Гарантия от перегрузок
"А не чересчур ли - такая сплошная да еще интенсивная
деятельность? Не перегружен ли мозг ребенка информаци-
ей? Не ведет ли это к переутомлению, расстройству сна,
раздражительности?" - такие опасения нам высказывают
нередко. А мы удивляемся: какая же тут может быть пе-
регрузка, если ребенок занимается по своему желанию
тем, что ему интересно, и столько, сколько сам хочет. К
тому же известно, что лучший отдых - это перемена заня-
тий, а для наших ребят это не проблема: возможностей
для такой перемены очень много. Больше того, возможны
сочетания занятий. Доска для мела у нас была рядом со
спортивными снарядами, и мы могли, например, наблюдать
такую картину: кто-то из малышей пишет примеры на дос-
ке, а другой решает их, вися на турнике вниз головой
или раскачиваясь на канате. Эти непринужденность, рас-
кованность очень приближались к игровой. Да фактически
это и была игра, в которой главное - свобода творчест-
ва, свобода проявления своих возможностей, проба своих
сил. При этом возникает естественное соревнование: каж-
дому хочется проявить себя как можно лучше: кто точнее
решит, кто лучше придумает, кто быстрее сообразит, кто
выразительнее прочитает и т.д. В таких условиях, насы-
щенных радостью, эмоциональным подъемом, стимулирова-
лась большая интенсивность умственного труда, которой
никогда не до6иться в условиях принудительных занятий.
И тут, правда, есть свои опасности, которые мы тоже не
сразу рассмотрели: соревнование не должно переходить в
соперничестю, когда желание во что бы то ни стало быть
первым порождает зависть, злость, неприязнь к соперни-
кам. Тут уж не до радости и эмоционального подъема. Мы
сначала принимали детские слезы как естественную реак-
цию на неудачу, проявление так называемой спортивной
злости. Однако дело оказалось посложней. Когда я однаж-
ды увидела, как "побежденный" готов кинуться в драку с
"победителем", какие при этом были и у того и у другого
чужие глаза, я ужаснулась: злость-то оказалась далеко
не спортивной. К счастью, это понимание пришло к нам не
слишком поздно, и мы постарались исправить положение:
стали учить малышей радоваться успеху другого так же,
как своему.
Что же касается перегрузки, то, по-моему, она возможна
только тогда, когда родители по своему усмотрению будут
определять, чем, когда и как должен заниматься их ребе-
нок. Иногда, наслышавшись о трудностях современной
школьной программы, о непременной разносторонности раз-
вития, стремясь "ничего не упустить", не жалея средств,
силой тянут ребенка в "вундеркинды": учительница по му-
зыке, учитель по французскому, с бабушкой на фигурное
катание, с дедушкой в бассейн, с мамой с 6 до 7 - чте-
ние, с папой с 8 до 9 - ариф... то бишь математика. Ре-
бенок сам себе не хозяин, за него решают другие, к тому
же нередко против его желания, без учета его интересов
и сил, помимо его собственной воли. Как же в таких ус-
ловиях , найти оптимальную дозировку и по времени, и по
количеству материала для занятий? Переборщить очень и
очень нетрудно. А результаты? Ребенок начинает тихо не-
навидеть все, чем приходится заниматься, и рвется на
улицу, в свободную стихию никем не контролируемых отно-
шений и дел.
Предоставив своим ребятишкам максимум свободы, мы, как
мне кажется, избежали сразу трех зол: и перегрузки, и
возможного отвращения детей от нужных и полезных дел, и
тяги к уличным соблазнам, которые оказываются куда при-
митивнее и скучнее, чем их насыщенная разнообразной де-
ятельностью домашняя жизнь.
Главный итог - любознательность
Б.П.: Иногда думают, что мы в своей семье просто пере-
несли школьные занятия в более ранний возраст, то есть
дошкольников фактически "натаскивали" за два-три клас-
са, потому-то им в начальной школе и делать нечего. Ду-
маю, что все рассказанное выше должно убедить читателя,
что "натаскивания" у нас не было.
Правда, некоторые могут сказать: "Чтобы натаскать, нео-
бязательно заставлять, давить, принуждать. Кроме кнута,
для подчинения существует еще и пряник, кроме страха,
бывает еще и соблазн". "Прочитаешь - конфетку дам",
"Таблицу умножения выучишь - велосипед куплю", "Реши,
Вовочка, задачу - с папой в зоопарк пойдешь". Наверно,
это даже хуже, чем просто заставлять. Явное принуждение
может возбудить не только страх, но и протест, жажду
свободы и справедливости, а вот такая "купля-продажа"
ничего, кроме соображения типа "что я с этого буду
иметь?", в ребенке не возбудит. Мы никогда не пользова-
лись этим купеческим способом для возбуждения у ребенка
желания чего-то достичь.
Мы радуемся успехам детишек, их движению вперед, их
открытиям, но не сулим за это никаких сладостей и зла-
тых гор, никаких выгод и привилегий. Детей увлекает сам
процесс познания, созидания, творчества. Ими руководит
не страх, не расчет, а интерес. Наградой им за все уси-
лия становится гордое сознание: "Я могу!", "Я умею!",
"Я сам сделал!" И удовольствие от того, что: "Я по-
мог... я обрадовал... я сделал хорошо!"
Интересно, что по мере расширения и углубления знаний о
мире желание детей еще больше узнать только возрастает.
