Немного помолчали. Билли пытался отогнать прочь мысли об агенте Стонере, была ли у него семья, дети... Потом напомнил:
      - Значит, ты припарковался между двумя полицейскими машинами и показал удостоверение ФБР через пять минут после того, как откопал ключи на трупе?
      - Нет, - сказал Джинелли. - Скорей, минут через десять после того.
      Направляясь в лагерь цыган, он приметил двух мужчин в штатском, но явно полицейских, которые сидели на корточках возле фургона с единорогом и совками копались в земле. Третий стоял и светил им мощным фонарем.
      - Постой, постой, - вот еще одна, - сказал копавший своему коллеге, извлекая пулю из совка и бросая ее в ведерко - блонк! Два цыганенка явно братья, стояли поблизости и наблюдали за процессом.
      Присутствие полицейских для Джинелли было как нельзя кстати. Никто не знал, как он выглядит, а Сэмюэл Лемке помнил только черное пятно сажи. К тому же появление агента ФБР можно было считать удачей, так как стрельба велась из русского автомата. Но Джинелли проникся глубоким уважение к Тадузу Лемке. Дело было не в той надписи кровью на лбу, а в том, как он твердо стоял один на один перед шквалом пуль 30-го калибра в полной темноте. Ну и, конечно, - то, что происходило с Уильямом. Было опасение, что дед его все равно мог распознать. Увидеть по глазам или как-то по запаху учуять.
      Поэтому ни при каких обстоятельствах Джинелли не намерен был допустить, чтобы старик коснулся его.
      Ему нужна была девушка.
      Он прошел внутренний круг и постучался в первый попавшийся фургон. Пришлось постучаться еще раз, прежде чем женщина средних лет открыла дверь с испуганным и недоверчивым выражением лица.
      - Нет у нас ничего для вас, - сказала она. - У нас тут беда. Извините, мы закрыты.
      Джинелли раскрыл удостоверение.
      - Специальный агент ФБР, мадам, - Стонер.
      Глаза женщины широко открылись, она быстро перекрестилась и сказала что-то на ромалэ. Потом:
      - О, Господи! Что еще? Все пошло кувырком. С тех пор, как Сюзанна погибла, нас словно прокляли. Или...
      Ее решительно оттолкнул супруг, приказав заткнуться.
      - Специальный агент Стонер, - вновь повторил Джинелли.
      - Слышал, слышал. - Он выбрался наружу. Джинелли определил его возраст в районе сорока пяти лет, хотя выглядел мужик старше. То был очень высокий человек, хромавший настолько сильно, что казался уродом. Рубашка с короткими рукавами несла на себе скромную диснеевскую рекламу.
      Вместо штанов - шорты. От него несло таким перегаром, что в любой момент можно было ожидать, что его еще и вырвет. Похоже, с этим цыганом подобное случалось регулярно. Джинелли показалось, что он узнал его: кажется именно он бежал прочь с грацией слепого эпилептика, у которого случился сердечный припадок.
      - Чего вам надо? У нас и так тут полиция весь день висит на заднице. И всегда так... Просто смешно! - Говорил он хриплым грубым голосом, а его жена принялась торопливо увещевать его на роме.
      Он повернулся к ней.
      - Дот кригиска жад-халлер, - сказал он и припечатал для пущей ясности: - Заткнись, сука. - Женщина отступила. Мужчина в диснеевской рубашке вновь обратился к Джинелли. - Так чего вам надо? Чего не пойдете к своим корешам и не поговорите с ними? - Он кивнул в сторону криминалистов.
      - Позвольте записать ваше имя, - сказал Джинелли с бесстрастной вежливостью.
      - А чего у них не спросите? - Он скрестил руки на груди, которая под рубашкой казалась не на много меньше женской. - Мы им свои имена сказали, сделали наши заявления. Все, что мы знаем, - кто-то стрелял по табору среди ночи. Нам только нужно, чтобы нас отпустили. Хотим уехать из штата Мэн, из Новой Англии и вообще с восточного побережья. - Уже потише добавил: - И больше никогда сюда не возвращаться. - Указательный палец и мизинец его левой руки сделали жест, знакомый Джинелли с детства от его матери, - жест, отгоняющий дурной глаз. Ему показалось, что цыган сделал такой жест совершенно машинально.
      - В таком случае эту проблему можно решить двумя путями, - сказал Джинелли, сохраняя исключительно вежливый тон агента ФБР. - Либо вы даете мне кое-какую информацию, сэр, либо вопрос будет решаться в месте лишения свободы в том плане - задержать вас или нет за обструкцию органов правосудия. Если факт обструкции будет доказан, вам придется провести пять лет в заключении с уплатой штрафа в размере пяти тысяч долларов.
      Из фургона послышался торопливый поток речи на роме на грани истерики.
      - Энкельт! - хрипло заорал мужчина, но когда обернулся к Джинелли, лицо его заметно побледнело. - Вы совсем спятили!
      - Нет, сэр, - ответил Джинелли. - По табору не просто кто-то стрелял. Речь идет о трех автоматных очередях. В Соединенных Штатах запрещено частное владение автоматами и другим скорострельным оружием. К делу подключено ФБР, и, выражаясь более понятным вам языком, скажу, что вы по уши в дерьме, погружаетесь в него все глубже и при этом совсем не умеете плавать.
      Цыган некоторое время недовольно смотрел на него и наконец сказал:
      - Меня зовут Хейлиг. Трей Хейлиг. Можете у них спросить. - Он кивнул в сторону полицейских.
      - У них своя работа, у меня - своя. Так вы намерены отвечать на мои вопросы или нет?
      Мужчина отрешенно кивнул головой.
      Джинелли заставил Трея Хейлига дать полный отчет о том, что произошло в прошлую ночь. Пока тот говорил, один из детективов штата подошел, чтобы выяснить - кто беседует с цыганом. Когда Джинелли предъявил ему удостоверение, он быстро удалился. Документ явно произвел на него впечатление и несколько обеспокоил.
