"Деятельность. Сознание. Личность"(3)

      В свете теории отражения школьная "классическая" схема: свеча-&;gt; ее проекция на сетчатке глаза -&;gt; образ этой проекции в мозге, испускающем некий "метафизический свет", - есть не более чем поверхностное, грубо одностороннее (а следовательно, и неверное) изображение психического отражения. Схема эта прямо ведет к признанию того, что наши органы чувств, обладающие "специфическими энергиями" (что есть факт), отгораживают субъективный образ от внешней объективной реальности. Понятно, что никакое описание этой схемы процесса восприятия в терминах распространения нервного возбуждения, информации, построения моделей и т.п. не в состоянии изменить ее по существу.
      Другую сторону проблемы чувственного субъективного образа составляет вопрос о роли практики в его формировании. Общеизвестно, что внесение категории практики в теорию познания составляет главный пункт водораздела между марксистским пониманием познания и пониманием познания в домарксовом материализме, с одной стороны, и в идеалистической философии - с другой. "Точка зрения жизни, практики должна быть первой и основной точкой зрения теории познания", - говорит Ленин45. В качестве первой и основной эта точка зрения сохраняется и в психологии чувственных познавательных процессов.
      Выше уже говорилось о том, что восприятие является активным, что субъективный образ внешнего мира есть продукт деятельности субъекта в этом мире. Но деятельность эта не может быть понята иначе, как реализующая жизнь телесного субъекта, которая прежде всего является процессом практическим. Конечно, было бы серьезной ошибкой рассматривать в психологии всякую перцептивную деятельность индивида как протекающую непосредственно в форме практической деятельности или прямо происходящей из нее. Процессы активного зрительного или слухового восприятия отделяются от непосредственной практики, так что и человеческий глаз и человеческое ухо становятся, по выражению Маркса, органами-теоретиками46. Единственно осязание поддерживает прямые практические контакты индивида с внешним вещественно-предметным миром. Это- чрезвычайно важное с точки зрения рассматриваемой проблемы обстоятельство, но и оно не исчерпывает ее полностью. Дело в том, что основу познавательных процессов составляет не индивидуальная практика субъекта, а "совокупность человеческой практики". Поэтому не только мышление, но и восприятие человека в огромной степени превосходят своим богатством относительную бедность его личного опыта.
      Правильная постановка в психологии вопроса о роли практики как основы и критерия истинности требует исследовать, как именно входит практика в перцептивную деятельность человека. Нужно сказать, что психология уже накопила множество конкретно-научных данных, которые вплотную подводят к решению этого вопроса.
      Как уже говорилось, психологические исследования делают для нас все более очевидным, что решающая роль в процессах восприятия принадлежит их эфферентным звеньям. В некоторых случаях, а именно, когда эти звенья имеют свое выражение в моторике или микромоторике, они выступают достаточно отчетливо; в других случаях они являются "упрятанными", выражающимися в динамике текущих внутренних состояний реципирующей системы. Но они всегда существуют. Их функция является "уподобительной" не только в более узком значении47, но и в значении более широком. Последнее охватывает также функцию включения в процесс порождения образа совокупного опыта предметной деятельности человека. Дело в том, что такое включение не может осуществится в результате простого повторения сочетаний сенсорных элементов и актуализации временных связей между ними. Ведь речь идет не об ассоциативном воспроизведении недостающих элементов сенсорных комплексов, а об адекватности возникающих субъективных образов общим свойствам реального мира, в котором живет, действует человек. Иначе говоря, речь идет о подчиненности процесса порождения образа принципу правдоподобия.
      Для иллюстрации этого принципа обратимся опять-таки к хорошо и давно известным психологическим фактам - к эффектам "псевдоспокического" зрительного восприятия, изучением которых мы сейчас вновь занялись. Как известно, псевдоскопический эффект состоит в том, что при рассматривании объектов через бинокль, составленный из двух призм Дове, происходит закономерное искажение восприятия: более близкие точки объектов кажутся более отдаленными и наоборот. В результате, например, вогнутая гипсовая маска лица видится при определенном освещении как выпуклое, рельефное его изображение, а рельефное изображение лица видится, наоборот, как маска. Но главный интерес опытов с псевдоскопом заключается в том, что видимый псевдоскопический образ возникает только в том случае, если он правдоподобен (гипсовая маска лица столь же "правдоподобна" с точки зрения реальности, как и его гипсовое выпуклое скульптурное изображение), или в случае, если тем или иным способом удается заблокировать включение видимого псевдоскопического образа в сложившуюся у человека картину реального мира.
