Глава четвертая
"Сабля, ташка, конь гусарской,
с вами век мне золотой..."

Кавалеристы XIX века были людьми романтическими. Когда в газете "Русский инвалид" в 1858 году развернулась дискуссия о будущем конницы, в ней приняли участие и убеленные сединами ветераны 1812 года, все еще служившие в гусарах. Один из них, генерал Броневский, сравнивал кавалериста с птицей, крыльями которой служит строевая лошадь. Если лошадь повинуется всаднику, если она здорова, сыта и полна сил, то конник вихрем летит на врага, сея панику в его рядах. Если лошадь плоха, то не будет ни знаменитой кавалерийской атаки, ни рукопашной схватки, где "саблям - звенеть, пикам - ломаться"...

Лошадей в России тогда было очень много. Точных цифр не имеется, но приблизительно конское поголовье в начале XIX века определяется в 30-35 миллионов голов. Боевые действия в 1812 году сократили его, особенно в Московской, Смоленской и Минской губерниях. У правительства возникли серьезные проблемы с формированием кавалерийских резервов. Дело дошло до того, что Александр I разрешил в 1813 году жителям Подольской и Волынской губерний вместо рекрут сдавать верховых лошадей: взамен одного рекрута - или три кирасирских, или четыре драгунских, или пять уланских и гусарских лошадей. Это дало войску 13 тысяч верховых коней. Стоимость рекрутской квитанции тогда достигала 350 рублей, и получается, что правительство платило за кирасирскую лошадь около 120 рублей, за драгунскую - около 87,5 рубля, за легко-кавалерийскую - 70 рублей.

Русское коневодство довольно быстро оправилось от потерь. Его база, заложенная еще при Петре Великом в виде государственных конных заводов в Казанской, Азовской и Киевской губерниях, вообще не пострадала. К тому же во второй половине XVIII века были основаны новые государственные конные заводы, специально предназначенные для выращивания строевых лошадей. Например, в лейб-гвардии Конный полк высокорослых лошадей темных мастей поставлял завод, расположенный в селе Починки Нижегородской губернии. Около города Гадяча Полтавской губернии находился конезавод, где разводили лошадей, годных для службы в тяжелой и средней кавалерии. Кроме того, лошадей для армии выращивали на Хорошевском конезаводе (100 рослых кобыл и 8 жеребцов), Гавриловском (120 кобыл и 9 жеребцов), Даниловском (217 кобыл "немецких пород, рослых, шерстью вороных", и 19 жеребцов), Сидоровском в Костромской губернии (130 кобыл, 14 жеребцов), Всегодническом во Владимирской губернии (115 кобыл и 9 жеребцов), Скопинском в Рязанской губернии (100 кобыл темных мастей и 10 жеребцов), Богородицком в Тульской губернии (90 кобыл и 8 жеребцов). Всего к концу XVIII века на государственных конных заводах находилось 1364 племенные кобылы.

Кроме государственных, в России в начале XIX столетия было более 250 частных конных заводов. Выращивание лошадей для нужд армии являлось весьма прибыльным делом. Правильно организованный конный завод вполне мог составить основу крупного дворянского состояния. При хорошем знании принципов разведения животных (скрещивание, отбор, подбор, выращивание молодняка, направленный тренинг и испытание рабочих качеств лошадей) на частных конных заводах даже выводили новые породы. На рубеже двух столетий, XVIII и XIX, это получилось у двух русских коннозаводчиков: графа А. Г. Орлова и графа Ф. В. Ростопчина. Орлов успешно вывел верховую породу лошадей, несравненную по манежным качествам, которые тогда требовались от лошади, а также рысистую, дожившую до наших дней. Ростопчину удалось вывести замечательную верховую лошадь, которая по своим скаковым способностям не уступала лучшим чистокровным лошадям Англии.

Известным в свое время коннозаводчиком был и Алексей Петрович Мелиссино, в 1801 году произведенный в генерал-майоры и назначенный шефом сначала Мариупольского, а затем Лубенского гусарских полков. Сын генерала екатерининской эпохи, Алексей Петрович основал первый частный конный завод в Новороссийском крае и потратил немало средств, выписывая для улучшения местной породы лошадей из Англии, Турции и Аравии. Конный завод Мелиссино славился по всей России и выращивал лошадей под офицерское седло. Это были кони в основном светлой масти, невысокие, очень подвижные и красивого экстерьера.

Алексей Петрович, как и положено гусару, был прекрасным наездником. Когда скульптор Фальконе по заказу Екатерины II работал над созданием памятника Петру Великому, то позировал ему двадцатилетний поручик Мелиссино. На одной из своих замечательных лошадей он заезжал на покатый помост, специально построенный для этой цели, и поднимал ее на дыбы.

Много небольших конных заводов имелось на Дону. Коневодство издавна было традиционным видом деятельности казаков. Но в отличие от государственных конезаводов, расположенных в Центральной России, где лошади, как правило, находились на конюшенно-пастбищном содержании и в первые недели жизни проходили "обтяжку" (приручение), а в возрасте полутора лет - "заездку" в манеже (седлание, взнуздывание, переход из аллюра в аллюр по команде всадника), на Дону все делалось иначе. Лошадей там держали только в табунах, и "обтяжку" проводили перед продажей, то есть в возрасте трех-четырех лет. Это сильно затрудняло "заездку" и дальнейшую работу по дрессировке. Кроме того, казаки выращивали лошадей только одной породы - донской.

Эта порода сформировалась в XVIII веке. Исходным материалом для нее послужили лошади степных кочевников, преимущественно ногайские, а также восточные породы - карабахская, персидская, туркменская. Типичная донская лошадь начала XIX столетия была невысока ростом (148-152 см в холке), имела сухую горбоносую голову, маленькие глаза, оленью шею, отлогую холку, недлинную спину, прямую или слегка выпуклую, несколько свислый круп, неширокую грудь, крепкие, сухие, высокие и прямые ноги. Преобладающей мастью в породе являлись рыжая и бурая, реже встречались гнедая, караковая, серая и вороная. Современники отмечали, что донскую лошадь нельзя назвать красивой, зато она вынослива, неприхотлива в корме и уходе, а также хорошо переносит суровые погодные условия среднерусского климата. К тому же стоили донские лошади недорого.

Вероятно, в силу вышеперечисленных качеств дончаки были признаны подходящими для службы в легкой коннице под солдатским седлом. Ежегодно на Дон приезжали ремонтеры - офицеры с командами солдат для покупки ремонта - новых строевых лошадей - и перегонки его к месту расположения своей воинской части. За гусарскую и уланскую строевую лошадь казна в 1802 году платила 40 рублей и еще 10 рублей отпускалось для доставки ее в полк. В 1813 году, как указывалось выше, правительству пришлось платить уже 70 рублей, а в 1819 году - 100 рублей, чтобы купить одну солдатскую легко-кавалерийскую лошадь.

При девятилетнем сроке службы верховой лошади в армии и восьмилетнем - в гвардии, российской кавалерии каждый год требовалось около шести тысяч коней. Полностью закрыть эти потребности донские конезаводы не могли. Поэтому еще одной крупной военно-ремонтной базой служили конезаводы в Херсонской и Таврической губерниях, где также было развито табунное коневодство и где ремонтеры покупали черноморских и черкасских (встречается и другое написание - "черкесских") лошадей. Обе эти породы были широко распространены на Южной Украине и на Кубани в XVIII веке, но до наших дней не сохранились; точных их описаний не имеется. Черкасские лошади появились в результате многовекового скрещивания местных степных лошадей и восточных, которых украинские казаки добывали в военных походах (в основном в Турции). Черноморская порода произошла от скрещивания черкасских лошадей, вывезенных казаками на Кубань во второй половине XVIII века, с горными (карабахскими, кабардинскими и др.). Специалисты предполагают, что черноморская лошадь достигала 151 см в холке, имела длинный и глубокий корпус, сухие конечности и крепкие копыта1.

Под офицерское седло шли более дорогие и породистые кони, нередко - привозные. "Испанские лошади, гордые красотою своей, и предпочитаются для войска и манежа всем прочим лошадям; датские - также к манежной езде способнейшие суть; арабские и барбарийские принадлежат к прекраснейшим на свете; персидские и туркменские аргамаки больше и статнее арабской лошади и более способны к искусственной езде, турецкие - породны, но плохи во рту, часто бывают злы; английские скачкой превосходят всех лошадей в Европе, хороши для езды на охоту; польские почти все заслуживают названия "аукционистов" по своей горячности и "астрономов", так как дерут голову вверх..."2 В царствование Екатерины Великой Военная коллегия рекомендовала офицерам приобретать лошадей сообразно их чинам. Штаб-офицер легкой кавалерии не мог ездить на лошади дешевле 70 рублей, обер-офицер - дешевле 60 рублей при цене на солдатскую лошадь 20 рублей. Но в эпоху Александра I никаких официальных установлений на этот счет уже не существовало. Офицеры, покупая лошадей для строя (не менее двух), руководствовались разными соображениями, и часто для них это был вопрос собственного престижа. Неизменным оставалось одно: офицерская лошадь всегда отличалась от солдатской по своему экстерьеру, породным данным и стоила в несколько раз дороже.