      Хейлиг заявил, что выскочил из фургона, как только услышал первые выстрелы, и побежал влево вверх по холму, надеясь обойти стрелявшего с фланга. Но в темноте споткнулся обо что-то, упал головой на камень и потерял сознание. Если б не такое обстоятельство, он бы наверняка добрался до ублюдка. В подтверждение своей истории показал на заживающую ссадину по-крайней мере трехдневной давности, полученную, видимо, по-пьянке, на левом виске. "Ага, - подумал Джинелли и перевернул страницу в блокноте. - Хватит ходить вокруг да около, пора перейти к делу".
      - Очень вам признателен, мистер Хейлиг, вы весьма помогли.
      Этот разговор внушил некоторую робость цыгану.
      - Да ладно... что вы? Извините, что я так с вами... Но побыли б на нашем месте... - Он пожал плечами.
      - Полиция, - сказала жена за его спиной. Она выглядывала из двери фургона, словно старый и усталый барсук из норы, чтобы посмотреть, как много собак вокруг и насколько они злые. - Всегда полицейские - куда бы мы ни пошли. Обычное дело. А сейчас - хуже. Люди запуганы.
      - Энкельт, мамма, - сказал Хейлиг, но уже не так сердито.
      - Мне надо поговорить еще с парой людей, если подскажете, где их найти, - сказал Джинелли и посмотрел на пустую страницу блокнота. - Мистер Тадуз Лемке и миссис Анжелика Лемке.
      - Тадуз вон там спит, - сказал Хейлиг и указал на фургон с единорогом. Джинелли счел это прекрасной новостью, если дело обстояло так. - Он очень старый и его все это очень сильно утомило. А Джина, по-моему, вон в том фургоне. Только она не миссис, а мисс.
      Он указал грязным пальцем на зеленую "Тойоту", оборудованную деревянным фургоном на шасси.
      - Большое вам спасибо. - Итальянец закрыл блокнот и засунул его в задний карман.
      Хейлиг удалился в свое помещение (и, видимо, прямо к своей бутылке) с очевидным облегчением. Джинелли в сгущавшихся сумерках пересек внутренний круг и подошел к "Тойоте". В тот момент его сердце билось очень сильно. Глубоко вздохнув, он постучал о дверцу.
      Ответ последовал не сразу. Он поднял было руку, чтобы постучать снова, когда дверь раскрылась. Уильям говорил, что она красива, но Джинелли не был подготовлен к столь покоряющей красоте. Темные глаза смотрели смело, белки их были чистыми до голубизны, оливковая кожа таила розовый оттенок. Какое-то мгновение он разглядывал ее, посмотрел на руки, увидел, что они были сильными, никакого лака на ногтях - чистых и подстриженных, как у крестьянки. В одной руке Джина держала книгу "Статистическая социология".
      - Да?
      - Специальный агент Эллис Стонер, мисс Лемке, - сказал Джинелли, и тотчас ясность покинула ее глаза, словно задернулась занавеска. - ФБР.
      - Да? - повторила она. В голосе не больше жизни, чем в автоответчике.
      - Мы расследуем происшествие со стрельбой здесь прошлой ночью.
      - Вы и еще полсвета, - сказала она. - Ну и расследуйте. А у меня времени нет. Я заочно учусь, и если завтра не отправлю почтой свое задание, меня могут отчислить. Так что извините...
      - У нас есть данные, что за случившимся стоит некий Уильям Халлек, - сказал Джинелли. - Вам это имя ни о чем не говорит? - Конечно, говорит: на миг ее глаза раскрылись шире и словно вспыхнули. Джинелли нашел ее прекрасной. Но одновременно поверил в то, что именно она могла убить Фрэнка Спартона.
      - Эта свинья! - Она плюнула. - Хан сатте сиг па эн ав столарна! Хан снегладе па нытт мот хиллорна и вильд! Вильд!
      - У меня в машине есть несколько фотографий Халлека, - спокойно сказал Джинелли. - Они были сделаны в Бар Харборе нашим агентом с помощью телевика...
      - Конечно, это Халлек! - сказала она. - Эта свинья убила мою тантеньжад - мою бабушку! Но он нас не долго будет преследовать. Он... - Она прикусила нижнюю губу и замолчала. Если бы Джинелли был тем, за кого себя выдавал, ей было бы не избежать основательного допроса.
      Джинелли предпочел ничего не заметить.
      - На одном из снимков один человек передает другому деньги. Если кто-то из них Халлек, другой, не исключено, - стрелок, посетивший вас минувшей ночью. Я бы хотел, чтобы вы и ваш дедушка опознали Халлека, если это возможно.
      - Он мой прадедушка, - ответила Джина рассеянно. - По-моему, он спит. С ним мой брат. Не хочу будить его. - Она сделала паузу. - Вообще не хочу его расстраивать этими делами. Последние дни ему очень тяжело пришлось.
      - Хорошо. Может быть, так сделаем: вы посмотрите фотографии и, если точно опознаете Халлека, нам не придется будить старшего мистера Лемке.
      - Да, так будет лучше. Если вы поймаете эту свинью Халлека, вы его арестуете?
      - О, да. При мне есть федеральный орден Джона Доу.
      Это убедило ее. Она вышла из фургона, зашуршав юбкой и мельком обнажив ногу, покрытую ровным загаром. При этом сказала нечто такое, от чего холодок сжал сердце Джинелли.
      - Там особенно и нечего будет арестовывать, я так думаю.
      Они прошли мимо полицейских, все еще копавшихся в земле, несмотря на наступившую темноту. Миновали нескольких цыган, включая двух мальчиков-братьев, одетых в одинаковые пижамы. Джина кивком приветствовала некоторых из них, те ответили и поспешили ретироваться. Высокий мужчина, похожий на итальянца, который шел с Джиной, являлся агентом ФБР, и от него следовало держаться подальше.
      Они покинули круг табора и направились вверх по холму к машине Джинелли. Вечерний мрак поглотил обоих.