      Известно, что если заменить голову человека, сделанную из гипса, головой реального человека, то псевдоскопический эффект вообще не возникает. Особенно демонстративным являются опыты, в которых испытуемому, вооруженному псевдоскопом, демонстрируется одновременно в одном и том же зрительном поле два объекта - и реальная голова и ее выпуклое гипсовое изображение; тогда голова человека видится как обычно, а гипс воспринимается псевдоскопически, т.е. как вогнутая маска. Такие явления наблюдаются, однако, лишь при правдоподобности псевдоскопического образа. Другая особенность псевдоскопического эффекта состоит в том, что для того, чтобы он возник, лучше демонстрировать объект на абстрактном, непредметном фоне, т.е. вне системы конкретно-предметных связей. Наконец, тот же принцип правдоподобия выражается в совершенно поразительном эффекте появления таких "прибавок" к видимому псевдоскопическому образу, которые делают его существование объективно возможным. Так, помещая перед некоторой поверхностью экран с отверстиями, через которые можно видеть части этой поверхности, мы должны получить при псевдоскопическом восприятии такую картину: части поверхности, которая расположена позади экрана, видимые через его отверстия, должны восприниматься испытуемым как находящиеся ближе к нему, чем экран, т.е. как бы свободно висеть перед экраном. В действительности же дело обстоит иначе. При благоприятных условиях испытуемый видит - как это и должно быть при псевдоскопическом восприятии - части поверхности, расположенные за экраном, впереди экрана; они, однако, не "висят" в воздухе (что неправдоподобно), а воспринимаются как некие объемные физические тела, выступающие через отверстие экрана. В видимом образе возникает прибавка в виде боковых поверхностей, образующих границы этих физических тел. И, наконец, последнее: как показали систематические опыты, процессы возникновения псевдоскопического образа, а равно и устранения его псевдоскопичности хотя происходят одномоментно, но отнюдь не автоматически, не сами собой. Они являются результатом перцептивных операций, осуществляемых субъектом. Последнее доказывается тем фактом, что испытуемые могут научиться управлять обоими этими процессами.
      Смысл опытов с псевдоскопом заключается, конечно, вовсе не в том, что, создавая с помощью специальной оптики искажение проекции демонстрируемых объектов на сетчатках глаз, можно при определенных условиях получить ложный субъективный зрительный образ. Их действительный смысл состоит (как и сходных с ними, классических "хронических" опытов Страттона, И.Колера и других) в открываемой ими возможности исследовать процесс такого преобразования информации, поступающей на сенсорный "вход", которое подчиняется общим свойствам, связям, закономерностям реальной действительности. Это - другое, более полное выражение предметности субъективного образа, которая выступает теперь не только в его изначальной отнесенности к отражаемому объекту, но и в отнесенности его к предметному миру в целом.
      Само собой разумеется, что у человека уже должна сложиться картина этого мира. Она складывается, однако, не только на непосредственно чувственном уровне, но и на высших познавательных уровнях - в результате овладения индивидом опытом общественной практики, отраженным в языковой форме, в системе значений. Иначе говоря, "оператором" восприятия являются не просто накопленные прежде ассоциации ощущений и не апперцепция в кантианском смысле, а общественная практика.
      Прежняя, метафизически мыслящая психология неизменно двигалась при анализе восприятия в плоскости двоякой абстракции: абстракции человека от общества и абстракции воспринимаемого объекта от его связей с предметной действительностью. Субъективный чувственный образ и его объект выступали для нее как две противостоящие друг другу вещи. Но психический образ не есть вещь. Вопреки физикалистским представлениям, он не существует в веществе мозга в форме вещи, как не существует и никакого "наблюдателя" этой вещи, которым может быть только душа, только духовное "я". Правда состоит в том, что действительный и действующий человек при помощи своего мозга и его органов воспринимает внешние объекты; их явление ему и есть их чувственный образ. Подчеркнем еще раз: явление объектов, а не вызываемых ими физиологических состояний.
      В восприятии постоянно происходит активный процесс "вычерпывания" из реально действительности ее свойств, отношений и т.д., их фиксация в кратковременных или длительных состояниях реципирующих систем и воспроизведение этих свойств в актах формирования новых образов, в актах формирования новых образов, в актах узнавания и припоминания объектов.
      Здесь мы снова должны прервать изложение описанием психологического факта, иллюстрирующего только что сказанное. Всем известно, что такое отгадывание загадочных картинок. Нужно найти на картинке замаскированное в ней изображение предмета, указанного в загадке (например, "где охотник" и т.п.). Тривиальное объяснение процесса восприятия (узнавания) на картинке искомого предмета заключается в том, что оно происходит в результате последовательных сличений зрительного образа данного предмета, имеющегося у субъекта, с отдельными комплексами элементов картинки; совпадение этого образа с одним из комплексов картинки и приводит к ее "отгадыванию". Иначе говоря, это объяснение исходит из представления о двух сравниваемых между собой вещах: образа в голове субъекта и его изображения на картинке. Что же касается трудностей, которые при этом возникают, то они относятся за счет недостаточной выделенности и полноты изображения искомого объекта на картинке, что и требует многократных "примериваний" к ней образа. Психологическая неправдоподобность такого объяснения подсказала автору идею простейшего эксперимента, состоящего в том, что никакого указания на предмет, замаскированный в картинке, испытуемому не давалось. Испытуемому говорилось: "перед вами обычные загадочные картинки для детей: постарайтесь найти тот предмет, который скрыто изображен в каждой из них". В этих условиях процесс вообще не мог идти по схеме сличения возникшего у испытуемого образа предмета с его изображением, содержащимся в элементах картинки. Тем не менее загадочные картинки испытуемыми разгадывались. Они "вычерпывали" изображение предмета из картинки, и у них актуализировался образ этого знакомого им предмета.
      Мы подошли теперь к новому аспекту проблемы чувственного образа - к проблеме представления. В психологии представлением обычно называют обобщенный образ, который "записан" в памяти. Старое, субстанциональное понимание образа как некоей вещи приводило к субстанциональному же пониманию и представления. Это - обобщение, возникающее в результате накладывания друг на друга - на манер гальтоновской фотографии - чувственных отпечатков, к которым ассоциативно присоединено словонаименование. Хотя в пределах такого понимания допускалась возможность трансформации представлений, они все же мыслились как некие "готовые" образования, хранящиеся на складах нашей памяти. Легко увидеть, что такое понимание представлений хорошо согласуется с формально-логическим учением о конкретных понятиях, но находится в вопиющем противоречии с диалектико-материалистическим пониманием обобщений.
