- Вы знакомы с мистером Джеком Масхемом, дядя?
      - Только понаслышке. Он двоюродный брат сэра Лоренса и авторитет по части племенного коневодства. Помешан на том, чтобы вторично влить арабскую кровь в наших скаковых лошадей. Если ему удастся улучшить породу, в этом есть смысл. Был ли молодой Дезерт в Неджде? Насколько мне известно, чистокровок можно достать только там.
      - Не знаю, а где этот Неджд?
      - В центре Аравии. Но Масхему никогда не провести свою идею в жизнь: аристократы, играющие на скачках, - наихудшая разновидность тугодумов. Он сам такой же во всем, кроме своего пунктика.
      - Джек Масхем когда-то был романтически влюблен в одну из моих сестер, - сказала Диана. - Это превратило его в женоненавистника.
      - Гм! Таинственная история!
      - Мне он показался довольно интересным, - призналась Динни.
      - Великолепно носит костюм и слывет человеком, ненавидящим все современное. Я не виделся с ним давно-давно, хотя раньше знал его довольно близко. А в чем дело, Динни?
      - Я просто встретила его позавчера, и мне стало интересно, что он такое.
      - Кстати о хеттах, - вмешалась Диана. - Я всегда была убеждена, что в старинных корнуэлских семьях, вроде Дезертов, есть что-то финикийское. Посмотрите на лорда Маллиена! Какой странный тип!
      - Вернее, чудаковатый, любовь моя. Финикийские черты чаще встречаются у людей из народа. Дезерты из поколения в поколение женились не на корнуэлках. Чем выше вы поднимаетесь по социальной лестнице, тем меньше шансов сохранить в чистоте первоначальный тип.
      - А Дезерты очень старинная семья?
      - Очень старинная и очень странная. Но мои взгляды на древность рода тебе известны, Динни, поэтому я не стану распространяться.
      Динни кивнула: она отлично помнила мучительную прогулку по набережной Челси в день возвращения Ферза. Девушка с нежностью взглянула на дядю. Приятно думать, что он наконец добился своего...
      Когда вечером Динни вернулась на Маунт-стрит, ее тетка и дядя уже легли, но дворецкий еще сидел в холле. Увидев девушку, он встал:
      - Я не знал, что у вас свой ключ, мисс.
      - Страшно сожалею, что потревожила вас, Блор: вы так сладко вздремнули.
      - Верно, мисс Динни. Доживете до известного возраста и сами увидите, как приятно вздремнуть в неподходящий момент. Вот возьмите сэра Лоренса. Он не любитель поспать, поверьте слову, но каждый день, когда вхожу к нему в кабинет, я вижу, как он открывает глаза, хотя сидит за работой. Миледи, та спит свои восемь часов, и все равно я замечал, как ей случается вздремнуть, когда кто-нибудь слишком долго говорит, особенно липпингхоллский пастор мистер Тесбери. Такой учтивый старый джентльмен, а как действует на нее! И даже на мистера Майкла. Ну, да ведь тот в парламенте, там они к этому привыкли. Но я все-таки думаю, мисс, что тут или война виновата, или просто люди ни на что больше не надеются, а бегать им приходится слишком много, и от этого их бросает в сон. Что ж, от него вреда нет. Поверите ли, мисс, я уже языком шевельнуть не мог, а вот поспал немного и снова готов разговаривать с вами хоть целый час.
      - Это было бы чудесно, Блор, но меня тоже клонит ко сну по вечерам.
      - Подождите, выйдете замуж - все переменится. Только, я надеюсь, ни еще малость с этим повремените. Прошлой ночью я так и сказал миссис Блор: "Если у нас заберут мисс Динни, в доме вся жизнь замрет, - души у него не будет". Мисс Клер я близко не знал, так что ее замужество меня не трогает. Но я слышал, как миледи советовала вам вчера самой выяснить, как это делается, и сразу сказал миссис Блор: "Мисс Динни здесь все равно как дочка и..." Ну, в общем, вы мои чувства знаете, мисс Динни.
      - Милый Блор!.. Боюсь, что мне уже пора наверх - день был утомительный.
      - Разумеется, мисс. Приятных снов!
      - Доброй ночи.
      Приятных снов! Да, сны наверно, будут приятными, а вот будет ли такой же действительность? В какую не отмеченную на карте страну вступила она, руководимая лишь своей путеводной звездой? А вдруг эта неподвижная звезда окажется лишь ослепительной мгновенной кометой? По меньшей мере пять мужчин хотели жениться на ней, и она всех их хорошо понимала, так что в замужестве не было особенного риска. Теперь она хочет выйти лишь за одного, но он - совершенно неизвестная величина. Ей ясно только, что он вызвал в ней не изведанное до сих пор чувство. Жизнь обманчива, как мешок с подарками на ярмарке; запускаешь в него руку, а что вытянешь? Завтра она едет с ним на прогулку. Они будут вместе смотреть на деревья и траву, дома и сады, реку и цветы, может быть, даже на картины. Она по крайней мере узнает, сходятся ли они во взглядах на многое из того, что ей дорого. А что делать, если они не сходятся? Изменит ли это ее чувства? Нет, не изменит.
      "Теперь я понимаю, - думала девушка, - почему все считают влюбленных сумасшедшими. Я хочу одного: пусть чувствует то же, что и я, пусть сходит с ума, как и я. Но разве он сойдет? С чего бы?"
      V
      Поездка в Ричмонд-парк, оттуда через Хэм Коммон и Кингстонский мост в Хэмптон-корт и обратно через Туикэнхэм и Кью была примечательна тем, что вспышки разговорчивости то и дело перемежались минутами полного молчания. Динни, так сказать, взяла на себя роль летчика-наблюдателя, возложив обязанности пилота на Уилфрида. Чувство делало ее застенчивой, и, кроме того, ей было ясно, что Дезерт меньше всего похож на тех, кого можно направлять, - малейшее принуждение, и он не раскроется.