Так, например, корнет Уланского Его Высочества Цесаревича полка Ф. В. Булгарин в октябре 1806 года в Санкт-Петербурге купил у своего однополчанина корнета Прушинского лошадь за 300 рублей ассигнациями. "За такую лошадь я дал бы теперь (в 1845 году) охотно и две тысячи рублей!"3 - писал мемуарист, расхваливая своего коня. Н. А. Дурова, прибыв в феврале 1808 года под именем корнета Александрова на службу в Мариупольский гусарский полк, стоявший на Волыни, была вынуждена купить у офицера своего эскадрона штабс-ротмистра Мальченко лошадь за 100 рублей серебром (400 рублей ассигнациями), и эта лошадь ей не очень нравилась, так как оказалась не совсем подходящей под офицерское седло4. Прапорщик Свиты Его Императорского Величества по квартирмейстерской части Н. Д. Дурново в апреле 1812 года в Вильно тоже покупает верховую лошадь: "Утром отправился посмотреть лошадь, принадлежавшую графу Платеру. Она мне очень понравилась, но цена чрезмерна. Надеюсь, что он будет более рассудителен и согласится мне ее отдать за восемьсот рублей... Я был еще в постели, когда казначей графа Платера явился ко мне сообщить, что его хозяин уступает лошадь за восемьсот пятьдесят рублей. Я тут же ее купил... После обеда мы отправились на прогулку верхом за город. Я очень доволен своей лошадью, которую назвал Селиной..."5

В ноябре 1819 года в Высочайшем указе "О содержании от казны верховых лошадей для полковых офицеров" государь, "желая доставить новые способы полковым штаб- и обер-офицерам к лучшему и исправному содержанию им себя по службе", повелел выдать из казны по 750 рублей ассигнациями на каждую кирасирскую и драгунскую лошадь и 600 рублей - на каждую гусарскую и уланскую (всего купить 2075 голов), а также производить за казенный счет фуражное довольствие этих офицерских лошадей и держать их в мирное время при полковых штабах под присмотром полковых берейторов6. Однако в августе 1823 года этот указ был отменен и последовало распоряжение в каждом полку содержать казенно-офицерских лошадей лишь на четвертую часть штатного числа офицеров, каждую ценой в 750 рублей, и давать их офицерам на конные учения.

И солдатские, и офицерские лошади должны были, тем не менее, отвечать совершенно определенным требованиям. Военное министерство неоднократно издавало Высочайше утвержденные инструкции для офицеров-ремонтеров. Последняя, вышедшая в царствование Александра I (в 1819 году), гласила, что покупать для строя можно кобыл, жеребцов и меринов, в легкую кавалерию - ростом не меньше 2 аршин и 2 вершков (примерно 150 см в холке) и не больше 2 аршин и 3 вершков (примерно 155 см в холке), вороной, карей, гнедой, бурой, рыжей и серой мастей, избегая при этом больших проточин (продолговатых белых пятен) на морде и белизны до колена ногах, в возрасте от четырех до шести лет7.

Список лошадиных болезней и пороков, приложенный к этой инструкции, включает тринадцать пунктов. Ремонтеры должны были сразу браковать лошадей со слишком короткими и мясистыми шеями (из-за их неспособности к "сбору"), чрезмерно пашистых (с большими, провисшими животами), седлистых (с проваленной спиной), низкозадых и вислозадых, косолапых, хромых, с бельмами на глазах, с мокрецами и костяными наростами на ногах ("шпат", "курб", "колодка"), с порочными копытами, с коростой и шелудивой кожей, "с сомнительным течением из ноздрей"...

Естественно, что инструкция отражала представления начальства о том, что и как следует делать в данном случае. Но в реальной, повседневной жизни многое складывалось по-другому. Например, современники отмечают, что в это время в строю было сравнительно мало жеребцов, а преобладали мерины, кобыл же ставили во вторую шеренгу. Жеребцов покупали, если они подходили по своим данным под легко-кавалерийский стандарт, но затем в полках холостили, так как мерины лучше поддавались дрессировке.

Заботясь о красоте и единообразии кавалерийского строя, в эпоху Александра I постепенно перешли к подбору конского состава в полках по мастям. Сначала лошадей подбирали в одну масть по эскадронам. С октября 1815 года в лейб-гвардии Гусарском полку, например, лейб-эскадрон ездил на серых, эскадрон полковника Коровкина - на вороных, эскадрон полковника Альбрехта - на рыжих, эскадрон полковника Андреевского - на серых, эскадрон полковника князя Абамелека - на гнедых, эскадрон генерал-майора Левашева - тоже на гнедых, а трубачи все - на буланых и соловых8.

В 1823 году одношерстный состав был уже выведен Высочайшим повелением во всей армии и гвардии. В армии он указывал, между прочим, на номер полка в дивизии: первые полки сидели на рыжих конях, вторые полки - на вороных, третьи - на серых, четвертые - на гнедых, все трубачи - только на серых, а офицерам разрешалось покупать лошадей любой масти. Лейб-гвардии Гусарский полк получил лошадей гнедых, а серых, рыжих и вороных отдал другим гвардейским частям, получив взамен: из лейб-гвардии Уланского - 169 лошадей, из лейб-гвардии Драгунского -176 лошадей, из Кавалергардского - 134 лошади9.

Впрочем, такое расписание не являлось раз и навсегда установленным. В документах тех лет встречаются приказы о том, что один полк должен поменяться лошадьми с другим, и лейб-гусары уже в царствование Николая I стали ездить только на серых лошадях.

Довольно много внимания уделяли и подбору строевых лошадей по росту и телосложению. После Отечественной войны и Заграничного похода русской армии появилась мода на рослых, раскормленных лошадей. В легкой кавалерии стали внедрять манежи и манежную езду. Потому гусарские и уланские ремонтеры, прежде довольствовавшиеся степными лошадьми из табунов на Дону и в Причерноморье, начали посещать и конные заводы с конюшенно-пастбищным содержанием лошадей в Центральной России.

В ответ на это в ноябре 1819 года был издан Высочайший указ "О предоставлении одной гвардейской кавалерии и кирасирам права покупать заводских лошадей".

"Тяжелая и легкая кавалерия по роду их службы и предназначения, - говорилось в указе, - необходимо должны иметь и различие в лошадях. Первая, предназначенная для сильного удара и натиска, должна иметь лошадей больших; напротив того, превосходство легкой кавалерии зависит от быстроты и поворотливости, почему лошади ея должны быть быстры, сильны и легки. Но армейские полки легкой кавалерии обратились ныне к покупке больших заводских лошадей, отступя тем от цели своего предназначения, почему Его Императорское Величество повелевает дозволить приобретать заводских лошадей только всей гвардейской кавалерии и кирасирским полкам, а легким полкам строго запрещается покупать других лошадей, кроме степных заводов, ростом не выше двух аршин и двух с половиной вершков и не меньше двух аршин и одного вершка... Предоставив им (гусарским и уланским полкам. - А. Б.) единственно по флангам взводов и под унтер-офицерами иметь заводских лошадей, но не выше двух аршин и трех вершков, о чем и объявить по армии для сведения и надлежащего исполнения"10...

Обычно ремонтных лошадей в полки доставляли в мае. Каждому гусарскому полку десятиэскадронного состава при одном запасном эскадроне требовалось примерно 100-120 верховых лошадей в год для замены отслуживших свой срок, по той или иной причине отбракованных или заболевших. В брак шли лошади, получившие какие-либо травмы на учениях или в бою (отрубленное ухо, выколотый глаз, перебитые сухожилия на ногах). Распространенными конскими болезнями той эпохи были сап и мыт, при которых лошадей просто пристреливали.

Начальник ремонтной команды должен был сдать ремонт комиссии, состоявшей из полкового командира, ветеринара, берейтора и командира запасного эскадрона. За лошадьми наблюдали несколько дней, гоняли на корде, обсуждали их достоинства и недостатки. Если ремонт принимался полностью, то офицер-ремонтер получал благодарность в приказе. Но, как правило, несколько голов из ремонтного табуна браковали, потому что перегнать лошадей от конного завода до полка за много сотен верст без урона было трудно, не все они выдерживали этот путь.