      Наши чувственный обобщенные образы, как и понятия, содержат в себе движение и, стало быть, противоречия; они отражают объект в его многообразных связях и опосредствованиях. Это значит, что никакое чувственное знание не является застывшим отпечатком. Хотя оно и хранится в голове человека, но не как "готовая" ведь, а лишь виртуально - в виде сформировавшихся физиологических мозговых констелляций, которые способны реализовать субъективный образ объекта, открывающегося человеку то в одной, то в другой системе объективных связей. Представление об объекте включает в себя не только сходное в объектах, но и разные как бы грани его, в том числе и не "накладывающиеся" друг на друга, не находящиеся в отношениях структурного или функционального подобия.
      Диалектичны не только понятия, но и наши чувственные представления; поэтому они и способны выполнять функцию, которая не сводится к роли фиксированных эталонов-моделей, соотносящихся с воздействиями, получаемыми рецепторами от единичных объектов. Как психический образ они существуют неотделимо от деятельности субъекта, которую они насыщают богатством, аккумулированным в них, делают ее живой и творческой. * * * *
      *Проблема чувственных образов и представлений возникла перед психологией с первых же шагов ее развития. Вопрос о природе наших ощущений и восприятий не мог быть обойден ни одним психологическим направлением, из какой бы философской основы оно ни исходило. Не удивительно поэтому, что проблеме этой было посвящено огромное число работ - теоретических и экспериментальных. Их число продолжает быстро возрастать и в наши дни. В результате ряд отдельных вопросов оказался разработанным чрезвычайно детально и был собран почти необозримый фактический материал. Несмотря на это, современная психология все еще далека от возможности создать целостную, не эклектическую концепцию восприятия, охватывающую различные его уровни и механизмы. Особенно это относится к уровню сознательного восприятия.
      Новые в этом отношении перспективы открывает внесение в психологию категории психического отражения, научная продуктивность которой сейчас уже не требует доказательств. Категория эта, однако, не может быть взята вне ее внутренней связи с другими основными марксистскими категориями. Поэтому внесение категории отражения в научную психологию необходимо требует перестройки всего категориального ее строя. Ближайшие проблемы, которые встают на этом пути, суть проблемы деятельности, проблема психологии сознания, психологии личности. Их теоретическому анализу и посвящено дальнейшее изложение.
      Глава III
      ПРОБЛЕМА ДЕЯТЕЛЬНОСТИ В ПСИХОЛОГИИ
      1. ДВА ПОДХОДА В ПСИХОЛОГИИ - ДВЕ СХЕМЫ АНАЛИЗА
      Последние годы в советской психологии происходило ускоренное развитие отдельных ее ветвей и прикладных исследований. В то же время теоретическим проблемам общей психологии уделялось гораздо меньше внимания. Вместе с тем советская психология, формируясь на марксистско-ленинской философской основе, выдвинула принципиально новый подход к психике и впервые внесла в психологию ряд важнейших категорий, которые нуждаются в дальнейшей разработке.
      Среди этих категорий важнейшее значение имеет категория деятельности. Вспомним знаменитые тезисы К.Маркса о Фейербахе, в которых говорится, что главный недостаток прежнего метафизического материализма состоял в том, что он рассматривал чувственность только в форме созерцания, а не как человеческую деятельность, практику; что деятельная сторона, в противоположность материализму, развивалась идеализмом, который, однако, понимал ее абстрактно, а не как действительную чувственную деятельность человека48.
      Именно так обстояло дело и во всей домарксистской психологии. Впрочем, и в современной психологии, которая развивается вне марксизма, ситуация остается прежней.
      Деятельность и в ней интерпретируется либо в рамках идеалистических концепций, либо в естественнонаучных, материалистических по своей общей тенденции направлениях - как ответ на внешние воздействия пассивного субъекта, обусловленный его врожденной организацией и научением. Но именно это и раскалывает психологию на естественнонаучную и психологию как науку о духе, на психологию бихевиоральную и "менталистскую". Возникающие в связи с этим в психологии кризисные явления сохраняются и сейчас; они только "ушли в глубину", стали выражаться в менее явных формах.
      Характерное для наших дней интенсивное развитие междисциплинарных исследований, связывающих психологию с нейрофизиологией, с кибернетикой и логико-математическими дисциплинами, с социологией и историей культуры, - само по себе еще не может привести к решению фундаментальных методологических проблем психологической науки. Оставляя их нерешенными, оно лишь усиливает тенденцию к опасному физиологическому, кибернетическому, логическому или социологическому редукционизму, угрожающему психологии утратой своего предмета, своей специфики. Не является свидетельством теоретического прогресса и то обстоятельство, что столкновение различных психологических направлений потеряло сейчас свою прежнюю остроту: воинствующий бихевиоризм уступил место компромиссному необихевиоризму (или, как говорят некоторые авторы, "субъективному бихевиоризму"), гештальтизм - неогештальтизму, фрейдизм - неофрейдизму и культурной антропологии. Хотя термин "эклектический" приобрел у американский авторов значение чуть ли не высшей похвалы, эклектические позиции никогда еще не приводили к успеху. Научный синтез разнородных комплексов, добытых психологических фактов и обобщений, разумеется, не может быть достигнуть путем их простого соединения с помощью общего переплета. Он требует дальнейшей разработки концептуального строя психологии, поиска новых научных теорий, способных стянуть разошедшиеся швы здания психологической науки.