      Они, как полагается, заблудились в лабиринте улочек Хэмптон-корта, где, по словам Динни, могли найти дорогу лишь пауки, поскольку они выпускают из себя нить, или призраки, следующие чередой друг за другом.
      На обратном пути они остановились у Кенсингтонского сада, отпустили наемный автомобиль и зашли в чайный павильон. Попивая бледную жидкость, Уилфрид внезапно спросил девушку, не согласится ли она прочесть его новые стихи в рукописи.
      - Соглашусь? Да я буду счастлива.
      - Мне нужно услышать непредвзятое мнение.
      - Вы его услышите, - обещала Динни. - Когда вы их мне дадите?
      - Я занесу их на Маунт-стрит после обеда и опущу в почтовый ящик.
      - Не зайдете и на этот раз? Он покачал головой.
      Прощаясь с девушкой у Стенхопских ворот, Дезерт отрывисто бросил:
      - Замечательный день! Благодарю вас!
      - Это я вас должна благодарить.
      - Вы? Да у вас больше друзей, чем "игл на взъяренном дикобразе".
      А я одинокий пеликан.
      - Прощайте, пеликан!
      - Прощайте, цветок в пустыне!
      Эти слова, как музыка, звучали в ушах девушки, пока она шла по Маунт-стрит.
      Около половины десятого с последней почтой прибыл толстый конверт без марки. Динни взяла его из рук Блора и сунула под "Мост в Сан Луис
      Рей": она слушала, что говорит тетка.
      - Ко'да я была девушкой, Динни, я затя'ивала талию. Мы страдали за принцип. Говорят, это мода возвращается. Я-то уж не буду затя'иваться - так жарко и неудобно! - а тебе придется.
      - Мне нет.
      - Придется, если талия станет модной.
      - Осиные талии больше никогда не войдут в моду, тетя.
      - И шляпы. В тысяча девятисотом мы ходили в них так, словно на голове корзина с яйцами и те вот-вот побьются. Цветная капуста, гортензии, птичьи перья - такие о'ромные! И все это торчало. В парках было сравнительно чисто. Динни, цвет морской волны тебе идет. Ты должна в нем венчаться.
      - Я, пожалуй, отправлюсь наверх, тетя Эм. Я очень устала.
      - Потому что мало ешь.
      - Я ем страшно много. Спокойной ночи, милая тетя.
      Девушка, не раздеваясь, уселась и взялась за стихи. Она трепетно желала, чтобы они ей понравились, так как отчетливо понимала: Уилфрид заметит малейшую фальшь. На ее счастье, стихи, написанные в том же ключе, что и его прежние известные ей сборники, были менее горькими и более красивыми, чем раньше. Прочтя пачку разрозненных листков, Динни увидела довольно длинную поэму под названием "Барс", приложенную отдельно и завернутую в белую бумагу. Почему она завернута? Он не хочет, чтобы ее читали? Тогда зачем было посылать? Динни все же решила, что Дезерт сомневается, удалась ли ему вещь, и хочет услышать отзыв о ней. Под заглавием стоял эпиграф: "Может ли барс переменить пятна свои?"
      Это была история молодого монаха-миссионера, в душе неверующего. Он послан просвещать язычников, схвачен ими и, поставленный перед выбором - смерть или отречение, совершает отступничество и переходит в веру тех, кем взят в плен. В поэме встречались места, написанные с такой взволнованностью, что Динни испытывала боль. В стихах были глубина и пыл, от которых захватывало дух. Они звучали гимном во славу презрения к условностям, противостоящим сокрушительно реальной воле к жизни, но в этот гимн непрерывно вплетался покаянный стон ренегата. Оба мотива захватили девушку, и она закончила чтение, благоговея перед тем, кто сумел так ярко выразить столь глубокий и сложный духовный конфликт. Но ее переполняло не только благоговение: она и жалела Уилфрида, понимая, что он должен был пережить, прежде чем создал поэму, и с чувством, похожим на материнское, жаждала спасти его от разлада и метаний.
      Они условились встретиться на другой день в Национальной галерее, и Динни, захватив с собой стихи, отправилась туда раньше времени. Дезерт нашел ее около "Математика" Джентиле Беллини. Оба с минуту молча стояли перед картиной.
      - Правда, мастерство, красочность. Прочли мою стряпню?
      - Да. Сядем где-нибудь. Стихи со мною.
      Они сели, и Динни протянула Уилфриду конверт.
      - Ну? - спросил он, и девушка увидела, как дрогнули его губы.
      - По-моему, замечательно.
      - Серьезно?
      - Истинная правда. Одно, конечно, лучше всех.
      - Какое? Динни улыбнулась, как будто говоря: "И вы еще спрашиваете!"
      - "Барс"?
      - Да. Мне было больно читать.
      - Выбросить его? Интуиция подсказала Динни, что от ее ответа будет зависеть его решение, и девушка нерешительно попросила:
      - Не придавайте значения тому, что я скажу, ладно?
      - Нет. Как вы скажете, так и будет.
      - Тогда, конечно, вы не имеете права выбрасывать: это лучшее из всего, что вы сделали.
      - Иншалла! [1]
      - Почему вы сомневались?
      - Чересчур обнаженно.
      - Да, обнаженно, - согласилась Динни, - Зато прекрасно. Нагота всегда должна быть прекрасна.
      - Не очень модная точка зрения.
      - Цивилизованный человек стремится прикрыть свои увечья и язвы, это естественно. По-моему, быть дикарем, даже в искусстве, совсем не лестно.
      - Вы рискуете быть отлученной от церкви. Уродство возведено сейчас в культ.
      - Реакция желудка на конфеты, - усмехнулась Динни.
      - Тот, кто изобрел все эти современные теории, погрешил против духа святого: соблазнил малых сих.
      - Художники - дети? Вы это имеете в виду?
      - А разве нет? Разве они продолжали бы делать то, что делают, будь это не так?