Трудна была и должность начальника ремонтной команды. Обычно его выбирали сами полковые офицеры. Ремонтер должен был обладать немалым опытом наездника и специальными знаниями по коневодству, а кроме того, быть честным и ответственным человеком, так как он получал на руки крупную сумму наличными для расчета с продавцами лошадей. Тут бывали и непредвиденные случаи. Так, сорокалетний подполковник Павлоградского гусарского полка, кавалер двух орденов, заслуженных в боях с французами, Григорий Иванович Нечволодов в 1820 году был послан за ремонтными лошадьми на Дон. По дороге, в одном из южно-русских городов, он сел в трактире играть в карты с незнакомыми людьми и за день проиграл 17 тысяч рублей - всю ремонтную сумму, полученную им в полковой кассе перед отъездом. После этого приключения Нечволодов явился в полк с повинной. Он был разжалован в рядовые, лишен орденов и отправлен на Кавказ, в Нижегородский драгунский полк. Через два года за отличие в боях с горцами Нечволодов получил чин прапорщика. Впоследствии бывший гусар дослужился до майора, ему вернули старые ордена и несколько лет он командовал эскадроном11...

Павловский Устав весьма подробно описывает, как нужно работать с ремонтом: "Ремонтных молодых лошадей, которые большею часть степные быть должны, отучать от их дикости не скоропостижно, но исподволь... Седлать их сперва при бытности эскадронных офицеров два раза в сутки, объезжать тихо и как скоро станут потеть, тотчас слезать с нея и проваживать, пока простынет, потом ввесть в конюшню, ласкать, отпустить подпруги, порядочно кормить и поить. С молодыми лошадьми, а особливо в первый год поступать весьма осторожно: ибо не выждав времени и не приспособя, их легко испортить можно, и лучше первый год в строй их не употреблять..."12

Из описания можно заключить, что на выездку молодых ремонтных лошадей в полках отводилось не менее двенадцати месяцев, что работали с ними очень бережно и обращались ласково. Однако эту идиллию, нарисованную авторами Устава, разрушают воспоминания гусарского офицера.

"Вот приемы выездки, - пишет граф Д. Остен-Сакен, служивший в начале XIX века в Елисаветградском гусарском полку. - На дикую лошадь накладывали с великим трудом, иногда валяя ее, мешок в виде саков с песком весом от 5-6 пудов, и гоняли на корде с тяжелым капцуном, не только до усталости, но до изнеможения, с целью скорее усмирить лошадь... Дня через два накладывали на лошадь седло и опять мешок с песком, и та же проделка. После этого следовала окончательная выездка: лошадь выводили на выгон, и лихой всадник, одаренный огромною силою и вооруженный нагайкою, мгновенно вспрыгивал на лошадь и, подняв ей голову, не давая опомниться, ужасными ударами нагайки пускал лошадь вскачь во весь опор огромною, версты на три, вольтою. Скачка продолжалась до изнурения сил. Тогда всадник уменьшал вольту (круг, поворот. - А. Б.) по направлению к конюшне, не переставая действовать нагайкою; лошадь, потеряв последнюю бодрость и силы, переходила на рысцу и шаг, и всадник, дотащившись до конюшни, слезал с присталой лошади. Этим оканчивалась выездка, и лошадь поступала во фронт. Иногда проделка повторялась на другой день, с меньшим сопротивлением лошади. Выездка сопровождалась иногда разбитием лошади, но большей частью - надорванием и запалом. В полках было много разбитых, но более надорванных и запаленых лошадей. Кроме того, большая часть лошадей носила, а некоторые опрокидывались. Каждое ученье сопровождалось увечьями..."13

Исправить пороки дурноезжей лошади очень трудно, практически невозможно. При этом лошадь, соответствующая стандарту по своему росту, телосложению и масти, купленная ремонтером, пригнанная в полк и прошедшая первоначальную заездку, подобную той, что описал Остен-Сакен, становилась полковым, казенным имуществом и главным оружием кавалерии. Списывать, браковать строевую лошадь, которая носит, опрокидывается, кусается или не дает на себя садиться со стремени, не разрешалось.

Но управлять такими лошадьми, подчинять их своей воле могли только очень хорошо подготовленные, сильные и смелые наездники. Потому обучению рекрутов верховой езде в запасных эскадронах гусарских полков уделяли очень много внимания.

"Езде на лошадях учить сперва без стремян, не давая ему поводов мундштучных, но трензельные, и чаще рысью, чрез что рекрут скорее шлюс (умение держаться на лошади, сжимая ее бока бедрами. - А. Б.) и позитуру получить может..." - советует Устав в главе "Общие правила учения на конях". К этому можно прибавить несколько штрихов из воспоминаний кавалерийских офицеров.

Обычно рекрута сажали на старую, хорошо выезженную и добронравную лошадь. Ее брали на корду и гоняли по кругу около часа. Если рекрут начинал терять "позитуру", то рысь усиливали, и он падал на землю. Боль от удара служила наказанием за нерадение. Для того чтобы молодой солдат быстрее выработал в себе рефлексы, нужные всаднику, ему под локти и колени подкладывали прутики. Локти следовало крепко прижимать к телу, колени - к бокам лошади, и когда начинающий менял положение рук или ног, прутики падали. За это тоже наказывали.

Вообще сама кавалерийская посадка казалась военным теоретикам той эпохи настолько важным делом, что они описали ее в Уставе наравне с правилами полевой и караульной службы, организации учений, построением полков на марше и в бою и т.д. Эта посадка была глубокой, со слегка согнутыми коленями и сильно опущенными вниз каблуками. "Сидеть на лошади так, чтоб глаз, колено и носки в перпендикулярной линии были, выворотя шпоры, и отнюдь не на задней пуговке седла, но на самой середине седла... Когда седок станет на стремена, то между ним и седлом пустоты не должно быть более, как на одну ладонь, и для сего стремена привешивать по шпорному винту..."14

Однако эти наставления павловской эпохи о посадке показались инспектору кавалерии цесаревичу Константину Павловичу недостаточными, и в октябре 1808 года он издал приказ, в котором более подробно изложил требования к армейским конникам:

"Чтобы люди, сидя верхом, имели вид непринужденный, чтобы руки держали правильно... и при всех поворотах ворочали бы правильно... чтобы локти всегда были прижаты к телу и от оного ни под каким видом не отделяли... чтобы стремена были ровны и не были бы ни слишком длинны или коротки... чтобы каждый человек умел порядочно ехать в тот аллюр, как будет приказано, не теряя позитуры... чтобы во фронте не бросаться, не жаться и плеч не заваливать... чтобы лошадиные плечи, глаза, уши и задние ноги были параллельны с глазами, ушами, плечами, локтями, ногами и коленками сидящего, и следственно - со стременами... чтобы галопируя, ехав рысью и в скачке, задницы от седла не отделять и ног не оттопыривать, но напротив того, как можно крепче прижаться к седлу и к лошади, и тело вперед не заваливать, а всегда иметь оное назад..."15

Всему этому рекрутов учили уже после того, как они усвоят правила пешего строя ("в строю держать голову и корпус прямо, грудь вперед, ноги не очень выворачивать и для шпор на два пальца не сдвигать, руки прямо и свободно опускать... в марше ноги не высоко поднимать, да и не шаркать, не стучать и не делать такого большого шага, как в пехоте, а свободно маршировать..."). Завершался курс верховой езды в полках уроками фехтования. Молодым солдатам показывали, как, сидя на лошади, наносить удары саблей, закрывая голову и тело, как отводить удар противника сзади и на скаку. Кроме того, учили заряжать пистолеты и карабины, не покидая седла, и стрелять из них ("держать пистолет вольною рукою между ушей лошади").

Затем новобранцев переводили в действующие эскадроны, и их строевое образование продолжалось там, но уже с верховой лошадью, которую каждый из них получал в свое распоряжение. Естественно, молодым солдатам не давали коней из ремонта, только что пригнанного в полк (они предназначались старослужащим). Новобранцы начинали службу на строевых лошадях, не менее двух-трех лет проходивших дрессировку на взводных, эскадронных и полковых учениях. Эти лошади хорошо знали строевые эволюции, сигналы трубы, по каким все эволюции совершались, и свое место в шеренге. Молодому гусару надо было только крепко держаться в седле и учиться перестроениям... у своего четвероногого боевого друга. "Строевую лошадь, данную ему, любить, беречь, чистить, кормить и прибирать, обходясь с нею ласково, не кричать, не бить, против глаз стоя, не махать..." - учила "Инструкция полковничья конного полку" и требовала от офицеров "внушать солдату при том, что кавалериста как исправность службы, так и собственное сохранение живота зависит от содержания в добром состоянии лошади своей..."