Как сильное, тренированное тело жаждет движения, так и
развитый ум жаждет деятельности, причем хочет не столь-
ко усваивать, сколько исследовать. Вот это-то мы и наб-
людаем у своих детей. Академик Н.М.Амосов в своем отзы-
ве на наш доклад в Академию педагогических наук сказал
о наших ребятах так: "Основное качество их интеллекта
не натасканность, а смышленость. Они легко усваивают
новое. Они не столько эрудиты, сколько решатели проб-
лем".
Именно это, мы думаем, и есть главный итог умственного
развития наших детей до школы.
А внимание, усидчивость, дисциплина?
Мы все время говорили: желание ребенка, интерес, свобо-
да деятельности - вот что нужнее всего для его успешно-
го развития. Как же ребенок после такой вольной жизни
выдерживает школьную дисциплину и множество ученических
обязанностей?
Верно, противоречие вроде бы налицо. У нас познание ок-
ружающего мира направляется собственными интересами и
увлечениями ребенка, а в школе - систематическое усвое-
ние знаний: программа, урок, учитель, учебник. Надо,
должен, обязан. Все "хочется, не хочется" только во
внеурочное время, а его остается так мало...
Много страшных прогнозов нам пришлось выслушать еще до
того, как старший пошел в школу: "Они у вас будут не-
дисциплинированные, невнимательные, неусидчивые, из-за
этого будут плохо усваивать материал. Им будет очень
трудно в школе".
Возражать было нелегко: ведь все было еще впереди. А
теперь, когда старшие уже окончили школу, а остальные
тоже учатся, можно сказать, что эти прогнозы не оправ-
дались. Учиться всем ребятам оказалось совсем нетрудно:
мы уже писали о том, что на всю начальную школу они
тратили один-два года и оказывались в 5-м классе кто в
десять, кто в девять, а кто даже в восемь лет. Да и в
старших классах они справлялись со школьной программой
без особых усилий и каких бы то ни было перегрузок: на
домашние уроки, например, тратили не больше полуто-
ра-двух часов в день, да и то в основном на письменные
задания.
Как это все получалось? В младших классах еще могли
сказаться - и действительно сказывались - приобретенные
до школы знания и умения (беглое чтение, владение уст-
ным счетом, умение писать). А в старших классах? Здесь
выручало не что-то ранее усвоенное, а умение сосредото-
читься, внимательно слушать, понимать и осмысленно за-
поминать материал уже на уроке, во время объяснений
учителя. Школьные дисциплинарные требования тоже оказа-
лись для наших ребят не слишком обременительными. Прав-
да, особой усидчивостью они не отличались, особенно
старшие сыновья, однако и хлопот учителям их поведение
не доставляло. А аккуратность и добросовестность стар-
ших девочек всегда вызывали самую высокую похвалу учи-
телей. А еще что важно - все наши школьники не нужда-
лись в каком-либо контроле и постоянном подстегивании:
они справлялись со своими обязанностями в основном
вполне самостоятельно.
Значит, противоречие между нашей "вольницей" и школьной
жизнью оказалось нестрашным? Да. Но оно могло бы ока-
заться даже губительным, если бы не одна очень сущест-
венная сторона нашей жизни, которая помогла нам этого
избежать. Это трудности нашего быта. Парадокс? Нет.
Именно благодаря им малыши наши узнали серьезные трудо-
вые обязанности с самого раннего возраста.
И ТРУДОВЫЕ ОБЯЗАННОСТИ
"Хочется" и "надо"
Л.А.: Очень хорошо помню, как удивили нас два прямо
противоположных мнения о нас наших близких. Правда, они
наблюдали наших ребятишек несколько со стороны, так как
вместе с нами постоянно не жили. Дедушка изредка приез-
жал погостить и каждый раз в той или иной форме осуждал
нас: "Вы слишком распускаете своих ребят, все им позво-
лено, никаких обязанностей. Вырастут бездельниками и
через несколько лет вам на шею сядут". Бабушка жила в
другом доме, мимо которого малышам приходилось ходить
то за водой, то за углем и дровами. Она жалела внуков и
тоже была нами недовольна: "Да что же вы на них столько
дел взвалили, и отдохнуть некогда бедным".
Теперь-то я понимаю, что каждый из них видел в основном
одну сторону жизни ребят: дедушке, привыкшему к беспре-
кословному подчинению и строгому порядку, не понрави-
лась слишком вольная жизнь детей, которым было предос-
тавлено "слишком много прав". А доброй, мягкосердечной
бабушке, привыкшей всю жизнь обслуживать кого-то, каза-
лось несправедливым взваливать на детей "слишком много
обязанностей".
А на самом-то деле, наверное, ребячья вольная жизнь
уживалась с обязательными делами, которые надо было де-
лать без всяких "хочется, не хочется". И таких дел в
доме было много, потому что ни газа, ни водопровода, ни
центрального отопления у нас тогда не было. А мы оба
работали, и не было никого, кто мог бы нам постоянно
помогать в домашних делах. Никого, кроме детей. Я не
хочу сказать, что помощь малышей с самого начала была
совершенно необходима. Да и какая от годовалого помощь
- одна морока: его старания чаще всего лишь хлопот до-
бавляют. Но зато как раз в это время он хочет помочь,
пытается делать все, что делают папа или мама. Как хо-
рошо, что мы поняли это и его помощь приняли, не от-
вергли. Причем это не стало педагогическим приемом
"приобщения к труду". Было просто любопытно: а как он
справится, а что он сумеет, будет ли он доволен своей
работой? И оказалось: вместе работать интересно и весе-
ло.
