джон.
      В ту минуту, когда молодой человек взял ее под руку, стало видно его лицо. С быстротой молнии половина лица Сомса опять скрылась за его рукой. Джон! Да, вот оно что! Джон Форсайт - никакого сомнения! И эта девочка - его жена, сестра, как он слышал, того молодого американца, Фрэнсиса Уилмота. Что за несчастье! Он прекрасно помнил лицо молодого человека, хотя видел его только в галерее на Корк-стрит, да после в кондитерской, да раз в тот невеселый день, когда ездил в Робин-Хилл просить свою разведенную первую жену позволить ее сыну жениться на его дочери. Никогда он так не радовался отказу. Никогда меньше не сомневался, что так нужно, а между тем боль, испытанная им, когда он сообщил об этом отказе "Флер, осталась у него в памяти, как тлеющий уголь, красный и жгучий под пеплом лет. Надвинув шляпу на лоб и заслонившись рукой, он стал наблюдать.
      Молодой человек стоял с непокрытой головой, словно поклоняясь статуе. Что-то форсайтское в нем есть, хотя слишком уж большая шевелюра. Говорили - поэт! Неплохое лицо, что называется обаятельное; глаза посажены глубоко, как у деда, старого Джолиона, и такого же цвета - темно-серые; более светлый тон волос - очевидно, от матери; но подбородок Форсайта. Сомс взглянул на его спутницу. Среднего роста, смугло-бледная, черные волосы, темные глаза; красивая посадка головы и хорошо держится - очень прямо. Что и говорить - мила! Но как мог этот мальчик увлечься ею после Флер? Все же у нее естественный вид для американки; чуть похожа на русалку, и что-то в ней есть интимное, домашнее.
      Ничто в Америке не поразило Сомса так сильно, как отсутствие обособленности и чувства дома. Чтобы остаться в одиночестве, нужно выключить телефон и залезть в ванну - иначе непременно позвонят, как раз когда собираешься ложиться спать, и спросят, не вы ли мистер и миссис Ньюберг. И дома не отделены друг от друга и от улицы. В отелях все комнаты сообщаются, в вестибюле - неизбежная стая банкиров. А обеды - ничего в них домашнего; даже если обедаешь в гостях, всегда одно и то же: омары, индейка, спаржа, салат и сливочное мороженое; конечно, блюда все хорошие и в весе прибавляешь - но ничего домашнего.
      Те двое разговаривали. Он вспомнил голос молодого человека.
      - Это величайшее создание рук человеческих во всей Америке, Энн. У нас в Англии не найдешь ничего подобного. Прямо аппетит разыгрывается - придется поехать в Египет.
      - Твоя мама согласилась бы с радостью, Джон; и я тоже.
      - Пойдем посмотрим ее с другой стороны.
      Сомс поспешно встал и вышел из ниши. Его не узнали, но он был взволнован. Нелепая, даже опасная встреча! Он проездил шесть месяцев, чтобы вернуть Флер душевное равновесие, и теперь, когда она успокоилась, он ни за что на свете не допустит, чтобы она снова разволновалась от встречи со своей первой любовью. Он слишком хорошо помнил, как его самого волновал вид Ирэн. Да, а ведь очень возможно, что Ирэн тоже здесь! Ну что же, Вашингтон - большой город. Опасность невелика! После обеда - поездка в Маунт.
      Верной, а завтра рано утром отъезд. У ворот кладбища его ждало такси. Один из автомобилей, стоявших тут же, принадлежал, очевидно, этим молодым людям; и он искоса оглядел машины. Не возникло ли у него опасение или надежда увидеть в одной из них, ту, которую когда-то, в другой жизни, он видел день за днем, ночь за ночью, которая вечно, казалось, ждала того, что он не мог ей дать. Нет! Только шоферы переговариваются. И, садясь в такси, он сказал:
      - Отель "Потомак".
      - Отель "Потбмак"?
      - Если вам так больше нравится.
      Шофер ухмыльнулся и захлопнул дверцу. Дом раненых воинов! Ветераны-то, говорят, почти все умерли. Впрочем, и с последней войны их вернулось немало. А что для Америки пространство и деньги? Здесь столько их - не знают куда девать! Что ж, неважно, раз ему скоро уезжать. Ничего не важно. Он даже пригласил целую кучу американцев заехать посмотреть его коллекцию, если они будут в Англии. Все они были очень радушны, очень гостеприимны; он перевидал множество прекрасных картин, среди них несколько китайских. И столько высоких зданий; и воздух очень бодрящий. Жить он здесь не хотел бы, но не надолго - почему же! Во всем так много жизни - неплохое возбуждающее средство!
      "Не могу себе представить, как она здесь живет, - вздумалось ему вдруг. - В жизни не видал более "домашнего" человека". Машины катились мимо или рядами выстраивались на стоянках. Машины и газеты - вот Америка! И внезапная мысль встревожила его. Они здесь все печатают, Что, если в списке прибывших есть его имя?