      При всем многообразии направлений, о которых идет речь, общее между ними, с методологической точки зрения, состоит в том, что они исходят из двучленной схемы анализа: воздействие на рецепирующие системы субъекта -&;gt; возникающее ответные - объективные и субъективные - явления, вызываемые данным воздействием.
      Схема эта с классической ясностью выступила уже в психофизике и физиологической психологии прошлого столетия. Главная задача, которая ставилась в то время, заключалась в том, чтобы изучить зависимость элементов сознания от параметров вызывающих их раздражителей. Позже, в бихевиоризме, т.е. применительно к изучению поведения, эта двучленная схема нашла свое прямое выражение в знаменитой формуле S-&;gt;R.
      Неудовлетворительность этой схемы заключается в том, что она исключает из поля зрения исследования тот содержательный процесс, в котором осуществляются реальные связи субъекта с предметным миром, его предметную деятельность (нем. Tatigkeit - в отличие от Aktivaitat). Такая абстракция от деятельности субъекта оправдана лишь в узких границах лабораторного эксперимента, имеющего своей целью выявить элементарные психофизиологические механизмы. Достаточно, однако, выйти за эти узкие границы, как тотчас обнаруживается ее несостоятельность. Это и вынуждало прежних исследователей допускать при объяснении психологических фактов вмешательство особых сил, таких, как активация апперцепция, внутренняя интенция и т.п., т.е. все же апеллировать к деятельности субъекта, но только в ее мистифицированной идеализмом форме.
      принципиальные трудности, создаваемые в психологии двучленной схемой анализа и тем "постулатом непосредственности"49, который скрывается за ней, породили настойчивые попытки преодолеть ее. Одна из линий, по которой шли эти попытки, нашла свое выражение в подчеркивании того факта, что эффекты внешних воздействий зависят от их преломления субъектом, от тех психологических "промежуточных переменных" (Толмен и другие), которые характеризуют его внутреннее состояние. В свое время С.Л.Рубинштейн выразил это в формуле, гласящей, что "внешние причины действуют через внутренние условия"50. Конечно, формула эта является бесспорной. Если, однако, под внутренними условиями подразумеваются текущие состояния субъекта, подвергающегося воздействию, то она не вносит в схему S-&;gt;R ничего принципиально нового. Ведь даже неживые объекты при изменении своих состояний по-разному обнаруживают себя во взаимодействии с другими объектами. На влажном, размягченном грунте следы будут отчетливо отпечатываться, а на сухой, слежавшейся почве - нет. Тем яснее проявляется это у животных и человека: голодное животное будет реагировать на пищевой раздражитель иначе, чем сытое, а у человека, интересующегося футболом, сообщение о результатах матча вызовет совсем другую реакцию, чем у человека, к футболу вполне равнодушного.
      Введение понятия промежуточных переменных несомненно обогащает анализ поведения, но оно вовсе не снимает упомянутого постулата непосредственности. Дело в том, что хотя переменные, о которых идет речь, и являются промежуточными, но только в смысле внутренних состояний самого субъекта. Сказанное относится и к "мотивирующим факторам" - потребностям и влечениям. Разработка роли этих факторов шла, как известно, в очень разных направлениях - и в бихевиоризме, и в школе К.Левина, и особенно в глубинной психологии. При всех, однако, различиях между собой этих направлений и различиях в понимании самой мотивации и ее роли неизменным оставалось главное: противопоставленность мотивации объективным условиям деятельности, внешнему миру.
      Особе следует выделить попытки решить проблему, идущие со стороны так называемой культурологии. Признанный основоположник этого направления Л.Уайт51 развивал идею "культурной детерминации" явлений в обществе и в поведении индивидов. Возникновение человека и человеческого общества приводит к тому, что прежде прямые, натуральные связи организма со средой становятся опосредствованными культурой, развивающейся на базе материального производства52. При этом культура выступает для индивидов в форме значений, передаваемых речевыми знаками-символами. Исходя из этого, Л.Уайт предлагает трехчленную формулу поведения человека: организм человека Х культурные стимулы -&;gt; поведение. Формула эта совпадает иллюзию преодоления постулата непосредственности и вытекающей из него схемы S-&;gt;R. Однако введение в эту схему в качестве посредствующего звена культуры, коммуницируемой знаковыми системами, неизбежно замыкает психологическое исследование в круг явлений сознания - общественного и индивидуального. Происходит простая подстановка: место мира предметов теперь занимает мир выработанных обществом знаков, значений. Таким образом, мы снова стоим перед двучленной схемой S-&;gt;R, но только стимул интерпретируется в ней как "культурный стимул". Это и выражает дальнейшая формула Уайта, посредством которой он поясняет различие в детерминации психический реакций (minding) животных и человека. Он записывает эту формулу так:
      Vm = f(Vb) - у животных,
      Vm = f(Vc) - у человека, где V - переменные, m - психика, b - телесное состояние (body), с - культура.
      В отличие от социологических концепций в психологии, идущих от Дюркгейма, которые так или иначе сохраняют идею первичности взаимодействия человека с предметным миром, современная американская культурология знает лишь воздействие на человека "экстрасоматических объектов", которые образуют континиум, развивающийся по своим собственным "супра-психологическим" и "супра-социологическим" законам (что и делает необходимой особую науку - культурологию). С этой, культурологической, точки зрения человеческие индивиды являются лишь "каталическими агентами" и "средой выражения" культурного процесса53. Не более того.