Правда, это благополучное начало не исключило последую-
щие сложности на "трудовом фронте", может быть, потому,
что мы сами не во всем были согласны друг с другом.
Б.П.: Безусловно. Я с самого начала считал, что детям
можно и нужно поручать гораздо больше домашних дел, чем
это допускала мама, которая предпочитала многое сама,
не перекладывая на детей дела.
Для себя и для других?
Л.А.: Это верно. Но мне хотелось, чтобы не я переклады-
вала дела на детей, а чтобы дети сняли эти дела с нас
сами, по собственной инициативе. А это само собой не
получалось. Не сразу мы поняли, что надо говорить не
так: "Оля, бери полотенце и помоги мне" или: "Алеша,
наколи для меня лучинок на растопку", а так: "Ребята,
давайте-ка маме поможем посуду вымыть!" (говорит папа)
или: "Алеша, а что если на растопку щепочек папе заго-
товить - вот он обрадуется!" (говорит мама). Тогда по-
лучается забота не о себе, а о другом!
Мы ошибались, когда просто поручали дело, давали ка-
кое-то задание, заставляли выполнять до конца, но не
всегда обращали внимание ребят на то, что работу надо
сделать еще и потому, что кому-то нужна помощь, внима-
ние, забота. Работа в таком случае выполнялась не как
взятая на себя часть общего дела, а как навязанная изв-
не скучная повинность, от которой хочется увильнуть. И
вот уже мы слышим: "А почему я, а не Антон?", "Алеше
меньше копать досталось, а он мне не хочет помочь..."
При шлось поломать голову: как же вернуть детям это же-
лание помочь, которое у годовалых проявляется как бы
само собой?
Б.П.: Выход мы искали в том, что вместе с ребятами ста-
ли делать что-то нужное не только для собственной семьи
и дома, а для других, знакомых и незнакомых людей.
Всей семейной "бригадой", со школьниками и дошкольника-
ми, мы убирали дрова и уголь у бабушки, расчищали бего-
вую дорожку на улице - для всех соседских ребятишек,
участвовали в ремонте школьного помещения, ездили стро-
ить дом для наших друзей, возили книги в библиотеку -
всего не упомнишь. Вот в такой общей работе для других,
дружной, веселой, бескорыстной, и рождается не только
настоящая, действенная забота о людях, но и взаимопо-
мощь, желание выручить друг друга.
Об одном жалею: редки они у нас все-таки были, эти тру-
довые десанты, надо было бы проводить их почаще. А то
слишком много у современных детей, в том числе и у на-
ших, всяких занятий только для себя: играть, читать,
заниматься спортом, решать задачи, делать опыты и т.п.
- все для себя! А что они делают для других?
Микроскопические дозы?
И сколько? Сколько затратили сил, времени, старания,
какой получили результат - и по количеству и по качест-
ву, - все это чрезвычайно важно. Я настаиваю на том,
что должен быть оптимум трудовой нагрузки, чтобы ребе-
нок мог применить и физическую силу, и поработать голо-
вой, и испытать свое терпение и настойчивость в преодо-
лении трудностей, и почувствовать радость и гордость,
когда получит ощутимый результат. Это, конечно, зависит
от организации работы, от ее нужности, полезности, но,
честное слово, пять минут работы в день - это еще не
работа.
Когда мы перешли жить в другой дом, с отоплением, во-
допроводом, газом, нас опять выручала необходимость:
надо было утеплять дом, переделывать сарай, очищать и
строить спортплощадку, приводить в порядок сад. А кроме
того, было много разных сезонных работ, вроде весенней
уборки двора или посадки огорода. Обычно в подобных де-
лах участвуют все - от мала до велика. Есть работа и
ежедневная: уборка, стряпня, посуда и пр. - ее делаем
по очереди. Если все это учесть, то у детей в среднем
получается, конечно, не пять минут, но и не более полу-
часа в день. Думаю, этого мало, потому что остается ка-
ким-то незаметным этот труд, совсем не трудным. А разве
должно быть обязательно трудно? Я считаю, это необходи-
мо: трудовые усилия должны быть и по напряжению, и по
длительности не игрушечными, а значительными, что назы-
вается, до поту, до усталости, той трудовой усталости,
которая дает особое гордое удовлетворение: "Я смог, я
выдержал, я не хлюпик и не белоручка какой-нибудь". Это
гордость и достоинство рабочего человека. И его может и
должен испытать ребенок как можно раньше.
"Ниточка-Никиточка"
Это не теоретические рассуждения - мы все это наблюдали
у своих детей, когда организовали нашу "швейную фабри-
ку", которую ребята ласково назвали "Ниточка-Никиточ-
ка". Было тогда у нас трудное время. Для дополнительно-
го заработка мама брала надомную работу - шила фартуки,
а мы ей все помогали (старшему тогда было 11 лет). Ра-
ботали от одного до двух часов ежедневно, каждый по
своей "специальности": кто скалывал булавками детали,
кто нитки обрезал, кто складывал, кто был "няней" в
детском саду (играл с маленьким тогда Ванюшей).
Л.А.: Я, правда, довольно скоро поняла, что наша "фаб-
рика" отнимает у меня слишком много времени: чтобы вы-
работать требуемую от надомниц норму, мне приходилось
шить три-четыре часа в день. И это помимо семичасового
рабочего дня и обычной домашней работы. Через ме-
сяц-полтора я почувствовала: не выдержу, брошу. Но не
бросила. Почему?