Лошади, как и люди, имеют свои характеры и свои привычки. Организация службы в кавалерийском полку в начале XIX века, да и в более поздние времена, побуждала нижних чинов эти привычки изучать, приноравливаться к ним, чтобы худшие черты каким-то образом исправлять, а лучшими умело пользоваться. Лошади тоже привыкали к наездникам и иногда демонстрировали чудеса привязанности и сообразительности.

Один из гусар Лубенского полка в 1812 году во время разведки на реке Стырь попал в плен к венгерским гусарам из дивизии князя Эстергази. Венграм понравилась его лошадь, но боевой конь не отходил от своего хозяина и никому из них не давал на себя садиться: бесился и бил ногами окруживших его вражеских солдат. Тогда князь Эстергази велел пленнику сесть в седло. Исполнив это приказание, лубенец ездил несколько минут мимо своих победителей шагом, рысью и галопом, а потом понесся в карьер вон из лагеря. Часовые открыли по нему стрельбу, несколько венгров бросились в погоню, но все было напрасно. По разрушенному мосту гусар сумел перебраться через реку и вскоре явился к шефу своего полка генерал-майору А. П. Мелиссино, который щедро наградил храбреца16.

Много добрых слов написала о своей верховой лошади - жеребце черкесской породы по кличке Алкид - Н. А. Дурова. Алкид не раз выручал свою хозяйку в трудных ситуациях. Так же, как и строевой конь из Лубенского полка, он не оставил ее во время отступления, когда Н. А. Дурова заснула в поле. В другом случае Алкид ночью сам нашел дорогу к бивакам родного Польского полка и "с каким-то тихим, дружелюбным ржаньем поместился в свой ранжир, и только что успел установиться, раздалась команда: "Справа по три, марш!"17, то есть Алкид занял давно ему известное, собственное место в строю четвертого взвода лейб-эскадрона, рядовым которого была в 1807 году знаменитая "кавалерист-девица".

Впрочем, верховые лошади могли быть не только преданными и умными, но и злыми. О таком коне упоминает в своих мемуарах поэт Афанасий Афанасьевич Фет, немало лет прослуживший обер-офицером сначала в кирасирском Военного ордена, а потом в лейб-гвардии Уланском полку: "Подъездок мой (вторая строевая лошадь офицера. - А. Б.) оказался злым до чрезвычайности. Когда на другой день с полком я отправился на линейное учение, он всю дорогу до места учения горбился и, злобно ударяя передними ногами в землю, старался выбить меня из седла, а как это не удавалось, то неожиданно звякал мундштучными дужками о стремена, стараясь захватить зубами за ногу. Конечно, я принял меры, чтобы это не повторялось, но он подкарауливал малейшее ослабление поводьев. Вернулся я на нем в лагерь после горячего ученья без особых приключений..."18 Кампания 1812 года была очень тяжела для конского состава полков русской кавалерии. Лошади погибали не только в бою. Они страдали от голода и жажды вместе с солдатами, падали, изнуренные непосильными трудами во время отступления русской армии от западных границ империи до Москвы. Как отмечают некоторые военные историки, строевых лошадей в полках не расседлывали неделями.

О своеобразном методе восстановления сил боевых коней в то время писал Д. В. Давыдов, командир партизанского отряда, состоявшего из ахтырских гусар и донских казаков и постоянно передвигавшегося по Подмосковью: "Партия моя, быв тридцать часов беспрерывно в походе и действии, требовала отдохновения, почему она до вечера 4-го числа (сентября 1812 года. -А. Б.) оставалась на месте. Для облегчения лошадей я прибегнул к способу, замеченному мною на аванпостах генерала Юрковского еще в 1807 году. Исключив четыре казака для двух пикетов и двадцать - для резерва (который, хотя должен был находиться при партии, но всегда был в готовности действовать при первом выстреле пикетов), остальных девяносто шесть человек я разделил надвое и приказал в обеих частях расседлывать по две лошади на один час для промытия и присыпки ссадин и также для облегчения. Через час сии лошади вновь седлались, а новые расседлывались; таким образом в двадцать четыре часа освежалось девяносто шесть лошадей. В тот же день по просьбе резерва, я позволил и оному расседлывать по одной лошади на один час..."19

Но все же этот способ, видимо, мало помогал сбережению конского состава. В "Военных записках" поэта, гусара и партизана часто встречаются указания на то, что люди его отряда при первой возможности меняли лошадей. Захватывая обозы и отдельные воинские части французов, они прежде всего забирали себе коней, а своих, измученных в боях и походах, отдавали крестьянам. Весной 1813 года этих брошенных во время отступления и при боевых действиях строевых лошадей, раненых, усталых, исхудавших, по распоряжению Военного министерства, стали собирать по деревням и городам российских губерний, пострадавших от нашествия французов, а также в полках и в обозах, объединять в резервные эскадроны и отправлять на лечение и откорм. Одним из таких эскадронов в 150 голов в течение двух месяцев командовала Н. А. Дурова - поручик Литовского уланского полка Александр Андреевич Александров. Также в ее подчинении было 40 улан для присмотра за этими лошадьми. Эскадрон располагался в селении недалеко от города Лаишина (Гродненская губерния), окруженном лесами. У лошадей было вдоволь овса, сена, весь день они проводили на заливных лугах. Надежда Андреевна, всем сердцем привязанная к этим прекрасным животным, наблюдала за их выздоровлением: "...вижу, как формы их, прежде искаженные худобою, принимают свою красивость, полнеют, шерсть прилегает, лоснится, глаза горят, уши, едва было не повисшие, начинают быстро двигаться и уставляются вперед; погладив и поласкав красивейших из них, приказываю оседлать ту, которая веселее прыгает, и еду гулять..."20 Таким образом уланским полкам к августу 1813 года было возвращено несколько сотен строевых лошадей, и на них кавалеристы выступили в Заграничный поход.

Пребывание в странах Западной Европы оказалось весьма полезным для русской регулярной кавалерии. Многие ее офицеры смогли лично познакомиться с принципами боевой подготовки и службы прусской, австрийской и французской конницы, посетить школы верховой езды в Берлине, Вене, Версале и Сомюре. Необыкновенная тонкость и точность работы с лошадью сочетались здесь с выполнением сложных и сверхсложных элементов верховой езды ("пиаффе", "пируэт на галопе" и др.). В основе таких достижений лежало повсеместное распространение манежей и увлечение манежной выездкой лошадей, мало известной тогда в России.

Все это произвело сильное впечатление на русских поклонников "лошадиного искусства", и когда русская армия вернулась домой, то военная администрация точно определила главное направление работы в кавалерии: заложить основание систематического, планомерного и всеобщего обучения солдат и офицеров манежной верховой езде.

Для гусарских лошадей, выросших в степях, прошедших примитивную объездку и знавших только четыре движения: шаг, рысь, галоп и карьер, - наступили трудные времена. Впрочем, лихим наездникам, гусарам 1812 года, тоже приходилось несладко.

"Поступив в кавалерию, я уже застал манежи, изобретение которых напропалую проклинали все старые гусары, а пуще всего - старые полковые командиры и ремонтеры, - писал в газете "Русский инвалид" автор, скрывшийся под псевдонимом "Старый кавалерист". - Первые, то есть полковые командиры, должны были учиться сами и заводить в полках статных заводских лошадей, способных к манежной езде, в особенности для флангов (имеются ввиду фланги взводов во всех эскадронах, что было разрешено Высочайшим указом от 4 ноября 1819 года. - А. Б.) и для ординарцев, а вторые, то есть ремонтеры, - приискивать лошадей подороже, уже не из одних донских и крымских табунов, коих они гнали гоном, и приводить в ремонт наполовину заводских, или по крайней мере, хороших выкормков. С этого времени началось царство берейторов..."21

"Старый кавалерист" пишет о периоде, занявшем примерно четыре года, с 1816 по 1820-й, когда и были приняты меры к переориентации армейской конницы с полевой езды на манежную. В 1816 году вышел в свет новый "Эскадронный Устав", в 1818-м - брошюра "Школа кавалерийского солдата", где рассказывалось о некоторых методах в манежной подготовке лошадей. Кроме того, в 1819 году в Санкт-Петербурге была основана Гвардейская Берейторская школа (5 преподавателей, 30 учеников, 100 верховых лошадей для выездки и обучения), потому что для "царства берейторов" необходимы прежде всего грамотные специалисты. В июне того же 1819 года Высочайше было повелено во всех гвардейских и армейских полках регулярной конницы убавить по сто строевых лошадей в каждом, а полученные деньги и сэкономленный фураж обратить на увеличение ремонтной суммы, с тем чтобы купить большее число заводских лошадей, рослых и статных.

