24. МИР ФИЛОСОФИИ

Невозможно отрицать само-
го факта развития, и его признание совсем не означает
признания эволюционной теории, как она выражалась в
эволюционных теориях второй половины XIX века. Жизнь
мира-есть прежде всего движение, изменение положения в
пространстве и времени. И поразительно, что развитие
так поздно было замечено человеческим сознанием. Хотя
нужно сказать, что уже в греческой мысли были зачатки
учения о развитии. Для Гераклита все было потоком изме-
нения, все текло. Но преобладал статический онтологизм
Парменида и Платона. Учение Аристотеля о потенции и ак-
те может быть истолковано как попытка объяснения проис-
ходящего в мире изменения. Великие идеалисты начала XIX
века, Шеллинг, Гегель и другие, учили о развитии, но не
в натуралистической форме, для них то было развитие ду-
ха. Натуралистический же эволюционизм имел своим исто-
ком биологические науки. И это понятно, потому что раз-
вивается прежде всего жизнь. Жизнь всегда имеет тенден-
цию или к возрастанию и развитию, или к разложению и
смерти. Все живое развивается. В мире нет неподвижнос-
ти, все меняется и разви- .вается. Но есть и сила инер-
ции, сопротивление всякому изменению, вражда ко всякой
новизне. Жизнь в мире организуется и развивается к выс-
шим формам. Иррациональная стихия есть источник органи-
зуемой жизни, но она и сопротивляется окончательной ра-
ционализации. Человеческой жизни свойственно не только
развитие, возникновение раньше не бывшего, но и окосте-
ненке, минерализация. Два полярных начала борются в
жизни. Отношение к изменению, происходящему в мире,
должно быть двойственно. Жизнь есть изменение, и жизни
нет без новизны. Но изменение может быть изменой. Реа-
лизация человеческой личности предполагает изменение и
новизну, но предполагает и неизменное, без чего нет
личности. В развитии личности человек должен быть верен
себе, не изменять себе, сохранять свое лицо, предназна-
ченное для вечности. В жизни необходимо сочетание изме-
нения к новизне с верностью. Я говорил уже, что призна-
ние основного факта развития в жизни совсем не требует
эволюционной теории в духе Дарвина, Спенсера и Геккеля.
Такого рода эволюционизм устарел и научно и философски.
Эволюционизм XIX века был формой натуралистического де-
терминизма и никогда не мог объяснить источников эволю-
ции. Он говорил о последствиях эволюции, о формах изме-
нения, но не об источниках и причинах. Для эволюциониз-
ма XIX века не существует субъекта развития, внутренне-
го фактора развития. Эволюционизм, в сущности, консер-
вативная теория и отрицает творчество в мире, признает
лишь перераспределение частей мира. Изменение происхо-
дит от толчков извне, и никогда не улавливается измене-
ние, происходящее изнутри, из внутренней активности, из
свободы. Идут в бесконечность внешнего, внешних толч-
ков, никогда не достигается внутреннее, нет никакого
ядра, обладающего творческой энергией. Но подлинное
развитие, которое внешне улавливает эволюционная тео-
рия, есть результат внутреннего творческого процесса.
Эволюция есть лишь выражение по горизонтали, по плос-
кости творческих актов, совершающихся по вертикали, в
глубине. Диалектический материализм в той форме, кото-
рую он прошел в Советской России, пытался внести кор-
рективы в эволюционную теорию и признать самодвижение
изнутри. Таким образом, материя наделялась качествами
духа - творческой активностью, свободой, разумом. При
этом происходит насилие над терминологией. Требует ра-
дикальной переоценки натуралистический детерминизм. Не
существует законов природы, которые, как тираны, гос-
подствуют над миром и человеком. Существует лишь нап-
равление действия сил, которые при данном соотношении
действуют однообразно по результатам. Изменение направ-
ления сил может изменить закономерность. В первооснове
этих сил лежит духовное начало, нумен. Материальный мир
есть лишь экстериоризация и объективация духовных на-
чал, процесс затвердения, сковывания. Можно было бы
сказать, что законы лишь привычки действия сил и часто
дурные привычки. Вторжение новых духовных сил может из-
менить результат закономерной необходимости, внести
творческую новизну. Гегелевское учение о диалектическом
развитии гораздо глубже эволюционного учения второй по-
ловины XIX века и не носит натуралистического характе-
ра. Это диалектическое развитие духа, которое происхо-
дит по тройственной схеме тезиса, антитезиса и синтеза.