Все дети любят играть во "взрослую" деятельность: "в
магазин", "в почту", "в завод", "в школу" и т.д. Но эта
работа "понарошку" настоящего удовлетворения не прино-
сит. "Все только играй и играй. А что поделаешь, коли
нет ничего другого?" "Сколько в ребячьих играх горького
сознания недостатка подлинной жизни, сколько мучитель-
ной по ней тоски!" И еще: "Если детская комната вопреки
нашим запретам так часто бывает мастерской и складом
хлама, а значит, складом материалов для предполагаемых
работ, не в этом ли направлении обратить нам поиски?
Быть может, для комнаты маленького ребенка нужен не ли-
нолеум, а воз полезного для здоровья желтого песку, из-
рядная вязанка палок и тачка камней? Быть может, доска,
картон, фунт гвоздей, пила, молоток и токарный станок
были бы более желанным подарком, чем игра, а учитель
труда полезнее, чем преподаватель гимнастики или игры
на пианино? Но тогда пришлось бы изгнать из детской
больничную тишину, больничную чистоту и боязнь порезан-
ных пальцев". Это любимый наш Корчак, его удивительная
книга "Как любить детей". Как радовались мы, читая эти
строки, находя в них поддержку собственным наблюдениям,
чувствам и мыслям. Нет, как ни трудно мне было, а зак-
рыть нашу "фабрику" я не могла, не могла лишить детей
радости участия в подлинной жизни.
Б.П.: Два года работала наша "Ниточка-Никиточка". Напо-
ловину это была, конечно, игра "в фабрику", но работали
всерьез, с рабочим местом, четким ритмом, с ответствен-
ностью за качество. Это было чудесное время, которое мы
все вспоминаем с удовольствием. А почему? Слаженная,
дружная работа - и видимый результат: стопка готовых -
нами сделанных! - фартучков (за месяц 400-500 сложенных
по строгому стандарту и связанных аккуратными пачками
по 20 штук).
Час-полтора довольно кропотливой однообразной работы,
казалось бы, должны были утомить ребят, но нет: они
проникались каким-то особым рабочим достоинством из-за
своей необходимости, нужности на "фабрике". Как-то у
Анюты болел палец - занозила она его. Мы хотели освобо-
дить ее от работы, а она: "А кто же будет кармашек при-
калывать?" - и работала со всеми до конца "смены".
Просто удивительно, как наши непоседы преображались за
работой: становились сосредоточенными, внимательными,
серьезными, даже какими-то чуть-чуть важными. Участие в
общем труде, осознание зависимости всех от каждого по-
могли им ощутить, что жизнь состоит не только из прият-
ного "хочу", но и из сурового и ответственного "надо".
А как по-разному проявлялись их характеры: один не да-
вал покоя своими рационализаторскими предложениями,
другой норовил вначале выдать большое количество за
счет качества, третий проявил необычайную аккуратность,
даже изящество, в своей "операции", а четвертый оказал-
ся универсалом - освоил все "профессии" и всегда был
готов помочь в случае "прорыва".
Особенно поражала нас, взрослых, та быстрота, с которой
ребятишки осваивали рабочие операции и целые "профес-
сии". Не проходило и недели, как Анюта, только что пе-
решедшая на "подвертывание подола фартука", уже не отс-
тавала от взрослого, а еще через неделю она уже успева-
ла подвернуть два фартука, пока взрослый делал один.
Десятилетнему Антону уже через две недели после начала
работы "фабрики" в "трудовую книжку" (были у нас такие
у каждого работника) была записана новая профессия -
"швея-мотористка". Он не только хорошо подшивал карма-
ны, бретели и пояса на своей электрической машине "Ту-
ла", но мог ее настроить, заправить шпульку, отрегули-
ровать шаг строчки, натяжение нити.
Все вопросы на "фабрике" мы решали на общем собрании, и
нам, взрослым, нередко приходалось поражаться толковым
и справедливым суждениям ребятишек о распределении обя-
занностей, и о "технологии производства", и о рабочей
дисциплине, и о справедливости в "начислении зарплаты".
На свои трудовые
Да, у нас была зарплата - каждый получал ее в конце ме-
сяца и торжественно расписывался в ведомости, где ука-
зывалась "квалификация" работника, количество рабочих
часов и сумма: от 23 копеек у четырехлетней Юли до 3-4
рублей у "швей-мотористок" - мамы и десятилетнего Анто-
на.
С самого начала нас поразило отношение детей к этим за-
работанным ими деньгам. Это были совсем не те даровые
деньги, которые иногда давали им мы или бабушки (купи,
мол, что хочется) и которые никогда не залеживались в
кармане - так их не терпелось скорее истратить на моро-
женое, на шоколадку или на какую-нибудь свистульку, ко-
торую через полчаса после покупки можно было обнаружить
где-нибудь уже забытой или даже сломанной без особого
сожаления.
А эти - трудовые! - даже в голову не приходило истра-
тить так легкомысленно и глупо. Они много раз пересчи-
тывались, аккуратно складывались и тратились только на
нужные вещи, которыми можно пользоваться долго: авто-
ручку, перочинный нож, компас, записную книжку и т.п.
Особое удовольствие детям доставляло то, что можно на
свои деньги (никого не надо просить!) купить подарок
или угостить всех чем-нибудь вкусным в праздничный
день.
