Часть седьмая. ОТЕЛЬ "ДЕЛЬФИН"
     
      1. ПЕРЕМЕЩЕНИЯ В КИНОЗАЛЕ. ПРИБЫТИЕ В ОТЕЛЬ "ДЕЛЬФИН"
      В самолете она сразу села к окну и все время, пока мы летели, глядела на землю.
      Я сидел в кресле рядом и читал "Записки о Шерлоке Холмсе". В небе, докуда хватало глаз, не было ни единого облачка, а по земле неслась крошечная тень нашего самолета. Строго говоря, - подумал я, - раз уж мы сидим внутри самолета, то и две наших тени должны находиться внутри этой тени от самолета. А если так - значит, мы все еще оставляем свой след на этой Земле.
      - Мне он понравился, - сказала она, отпивая из стаканчика апельсиновый сок.
      - Кто?
      - Водитель.
      - Ага, - сказал я. - Мне тоже.
      - Отличное имя - Селедка! - добавила она.
      - Это точно. Имя что надо. Вообще, наверное, с ним кошка была бы счастливее, чем со мной.
      - Не кошка, а Селедка.
      - Да, конечно... Селедка.
      - А почему до сих пор ты свою кошку никак не называл?
      - И действительно - почему? - сказал я, щелкнул зажигалкой с овечьим гербом на боку и закурил. - Наверное, я вообще не люблю имена. Я - это я, ты - это ты, мы - это мы, а они - это они. Не понимаю, зачем нужны какие-то дополнительные слова?
      - Хм-м!... - протянула она. - А мне особенно нравится говорить слово "мы". Прямо как в Ледниковый период...
      - В Ледниковый период?
      - Ну да. Например: "Мы идем на юг!", или, скажем, "Мы забили мамонта!"...
      - Да уж, - сказал я.
     
      В аэропорту Титосэ мы получили багаж и вышли на улицу. Снаружи было куда холоднее, чем мы ожидали. Я натянул поверх майки футболку потолще, она надела шерстяной жилет. Осень приходила в эти края на целый месяц раньше, чем в Токио.
      - Наверное, нам с тобой нужно было встретиться в Ледниковый период, - сказала она уже в автобусе по дороге на Саппоро. - Ты бы гонялся за мамонтом, а я - растила наших детенышей...
      - Звучит весьма заманчиво, - сказал я.
      Потом она заснула, а я все смотрел и смотрел на нескончаемый лес, бежавший за окнами по обеим сторонам дороги.
     
      Приехав в Саппоро, мы пошли в ближайшую закусочную выпить кофе.
      - Прежде всего выработаем план действий, - сказал я. - Нужно разделиться. Я буду искать пейзаж с фотографии, ты - разузнаешь все про овцу. Таким образом мы сэкономим кучу времени.
      - Что ж, вполне разумно, - согласилась она.
      - Лишь бы сработало, - кивнул я. - В общем, тебе поручается узнать расположение всех частных овечьих пастбищ на Хоккайдо, я также собрать описания всех пород местных овец. Сходи в библиотеку, в губернаторство...
      - Обожаю библиотеки! - сказала она.
      - Вот и прекрасно.
      - Что, прямо сейчас идти?
      Я посмотрел на часы. Времени было три тридцать.
      - Да нет, сейчас уже поздно; отложим до завтра. А сегодня погуляем по городу, определимся с жильем, поужинаем, потом в ванну - и спать.
      - Хочу в кино, - сказала она.
      - В кино?!...
      - Ну, мы же в самолете сберегли немного времени, разве нет?
      - Да, конечно, - согласился я.
      Мы вышли на улицу и заглянули в первый попавшийся кинотеатр.
     
      Двойной сеанс, на который мы попали, состоял из криминального боевика и "оккультного" фильма ужасов. Народу в зале было раз-два и обчелся. Я поймал себя на мысли, что давно уже не сидел в настолько пустом кинотеатре. От нечего делать я пересчитал всех сидящих в зале. Восемь человек вместе с нами. Главных героев в фильме - и тех больше.
      Обе картины оказались квинтэссенцией всего плохого, что можно увидеть на киноэкране. Отревел традиционный лев "Голдвин Мэйер", и не успело появиться название фильма, как уже захотелось встать с кресла и куда-нибудь уйти. Бывают на свете фильмы подобного рода.
      Подруга моя, однако, сразу впилась глазами в экран и с очень серьезным лицом стала вникать во все детали картины. Так, что даже словом не перекинуться. После нескольких попыток пообщаться я махнул рукой и принялся-таки смотреть кино.
      Первым шел оккультно-мистический фильм. История о том, как маленьким городом решил овладеть Сатана. Сатана поселился в облезлом подвале местной церквушки и для совершения злодеяний использовал золотушного пастора. Зачем Сатане понадобилось овладевать именно этим населенным пунктом, я так и не понял.
      Слишком уж грязным и неказистым выглядел этот затерянный в кукурузных полях городишко.
      Сатана, тем не менее, зверствовал очень усердно, и когда одна девчонка вдруг не захотела ему подчиниться, совершенно вышел из себя. Стоило Сатане выйти из себя, как все тело его начинало светиться изумрудно-зеленым светом и колыхаться наподобие фруктового желе. Что ни говори, в такой манере выходить из себя было что-то забавное.
      Сидевший впереди нас мужчина средних лет негромко храпел; его одинокий, печальный храп разносился по залу, точно гудки корабля, потерявшего курс в непроглядном тумане. Поцелуи с обжиманиями в углу справа становились все откровеннее. Кто-то сзади вдруг громко испортил воздух. Мужчина впереди на секунду перестал храпеть, а две пигалицы в школьной форме прыснули в кулачки. Я же невольно вспомнил свою Селедку. Подумав про Селедку, я вдруг вспомнил о том, что уехал из Токио и в данный момент нахожусь на Хоккайдо... Та-ак. Это что же получается? До тех пор, пока какой-то осел не испортил воздух, я даже не осознавал, где я сейчас?
      Чудеса, да и только...
      С этими мыслями я заснул. Во сне я увидал Сатану зеленого цвета. В Сатане, который мне приснился, уже не было ничего забавного. Он ничего не говорил, а только смотрел и смотрел на меня из темноты.
      Фильм закончился, зажегся свет, и я открыл глаза. Зрители в зале, как сговорившись, зевали, распахивая рты один за другим. Я купил в киоске пару порций мороженого, и мы начали его грызть. Мороженое было таким твердым, будто его непроданным хранили в холодильнике с прошлого лета.
      - Ты что, так и проспал весь фильм? - спросила подруга.
      - Угу, - кивнул я. - Интересно было?
      - Ну, еще бы! Под конец весь город взрывается.
      - Ого!..
      В зале было до неприятного тихо. Чем ближе к нам - тем тише и неприятнее. Очень странное чувство.
      - Знаешь, - сказала подруга. - По-моему, мое тело все время перемещается куда-то... Ты ничего не чувствуешь?
      Странное дело: как только она это произнесла, меня охватило именно такое ощущение.
      Она вцепилась в мою руку:
      - Ты сиди так, я буду за тебя держаться!.. Так спокойнее...
      - Угу.
      - По-моему, если не держаться, то непременно куда-нибудь унесет. Не знаю, куда... В какое-то очень странное место.
      Свет в зале погас, и на экране замелькали кадры кинорекламы. В темноте я зарылся лицом в ее волосы, губами отыскал ухо и коснулся его языком.
      - Все будет в порядке... Не бойся.
      - Все-таки ты был прав, - тихо сказала она. - Надо было нам ехать на чем-нибудь с именем...
      Все полтора часа от начала и до конца фильма мы просидели в кромешной тьме с этим странным чувством плавно-бесшумного ПЕРЕМЕЩЕНИЯ НЕИЗВЕСТНО КУДА. Она уткнулась щекой мне в плечо и ни разу не меняла позы за все это время. К концу фильма плечо мое стало горячим и влажным от ее дыхания.
     
      Выйдя из кино, мы в обнимку отправились шататься по вечернему городу.
      Казалось, будто именно теперь мы стали особенно близки. Благодушные жители не спеша бродили по улицам тихого города; в вечернем небе тускло мерцали звезды.
      - Слушай, а ты уверен, что это - тот город, в который мы ехали? - вдруг спросила она.
      Я посмотрел на небо. Полярная звезда висела в точности там, где ей висеть полагалось. Вот только выглядела как-то не совсем натурально. Эдакая фальшивая Полярная звезда. Слишком яркая, слишком большая.
      - Ч-черт его знает... - пробормотал я.
      - Мне постоянно кажется, будто вокруг что-то не так...
      - Когда впервые в городе - поначалу всегда так кажется. К новому городу тело привыкает, как к новой одежде - не сразу.
      - И я тоже скоро привыкну?
      - И ты привыкнешь... Дня через два или три, - ответил я.
     