      - Да, они, по-видимому, любят игрушки. Что подсказало вам идею этой поэмы?
      - Когда-нибудь расскажу. Пройдемся немного?
      Прощаясь, Уилфрид спросил:
      - Завтра воскресенье. Увидимся?
      - Если хотите.
      - Как насчет Зоологического сада?
      - Нет, только не там. Ненавижу клетки.
      - Вот это правильно. Устроит вас Голландский сад у Кеисингтонского дворца?
      - Да.
      Так состоялась их пятая встреча.
      Динни испытывала то же, что чувствует человек с наступлением хорошей погоды, когда каждый день ложишься спать с надеждой, что она продлится, и каждое утро встаешь, протираешь глаза и видишь, что она продолжается.
      Каждый день девушка отвечала на вопрос Уилфрида: "Увидимся?" - кратким: "Если хотите"; каждый день она старательно скрывала от всех, где, когда и с кем встречается, и это было так на нее не похоже, что Динни удивлялась: "Кто эта молодая женщина, которая тайком уходит из дома, встречается с молодым человеком и, возвращаясь, не чует под собой ног от радости? Уж не снится ли мне какой-то долгий сон?" Однако во сне никто не ест холодных цыплят и не пьет чаю.
      Наиболее показательным для состояния Динни был момент, когда Хьюберт и Джин вошли в холл дома на Маунт-стрит, где собирались пробыть до свадьбы Клер. Первая встреча с любимым братом после восемнадцатимесячной разлуки, казалось, должна была бы взволновать девушку. Но она обняла его с незыблемым, как скала, спокойствием и даже сохранив способность к трезвой оценке. Хьюберт выглядел великолепно, - он загорел и поправился, но сестра нашла его несколько прозаичным. Она силилась объяснить это тем, что ему больше ничто не угрожает, что он женат и вернулся на военную службу, но в глубине души сознавала, что сравнивает его с Уилфридом. Она словно только теперь поняла, что Хьюберт не способен на глубокий духовный конфликт: он принадлежит к тому хорошо знакомому ей типу людей, которые видят лишь проторенную дорогу и, не задавая липших вопросов, идут по ней. Кроме того, женитьба на Джин существенно се меняла. Динни уже не станет для брата, а он для нее тем, чем они были до его брака.
      Джин излучала здоровье и жизнерадостность. Весь путь от Хартума до Кройдона они проделали на самолете, посадок было всего четыре. Динни с чувством стыда поймала себя на том, что проявляет лишь показной интерес к рассказам брата и невестки, а на самом деле слушает невнимательно. Только упоминание о Дарфуре заставило ее насторожиться: в Дарфуре с Уилфридом что-то случилось. Насколько она поняла, там все еще орудовали махдисты. Затем разговор перешел на личность Джерри Корвена. Хьюберт восторгался огромной работой, которую тот проделал. Джин дополнила картину, сообщив, что жена одного из резидентов сходила с ума по Корвену. По слухам, он недостойно вел себя в этой истории.
      - Ну, ну! - вмешался сэр Лоренс. - Нечего женщинам сходить по нему с ума, раз им известно, какой он пират.
      - Правильно, - поддержала его Джин. - В наши дни сваливать все на мужчин просто глупо.
      - В прежнее время, - вмешалась леди Монт, - обольщали мужчины, а виноваты были женщины. Теперь обольщают женщины, а виноваты мужчины.
      При этом поразительно логичном замечании все онемели от изумления. К счастью, леди Монт тут же прибавила:
      - Я однажды видела двух верблюдов. Помнишь, Лоренс? Они такие приятные!
      Хьюберт вернулся к прерванной теме:
      - Не знаю, так ли уж это глупо. Он ведь женится на нашей сестре.
      - Клер ему не уступит, - перебила его леди Монт. - Уступчивы только те, у ко'о носы с горбинкой. Пастор утверждает, что у всех Тесбери такие, - прибавила она, обращаясь к Джин. - Вот у вас не такой, а вздернутый. Зато у ваше'о брата Алена чуточку изо'нутый.
      Она взглянула на Динни и объявила:
      - Он в Китае. Я же сказала, что он женится на дочке судово'о казначея.
      - Боже правый! Он и не думает жениться, тетя Эм! - вскричала Джин.
      - Я и не говорю. И потом, я уверена, что это очень порядочные девочки - не чета разным дочкам священников.
      - Благодарю вас!
      - Я имела в виду тех, которые попадаются в парке. Они все'да так представляются, ко'да хотят познакомиться. Я думала, это всем известно.
      - Джин выросла в доме пастора, тетя Эм, - укоризненно произнес Хьюберт.
      - Но она уже два года замужем за тобой. Кто это сказал: "Плодитесь и размножайтесь"?
      - Не Моисей ли? - предположила Динни.
      - А почему бы и нет? Глаза леди Монт остановились на Джин. Та вспыхнула. Сэр Лоренс торопливо вставил:
      - Надеюсь, Хилери обвенчает Клер так же быстро, как Джин и тебя, Хьюберт. Это был рекорд.
      - Хилери - замечательный проповедник, - возгласила леди Монт. -
      Ко'да скончался Эдуард, он сказал проповедь про Соломона во всей славе е'о. Тро'ательно! А ко'да мы вешали Кейсмента, помните? - страшная глупость с нашей стороны! - Хилери говорил про бревно и сучок. Оно было у нас в глазу.
      - Я терплю проповеди лишь в том случае, когда их читает дядя Хилери, - заметила Динни.
      - Да, - поддержала ее леди Монт. - Он умел стянуть больше ячменно'о сахару, чем любой дру'ой мальчишка, и при этом казаться невинным, как ан'ел. Твоя тетка Уилмет и я переворачивали его головой вниз - знаешь, как куклу, - и трясли, но обратно ниче'о не получали.
      - Вы, видимо, были примерными детьми, тетя Эм?