      Совсем другая линия, по которой шло усложнения анализа, вытекающего из постулата непосредственности, была порождена открытием регулирования поведения посредством обратных связей отчетливо сформулированным уже Н.Н.Ланге54.
      Уже первые исследования построения сложно-двигательных процессов у человека, среди которых нужно особенно назвать работы Н. А.Бернштейна55, показавшие роль рефлекторного кольца с обратными связями, дали возможность по-новому понять механизм широкого круга явлений.
      За это время, которое отделяет нас от первых работ, выполненных еще в тридцатые годы, теория управления и информации приобрела общенаучное значение, охватывая процессы как в живых системах, так и неживых.
      Любопытно, что разработанные за эти годы понятия кибернетики позже были восприняты большинством психологов как совершенно новые. Произошло как бы их второе рождение в психологии - обстоятельство, создавшее у некоторых энтузиастов кибернетического подхода впечатление, что найдены наконец новые методологические основы всеобъемлющей психологической теории. Очень скоро, однако, обнаружилось, что кибернетический подход в психологии также имеет свои границы, перейти которые можно только ценой подмены научной кибернетики некоей "кибернетической мифологией"; подлинно же психологические реальности, такие, как психический образ, сознание, мотивация и целеобразование, фактически оказались утраченными. В этом смысле произошло даже известное отступление от ранних работ, в которых развивался принцип активности и представление об уровнях регулирования, среди которых особо выделялся уровень предметных действий и высшие познавательные уровни.
      Понятия современной теоретической кибернетики образуют очень важную плоскость абстракции, позволяющую описывать особенности структуры и движения широчайшего класса процессов, которые с помощью прежнего понятийного аппарата не могли быть описаны. Вместе с тем исследования, идущие в этой новой плоскости абстракции, несмотря на их бесспорную продуктивность, сами по себе не способны дать решение фундаментальных методологических проблем той или иной специальной области знаний. Поэтому нет ничего парадоксального в том, что и в психологии введение понятий об управлении, информационных процессах и о саморегулирующихся системах еще не отменяет упомянутого постулата непосредственности.
      Вывод состоит в том, что, по-видимому, никакое усложнение исходной схемы, вытекающей из этого постулата, так сказать, "изнутри" не в состоянии устранить те методологические трудности, которые она создает в психологии. Чтобы снять их, нужно заменить двучленную схему анализа принципиально другой схемой, а этого нельзя сделать, не отказавшись от постулата непосредственности.
      Главный тезис, обоснованию которого посвящается дальнейшее изложение, заключается в том, что реальный путь преодоления этого, по выражению Д.К.Узнадзе, "рокового" для психологии постулата открывается введением в психологию категории предметной деятельности.
      Выдвигая это положение, нужно сразу же уточнить его: речь идет именно о деятельности, а не о поведении и не о тех нервных физиологических процессах, которые реализуют деятельность. Дело в том, что вычленяемые анализом "единицы" и язык, с помощью которых описываются поведенческие, церебральные или логические процессы, с одной стороны, и предметная деятельность - с другой, не совпадают между собой.
      Итак, в психологии сложилась следующая альтернатива: либо сохранить в качестве основной двучленную схему: воздействие объекта -&;gt; изменение текущих состояний субъекта (или, что принципиально то же самое, схему S-&;gt;R), либо исходить из трехчленной схемы, включающей среднее звено ("средний термин") - деятельность субъекта и соответственно ее условия, цели и средства, - звено, которое опосредствует связи между ними.
      С точки зрения проблемы детерминации психики эта альтернатива может быть сформулирована так: либо мы встаем на позицию, что сознание определяется окружающими вещами, явлениями, либо - на позицию, утверждающую, что сознание определяется общественным бытием людей, которое, по определению Маркса и Энгельса, есть не что иное, как реальный процесс их жизни56.
      Но что такое человеческая жизнь? Это есть совокупность, точнее, система сменяющих друг друга деятельностей. В деятельности и происходит переход объекта в его субъективную форму, в образ; вместе с тем в деятельности совершается также переход деятельности в ее объективные результаты, в ее продукты. Взятая с этой стороны, деятельность выступает как процесс, в котором осуществляются взаимопереходы между полюсами "субъект-объект". "В производстве объективируется личность; в потреблении субъективируется вещь", - замечает Маркс57.
      2. О КАТЕГОРИИ ПРЕДМЕТНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
      Деятельность есть молярная, не аддитивная единица жизни телесного, материального субъекта. В более узком смысле, т.е. на психологическом уровне, это единица жизни, опосредованной психическим отражением, реальная функция которого состоит в том, что оно ориентирует субъекта в предметном мире. Иными словами, деятельность - это не реакция и не совокупность реакций, а система, имеющая строение, свои внутренние переходы и превращения, свое развитие.
      Введение категории деятельности в психологию меняет весь понятийный строй психологического знания. Но для этого нужно взять эту категорию во всей ее полноте, в ее важнейших зависимостях и детерминациях: со стороны ее структуры и в ее специфической динамике, в ее различных видах и формах. Иначе говоря, речь идет о том, чтобы ответить на вопрос, как именно выступает категория деятельности в психологии. Вопрос этот ставит ряд далеко еще не решенных теоретических проблем. Само собой разумеется, что я могу затронуть лишь некоторые из них.