      Устав шататься по городу, мы зашли в первый попавшийся ресторанчик, выпили по две кружки пива и съели по тарелке картошки с вареной горбушей. Кухня оказалась совсем неплохой, для первого попавшегося заведеньица - даже отличной. Пиво было свежайшее, белый соус к рыбе - очень тонкого вкуса, хотя и терпковат.
      - Ну что, - сказал я, допивая кофе, - пора подумать и о крыше над головой...
      - Насчет крыши - я примерно представляю, что это может быть, - ответила она.
      - Что именно?
      - А вот прочитай мне по порядку все названия отелей этого города...
      Я попросил у неприветливого официанта телефонный справочник, отыскал раздел "Гостиницы и отели" (*21) и, ведя пальцем сверху вниз по краю страницы, принялся читать ей одно название за другим. Я читал и читал, и прошел уже, наверное, названий сорок, когда она вдруг остановила меня:
      - Вот это! Вроде неплохо.
      - Которое?
      - Последнее, что ты прочитал...
      - "DOLPHIN HOTEL", - повторил я написанное по-английски название.
      - Это что значит?
      - Отель "Дельфин".
      - Вот в нем и поселимся.
      - Никогда о таком не слышал!..
      - Тем не менее, - пожала она плечами, - кроме этого я больше не слышу ничего подходящего.
      Поблагодарив официанта, я вернул ему справочник, прошел к телефону и набрал номер отеля "Дельфин". Абсолютно бесцветный мужской голос в трубке сообщил, что в настоящее время свободны только одноместные или двухместные номера. На всякий случай я поинтересовался, а что еще, собственно, у них есть кроме двух- и одноместных. На это мне ответили, что никаких других номеров, кроме одноместных и двухместных, у них в принципе не бывает. Несколько сбитый с толку, я заказал-таки один двухместный и спросил о расценках. Сумма оказалась чуть не вполовину меньше того, что я ожидал услышать.
      Мы прошли три квартала на запад, один на юг - и отель "Дельфин" возник перед нами. Скукоженно-маленький - и совершенно безликий. Второго настолько безликого отеля, наверное, было не сыскать на всем белом свете. При виде такой безликости объекта материальной природы начинаешь верить в потусторонний мир и прочую метафизику. Ни неоновой надписи, ни вывески у крыльца, ни парадного хода. Одинокая стеклянная дверь в стене, точно служебный вход какого-нибудь ресторана, и на ней - медная табличка с буквами: "Dolphin Hotel". Никакого - даже самого неказистого - изображения дельфина. Плоское и гладкое строение из пяти этажей больше всего напоминало гигантский спичечный коробок, поставленный на попа. И хотя при ближайшем рассмотрении выяснилось, что здание вовсе не старое - на первый, не слишком внимательный взгляд казалось, будто все оно изъедено Временем изнутри. Возможно, его таким и построили - сразу старым.
      Именно таким он предстал перед нами, отель "Дельфин".
      Подруге же он, видимо, понравился с первого взгляда:
      - Вполне приличный отель, правда?
      - "Приличный отель"?!.. - тупо переспросил я.
      - А что? Компактный такой. Никаких излишеств...
      - Никаких излишеств? - я уставился на нее. - Простыни без пятен, унитаз, в котором вода не шумит всю ночь, кондиционер, настроенный как тебе нужно, мягкая бумага в туалете, мыло, которым никто до тебя не мылся, невыгоревшие занавески на окнах - все это, по-твоему, сплошные излишества?!
      - Вечно ты смотришь на жизнь только с мрачной стороны! - засмеялась она. - В конце концов, мы же не туристами сюда приехали!
      Фойе за стеклянной дверью оказалось просторнее, чем я ожидал. В центре - стандартный стол с парой диванов для посетителей, огромный цветной телевизор в углу. По телевизору шла какая-то викторина. Людей я в фойе не обнаружил. Слева и справа от двери стояло по огромному цветочному горшку с неведомой мне растительностью. Половина листьев на обоих кустах давно потеряла цвет. Затворив дверь, я встал между двумя горшками и с минуту разглядывал помещение. Осмотревшись, я понял, что на самом деле фойе вовсе не было таким уж просторным. Иллюзия простора создавалась за счет малого количества мебели. Стол, диваны, часы на стене да трюмо с большим зеркалом - вот, собственно, и весь интерьер. Я поизучал глазами часы, перевел взгляд на трюмо. Несомненно, каждый из предметов появился здесь от щедрот того, кто и сам был не прочь поскорее от них избавиться. Часы нагло врали на семь минут, а в зеркале моя голова не очень удачно сходилась с телом.
      От стола с диванами веяло тем же духом внутренней изъеденности, что и от всего здания в целом. Матерчатая обивка диванов резала глаз самым безумным оттенком рыжего цвета, какой я только встречал. Можно было подумать, что их выставляли на неделю выгорать под палящим солнцем, еще на неделю - мокнуть под проливным дождем, после чего очень долго держали в затхлом чулане, и все - с единственной целью: добиться того, чтобы вся обивка расцвела роскошной оранжевой плесенью.
      Я подошел поближе - и за спинкой дивана увидел то, чего раньше не замечал: на диване лежал, перекрученный как сушеная корюшка, средних лет мужчина с абсолютно лысым черепом. В первую секунду я даже подумал, что вижу мертвеца; однако человек просто спал крепким сном. Нос его чуть заметно подергивался при дыхании. На переносице виднелись следы от очков, но самих очков я нигде не заметил.
      Следовательно, версия о том, что он смотрел телевизор и нечаянно заснул, отпадала. Никаких других версий мне в голову не приходило.
      Я перегнулся через конторку и заглянул в комнату служебного персонала. Ни души.
      Подруга нашла на стойке металлический колокольчик и позвонила. Колокольчик неожиданно громко зазвякал на все фойе.
      Мы выждали с полминуты - без толку. Лысый не просыпался.
      Она позвонила снова.
      Спящий захныкал. Таким странным хныканьем, словно его нестерпимо мучила совесть.
      Затем открыл глаза и ошалело-отсутствующе уставился на нас. Для острастки подруга позвонила в колокольчик еще раза три. Лысый вскочил с дивана, в мгновение ока пересек приемную, прошмыгнул чуть ли не у меня под мышкой - и вытянулся по ту сторону стойки. Человек оказался консьержем.
      - Ради Бога, простите!.. - проговорил он. - Так неловко получилось: ждал вас, ждал - и заснул!
      - Извините, что разбудили вас, - сказал я.
      - Да что вы!.. - только что не замахал руками консьерж. И вручил мне анкету для проживающих и авторучку. На мизинце и среднем пальце его левой руки недоставало по верхней фаланге (*22).
      Я вписал в анкету свое имя, потом подумал немного, скомкал бумагу и сунул в карман. Затем, взяв новый бланк, вписал первое пришедшее в голову имя и ниже - не менее вздорный адрес. Самые заурядные имя и адрес. На случайный взгляд - очень даже неплохо. В качестве профессии я выбрал торговлю недвижимостью. Откуда-то из-за телефонного аппарата консьерж выудил очки в целлулоидной оправе с толстыми линзами, водрузил их на нос и очень внимательно изучил все, что я написал.
      - Токио, Сугинами... 29 лет, агент по продаже недвижимости.
      Я достал из кармана салфетку и принялся стирать с пальцев пятна от авторучки.
      - По работе здесь? - спросил консьерж.
      - В каком-то смысле, - ответил я.
      - Сколько суток пробудете?
      - Месяц.
      - Месяц?... - он посмотрел на меня с задумчивостью художника, разглядывающего
      девственно-чистый лист бумаги. - Вы собираетесь пробыть здесь целый месяц?
      - А что, почему-то нельзя?
      - Нет-нет, почему же нельзя! Просто... у нас принято производить все расчеты на трое суток вперед.
      Я опустил на пол сумку, вынул из кармана бумажник, с хрустом отсчитал из пачки двенадцать десяток и положил перед ним на стойку.
      - Начнет не хватать - сообщайте, добавлю.
      Консьерж зажал банкноты в трех пальцах левой руки и пальцем правой пересчитал деньги заново. Затем выписал чек на всю сумму и вручил мне.
      - Насчет номера будут какие-то пожелания?
      - Если можно - угловую комнату подальше от лифта.
      Повернувшись ко мне спиной, консьерж очень долго шарил взглядом по стенду с ключами, пока, наконец, не снял ключ от номера 406. Ключи почти от всех номеров висели на своих местах. Говорить о процветании отеля "Дельфин" можно было с большой натяжкой.
      Швейцар в отеле "Дельфин" отсутствовал как понятие, и чемоданы до лифта нам пришлось волочить самим. Подруга оказалась права - "излишества" в отеле отсутствовали напрочь. Лифт при движении мотало из стороны в сторону как огромную чахоточную собаку.
      - Когда останавливаешься надолго, самое лучшее - это маленький опрятный отель! - деловито заявила подруга.
      Выражение "маленький опрятный отель" и в самом деле звучало неплохо. Прямо готовое клише для рекламы в женском журнале: "Если вы к нам надолго - он станет вам домом, наш Маленький Опрятный Отель..." Однако первое, что мне пришлось сделать, войдя в номер "маленького опрятного отеля", так это пристукнуть шлепанцем тлю, разгуливавшую по оконной раме, а также выкинуть в урну два женских волоса, найденных на коврике у кровати. Тлю на Хоккайдо я встретил впервые в жизни. Подруга в это время уже вертела кранами в ванной, настраивая температуру воды. Как и следовало ожидать, краны при этом ревели, как полоумные.
      - Что, нельзя найти ничего поприличнее?! - заорал я ей, распахнув дверь в ванную. - У нас же денег хватит на что угодно!
      - При чем тут деньги?! Главное, что поиски овцы должны начинаться именно отсюда! Хочешь ты или нет - мы остаемся здесь...
      Я плюхнулся на кровать, закурил, включил телевизор, поперескакивал с канала на канал - и выключил. Слава Богу, хоть телевизор нормально показывал. Рев воды прекратился, с полураспахнутой двери в ванную свесилась ее одежда - и по всему номеру разнесся шум воды.
      Я раздвинул занавески: за окном тянулись ряды железобетонных строений, таких же бестолково-безликих, как и отель "Дельфин". Здания были словно измазаны сажей, и при одном взгляде на них начинало казаться, что пахнет мочой. Хотя было уже около девяти, в отдельных окнах еще горел свет и виднелись фигурки по уши занятых работой людей. Уж не знаю, над чем они все так усердно работали, но зрелище было довольно унылым Впрочем, взгляни кто-то из них на мое окно - в моей фигуре им тоже не увиделось бы ничего особенно жизнерадостного.
      Я задернул занавески, лег на кровать и, свернувшись на открахмаленных до асфальтовой жесткости простынях, начал думать о своей бывшей жене и о парне, с которым она жила. О парне я знал все довольно подробно. Как тут не знать, когда мы с ним были друзьями. В свои двадцать семь он был малоизвестным джаз-гитаристом, и для малоизвестного джаз-гитариста - сравнительно порядочным человеком. Характера неплохого. Вот разве что стиля своего никогда не имел. В такой-то период блуждал между Би Би Кингом и Кенни Барреллом, к такому-то возрасту застрял между Лэрри Кориеллом и Джимом Холлом (*23)...
      Лично мне было не очень понятно, почему после меня она выбрала именно этого парня. Видно, правду говорят, что в каждом человеке с рождения заложен неизменный вектор душевных склонностей. Он был лучше меня лишь тем, что играл на гитаре. Я был лучше его лишь тем, что умел мыть посуду. Гитаристы, как правило, никогда не моют посуду. Повредишь себе палец - и больше незачем жить на свете.
      Затем я стал думать о нашем с нею сексе. От нечего делать я попытался подсчитать, сколько раз мы с ней занимались любовью за четыре года жизни вдвоем. Но тут же и плюнул на это занятие: точное число установить все равно невозможно, а в приблизительных числах я не видел особого смысла. Надо было вести какой-то дневник. Или хотя бы пометки делать в блокноте. Тогда, конечно, я бы смог определить его - Количество Секса За Четыре Года Вдвоем. Теперь же меня интересуют только точные числа. Лишь при их помощи и можно восстановить, как все было на самом деле.
      Моя бывшая жена вела подробный дневник своей половой жизни. Однако то были вовсе не какие-нибудь лирические заметки. Еще в девичестве, после первых же месячных, завела она толстую школьную тетрадь, где производила скрупулезный учет всех своих менструальных циклов, и где в качестве "побочного фактора" иногда упоминался секс. Таких тетрадей у нее было восемь, и хранила она их в ящике туалетного столика, который запирала на ключ, вместе с самыми личными письмами и фотографиями. Записок этих она никогда никому не показывала. Насколько подробно она касалась в них секса как такового, я не знал. И теперь, поскольку мы с ней расстались, не узнаю уже никогда.
      - Если я вдруг умру, - повторяла она не раз, - тетради эти сожги. Облей хорошенько керосином и сожги, а пепел в землю зарой. И учти: если хоть одна живая душа узнает оттуда хоть слово - я эту душу прокляну с того света!
      - Но я-то уже столько лет с тобой сплю! Знаю каждый уголок, каждую клеточку твоего тела. Меня-то чего стесняться?
      - Клетки тела полностью, на все сто процентов, обновляются каждый месяц. Мы все время меняемся. Вот, даже прямо сейчас! - и она поднесла близко-близко к моим глазам кисть тонкой руки. - Все, что ты знаешь обо мне - не больше, чем твои же воспоминания!..
      Даже за месяц до развода эта женщина оставалась в высшей степени рассудительной. И очень точно знала, как обращаться с реальностью своей жизни. По принципу: однажды захлопнувшиеся двери уже никогда не откроются снова, но это вовсе не значит, что нужно мешать дверям закрываться.
      Все, что я знаю о ней сейчас - не больше, чем мои же воспоминания. Воспоминания, отходящие все дальше и дальше в прошлое, отмирающие, точно старые клетки тела.
      Так, что уже никогда не вспомнить, сколько раз мы с ней все-таки занимались любовью.
     