      - По мере сил. Наш отец, который то'да еще был не на небесах, старался видеть нас поменьше. А мама, бедняжка, ниче'о не мо'ла поделать. Мы были лишены чувства дол'а.
      - Странно, что теперь его у всех вас больше, чем нужно.
      - Разве у меня есть чувство дол'а, Лоренс?
      - Решительно нет, Эм.
      - Так я и думала.
      - Дядя Лоренс, вы не находите, что у Черрелов в целом слишком много чувства долга?
      - А разве его может быть слишком много? - отпарировала Джин.
      Сэр Лоренс вставил в глаз монокль:
      - Динни, я чую ересь.
      - Чувство долга лишает человека широты, верно, дядя? И у отца, и у дяди Лайонела, и у дяди Хилери, и даже у дяди Эдриена первая мысль всегда одна и та же: что они должны сделать. Они отказываются считаться с тем, чего они хотят. Спору нет, это прекрасно, но довольно скучно.
      Сэр Лоренс выронил свой монокль.
      - Пример твоей семьи, - сказал он, - превосходно иллюстрирует мандарина как определенный человеческий тип. На нем стоит империя. Из поколения в поколение - закрытые школы, Осборн, Сэндхерст и многое другое! А до этого - семья, где с молоком матери всасывается мысль о служении церкви и государству. Такое служение - вещь очень интересная, очень редкая в наши дни и очень похвальная.
      - Особенно когда помогает удержаться наверху, - пробормотала Динни.
      - Чушь! - отрезал Хьюберт. - Когда служат, об этом не думают.
      - Не думают потому, что нет надобности думать, а если уж понадобится, быстро сообразят.
      - Несколько туманно выражено, Динни, - вмешался сэр Лоренс. - По-твоему, если бы таким, как мы, что-нибудь угрожало, мы воскликнули бы: "Нас нельзя устранить: мы - это все"?
      - А разве мы - это действительно "все", дядя?
      - С кем ты общалась в последние дни, дорогая?
      - Ни с кем. Просто надо иногда и самой думать.
      - Это так о'орчительно! - объявила леди Монт. - Русская революция, и вообще.
      Динни почувствовала, что Хьюберт смотрит на нее и задает себе вопрос: "Что случилось с Динни?"
      - Можно, конечно, вынуть чеку из оси, но тогда колесо соскочит, - сказал он.
      - Метко сказано, Хьюберт, - одобрил сэр Лоренс. - Ошибается тот, кто полагает, что можно создать в короткое время целый социальный тип или заменить его другим. Джентльменом не делаются, а рождаются - если под словом "рождение" понимать не только сам процесс, но и атмосферу дома, где он совершается. Но должен сознаться, этот тип быстро вымирает. Ж аль, что его нельзя как-нибудь сохранить, - например, устроив национальные заповедники, как в Америке для бизонов.
      - Нет, не хочу, - объявила леди Монт.
      - Чего вы не хотите, тетя Эм?
      - Пить шампанское в пятницу. Отвратительная шипучка.
      - А нужно ли его вообще подавать, дорогая?
      - Я боюсь Блора. Он так привык. Я мо'у сказать ему, но он все равно подаст.
      - Динни, что слышно о Халлорсене? - неожиданно спросил Хьюберт.
      - После возвращения дяди Эдриена - ничего. По-моему, он в Центральной Америке.
      - Он был о'ромный, - сказала леди Монт. - Обе дочки Хилери, Шейла, Селия и маленькая Энн. Пять. Я рада, что обойдемся без тебя, Динни. Конечно, это суеверие.
      Динни откинулась назад - так, чтобы свет не падал ей на лицо:
      - Быть подружкой невесты один раз - вполне достаточно, тетя Эм.
      На другой день, встретясь с Уилфридом в Уоллесовской галерее, Динни спросила:
      - Вы случайно не будете завтра на свадьбе Клер?
      - У меня нет ни цилиндра, ни фрака, - я подарил их Стэку.
      - Я помню, как вы замечательно выглядели тогда. У вас был серый галстук и гардения в петлице.
      - А вы были в платье цвета морской волны.
      - Eau-de-ni [2]. Мне хочется, чтобы вы взглянули на мою семью. Там соберутся все наши. А мы могли бы потом поговорить о них.
      - Я зайду как простой зритель и постараюсь не попадаться на глаза.
      "Мне-то попадешься!" - подумала Динни. Значит, ей не придется жить два дня, не видя его!
      При каждой новой встрече он, казалось, все больше примирялся с самим собой; иногда он так пристально посматривал на девушку, что сердце ее начинало учащенно биться. Она же, глядя на него, - это случалось редко и лишь тогда, когда он этого не видел, - старалась, чтобы ее глаза оставались ясными. Какое счастье, что женщина все-таки в более выгодном положении, чем мужчины: она чувствует, когда они на нее смотрят, и умеет смотреть на них так, чтобы они этого не почувствовали!
      На этот раз, прощаясь, он предложил:
      - Едем снова в Ричмонд в четверг? Я подхвачу вас, как тогда, - в два часа у Фоша.
      Динни ответила:
      - Хорошо.
      VI
      Свадьба Клер Черрел на Ганновер-сквер относилась к числу "фешенебельных", и отчет о ней вместе со списком гостей должен был занять четверть газетной колонки, что, по мнению Динни, было "так лестно для приглашенных".
      Накануне вечером Клер с родителями прибыла на Маунт-стрит. Леди Черрел и Динни, которая до последней минуты хлопотала вокруг младшей сестры, маскируя свое волнение юмором, приехали в церковь незадолго до невесты. Девушка задержалась, чтобы перекинуться словечком со старым причетником, и заметила Уилфрида: он стоял далеко позади в левом углу придела и смотрел на нее. Динни бегло улыбнулась ему, прошла через придел и присоединилась к матери, сидевшей на первой скамье слева. По дороге она поравнялась с Майклом, и тот шепнул ей:
      - Народу-то наехало, а? Действительно, наехало! Клер хорошо знали и любили в обществе, Джерри Корвена знали еще лучше, хотя любили меньше. Динни окинула взглядом собрание, - тех, кто присутствует на свадьбе, неудобно именовать сборищем. Лица гостей, очень разные и по-своему характерные, не поддавались классификации. Это были лица людей, у каждого из которых свои убеждения и взгляды. Собравшихся здесь нельзя было отнести ни к какому определенному единому типу, и это отличало их от немецкой офицерской касты с ее безобразной одинаковостью.