Развитие определяется внутренним противоречием, которое
требует разрешения. Боль отрицания играет огромную роль
в гегелевской диалектике. Диалектика, динамизм опреде-
ляются тем, что есть другое, и это очень глубоко. Для
гладкой эволюционной теории другого нет и потому нет
настоящего динамизма. Гегелевский монизм, утверждающий
единство бытия и небытия, тождество противоположностей,
в отличие от монизма Спинозы, динамичен. В гегелевской
философии готовились взрывчатые вещества, несмотря на
то что сам Гегель был консерватором в-политике. Ошибка
была в том, что он верил в имманентное разрешение диа-
лектики противоречий. Между тем как диалектика противо-
речий требует трансцендентного. Имманентизм притупляет
остроту диалектических противоречий. Гладкая натуралис-
тическая эволюционная теория никаких противоречий не
признает. Диалектическое развитие через противоречие
заключает в себе большую истину, в нем совершается ис-
торический путь и судьба человека. Но свобода у Гегеля
есть не причина развития, а результат развития. Свобода
есть порождение необходимости, сознанная необходимость.
Гегелевское учение о диалектическом развитии есть
все-таки детерминизм, но детерминизм не натуралистичес-
кий, а логический. Становление есть логически необходи-
мый, неотвратимый результат соотношения бытия и небы-
тия. Киркегард хотел освободиться от детерминизма, и
для него все новое происходит через скачок. Но это и
значит, что все новое происходит из свободы и через
свободу. Эволюция, как бы мы ее ни понимали, есть всег-
да объективация, и потому она отличается от творчества.
Заглавие книги Бергсона "L'evolution creatrice" * спор-
но и свидетельствуете натуралистических элементах его
метафизики. Творчество принадлежит царству свободы,
эволюция же принадлежит царству необходимости. Я гово-
рил уже, что старый эволюционизм принужден отрицать
возможность творческой новизны, он закован в имманент-
ном кругу космических сил. Возникновение новизны, не-
бывшего есть величайшая тайна мировой жизни. Не только
замкнутый круг природы, но и более глубокий замкнутый
круг бытия не может допустить и объяснить возникновения
новизны. Тайна возникновения новизны связана с тайной
свободы, невыводимой из бытия. Творческий акт свободы
есть прорыв в природном феноменальном мире, он идет из
нуменального мира. Творческий акт свободы не есть ре-
зультат развития, развитие есть результат творческого
акта свободы, которая объективируется. Эта тайна приот-
крывается через движение в глубину, в глубину бездон-
ную, а не через движение вовне, как в эволюционной тео-
рии. Падшесть объективированного мира, в котором царит
необходимость и рок, определилась направлением свободы
в глубине, разрывом богочеловечности , и подъем совер-
шается через восстановление богочеловеческой связи.
Твар* "Творческая эволюция".
ный мир есть мир возможностей, это не готовый, закон-
ченный, статический мир, в нем должен продолжаться
творческий процесс и должен продолжаться через человека
. Все возможности должны раскрыться, реализоваться. По-
этому творческое развитие в мире нужно понимать как
восьмой день творения. Миротворение есть не только про-
цесс, идущий от человека к Богу. Бог требует творческой
новизны от человека, ждет дел человеческой свободы.
Процесс развития должен быть применен и к истории рели-
гии и истории христианства. Невозможно понимать христи-
анство статически. Как уже было сказано, существуют
эпохи откровения, существуют зоны мировой истории. Су-
ществует одухотворение в восприятии откровения, сущест-
вует его очеловечение в смысле высшей человечности, ко-
торая и есть богочеловечность. Развитие в христианстве
было двойственно: оно было и улучшением, обогащением,
творчеством - появилась подлинная новизна,- и ухудшени-
ем, искажением, приспособлением к среднему человеческо-
му уровню, изменой истокам, уходом от изначального. И
нужно уметь различать. Кардинал Ньюман и Вл. Соловьев
признавали возможность развития догматов, раскрытие еще
недостаточно раскрытого. Но они недостаточно это приз-
навали, не сделали отсюда радикальных выводов. Развитие
христианства в мире есть сложный богочеловеческий про-
цесс, и он должен быть понят в свете богочеловечности.
Все в более новом и сильном свете должны быть поняты
истоки .откровения. Изменение сознания, разворачивание
человечности, усложнение и утончение души ведут к тому,
что новый свет проливается на религиозную истину, т. е.
это значит, что откровение, которое исходит от вечной
Истины, не дано статически в окончательной завершеннос-
ти и имеет внутреннюю историю. С этим связан вопрос о
модернистских течениях в христианском сознании XIX и XX
веков. Самое слово "модернизм" имеет тот недостаток,
что производит впечатление подчинения вечного временно-
му. Между тем как речь идет о том, чтобы освободить от
притязаний власти временно-исторического и возрастать к
вечному. То, что выдавалось за вечное в религиозной
жизни, слишком часто бывало властью временного, т. е-
недостаточной духовностью. Поэтому я предпочитаю упот-
ребить не слово "модернизм", а слово "пневматизм" 22.