      2. ПРОФЕССОР ОВЦА
      Проснувшись на следующее утро в восемь, мы спустились на лифте вниз, вышли на улицу и отправились завтракать в ближайшую забегаловку. Ни ресторана, ни даже захудалого буфета в отеле "Дельфин" не оказалось.
      - Как я уже говорил вчера, нам нужно разделиться, - сказал я, передавая ей копию снимка с овцами. - Я попробую выяснить, где находится место с горами на фотографии. Ты соберешь информацию о всех пастбищах, где выращивают овец. Как действовать - думаю, объяснять не нужно. Самая, казалось бы, незначительная деталь может пригодиться. Любая мелочь - и уже не придется мотаться по всему Хоккайдо, тыкаясь наугад...
      - Не беспокойся, я сделаю все как нужно.
      - Тогда - встречаемся вечером в отеле!
      - Ты, главное, не переживай, - сказала она, надевая темные очки. - Вот увидишь, мы все в два счета найдем!
      - Хорошо бы, - вздохнул я.
     
      Как и следовало ожидать, "в два счета" дело не разрешалось, хоть тресни. Я сходил в Отдел путешествий губернаторства Хоккайдо, обошел с дюжину туристических фирм и экскурсионных бюро, нанес визит в местное Общество альпинистов - побывал во всех местах, хоть как-нибудь связанных с поездками в горы и экскурсиями на природу. Никто из опрошенных мною не мог сказать ничего определенного при взгляде на фотографию.
      - Обычный горный пейзаж, каких тысячи, - говорили мне, разводя руками. - Тем более, заснят такой небольшой фрагмент...
      Я пробегал по городу целый день, но все, что мне удалось разузнать, сводилось к одному и тому же: горы на фотографии выглядели слишком обычно, чтобы по столь маленькому фрагменту можно было их опознать.
      В книжном магазине я приобрел атлас острова и книгу "Горы Хоккайдо", потом зашел в кафетерий, сел за столик, заказал сразу два имбирных лимонада и погрузился в чтение.
      На Хоккайдо было невероятное множество гор, и подавляющее большинство из них походило друг на друга по цвету и форме. Запасшись терпением, я принялся сличать одну за другой иллюстрации в книге с пейзажем на фотографии Крысы. Уже через десять минут у меня заболела голова. Самое ужасное заключалось в том, что все горы в этом фолианте, даже взятые вместе, не составляли и тысячной доли всех гор на Хоккайдо. Мало того, стоило взглянуть на одни и те же горы под хоть немного другим углом - и их уже было ни за что не узнать. "Горы - живые, - говорилось в предисловии к книге. - От сезона, от времени суток, от угла зрения и от состояния нашей души зависит то, как они в очередной раз изменят перед нами свой облик. Неизменным остается лишь одно: сколько бы мы ни смотрели на горы - мы всегда сможем постичь лишь ничтожную частичку того, что они из себя представляют..."
      - Просто черт знает что!.. - подумал я вслух. Затем вздохнул - и продолжил занятие, в безнадежности которого меня только что убедили. Когда колокол на башне неподалеку пробил пять часов, я вышел из кафетерия, сел на скамейку в парке и принялся грызть жареную кукурузу, заодно подкармливая голубей.
      Подруга моя перекопала куда больше информации, чем успел сделать я, но по результатам затраченных усилий мы с ней оказались примерно равны. За скудным ужином в тесной забегаловке на задворках отеля "Дельфин" мы рассказывали друг другу, как прожили этот день.
      - В губернаторстве, в Отделе животноводства, я не узнала почти ничего, - сказала она. - Получается, что овцами никто не занимается - они просто никому не нужны.
      Разводить их крайне невыгодно. По крайней мере, крупными стадами и на больших пастбищах...
      - Ну, что ж. Легче будет найти то, что нужно!
      - Как бы не так! Будь овцеводство развито, как другие отрасли - люди бы объединяли интересы и действовали сообща, и тогда можно было бы обратиться в какую-нибудь "Ассоциацию Овцеводов Хоккайдо" с конкретной конторой, адресом, телефоном. А тут - сплошь мелкие разрозненные предприниматели; как их всех вычислять - одному Богу известно. Люди в этих краях то и дело заводят себе "немножко овец" - примерно так же, как заводят собак или кошек... В общем, мне удалось раздобыть адреса тридцати довольно крупных овцеводов, но все - из материалов четырехлетней давности. За четыре года каждый из них мог запросто куда-нибудь переехать. У нас же сельскохозяйственная политика через каждые три года меняется, как у кошки глаза...
      - В общем, черт-те что! - сказал я, отхлебнув пива. - Ни малейшей зацепки. По всему Хоккайдо - сотни гор, похожих друг на друга. Как искать всех этих овцеводов - тоже не ясно...
      - Ну, пока всего один день прошел! Все еще только начинается!
      - А как там твои уши? Никакого послания не принимают?
      - Нет. Пока не принимают, - ответила она, съела кусочек жареной рыбы и запила бульоном из чашки. - И я даже знаю, почему. Видишь ли, послание приходит только в двух случаях: или когда я совсем уже сбилась с дороги, или же в минуты крайнего душевного истощения. Сейчас ни того, ни другого не происходит.
      - Значит, покуда совсем тонуть не начнешь - спасительной веревки не бросят, так, что ли?
      - Именно. Сейчас я с тобой - и уже этого достаточно; никакой нужды в послании нет. У нас с тобой есть все необходимое, чтобы найти овцу.
      - Что-то я не совсем понимаю, - сказал я. - Нас же буквально загнали в угол!
      Если овца не найдется - со всей нашей жизнью ТАКОЕ начнется!.. Уж не знаю, что именно - но раз они обещали, значит, так оно и будет, можно не сомневаться. В этом деле они - профессионалы. Даже если умрет Сэнсэй - Организация его останется, и чуть не из каждого канализационного люка Японии нас будут преследовать до скончания века... Я понимаю, что по-идиотски звучит - но все ведь действительно так!
      - Как в том фильме, "Агрессор" - по телевизору, помнишь? Идиотизм, но очень похоже...
      - Если чем и похоже, то именно идиотизмом... В общем, мы крепко влипли. "Мы" - то есть, и я, и ты. Сначала влип я один, но по дороге еще и ты ко мне в лодку запрыгнула. И по-твоему, мы не идем ко дну?
      - Ха! Так ведь мне же это все нравится! Мне так - всяко лучше, чем спать с кем ни попадя, сжигать уши фотовспышкой да портить глаза над каким-нибудь "Словарем японских имен"! То, что сейчас, гораздо больше похоже на жизнь...
      - Ты хочешь сказать, - подытожил я, - что лично ты ни к какому дну не идешь, а потому и веревки никакой не будет?
      - Ну конечно! Мы с тобой сами найдем овцу. Не такие уж мы безнадежные недоумки, чтобы этого не суметь!
      "В общем, конечно, так!.." - мелькнуло у меня в голове.
      Возвратившись в отель, мы предались "акту соития". Лично мне нравится слово "соитие". Оно всегда ассоциировалось у меня с некой возможностью самореализации - пусть даже и в таких вот ограниченных масштабах.
     