Итак, предпосылки, теоретические и экономические, для нового обучения правительство создало. О том, как все это отразилось на повседневной жизни легкой кавалерии, вспоминал участник событий, в 1818 году - штабс-ротмистр конно-егерского полка Дмитрий Богданович Броневский, впоследствии (с 1838 года) - генерал-майор и начальник штаба 1-го резервного кавалерийского корпуса: "Знали они (до 1817 года), и то понаслышке, о манежах, об особенном искусстве берейторов в обучении лошади, но не знали, как взяться за дело. Припомнили, однако, что в одном конно-егерском полку (Арзамасском) есть берейтор Бальбони (он принадлежал к цирковой труппе), к нему обратились за наставлениями. Бальбони дал для образца рабочую уздечку, бич и корду. Без промедления принялись делать эти манежные принадлежности, и по изготовлении оных, а также полевого манежа, обнесенного камышом и устланного навозом, приступили к новому для всех делу: выездке лошадей по правилам манежного искусства.. Труд был нелегкий. Многие лошади нe шли вольтом на корде, противились, били задом, нe шли вперед, несмотря на град ударов бичом.

Некоторые, закусив удила, пробивали головами камышовые стены манежа... В продолжение зимы, однако же, большая часть лошадей была усмирена и повиновалась ездокам на шагу и на рыси. Более от них и не требовали, потому что не умели заставить что-либо другое сделать... Боковые движения (траверс) и галоп, исполняемые с соблюдением дистанций, были совершенной новостью для нас и примером для подражания. С новым усердием принялись мы за работу... А в 1819 году эскадрон, в котором я служил, мог представиться на смотре с аллюрами уравненными и с правильной посадкою. Бывший тогда начальник Главного штаба Первой армии генерал-лейтенант Дибич при осмотре (зимой) полков нашей дивизии нашел, что это - лучший эскадрон во всей армии, - гак мало было развито еще образование нашей кавалерии!"22.

Для быстрейшего распространения новой методы решили регулярно проводить так называемые "Высочайшие смотры" кавалерийских полков, когда летом около какого-нибудь южно-русского или украинского города на широких и открытых пространствах степей на маневры и проверку боевой готовности в течение нескольких дней собирали полки регулярной конницы. Первый такой смотр был проведен в городе Козлове в 1820 году. Следующий смотр организовали в Орле в 1826 году, и затем при Николае I их стали устраивать раз в два-три года. В середине XIX века участником такого "Высочайшего смотра" был А. А. Фет, тогда юнкер кирасирского Военного ордена полка. В восхищении вспоминал он о том, как полки, построив линию на протяжении двух с половиной верст, провели учебную атаку сомкнутым строем: сначала рысью, потом галопом, а в ста шагах от предполагаемого противника - в карьер. Успехи в строевом образовании были очевидны. Ни одна лошадь не нарушила линию фронта. Гусары, уланы и кирасиры двигались вперед настоящей живой стеной, и все - с совершенно одинаковой скоростью, что говорило о том, насколько хорошо уравнены в разных полках аллюры верховых коней.

"В качестве унтер-офицера задней шеренги, - пишет Фет, - мне лично довелось присутствовать в колоссальной атаке целой кавалерийской дивизии развернутым фронтом, которую угодно было произвесть императору... Когда по команде: "Марш-Марш!" - мы бросились во весь дух к отдаленному холму, на котором со свитою стоял император, вся чистая степь была перед нами раскрыта... Между тем наш эскадрон налетел на поперечную дорогу, на которой ясна была воловая фура с сидящими на ней хохлом и хохлушкой. С каждым мгновением перерезающая нам дорогу фура становилась все ближе к эскадрону. "Боже, - думал я, - что станется с несчастной фурой и с нами, когда придется перескакивать через это препятствие?" Но к моему удивлению, эскадрон на всем скаку образовал прореху, в которую фура и проскочила; в следующую затем секунду прореха закрылась, и непрерывность фронта восстановилась..."

К концу царствования Александра I, как указывают современники, изменился и сам тип строевой легко-кавалерийской лошади. Все-таки она стала выше ростом, шире в груди, массивнее. Для этого применяли испытанные приемы: обильный корм в сочетании с малой подвижностью. Кавалерия стала совершать переходы исключительно шагом. Делать хотя бы короткие репризы рыси и галопа запрещалось, чтобы не потерять "тела" у строевых лошадей.

Жизнь армейского коня, по сравнению с периодом наполеоновских войн и походов, круто переменилась. Зимой из теплой конюшни под попоной его приводили в манеж и работали утром полчаса и иногда - полчаса вечером. Летом четыре - шесть недель длились учения в лагерях, и тут ему, правда, приходилось попотеть, выполняя в строю своего эскадрона разные эволюции на галопе. Но этот аллюр, сообразно правилам манежной езды, сделался очень коротким, "собранным", и нередко на маневрах конницу, идущую таким галопом, обгоняла марширующая пехота.

На гравюрах 20-30-х годов XIX столетия эта строевая лошадь изображена вполне достоверно: желоб на спине, круглое брюхо, ни единой лишней шерстинки, все подобрано и выстрижено, грива всегда уложена на левую сторону шеи, шерсть лоснится от бесконечных чисток. Единственная проблема: от чрезмерного увлечения в полках манежной ездой и постоянного сильного "сбора"*, необходимого при этой езде, лошади слабели ногами, и бывало, что с трудом дослуживали свои девять лет.

* "Сбор" - уравновешивание лошади под всадником для придания ей положения, из которого он может легко выполнить движение в любую сторону. "Сбор" состоит в том, что лошадь подводит задние ноги под туловище и сдает голову в затылке при слегка приподнятой шее. Всадник добивается "сбора", усиливая давление шенкелей, одновременно набирая повод и подавая корпус от поясницы вперед.

В эпоху Александра I легкая кавалерия отличалась от тяжелой не только лошадьми, но и седлами. Гусарское седло появилось в России впервые в 1741 году, когда правительство решило организовать первые русские гусарские полки, и называлось по-разному: "ленчик", "венгерский ленчик", "гусарское седло с войлоками и ленчиком". По своей конструкции оно принципиально отличалось от "немецких" седел, на которых тогда ездили русские драгуны и кирасиры.

Строевое седло легкой кавалерии в первой половине XIX века: а) ленчик с подпругами, путлищами, пахвями и паперстями, троками на передней и задней луке (вид сбоку); б) ленчик без ремней (вид сзади); в) ленчик с подпругами, путлищами, пахвями и паперстями (вид сверху)

"Немецкие" седла, чья конструкция была унаследована от рыцарской эпохи, лежали на спине лошади на кожаных подушках ("пуках") и на попоне, сложенной в несколько раз. Такие седла были очень тяжелыми (вес с принадлежностями достигал 26 кг). Главным же их недостатком было то, что они "саднили лошадей", то есть натирали им спины, особенно в дальних походах при многодневном движении с полной походной выкладкой. А "венгерское" седло не лежало на спине лошади, но как бы стояло на ней, опираясь на спину лишь двумя своими деревянными полками. Полки эти соединялись между собой двумя деревянными изогнутыми перекладинами - луками: передней и задней. Между луками натягивалась полоса из кожи - сиденье. Вместо попоны и пуков использовались листы овечьего войлока, так называемые потники с кожаными крышами. Такое седло было значительно легче (вес с принадлежностями - до 14 кг) и меньше "саднило" лошадиные спины, так как между спиной лошади и седлом имелось пространство для свободного движения воздуха.

К гусарскому седлу вместо чушек (суконные крышки для ольстредей с пистолетами) и чепрака (он надевался под седло) полагалось иметь вальтрап - большую суконную накидку, которая прикрывала все седло сверху и крепилась на нем при помощи кругового ремня, обхватывающего заднюю и переднюю луки ленчика, гусарский вальтрап отличался от уланского своим покроем. Он имел длинные, вытянутые, острые углы, в то время как в уланских полках вальтрапы делали с углами скругленными. Вальтрапы в каждом полку были особого цвета, а цвет этот устанавливался по Высочайшему распоряжению, точно так же, как цвета доломанов, ментиков и чакчир. В 1802 году полки получили вальтрапы с выкладкой по краям в виде зубчиков и отделкой шнуром и вензелем императора в углу следующих расцветок:

Мариупольский полк: вальтрапы синие с желтой отделкой.
Павлоградский полк: вальтрапы бирюзовые, выкладка желтая, шнуры темно-зеленые.
Александрийский полк: вальтрапы малиновые, отделка белая.
Сумский полк: вальтрапы белые, выкладка белая, шнуры бирюзовые.
Ахтырский полк: вальтрапы коричневые, отделка желтая.
Елисаветградский полк: вальтрапы красные, отделка палевая.
Изюмский полк: вальтрапы темно-синие, отделка желтая.
Ольвиопольский полк: вальтрапы темно-зеленые, отделка белая.
Белорусский полк: вальтрапы синие, отделка белая (с 1803 года).
Гродненский полк: вальтрапы синие, отделка белая (с 1806 года).
Лубенский полк: вальтрапы синие, выкладка желтая, шнур и вензель белые (с 1807 года)23.