А однажды случилось вот что. Не хватало у нас до получ-
ки денег. "Как и быть, прямо не знаю", - огорченно
призналась мама, когда все мы вечером сидели за своим
большим "производственным" столом. И вдруг протянулась
к ней маленькая рука с крепко зажатым кулачком: "На,
мама, возьми мои деньги". На раскрасневшейся Юлиной ла-
дошке лежали 23 копейки! - вся ее зарплата. И следом
тотчас же: "И мои! И мои возьми!.." Мама едва удержа-
лась от слез. На следующий день мы ели Юлин хлеб и пили
Анино молоко и говорили им "спасибо"! А они сияли от
гордости и счастья.
Наверное, каждый из нас вспоминает с особой гордостью
тот момент, когда вручил матери первую в своей жизни
зарплату. Но это бывает обычно лишь в 16-18 лет. А мы
доставили нашим детям эту высокую человеческую радость
намного раньше.
И ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ОТНОШЕНИЯ
Л.А.: Об этом рассказывать чрезвычайно трудно - уж
очень все это сложно, противоречиво, запутанно. Но не
рассказывать не могу, потому что знаю теперь: главное в
жизни с детьми - налаживание человеческих отношений.
Для чего человек живет?
Самое удивительное сейчас для меня заключается в том,
что мы, как и многие родители, сначала не очень-то за-
думывались над этой важнейшей стороной воспитания. Оше-
ломленные неожиданно открывшимися огромными возможнос-
тями раннего детского возраста, мы увлеклись проблемой:
какого уровня может достичь ребенок в своем физическом
и интеллектуальном развитии? А вот для чего он употре-
бит все свои раэвитые способности, каков он будет среди
людей, об этом мы в первые два-три года жизни с детьми
не очень-то задумывались. Считали: самое главное - ум и
здоровье, а остальное само собой приложится.
Б.П.: Я и сейчас склонен думать, что от уровня развития
творческих сторон интеллекта во многом зависит и нравс-
твенная основа человека.
Л.А.: А мне думается, что она зависит больше от направ-
ленности этих способностей, от точки приложения их в
жизни. Чем больше человек хочет отдать людям, тем он
нравственнее, независимо от того, сколько он отдает.
Б.П.: Что значит отдать? Это ведь тоже с умом делать
надо: кому отдать? Зачем отдать? Развитый творческий ум
- вот гарантия правильной ориентировки во всех сферах
человеческой деятельности, в том числе и в нравственных
ценностях.
Л.А.: Да, но можно превосходно понимать, что такое хо-
рошо и что такое плохо, а тем не менее руководствовать-
ся в жизни совсем не этим пониманием. Разве мы не
встречали в жизни очень умных людай, судящих обо всем
весьма глубоко и тонко, а в практической жизни, в ре-
альном общении с людьми "неумелых", беспомощных или да-
же деспотичных и бездушных? Совершенно убеждена, что,
например, школьная жизнь ребенка зависит не только от
его здоровья и умственного развития, но и от того, ка-
ков он будет в ребячьем коллективе: отзывчив или эгоис-
тичен, общителен или замкнут, сможет остаться самим со-
бой в разных, подчас очень сложных ситуациях и в то же
время не станет ли обособляться, страдая от одиночест-
ва. Это все зависит от того, каков у него был опыт об-
щения с самыми разными людьми до школы: было ли ему о
ком заботиться, с кем поспорить, перед кем отстоять се-
бя, научился ли он жалеть, сочувствовать, понимать дру-
гих и почувствовал ли он ни с чем не сравнимую радость
сделать что-то для людей, радость отдачи, радость ощу-
щения нужности людям?
Как трудно мы шли к пониманию всех этих, в общем-то,
азбучных истин. И больше всего на этом пути нам помогло
то, что у нас была большая семья, где детишки естест-
венно вступали в разнообразнейшие связи со взрослыми и
между собой (помощь, забота, подражание, отстаивание,
обида, жалость и т.д. и т.п.), а нам тоже, естественно,
приходилось регулировать эти отношения, налаживать их,
а при этом меняться самим и менять многие свои педаго-
гические и житейские предрассудки. Больше всего нелепых
ошибок делали мы, конечно, в самом начале, когда родил-
ся Первый, Удивительный, Неповторимый и Единственный.
Хорошо, что он недолго оставался таковым - уже появле-
ние второго ребенка многое поставило на свои места, а к
тому времени, когда родилась дочка - третий малыш в
семье, - мы уже основательно поутратили свою родитель-
скую самонадеянность и начали учиться... у своих детей.
И дети нас учат
Вот как это было. Когда нашему первенцу было года пол-
тора, мы, например, обучали его самостоятельности таким
образом: если малыш попадал в трудное положение (шлеп-
нулся, или застрял где-нибудь, или что-то не мог дос-
тать), мы "не обращали на это внимания", не помогали
ему, несмотря на все его слезы и вопли, - пусть сам
учится выбираться из трудностей. Мы останавливали ба-
бушку, жалеющую внука и стремящуюся ему помочь, серди-
лись, если кто-нибудь советовал что-то предпринять,
чтобы прекратить крик. И, в общем-то, добивались успе-
ха: малыш сам действительно выбирался из затруднения. И
все было бы хорошо, если бы не такая "деталь", на кото-
рую мы как-то сначала не обращали внимания: во время
очередного "урока" страдали больше всех окружающие. Са-
ми того не подозревая, мы учили малыша... не считаться
с остальными. И не только этому. Когда стал подрастать
второй сын, мы и с ним поступали так же. И вот однажды
я увидела такую картину: младший плачет от ушиба и ис-
пуга, а его трехлетний старший брат даже не взглянет в
его сторону - точь-в-точь как мы, взрослые. Но мы-то не
смотрели с умыслом (пусть сам справится с бедой), а тут
было просто равнодушие, безразличие к слезам братишки.