      - Все шло как по маслу. Почему бы и нет? Кругом полно полицейских. Мог ли тот парень, который в них стрелял, снова явиться и еще что-то затеять, пока полицейские находились там? Они так не думали. Но они же дураки, Уильям. Я ожидал от всех них глупости, но не от деда. Всю жизнь он учился ненавидеть легавых, не доверять им, а тут вдруг решил, что они его оберегают от того, кто их за задницу кусает. Но старик спал. Выдохся. Ну, и отлично... Мы и его, кстати можем захватить, Уильям. Запросто, я думаю.
      Они подошли к "Бьюику". Джинелли открыл дверцу водителя, пока девушка стояла там. Когда он наклонился чтобы вытащить из-за пазухи кольт 38-го калибра одной рукой, а другой освободить крышки шарообразного сосуда почувствовал, как экзальтация девушки сменилась настороженностью. Все чувства Джинелли были обострены, как и интуиция. Да, он ощутил ее тревогу в окружающей темноте: слишком легко она отделилась от своих с человекам, которого прежде никогда не видела. И это в то время, как должна была быть особенно начеку. Впервые подумала: а почему этот агент ФБР не захватил бумаги с собой в табор, если ему нужно было так срочно задержать Халлека. Но было поздно. Он сыграл на ее ослепляющей ненависти, назвав главное имя.
      - Вот и все, - сказал Джинелли и повернулся к ней с кольтом, в одной руке и сосудом в другой.
      Глаза ее вновь широко раскрылись, грудь поднялась, когда она раскрыла рот и судорожно вдохнула.
      - Можешь закричать, - сказал Джинелли, - но я тебе гарантирую - это будет последний звук в твоей жизни, Джина.
      Какой-то миг ему казалось, что она все равно закричит... но она только выдохнула воздух.
      - Это ты работаешь на свинью, - сказала она. - Ханс сатте сиг па...
      - Говори по-английски, блядь, - сказал он небрежно. Она вздрогнула, как от пощечины.
      - Не смей называть меня блядью, - прошептала она. - Никто не смеет меня обзывать. - Ее руки поднялись, сильные пальцы согнулись, как когти.
      - Ты называешь моего друга Уильяма свиньей. Я называю тебя блядью. А твою мамашу - проституткой, а твоего папашу - псом, который в сортирах облизывает жопы, - сказал Джинелли. Увидел, как раздвинулись ее губы в оскале ярости и улыбнулся. Что-то в его улыбке заставило ее поколебаться. Позднее Джинелли сказал Билли, что она испуганной не выглядела, но по какой-то причине сквозь дикую ярость пробилось осознание того, с кем и с чем она имеет дело.
      - Думаешь, это игра? - спросил он ее. - Вы налагаете проклятие на человека, у которого жена и ребенок, и думаете, что это - игра? Ты думаешь, он нарочно сбил ту женщину, твою бабушку? Думаешь, у него на нее был контракт? Что мафия заключила на нее контракт? Дерьмо.
      Девушка теперь плакала слезами ярости и ненависти.
      - Ему жена дрочила, и он ее задавил на улице! А потом они... они хан тог ин пойкен... отмазали его. Но мы его хорошо пригвоздили. И ты будешь следующим, друг свиньей. Не важно, что...
      Он снял крышку с широкого горлышка сосуда движением большого пальца. Ее глаза впервые уставились на жидкость в сосуде. Именно этого он и хотел.
      - Кислота, блядь, - сказал Джинелли и плеснул ей в лицо. - Посмотрим, сколько еще людей ты подстрелишь из своей рогатки, когда ослепнешь.
      Она пронзительно вскрикнула и накрыла ладонями глаза. Слишком поздно. Упала на землю. Джинелли наступил ей на шею.
      - Если пикнешь, убью. Тебя и первых трех твоих дружков, которые появятся тут. - Он убрал ногу. - Это была пепси-кола.
      Джина поднялась на колени, глядя на него сквозь пальцы. Обостренным, почти телепатическим чутьем Джинелли понял: не было нужды говорить ей, что то была не кислота. Она это поняла сразу, хотя в первое мгновение ее как будто бы обожгло. Мгновение спустя, чуть было не запоздало, он сообразил, что она бросается рукой на его половые органы.
      Когда она кошкой кинулась к нему, он мгновенно шагнул в сторону и ударил ее ногой в бок. Затылок Джины с громким звуком ударился о хромированную раму раскрытой дверцы водителя. Она рухнула на землю, и кровь залила ее щеку.
      Джинелли наклонился над ней, уверенный, что она потеряла сознание. И в тот же миг она с шипением атаковала его. Одной рукой расцарапала лоб, другой - разорвала рукав его водолазки и содрала кожу вдоль руки.
      Джинелли зарычал и отшвырнул ее на землю. Потом прижал дуло пистолета к ее носу.
      - Что, сука, моих яиц захотела? Хочешь? Ну, давай, блядь! Давай! Ты мне морду попортила. А теперь попытайся, доберись!
      Она лежала неподвижно и смотрела на него глазами, черными, как смерть.
      - Что, передумала? Попробовала бы, да дед твой не перенесет такой утраты.
      Она молчала, но в глазах ее мелькнул мимолетный огонек.
      - Думаешь - что с ним будет, если я в самом деле плеску тебе кислотой в морду? Ну что ж, подумай, подумай. Каково ему будет, когда вместо тебя, я решу умыть кислотой тех двух братишек в пижамах?
      Я все могу, блядь. Сделаю и вернусь домой, и хорошо поужинаю. Посмотри мне в лицо, и поймешь, что я все могу.
      Теперь, наконец, он приметил что-то в ее лице, нечто похожее на страх - но не за себя.
      - Он проклял вас, - сказал Джинелли. - Я - его проклятие.
      - Насрать на проклятие этой свиньи, - прошептала она и вытерла рукой кровь с лица.
      - Он просит меня, чтобы никто не пострадал, не погиб, - продолжал Джинелли. - Я все так и делал. Но нынче ночью наш мирный договор заканчивается. Не знаю, сколько раз твой дед выходил сухим из воды с такими штуками. Но сейчас номер не пройдет. Скажи ему, чтобы снял проклятие. Скажешь, последний раз я просил. На, возьми вот это.