Правда модернизма заключается в том, что происходят из-
менения в человеческой среде и человеческом со- знании
и, в зависимости от этих изменений, меняется и восприя-
тие откровения, преодолевается тяжесть исторических
наслоений, подготовляется возможность новых откровений
или, вернее, одного откровения - завершительного откро-
вения Духа. Модернистские течения особенно заняты были
отношением христианства к страшно возросшим научным
знаниям и к изменениям в социальной жизни. Эти течения
не доходили до глубины, но они были полезны, как очис-
тительный и подготовительный процесс. Вера человека
должна пройти через критику, через борения духа, и тог-
да только она приобретает высшую ценность. Человек про-
ходит через сомнения, через раздвоение, через страда-
ние, и, только преодолев все, он духовно закаляется и
готов для высшей ступени духовности. Достоевский любил
говорить, что вера его прошла через горнило сомнений,
которых не знали поверхностные безбожники. То, что про-
исходит в человеке и с человеком в истории, имеет ог-
ромное значение для полноты богочеловеческой истины.
Мир меняется в зависимости от того, откуда на него
смотрят, из какого возраста, среды, класса, конфессии и
пр. И меняется не только взгляд на мир, меняется и
взгляд на то, что открывается из мира иного, высшего.
Все меняется в зависимости от человеческой высоты или
человеческой низости, от творческого развития человека
или от низкого уровня человека и его падения. Истину
откровения хотели стабилизировать в соответствии со
средненормальным сознанием человека, которое отождест-
вили с вечной человеческой природой. И истина открове-
ния предстала в статически-окаменевшем виде. Был нало-
жен запрет на творчество, не хотели, боялись признать
творческую природу человека и возможность нового. Дур-
ное новое все равно происходило, но была пресечена воз-
можность хорошего нового. На этой почве совершилось
окостенение христианства, омертвение и угашение духа.
Но сказано: духа не угашайте. То, что не идет вперед,
не развивается к новизне Царства Божьего, то идет назад
и превращается в минерал. Истина есть путь и жизнь, а
не объектный предмет. История европейской души была
очень динамична, и в ней происходили большие изменения.
Совсем не та уже душа стоит ныне перед христианством,
какая стояла перед христианством средних веков или пер-
вохристианством, совсем иная чувствительность в ней
раскрылась. Много нового раскрылось в человеческой душе
у Петрарки, у Руссо, в начале XIX века у романтиков, в
конце XIX века у Достоевского, Киркегарда, Ницше, Ибсе-
на, символистов, в начале XX века в поколении коммунис-
тов. Нельзя не считаться с опытом, который раскрывается
в наиболее показательных умственных течениях нашей эпо-
хи. Таковы Гейдеггер и экзистенциальная философия,
Фрейд и психоанализ, К. Барт и диалектическая теология,
Гуссерль и феноменология, расизм и тоталитаризм, марк-
сизм и коммунизм. Властителями душ, оказывающими наи-
большее влияние, являются Ницше, Маркс, Киркегард. На
новую проблематику, на новое беспокойство не могут дать
ответа старые христианские катехизисы. В первые века
христианства учители Церкви давали ответы на темы, пос-
тавленные ересями того времени. Наша эпоха не знает
ересей, подобных старым ересям. Но возникают ереси сов-
сем иного стиля, которые не сознаются пребывающими
внутри христианской догматики, и они требуют христианс-
кого ответа. Этого ответа не могут дать омертвевшие
формы исторического христианства. Такова тема о твор-
ческом дерзновении человека, о совершенно новых формах
зла, не поддающихся разрешению старой нормативной мора-
ли,
о притяжении бездны небытия, о небывалой свободе, кото-
рой не знали прежние века, о переходе свободы в рабс-
тво, о тайне личности и ее разрушении, о совершенном
обществе на земле и о его соблазнах, и многие другие
формы человеческого самоутверждения и гордыни стали
иными и более жуткими, чем в прошлом. Словом, очень из-
менилась человеческая душевная стихия. Антропология
старой святоотеческой литературы не соответствует уже
состоянию современного человека, претерпевшего сложное
развитие. Развернулись энергии, скрывавшиеся в глубин-
ных слоях души. Но развитие это очень сложно и двойс-
твенно. Человек, с одной стороны, углубляется, с другой
стороны, выбрасывается на поверхность. Эмоциональность
человека, с одной стороны, начиная с Руссо и романти-
ков, очень усиливается и развивается по сравнению с
предшествующими веками, с другой стороны, ослабляется и
замирает от власти техники, от холодного прикосновения
металла. Эта сложность особенно явственна в отношении к
нравственному развитию. Неверно было бы сказать, что
существует нравственное совершенствование человека и
человеческих обществ по поступательной восходящей ли-
нии. Происходит и нравственный регресс, обнаруживаются
все новые и новые формы человеческой звериности, и в
формах более утонченных и отвратительных. Нравственное
сознание в прошлом допускало пытку, и это было связано
с верованиями, которые были суевериями. Но пытки при
нынешнем нравственном сознании представляют гораздо бо-
лее страшное явление. В прежние века люди часто бывали
лучше. Но прогресс нравственного сознания все же су-
ществует. Человечность есть новое явление, она есть ре-
зультат внутреннего, подземного действия христианства.
