Люди, пишущие и размышляющие о науке, в абсолютном большинстве случаев находятся внутри научного дискурса, отчего приобретают склонность видеть науку только с одной стороны: со стороны ее собственных проблем, целей и задач. Наука действительно являет собой сложный полиструктурный организм, целый мир, в недрах которого бушуют познавательные страсти, схлестываются несовместимые точки зрения, ведется кропотливая экспериментаторская и теоретическая работа. Наука обладает способностью поглощать своих субъектов, делать их фанатиками исследования. Расширяя познавательный горизонт, она одновременно сужает его до собственно-научного видения, элиминируя, отвергая другие точки зрения на действительность. Вот почему львиная доля публикаций, посвященных науке, относится к рассмотрению внутринаучных проблем.
Однако на самом деле наука - лишь один из видов человеческой соотнесенности с миром, возникший исторически довольно поздно и выполняющий в жизни общества совершенно конкретные функции. Знаменитое бэконовское "Знание - сила!" и сейчас остается в чести, указывая на инструментальный характер научного знания, на его тенденцию оборачиваться силой, которой владеет и распоряжается человек. Принадлежащая рационалистическому и просветительскому мировоззрению идея покорения природы имела в виду те самые цели, которые раньше преследовала магия: постичь строение Вселенной и ее энергетический потенциал, чтобы использовать их как орудия власти над миром, как средства удовлетворения постоянно развивающихся человеческих потребностей. Коренное различие состояло в том, что магия видела в природных стихиях одушевленные начала, субъектов, с которыми надо было войти в альянс, наука же, стремясь дать человеку желаемое, стала рассматривать мир как безгласный полигон собственной активности, как неограниченный источник ресурсов, который можно бесстрашно и бестрепетно эксплуатировать ради собственного блага.
Если обратиться к иерархии потребностей, построенной американским психологом А. Маслоу и ставшей на сегодняшний день "общим местом", можно увидеть, что ученые приложили руку к удовлетворению практически всех групп человеческих потребностей и желаний. Но, несомненно, наибольшее влияние открытия и изобретения науки, внедренные в производство, оказали на удовлетворение тех потребностей, которые Маслоу называет витальными. Впрочем, эта "витальность" очень условна, так как потребность есть, пить, передвигаться, защищать себя от непогоды выступает в наши дни в собственно-человеческих, культурных формах, далеких от своей биологической предтечи.
Математика, естествознание, технические науки, выясняя объективные свойства предметов и создавая технику и технологии, способствовали возникновению современного типа жилищ, дали основные принципы работы наземного, водного и воздушного транспорта, помогли увеличить урожаи и поголовье скота, стали основой пищевой индустрии, одели человека в искусственные материалы, породили небывалые прежде средства связи и информации. Если провести мысленный эксперимент и в одно мгновение убрать из нашей жизни и быта то, что инициировано в производство наукой, то мы, пожалуй, останемся на одичавшей земле в деревянных избах, а есть будем только то, что выросло на собственном огороде.
Наука, интегрированная в производство, стала могучей производительной силой, и теперь уже не только удовлетворяла потребности, но и порождала их. То, что Маслоу называет "витальным", таково только по своей предпосылке. Конечно, человеку нужно передвигаться в пространстве, но наука дает ему для этого автомобиль и самолет, и вот уже мы не мыслим себя без этих средств передвижения, нам необходимо оказываться на другом конце планеты за несколько часов, а пробки на автомобильных дорогах нас страшно раздражают. В сущности никто не задумывается о том, что без науки нам надо было бы добираться в ближайший пункт назначения неделями, а в отдаленный - годами. А в прежние времена это было нормально.
Наука резко сократила для нас время и пространство, создав невиданные прежде скорости. Точно так же она сделала привычными многие почти не заметные удобства: мягкие глазные линзы, вставные зубы, одежду из синтетики, индустриально произведенные полуфабрикаты: сухие супы и пюре, консервы, замороженные котлеты. Понятно, что потребность в последних не является витальной, она собственно культурна, ибо возникает только у хозяйки, живущей в темпе сегодняншней жизни, спешащей на свою, возможно научную, работу по улице города, созданного на базе достижений многих наук.