      Он сунул ей в руку листок бумаги. На нем был записан номер телефона-автомата в Нью-Йорке.
      - Сегодня ровно в полночь ты позвонишь по этому номеру и передашь мне, что сказал дед. Если понадобится мой ответ, позвонишь спустя ровно два часа. Если от меня будет послание, передашь ему... если будет... Вот и все. Так или иначе дверь закроется. Никто никогда по этому номеру не поймет, о чем ты толкуешь после двух часов ночи.
      - Дед никогда не снимет проклятия.
      - Может, и так, - кивнул Джинелли. - То же самое мне твой братец сказал вчера ночью. Но это уж не твое дело. Делай как положено, и пусть он сам решит, что предпринять. Объясни ему, что, если скажет "нет", тогда начнутся настоящие буги-вуги. Первой будешь ты, потом двое пацанов, а дальше - кого сами выберем. Так ему все и скажи. А теперь - в машину.
      - Нет.
      Джинелли закатил глаза.
      - Вы когда-нибудь поумнеете? Я просто хочу быть уверенным, что у меня достаточно времени, чтобы смыться в неизвестном направлении без хвоста из двенадцати легавых. Если бы я захотел тебя шлепнуть, то не стал бы передавать эти послания.
      Девушка поднялась. Ее немного шатало, но однако он влезла в машину и передвинулась на пассажирское сиденье.
      - Это недалеко, - сказал Джинелли. Он вытер ладонью кровь со лба и показал ей. - После этого я очень хочу увидеть тебя размазанной по стенке.
      Джина прижалась к дверце машины подальше от него.
      - Вот так хорошо, - сказал Джинелли, садясь за руль. - Так и сиди.
      Он выбрался на Финсон Роуд задним ходом, не включая фар. Колеса "Бьюика" слегка забуксовали. Переключил передачу с кольтом в руке. Когда Джина зашевелилась, он нацелил на нее дуло.
      - Ошибка, - сказал Джинелли. - Двигаться нельзя совсем. Ты поняла?
      - Поняла.
      - Хорошо.
      Он проехал тем же путем обратно, держа ее под прицелом.
      - Всегда вот так, - с горечью произнесла она. - Даже за крохотное правосудие с нас требуют такую дорогую цену. Он твой друг, эта свинья Халлек?
      - Я уже сказал, не называй его так. Он не свинья.
      - Он проклял нас, - сказала девушка, и в голосе ее, помимо злости, послышалось недоумение. - Передай ему - Бог проклял нас прежде любого своего племени.
      - Эти сопли рассказывай социальным работникам, бэби.
      Она умолкла.
      За четверть мили от того места, где в карьере был засыпан гравием Фрэнк Спартон, Джинелли остановил машину.
      - О'кей. Достаточно далеко. Вылезай.
      - Конечно. - Она ровно посмотрела на него своими бездонными глазами. - Но одну вещь запомни, мистер. Наши дорожки еще сойдутся. Когда это случится, я убью тебя.
      - Нет, - ответил он. - Не убьешь. Потому что за сегодняшнюю ночь ты мне обязана жизнью. Если тебе этого мало, неблагодарная сука, добавь жизнь своего братишки прошлой ночью. Ты все болтаешь, но так и не поняла порядка вещей в этом мире. Не поняла, почему вы бездомные. И всегда будете такими, пока не бросите ваши делишки. У меня друга как воздушного змея можно запускать - только шарики подвяжи. Ну, и что ты имеешь? Я скажу тебе, что. Безносого деда, который проклял моего друга и смылся в ночи, как гиена.
      Теперь цыганка плакала. Даже рыдала. Слезы ручейками стекали по щекам.
      - Говоришь, Бог на вашей стороне? - невнятно сквозь слезы проговорила она. - Ты так сказал, да? Так будешь гореть в аду за такое кощунство. Мы, значит, гиены? Если мы такие, то это люди, вроде твоего дружка, сделали нас такими. Мой прадедушка говорит, что проклятий нет, есть только зеркала, которые держишь перед душами мужчин и женщин.
      - Вылезай, - сказал он. - Мы не можем разговаривать. Мы даже не слышим друг друга.
      - Вот уж верно.
      Джина открыла дверцу и вышла. Когда Джинелли отъезжал, она закричала пронзительно:
      - Твой друг - свинья и подохнет тощим!
      - Но я так не считаю, - сказал Джинелли.
      - Что имеешь в виду?
      Джинелли посмотрел на часы. Время перевалило за три часа.
      - В машине расскажу, - сказал он. - Тебе предстоит свидание в семь часов.
      Билли физически ощутил страх, словно кольнуло внутри.
      - С ним?
      - Так точно. Поехали.
      Когда Билли поднялся, начался приступ аритмии - самый долгий. Он закрыл глаза и ухватился за грудь, за то, что осталось от груди. Джинелли обнял его.
      - Уильям, тебе плохо?
      Он посмотрел в зеркало и увидел в нем свое отражение, держащее в объятиях гротескное существо в каких-то балахонах вместо одежды. Приступ прошел, сменившись куда более знакомым чувством белой ярости, направленной против старика... и Хейди.
      - Все в порядке, - сказал он. - Куда мы едем?
      - В Бангор, - ответил Джинелли.
      23. РАСШИФРОВКА
      Они взяли "Нову". Обе оценки, которые высказал о ней Джинелли, оказались справедливыми: в машине пахло коровьими лепешками, и бензин она жрала огромными порциями. Джинелли сделал остановку примерно в четыре часа и купил приличную корзину моллюсков. Припарковались на придорожной стоянке, разделались с ними и с шестью банками пива. Пара-тройка семейных групп, устроивших на стоянке пикник за столиками, посмотрели на Билли Халлека и переместились подальше от них.
      Пока ели, Джинелли закончил историю. Много времени это уже не заняло.