      На передней скамье рядом с Динни и ее матерью сидели Хьюберт и Джин, дядя Лоренс и тетя Эм; на второй - Эдриен с Дианой, миссис Хилери и леди Элисон. Еще подальше назад, на краю четвертой или пятой скамьи, девушка заметила Джека Масхема. Высокий, элегантно одетый, вид скучающий. Он кивнул ей, и Динни удивилась: "Неужели он помнит меня?"
      На правой стороне, где располагались родственники жениха, лица и фигуры были столь же разнообразны. Элегантно одеты только трое: Джек Масхем, жених и его шафер; остальные, кажется, меньше всего на свете озабочены своим костюмом. Но на всех этих лицах Динни читала веру в определенное житейское кредо. Ни одно из них не вызывало у нее того же чувства, что лицо Уилфрида, - ощущения духовной борьбы и разлада, исканий, боли и порыва. "Я привередничаю", - решила девушка, и глаза ее остановились на Эдриене, сидевшем прямо позади нее. Над его козлиной бородкой, удлинявшей тонкое смуглое лицо, светилась спокойная улыбка. "У него милое лицо, не самодовольное, как у тех, кто носит бороду клинышком, - подумала Динни. - На свете нет человека лучше".
      Она шепнула:
      - Недурная коллекция костей, дядя, а?
      - Пожалуй. Я охотно приобрел бы для музея твой скелет, Динни.
      - При чем тут музей? Я сожгла бы их и развеяла пепел. Тс-с!..
      Вошли певчие, за ними священник. Джерри Корвен обернулся. Усики щеточкой, улыбается, как кот, резкие черты лица, дерзкие, настойчивые глаза! Динни, охваченная внезапным отчаянием, подумала: "Как Клер могла!.. Впрочем, я теперь сказала бы то же самое обо всех лицах - кроме одного. Я начинаю сходить с ума!" Затем под руку с отцом по приделу прошла Клер. "Выглядит чудесно! Дай бог ей счастья!" Волнение сдавило Динни горло, она взяла мать за руку. Бедная мама! Какая она бледная! Нет, церемония, в самом деле, нелепая. Зачем люди затягивают волнующие и мучительные минуты? Слава богу, старый фрак ее отца выглядит еще вполне прилично - она вывела пятна нашатырем. Отец держится так, словно стоит перед войсками, - она видела его на смотрах. Нарушь дядя Хилери установленную форму хоть словом, отец это заметит. Но никаких нарушений не произойдет. Динни страстно захотелось уйти в угол, к Уилфриду, стать рядом с ним. Он сказал бы ей что-нибудь приятно еретическое, и они подбодрили бы друг друга незаметной улыбкой!
      А вот и подружки! Ее двоюродные сестренки Моника и Джоан, дочки Хилери, тоненькие, энергичные; маленькая Селия Мористон, прелестная как ангел (если только ангелы бывают женского рода); смуглая яркая Цейла. Ферз и ковыляющая позади крошка Энн - настоящая клецка!
      Динни преклонила колени, и это успокоило ее. Она вспомнила, как они, трехлетняя Клер и уже "большая" шестилетняя Динни, вот так же вставали В ночных рубашонках на молитву около своих кроваток. Она всегда опиралась подбородком о спинку кровати, чтобы коленкам было не так больно, а малышка Клер - какая она была прелестная! - вытягивала ручонки, как ребенок на картине Рейнолдса! "Этот человек принесет ей горе, - думала Динни. - Я знаю, так будет!" Она снова мысленно перенеслась на свадьбу Майкла. Десять лет назад она стояла вон там, в двух шагах от того места, где преклонила колени сейчас. Рядом с ней была незнакомая девочка - кто-то из родственниц. Флер. Взгляд Динни, с трепетным любопытством юности взиравший на все кругом, остановился тогда на Уилфриде: он стоял в стороне и наблюдал за Майклом. Бедный Майкл! В тот день он, казалось, совсем потерял голову от торжества. Динни отчетливо помнила, как подумала в ту минуту: "Вот Майкл и его падший ангел!" В лице Уилфрида было что-то презрительное и тоскливое, наводившее на мысль об утраченном навек счастье. Свадьба Майкла состоялась всего два года спустя после перемирия, и Динни знала теперь, какое разочарование и ощущение всеобщего краха испытал Уилфрид, когда кончилась война. Последние два дня он был настолько откровенен с нею, что, пренебрежительно иронизируя над собой, рассказал ей даже о своем увлечении Флер через полтора года после той свадьбы, из-за чего, собственно, ему и пришлось бежать на Восток. Раньше война, заставшая Динни в десятилетнем возрасте, была связана для нее главным образом с воспоминаниями о том, как мать вечно тревожилась об отце и непрерывно вязала носки, - у них дома был целый склад; как все ненавидели немцев; как ей не давали сладостей, потому что они были сплошь приготовлены на сахарине, и, наконец, о том, как она горевала и волновалась, когда Хьюберт ушел на фронт и письма от него стали приходить редко. За последние же дни, послушав Уилфрида, она гораздо отчетливей и болезненней представила себе, что война означала для тех, кто, подобно ему и Майклу, провел несколько лет в самом пекле. Образность его речи помогла ей почувствовать, каково человеку, когда он теряет корни, подвергает безнадежной переоценке все ценности и постепенно утрачивает веру в то, что установлено веками и освящено традицией. Уилфрид говорит, что больше не думает о войне. Возможно, он искренне в это верит, но его искалеченные нервы еще не зажили и дают себя знать. Недаром же Динни, встречаясь с ним, всегда испытывает желание положить ему на лоб прохладную руку.