      Однако и третьи, и четвертые сутки нашего пребывания в Саппоро прошли безо всякого толку. Мы просыпались в восемь, съедали по утреннему комплексу в забегаловке по соседству, расставались на целый день, встречались за ужином, обменивались добытой информацией, возвращались в отель, занимались сексом и засыпали. Я выкинул свои старые теннисные туфли, купил взамен легкие кроссовки и успел показать фотографию с овцами сотням разных людей. Она перерыла в губернаторстве и библиотеке огромное количество документов и составила длиннющий список овцеводческих фирм, из которых обзвонила уже около половины. Но все было безрезультатно. Никто из опрошенных мною не опознал долины на фотографии; ни в одной овцеводческой фирме не знали об овце со звездой на спине. Один старикан уверял меня, будто видел именно этот пейзаж еще до войны на юге Сахалина, но я не мог поверить, что Крыса в своих скитаниях забрался на Сахалин. С Сахалина в
      Токио срочную почту не пересылают.
      Так прошел пятый день, за ним шестой - и неуютный промозглый октябрь начал наползать на город, как сырая холодная жаба. Солнце еще было ярким, но ветер, окрепнув, пронизывал до самого сердца, и вечерами я уже надевал поверх майки ветровку из тонкой шерсти.
      Саппоро - город настолько прямолинейный, что хоть с тоски помирай. Я никогда раньше не подозревал, до какой степени изношенности может человек довести свое тело, вышагивая по городу с таким количеством прямых линий. Мой же организм изнашивался прямо на глазах. Уже на четвертый день я напрочь утратил способность ориентироваться по сторонам света. Когда же я поймал себя на том, что, повернувшись спиной к востоку, пытаюсь идти на юг, я пошел в магазин канцтоваров и купил себе компас. Я начал разгуливать по улицам с компасом в руке - и город тут же приобрел какую-то иную, совершенно ирреальную сущность. Дома казались теперь всего лишь декорациями для киносъемок; пешеходы выглядели плоскими, словно вырезанными из фанеры. Солнечный шар вылетал из-за горизонта, проносился в небе по заданной траектории - и плюхался где-то за противоположным краем земли, как огромный артиллерийский снаряд. Я стал выпивать в день по семь чашек кофе, каждый час забегал в туалет по малой нужде и крайне редко ощущал хоть какой-нибудь аппетит.
      - А что, если дать объявление в газету? - наконец предложила подруга. - "Друг по имени такой-то, отзовись"...
      - Неплохая мысль! - сказал я. Неважно, будет от этого толк или нет, - но все лучше, чем вообще ничего не делать.
      Я обошел издательства четырех газет и в утренних выпусках следующего дня поместил объявление из трех строк:
     
      КРЫСА! ВЫЙДИ НА СВЯЗЬ!! СРОЧНО!!! ОТЕЛЬ "ДЕЛЬФИН" 406.
      Следующие два дня я сидел в отеле безвылазно, ожидая звонка. В первый день позвонили трижды. Сначала какой-то мужчина деловито осведомился, что за крысу я, собственно, имею ввиду. - Это мой друг, - ответил я. Удовлетворенный, он повесил трубку.
      Второй звонок был от телефонного хулигана.
      - Пи-и, пи-и! - пищал хулиган, - П-и, пи-и-и!...
      Тут уж первым положил трубку я. Странная все-таки штука - жизнь в больших городах.
      Последней позвонила женщина с пугающе тонким голосом.
      - Вообще-то, меня все называют Крысой... - сказала она. Ее голос напомнил мне вибрирующие на ветру электрические провода.
      - Извините, что заставил вас позвонить понапрасну, - вежливо сказал я, - но я ищу Крысу - мужчину.
      - Я так и знала!.. - сказала она. - Просто, понимаете... Меня тоже все называют Крысой. Дай, думаю, позвоню, мало ли что...
      - Огромное вам спасибо.
      - Да что вы! Не за что... А вы как - нашли кого искали?
      - Еще нет, - ответил я. - К сожалению.
      - Жаль, конечно, что искали не меня, - вздохнула она. - Ну да все равно. Не меня, так уж чего там...
      - Да... Мне очень жаль.
      Она помолчала. Я почесал мизинцем за ухом.
      - А знаете, если честно - это я сама захотела вам позвонить!
      - Вы - мне?
      - Сама не знаю, почему... сегодня утром наткнулась на объявление в газете... А потом весь день ходила и думала, позвонить или не стоит... Как чувствовала, что буду не ко двору...
      - Значит, то, что вас называют Крысой - неправда?
      - Ну да, - вздохнула она. - Никто меня никак не называет. У меня вообще никого нет - ни друзей, ни знакомых. Вот и захотелось взять и кому-нибудь позвонить.
      Я вздохнул:
      - Ну, что ж... все равно спасибо.
      - Извините меня... А вы сами - с Хоккайдо?
      - Из Токио.
      - И вы приехали сюда аж из Токио на поиски друга?
      - Совершенно верно.
      - А сколько лет вашему другу?
      - Только что тридцать исполнилось.
      - А вам сколько лет?
      - Тридцать через два месяца.
      - Холостой?
      - Да.
      - А мне - двадцать два... А что, это правда, будто с возрастом ко многому легче относишься?
      - Как сказать, - ответил я. - Не знаю. К чему-то легче, к чему-то наоборот...
      - А может, мы лучше поговорили бы спокойно как-нибудь за ужином?
      - Вы извините меня, - сказал я, - но мне действительно нужно все время быть здесь, у телефона...
      - Да-да, конечно, - пробормотала она. - Еще раз извините меня...
      - Спасибо, что позвонили!
      Она сама повесила трубку.
      С одной стороны, обычная охота шлюхи за клиентом по телефону. С другой стороны, может, и правда - просто одинокая женщина... Так или иначе, мне это ничего не давало. Результат все равно сводился к нулю.
      На следующий день позвонили один-единственный раз.
      - Насчет крыс вам лучше меня никто не расскажет! - заявил мне в трубку какой-то ненормальный. После этого добрых пятнадцать минут рассказывал мне, как геройски сражался с крысами в сибирском плену. Все это звучало забавно - но в моей ситуации не меняло, увы, ни черта. Я примостился на откидном стульчике, встроенном в стену у самого окна - и провел весь день, наблюдая за тем, что происходило в фирме на третьем этаже здания напротив. За целый день наблюдений я так и не смог понять, чем же занималась эта фирма. В конторе с десятком служащих появлялись и исчезали посетители, сменяя друг друга как спортсмены во время баскетбольного матча; один из клерков принимал какие-то документы, другой ставил на них печать, третий рассовывал их по конвертам и бегом уносил куда-то из комнаты - и так без конца. Утром одна из сотрудниц - женщина с огромной грудью - разнесла всем кофе; после обеда желавшие выпить кофе уже заказывали его доставку по телефону. Мне тоже захотелось кофе. Я спустился вниз, попросил консьержа принимать телефонные послания на мое имя, вышел на улицу, выпил кофе в ближайшей забегаловке и, купив по пути пару банок пива, вернулся в отель. К моему возвращению в конторе напротив осталось только четыре человека: грудастая сотрудница отчаянно флиртовала с клерками помоложе. Я открыл пиво и, избрав грудастую основным объектом внимания, продолжил наблюдения.
      Чем дольше я разглядывал ее огромный бюст, тем более огромным он мне казался.
      Лифчик для этого бюста, должно быть, напоминал конструкцию из стальных тросов моста Золотые Ворота в Сан-Франциско. Похоже, сразу несколько молодых клерков были не прочь затащить хозяйку этого сокровища к себе в постель. Я ощутил это чуть не с первого взгляда даже через двойные стекла. Вообще, странное это чувство - наблюдать за проявлениями чьей-то страсти со стороны. Запросто можно впасть в иллюзию, будто чужая страсть передалась и тебе самому. В пять часов вернулась подруга, переодевшаяся в красное платье; я к этому времени уже задернул шторы и смотрел по телевизору американскую мультяшку про хитроумного кролика Багса Банни. Заканчивался наш восьмой день в отеле "Дельфин".
     
      - Черт знает что! - сказал я в сердцах. Чертыхаться у меня уже становилось какой-то вредной привычкой. - Треть месяца позади, а мы все топчемся на одном месте!
      - И не говори!.. - сказала она. - Что-то сейчас, интересно, поделывает твоя Селедка?
      Мы сидели с ней, развалясь на диванах плесневело-рыжей расцветки в фойе отеля. Трехпалый консьерж, перетаскивая с места на место стремянку, менял в люстрах лампочки, протирал окна и шуршал газетами, собирая мусор. И хотя в отеле обитало еще несколько человек - ни звука, ни вздоха не доносилось из-за плотно закрытых дверей. Ощущение престранное; в затененном зеркале трюмо так и мерещились чьи-то мистические силуэты.
      - Как ваша работа?.. Продвигается?.. - очень осторожно поинтересовался консьерж, поливая растения в горшках.
      - Да пока похвастаться нечем! - ответил я.
      - Я смотрю, вы и в газеты объявления даете...
      - Даю, - кивнул я. - Ищу одного... наследника.
      - Наследника?
      - У земельного участка был хозяин, да помер. Остался наследник, а координаты неизвестны.
      - Понятно! - с уважением протянул консьерж. - Интересная, должно быть, у вас работа...
      - Да нет! Ничего особенного, - ?сказал я.
      - Ну, все равно... Прямо как охота на Белого Кита.
      - На белого кита? - переспросил я.
      - Ну да. Всегда интересно куда-то ехать, на что-то охотиться...
      - На мамонта, например? - вставила подруга.
      - Можно и на мамонта, - согласился консьерж. - Тут уже все равно... Я ведь почему отель так назвал? Смотрел однажды кино - "Моби Дик", по Мэлвиллу; а там во время охоты на кита показывали дельфинов. Вот я и решил: назову свой отель "Дельфин".
      - Непонятно, - сказал я. - Так не лучше ли было назвать отель "Кит"?
      - У кита неудачный образ! - сокрушенно вздохнул консьерж.
      - А по-моему, "Отель Дельфин" - замечательное название! - сказала моя подруга.
      - Благодарю вас! - просиял консьерж. - Вообще, должен признаться: в том, что вы остановились у нас надолго, мне видится перст Судьбы. Надеюсь, вы не откажетесь, если по этому случаю отель "Дельфин" угостит вас хорошим вином?
      - Ой, как славно! - обрадовалась подруга.
      - Большое спасибо, - сказал я.
      Он скрылся в подсобке и через полминуты появился с охлажденной бутылкой белого вина и тремя бокалами.
      - Сам я, конечно, на работе. Но за перст Судьбы уж пригублю с вами... Как считаете?
      - Конечно-конечно! - воскликнули мы с подругой.
      Все подняли бокалы. Вино, пусть и не первоклассное, освежало и отлично поднимало настроение. Бокалы также были весьма необычными: изысканной формы, с тонким рисунком виноградной лозы на стекле.
      - Значит, вам нравится история про Моби Дика? - спросил я консьержа.
      - О, да. Я вообще с детства мечтал стать моряком.
      - А теперь сидите за конторкой в отеле? - спросила подруга.
      - Это уже после того, как пальцы потерял, - пояснил консьерж. - Я ведь и служил моряком на сухогрузе, пока однажды при разгрузке пальцы лебедкой не прищемило...
      - Ужас какой! - посочувствовала подруга.
      - Сперва я, конечно, белого света не взвидел... Ну, да жизнь - непонятная штука; худо ли бедно, хватило пороху, теперь вот отель свой держу. Не ахти какой отель, конечно - но делаю, что могу, концы с концами свожу понемногу. Вот уже лет десять...
      Ну и дела, подумал я. Консьерж отеля "Дельфин" был его же владельцем.
      - Совершенно первоклассный и симпатичный отель! - подбодрила консьержа подруга.
      - Вы очень любезны, - сказал владелец первоклассного отеля и подлил нам вина.
      - Хотя внешне он, как бы сказать... выглядит старше своих десяти! - сказал я словно бы между прочим.
      - Да, конечно! Ведь построили-то его сразу после войны. Почему мне и повезло - целое здание удалось откупить по дешевке!...
      - И что же здесь было до того, как открылся отель?
      - Вывеска висела - "Музей Мериносоведения Хоккайдо". И располагалась здесь администрация музея, да архив с бумагами про мериносов.
      - Про мериносов?.. - не понял я.
      - Ну, про овец, - пояснил консьерж.
     