      - Примерно в одиннадцать вечера я уже был в комнате Джона Три. Я бы и раньше туда вернулся, но сделал несколько петель и восьмерок по пути, чтобы убедиться в отсутствии хвоста. Из комнаты позвонил в Нью-Йорк и послал одного парня к телефонной будке с тем номером, что я дал девице. Попросил его подклеить микрофон и записать разговор на магнитофон. Это такая игрушка, которую используют репортеры, чтобы записывать телефонные интервью. На пересказы не хочу полагаться, Уильям. Попросил его позвонить мне с записью разговора, как только она повесит трубку.
      - Пока ждал звонка, продезинфицировал царапины, которые она мне сделала. Не хочу сказать, что у нее гидрофобия или что-то в этом роде, Уильям, но в ней было столько ненависти, знаешь...
      - Знаю, - подтвердил Билли и мрачно подумал: "Еще бы не знать".
      Звонок раздался в двенадцать пятнадцать. Закрыв глаза и приложив пальцы рук ко лбу, Джинелли воспроизвел Билли почти точный текст беседы в записи на магнитофон.
      Человек Джинелли: Хелло.
      Джина Лемке: Ты работаешь на человека, которого я сегодня вечером встретила?
      Человек Джинелли: Можете так считать.
      Джина: Передай ему - мой прадедушка говорит...
      Человек Джинелли: У меня есть "стено-контакт" на телефон. То есть вас будут записывать на магнитофон. Я прокручу запись человеку, о котором вы говорите.
      Джина: Вы можете так сделать?
      Человек Джинелли: Да. Так что сейчас в некотором роде вы говорите с ним напрямую.
      Джина: Ну, ладно. Мой прадедушка говорит, что снимет его. Я ему сказала, что он с ума сошел. Хуже того - он совершает ошибку, но он твердо стоит на своем. Говорит - хватит терзать его людей, хватит этого страха среди них. Он снимет то, что ты имеешь в виду. Но ему нужно встретиться с Халлеком. Он не может этого снять, пока не встретиться. Завтра в семь часов вечера мой прадедушка будет в Бангоре. Там есть парк между двумя улицами - Юнион и Хаммонд. Он там будет сидеть на скамейке, один. Так что ты выиграл, большой человек, ты выиграл, ми хела по клокан. Пусть твой друг, эта свинья, будет в Фэйрмонт-парке. В Бангоре в семь вечера.
      Человек Джинелли: Это все?
      Джина: Да, за исключением того, что я желаю ему, чтобы его хер почернел и отвалился.
      Человек Джинелли: Ты это ему сама говоришь, сестричка. Но, скажу тебе, ты бы такого не сказала, если бы знала, с кем разговариваешь.
      Джина: И ты? Чтоб ты сдох, сволочь!
      Человек Джинелли: Ты должна позвонить сюда же в два, чтобы узнать, есть ли ответ.
      Джина: Позвоню.
      - Она повесила трубку, - сказал Джинелли. Он отнес пустые раковины в урну, вернулся и добавил без тени сочувствия: - Мой парень сказал, что она говорила сквозь слезы.
      - Господи Иисусе, - пробормотал Билли.
      - Так или иначе я попросил своего человека подключить "стено" еще раз и записал послание для нее, когда позвонит в два часа. Сказал ей так: "Привет, Джина. Это специальный агент Стонер. Твое послание получил. Похоже, то, что нужно. Мой друг Уильям придет в парк в семь вечера. Он будет один, но я буду вести наблюдение. Думаю, ваши люди тоже будут наблюдать. Нормально. Пусть обе стороны следят и не мешают тому, что будет происходить между ними двумя. Если что-то случится с моим другом, вы заплатите дорогой ценой".
      - На том и договорились?
      - Да. Договорились.
      - Значит, старик сдался.
      - Я полагаю, что он сдался. Но тут возможна и ловушка. - Джинелли посмотрел на Халлека без эмоций. - Они знают, что я наблюдаю. Могут решить убить тебя на моих глазах в качестве мести мне, а потом уж решать, что делать дальше, - по обстоятельствам.
      - Они так и так меня убивают, - сказал Билли.
      - Или эта девица решит самостоятельно действовать. Она сумасшедшая, Уильям. А безумные люди не всегда делают то, что им говорят.
      Билли в раздумье посмотрел на него.
      - Ну, да - ты прав. Но в любом случае у меня нет выбора, верно?
      - Верно. Ты готов?
      Билли посмотрел на людей, глазевших на него, и кивнул. Он уже давно был готов.
      Направляясь к машине, спросил:
      - Неужели все это ты делаешь ради меня, Ричард?
      Джинелли остановился, посмотрел ему в глаза и слегка улыбнулся. Улыбка была туманной, но в глазах отчетливо виден странный огонек. Настолько отчетливо, что Билли невольно отвел взгляд.
      - Это имеет значение, Уильям?
      24. ПУРПУРФАРГАДЕ АНСИКТЕТ
      Они прибыли в Бангор во второй половине дня. Джинелли свернул к автозаправочной станции и заправился горючим до отказа. Заодно спросил, как проехать к месту встречи. Билли обессилено сидел в машине. Джинелли с явной тревогой посмотрел на него, садясь за руль.
      - Уильям, как ты себя чувствуешь?
      - Сам не знаю, - ответил он. Потом передумал. - Нет. Плохо.
      - Сердце барахлит?
      - Да. - Он подумал о полуночном докторе Джинелли, который говорил что-то про калий, электролиты... что-то насчет причины смерти Карена Карпентера. - Мне нужно что-то с калием. Ананасовый сок, бананы или апельсины. - Сердце вдруг пустилось в беспорядочный галоп. Билли откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза: ждал - наступит ли смерть. Наконец буря утихла. - Целый пакет апельсинов, - добавил он.
      Впереди как раз находился магазин. Джинелли припарковал машину.
      - Я сейчас, Уильям. Держись.
      - Порядок, - пробормотал Билли и задремал как только Джинелли вышел из машины. Тотчас увидел сон. Во сне перед ним был его дом в Фэйрвью. Стервятник с гниющим клювом опустился на подоконник и заглянул в окно. Изнутри послышался чей-то крик.
      Потом его встряхнули за плечо и он проснулся, вздрогнув.
      - А!