      Кольцо было уже надето, роковые слова сказаны, напутствие произнесено. Новобрачные двинулись к алтарю. - Ее мать и Хьюберт последовали за ними. Динни сидела не шевелясь, устремив глаза на восточное окно церкви. Брак! Он немыслим для нее ни с кем - кроме одного.
      Над ее ухом раздался шепот:
      - Дай мне платок, Динни. Мой совсем мокрый, а у твое'го дяди - синий.
      Динни передала тетке кусочек батиста и украдкой попудрила себе нос.
      - Это надо было делать в Кондафорде, - продолжала леди Монт. -
      Тут столько народа. Так утомительно вспоминать, кто они такие. Это е'о мать, да? Значит, она еще жива?
      "Не взглянуть ли мне еще раз на Уилфрида?" - подумала Динни.
      - Ко'да я венчалась, все целовали меня, - прошептала ее тетка. -
      Такая неразбериха! Я знала девушку, которая вышла замуж для то'о, чтобы ее поцеловал шафер жениха. Эгги Теллюсон. Странно, правда? Идут!
      Да, идут. Динни хорошо знакома эта улыбка новобрачной. Как может
      Клер чувствовать себя счастливой? Она ведь вышла не за Уилфрида! Динни встала и присоединилась к родителям. Хьюберт, оказавшийся рядом, шепнул ей: "Выше нос, старушка, - могло быть хуже!"
      Динни, отчужденная от брата всецело поглотившей ее тайной, пожала ему руку. И в этот момент она увидела Уилфрида, - он смотрел на нее, скрестив руки на груди. Она снова бегло улыбнулась ему, а затем началась суматоха. Она опомнилась только у дверей гостиной на Маунт-стрит, когда тетя Эм попросила:
      - Стань рядом со мной, Динни, и старайся вовремя ущипнуть меня.
      Затем начался съезд гостей, сопровождаемый комментариями ее тетки:
      - Это е'о мать. Копченая селедка! Вот и Хен Бентуорт!.. Хен, Уилмет даже здесь и хочет поделиться с вами каким-то мнением... Здравствуйте! Не утомительно, не правда ли?.. Здравствуйте! Кольцо наделось очень ле'ко, верно? Прямо фокусники!.. Динни, кто это?.. Здравствуйте! Отлично! Нет, Черрел. Не так, как пишется. Да, да, ужасно странно! Подарки, пожалуйста, вон туда, где стоит лакей и смотрит в сторону. По-моему, это глупо. Но всем так хочется... Здравствуйте! Вы Джек Масхем? Се'одня Лоренсу приснилось, что вы взлетели на воздух... Динни, позови Флер: она всех знает.
      Динни отправилась на поиски Флер. Та разговаривала с новобрачным.
      Когда они проталкивались к двери гостиной, Флер спросила:
      - Я видела в церкви Уилфрида Дезерта. Как он туда попал?
      Честное слово. Флер не в меру проницательна!
      - Наконец-то явились! - встретила их леди Монт. - Кто из этих трех дам герцо'иня? А, тощая!.. Здравствуйте! Да, очаровательно! Какая скука эти свадьбы!: Флер, проводите герцо'иню туда, где подарки... Здравствуйте! Нет, мой брат Хилери. Он прекрасно венчает, правда? Лоренс говорит - без осечки. Съешьте морожено'о - внизу, в буфете... Динни, кто-нибудь присматривает за подарками? О, здравствуйте, лорд Бивенхэм! Это должна была бы делать моя племянница. Но она уклоняется - занята с Джерри... Динни, кто это сказал: "Питье, питье, питье!" Гамлет? Он страшно мно'о говорит. Как! Не он?.. Ах, здравствуйте!.. Как поживаете?.. Добро'о здоровья!.. Что? Вы нездоровы? Еще бы, такая давка!.. Динни, дай твой Платок!
      - Он в пудре, тетя.
      - Ну вот, значит, я вымазалась?.. Здравствуйте! Ну, не глупо ли все это? Знаете, им ведь не нужны посторонние... А, вот и Эдриен! Доро'ой мой, у тебя галстук сбился. Динни, поправь. Здравствуйте! Да, вот сюда. Не люблю цветов на похоронах - бедняжки лежат себе и умирают... Как ваша собачка? Разве у вас нет собаки? Совершенно верно!.. Динни, ты должна была меня ущипнуть... Здравствуйте! Здравствуйте! Я сказала моей племяннице, что ей следовало ущипнуть меня. У вас хорошая память на лица? Нет. Как приятно! Здравствуйте! Здравствуйте! Здравствуйте!.. Еще трое! Динни, кто эта образина?.. О, здравствуйте! Значит, вы приехали? Я думала, вы в Китае... Динни, напомни мне спросить у твое'о дяди, Китай ли это был. Он так зло вз'глянул на меня. Можно мне смыться от остальных? Где я подхватила такое выражение? Динни, передай Блору - напитки! Вот еще целый выводок!.. Здравствуйте!.. Здравствуйте!.. Здрасте!.. Здрасс!.. Здра!.. Как мило с вашей стороны! Динни, мне хочется сказать: "Будьте вы все Прокляты!"
      Разыскивая Блора, Динни прошла мимо Джин, беседовавшей с Майклом, и удивилась, как у такой здоровой и яркой женщины хватает терпения изнывать в этой толчее. Она нашла Блора и повернула обратно. Странное лицо Майкла, которое с каждым годом становилось симпатичнее, словно доброта оставляла на нем все более глубокий отпечаток, показалось ей взволнованным и несчастным. Она услышала, как он сказал:
      - Я не верю этому. Джин.
      - Конечно, по базарам ходят всякие слухи. А все-таки дыма без огня не бывает, - ответила Джин.