Наука удовлетворяет и вторую группу фундаментальных потребностей, выделенную Маслоу, - это потребности, связанные с безопасностью. Ученые участвуют в создании материалов и конструкций, способных защитить нас от погодных причуд, диких зверей и других людей, посягающих на нашу жизнь и собственность. Впрочем, являясь создателем зон безопасности, она одновременно порождает множество опасностей, ибо отвечает той потребности, которая не отмечена Маслоу, зато активно муссируется психоаналитиками и этологами - потребности в проявлении агрессии. Все богатство современных вооружений, включая средства массового уничтожения, созданы наукой. Без нее их возникновение было бы просто невозможно. Современное оружие - от стрелкового до химического и биологического - первоначально создается в исследовательских центрах и лабораториях, там же оно испытывается, отвечая противоречивому социальному запросу, в котором потребность в "безопасности для себя" оборачивается заказом на "опасность для всех".
Долгое время научно-теоретические разработки практически не касались удовлетворения таких потребностей человека, как потребность в коммуникации и любви, а также потребность в признании: достижении, репутации, престиже. Однако XX век возместил этот пробел. Здесь вступили в силу социальные и гуманитарные дисциплины, создавшие союз с психологией. Если макро- и микросоциология позволяют нам нарисовать более или менее адекватную картину человеческих взаимоотношений, то психология личности, психоанализ, этика, конфликтология, теория коммуникаций, антропологическая философия способны сыграть "прикладную роль", при которой описание ситуации трансформируется в совокупность стратегий, предлагаемых гражданам с целью гармонизации их отношений с миром и с самими собой. Под определенный тип поведения, практикуемого в повседневности, подводится теоретическая база. Конечно, психология и гуманитарные науки стоят на грани научного и ненаучного. Их предмет - внутренняя жизнь субъектов и их поведение - не позволяет им механически воспроизводить объективистский подход физики или химии, о чем в свое время ярко и доказательно писал Г. Риккерт. И все же по сей день гуманитарные дисциплины тоже считаются науками и в качестве таковых они выполняют важную ориентационную и регулятивную функцию в современном мире.
Говоря о потребностях человека, А. Маслоу называет отдельно в качестве дополнения к базовым потребностям потребность в познании и понимании. Следует заметить, что наука в огромной степени удовлетворяет именно эту человеческую потребность, не менее настоятельную, чем другие. Есть, пить и одеваться необходимо, но не менее необходимо ориентироваться в окружающей действительности, иметь для нее отчетливую систему координат, хорошо представлять свойства и возможности окружающего мира. В людях существует живое любопытство, которое заставляет их интересоваться прошлым и будущим, качествами вещей "самих по себе", далекими звездами, первопричинами вещей и тайнами нашей души. Отдельные индивиды порой готовы даже жертвовать сытостью и комфортом ради того, чтобы больше понять и узнать о мире. Искатели истины были всегда, те искатели, которые желали знания ради самого знания, все новой информации о самых далеких и сложных вещах ради понимания целостности бытия. Первоначально наука создавалась именно такими энтузиастами познания, но и теперь она отвечает чаяниям тех, кто хочет быть "зрячим" - силой теоретического ума прозревать несущие структуры мироздания.
Естественные науки и математика создают объективную, количественно выраженную картину мира. Они стремятся продемонстрировать действительность такой, как она есть, без вуали субъективности, без флера наших желаний и страстей. Правда, это никогда не удается до конца, ибо даже самый изощренный понятийный аппарат все равно остается человеческой проекцией, но практически проверяемые положения науки, тем не менее, дают некую схему, позволяющую судить о "реальном положении дел". Познавательная потребность получает свой "хлеб" - знания, и на какой-то момент насыщается ими.
Гуманитарные науки обеспечивают другую грань познавательной потребности - стремление иметь мировоззрение, представление о прошлом своей культуры, о прошлом человечества, полагать цели и с чувством уверенности опираться на ценности. Ценности, цели, связь традиций с сегодняшним днем, особенности культур, языков разных народов - вот те познания, которые дают человеку гуманитарные науки, которые тесно соприкасаются с идеологией и религией.
Востребованность науки человеком не является прямой и непосредственной. Вернее, желание окунуться в научно-теоретический мир выступает прерогативой довольно узкого круга людей, в то время как большая часть человечества, не испытывая особо интереса к науке, просто пользуется ее плодами. Собственно, без науки как "движущей силы производства" люди жили столетиями и тысячелетиями, следуя традициям, воспроизводя старинные технологии, которые менялись очень медленно. Только Новое время осторожно впустило науку в сферу трудовой деятельности и начало наполнять обыденность продуктами теоретических разработок, хотя истинного размаха проникновение науки в быт достигло только в XX в.
Понять косвенность присутствия науки в нашей жизни можно, сравнив специфику повседневности и обыденного мироотношения с особенностями научного сознания.