      - Музей этот был собственностью Союза Овцеводов Хоккайдо. Вплоть до 67-го года.
      Когда же овцеводство пришло в окончательный упадок, музей решили закрыть, - сказал консьерж и отпил вина из бокала. - Директором музея в то время был мой отец. Он заявил губернаторству, что не может спокойно смотреть, как закрывают архивы, которые он годами собирал по крупицам. И вот тогда - с условием, что он самолично займется хранением архивов по овцеводству, - ему и позволили сравнительно дешево выкупить здание музея со всем содержимым. Поэтому даже сейчас второй этаж полностью используется для хранения архивов по овцеводству. Документы эти уже давно никому не нужны, старик дрожит над ними чисто из старческого каприза. А здание - все, кроме второго этажа, - я переделал в отель и сам заправляю его делами.
      - Ничего себе совпадение!... - только и выдавил я.
      - Какое совпадение? - не понял консьерж.
      - На самом деле человек, которого я ищу, как раз и связан с овцами! Единственный ключ к моим поискам - фотография с овцами, которую он прислал...
      - О-о! - с любопытством протянул консьерж. - Если не возражаете, я бы, конечно, взглянул...
      Я достал из кармана блокнот, вынул заложенную между страниц фотографию и передал ему. Он сходил к конторке, принес очки, нацепил их на нос и принялся долго и внимательно разглядывать фотографию.
      - Где-то я уже это видел... - пробормотал он наконец.
      - Видели?!
      - Точно, видел!
      Он вдруг подошел к стремянке, которую оставил под люстрой посреди фойе, поднял ее и перетащил к противоположной стене. Вскарабкавшись наверх, он снял висевшую чуть не под самым потолком черно-белую фотографию в деревянной раме и, держа ее в руке, спустился обратно. Тщательно вытерев тряпкой пыль, он протянул фотографию нам.
      - По-моему, тот же пейзаж, вам не кажется?
      Рама выглядела старой и обшарпанной, черно-белая фотография в ней буквально порыжела от времени. И на ней тоже были овцы. Штук шестьдесят, не меньше. Какой-то забор, березовая роща, горы. И хотя березы в роще располагались совершенно не так, как на фотографии Крысы - горный пейзаж на заднем плане был абсолютно таким же. Мало того - и тот, и другой снимок делали с одного и того же места.
      - Ч-черт бы меня побрал... - сказал я подруге. - И мы каждый день ходили туда-сюда под этой фотографией?
      - Я же говорила, что нужно селиться в отель "Дельфин"! - отвечала она как ни в чем не бывало.
      - Ну-ну, и что? - спросил я консьержа, чуть только перевел дух. - Где же находится место с этим пейзажем?
      - Я не знаю, - развел руками консьерж. - Эта фотография висела здесь еще с музейных времен...
      - Уф-ф-ф!... - только и выдохнул я.
      - Но это можно узнать!
      - Каким образом?
      - Спросите у моего отца. Отец работает в кабинете на втором этаже, там же и спит. Он все время там - наружу почти не показывается; все читает свои бумажки про овец. Сам я с ним уже полмесяца не встречался, но когда еду перед дверью ставлю - забирает; значит, живой пока...
      - И что, ваш отец знает место, изображенное на фотографии?
      - Я думаю, знает... Я уже говорил вам - отец был директором Музея
      Мериносоведения Хоккайдо; что ни говори, а об овцах ему известно практически все. Не случайно все называли его "Профессор Овца".
      - Профессор Овца... - точно эхо, повторил я.
     
      3. ПРОФЕССОР ОВЦА МНОГО ЕСТ И МНОГО РАССКАЗЫВАЕТ
      Судя по тому, что поведал нам управляющий отеля "Дельфин", жизнь его родителя
      - Профессора Овцы - в целом трудно было назвать неудачной.
      - Родился отец в 1905 году в Сэндае в семье потомственного самурая... - начал сын. - Вы не возражаете, если я буду пользоваться европейским летосчислением?
      - Пожалуйста-пожалуйста! - ответил я.
      - Семья была не то чтобы очень зажиточной, но усадьбу свою имела. Как-никак, предки были вассалами-хранителями замка светлейшего князя... А в середине прошлого века этот род подарил стране еще и знаменитого ученого-агронома. С раннего детства Профессор Овца невероятно преуспевал в учебе и прослыл на весь Сэндай вундеркиндом, который знал все на свете. Ребенок не только прекрасно учился, но и превосходно играл на скрипке. И когда префектуру осчастливил высочайшим визитом сам Император, мальчик исполнил перед семейством Его Величества сонату Бетховена и получил в награду золотые часы.
      Родители мечтали, чтобы он изучал законы, и уже прочили ему блестящую карьеру юриста - но сынок наотрез отказался от этой идеи.
      - Юриспруденция меня не интересует, - заявил юный Профессор Овца.
      - Ну, что ж... Тогда иди в музыканты! - сказал на это его отец. - В конце концов, можно позволить в роду и одного отпрыска - музыканта.
      - Музыка меня тоже не интересует, - ответил Профессор Овца.
      Отец очень долго молчал.
      - В таком случае, - промолвил он наконец, - какой путь ты бы сам себе пожелал?
      - Меня интересует сельское хозяйство. Хочу изучать вопросы аграрной политики.
      - Будь по-твоему, - изрек отец после долгой паузы. Нрава сын был кроткого и простодушного, но все знали - от однажды сделанных заявлений не отступался ни при каких обстоятельствах. Даже слово родного отца не смогло бы ничего изменить.
      На следующий год Профессор Овца поступил, как и задумывал, на сельскохозяйственный факультет Токийского Императорского университета. И в университетских стенах его одаренность не угасала. У всех, включая профессуру, он просто не сходил с языка. Юноша опережал в успехах всех своих однокашников, но несмотря на это пользовался среди них отличной репутацией. С какой стороны ни посмотри - его исключительность ни у кого не вызывала ни сомнений, ни раздражения. К мирским утехам он интереса не питал, в свободное время читал книги, начитавшись же - уединялся в тихом садике и играл на скрипке. С кармана его студенческого сюртука неизменно свисала цепочка от золотых часов. С отличием закончив университет, молодой человек как исключительно одаренная личность был распределен в Министерство сельского хозяйства и лесоводства. Свой выпускной диплом он посвятил, ни много ни мало, разработке "концепции комплексного развития сельского хозяйства Японии, Кореи и Тайваня"; и хотя идеи его грешили известной утопичностью, некоторое время о них поговаривали в свете. Проработав в министерстве два года, Профессор Овца окончательно созрел как ученый - и был отправлен на Корейский полуостров изучать проблемы местного рисоводства. Находясь там, он разработал "План-проект рисоводческой политики для Корейского полуострова", который был одобрен правительством и утвержден к выполнению.
      В 1934 году Профессора отозвали в Токио, где ему был присвоен чин генерал-лейтенанта и предъявлена повестка о призыве в армию. Командование поручило молодому генералу разработать "Систему натурального хозяйства для самообеспечения японской армии мясом и шерстью овец в условиях боевого развертывания на равнинах Северного Китая". Так Профессор Овца впервые занялся овцами. Организовав регулярные поставки японских, маньчжурских и монгольских овец для армейских нужд, весной следующего года молодой генерал отправился с экспедицией в Маньчжурию "для изучения ситуации на местах". Именно с этих пор началось его сокрушительное падение.
      Всю весну 1935 года жизнь в лагере протекала без происшествий. Происшествие случилось в июле. Сказав, что хочет проверить "условия жизни местных овец", Профессор Овца сел на лошадь, уехал в сопки и там исчез. Ни на третьи, ни на четвертые сутки пропавший не появлялся. Прикомандированная к отряду группа военной разведки сбилась с ног, прочесывая окрестности, но все было безрезультатно. Решили, что генерала либо задрали волки, либо пленили повстанцы. И лишь неделю спустя, когда решено было прекратить бесплодные поиски, Профессор Овца, весь оборванный и изможденный, появился в лагере перед самым заходом солнца. От него остались одни кожа да кости, щеки ввалились - и только глаза, широко распахнутые, горели ярким безумным огнем. Лошади при нем не было, пропали и золотые часы. Причину своего исчезновения он так и объяснил - сгинула лошадь, и он заблудился в лесу; звучало это достаточно правдоподобно, все поверили ему и успокоились.
      Однако месяц спустя по штабу пополз очень странный слух. Слух о том, будто бы генерал, скитаясь по лесам, "вступил в особую связь" с овцой. К чему конкретно сводилась эта "особая связь", не мог объяснить никто. Кончилось тем, что начальство вызвало его к себе в кабинет и провело "собеседование". Колониальное государство - не то место, где можно игнорировать слухи.
      - Это правда, что ты вступал в "особую связь" с овцой? - спросило начальство.
      - Так точно. Вступал.
      Дальнейший диалог звучал следующим образом.
      В: - Что такое "особая связь"? Половой акт?
      О: - Никак нет.
      В: - Изволь объясниться.
      О: - Психическое соитие.
      В: - Это не объяснение.
      О: - Трудно найти точный термин. "Обмен душами" - пожалуй, наиболее близкое определение.
      В: - Ты хочешь сказать, что обменялся душами с овцой?
      О: - Так точно.
      В: - Значит, всю неделю, пока тебя искала военная разведка, ты обменивался душами с овцой?
      О: - Так точно.
      В: - Ты не считаешь это нарушением служебного долга?
      О: - Мой долг - изучать овец.
      В: - В изучение овец не входит задача обмена душами! Тебе следует быть осмотрительнее. Ты был гордостью Императорского университета. В Министерстве тобой до сих пор все тоже были довольны. Если не наделаешь глупостей - станешь одним из тех, кто двигает сельскохозяйственную политику всего Дальнего Востока. Помни об этом!
      О: - Слушаюсь.
      В: - Про "обмен душами" приказываю забыть. Овца - обыкновенная скотина.
      О: - Это забыть невозможно.
      В: - Изволь объясниться.
      О: - Овца - у меня внутри.
      В: - Это не объяснение.
      О: - По-другому объяснить невозможно.
     