Человек бывает более нравственно безобразен, чем в ме-
нее гуманном, более суровом прошлом, но уже новое соз-
нание его судит. Модернизм бывает плох потому, что он
бывает связан с модой и подражанием, с рабством у вре-
мени. Может возрастать эстетическая чувствительность и
утонченность, но смена направлений в искусстве не озна-
чает прогресса. Никак нельзя сказать, что современные
писатели находятся на более высокой ступени развития,
чем Софокл, Дайте или Шекспир. Смена классицизма, ро-
мантизма, реализма, символизма, сюрреализма, экспресси-
онизма и пр. не означает развития, но означает историю
человеческой души и отражение ее исканий. Эволюция не
означает непременно прогресса, движения к высшей цели,
к Царству Божьему, может даже означать регресс. Новизна
не означает непременно улучшения и достижения высшей
ценности. Поклонение новизне как новизне так же плохо,
как и поклонение прошлому как прошлому. Подлинная рели-
гиозная новизна может быть связана только с новой эпо-
хой Духа. Это есть новая эпоха откровения, которая не
может быть только действием Бога, но должна быть и
действием человека, его творческим актом. Говорить об
этом можно только при допущении динамического понимания
и жизни мира и жизни Бога. Ложна перспектива бесконеч-
ного развития в будущем, как допускает, например, уче-
ние о прогрессе Кондорсе и др. Но прогресс может упи-
раться не в другую бесконечность, а в конец. И потому
углубленное понимание развития упирается в эсхатологию.
Бердяев Н. А. Экзистенциальная диалектика божественного
и человеческого. Париж, 1939. С. 67-77

Допустим,что вашего друга зовут мистер Джоунз. Его очерта-
ния  с  физической  точки зрения довольно неопределенны
как потому,  что он  непрерывно  теряет  и  приобретает
электроны,  так  и  потому,  что каждый электрон,  имея
распределение по энергии,  не имеет резкой  границы  на
определенном расстоянии от своего центра. Поэтому внеш-
ние очертания мистера Джоунза имеют в себе нечто  приз-
рачно-неосязаемое, что никак не ассоциируется с видимой
плотностью вашего  друга.  Нет  .никакой  необходимости
вдаваться  в  тонкости  теоретической физики,  для того
чтобы показать,  что мистер Джоунз есть некая печальная
неопределенность.  Когда  он  стрижет свои ногти,  то в
этом процессе есть определенный, хотя и короткий, пери-
од времени, когда нельзя сказать, продолжают ли еще об-
резки его ногтей быть частью его самого  или  уже  нет.
Когда он кушает баранью котлету,  то можно ли точно ус-
тановить момент,  когда котлета становится  частью  его
самого?  Когда он выдыхает углекислый газ,  то является
ли этот последний частью его самого,  пока он не выйдет
из  его ноздрей?  Даже если мы дадим на этот вопрос ут-
вердительный ответ, все же окажется, что есть такой пе-
риод  времени,  в  течение  которого  остается неясным,
прошли определенные молекулы газа через его ноздри  или
еще нет.  Так или иначе,  все же остается неясным,  что
еще является частью мистера Джоунза, а что уже не явля-
ется.  Так обстоит дело с пространственной неопределен-
ностью.  Такая же проблема возникает и в отношении вре-
мени. На вопрос: "На кого вы смотрите?" - вы можете от-
ветить:  "На мистера Джоунза",- хотя вы видите  его  то
анфас,  то в профиль,  то сзади, то, возможно, бегущим,
то дремлющим в кресле. На другой вопрос, именно: "О чем
вы  думаете?"  - вы можете ответить:  "О мистере Джоун-
зе",- хотя в действительности  ваши  мысли  могут  быть
весьма различными и о различном:  о мистере Джо- унзе в
его детстве,  о недовольстве мистера Джоунза по  поводу
опоздания завтрака, о том, как мистер Джоунз принял из-
вестие о получении им титула сэра, и т. д. Во всех этих
случаях мысли ваши весьма различны, но для многих прак-
тических целей удобно рассматривать их как  относящиеся
к одному общему для них объекту, обозначаемому названи-
ем "мистер Джоунз". Это имя, особенно будучи напечатан-
ным, хотя и не может полностью избежать неопределеннос-
ти и изменчивости,  свойственных всем физическим объек-
там, все же подвержено им в меньшей степени,           
чем сам мистер Джоунз. Печатные оттиски двух слов "мис-
тер Джоунз" гораздо больше походят друг на  друга,  чем
два зрительных образа, например бегущего мистера Джоун-
за и (по памяти) мистера Джоунза,  когда он был  ребен-
ком.  И каждый из этих образов, будучи печатно выражен,
изменяется гораздо медленнее, чем сам мистер Джоунз: он
(образ)  не  ест,  не  дышит и не стрижет своих ногтей.