      Психология человека имеет дело с деятельностью конкретных индивидов, протекающей или в условиях открытой коллективности - среди окружающих людей, совместно с ними и во взаимодействии с ними, или с глазу на глаз с окружающим предметным миром - перед гончарным кругом или за письменным столом. В каких бы, однако, условиях и формах ни протекала деятельность человека, какую бы структуру она ни приобретала, ее нельзя рассматривать как изъятую из общественных отношений, из жизни общества. При всем своем своеобразии деятельность человеческого индивида представляет собой систему, включенную в систему отношений общества. Вне этих отношений человеческая деятельность вообще не существует. Как именно она существует, определяется теми формами и средствами материального и духовного общения (Verkehr), которые порождаются развитием производства и которые не могут реализоваться иначе, как в деятельности конкретных людей58.
      Само собой разумеется, что деятельность каждого отдельного человека зависит при этом от его места в обществе, от условий, выпадающих на его долю, от того, как она складывается в неповторимых индивидуальных обстоятельствах.
      Особенно следует предостеречь против понимания деятельности человека как отношения, существующего между человеком и противостоящим ему обществом. Это приходится подчеркивать, так как затопляющие сейчас психологию позитивистские концепции всячески навязывают идею противопоставленности человеческого индивида обществу. Для человека общество якобы составляет лишь ту внешнюю среду, к которой он вынужден приспосабливаться, чтобы не оказаться "неадаптированным" и выжить, совершенно так же, как животное вынуждено приспосабливаться к внешней природной среде. С этой точки зрения деятельность человека формируется в результате ее подкрепления, хотя бы и не прямого (например, через оценку, выражаемую "референтной" группой). При этом упускается главное - то, что в обществе человек находит не просто внешние условия, к которым он должен приноравливать свою деятельность, но что сами эти общественные условия несут в себе мотивы и цели его деятельности, ее средства и способы; словом, что общество производит деятельность образующих его индивидов. Конечно, это отнюдь не значит, что их деятельность лишь персонифицирует отношения общества и его культуру. Имеются сложные связывающие их трансформации и переходы, так что никакое прямое сведение одного к другому невозможно. Для психологии, которая ограничивается понятием "социализация" психики индивида без дальнейшего его анализа, эти трансформации остаются настоящей тайной. Эта психологическая тайна открывается только в исследовании порождения человеческой деятельности и ее внутреннего строения.
      Основной, или, как иногда говорят, конституирующей, характеристикой деятельности является ее предметность. Собственно, в самом понятии деятельности уже имплицитно содержится понятие ее предмета (Gegenstand). Выражение "беспредметная деятельность" лишено всякого смысла. Деятельность может казаться беспредметной, но научное исследование деятельности необходимо требует открытия ее предмета. При этом предмет деятельности выступает двояко: первично - в своем независимом существовании, как подчиняющий себе и преобразующий деятельность субъекта, вторично - как образ предмета, как продукт психического отражения его свойств, которое осуществляется в результате деятельности субъекта и иначе осуществиться не может.
      Уже в самом зарождении деятельности и психического отражения обнаруживается их предметная природа. Так, было показано, что жизнь организмов в гомогенной, хотя и изменчивой среде может развиваться лишь в форме усложнения той системы элементарных отправлений, которая поддерживает их существование. Только при переходе к жизни в дискретной среде, т.е. к жизни в мире предметов, над процессами, отвечающими воздействиям, имеющим прямое биотическое значение, надстраиваются процессы, вызываемые воздействиями, которые сами по себе могут быть нейтральными, абиотическими, но которые ориентируют его по отношению к воздействиям первого рода. Формирование этих процессов, опосредствующих фундаментальные жизненные отправления, происходит в силу того, что биотические свойства предмета (например, его пищевые свойства) выступают как скрытые за другими, "поверхностными" его свойствами, поверхностными в том смысле, что, прежде чем испытать на себе эффекты, вызываемые биотическим воздействием, нужно, образно говоря, пройти через эти свойства (таковы, например, механические свойства твердого тела по отношению к химическим его свойствам).
      Я, понятно, опускаю здесь изложение конкретно-научного обоснования приведенных положений, равно как и обсуждение вопроса об их внутренней связи с учением И.П.Павлова о сигнальной функции условных раздражителей и об ориентировочных рефлексах; то и другое освещено мной в других работах59.
      Итак, предыстория человеческой деятельности начинается с приобретения жизненными процессами предметности. Последнее означает собой также появление элементарных форм психического отражения - превращение раздражимости (irribilitas) в чувствительность (sensibilitas), в "способность ощущения".
      Дальнейшая эволюция поведения и психики животных может быть адекватно понята именно как история развития предметного содержания деятельности. На каждом новом этапе возникает все более полная подчиненность эффекторных процессов деятельности объективным связям и отношениям свойств предметов, во взаимодействие с которыми вступает животное. Предметный мир как бы все более "втягивается" в деятельность. Так, движение животного вдоль преграды подчиняется ее "геометрии" - уподобляется ей и несет ее в себе, движение прыжка подчиняется объективной метрике среды, а выбор обходного пути - межпредметным отношениям.
      Развитие предметного содержания деятельности находит свое выражение в идущем вслед развитии психического отражения, которое регулирует деятельность в предметной среде.