Это неприятно поразило меня. Тогда-то я и взглянула на
себя, на нашу "воспитательную меру" со стороны и поня-
ла, почему она подчас раздражает окружающих.
Подобные детские "уроки" исподволь навели нас на самые
серьезные размышления о разных сторонах отношений между
детьми и взрослыми: о контроле и доверии, о поощрении и
наказании, о послушании и капризах и т. д. Один из этих
уроков мне запомнился на всю жизнь. Я расскажу о нем
подробно, потому что именно он заставил меня по-новому
взглянуть на очень сложную проблему - проблему наказа-
ний.
Это было лет пятнадцать назад. Однажды мы ужинали нес-
колько позже, чем обычно. Младший сынишка - ему было
тогда чуть меньше года - сидел у меня на коленях и нем-
ного куксился: уже хотел спать (это я сейчас поняла бы,
а тогда не понимала). Взяв со стола ложку, он потянул
было ее в рот, но уронил на пол и заплакал. Я спустила
его с коленей на пол и сказала:
- Подними ложку!
Он заплакал еще громче. Логика моих последующих дейс-
твий была такова: "Ах так: ты роняешь, не поднимаешь,
да еще и ревешь - тебя следует за это наказать, чтоб
запомнил и не повторил в следующий раз". Вслух же я го-
ворю:
- Не плачь, подними ложку, тогда я тебя возьму на руки.
Малыш шлепается на пол, отпихивает ложку в сторону и
заливается плачем пуще прежнего.
- А... ты еще и не слушаешься! "Ну, разумеется, этого
оставить нельзя, - думаю я, - надо обязательно настоять
на своем, а то в следующий раз он..." - такова привыч-
ная и убедительная формула взрослых. И я настаиваю, да
еще грозным тоном:
- Немедленно подними ложку, иначе!..
Малыш валится на пол и ревет взахлеб, причем рев этот
не капризный, а иной, скорее жалобный какой-то... Я те-
ряюсь, мне его жалко, хочется его поднять, успокоить
(сейчас-то я бы так и сделала) - ведь он просто хотел
спать. К тому же за столом все перестали есть - какая
уж тут еда. Но тогда... я твердо стою на своем, памя-
туя: нельзя потакать капризам - раз, и нельзя допус-
кать, чтобы твое требование не выполнялось - два. А рев
не прекращается.
В смятении я почти кричу:
- Ну, тогда не нужен ты мне такой! - и выбегаю из кух-
ни.
Останавливаюсь посреди комнаты и сама вот-вот распла-
чусь - от бессилия, от жалости, от того, что происходит
что-то не то, а я не знаю, как надо... Из кухни доно-
сится яростный рев - теперь уже не жалобный, а отчаян-
ный, протестующий. Когда это кончится?! Проходит пяти-
минутная вечность... Наконец слышу: рев в кухне стиха-
ет, раздается тяжелое шарканье. Из-за двери - на четве-
реньках (это он-то, к тому времени уже умеющий хорошо
ходить?) - появляется мой несчастный сын, зареванный,
всхлипывающий...
Я еще держусь, не бросаюсь ему навстречу, и он, изнемо-
гая, ползет ко мне и, обхватив мои колени, начинает
горько так, жалобно всхлипывать. Тут - наконец-то! -
пожтели в тартарары все мои "твердые установки", я
опускаюсь к нему на пол, и мы плачем оба, крепко обняв
друг друга.
Это слезы облегчения и радости: мы опять рядом, вместе.
А минуты через две-три он уже спит, еще всхлипывая из-
редка во сне и долго не отпуская мою руку. Да я и сама
не могла никак с ним расстаться. Я смотрела на его осу-
нувшееся личико с размазанными по щекам слезами и впер-
вые в жизни вдруг почувствовала огромную вину перед
крохотным человеком. Ведь я была так несправедлива к
нему! Он искал у меня понимания и помощи, а получил -
за простую оплошность - самое жестокое наказание: от
него отказалась мама. Он протестовал как мог, а я...
даже не пыталась его понять, шла в своих действиях из
каких-то затверженных правил, а не от ребенка и его
состояния.
Пожалуй, с этого самого "урока" и началась моя мате-
ринская учеба, не прекращающаяся по сей день: я учусь
понимать своих детей!
Сложная это оказалась наука. Нет возможности здесь
рассказать о многих ошибках и промахах, которые допус-
кали мы, взрослые, в общении с детьми. Нелегко было от-
казаться от убеждения, что мы правы уже потому, что мы
взрослые, а они должны нам беспрекословно подчиняться
только потому, что они дети. Еще труднее было в неуда-
чах научиться не сваливать вину на ребят и на внешние
обстоятельства, а посмотреть сначала на себя: что ты
делаешь не так? И представьте себе, почти всегда причи-
ну обнаруживаешь в собственной неумелости, нетактичнос-
ти, непродуманности, недальновидности. Вот еще пример.
Кто кого наказал?
То, что я расскажу, произошло не когда-то давно, а все-
го года три назад. Ах, в какую великолепную педагоги-
ческую калошу села я тогда при всем немалом опыте и
"теоретической подкованности"! Правда, я сумела-таки из
нее выбраться (опыт даром не пропал), но ведь попала
же!