Имя, соответственно, дает большую, чем что-либо другое,
возможность  думать о мистере Джоунзе как о единой ква-
зипостоянной субстанции,  что хотя и неверно,  но  зато
удобно в повседневной жизни.  Язык,  как видно из расс-
мотренного выше примера с мистером Джоунзом,  есть хотя
и полезное и даже необходимое,  но опасное орудие, пос-
кольку он начинает с предположения  об  определенности,
дискретности  и мнимой постоянности объектов,  каковыми
свойствами, как, по-видимому, доказывает физика, объек-
ты  на самом деле не обладают.  Рассел Б.  Человеческое
познание. и., 1957. С. 95--96

                                   
Этот столь же синтетический,  сколь и аналитический мо-
мент суждения,  в силу которого первоначальное всеобщее
определяет себя из самого себя как иное по отношению  к
себе,  должен быть назван диалектическим.  Диалектика -
это одна из тех древних наук,  которая больше всего иг-
норировалась в метафизике нового времени, а затем вооб-
ще в популярной философии как античного,  так и  нового
времени.  О Платоне Диоген Лаэрций говорит, что подобно
тому как Фалес был творцом философии природы,  Сократ -
моральной философии, так Платон был творцом третьей на-
уки, относящейся к философии,- диалектики; древние счи-
тали это величайшей его заслугой, которую, однако, час-
то оставляют совершенно без  внимания  те,  кто  больше
всего говорит о Платоне. Диалектику часто рассматривали
как некоторое искусство,  как будто она основывается на
каком-то субъективном таланте,  а не принадлежит к объ-
ективности понятия. Какой вид она приобрела в философии
Канта и какой вывод он сделал из нее - это было показа-
но выше на определенных примерах его взглядов.  Следует
рассматривать как бесконечно важный шаг то, что диалек-
тика вновь была признана необходимой для  разума,  хотя
надо сделать вывод,  противоположный тому,  который был
сделан отсюда [Кантом] .  Помимо того,  что  диалектика
обычно представляется чем-то случайным, она, как прави-
ло, имеет ту более точную форму, что относительно како-
го-нибудь предмета,  например относительно мира, движе-
ния,  точки и т.  д.,  указывают,  что ему присуще  ка-
кое-нибудь  определение,  например (в порядке названных
предметов) конечность в пространстве или  времени,  на-
хождение в этом месте,  абсолютное отрицание пространс-
тва,  но что,  далее, ему столь же необходимо присуще и
противоположное  определение,  например бесконечность в
пространстве и времени,  ненахождение в этом месте, от-
ношение  к пространству и тем самым пространственность.
Древнейшая элеатская школа  применяла  свою  диалектику
главным,  образом против движения, Платон же часто при-
меняет диалектику против представлений и понятий       
своего времени, в особенности софистов, но также против
чистых  категорий  и определений рефлексии;  позднейший
развитый скептицизм распространил ее не только  на  не-
посредственные  так называемые факты сознания и максимы
обыденной жизни,  но и на все научные понятия. А вывод,
который  делают из такой диалектики,- это вообще проти-
воречивость и ничтожность  выдвинутых  утверждений.  Но
такой вывод может иметь двоякий смысл:  либо тот объек-
тивный смысл,  что предмет,  который таким образом  сам
себе  противоречит,  снимает  и уничтожает себя (таков,
например,  был вывод элеатов, согласно которому отрица-
лась истинность, например, мира, движения, точки), либо
же тот субъективный смысл, что неудовлетворительно само
познание.  Этот последний вывод понимается или так, что
лишь сама эта диалектика проделывает  фокус,  создающий
такого рода ложную видимость.  Таков обычный взгляд так
называемого здравого человеческого рассудка,  придержи-
вающегося чувственной очевидности и привычных представ-
лений и высказываний,  иногда он проявляется более спо-
койно (как, например, у Диогена-собаки, который показы-
вал несостоятельность диалектики  движения  посредством
молчаливого хождения взад и вперед), иногда же начинает
гневаться по поводу этой  диалектики,  считая  ее  либо
просто  глупостью,  либо,  если  дело идет о важных для
нравственности предметах,- святотатством, которое стре-
мится поколебать самые устои и поставляет доводы пороку
(таков  взгляд  сократовской  диалектики,  направленной
против диалектики софистов,  таков тот гнев, который, в
свою очередь,  стоил жизни самому Сократу).  Вульгарное
опровержение, которое противопоставляет, как это сделал
Диоген,  мышлению чувственное сознание, и полагает, что
в этом чувственном сознании оно обретает истину, должно
быть предоставлено самому себе,  что касается утвержде-
ния,  что  диалектика упраздняет нравственные определе-
ния, то нужно питать доверие к разуму - он сумеет восс-
тановить их,  однако в их истине и в сознании их права,
но также и их границы.- Или  же  вывод  о  субъективной
ничтожности касается не самой диалектики, а скорее того
познания, против которого она направлена, и - в скепти-
цизме, а равным образом в кантовской философии - позна-
ния вообще.  Главный предрассудок состоит здесь в  том,
будто  диалектика  имеет  лишь отрицательный результат,
это сейчас будет определено более подробно.  Но  прежде
всего следует заметить относительно упомянутой формы, в
которой обычно выступает диалектика,  что по этой форме
диалектика и ее результат касаются исследуемого предме-
та или же субъективного познания, и объявляют ничтожным
или это познание,  или предмет; определения же, которые
указываются в предмете как в чем-то третьем,  не  расс-
матриваются и предполагаются как значимые сами по себе.