      - Бывает, и сколько угодно! Во всяком случае, он снова в Англии. Флер видела его сегодня в церкви! Я спрошу у него.
      - По-моему, не стоит, - возразила Джин. - Если это правда, он сам, наверно, вам все расскажет, если нет, зачем зря волновать человека?
      Ясно! Они говорят об Уилфриде. Как бы узнать - что, не показав, насколько ее это интересует? - подумала Динни и тут же решила: "Не стану, даже если смогу. Все важное он должен сказать мне сам. Не хочу слышать это от посторонних". Но девушка была встревожена, - интуиция всегда подсказывала ей, что на душе у него лежит какая-то непонятная тяжесть.
      Когда долгое жертвоприношение на алтарь сердечности пришло к концу и новобрачная уехала, Динни ушла в кабинет дяди - единственное место в доме, где не было следов беспорядка, и опустилась в кресло. Ее родители отправились обратно в Кондафорд, удивляясь, почему она не едет с ними. Действительно, оставаться в Лондоне, когда дома раскрылись тюльпаны, распускается сирень и яблони все гуще покрываются цветами, - это не похоже на Динни. Но при одной мысли, что, уехав, она лишится возможности ежедневно видеть Уилфрида, девушке становилось по-настоящему больно.
      "Я увлеклась слишком сильно, сильнее, чем могла предполагать. Что же будет?" - думала Динни, полулежа с закрытыми глазами.
      Неожиданно она услышала голос дяди:
      - Ах, Динни, как приятно отдохнуть от полчищ мадиамских! Мандарины в парадных одеяниях! Знаешь ли ты хоть четверть тех, кто сегодня был здесь? Зачем люди ходят на свадьбы? Затем, что, будь ты регистратор или император, это единственный способ не нарушать приличий. Твоя бедная тетка легла в постель. Насколько все-таки удобней быть магометанином, если не считать того, что сейчас у них модно ограничиваться одной женой и не прятать ее под чадру! Кстати, ходят слухи, будто молодой Дезерт принял ислам. Рассказывал он тебе что-нибудь об этом?
      Пораженная Динни приподняла голову.
      - Такое проделали на Востоке только двое моих знакомых, да и то французы, - они хотели завести гарем.
      - Для этого нужно только одно, дядя, - деньги.
      - Динни, ты становишься циником. Не забывай, люди любят, чтобы религия санкционировала их поступки. Но у Дезерта была другая причина.
      Насколько я помню, он человек разборчивый.
      - Дядя, какое значение имеет религия до тех пор, пока люди не вмешиваются в чужие дела?
      - Видишь ли, у некоторых мусульман довольно примитивные представления о правах женщины. Они, например, полагают, что в случае неверности ее следует замуровывать. Я видел в Маракеше одного шейха - отвратительный тип!
      Динни вздрогнула.
      - С незапамятных времен, как принято у нас выражаться, религия была виновницей всех наихудших злодейств, происходивших на земле, - продолжал сэр Лоренс. - Интересно, не решился ли молодой Дезерт на этот шаг, чтобы попасть в Мекку? Не думаю, чтобы он во что-нибудь верил, но ничего толком не знаю, - странная семья.
      "Не хочу и не стану говорить о нем", - решила Динни.
      - Дядя, как вы думаете, какой процент составляют верующие в наши дни?
      - В северных странах? Трудно сказать. У нас, видимо, от десяти до пятнадцати среди взрослых. Во Франции и в южных странах, где есть крестьянство, - больше, по крайней мере с точки зрения внешней.
      - А среди тех, кто был сегодня у вас?
      - Большинство из них было бы шокировано, если бы им сказали, что они не христиане, и шокировано еще больше, если бы их попросили отдать половину своих богатств бедным. Такая просьба доказала бы только, что они всего лишь благодушные фарисеи или, вернее, саддукеи.
      - Дядя Лоренс, а вы христианин?
      - Нет, дорогая, скорее последователь Конфуция, который, как тебе известно, был просто философом-моралистом. Большая часть английской привилегированной касты - не христиане, а конфуцианцы: вера в предков и традицию, почтение к родителям, честность, сдержанность в обращении, мягкость с животными и с подчиненными, ненавязчивость в жизни и стойкость перед лицом болезни и смерти.
      - Чего же еще желать? - спросила Динни, задумчиво наморщив носик. - Пожалуй, одного - любви к прекрасному.
      - Любви к прекрасному? Она зависит от темперамента.
      - Но разве она не самое характерное, что отличает одного человека от других?
      - Да, но независимо от его воли. Ты ведь не можешь заставить себя любить заход солнца.
      - "Вы мудрец, дядя Лоренс, и взгляд ваш остер, племянница молвит ему". Пойду прогуляюсь и порастрясу свадебный пирог.
      - А я останусь, Динни, и выпью шампанское.
      Динни долго блуждала по улицам. Ходить одной было грустно. Но каштаны начинали серебриться, цветы в парке были прекрасны, озаренные закатом воды Серпентайна невозмутимы, и Динни отдалась своему чувству, а чувством этим была любовь.
      VII
      Вспоминая второй день, проведенный в Ричмонд-парке, Динни так и не могла понять, не выдала ли она себя раньше, чем он отрывисто бросил:
      - Выйдете вы за меня, Динни, если придаете значение браку? У нее так перехватило дыхание, что она даже не пошевелилась и сидела, все больше бледнея; затем кровь бросилась ей в лицо.
      - Зачем вы спрашиваете об этом? Вы же меня совсем не знаете.
      - Вы - как Восток: его либо полюбишь с первого взгляда, либо никогда не полюбишь. И узнать его тоже нельзя.
      Динни покачала головой:
      - О, я совсем не таинственная.
      - Я никогда не узнаю вас до конца. Вы непроницаемы, как фигуры на лестнице в Лувре. Я жду ответа, Динни.
      Она вложила в его руку свою, кивнула и сказала:
      - Мы, вероятно, поставили рекорд.