Дело было так. Моя пятилетняя дочь, в общем-то ласковая
и покладистая девчушка, после одного моего вроде бы не-
винного замечания вдруг подскочила ко мне со сжатыми
кулачками, топнула ногой и, сверкая глазенками, отчаян-
но выпалила мне в лицо:
- Ты дура! Дура! Дура! - и громко, безудержно разрыда-
лась.
Я остолбенела. Я не слышала от детей ничего подобного с
тех пор, как меня впервые назвали мамой. Я даже не наш-
лась, что сделать и сказать, покраснела до слез и выс-
кочила на крылечко. В комнате начался переполох: стар-
шие сестры, слышавшие наш разговор, накинулись на ма-
лышку с упреками:
- Как ты могла! Маму обидела! Ты плохая.
- Да, я плохая, - слышу я тонюсенький всхлипывающий го-
лосок, - а зачем мама сама меня обидела? А-а-а...
В первый момент я была словно оглушена и не могла ниче-
го сообразить. Потом, как мне ни было горько, я все-та-
ки попыталась раскрутить события в обратной последова-
тельности: что могло привести дочку к такой нелепой ди-
кой выходке? После чего она обозлилась?
Я всего-навсего сказала, правда весьма раздраженным то-
ном:
- Ну, тогда ты не пойдешь со мной на работу! - А почему
я так сказала? Вспомнила: она расшалилась с братишкой и
на мою просьбу: - Кончайте, ребятки, пора спать, - от-
ветила весело:
- А мне не хо-о-чется!
А перед этим?.. И тут я поняла: что же я наделала!
Всего за пять-десять минут до скандала состоялся очень
серьезный разговор между мною и всеми младшими, во вре-
мя которого мы договорились, что завтра все они пойдут
в библиотеку и помогут мне перенести старые журналы, а
потом каждый выберет себе любую книжку, чтобы взять до-
мой почитать. Возбужденные предстоящим удовольствием
(пойти со мной в библиотеку для них всегда очень прият-
но), гордые доверием (они же пойдут помогать!), малыши,
вместо того чтобы побыстрее улечься спать, разыгрались,
расшалились... А было уже так поздно, а у меня на вечер
оставалось еще столько дел... "Ах, когда же вы только
угомонитесь?" - думаю я и все больше и больше "заво-
жусь". Раздражение - плохой советчик, и я, забыв о
только что состоявшемся договоре, уже не понимаю, поче-
му ребятишки так возбуждены, и... вот, пожалуйста:
- Ты не пойдешь завтра со мной на работу!
Да это же настоящее самодурство: хочу - казню, хочу -
милую. И все это ни с того ни с сего, когда человек, не
только не чувствует никакой вины, но даже, наоборот,
ощущает себя наиболее счастливым и гордым. Какая поще-
чина самолюбию и достоинству! И обиднее всего, что от
мамы...
Милая моя девочка, а ведь твой внезапный бунт - не не-
лепая, дикая выходка, а настоящий протест против несп-
раведливости... Какая же я действительно дура. Стоп! Но
маме сказать "дура" - это же невозможно, это просто не-
мыслимо.
Что же делать? Теперь, разобравшись во всем, я уже могу
искать выход. Отступают растерянность и обида, я даже
улыбаюсь сквозь слезы:
- Как же это я впросак-то попала, ай-яй-яй!
Ну а там, где улыбка, там и скорый конец всем конфлик-
там, это я уже давно знаю. Но до вздоха облегчения еще
далеко: дочурка плачет неутешно, я тоже всхлипываю на
своем крылечке. Но обе уже чувствуем себя не столько
обиженными, сколько виноватыми. Обеим уже хочется при-
мирения, но... как же начать? Я не выдерживаю первая,
зову ее тихонько по имени, она приходит ко мне, и мы,
перемежая слова всхлипами и вытиранием носов, друг дру-
гу признаемся в том, что обе поступили очень, очень
плохо и что постараемся больше так не делать...
- Мам, - вдруг говорит моя маленькая и заглядывает мне
в глаза, - мам, давай мы это никогда, никогда не будем
вспоминать.
Меня поразила эта мудрая интуиция ребенка. В самом де-
ле: кто старое помянет, тому глаз вон. Как же нам было
хорошо после промчавшейся бури посидеть вдвоем на кры-
лечке и видеть и слышать, как вечер превращается в ночь
и все стихает, стихает кругом, словно успокаивается пе-
ред сном.
Кто-нибудь из внимательных читателей может здесь ули-
чить меня в недобросовестности:
- Ведь вы же договорились не вспоминать эту неприятную
историю, а сами нарушили договор. Некрасиво получает-
ся...
Еще бы! Я почувствовала бы себя настоящим предателем,
если бы не получила согласия дочки на этот откровенный
рассказ. Она, узнав о моем намерении, сначала бурно
запротестовала:
- Нет, мамочка, не надо! Не надо!
Я заколебалась, но потом все же попыталась ее убедить:
- Ты знаешь, мне ведь самой стыдно рассказывать об
этом, но мне так хочется, чтобы многие взрослые поняли,
как это плохо - обижать малышей и как это хорошо - по-
нять друг друга и никогда-никогда не повторять своих
ужасных ошибок. Я тебя не буду называть по имени в этом
рассказе. И обязательно прочту, что у меня получится.
Если тебе покажется что-нибудь не так, ты меня попра-
вишь, ладно?