Вальтрапы гусарских полков: а) установленный в 1797 году, б) установленный для нижних чинов лейб-гвардии Гусарского полка в 1802 году, в) вальтрап армейского гусарского полка конца XVIII века.

В 1809 году, при изменении соотношений цветов мундиров в гусарских полках, были изменены и цвета вальтрапов:

Мариупольский полк - без изменений.
Павлоградский полк: вальтрапы темно-зеленые, отделка красная.
Александрийский полк: вальтрапы черные, отделка красная.
Сумский полк: вальтрапы серые, отделка красная.
Ахтырский полк: вальтрапы синие, отделка желтая.
Елисаветградский полк: вальтрапы темно-зеленые, отделка желтая.
Изюмский полк: вальтрапы синие, отделка белая.
Ольвиопольский полк: вальтрапы темно-зеленые, отделка красная.
Белорусский полк - без изменений.
Гродненский полк: вальтрапы синие, отделка голубая.
Лубенский полк: вальтрапы синие, отделка белая.
Иркутский полк: вальтрапы черные, выкладка малиновая, шнуры желтые (с 1812 года).

С 1820 года расцветка вальтрапов стала следующей:
Мариупольский полк - без изменений.
Павлоградский полк - без изменений.
Александрийский полк: вальтрапы черные, выкладка и вензель красные, шнуры белые.
Сумский полк: вальтрапы серые, выкладка и вензель красные, шнуры белые.
Ахтырский полк - без изменений.
Елисаветградский полк: вальтрапы темнозеленые, отделка красная.
Изюмский полк: вальтрапы красные, отделка белая.
Ольвиопольский полк: вальтрапы темно-зеленые, выкладка и вензель красные, шнуры белые.
Полк принца Оранского (бывший Белорусский): вальтрапы красные, отделка белая.
Гродненский полк: вальтрапы синие, выкладка и вензель голубые, шнуры белые.
Лубенский полк - без изменений.
Иркутский полк - без изменений.

В лейб-гвардии Гусарском полку в декабре 1802 года ведено иметь синие вальтрапы с желтой выкладкой и двумя рядами шнура: желтого и красного, с вензелем из желтого сукна, обшитым красным шнуром. Такой же шнур, только толще, предписано было нашивать вокруг всего вальтрапа по краю. Больше никаких перемен в изготовлении вальтрапов для лейб-гусар за все годы царствования Александра I сделано не было.

Походный вьюк легкой кавалерии в первой половине XIX века: а) ленчик с потником и ольстрами (вверху: вид справа, внизу: вид слева). б) ленчик с шинелью у передней луки и попоной; в) ленчик, накрытый вальтрапом с притороченными саквой и чемоданом.

Вальтрапы для армейских гусарских полков шили из сукна по 84 копейки за аршин. Всего требовалось 1 аршин и 13 с половиной вершков этой ткани на сам вальтрап и еще 5 с половиной вершков - на его отделку: выкладку по периметру "городками" (в виде зубцов), на два вензеля с коронами и на опушку по краям. Шнура уходило 16 аршин ценою по полкопейки за каждый. Вальтрап ставили на подкладку из холста (нужно было 6 аршин ценою по 6 копеек за каждый). На шитье, нитки и воск для ниток казна отпускала 10 копеек. Срок службы вальтрапа исчислялся двумя годами, а весил он 6 фунтов и 24 золотника (около 2,5 кг)24. Вальтрапы лейб-гвардии Гусарского полка были больше по размеру, богаче по своей отделке и стоили дороже. Сукна на них шло 2 аршина и 2 вершка ценою по 2 рубля за аршин, на выкладку по периметру вальтрапа "городками" - 13 вершков такого же сукна, да на вензеля "лавры" и короны - еще 8 вершков.

Шнуром, желтым и красным, обшивали вальтрап в четыре ряда (69 аршин по копейке каждый), вензеля, "лавры" и короны обшивали шнуром в один ряд (25 аршин). На подкладку требовалось 7 с половиной аршин холста по 6 копеек каждый. Потому по ведомости от 29 декабря 1802 года один лейб-гусарский вальтрап обходился казне в 11 рублей 71 с четвертью копейку.

Представление о том, как выглядела эта вещь в реальности, дает вальтрап из фондов Музея Суворова в Санкт-Петербурге (см. рис.). Правда, относится он к эпохе императора Павла I, но, по свидетельству современников, этот предмет конской амуниции при Александре I не изменился. Общая его длина достигала 1220 мм, ширина от верхнего края до угла - 870 мм, ширина от верхнего края до скругленного угла спереди - 600 мм, длина по верхнему краю - 1060 мм.

Седлать лошадь гусарам приходилось почти каждый день. Начинали седловку с того, что накладывали лошади на спину потник с крышею. Затем на потник ставили ленчик и затягивали подпругу, пахви (ремень, охватывающий репицу хвоста) и паперсти (ремень, охватывающий грудь лошади). К передней луке при помощи троков (узких ремней) прикручивали кожаные сумы для пистолетов (ольстры, ольстреди). Рукояти пистолетов, вложенных в ольстры, должны были находиться в одной линии с седельной пуговицей на передней луке. В отличие от западно-европейского легко-кавалерийского седла в русской армии подпруга не крепилась к полкам, а лежала на самом ленчике и застегивалась на пряжку на левом боку лошади.

Ленчик изготовлялся из сухого березового дерева, луки его обивались металлическими полосками. Кожаные принадлежности: две ольстры, паперсти, пахви, терочные ремни, путлища и подпруга - были из черной юфтьевой кожи (толщиной до 4 мм). Пряжки и стремена делали из вороненого железа. Все изделие в комплекте стоило 10 рублей и выдавалось на восемь лет. Офицерский же ленчик с принадлежностями, заказанный у санкт-петербургского седельника Косова, в 1806 году стоил 125 рублей ассигнациями25.

Крепко, до упора затянув подпругу, гусар укладывал на ленчик сложенную вчетверо попону и привязывал ее к петлям на сиденье ленчика и на луках. Затем к задней луке слева привешивал сложенный в несколько рядов аркан из толстой пеньки. К передней луке тремя ремнями приторачивал плащ, свернутый в трубку так, чтобы нижние его края равнялись с концами ольстр. Попоны шили из серого сукна: в армии - по 65 копеек за аршин, в гвардии - по 72 копейки за аршин, коего требовалось на каждую 9 вершков, и еще холста на подкладку - 1 аршин 8 вершков. Попона выдавалась на четыре года. Аркан из пеньки длиною в 5 сажень (более 10 метров) и ценою в 20 копеек - на один год.

Вот на этом седлание по-учебному или по-манежному и заканчивалось. На учение в поле могли взять с собой и аркан, и плащ, и пистолеты. На учение в манеже можно было выехать и без этих предметов, совсем налегке. Но на смотры, парады, в караулы, при назначении ординарцем этого было недостаточно, и на лошадь надевали вальтрап.

Его накладывали на ленчик, сначала надевая на заднюю луку "мыском", то есть прорезью, имеющейся почти посередине верхнего края. Затем в прорези на боках продевали путлища со стременами. Передние углы вальтрапа притягивались вальтраповыми ремнями к переднему вьюку так, чтобы вальтрап полностью закрывал плащ и спереди не было бы видно ни его, ни потника и чтобы передние углы вальтрапа находились у самых плечей лошади. После этого трочный ремень накладывали сверх вальтрапа, посредине ленчика, и застегивали с левой стороны. Круговой ремень, обхватывающий ленчик под задней лукой, шел к передней луке, продевался в железное кольцо на ней и застегивался на пряжку на другом конце этого ремня.

При седлании по-походному на вальтрап, положенный на ленчик и крепко притороченный, укладывали другие вещи, необходимые кавалеристу и его коню. Прежде всего к задней луке привязывали фуражную сакву с суточной дачей овса (3-4 кг, или больше, причем в оба конца саквы овес должен был насыпан поровну). Саквы шили из равендука по 26 копеек за аршин, этой ткани уходило на каждую вещь 1 аршин и 8 вершков, делалась она в виде мешка размером 80x22 см и выдавалась на четыре года.