      Вернувшись в отель, он сейчас же прошел к киоску, где продавались газеты, зубная паста, конфеты, о которые ломаются зубы, вероятно, и новые зубы взамен сломанных. Список прибывших? Вот он: "Отель "Потомак": м-р и м-с Мак-Гунн; две мисс Эрик; м-р X. Йелам Рут; м-р Семмз Форсит; м-р и м-с Мунт". Ну конечно, тут как тут! Только, к счастью, совсем не похоже: Форсит! Мунт! Никогда не напишут верно. "Семмз"! Неузнаваемо, надо надеяться. И, подойдя к окошечку конторы, он взял книгу приезжающих. Да! Он написал имена совершенно четко. И слава богу, иначе они по ошибке напечатали бы их правильно. А потом, перевернув страницу, он прочел: "М-р и м-с Джолион Форсайт". Здесь! В этом отеле! За день до них; да, и на самом верху страницы, с пометкой на несколько дней раньше: "М-с Ирэн Форсайт". Мысль его заработала с неимоверной быстротой. Надо взяться за дело сейчас же. Где Флер и Майкл? Галерею Фриэра они осмотрели вместе вчера - прелестная, между прочим, галерея, лучшей в жизни не видел. И были у памятника Линкольну, и у какой-то башни, на которую он отказался лезть. Сегодня утром они собирались в галерею Коркоран, на юбилейную выставку. Он знает, что это такое. Видел он в свое время юбилейные выставки в Англии! Модные художники всех эпох, а в результате - грусть и печаль. И он сказал клерку:
      - Есть тут где-нибудь ресторан, где бы можно хорошо позавтракать?
      - Конечно. У Филлера отлично готовят.
      - Так вот, если придут моя дочь с мужем, будьте любезны передать им, что я буду ждать их у Филлера в час.
      И, подойдя опять к киоску, он купил билеты в оперу, чтобы было куда уйти вечером, а через десять минут уже направлялся к галерее Коркоран. От Филлера они проедут прямо в Маунт-Вернон; пообедают перед спектаклем в каком-нибудь другом отеле и завтра первым поездом прочь отсюда - он не желает рисковать. Только бы поймать их в галерее!
      Придя туда, он по привычке купил каталог и прошел наверх. Комнаты выходили в широкий коридор, и он начал с последней, где помешалась современная живопись, А вот и они перед картиной, изображающей заходящее солнце. Уверенный в них, но еще не уверенный в себе - Флер так проницательна, - Сомс взглянул на картины. Все современщина, подражание французским выдумкам, которые Думетриус еще полгода тому назад показывал ему в Лондоне. Как он и думал - все одно и то же; свободно могли бы все сойти за работу одного художника, Он увидел, как Флер дотронулась до руки Майкла и засмеялась. Какая она хорошенькая! Было бы слишком жаль опять ее расстроить. Он подошел к ним. Что? Это, оказывается, не заходящее солнце, а лицо мужчины? Да, в наше время никак не угадаешь.
      И он сказал:
      - Я решил зайти за вами. Мы завтракаем у Филлера - говорят, там лучше, чем у нас в отеле, а оттуда можем прямо поехать в Маунт-Вернон. А на вечер я взял билеты в оперу.
      И, чувствуя на себе пристальный взгляд Флер, он стал разглядывать картину Ему было очень не по себе.
      - Что, более старые картины - лучше? - спросил он.
      - Знаете, сэр, Флер как раз только что говорила: как можно еще заниматься живописью в наши дни?
      - То есть почему это?
      - Если пройдете всю выставку, скажете то же самое. Здесь ведь собраны картины за сто лет.
      - Лучшие произведения никогда не попадают на такие выставки, - сказал Сомс, - берут, что могут достать. Райдер, Инис, Уистлер, Сарджент - у американцев есть великие мастера.
      - Разумеется, - сказала Флер. - Но ты правда хочешь все осмотреть, папа? Я страшно проголодалась.
      - Нет, - сказал Сомс. - После той статуи что-то не хочется. Пойдемте завтракать.
      II
      Маунт-Вернон! Расположен он был замечательно! Яркая раскраска листвы и поросший травою обрыв, а под ним широкий синий Потомак, даже но признанию Сомса более внушительный, чем Темза, А наверху низкий белый дом, спокойный и действительно уединенный, если не считать экскурсантов, почти английский и внушающий чувство, не испытанное им с самого отъезда из Англии, Понятно, почему этот Георг Вашингтон любил его. Сомс и сам мог бы привязаться к такому месту, Старый дом лорда Джона Рассела на холме в Ричмонде немножко напоминал его, если бы, конечно, не ширина реки и не это чувство, которое у него по крайней мере всегда являлось в Америке и Канаде, будто стараются заполнить страну и не могут - такое огромное пространство и, по-видимому, полный недостаток времени. Флер была в восторге, а Майкл заметил, что все это, "честное слово, знаменито! ". Солнце пригревало Сомсу щеку, когда он в последний раз огляделся с широкого крыльца, прежде чем войти в самый дом, Это он запомнит - не вся Америка создалась в один день! Он вошел в дом и стал тихо пробираться по комнатам нижнего этажа. Правда, устроено все было на редкость хорошо. Одни только подлинные вещи полуторавековой давности, напомнившие Сомсу минуты, проведенные в антикварных лавках старых английских городков. Слишком много, конечно, "Георга Вашингтона": кружка Георга Вашингтона, ножная ванна Георга Вашингтона, и его письмо к такому-то, и кружево с его воротника, и его шпага, и его карабин, и все, что принадлежало ему. Но это, положим, было неизбежно. Отделившись от толпы, отделившись даже от своей дочери. Сомс двигался, укрывшись, как плащом, своей коллекционерской привычкой молчаливой оценки; он так не любил смешивать свои суждения с глупостями ничего не понимающих людей. Он добрался до спальни на втором этаже, где Георг Вашингтон умер, и стал разглядывать ее через решетку, как вдруг уловил звуки, от которых кровь застыла у него в жилах. Те самые голоса, которые он слышал утром перед статуей Сент-Годенса, и вперемежку с ними голос Майкла! И Флер здесь? Беглый взгляд через плечо успокоил его. Нет! Они стояли втроем у парадной лестницы и обменивались замечаниями, обычными между чужими людьми, случайно интересующимися одним и тем же. Он слышал, как Майкл сказал: "Хороший вкус у них был в то время", а Джон Форсайт ответил: "Ведь все ручная работа".