      Джинелли откинулся на спинку сиденья и шумно выдохнул.
      - Боже мой, Уильям, ты меня так не пугай!
      - О чем ты?
      - Я подумал, что ты умер. На, держи. - Он положил пакет апельсинов на колени Билли. Тот начал раскрывать пакет костлявыми пальцами, напоминавшими паучьи лапки, но ничего не получилось. Джинелли карманным ножом вспорол пакет, потом разрезал апельсин на дольки. Билли сначала ел медленно, словно выполняя долг, потом увлекся. За последнюю неделю или чуть раньше у него опять появился аппетит. Сердце, похоже, успокоилось окончательно, восстановился нормальный ритм. Но, возможно, ему просто казалось так.
      Съев первый апельсин, он взял у Джинелли нож и разрезал второй.
      - Получше? - спросил Джинелли.
      - Да. Гораздо. Когда мы отправимся в парк?
      Джинелли подрулил к бровке тротуара, и Билли увидел по указателям, что они были почти на углу Юнион-стрит и Уэст Бродвей. Шелестели листья на деревьях под легким ветерком, двигались тени на мостовой.
      - Приехали, - просто сказал Джинелли, и Билли почувствовал, как холодок пробежал по спине. - Ближе подъехать невозможно. Я тебя мог высадить в центре, но ты бы привлек внимание.
      - Да, - сказал Билли. - Дети - в обмороке, у беременных - выкидыши.
      - Да и пойти трудно тебе было бы, - мягко сказал Джинелли. - Ладно, все это не имеет значения. Парк прямо у подножия этого холма, четверть мили отсюда. Выбери там скамеечку в тени и жди.
      - А ты где будешь?
      - Неподалеку, - ответил Джинелли и улыбнулся. - Буду следить за тобой и на тот случай, если появится девица. Если она когда-нибудь приметит меня раньше, чем я ее, Уильям, мне больше никогда не придется менять сорочку. Ты понял?
      - Да.
      - В общем, буду держать тебя под наблюдением.
      - Благодарю тебя, сказал Билли, хотя сам не знал, что именно имел в виду. Конечно, он испытывал признательность к Джинелли, но чувство было странным, трудным, вроде той ненависти, которую временами испытывал к Хаустону и жене.
      - Пор нада, - ответил Джинелли и пожал плечами. Он наклонился, обнял Билли и крепко поцеловал его в обе щеки. - Будь жестким и решительным со старым ублюдком, Уильям.
      - Буду, - пообещал Билли с улыбкой и выбрался из машины. Потрепанная "Нова" укатила прочь. Билли смотрел ей в след, пока она не скрылась за углом в конце квартала. После этого направился к холму, раскачивая пакет апельсинов в руке.
      Он едва заметил маленького мальчишку, который внезапно перелез через забор и бросился бежать по двору дома. В ту ночь этот мальчик проснется от кошмара с криком. В его сне огородное пугало с развевающимися волосами на черепе будет гнаться за ним. Бросившаяся на его крик мать услышит слова мальчика: Оно хочет заставить меня есть апельсины, пока я не помру! Есть их, пока не помру!
      Парк был широким, прохладным и тенистым. Сбоку группа детишек карабкалась на гимнастические лесенки, скатывалась с горок. Подальше мальчики командой играли в мяч против девочек. А вокруг прогуливались люди, запускали воздушных змеев, жевали конфетки, пили кока-колу. Типичная картинка американского лета последней половины двадцатого века. На мгновение Билли ощутил теплоту к ним и ко всей этой картине.
      Не хватает только цыган, подсказал внутренний голос, и снова холодок пробежал по спине, посеяв мурашки на коже. Билли скрестил руки на костлявой груди. Нужны цыгане, разве не так? Легковые машины-универсалы с наклейками на ржавых бамперах, трейлеры, фургоны с намалеванными картинами, потом Сэмюэл с булавами из кегельбана и Джина с рогаткой. И тут же все сбегаются поглазеть, увидеть жонглера, попробовать стрельнуть из рогатки, погадать, добыть микстуру или мазь, договориться с цыганкой насчет постели - или, на худой конец, помечтать об этом, понаблюдать, как собаки рвут друг друга на части. Потому все и сбегаются - уж очень странное зрелище. Конечно же, нам цыгане нужны. И всегда были нужны.
      Что же, скоро они появятся, верно?
      - Верно, - сказал он и сел на скамейку, которая почти полностью спряталась в тени. Ноги его внезапно задрожали и утратили силу. Вынув из пакета апельсин, он кое-как сумел его разломить. Но аппетит снова пропал, и съел он совсем немного.
      Скамейка находилась в стороне, и Билли не привлекал к себе внимания, по крайне мере с дальнего расстояния. Вроде бы сидел какой-то тощий старик и дышал чистым вечерним воздухом.
      Он сидел, а тень медленно перемещалась по земле. Им овладело почти фантастическое чувство отчаяния и безысходности, куда более темное, чем эти невинные летние тени. Слишком далеко все зашло. Ничего уже нельзя было исправить. Даже Джинелли с его невероятной энергией не способен изменить того, что произошло. Он только ухудшал ситуацию.
      Мне совсем не следовало... - подумал Билли, но что именно не следовало делать, угасло как плохой радиосигнал. Он снова дремал и находился в Фэйрвью - городе живых трупов. Они лежали повсюду. Что-то резко клюнуло его в плечо.
      Нет.
      Снова клюнуло.
      Нет!
      Удары клюва последовали вновь и вновь. Конечно же стервятник с гниющим клювом. Он боялся повернуть голову из опасения, что тот выклюет ему глаза останками своего черного клюва. Но (Тюк)
      стервятник настаивал, и он
      (Тюк! Тюк)
      медленно повернул голову, выплывая из сна и видя... без особого удивления, что возле него на скамейке сидел Тадуз Лемке.
      - Проснись, белый человек из города, - сказал он и стукнул корявым, пропитанным никотином пальцем по его плечу. (Тюк!) - Твои сны плохие. Они смердят. Я ощущаю их запах с твоим дыханием.