За саквой к задней луке тремя ремнями приторачивали чемодан, цилиндрический мешок из серого сукна, размером совпадающий с саквой: 80x22 см, но в отличие от нее имеющий клапан на четырех медных пуговицах. На чемоданы шло сукно по 65 копеек за аршин (всего 9 вершков) и на его подкладку - холст по 6 копеек за аршин. Стоил чемодан 51 с половиной копейку и выдавался на четыре года. Чемодан служил для перевозки солдатских вещей: в нем должны были поместиться две рубахи, подштанники, портянки, набрюшник, перчатки, галстук, полотенце, пара сапог, вторая мундирная "пара", фуражная шапка, чемоданчик с мелкими вещами (ножик, ножницы, гребенка, мыло, вакса, щетки, сапожная и платяная, дощечка для чистки пуговиц, щетка для беления амуниции и проч.).

Еще в походный вьюк входила торба для кормления лошади, изготовленная из толстого холста размером 36x36 см с ремнями. В торбу складывали принадлежности для ухода за лошадью: скребницу, щетку, суконку, деревянную колодку для выколачивания скребницы, крючок для расчистки копыт. В сакву сухарную укладывали мешочки с солью, сухарями и крупами. К седлу также можно было привесить баклагу (флягу) из дерева, обшитую кожей, в которой солдат возил питьевую воду. Для перевозки сена в походе применяли сетки из пеньки. Их помещали у передней луки справа.

Котелок - медный, внутри вылуженный - в кавалерии полагался один на троих. Он надевался плотно на чемодан, на левый его конец, за ремешок, находящийся на дужке котелка, и для надежности прикреплялся еще и вьючным чемоданным ремнем. Кроме этого, нижние чины, переменяясь по очереди, должны были возить на лошадях и эскадронное имущество: 16 кос, 15 топоров, 8 лопат, 4 кирки (все это в кожаных чехлах) и 16 больших медных луженых котлов с крышками.

Боевые действия с французами в 1812 году нанесли большой урон полковому имуществу, к которому относились все предметы походного вьюка нижних чинов. Особенно трудно было с седлами. Хотя в штаты полков входили мастера-седельники и их ученики, делать в походных условиях седла они не могли, а только занимались их починкой.

Военное министерство отдало распоряжение о скорейшем изготовлении седел в городах и селах. Так, Санкт-Петербургская губерния по этой разнарядке должна была поставить в армию 6 тысяч седел. Из кавалерийских полков также были откомандированы офицеры для осмотра трофеев в местностях, бывших под властью французов. В первую очередь они должны были собирать седла, мало-мальски пригодные для ремонта и последующего использования.

Но летом 1813 года седел по-прежнему не хватало. Об этой ситуации пишет Н. А. Дурова. Сдав ремонтный эскадрон, она явилась в Литовский уланский полк без лошади и без походного вьюка. Лошадь ей дали из числа казенных, но запасных седел в полку не имелось. "Я отправилась к нашему поручику Страхову; нашла у него многих офицеров своего полка, и один из них продал мне дрянной французский арчак за сто пятьдесят рублей. Хотя я видела, что эта цена безбожная (еще бы: седло от лучшего столичного седельника в 1806 году стоило со всем прибором всего лишь 125 рублей. -А. Б.), что ж мне было делать? Если б он захотел взять за свое седло пятьсот рублей, и то должна б была заплатить..."26

Строевая лошадь слева с недоуздком и трензельным оголовьем, справа с недоуздком, трензельным и мундштучным оголовьями.

Кроме ленчика, потника, попоны, вальтрапа, чемодана, сакв фуражной и сухарной, торбы для кормления лошади и других более мелких вещей, в походный вьюк входили также и средства для управления лошадью: трензельное удило (трензель) с оголовьеми поводом, мундштучное удило (мундштук) с оголовьем и поводом и недоуздок с чумбуром. Изобретенные еще в древности (кроме мундштука, появление которого относят к XV веку), эти предметы ныне не изменились и служат всадникам. Трензель состоит из металлического грызла (подвижное соединение двух "ветвей") и двух колец, за которые его крепят к щечным ремням оголовья и к поводу. Во рту лошади трензельное удило лежит на языке и беззубых краях нижней челюсти, касаясь углов рта. Воздействуя на них с помощью повода, всадник заставляет лошадь выполнять свои команды. Трензельное оголовье необходимо при учебной езде, при первоначальном обучении конника, с трензелем можно поехать и в поле на прогулку, если перед лошадью не ставят никаких более сложных задач. Мундштуком называют удило со сплошным металлическим грызлом, с боковыми щечками и кольцами. Грызло мундштука лежит во рту лошади на беззубом крае нижней челюсти, немного ниже трензельного и на ширину пальца выше клыков. Мундштук оказывает более сильное воздействие на рот лошади, чем трензель. Его действие увеличивает мундштучная цепочка, которая пристегивается на верхних кольцах мундштука и охватывает нижнюю челюсть лошади. Мундштук необходим при манежной езде и при строевой, но требует от всадника определенных навыков и осторожности.

"Чтобы лошади омундштучены были верно и цепочки заложены верно один раз навсегда офицерами и проверены эскадронными командирами, а кольцо, на котором заложена цепочка, было б записано в сделанную для того нарочно книгу, и чтобы ни под каким видом, под опасением строгого взыскания, человек ни туже, ни слабее не закладывал", - сурово говорится в приказе цесаревича Константина Павловича от 29 октября 1808 года, из которого ясно, какое большое значение придавали в кавалерии той эпохи правильному употреблению мундштуков.

За трензельное и мундштучное оголовья в сборе (удила, пряжки, ремни) в 1811 году казна платила 1 рубль. Ремни этого снаряжения делали из черной яловой кожи и шириной в полвершка (22-23 мм). Из таких же ремней был изготовлен и недоуздок, который можно отнести к вспомогательным средствам управления лошадью, так как он предназначен для содержания ее на привязи. Эта узда без металлических удил надевалась на голову животного под трензельное и мундштучное оголовья. Чумбур недоуздка - длинный кожаный ремень - пропускали под круговой ремень вальтрапа у передней луки слева и закручивали так, чтобы его конец не свисал вниз.

Практическое назначение этого предмета гусарской амуниции теперь установить трудно. Возможно, в давние времена эта плоская кожаная сума, имеющая крышку, обшитую сукном, служила для перевозки почты, которой занимались гусары в Венгрии. Но в XVIII веке ташки носили не только гусары, но и кирасиры, а их назвать легкими и быстрыми конниками, способными срочно доставлять корреспонденцию, никак нельзя.

С воцарением Александра I русские кирасиры ташек лишились, но у гусар они остались, и похоже, что с этих пор ташки сделались лишь декоративной деталью снаряжения легко-конников, которая помогала определить принадлежность к полку и различие в чине.

Суконная крышка гусарской ташки имела несколько украшений: вензель государя, корону над ним, которые располагались в центре, цветную обкладку из сукна по всему периметру (с 1802 по 1808- 1809 годы выкраивалась в виде "городков", затем - в виде ровной полосы) и шнур, которым обшивали боковые края и низ этой сумы. Соотношение цветов на ташках различалось по полкам и было установлено в апреле 1802 года наряду с расписанием цветов ментиков и доломанов:

Мариупольский полк: ташка белая, отделка (вензель, корона, обкладка, шнур) желтая.
Павлоградский полк: ташка темно-зеленая, отделка желтая.
Александрийский полк: ташка малиновая, отделка желтая.
Сумский полк: ташка бирюзовая, отделка белая.
Ахтырский полк: ташка коричневая, отделка желтая.
Елисаветградский полк: ташка красная, отделка палевая.
Ольвиопольский полк: ташка темно-зеленая, отделка белая.
Изюмский полк: ташка синяя, отделка желтая.
Белорусский полк: ташка (предположительно) синяя, отделка белая (с 1803 года).
Гродненский полк: ташка синяя, выкладка голубая, вензель, корона и шнур белые (с 1806 года).
Лубенский полк: ташка синяя, отделка белая (с 1807 года)27.

Ташки гусарских полков:
вверху: установленная для нижних чинов лейб-гвардии гусарского полка в 1802 году; установленная для офицеров лейб-гвардии Гусарского полка в 1802 году; внизу: ташка армейского гусарского полка: фышка, "карман" или сума, перемычка. Реконструкция.

В ноябре 1809 года последовала перемена в расписании цветов обмундирования по армейским гусарским полкам. Вместе с мундирами изменились и цвета ташек:

Мариупольский полк - без изменений.
Павлоградский полк: ташка темно-зеленая, отделка красная.
Александрийский полк: ташка черная, отделка красная.
Сумский полк: ташка красная, отделка белая.
Ахтырский полк - без изменений.
Елисаветградский полк: ташка темно-зеленая, отделка желтая.
Ольвиопольский полк: ташка темно-зеленая, отделка красная.
Изюмский полк: ташка красная, отделка белая.
Белорусский полк: ташка красная, отделка белая.
Гродненский полк - без изменений.
Лубенский полк - без изменений.
Иркутский полк: ташка черная, отделка желтая (с 1812 года)

В 1820 году, при уточнении расписания цветов мундиров и вальтрапов по полкам, декор ташек остался прежним.