      Всякая деятельность имеет кольцевую структуру: исходная афферентация -&;gt; эффекторные процессы, реализующие контакты с предметной средой -&;gt; коррекция и обогащение с помощью обратных связей исходного афферентирующего образа. Сейчас кольцевой характер процессов, осуществляющих взаимодействие организма со средой, является общепризнанным и достаточно хорошо описан. Однако главное заключается не в самой по себе кольцевой структуре, а в том, что психическое отражение предметного мира порождается не непосредственно внешними воздействиями (в том числе и воздействиями "обратными"), а теми процессами, с помощью которых субъект вступает в практические контакты с предметным миром и которые поэтому необходимо подчиняются его независимым свойствам, связям, отношениям. Последнее означает, что "афферентатором", управляющим процессами деятельности, первично является сам предмет и лишь вторично - его образ как субъективный продукт деятельности, который фиксирует, стабилизирует и несет в себе ее предметное содержание. Иначе говоря, осуществляется двойной переход: переход предмет -&;gt; процесс деятельности и переход деятельность -&;gt; ее субъективный продукт. Но переход процесса в форму продукта происходит не только на полюсе субъекта. Еще более явно он происходит на полюсе объекта, трансформируемого человеческой деятельностью; в этом случае регулируемая психическим образом деятельность субъекта переходит в "покоящееся свойство" (ruhende Eigenschaft) ее объективного продукта.
      На первый взгляд кажется, что представление о предметной природе психики относится только к сфере собственно познавательных процессов; что же касается сферы потребностей и эмоций, то на нее это представление не распространяется. Это, однако, не так.
      Взгляды на эмоционально-потребную сферу как на сферу состояний и процессов, природа которых лежит в самом субъекте и которые лишь изменяют свои проявления под давлением внешних условий, основываются на смешении, по существу, разных категорий, смешении, которое особенно дает о себе знать в проблеме потребностей.
      В психологии потребностей нужно с самого начала исходить из следующего капитального различения: различения потребности как внутреннего условия, как одной из обязательных предпосылок деятельности и потребности как того, что направляет и регулирует конкретную деятельность субъекта в предметной среде. "Голод способен поднять животное на ноги, способен придать поискам более или менее страстный характер, но в нем нет никаких элементов, чтобы направить движение в ту или другую сторону и видоизменять его сообразно требованиям местности и случайностям встреч"60, - писал Сеченов. Именно в направляющей своей функции потребность и является предметом психологического познания. В первом же случае потребность выступает лишь как состояние нужды организма, которое само по себе не способно вызывать никакой определенно направленной деятельности; ее функция ограничивается активацией соответствующих биологических отправлений и общим возбуждением двигательной сферы, проявляющимся в ненаправленных поисковых движениях. Лишь в результате ее "встречи" с отвечающим ей предметом она впервые становится способной направлять и регулировать деятельность.
      Встреча потребности с предметом есть акт чрезвычайный. Он отмечался уже Ч.Дарвином, о нем свидетельствуют некоторые данные И.П.Павлова; о нем говорит Д.Н.Узнадзе как об условии возникновения установки, и его блистательное описание дают современные этологи. Этот чрезвычайный акт есть акт опредмечивания потребности - "наполнения" ее содержанием, которое черпается из окружающего мира. Это и переводит потребность на собственно психологический уровень.
      Развитие потребностей на этом уровне происходит в форме развития их предметного содержания. Кстати сказать, это обстоятельство только и позволяет понять появление у человека новых потребностей, в том числе таких, которые не имеют своих аналогов у животных, "отвязаны" от биологических потребностей организма и в этом смысле являются "автономными"61. Их формирование объясняется тем, что в человеческом обществе предметы потребностей производятся, а благодаря этому производятся и сами потребности62.
      Итак, потребности управляют деятельностью со стороны субъекта, но они способны выполнять эту функцию лишь при условии, что они являются предметными. Отсюда и происходит возможность оборота терминов, который позволил К.Левину говорить о побудительной силе (Aufforderungscharakter) самих предметов63.
      Не иначе обстоит дело с эмоциями и чувствами. И здесь необходимо различать, с одной стороны, беспредметные стенические, астенические состояния, а с другой - собственно эмоции и чувства, порождаемые соотношением предметной деятельности субъекта с его потребностями и мотивами. Но об этом нужно говорить себе. В связи же с анализом деятельности достаточно указать на то, что предметность деятельности порождает не только предметный характер образов, но также предметность потребностей, эмоций и чувств.
      Процесс развития предметного содержания потребностей не является, конечно, односторонним. Другая его сторона состоит в том, что и сам предмет деятельности открывается субъекту как отвечающий той или иной его потребности. Таким образом, потребности побуждают деятельность и управляют ею со стороны субъекта, но они способны выполнять эти функции при условии, что они являются предметными.
      3. ПРЕДМЕТНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ И ПСИХОЛОГИЯ
      То обстоятельство, что генетически исходной и основной формой человеческой деятельности является деятельность внешняя, чувственно - практическая, имеет для психологии особый смысл. Ведь психология всегда, конечно, изучала деятельность - например, деятельность мыслительную, деятельность воображения, запоминания и т.д. Только такая внутренняя деятельность, подпадающая под декартовскую категорию cogito, собственно, и считалась психологической, единственно входящей в поле зрения психолога. Психология, таким образом, отлучалась от изучения практической, чувственной деятельности.
      Если внешняя деятельность и фигурировала в старой психологии, то лишь как выражающая внутреннюю деятельность, деятельность сознания. Произошедший на рубеже нашего столетия бунт бихевиористов против этой менталистской психологии скорее углубил, чем устранил разрыв между сознанием и внешней деятельностью, только теперь, наоборот, внешняя деятельность оказалась отлученной от сознания.