Одна из бесконечных заслуг кантовской философии состоит
в том,  что она обратила внимание на этот некритический
образ действия и этим дала толчок к восстановлению  ло-
гики  и  диалектики  в  смысле рассмотрения определений
мышления в себе и для себя.  Предмет, каков он без мыш-
ления  и без понятия,  есть некоторое представление или
даже только название;  лишь в определениях  мышления  и
понятия он есть то, что он есть. Поэтому в действитель-
ности дело в них одних; они истинный предмет и содержа-
ние разума, и все то, что обычно понимают под предметом
и содержанием в отличие от них,  имеет значение  только
через  них и в них.  Поэтому нельзя считать виной како-
го-нибудь предмета или познания, если они по своему ха-
рактеру и в силу некоторой внешней связи выказывают се-
бя диалектическими.  В этом случае представляют и то  и
другое как субъект,  в который определения в форме пре-
дикатов,  свойств, самостоятельных всеобщностей привне-
сены так, что в диалектические отношения и в противоре-
чие их полагают как прочные и сами по  себе  правильные
только  путем  чуждого  им и случайного соединения их в
чем-то третьем и через него.  Такого рода внешний и не-
подвижный субъект представления и рассудка, равно как и
абстрактные определения,  вместо того чтобы считать  их
последними,  прочно  остающимися  лежать  в  основании,
должны скорее сами рассматриваться как нечто непосредс-
твенное,  а именно как такое предположенное и началопо-
лагающее,  которое,  как показано выше,  само  по  себе
должно быть подчинено диалектике, потому что его следу-
ет принимать за понятие в себе.  Так все  противополож-
ности,  принимаемые за нечто прочное, например конечное
и бесконечное,  единичное и всеобщее, суть противоречие
не через какое-то внешнее соединение,  а,  как показало
рассмотрение их природы,  сами по себе  суть  некоторый
переход;  синтез и субъект,  в котором они являют себя,
есть продукт собственной  рефлексии  их  понятия.  Если
чуждое  понятия рассмотрение не идет дальше их внешнего
отношения,  изолирует их и  оставляет  их  как  прочные
предпосылки,  то, напротив, понятие, рассматривающее их
самих, движет ими как их душа и выявляет их диалектику.
Гегель.  Наука логики. М., 1972. Т. 3. с. 296-299

 Мы столь же мало последователи Гегеля, как
и  Декарта или Аристотеля.  Гегель ныне уже принадлежит
истории, настоящее время имеет другую философию и хоро-
шо видит недостатки гегелевой системы; но должно согла-
ситься,  что принципы,  выставленные Гегелем,  действи-
тельно, были очень близки к истине, и некоторые стороны
истины были выставлены на вид этим мыслителем с истинно
поразительною силою.  Из этих истин, открытие иных сос-
тавляет личную заслугу Гегеля; другие, хотя и принадле-
жат не исключительно его системе, а всей немецкой фило-
софии со времен Канта и Фихте,  но никем до  Гегеля  не
были  формулированы так ясно и высказываемы так сильно,
как в его системе.                                     
Прежде всего укажем на плодотворнейшее  начало  всякого
прогресса, которым столь резко и блистательно отличает-
ся немецкая философия вообще,  и в особенности гегелева
система, от тех лицемерных и трусливых воззрений, какие
господствовали в те времена (начало XIX века) у францу-
зов и англичан: "истина - верховная цель мышления; ищи-
те истины, потому что в истине благо; какова бы ни была
истина,  она лучше всего,  что не истинно;  первый долг
мыслителя:  не отступать ни перед какими  результатами;
он  должен быть готов жертвовать истине самыми любимыми
своими мнениями.  Заблуждение - источник всякой пагубы;
истина  - верховное благо и источник всех других благ".