Дочурка, притихшая и серьезная, молча сидела у меня на
коленях - думала. Я совсем было уже решила отказаться
от своей затеи и вспомнить для примера что-нибудь дру-
гое (но другое-то помнилось не так ярко, вот беда!),
как вдруг она обняла меня за шею и шепнула мне в ухо:
- Ну ладно, мамочка, надо так надо...
Теперь хочу вернуться к моему рассказу и спросить: ска-
жите, уважаемый читатель, кто кого наказал в этой
грустной истории? Трудно ответить, правда?
После подобных взаимных уроков мне все чаще и чаще по-
неволе думалось: а почему, собственно, мы, взрослые,
так уверены в своем праве карать и миловать, поощрять и
наказывать?
Опасно этим правом пользоваться неумелому, неопытному,
а еще опаснее - жестокому, холодному. Как легко здесь и
пересолить, и недосолить, и вообще сделать совсем не
то.
А вот попытка разобраться в себе и ребенке, в мотивах и
причинах его поступков и в собственном поведении никог-
да к плохому не приведет. Тут даже ошибка на пользу
пойдет - многому научит, потому что будет пережита и
осознана. Вот так и накапливается опыт, который позво-
ляет поступать не "как принято", а как единственно мож-
но и нужно в данный момент.
Вот, допустим, правильно ли, что я первая пошла на при-
мирение с дочкой, не заставила ее сначала извиниться
передо мной? Может быть, мне следовало бы подождать?
Мой опыт подсказал мне иное: если виноваты оба (а чаще
всего так и бывает), именно взрослому надо первому идти
навстречу. Добиваться от ребенка, чтобы тот извинился,
в то время, когда он чувствует вину и за взрослым, жес-
токо. Для наго такой шаг к примирению всегда связан с
унижением, а для взрослого - с великодушием. Огромвая
разница! Ведь на стороне взрослого сила и власть, поль-
зоваться ими для унижения слабого низость. Это вызывает
не раскаяние, а озлобленность и затаенную обиду.
Как же все это сложно! И можно ли сложность и тонкость
взаимных отношений уложить в примитивную однобокую схе-
му наказаний и поощрений, то есть каких-то специальных
мер, направленных в одну сторону: от взрослого к детям?
Да еще от взрослых, которые сами, как известно, далеки
от совершенства. Разве не так? Нужно взаимовлияние всех
в семье, взаимопонимание, взаимодействие. Тогда меняют-
ся к лучшему и дети и взрослые.
Б.П.: Я долгое время о нравственных проблемах как-то не
очень задумывался - других забот хватало. К тому же у
мамы это получалось лучше, чем у меня.
Л.А.: К сожалению, мужчины нередко предпочитают во все
эти тонкости не вникать, да и вообще возиться с детьми
не любят. И очень многое теряют, не только лишая себя
удивительных радостей, которые дает общение с детворой,
но и прямо-таки подготавливая все трудности подростко-
вого возраста, когда наладить контакты с выросшими
детьми становится почти невозможно.
Б.П.: Это верно. Мне всегда было хорошо с малышами,
этими любопытными, ласковыми, непоседливыми мурзилками,
играть с которыми, делать что-то, просто ощущать их ря-
дом для меня огромное удовольствие и отрада. А вот ста-
ли они подрастать, я и сам почувствовал, что эти самые
психологические тонкости не мешало бы знать и мне. Но
теперь постигать их трудно. Как нелегко, например,
признать себя виноватым, неправым. Прямо все существо
протестует: он - какой-то мальчишка! - со мной не сог-
лашается, да еще и смеется. Ни на что не похоже! А по-
том остынешь, подумаешь: ведь сам его учил не подчи-
няться слепо, самостоятельно находить решения, иметь
собственное мнение - чем же ты недоволен?
Ну и сильно же у нас, взрослых, это чувство превосходс-
тва по отношению к детям, непоколебимой уверенности в
своей правоте. Любое возражение кажется наивным и бесс-
мысленным: что он понимает, что знает, чтобы возра-
жать?!
А вот когда допустишь, что он может знать то, о чем ты
и не слыхал, что у него ум непосредственней, живей,
прислушиваешься к его мнению и удивляешься: "А ведь мо-
лодец! Получше меня сообразил!" Честное слово, очень
приятно, оказывается, поучиться чему-то у своего сына,
даже маленького. Это поднимает обоих в глазах друг дру-
га и... даже в собственных глазах.
Л.А.: Мне не хотелось бы, чтобы нас поняли так, что все
в семье должны быть "на равных правах", отец - "свой
парень", мать - "закадычная подружка", все "учат друг
друга". Нет, такая "демократия", по-моему, противоес-
тественна и вредна. Ребенок, вступая в наш сложный,
противоречивый мир, должен приобрести четкий нравствен-
ный ориентир: это можно, а это нельзя, это важно, а то
неважно, это хорошо, а это плохо - из всего этого и
складывается та система нравственных ценностей, которой
человек будет руководствоваться во всех жизненных ситу-
ациях - от будничных до исключительных, критических. И
этот ориентир, этот нравственный компас даем ребенку
мы, взрослые, живущие с ним рядом. Конечно, многое до-
бавится в характер человека в течение его дальнейшей
жизни, общении с разными людьми, в его собственной дея-
тельности, и все-таки эти новые влияния будут наклады-
ваться на то, что уже есть в нем, на тот фундамент, ко-
торый заложен в нем с детства. Заложен нами, взрослыми.
И ни на кого эту ответственность свалить нельзя. Вот и
получается, что при всем взаимоуважении и взаимовлиянии
в семье ребенок остается ведомым, а родитель - ведущим,
а не наоборот.