      Подготовленный объективным ходом развития психологических знаний вопрос, который встал сейчас во весь рост, состоит в том, входит ли изучение внешней практической деятельности в задачу психологии. Ведь "на лбу" деятельности "не написано", предметом какой науки она является. Вместе с тем научный опыт показывает, что выделение деятельности в качестве предмета некоей особой области знания - "праксиологии" - не является оправданием. Как и всякая эмпирически данная реальность, деятельность изучается разными науками; можно изучать физиологию деятельности, но столь же правомерным является ее изучение, например, в политической экономии или социологии. Внешняя практическая деятельность не может быть изъята и из собственно психологического исследования. Последнее положение может, однако, пониматься существенно по-разному.
      Еще в тридцатых годах С.Л.Рубинштейн64 указывал на важное теоретическое значение для психологии мысли Маркса о том, что в обыкновенной материальной промышленности мы имеем перед собой раскрытую книгу человеческих сущностных сил и что психология, для которой эта книга остается закрытой, не может стать содержательной и реальной наукой, что психология не должна игнорировать богатство человеческой деятельности.
      Вместе с тем в своих последующих публикациях С.Л.Рубинштейн подчеркивал, что, хотя в сферу психологии входит и та практическая деятельность, посредством которой люди изменяют природу и общество, предметом психологического изучения "является только их специфически психологическое содержание, их мотивация и регуляция, посредством которой действия приводятся в соответствие с отраженными в ощущении, восприятии, сознании объективными условиями, в которых они совершаются"65.
      Итак, практическая деятельность, по мысли автора, входит в предмет изучения психологии, но лишь тем особым своим содержанием, которое выступает в форме ощущения, восприятия, мышления и вообще в форме внутренних психических процессов и состояний субъекта. Но это утверждение является по меньшей мере односторонним, так как оно абстрагируется от того капитального факта, что деятельность - в той или иной ее форме - входит в самый процесс психического отражения, в само содержание этого процесса, его порождение.
      Рассмотрим самый простой случай: процесс восприятия упругости предмета. Это процесс внешне-двигательный, с помощью которого субъект вступает в практический контакт, в практическую связь с внешним предметом и который может быть направлен на осуществление даже не познавательной, а непосредственно практической задачи, например, на его деформацию. Возникающий при этом субъективный образ - это, конечно, психическое и, соответственно, бесспорный предмет психологического изучения. Однако для того, чтобы понять природу данного образа, я должен изучить процесс, его порождающий, а он в рассматриваемом случае является процессом внешним, практическим. Хочу я этого или не хочу, соответствует или не соответствует это моим теоретическим взглядам, я все же вынужден включить в предмет моего психологического исследования внешнее предметное действие субъекта.
      Значит, неправомерно считать, что внешняя предметная деятельность хотя и выступает перед психологическим исследованием, но лишь как то, во что включены внутренние психические процессы, и что собственно психологическое исследование движется, не переходя в плоскость изучения самой внешней деятельности, ее строения.
      С этим можно согласиться только в том случае, если допустить одностороннюю зависимость внешней деятельности т управляющего ею психического образа, представления цели или ее мысленной схемы. Но это не так. Деятельность необходимо вступает в практические контакты с сопротивляющимися человеку предметами, которые отклоняют, изменяют и обогащают ее. Иными словами, именно во внешней деятельности происходит размыкание круга внутренних психических процессов как бы навстречу объективному предметному миру, властно врывающемуся в этот круг.
      Итак, деятельность входит в предмет психологии, но не особой своей "частью" или "элементом", а в своей особой функцией. Это функция полагания субъекта в предметной действительности и ее преобразования в форму субъективности.
      Вернемся, однако, к описанному случаю порождения психического отражения элементарного свойства вещественного предмета в условиях практического контакта с ним. Случай этот был приведен в качестве только поясняющего, грубо упрощенного примера. Он имеет, однако, и реальный генетический смысл. Едва ли нужно сейчас доказывать, что на первоначальных этапах своего развития деятельность необходимо имеет форму внешних процессов и что, соответственно, психический образ является продуктом этих процессов, практически связывающих субъект с предметной действительностью. Очевидно, что на ранних генетических этапах научное объяснение природы и особенностей психического отражения невозможно иначе, как на основе изучения этих внешних процессов. При этом последнее означает не подмену исследования психики исследованием поведения, а лишь демистификацию природы психики. Ведь иначе нам не остается ничего другого, как признать существование таинственной "психической способности", которая состоит в том, что под влиянием внешних толчков, падающих на рецепторы субъекта, в его мозге - в порядке параллельного физиологическим процессам явления - вспыхивает некий внутренний свет, озаряющий человеку мир, что происходит как бы излучение образов, которые затем локализуются, "объективируются" субъектом в окружающем пространстве.
      Само собой разумеется, что реальность, с которой имеет дело психолог, является несопоставимо более сложной и богатой, чем ее рисует приведенная грубая схема возникновения образа в результате практического контакта с предметом. Однако как бы далеко ни отходила психологическая реальность от этой грубой схемы, какими бы глубокими ни были метаморфозы деятельности, она при всех условиях остается осуществляющей жизнь телесного субъекта, которая по самому существу своему является процессом чувственно-практическим.
      Усложнение деятельности и, соответственно, усложнение ее психической регуляции ставит чрезвычайно широкий круг научно-психологических проблем, из числа которых следует прежде всего выделить вопрос о формах человеческой деятельности, об их взаимосвязи.
      4. СООТНОШЕНИЕ ВНЕШНЕЙ И ВНУТРЕННЕЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
      Старая психология имело дело только с внутренними процессами - с движением представлений, их ассоциацией в сознании, с их генерализацией и движением их субститутов - слов. Эти процессы, как и непознавательные внутренние переживания, считались единственно составляющими предмет изучения психологии.