Чтобы оценить чрезвычайную важность  этого  требования,
общего  всей  немецкой  философии со времени Канта,  но
особенно  энергически  высказанного  Гегелем,   надобно
вспомнить,  какими странными и узкими условиями ограни-
чивали истину мыслители других тогдаш-  них  школ:  они
принимались философствовать не иначе,  как затем, чтобы
"оправдать дорогие для них убеждения",  т. е. искали не
истины,  а поддержки своим предубеждениям;  каждый брал
из истины только то, что ему нравилось, а всякую непри-
ятную для него истину отвергал, без церемонии признава-
ясь, что приятное заблуждение кажется ему гораздо лучше
беспристрастной правды. Эту манеру заботиться не об ис-
тине, а о подтверждении приятных предубеждений немецкие
философы  (особенно Гегель) прозвали "субъективным мыш-
лением",  философствованием для личного удовольствия, а
не ради живой потребности истины.  Гегель жестоко изоб-
личал эту пустую и вредную забаву. Как необходимое пре-
дохранительное средство против поползновений уклониться
от истины в угождение личным желаниям и  предрассудкам,
был  выставлен Гегелем знаменитый "диалектический метод
мышления". Сущность его состоит в том, что мыслитель не
должен  успокаиваться ни на каком положительном выводе,
а должен искать,  нет ли в предмете,  о котором он мыс-
лит, качеств и сил, противоположных тому, что представ-
ляется этим предметом на первый взгляд;  таким образом,
мыслитель был принужден обозревать предмет со всех сто-
рон,  и истина являлась ему не  иначе,  как  следствием
борьбы всевозможных противоположных мнений. Этим спосо-
бом,  вместо прежних односторонних понятий о  предмете,
мало-помалу являлось полное,  всестороннее исследование
и составлялось живое понятие о всех действительных  ка-
чествах предмета.  Объяснить действительность стало су-
щественною обязанностью философского  мышления.  Отсюда
явилось  чрезвычайное внимание к действительности,  над
которою прежде не задумывались,  без  всякой  церемонии
искажая ее в угодность собственным односторонним преду-
беждениям.  Таким образом,  добросовестное,  неутомимое
изыскание  истины стало на,  месте прежних произвольных
толкований. Но в действительности все зависит от обсто-
ятельств, от условий места и времени,-- и потому Гегель
признал,  что прежние общие фразы,  которыми  судили  о
добре и зле, не рассматривая обстоятельств и причин, по
которым возникало данное явление,- что эти общие,  отв-
леченные  изречения не удовлетворительны:  каждый пред-
мет,  каждое явление имеет свое собственное значение, и
судить о нем должно по соображению той обстановки, сре-
ди которой оно существует;  это правило выражалось фор-
мулою:  "отвлеченной истины нет;  истина конкретна", т.
е. определительное суждение можно произносить только об
определенном факте,  рассмотрев все обстоятельства,  от
которых он зависит *.  Само собою разумеется,  что  это
беглое исчисление некоторых принципов гегелевой филосо-
фии не может дать понятия о поразительном  впечатлении,
которое производят творения великого философа,  который
в свое время увлекал самых недоверчивых  учеников  нео-
быкновенною  силою  и возвышенностью мысли,  покоряющей
своему владычеству все  области  бытия,  открывающей  в
каждой  сфере жизни тождество законов природы и истории
с своим собственным законом  диалектического  развития,
обнимающей все факты религии,  искусства,  точных наук,
государственного и частного права, истории и психологии
сетью  систематического единства,  так что все является
объясненным и примиренным. Время той философии, послед-
ним  и  величайшим  представителем  которой был Гегель,
прошло для Германии. При помощи результатов, выработан-
ных ею,  наука сделала,  как мы сказали, шаг вперед; но
новая наука эта явилась только как дальнейшее  развитие
гегелевой системы, которая навсегда сохранит историчес-
кое значение,  как переход от отвлеченной науки к науке
жизни.  Таково было значение гегелевой философии у нас:
она послужила переходом  от  бесплодных  схоластических
умствований,  граничивших  с  апатиею (и невежеством) к
простому и светлому взгляду на литературу и жизнь,  по-
тому  что в ее принципах заключались,  как мы старались
показать,  зародыши этого взгляда. Пылкие и решительные
умы,  как Белинский и некоторые другие,  не могли долго
удовлетворяться теми узкими выводами,  которыми ограни*
Например: "благо или зло дождь?" - это вопрос отвлечен-
ный;  определительно отвечать на  него  нельзя:  иногда
дождь  приносит  пользу,  иногда,  хотя реже,  приносит
вред;  надобно спрашивать определительно:  "после  того
как  посев хлеба окончен,  в продолжении пяти часов шел
сильный дождь,- полезен ли был он для хлеба?" -  только
тут ответ ясен и имеет смысл: "этот дождь был очень по-
лезен".- "Но в то же лето,  когда настала  пора  уборки
хлеба, целую неделю шел проливной дождь,- хорошо ли бы-
ло это для хлеба?" Ответ так же ясен и так же  справед-
лив: "нет, этот дождь был вреден". Точно так же решают-
ся в геге- левой философии все  вопросы.  "Пагубна  или
благотворна война?" Вообще,  нельзя отвечать на это ре-
шительным образом;  надобно знать,  о какой войне  идет
дело,  все  зависит от обстоятельств,  времени и места.