      - Я не сплю, - невнятно ответил Билли.
      - Точно? - с интересом спросил Лемке.
      - Точно.
      Старик был в сером двубортном костюме и черных полусапожках. Жиденькие волосы, зачесанные назад, открывали лоб, изображенный морщинами. Золотой тонкий обруч висел на мочке уха.
      Билли увидел, что гниение прогрессировало на его лице и черные линии расходились от зияющей дыры носа по левой щеке.
      - Рак, - сказал Лемке. Его яркие черные глаза - глаза птицы - не отрывались от лица Билли. - Ты рад, что у меня рак? Счастлив?
      - Нет, - ответил Билли. Он все еще пытался отогнать кошмарные видения сна, зацепиться за реальность. - Конечно нет.
      - Не ври, - сказал Лемке. - Не надо. Ты рад. Конечно же рад.
      - Ничему я не рад, - ответил он. - Мне тошно от всего, поверь.
      - Я никогда не верю тому, что мне говорят белые люди из города, - сказал Лемке. Говорил он с какой-то зловещей искренностью. Но ты болен, да. Ты так думаешь. Ты настан фарск - умирающий от похудания. Вот я и принес тебе кое-что. Оно поможет тебе прибавить в весе. Тебе станет лучше. - Губы старика раздвинулись в гадкой улыбке, обнажив коричневые пеньки зубов. - Но только когда кто-нибудь другой поест этого.
      Билли посмотрел на то, что Лемке держал у себя на коленях, и увидел, (с ощущением "дежа вю" - уже виденного некогда), что это был пирог на стандартной тарелке из алюминиевой фольги. Вспомнил собственные слова, произнесенные во сне своей жене: Я не хочу поправляться. Я решил, что мне нравится быть худым. Ты ешь его.
      - Вижу, ты испугался, - сказал Лемке. - Поздно пугаться, белый человек из города.
      Он вытащил из пиджака карманный складной нож и раскрыл его со старческой медлительностью и продуманностью движений. Лезвие было покороче, чем у складного ножа Джинелли, но выглядело острее.
      Старичок проткнул ножом корочку и прорезал щель дюйма три длиной. Убрал лезвие, и с него упали красные пятна, оставив на поверхности пирога темные подтеки. Старик вытер лезвие о рукав своего пиджака, оставив и на нем темные пятна. Затем сложил нож и положил в карман. Корявыми большими пальцами он ухватил пирог за края и раздвинул щель посередине, обнажив тягучую жидкость внутри, в которой плавали темные комки, возможно, земляника. Расслабив пальцы, и щель закрылась. Потом вновь нажал и раскрыл ее. Снова закрыл. Опять открыл и закрыл, при этом продолжая говорить. Билли не в силах был оторвать взгляда от пирога.
      - Значит, ты убедил себя, что это... Как ты назвал его? Толчок. Толчок судьбы. Что случившееся с моей Сюзанной - не более твоя ошибка, чем моя, ее или Господа Бога. Ты говоришь о себе, что с тебя нельзя требовать расплаты за содеянное, мол, не за что тебя обвинять. Как с гуся вода. Не за что винить, говоришь? И все убеждаешь себя и убеждаешь. Но никакого такого толчка нету, белый человек из города. Каждый расплачивается даже за то, чего не совершал. Нету толчка судьбы.
      Лемке на некоторое время задумался. Его большие пальцы двигались рассеянно, щель в пироге открывалась и закрывалась.
      - Раз вы вины на себя не принимаете - ни ты, ни твои друзья, я заставил тебя принять ее. Я наложил ее на тебя - как знак. Сделал это за мою дорогую погибшую дочь, которую ты убил, за ее мать, за ее детей. А потом является твой друг. Он отравляет собак, стреляет ночью, позволяет себе рукоприкладство с женщиной, грозится облить детей кислотой. Сними проклятье, говорит он. Сними, говорит, да сними. Я наконец говорю - о'кей, если ты подол энкельт - уберешься отсюда! Не от того, что он натворил, а от того, что собирался совершить. Он сумасшедший, этот твой друг, и он никогда не остановится. Даже моя Джелина говорит, что по глазам его видит - он никогда не остановится. "Ну и мы никогда не остановимся", - говорит она. А я говорю - нет, остановимся. Мы остановимся. Потому что иначе мы такие же сумасшедшие, как друг человека из города. Если мы не остановимся, значит, мы считаем правильным, когда белый человек говорит: Бог отплачивает за все, это - такой толчок.
      Сжатие и разжатие. Сжатие и разжатие. Открыто и закрыто.
      - Сними, говорит, его. Не говорит: "Сделай так, чтобы оно исчезло, сделай, чтобы его больше не было". А ведь проклятье - вроде младенца.
      Корявые старческие пальцы потянули и щель раскрылась широко.
      - Никто этих вещей не понимает. Даже я. Но немножко знаю. "Проклятье" - это ваше слово, но на роме оно получше. Слушай: Пурпурфаргаде ансиктет. Слыхал такое?
      Билли медленно покачал головой, подумав, что звучит это богато и мрачно.
      - Означает, примерно, "Дитя ночных цветов". Вроде ребенка, который варсель, - дитя, подкинутое эльфами. Цыгане говорят, варсель всегда находят под лилией или пасленом, который распускается ночью. Так говорить лучше, потому что проклятье - это вещь. То, что у тебя, - не вещь. То, что ты имеешь, оно - живое.
      - Да, - сказал Билли. - Оно внутри, верно? Оно поедает меня изнутри.
      - Внутри? Снаружи? - Лемке пожал плечами. Везде. Пурпурфаргаде ансиктет - ты произносишь его в мир, как младенца. Только оно растет быстрее младенца, и ты не можешь убить его, потому что не можешь увидеть его и то, что оно делает.
      Пальцы расслабились. Щель закрылась. Тонкая алая струйка потекла по корке пирога.
      - Это проклятье... ты декент фельт о гард да борг. Будь с ним как отец. Ты все еще хочешь от него избавиться?
      Билли кивнул.
      - Все еще веришь в свой этот "толчок"?