      Его губы тут же прижались к ее губам, и, когда он отнял их, она лишилась чувств.
      Поцелуй, бесспорно, явился наиболее примечательным событием в ее жизни, потому что, почти сразу же придя в себя, она сказала:
      - Это лучшее, что ты мог сделать.
      Если его лицо и раньше казалось ей необыкновенным, то каким же оно стало сейчас? Губы, обычно презрительно сжатые, полураскрылись и дрожали; глаза, устремленные на нее, блестели; он поднял руку, откинул волосы назад, и Динни впервые увидела скрытый ими небольшой шрам на лбу. Солнце, луна, звезды и все светила небесные остановились для них: они смотрели друг другу в лицо.
      Наконец Динни сказала:
      - Все правила нарушены, - не было ни ухаживания, ни даже обольщения.
      Он рассмеялся и обнял ее. Девушка прошептала:
      - "Так юные любовники сидели, в блаженство погрузясь". Бедная мама!
      - Она милая женщина?
      - Чудная! К счастью, влюблена в моего отца.
      - Что представляет собою твой отец?
      - Самый милый из всех известных мне генералов.
      - А мой - затворник. Тебе не придется принимать его в расчет. Мой брат - осел; мать убежала, когда мне было три года; сестер у меня нет. Тебе будет трудно с таким бродягой и неудачником, как я.
      - "Куда б ты ни пошел, я за тобой". По-моему, с дороги на нас смотрит какой-то старый джентльмен. Он напишет в газеты о безнравственных картинах, какие можно наблюдать в Ричмонд-парке.
      - Охота тебе обращать внимание?
      - Я и не обращаю. Такая минута бывает в жизни один раз. Я уж думала, что она для меня не наступит.
      - Ты никого не любила? Она покачала головой.
      - Как чудесно! Когда мы поженимся, Динни?
      - А ты не находишь, что нам нужно сначала познакомиться домами?
      - Полагаю, что да. Но твои не согласятся, чтобы ты вышла за меня.
      - Конечно, юный сэр, - вы выше меня родом.
      - Нельзя быть выше родом, чем семья, восходящая к двенадцатому веку. Мы восходим только к четырнадцатому. Дело в другом: я - кочевник и пишу язвительные стихи. Они поймут, что я увезу тебя на Восток. Кроме того, у меня всего полторы тысячи годовых и практически никаких надежд.
      - Полторы тысячи в год! Отец сможет мне выделить только двести - как Клер.
      - Ох, слава богу, что хоть твое состояние не будет препятствием! Динни повернулась к нему. В глазах ее светилось трогательное доверие.
      - Уилфрид, я слышала, что ты якобы принял мусульманство. Для меня это не имеет значения.
      - Но для твоей семьи будет иметь.
      Лицо его исказилось и потемнело. Она обеими руками сжала его руку:
      - Ты написал "Барса" о самом себе? Он попытался вырвать руку.
      - Это так?
      - Да. Дарфур, арабы - фанатики. Я отрекся, чтобы спасти свою шкуру. Теперь можешь прогнать меня.
      Пустив в ход всю свою силу, Динни прижала его руку к груди:
      - Что бы ты ни сделал, это неважно. Ты - это ты!
      К испугу и в то же время облегчению девушки, он опустился на землю и зарылся лицом в ее колени.
      - Родной мой! - прошептала Динни. Материнская нежность почти заглушила в ней другое, более пылкое и сладостное чувство. - Знает ли об этом еще кто-нибудь, кроме меня?
      - На базарах известно, что я принял ислам; но предполагается, что добровольно.
      - Я знаю, что есть вещи, за которые ты отдал бы жизнь. Этого достаточно, Уилфрид. Поцелуй меня!
      День клонился к закату. Тени дубов доползли до поваленного ствола, на котором они сидели; четко очерченный край полосы солнечного света отступил за молодые папоротники; за кустами, осторожно пробираясь к оде, мелькнула лань. Сверкающее чистой синевой небо, где, предвещая погожее утро, плыли белые облака, повечерело; крепкий запах папоротников и цветущих каштанов медлительно пополз по земле; выпала роса. Густой живительный воздух, ярко-зеленая трава, голубая даль, ветвистые и неуклюжие в своей мощи дубы - это был самый английский из всех пейзажей, на фоне которых когда-либо происходили любовные свидания.
      - Если мы еще немножко посидим здесь, я превращусь в настоящую девчонку-кокни, - объявила наконец Динни. - И кроме того, дорогой мой, "вечерняя роса уже ложится"...
      Поздно вечером в гостиной на Маунт-стрит ее тетка неожиданно воскликнула:
      - Лоренс посмотри на Динни! Динни, ты влюблена?
      - Вы застали меня врасплох, тетя Эм. Да.
      - Кто он?
      - Уилфрид Дезерт.
      - Я же говорила Майклу, что этот человек попадет в беду. А он тебя тоже любит?
      - Он настолько любезен, что утверждает это.
      - Ах, боже мой! Я выпью лимонаду. Кто из вас сделал предложение?
      - Фактически он.
      - Говорят, у его брата не будет потомства.
      - Бога ради, тетя Эм, не надо!
      - Почему? Поцелуй меня.
      Через плечо тетки Динни посмотрела на дядю. Тот молчал.
      Позже, когда она направилась к дверям, он остановил ее:
      - Ты думаешь, что делаешь, Динни?
      - Да. Вот уже девятый день.
      - Не хочу быть дядей-брюзгой, но все-таки спрошу: тебе известны его отрицательные стороны?
      - Вероисповедание, Флер, Восток. Что еще?
      Сэр Лоренс пожал худыми плечами:
      - Эта история с Флер стоит у меня поперек горла, как сказал бы старый Форсайт. Тот, кто позволит себе такое по отношению к другу, которого вел к алтарю, не может быть верным мужем.
      Динни вспыхнула.
      - Не сердись, дорогая... Мы просто все очень любим тебя.

К титульной странице
Вперед
Назад