Все люди, в том числе и ученые, львиную долю своего времени проводят, подчиняясь законам повседневного мира. Из многих характеристик, определяющих лицо повседневности и подробно описанных феноменологической социологией, выделим всего четыре, но очень существенные для понимания того, почему научное видение не может стать непременным достоянием каждого:
Во-первых, повседневный мир - это мир чувственно-конкретный, материальный, события в нем протекают так, что всегда обладают индивидуальным рисунком, единственностью и неповторимостью. Живя повседневной жизнью, мы не теоретизируем, и опыт показывает, что попытка мыслить теоретически при разборе житейских ситуаций нередко вырождается в беспомощную схоластику, далекую от возможностей разрешения проблемы. Э. Берн применительно к психологии назвал такое теоретезирование "игрой в психиатрию".
Во-вторых, повседневность субъектоцентрична. Индивид как эмпирическое существо неизбежно субъективен, поскольку он партикулярен, частичен, не равен миру как целому: для поддержания своей жизни он нуждается в заботе о самом себе. Индивида ведут его непосредственно ощущаемые потребности и производные от них цели и ценности. В обыденной жизни мы все естественно отсчитываем "от себя": верх и низ, право и лево, близко и далеко. Всеобщее касается нас лишь постольку, поскольку так или иначе затрагивает наши собственные интересы.
В-третьих, в повседневности мы преследуем свои конкретные цели, стремимся получить результат, поэтому она выступает как прагматический мир. Конечно, и здесь есть такие феномены, как созерцание, искусство или игра - времяпровождение и занятия, лишенные прямого практического интереса, однако, они лишь оттеняют общую прагматичность обыденного мира. Кстати, они прекрасно вписаны в повседневность потому, что зачастую тоже чувственно-конкретны, позволяют сознанию пребывать в привычном состоянии.
В-четвертых, повседневность - мир коммуникации, непрерывного диалога, постоянных интерпретаций и переинтерпретаций, которые протекают на обыденном языке. Последний имеет свои пласты, свою "высокую" и "низкую" составную, сферы культуры и бескультурья, но все же, пользуясь им, люди понимают друг друга. Принадлежа к разным социальным группам, профессиям, общественным слоям, носители одного и того же языка способны легко понимать друг друга, несмотря на все личностные различия.
А теперь обратимся к сфере науки, чтобы обнаружить, насколько разительно отличается образ действительности, возникающей в трактатах и актуальных размышлениях ученых от ее образа, создаваемого обыденностью. Речь пойдет о "высокой науке" - области фундаментальных исследований, которые часто выступают синонимом научного познания как такового.
Прежде всего приобщенность к науке отправляет нас из чувственно-конкретного мира в мир теоретических абстракций, обобщений "высокого полета". Можно говорить здесь о формальной, внешней общности, создающей "пустые" понятия или о диалектической категории, описывающей внутренний закон, коему подчиняются предметы, как бы то ни было, для повседневного сознания это все равно самая настоящая "заумь". "Абсолютно твердое тело" физиков, квазары астрономов, материя и дух философов - все это руками не пощупаешь.
Понятийный аппарат науки оказывается чужд повседневному размышлению. Разряженный воздух теоретических вершин не дает дышать тем, кто привык считать деньги, а не думать об их природе, греться на солнце, а не выяснять его термофизику, общаться, а не вскрывать тайные пружины общения.
Научный взгляд на мир требует выхода за пределы частной точки зрения и стремления увидеть действительность объективно, независимо от наших желаний и воли. Ученый должен игнорировать свои амбиции, жажду во что бы то ни стало отстоять правоту собственной гипотезы, он обязан здраво и критически отнестись к результатам эксперимента, выяснять истину, независимо от того, нравится она ему или нет. Точно так же исследователь общественной жизни, по идее, должен отрешиться от своих социально-групповых, этнических и религиозных установок, от политических симпатий и антипатий, чтобы увидеть общество и историю "такими, как они есть". Общезначимая Истина может явиться только тому, кто преодолел естественный эгоцентризм, свойственный обывателю. Очевидно, что абсолютное большинство людей не только не могут, но и не хотят игнорировать собственные убеждения и предрассудки. Поэтому наука с ее бесстрастным описанием оказывается для них сферой действия чудаков "не от мира сего". Впрочем, каждый ученый является в то же время и обывателем - "человеком повседневности", поэтому и в среде самих ученых строгое требование "объективности" не выполняется никогда. Стоит заметить, что постмодернистский отказ от понятия истины применительно к науке очень сближает ее с обыденным сознанием, для которого вполне нормально, что "каждый кулик свое болото хвалит".