      В феврале 1936 года Профессора Овцу отозвали на родину, еще несколько раз провели с ним подобные "собеседования" - и определили на работу в министерский архив. Работа его заключалась теперь в составлении описей к документам и поддержании порядка на стеллажах. Иными словами, от пирога дальневосточного сельского хозяйства его тарелку убрали.
     
      - Овца ушла из меня! - именно тогда начал жаловаться Профессор Овца друзьям. - А раньше она была, была у меня внутри!..
     
      1937 год. Профессор Овца увольняется из Министерства, получает крупный гражданский заем от того же Министерства на реализацию своего "Плана выведения трехмиллионного поголовья японских, маньчжурских и монгольских мериносов" - проекта, над которым работал все эти годы, - переселяется на Хоккайдо и становится овцеводом. В хозяйстве его - пятьдесят шесть овец.
     
      1939 год. Профессор Овца женится. Сто двадцать восемь овец.
     
      1942 год. Рождается сын (ныне - управляющий отелем "Дельфин"). Сто восемьдесят одна овца.
     
      1946 год. Пастбища Профессора реквизируются под учебный полигон оккупационной армией США. Шестьдесят две овцы.
     
      1947 год. Профессор Овца поступает на службу в Союз Овцеводов Хоккайдо.
     
      1949 год. Жена Профессора умирает от туберкулеза.
     
      1950 год. Профессор Овца назначается директором Музея Мериносоведения Хоккайдо.
     
      1960 год. Сын лишается пальцев в порту Отару.
     
      1967 год. Закрывается Музей Мериносоведения.
     
      1968 год. Открывается отель "Дельфин".
     
      1978 год. Молодой агент по торговле недвижимостью спрашивает о пейзаже на фотографии. (Это уже про меня).
     
      - Чертовщина какая-то! - только и смог сказать я.
     
      - Очень хотелось бы поговорить с вашим отцом! - попросил я.
      - Конечно - сходите да поговорите, никаких проблем. Вот только меня отец... недолюбливает. Так что уж извините, но не могли бы вы сходить к нему сами? - попросил сын Профессора Овцы.
      - Недолюбливает?
      - Ну, не переносит, что я лысый, что пальцев нет...
      - А! - сказал я. - В общем, со странностями человек, я так понимаю?
      - Может, нехорошо так говорить про отца, но... еще с какими странностями! С тех пор, как с овцой повстречался - ну просто подменили человека. Сделался совершенно несносен в общении, груб порой до жестокости. Но знаете - на самом деле, в глубине души, он очень мягкий и добрый! Только послушайте, как он играет на скрипке - сразу поймете... Эта овца доставила отцу невыносимые страдания. А потом, уже через него, принесла много боли и мне.
      - Вы, наверное, очень любите своего отца? - спросила подруга.
      - Да, конечно. Люблю, - ответил управляющий отелем "Дельфин". - Только он меня всегда недолюбливал. Даже в детстве не обнял ни разу. Слова теплого за всю жизнь не сказал. А теперь, когда у меня пальцев недостает и голова как колено, - еще и издевается надо мной то и дело!
      - Я уверена, он это делает неумышленно! - попыталась утешить его подруга.
      - Я тоже так думаю, - поддержал ее я.
      - Спасибо вам... - сказал управляющий.
      - Но если придем только мы вдвоем - станет ли он разговаривать с нами? - спросил я.
      - Трудно сказать, - ответил управляющий. - Но если выполнить два условия - очень может быть, что и станет. Во-первых, нужно сразу сказать, что вы пришли с вопросом насчет овцы.
      - А во-вторых?
      - Не говорите, что это я вас прислал.
      - Понятно... - сказал я.
     
      Поблагодарив сына Профессора Овцы, мы с подругой поднялись на второй этаж. В коридоре было зябко и сыро. Тусклые лампочки еле горели, в углах скопилась многолетняя пыль. В воздухе пахло старой бумагой и человеческим телом. Мы прошли, как было указано, в самый конец длинного коридора и постучались в облезлого вида дверь с облупившейся пластмассовой табличкой "Директор Музея". На стук никто не отозвался. Я постучал еще раз. Никакого ответа. И лишь когда я постучал в третий раз, из-за двери донесся сдавленный рык:
      - Во-он! - проревел мужской голос. - Все пошли вон!!..
      - Мы к вам насчет овец! - сказал я.
      - Ступайте жрать свое дерьмо!!! - раздалось в ответ. В свои семьдесят три Профессор обладал на редкость отменной глоткой.
      - Но нам с вами действительно необходимо кое-что обсудить! - заорал я через закрытую дверь.
      - Насчет овец, ублюдок, мне нечего с тобой обсуждать!!!
      - И все-таки поговорить придется! - настаивал я. - Насчет овцы, которая исчезла в тридцать шестом году!
      Несколько секунд из-за двери не доносилось ни звука. Затем дверь резко, неожиданно легко распахнулась - и Профессор Овца предстал перед нами.
     