      Сомс бросился к задней лестнице, толкнул какую-то толстую даму, отпрянул, споткнулся и ринулся вниз. Если Флер не с Майклом, значит она завладела хранителем музея. Увести ее, пока те трое не сошли вниз! Два молодых англичанина вряд ли представятся друг другу, а если и так, надо поскорее отвлечь Майкла. Но как увести Флер? Да, вот она - беседует с хранителем перед флейтой Георга Вашингтона, лежащей на клавикордах Георга Вашингтона в гостиной, И Сомсу стало тяжко. Возмутительно болеть, еще более возмутительно притворяться больным! А между тем - как же иначе? Не может он подойти к ней и сказать: "С меня довольно, едем домой". Судорожно глотая слюну, он приложил ко лбу руку и пошел к клавикордам.
      - Флер, - начал он и сейчас же, чтобы не дать ей сбить себя, продолжал: - Мне что-то нездоровится. Придется пойти сесть в автомобиль.
      Слова поразительные в устах такого сдержанного человека.
      - Папа, что с тобой?
      - Не знаю, - сказал Сомс, - голова кружится. Дай пне руку.
      Право же, ужасно для него - вся эта история. Пока они шли к автомобилю, оставленному у ворот, ее заботливость так смущала его, что он готов был бросить свои уловки. Но он ухитрился проговорить:
      - Слишком много двигался, должно быть; а может, еда виновата. Я посижу спокойно в автомобиле.
      К его великой радости, она села рядом с ним, достала пузырек с нюхательными солями и послала шофера за Майклом. Сомс был тронут, хотя ему совсем не нравилось нюхать соли, которые оказались очень крепкими.
      - Вот суматоха из-за пустяков, - проговорил он.
      - Лучше поедем сейчас домой, милый, и ты ляжешь.
      Через несколько минут прибежал Майкл. Он тоже, как показалось Сомсу, выразил непритворную тревогу, и машина тронулась, Сомс откинулся на спинку. Флер держала его руку; он плотно сжал губы, закрыл глаза и чувствовал себя, пожалуй, лучше чем когда-либо. Не доезжая Александрии, он раскрыл рот, чтобы сказать, что испортил им поездку; нужно ехать домой через Арлингтон, и он подождет в автомобиле, а они осмотрят музей. Флер не хотела сначала, но он настоял. Зато когда они остановились перед этим вторым белым домом, тоже удачно расположенным над рекой, с ним чуть не случился припадок, пока он ждал их. Что если та же мысль придет в голову Джону Форсайту и он вдруг подкатит сюда? Он испытал острое чувство облегчения, когда они вышли из дома, говоря, что тут очень хорошо, но не сравнить с Маунт-Вернон: слишком массивные колонны у входа. Когда машина снова покатилась по багряному лесу. Сомс окончательно открыл глаза.
      - Все прошло. Скорей всего, печень шалила.
      - Тебе бы выпить рюмку коньяку, папа. Можно достать по рецепту врача.
      - Врача? Глупости. Пообедаем у себя в номере, и я достану у официанта. У них, наверно, найдется.
      Обедать в номере! Это была счастливая мысль.
      Добравшись к себе, он лег на диван, растроганный и довольный, потому что Флер поправляла ему подушки, затемнила лампу и поглядывала на него поверх книги, чтобы удостовериться, лучше ли ему. Он не помнил, чтобы когда-нибудь чувствовал так определенно, что она его любит. Он даже думал: "Не мешало бы болеть вот так изредка!" А дома, чуть только он жаловался, что ему плохо, Аннет сейчас же жаловалась, что ей еще хуже.
      Совсем близко, в маленькой гостиной через площадку, играли на рояле.
      - Тебе не мешает музыка, милый?
      У Сомса мелькнула мысль: "Ирэн!" А если так и Флер пойдет просить, чтобы перестали играть, - вот тогда действительно заварится каша.

К титульной странице
Вперед
Назад