В отличие от обыденной жизни "высокая наука" сама по себе не содержит прагматической цели. Она осуществляет познание, которое в рамках исследования выглядит самоценным. Астронома интересуют процессы в далеких туманностях, энтомолога - строение насекомых, математика - решение теорем. Сделать открытие ранее неизвестного закона - высшее достижение науки, ибо она стремится ни к чему иному, как к выяснению закономерностей мирозданья и выражению их на внятном понятийном языке или с помощью математического аппарата. От одной взятой познавательной вершины ученый-теоретик движется к новой, не задаваясь специально вопросом о том, как, где и когда его открытие может принести прагматический эффект, непосредственную пользу. Другой вопрос, что в современной науке возникли прикладные пласты, которые подхватывают открытие и начинают то так, то эдак применять его к человеческим интересам. Но если сосредоточиться на самих открытиях, окажется, что их сугубая непрагматичность, оторванность от обыденного целеполагания делает их в значительной степени чуждыми повседневному сознанию. У человека, погруженного в обыденность, нет ни интереса, ни времени для внедрения в объективные характеристики Вселенной, он заботится о своей судьбе, и его трудно упрекать за это.
Очень важный момент, который мы хотим осветить, состоит в том, что наука, отнюдь не игнорирующая коммуникацию, говорит на другом языке, чем обычные люди (не ученые). Причем у каждой науки свой специфический язык, нередко включающий множество современных иностранных и древних латинских слов. Его надо изучать так же, как изучают язык другой страны, и без такого изучения оказывается невозможно понять ни одной страницы, а порой - ни одной строки. Откройте монографию по лингвистике, потом по психологии, еще дальше - по современной теоретической физике или химии. Кроме формул, которые тоже являются языком, там присутствует совершенно незнакомый для других специалистов понятийный аппарат, а уж для профанов - это просто абракадабра. В этом смысле наука эзотерична, она позволяет понять себя только тем, кто прошел своеобразную инициацию - сдал экзамены, проверил себя на способность ориентироваться в уникальном категориальном мире. "Высокая наука" не может быть прямо востребована неподготовленным человеком, он, что называется, обломает об нее зубы, если примется грызть ее гранит. "Средний человек" глух и нем в разговоре с ученым на его наречии, ибо он не в силах ни услышать, ни ответить.
Все сказанное нами ярко демонстрирует, что наука может быть востребована повседневностью только в своих адаптированных, редуцированных и специфически преобразованных формах. Таких, которые делают ее пригодной для "среднего человека" с его нуждами. Потребность в науке чаще всего является косвенной, неявной, приобретшей облик прагматического запроса. Хотя в качестве познавательной интенции эта потребность может быть индуцирована, например, школьным обучением, занятиями научного кружка или непосредственным знакомством с учеными.
Каковы же основные формы, в которых в современном мире наука востребуется "человеком повседневности" и прагматизированным обществом?
Прежде всего это форма профессиональной деятельности. Хотя обыватель нередко и считает ученых дармоедами, он все же не может не признать, что их работа раньше или позже приносит немалые удобства и возможность снизить ту неопределенность, которая столь характерна для человеческой жизни. Результаты профессиональных усилий ученых, пройдя через сито прикладных разработок и рынка, воплощаются в телевизорах и холодильниках, стиральных машинах и скоростных лайнерах, не говоря уж о лекарствах, компьютерах, новых материалах. Человеку повседневности остается только нажимать кнопки, следовать рецепту, надевать и носить. Ему не надо морочить себе голову математическими расчетами, знанием свойств вещей, всей той сложной системой представлений, которой владеют ученые и ради постижения которой они учатся много лет. В сущности современный "средний человек" может позволить себе оставаться неучем, что и происходит во многих странах, где качество образования падает. Обыватель надеется на калькулятор, компьютер и ученых-профессионалов, которые, следуя логике разделения труда, заботятся о приращении познания.
В связи с тем, что современный мир является рыночным, то, следуя законам рынка, он чаще всего требует от науки реализации именно ее прикладных возможностей. Поэтому фундаментальные исследования нередко оказываются потеснены, отодвинуты на задний план. Если в древности и даже в начале нового времени наука несла в себе черты сакральности - включала в себя высший мировоззренческий уровень и потому не могла сделаться просто машиной для производства удобных вещиц, то в наши дни наука не только четко отделилась от философии, но и раскололась внутри себя. "Теоретики" и "прикладники" в рамках одной и той же дисциплины не всегда понимают друг друга.
Все это означает, что утопия о всеобщем распространении "научного сознания" не имеет под собой оснований. Научное сознание - почти всегда узкоспециализированное сознание, связанное с особым типом восприятия и осмысления действительности, мало похожим на обыденное переживание мира и конкретно-направленное практическое мышление с особым способом изъясняться.