      Волосы у Профессора были длинными и седыми как снег. Белые брови свисали сосульками, наполовину скрывая глубоко посаженные глаза. Роста он был - метр семьдесят с небольшим, но в осанке ощущались выправка и непоколебимое достоинство. Коренастый, широкие скулы. Кончик носа, будто споря с плоской переносицей, дерзко выдавался вперед, точно лыжный трамплин.
      В комнате запах тела ощущался еще сильнее. Впрочем, нет - то уже не был запах собственно человека. Сконцентрировавшись до предела именно в этой комнате, запах потерял свою изначальную сущность - и сплавился воедино со Временем и солнечным светом. Папки, тетради, бумаги устилали пол комнаты иак, что его было почти не видно. В основном - документы на иностранных языках, все в каких-то разводах и пятнах. У стены справа стояла кроваво-бурой расцветки кровать; перед окном против входа - огромный стол из красного дерева с вертящимся креслом. На столе наблюдался относительный порядок; аккуратно подбитую кипу бумаг придавливало стеклянное пресс-папье в форме овцы. Люстра под потолком не горела, и если б не запыленная настольная лампа, еле-еле рассеивавшая свои несчастные шестьдесят ватт по красной столешнице - в комнате царил бы густой полумрак.
      На Профессоре были серая сорочка, черный шерстяной джемпер и потерявшие всякую форму широченные брюки из ткани "елочкой". В косом луче света от лампы серая сорочка и черный джемпер смотрелись как белая сорочка и серый джемпер. А может, так оно и было.
      Профессор Овца опустился в кресло возле стола и, ткнув пальцем в сторону кровати, предложил сесть нам. Осторожно, точно боясь нарваться на мину, мы перешагнули через каждую бумажку на нашем пути, добрались до кровати и сели. Постель была грязной до невозможности; мне казалось, мои бедные "ливайсы" прилипли к замызганным простыням навсегда. Все это время Профессор Овца наблюдал за нами, сцепив пальцы обеих рук на столе. Пальцы его даже на костяшках покрывала густая шерсть. Абсолютно черная, растительность эта являла совершенно дикий контраст с белоснежными волосами на голове.
      Профессор Овца снял трубку телефона, проорал в нее: "Жрать неси, быстро!!!" - и швырнул трубку на место.
      - Итак, - обратился он к нам, - Вы притащились сюда, чтобы болтать со мной про овцу, которая исчезла в тридцать шестом году?
      - Совершенно верно, - ответил я.
      - Хм-м! - ухмыльнулся Профессор Овца и трубно высморкался в клочок туалетной бумаги. - Что же, сказки мне будете рассказывать? Или вопросы задавать?
      - И то, и другое.
      - Ну, тогда сначала рассказывай!
      - Мы знаем, куда сбежала от вас овца весной 1936 года.
      - Хм-м-м! - и он снова громко прочистил нос. - То есть, вы якобы знаете то, что я, пустившись во все тяжкие и растеряв в жизни все, что имел, так и не смог узнать даже за тридцать лет?!
      - Но нам действительно это известно.
      - Наверняка чушь какая-нибудь!..
      Я достал из кармана серебряную зажигалку с овцой на боку и фотографию от Крысы и положил на край стола. Волосатой рукой Профессор Овца взял оба предмета, поместил в луч света под самую лампу - и погрузился в изучение. Воздух в комнате, казалось, до последней молекулы пропитался давящей тишиной. Двойные стекла не пропускали ни звука с улицы, и странный скрежет, исходивший от старой лампы, - цурр, цурр, - лишь усиливал тяжесть навалившегося на нас безмолвия. Наконец старик оторвал взгляд от того, что держал в руках, резким щелчком выключил лампу и короткими сильными пальцами начал растирать себе веки. С такой яростью, будто хотел протолкнуть глаза внутрь черепа. Когда он отнял руки от лица, белки его глаз были красными, как у кролика.
      - Простите меня, - тихо проговорил он. - Когда столько лет вокруг одни идиоты - перестаешь верить в нормальных людей!...
      - Ничего! - сказал я.
      - Как ты думаешь, во что превратится жизнь человека, если мысли в его голове напрочь лишить возможности быть сформулированными?
      - Н-не знаю... Во что же?
      - В преисподнюю. В нескончаемую пытку для разбухшего от мыслей мозга. В кромешный ад - без лучика света для глаз, без капли воды для пересохшего горла... Я живу в этом аду вот уже сорок два года.
      - И все из-за овцы? - осторожно спросил я.
      - Да! Все из-за овцы! Весной тридцать шестого года она сбежала, низвергнув меня в преисподнюю...
      - И вы ушли из Министерства, потому что решили ее разыскать, так?
      - Ушел я потому, что все чиновники - форменные ослы! Ни один из этих кретинов не понимает истинной сути вещей и событий! Никогда этим тупицам не постичь великого Смысла, который заключает в себе Овца... В дверь неожиданно постучали. "Еда, господин Профессор!" - послышался женский голос. "Оставь поднос и проваливай!!!" - рявкнул Профессор Овца. За дверью что-то с глухим стуком поставили на пол, послышались звуки удаляющихся шагов. Подруга открыла дверь, подняла с порога поднос, перенесла через комнату и водрузила на профессорский стол. На подносе стояли тарелки - суп с гренками, салат и фрикадельки для Профессора Овцы, а также пара чашек кофе для нас.
      - А вы уже жрали? - спросил Профессор.
      - Только что из-за стола, - закивали мы в ответ.
      - И что же вы жрали?
      - Телятину в белом вине, - ответил я.
      - Жареные креветки, - ответила подруга.
      - Хм-м! - промычал Профессор Овца, отхлебнул супа и захрумкал гренками. - Я, конечно, извиняюсь, но придется мне болтать с вами и жрать одновременно. Уж очень охота...
      - Пожалуйста-пожалуйста! - сказали мы с подругой.
      Он принялся за свой суп, мы - за кофе. Профессор Овца уткнулся глазами в тарелку и не поднял взгляда ни разу, покуда не выхлебал весь суп.
      - Вы знаете место на фотографии? - спросил я.
      - Знаю. Отлично знаю.
      - Вы можете рассказать, где оно находится?
      - Э-э, погоди, - сказал Профессор Овца и отодвинул опустевшую тарелку. - Во всяком деле нужны порядок и последовательность! Давай-ка начнем с тридцать шестого года. Сперва говорю я, потом ты.
      Я кивнул.
      - Итак, рассказываю в двух словах, - начал Профессор Овца. - Овца забралась в меня летом 1935 года. Однажды в Маньчжурии, неподалеку от монгольской границы, я заблудился в горах. Наступила ночь - делать нечего, я устроился на ночлег в какой-то пещере и заснул. И тут мне приснилась овца. Овца заглянула мне в глаза и спросила, можно ли в меня вселиться. "Валяй, - ответил я ей, - я не возражаю".
      Откуда мне было знать, что разговор всерьез? Наоборот: помню, ясно осознавал, что это всего лишь сон! - Профессор саркастически засмеялся. - Такую овцу я видел впервые в жизни. По профессии мне полагается знать все породы овец на Земле. И я их знаю - все, кроме этой! Эту я ни с какой мне известной породой отождествить не могу. Совершенно неповторимый изгиб рогов, на редкость короткие, сильные ноги. Глаза - громадные и ясные, как вода в горных реках. Шерсть белоснежная, а на спине - коричневое пятно в форме звезды. Я сразу понял: второй такой овцы не сыскать на всем белом свете! Вот я и ответил ей, что не буду возражать, если она в меня вселится. Как ученый, я хотя бы во сне не желал упускать такой уникальнейший экземпляр!..
      - А что вы испытывали, когда в вас вселялась овца?
      - Да ничего особенного! Просто начал чувствовать, что во мне завелась овца. С утра как проснулся - так и чувствовал постоянно: внутри у меня - овца. Очень естественное ощущение.
      - А, скажем, голова у вас никогда не болела?
      - За всю жизнь - ни разу!
      Профессор Овца набил рот фрикадельками, и его челюсти заработали с удвоенной энергией. Не прожевав и половины, он с набитым ртом продолжал:
      - Вообще, на севере Китая и в Монголии вселение овцы в человека - не такая уж редкость. Местные жители с незапамятных времен свято верят, что тот, в кого входит овца, получает особое небесное благословение. Еще в летописях эпохи Юань
      (*24) упоминается "звездоносный белый овен", вселявшийся в Чингисхана... Ну, что? Интересно?
      - Интересно!.. - ответил я.
      - Считают, что овца, вселяющаяся в людей, - бессмертна. И человек, в котором она живет, не может умереть. Однако стоит овце уйти из человека, как человек свое бессмертие теряет. Все решает сама овца. Нравится ей "хозяин" - она может оставаться в нем десятки лет. Станет ей что-нибудь не по нраву - прыг наружу, и поминай как звали! Людей, которых бросила овца, называют "обезовеченными". Таких вот, как я, например...
      Чав, чав.
      - Сразу после того, как во мне завелась овца, я занялся серьезнейшим изучением местных верований, обычаев и преданий, связанных с овцами. Опрашивал население, копался в старых рукописях. Тогда и пополз среди жителей слух, что в меня вселилась овца. О слухе было доложено начальству. Начальству все это не понравилось, я получил ярлык "психически неуравновешенного" - и вскоре меня отправили на родину. Так сказать, очередная "жертва колониального синдрома"...
      Профессор Овца умял три последние фрикадельки и принялся за французские булочки. Судя по всему, аппетит у него был будь здоров.
      - Величайшая глупость Японии нового времени, - продолжал он, - заключается в том, что мы так ничему и не научились у наших азиатских соседей. История с овцами - лучшее тому подтверждение. Отчего погибло японское овцеводство? Да оттого, что с самого начала его ориентировали на выполнение узко прагматической задачи - поскорее завалить общество бараниной и овечьей шерстью. Никому и в голову не приходило организовать спланированное, постепенное внедрение овцеводства в повседневную жизнь. Решения принимались, исходя из сиюминутных нужд, а фактор Времени отбрасывался, как ненужный мусор. И так у нас во всем! Ногами-то на земле не стоим. Вот и последнюю войну проиграли совсем, совсем не случайно...
      - Значит, овца приехала с вами в Японию? - спросил я, возвращая разговор к главной теме.
      - Ну да! - кивнул Профессор Овца. - Я вернулся судном из Пусана. И овца приехала вместе со мной.
      - И какую же цель преследовала овца?
      - Не знаю! - произнес Профессор сквозь зубы. - Скотина мне этого не объяснила.
      Но, несомненно, цель у нее была, и огромных масштабов. Что-что, а это я понял отчетливо... Какой-то глобальный план по преобразованию человека и человечества.
      - Силами одной-единственной овцы?!...
      Профессор проглотил последний кусочек булки и похлопал себя ладонью по губам, стряхивая приставшие крошки.
      - А чего тут удивляться? Вспомни о Чингисхане!
      - Вообще-то да... - сказал я. - Но почему для этого она выбрала именно Японию - и именно наше время?
      - Скорее всего, ничего она не выбирала; я просто ее разбудил. Сотни лет она спала в своей пещере, и надо же было именно такому безмозглому идиоту, как я, ввалиться и разбудить ее!
      - Но вы же ни в чем не виноваты...
      - Виноват! - сказал Профессор Овца. - Виноват. Надо было быстрее соображать, что происходит. Пойми я вовремя, что получил "право на выстрел", - уж я бы знал, куда целиться! Но я, недоумок, потерял слишком много времени, соображая, что к чему. А когда сообразил, было поздно: овца не дождалась и сбежала...
      Он замолчал, закрыл глаза под бровями-сосульками и потер пальцами веки.
      Казалось, тяжесть сорока двух лет давила на каждую клеточку его тела.
      - И вот однажды утром я просыпаюсь - а овцы и след простыл... Вот когда я испытал на собственной шкуре, что значит быть "обезовеченным"! Самый настоящий ад! Овца уходит, оставляя в голове человека голую Идею. Однако выразить эту Идею без самой овцы нет никакой возможности! В этом и состоит весь ужас "обезовеченности"...
      Профессор Овца еще раз высморкался в обрывок туалетной бумаги и изрек:
      - В общем, я все рассказал. Теперь твоя очередь.
      Я рассказал Профессору о похождениях овцы после того, как она его бросила. О том, как она вселилась в сидевшего за решеткой юнца - фанатика ультраправых. Как тот, выйдя из тюрьмы, чуть ли не сразу сделался лидером целой фракции правых сил. Как новоявленный политик подался в Китай, где создал мощнейший осведомительский синдикат и сколотил капитал. Как был признан военным преступником категории "А" - но освобожден за то, что выдал своих осведомителей с потрохами. Как, пустив в ход сокровища, награбленные еще на Большой Земле, создал свой "Особый отдел" и взял за горло политику, экономику и рекламу всей страны. Ну, и так далее.
     