Для диких народов вред войны менее чувствителен, польза
ощутительнее;  для  образованных народов война приносит
обыкновенно менее пользы и более вреда.  Но,  например,
война  1812года  была  спасительна для русского народа;
марафонская битва была благодетельней- шим  событием  в
истории .человечества.  Таков смысл аксиомы: "отвлечен-
ной истины нет; истина конкретна" - конкретно понятие о
предмете  тогда,  когда  он представляется со всеми ка-
чествами и особенностями и в той обстановке,  среди ко-
торой существует,  а не в отвлечении от этой обстановки
и живых своих особенностей (как представляет его отвле-
ченное  мышление,  суждения  которого  поэтому не имеют
смысла для действительной жизни).                      
чивалось приложение этих принципов в системе самого Ге-
геля;  скоро заметили они недостаточность и самых прин-
ципов этого мыслителя.  Тогда,  отказавшись от  прежней
безусловной  веры в его систему,  они пошли вперед,  не
останавливаясь, как остановился Гегель, на половине до-
роги.  Но навсегда сохранили они уважение к его филосо-
фии, которой в самом деле были обязаны очень многим. Но
мы  уже говорили,  что содержание системы Гегеля совер-
шенно не соответствует тем принципам,  которые провозг-
лашались ею и которые мы указали.  В пылу первого увле-
чения Белинский и его друзья не заметили этого внутрен-
него противоречия,  и ненатурально было бы,  если б оно
было замечено ими с первого же  раза:  оно  чрезвычайно
хорошо прикрыто необычайною силою гегелевой диалектики,
так что в самой Германии только самые зрелые и  сильные
умы  и только после долгого изучения заметили это внут-
реннее несогласие основных идей Гегеля с его  выводами.
Величайшие из современных немецких мыслителей, не усту-
пающие самому Гегелю гениальностью,  долго были  безус-
ловными приверженцами всех его мнений,  и много времени
прошло,  пока они успели возвратить себе  самостоятель-
ность и, открыв ошибки Гегеля, положить основание ново-
му направлению в науке.  Так всегда бывает:  сам Гегель
долго  был  безусловным поклонником Шеллинга,  Шеллинг-
поклонником Фихте,  Фихте - Канта; Спиноза, далеко пре-
восходивший  гениальностью Декарта,  очень долго считал
себя его вернейшим учеником...  Все немецкие  философы,
от Канта до Гегеля,  страдают тем же самым недостатком,
какой мы указали в системе Гегеля: выводы, делаемые ими
из полагаемых ими принципов, совершенно не соответству-
ют принципам.  Общие идеи у них  глубоки,  плодотворны,
величественны,  выводы  мелки и отчасти даже пошловаты.
Но ни у кого из них эта противоположность не доходит до
такого колоссального противоречия,  как у Гегеля, кото-
рый,  превосходя всех своих предшественников  возвышен-
ностью  начал,  оказывается,  едва  ли не слабее всех в
своих выводах.  И в Германии, и у нас люди ограниченные
и  апатичные успокоились на выводах,  забывая о принци-
пах;  но и у нас,  как в Германии, эти ученики, слишком
верные  букве  и  потому неверные духу,  нашлись только
между людьми второстепенными,  лишенными сил на истори-
ческую  деятельность  и не могшими иметь никакого влия-
ния. Напротив, и у нас, как в Германии, все истинно да-
ровитые и сильные люди,  когда прошло первое увлечение,
отбросили фальшивые выводы,  радостно жертвуя  ошибками
учителя требованиям науки, и бодро пошли вперед. Потому
ошибки Гегеля,  подобно ошибкам Канта,  не имели важных
последствий,  между  тем  как здоровая часть его учения
действовала очень плодотворно. Чернышевский Н. Г. Очер-
ки гоголевского периода русской литературы // Избранные
философские  сочинения.  М.,  1950.  Г../.   С.665-668,
670