Однако было бы несправедливым совсем отлучать современного обывателя от науки, он все-таки живет в "онаученном мире", где практически все предметы созданы с участием научных разработок. Поэтому вторая форма востребованности науки повседневностью - популяризированное научное знание. Оно отвечает познавательной потребности человека, удовлетворяет любознательность, занимает, развлекает, т.е. осуществляет функции, связанные с отдыхом и личностным развитием.
Популяризированная наука, способная быть воспринятой читающими массами, - это наука, которая должна отказаться от ряда своих собственных атрибутов, и прежде всего от высокой абстрактности и концептуальной целостности. Популярная статья, как правило, показывает нам лишь фрагмент теории или ее краткое, схематичное описание, она стремится избегать большого количества специальных понятий, нередко заменяя их образными описаниями, метафорами, аналогиями. Выходя на широкую аудиторию, наука с неизбежностью должна отказаться и от своего особого языка, ибо в противном случае к каждому научно-популярному журналу придется прилагать объемистый словарь. Конечно, хороший научно-популярный журнал вроде отечественного издания "Знание - сила" способен ознакомить свою аудиторию со многими современными научными проблемами, выявить их ядро, сердцевину, но достигается это за счет того, что главные научные идеи в прямом смысле слова перекодируются из одной системы обозначений в другую, переводятся с языка "высокой науки" на ясный и бойкий язык, доступный массовой аудитории. Упрощения при этом неизбежны. Популяризация, делающая научное знание доступным для "простых смертных", связана также с активным привнесением субъекта и субъективности в холодные просторы теоретической мысли. Она может прибегать к персонификации понятий, избирать для изложения научных идей форму истории или сказки, превращать ознакомление с теоретическими конструктами в игру, призывать на помощь эмоции, интриговать неясностями, пользоваться юмором.
Хотя общепринятым эталоном научности являются точные науки, нельзя закрыть глаза на существование гуманитарных и социальных наук. Они обладают собственной развитой системой идей, не менее сложным, чем у "естественников", понятийным аппаратом, альтернативными концептуальными решениями наличных практических проблем. В силу своих особенностей, социогуманитарные науки могут быть востребованы повседневностью в форме идеологий, которые вовсе не сводятся к сфере политики, а являются совокупностью ценностных установок и сознательно разделяемых взглядов. Людям необходимы мировоззренческие ориентиры. Если в прошлом главными носителями идеалов, ценностей, значимых целей и объяснительных схем были традиция и религия, то в эпоху крушения старых кумиров ими становятся идеологии, фундированные философско-теоретическими гуманитарными разработками. Законодателями мировоззрения теперь являются экономисты, философы, историки, филологи, социологи, политологи, те, кто не просто провозглашает некое учение о судьбах мира, человечества, конкретного народа, но "научно обосновывает" свою позицию. Либерализм и консерватизм, марксизм и национализм, анархизм и экологизм - все это системы взглядов, вырастающие на серьезном теоретическом фундаменте и вполне реально определяющие ценностные ориентиры современных людей. Авторитет теории "подстилает" актуально разделяемые убеждения, служит основой и оправданием для определенного типа действий - социальных реформ или революций, стараний уберечь природу или добиться полной и неограниченной свободы для личности.
Нельзя не упомянуть о прагматическом использовании науки политикой. Наука как социальный институт требует огромных вложений, она не может развиваться в начале XXI в. так, как она развивалась на заре своего становления - усилиями исследователей-подвижников, кустарно изготовляющих приборы для своих опытов. Впрочем, даже тогда для ученого было важно покровительство какого-нибудь богатого сеньора и его толстый кошелек. Сегодня же наука просто не может существовать помимо средств, необходимых для масштабных исследований, требующих тонкой, сложной и дорогостоящей аппаратуры, огромных энергий, вовлечения сотен и тысяч людей. Все это делает науку зависимой от власть предержащих.
Широко известно, что многие выдающиеся открытия и изобретения были сделаны благодаря колоссальным вложениям в военно-промышленный комплекс - именно гонка вооружений, как это ни парадоксально, способствовала созданию высоких технологий, развертыванию компьютерных систем, освоению ближнего космоса. Военная и политическая власть хотела и хочет вооружать себя знанием, питаясь его силой, строить свое господство на твердой почве объективных представлений о том, "что как и что по чем". Поэтому наука востребована повседневным миром как орудие официальной власти, как ее способ доминирования и упрочения. Правда, все это так или иначе затрагивает личность самих ученых, их мировоззренческие и нравственные установки. Об этом и пойдет речь в следующем параграфе.