      - Я кое-что слышал об этом типе! - сказал Профессор Овца. - Судя по всему, овца нашла-таки подходящую кандидатуру, а?
      - В том и дело, что нет! Весной этого года овца сбежала и от него. Сам он сейчас лежит при смерти и в сознание не приходит. Ведь до этого овца просто замещала собой его пораженный мозг...
      - Счастливчик! - вздохнул Профессор Овца. - В такое сознание, как у "обезовеченного", пожалуй, действительно лучше не приходить...
      - И все-таки - почему она ушла от него? После всех этих лет, когда уже была создана громаднейшая Организация...
      Профессор Овца глубоко вздохнул.
      - Неужели ты до сих пор не понял? Он сел в ту же лужу, что и я: просто-напросто отслужил свое! У каждого человека есть свой предел возможностей. С теми, кто исчерпал себя до предела, овце делать нечего. Стало быть, и он не был человеком, способным на все сто процентов понять Идею овцы. Его роль сводилась лишь к тому, чтобы создать Организацию. Как только работу закончили, он оказался на свалке, списанный "за дальнейшую непригодность". Точно так же и меня овца использовала как перевалочное средство - лишь бы в Японию перебраться...
      - Ну, и чем она, по-вашему, теперь занимается?
      Профессор Овца взял со стола фотографию с овцами и постучал по ней пальцем:
      - Скитается по Японии. В поисках нового хозяина. Видимо, чтобы каким-то образом поставить его у руля уже созданной Организации...
      - Так чего же все-таки хочет овца?
      - Я же сказал - как ни печально, описать это словами я не в состоянии. Это - Идея овцы, и выражается она в овечьих образах и формулировках.
      - А эта Идея... Она, вообще говоря, гуманная?
      - Гуманная. В понимании овцы.
      - А в вашем понимании?
      - Не знаю... - сказал Профессор Овца. - Право, не знаю. С тех пор, как она исчезла, мне даже трудно понять, насколько я сам по себе, насколько - тень от овцы...
      - Вот вы говорили, распознай вы свое "право на выстрел" - знали бы, куда целиться... Что вы имели в виду? - спросил я.
      Профессор Овца покачал головой:
      - А вот об этом я тебе рассказывать не собираюсь.
      И комнату вновь затопила тишина. По стеклу забарабанил внезапно хлынувший дождь.
      Первый дождь с тех пор, как мы приехали в Саппоро.
      - Последний вопрос. Что за место изображено на фотографии?
      - Пастбище, где я провел девять лет своей жизни. Овец там разводил. После войны американцы пастбище реквизировали. А когда вернули - я и продал его вместе с домом одному богачу. Думаю, и сегодня владелец тот же...
      - Что, там и сейчас кто-то овец разводит?
      - Об этом не знаю. Но если судить по фотографии - очень может быть! Долина Богом забытая, кругом на сотню миль - ни души, ни жилья человеческого. Вряд ли хозяин проводит там больше двух-трех месяцев в году. Хотя места тихие, спокойные...
      - А когда хозяина нет, кто за домом присматривает?
      - Зимой там вообще никого не бывает. Кроме меня, вряд ли еще найдутся охотники зимовать там по собственной воле... Овец лучше отдавать на зиму в государственную овчарню в городишке внизу, у подножия. Заплатишь немного - и забыл о них до весны. Дом построен так, что снег с крыши счищать не надо - сам упадет; а волноваться, что чего-нибудь украдут, и вовсе не стоит. Красть там никому и в голову не придет - пока добычу до города дотащишь, проклянешь все на свете. Снега столько, что просто хоронит заживо...
      - Ну, а сейчас там кто-нибудь есть?
      - Кто его знает... В это время никого быть не должно! Снегопады на носу, да и медведи по всей округе шарахаются - брюхо перед спячкой набивают... А ты, часом, не ехать ли туда собрался?
      - Да, похоже, съездить придется! Кроме этого пастбища, у меня и зацепок-то никаких нет...
      Профессор Овца очень долго не раскрывал рта. По подбородку его кляксой растекся томатный соус от фрикаделек.
      - Честно говоря, - сказал он наконец, - тут до вас уже приходил один, спрашивал про то же самое пастбище. В начале года это было - в феврале, что ли... Внешне, кстати, на тебя чем-то похож. Такой же молодой и шустрый... Постучался в дверь, сказал, что фотографию в холле увидел - и, дескать, заинтересовался. А у мне как раз тогда скучно было; помню, я много ему всего нарассказывал. Он еще говорил, что собирает материал для какой-то книги... Я достал из кармана и протянул ему фотографию, на которой были мы с Крысой. Снимок этот сделал в 1970 году старина Джей - два приятеля за стойкой бара. Я сидел к камере боком и попыхивал сигаретой, а Крыса улыбался камере, оттопыривая кверху большой палец. Оба были молодые и загорелые дочерна.
      - Один - это ты, - сказал Профессор Овца, поднеся фотографию ближе к лампе. - Разве что помоложе...
      - Снимку восемь лет!
      - Ну, а второй, похоже, и есть тот самый... писатель. Только теперь постарел и бороду отпустил.
      - Бороду?!
      - Ну да. Густые такие усы и борода...
      Я попытался представить Крысину физиономию с бородой, но у меня ни черта не получилось.
     
      Профессор Овца начертил нам подробный план, как добраться до пастбища. Сесть на поезд, не доезжая до Асахигава пересесть на другую линию и ехать еще три часа, пока у подножия гор не появится маленький городишко. Оттуда до пастбища - еще три часа на машине.
      - Огромное вам спасибо! - сказал я, подымаясь с кровати.
      - Откровенно говоря, не советовал бы я тебе влезать во все эти овечьи страсти.
      Посмотри, что стало со мной! Никого на свете овца еще не сделала счастливым. А все потому, что перед Овцой добро и зло в жизни человека утрачивают всякий смысл... Впрочем - у тебя, надо думать, своя ситуация...
      - Да уж...
      - Тогда - желаю удачи! - сказал Профессор Овца. - Да, и заодно заберите пустые тарелки - оставите там, за дверью!...
     
      4. ПРОЩАЙ, ОТЕЛЬ "ДЕЛЬФИН"
      Весь следующий день мы собирались в дорогу. В магазине спорттоваров мы купили альпинистское снаряжение и консервы. В универмаге - два толстенных рыбацких свитера и несколько пар шерстяных носков. В книжном я приобрел карту местности масштабом 1:50 000, а также брошюрку по местному краеведению. Из обуви мы выбрали по паре здоровенных походных бутсов с шипами и под одежду - нижнее белье с утеплением, плотное и жесткое, как фанера.
      - Такое неглиже не подходит к моей профессии! - решительно заявила подруга.
      - Погоди, вот засыпет снегом по самые уши - тогда и будешь рассуждать, что у тебя к чему подходит!
      - Мы что, собираемся там торчать до снегопадов?!
      - Откуда я знаю! Первый снег может выпасть уже в конце октября, так что лучше ко всему быть готовым-. Неизвестно ведь, что может случиться!
      Вернувшись в отель, мы набили приобретениями огромный рюкзак. Вещи, что мы привезли из Токио, решено было собрать вместе и сдать на хранение управляющему отелем "Дельфин". Как я и предполагал, в ее сумке большей частью оказалась всякая дребедень, которую вовсе незачем было тащить с собой через всю страну. Косметический набор, пять книжек в мягких обложках, шесть аудиокассет, вечернее платье, туфли на высоченных шпильках, бумажный пакет с чулками и нижним бельем, майка с шортами, дорожный будильник, альбом для набросков, коробка с фломастерами двадцати четырех цветов, бумага для писем с конвертами, банное полотенце, мини-аптечка, фен и тампоны для чистки ушей.
      - Зачем тебе платье и туфли на каблуках? - спросил я.
      - А вдруг случится какая-нибудь вечеринка - как же без них-то? - ответила она.
      - Ты с ума сошла. Какая там, к черту, может быть вечеринка?! Несмотря ни на что, туфли были аккуратно завернуты в платье - и сунуты мне в рюкзак. Как и дорожный набор косметики, купленный взамен прежнего, большого, в магазинчике рядом с отелем. Управляющий с радостью принял наши вещи на хранение. Я расплатился с ним за проживание по завтрашнее число и предупредил, что мы вернемся через недельку-другую.
      - Как отец? Чем-нибудь вам пригодился? - участливо спросил он.
      - Еще как пригодился! - сказал я в ответ.
      - А я вот и сам все думаю: эх, собраться бы - да поехать чего-нибудь поискать! Только вот беда, никак не соображу, ЧТО ЖЕ я должен искать?... Отец мой искал всю жизнь. И сейчас искать продолжает. Историй о Белой Овце я наслушался чуть не с колыбели. Может, оттого у меня и сложилось такое отношение к жизни. Будто лишь постоянный, нескончаемый поиск чего-то - и есть настоящая жизнь... В фойе отеля "Дельфин" как всегда было очень тихо. Лишь изредка тишину нарушали шаги старой горничной, проходившей то вверх, то вниз по лестнице со шваброй в руке.
      - Вот только отцу уже семьдесят три - а он все еще не нашел овцу. Я даже не знаю, существует ли эта овца на самом деле!.. Отец и сам понимает, как мало ему в жизни выпало обыкновенного счастья. Я так хотел, чтобы он хоть сейчас позабыл об овце, обо всех своих поисках - и стал немного счастливее! Но он все считает меня дураком и слушать меня не хочет. Потому что, говорит, у меня нет цели в жизни...
      - Зато у вас есть отель "Дельфин"! - очень мягко сказала подруга.
      - И самое главное, - добавил я, - ваш отец закончил свою часть поисков. Теперь он может отдохнуть, а мы поищем дальше!
      Лицо управляющего засияло.
      - Если все это так, - воскликнул он, - то теперь мы заживем с ним счастливо!..
      - От души вам этого желаю! - сказал я.
     
      - Интересно, смогут ли они и правда жить вместе счастливо? - спросила подруга, когда мы остались одни.
      - Время, конечно, потребуется - но я уверен: у них все будет в порядке! Как ни крути - пропасть, разделявшая их сорок два года, наконец-то исчезла. Профессор Овца отыграл свою роль. Где скрывается Овца сегодня - над этим уже придется ломать голову нам...
      - Мне они оба понравились, - сказала подруга.
      - Мне тоже, - сказал я.
      Закончив с вещами, мы занялись любовью. Потом вышли в город и отправились смотреть кино. В темноте кинозала множество точно таких же парочек, как и мы, точно так же занимались любовью. При этом казалось, что наблюдать, как другие занимаются любовью - занятие вовсе не плохое.
     
     

К титульной странице
Вперед
Назад