      - Да, - едва слышно произнес он.
      Старый цыган с гниющим носом улыбнулся. Черные трещины под левой щекой углубились, сморщились. Между тем парк почти опустел. Солнце приближалось к горизонту, и тени полностью накрыли их. Неожиданно раскрытый нож снова оказался в руке Лемке.
      Он сейчас ударит меня, тупо подумал Билли. Ударит в сердце и скроется со своим пирогом под мышкой.
      - Развяжи руку, - сказал Лемке.
      Билли посмотрел на перебинтованную руку.
      - Да, где она тебя прострелила.
      Билли развязал бинт и начал медленно разматывать. Ладонь выглядела слишком белой, словно некая рыба. По контрасту, края раны были почти черными, цвета печени. Такого же цвета, как то, что внутри пирога, подумал Билли. Клубника. Или еще что-то. Рана утратила округлость формы, поскольку края ее опухли и сблизились. Она напоминала теперь...
      "Щель", подумал Билли, переводя взгляд на пирог.
      Лемке протянул ему нож.
      "Откуда я знаю - не покрыл ли ты его ядом кураре или цианидом, или еще чем-нибудь подобным?" Хотел было спросить и передумал. Причиной тому была Джинелли. Джинелли и Проклятье Белого Человека из Города.
      Костяная ручка удобно легла в ладонь.
      - Если хочешь избавиться от пурпурфаргаде ансиктет, сперва отдай его пирогу... а потом отдай пирог с младенцем-проклятьем внутри - кому-нибудь другому. Но сделать это надо скоро, иначе вернется к тебе вдвойне. Ты понял?
      - Да, - ответил Билли.
      - Ну, тогда делай, если хочешь, - сказал Лемке. Его пальцы вновь раздвинули корку пирога.
      Билли поколебался, но лишь одно мгновение - лицо дочери возникло перед мысленным взором. Образ был ярким, как на цветном снимке: она с улыбкой обернулась к нему через плечо, держа жезлы с красно-белыми шарами.
      "Ошибаешься насчет толчка, старик", подумал он. "Хейди за Линду. Мою жену и за дочь. Вот он - толчок судьбы".
      Он ткнул нож Лемке в щель на своей ладони. Заживающая рана немедленно раскрылась. Кровь потекла в щель пирога. Смутно осознал, что Лемке что-то торопливо говорит на роме. Его черные глаза неотрывно смотрели на белое истощенное лицо Билли.
      Повернул нож в ране, наблюдая, как опухшие края приняли вновь круглую форму. Кровь потекла быстрее. Боли не чувствовал.
      - Энкельт! Хватит.
      Лемке забрал у него нож. Билли внезапно почувствовал, что силы полностью покинули его. Обмяк, прислонившись к спинке скамейки, ощущая одновременно тошноту и опустошенность. Подумал: наверное, так чувствует себя женщина, разрешившаяся от бремени. Потом посмотрел на руку и обнаружил, что кровотечение прекратилось.
      "Нет! Такое невозможно!"
      Посмотрел на пирог, лежавший на коленях Лемке, и увидел нечто еще более невероятное. Только это невероятное произошло на его глазах. Старик отодвинул пальцы, щель снова закрылась... и вдруг просто исчезла. Корка была совершенно целой. В центре - две дырочки, какие обычно протыкают в пирогах хозяйки. На месте щели была зигзагообразная морщинка, и все.
      Он перевел взгляд на руку и не увидел ни крови, ни раны, ни разорванной плоти. Рана полностью исчезла, оставив лишь короткий белый рубец. Он тоже был зигзагообразным и пересекал линии судьбы и сердца, подобно молнии.
      - Это твое, белый человек из города, - сказал Лемке и переложил пирог на колени Билли. Его первым импульсом было желание сбросить прочь подарок цыгана, избавиться как от подброшенного ему огромного паука. Пирог был теплым, и казалось, что внутри у него пульсировало что-то живое.
      Лемке встал, посмотрел на него сверху вниз.
      - Теперь ты чувствуешь себя лучше? - спросил он.
      Билли осознал, что помимо странного чувства в отношении предмета, лежавшего у него на коленях, ему и в самом деле стало лучше. Слабость прошла. Сердце билось в нормальном ритме.
      - Немного, - осторожно сказал он.
      Лемке кивнул.
      - Теперь будешь набирать вес. Но через неделю, может быть, через две начнешь снова терять вес. Только на этот раз до конца и без задержек. Если только не найдешь того, кто съест пирог.
      - Да.
      Взгляд Лемке был неподвижен.
      - Ты уверен?
      - Да! Да! - воскликнул Билли.
      - Мне тебя немножко жалко, - сказал Лемке. - Не очень, но немножко. Когда-то ты мог быть покол - сильным. Теперь твои плечи сломаны. Не твоя ошибка... есть другие причины... у тебя есть друзья. - Он холодно улыбнулся. - Почему бы тебе не съесть твой собственный пирог, белый человек из города? Ты умрешь, но умрешь сильным.
      - Уходи, - сказал Билли. - Я совершенно не понимаю, о чем ты говоришь. Наши дела завершены - вот и все, что я знаю.
      - Да, наше дело завершено, - Взгляд старика коротко переместился на пирог, потом снова на лицо Билли. - Будь осторожен. Смотри, кто съест еду, предназначенную для тебя, - сказал он и пошел прочь. На аллее обернулся. То был последний раз, когда Билли увидел невероятно древнее, невероятно утомленное лицо старика.
      - Нету толчков, белый человек из города, - сказал Тадуз Лемке. - Никогда. - Он повернулся и пошел дальше.
      Билли сидел на скамейке и наблюдал, пока старик совсем не скрылся.
      Когда Лемке исчез в вечернем сумраке, Билли поднялся и пошел обратно. Сделав шагов двадцать, вспомнил что забыл кое-что. Вернулся к скамейке и забрал пирог. Он был еще теплым и словно слабо пульсировал. Только теперь это не вызывало особого отвращения. Подумал: ко всему можно привыкнуть.

К титульной странице
Вперед
Назад