Ташки в лейб-гвардии Гусарском полку с декабря 1802 года были установлены красные с вензелем, короною и обкладкою по краям желтыми, но с черным шнуром внизу и по бокам и в течение всего царствования Александра Павловича не менялись.

Ташки офицеров заметно отличались от ташек нижних чинов. При одинаковом с ними цвете суконной крышки офицеры имели вензель и корону, вышитые из золотых или серебряных нитей, а вместо суконной выкладки у края - золотой или серебряный галун шириной в вершок. Шнур при отделке офицерских ташек не употреблялся, их края были обшиты тонкой красной кожей.

Особенно красивыми были ташки офицеров лейб-гвардии Гусарского полка. Их делали из красного сафьяна. На красной суконной крышке помещалась богатая золотая вышивка с блестками: вензель, корона, растительный орнамент по бокам вместо галуна, как у офицеров армейских полков. Пальмовые ветви под вензелем вышивали зелеными шелковыми нитями.

Гусарских ташек эпохи Александра I сохранилось очень мало. В фондах Государственного исторического музея находится всего два образца. Они отличаются друг от друга размером, цветом кожи и способом отделки и, судя по их суконным украшениям, принадлежали нижним чинам разных полков.

Одна ташка изготовлена из красно-коричневой кожи, имеет крышку с наибольшей длиной 325 мм, шириной по верху 240 мм и наибольшей шириной по низу 290 мм. На красном сукне в центре нашит вензель из белого сукна (общая длина - 110 мм) и корона, по периметру белые же суконные полоски шириной в 40 мм. Низ и боковые края крышки оторочены белым крученым шнуром. Вторая ташка изготовлена из черной кожи, ее крышка гораздо меньше по размеру: всего 285 мм в длину, - а вензель и корона не нашиты, а прорезаны в темно-синем сукне, под которым лежит второй слой сукна голубого цвета. Как правило, ташки шили в полках сами солдаты. Это изделие имело простую конструкцию и состояло из трех деталей (см. рис. - реконструкция ташки из ГИМа):

а) плоская сума, или "карман" с двумя стенками: внешней, из толстой юфтьевой кожи с холстяной подкладкой, и внутренней - из тонкой кожи, напоминающей по выделке современную хромовую. Стенки сшиты по бокам и по низу полосками тонкой кожи;

б) крышка из толстой юфтьевой кожи, покрытая сукном, по своим размерам длиннее и шире "кармана";

в) перемычка из толстой юфтьевой кожи с тремя прорезями для латунных колец, соединяла "карман" с крышкой.

Срок службы ташки был определен в два года. Сума с крышкой и тремя ремнями к ней обходилась казне в 1802 году в 50 копеек. Сукна на крышку отпускали 2 и 2/3 вершка, на вензель, корону и выкладки по периметру - еще вершок с третью, всего же 4 вершка по цене 84 копейки за аршин в армейских полках и по 3 рубля за аршин в лейб-гвардии гусарском полку. Шнура на оторочку крышки по краям шло 2 аршина по копейке за каждый, на шитье, нитки и воск для ниток - 7 копеек28. Из-за сложного декора и дорогих материалов гвардейские ташки стоили значительно больше армейских - 1 рубль 53 копейки за одну29.

Кроме ташки, в гусарскую амуницию входила также портупея из красной юфтьевой кожи с металлическими деталями (3 кольца, пряжка в виде "змейки", запряжник, две овальные пряжки для пристегивания сабли) общей стоимостью 60 копеек и лядунка - патронная сума на перевязи с пряжкой, запряжником и наконечником. Лядунки для нижних чинов делали из красной юфтьевой кожи (толщина до 4 мм), с деревянной колодкой внутри, имевшей просверленные гнезда для 20 патронов (длина колодки около 200 мм, толщина около 50 мм, ширина около 110 мм). Лядунки выдавали солдатам и унтер-офицерам на восемь лет, стоили они по 1 рублю 50 копеек.

Совершенно иной вид имела офицерская лядунка. Во-первых, она была меньше, всего на шесть патронов, и с крышкой в виде металлической пластинки с двуглавым орлом. Во-вторых, перевязь к ней делали из сафьяна, обшитого сукном по цвету воротника доломана в каждом полку и с галуном сверх сукна. Спереди на перевязи располагались розетка с цепочкой и два протравника, сзади - пряжка, запряжник и наконечник, все детали из металла. В 1806 году это изделие с деталями из чистого золота или серебра стоило 120 рублей ассигнациями30.

"Кавалерийское оружие - сабля! Строевых лошадей на учениях приучать к неприятельскому огню, к блеску оружия, крикам; при быстром карьере каждый кавалерист должен уметь сильно рубить... - писал великий русский полководец А. В. Суворов, рисуя поэтическую картину сражения. - Пехотные огни открывают победу, штык скалывает буйно пролезших в каре, сабля и дротик (то есть пика. - А. Б.) победу и погоню до конца довершают..."31

В течение всего царствования Александра I на вооружении легкой кавалерии состояли сабли трех образцов. Первый, доставшийся от павловской эпохи, был принят в 1798 году, второй начал поступать в войска с 1809-го и третий - с 1817 года. Сабли делали на Тульском и Сестрорецком казенных оружейных заводах, в частных мастерских, а также закупали за границей, например в Германии, в городе Золингене. С 1817 года изготовление холодного оружия для армии было сосредоточено на казенной Златоустовской оружейной фабрике, которая каждый год выпускала около 30 тысяч единиц холодного оружия: легко-кавалерийские сабли, кирасирские палаши, казачьи шашки, пехотные тесаки, шпаги для офицеров и чиновников.

Оружие сохранилось лучше всего. Многие музеи в России имеют большие коллекции. Более 150 единиц златоустовского оружия хранится в Военно-историческом музее артиллерии, инженерных войск и войск связи в Санкт-Петербурге, около 70 единиц такого же оружия - в краеведческом музее в городе Златоусте, около 50 единиц армейского и наградного оружия - в Государственном историческом музее в Москве. Все это позволяет подробно описать три образца гусарских сабель эпохи Александра I и указать основные их размеры.

Сабля образца 1798 года (иногда ее называют саблей 1798/1802 года) имела довольно широкий клинок (до 41 мм) с одним широким долом* или же с двумя долами: широким и узким. Эфес ее состоял из деревянной рукояти, обтянутой черной кожей и перевитой проволокой, и гарды с одной дужкой и перекрестьем. Ножны применялись двух видов: деревянные, обтянутые кожей и окованные почти на всю длину металлом, - и сплошные железные. Общая длина оружия - около 1000 мм, длина клинка - около 870 мм, кривизна его в среднем - 65/370 мм, общий вес - 1800 г в деревянных ножнах и 2100 г в железных ножнах32. В 1798 году одна такая сабля обходилась казне в 4 рубля 20 с половиной копеек. Срок ее службы был долгим - 20 лет.

* Дол - продольная выемка на клинке для облегчения его веса и усиления жесткости.

Сабля образца 1809 года имела ту же деревянную рукоять, обтянутую черной кожей с проволокой, но эфес другой - с трехдужечной гардой, которая лучше защищала руку, а ножны - только сплошные железные. Клинок ее делали более узким - до 36 мм и с одним широким долом. Общая длина оружия - около 1030 мм, длина клинка - около 880 мм, кривизна в среднем - 70/365 мм, общий вес - около 1900 г.

Сабля образца 1817 года незначительно отличалась от предыдущего образца. Та же рукоять, та же гарда с тремя дужками, те же сплошные железные ножны. Но клинок стал еще уже - до 28 мм, получил елмань (расширение на конце) и один дол на правой стороне, переходящий в два узких, и один широкий дол на левой стороне. Общая длина оружия - около 1010 мм, длина клинка - около 870 мм, кривизна в среднем - 73/425 мм, общий вес - около 1500 г (вес клинка - до 900 г, вес ножен - до 600 г. Эта сабля состояла на вооружении русской легкой кавалерии до 1827 года. Холодное оружие офицеров отличалось от оружия нижних чинов. Металлические части эфесов их сабель могли быть не стальными, как у солдат, а латунными, вызолоченными или даже полностью золотыми, клинки - украшенными чеканкой и травлением, привозными (из Толедо, Дамаска). Стоимость такой офицерской сабли с золотыми украшениями и изготовленным на заказ булатным клинком могла достигать 400 рублей ассигнациями.

Сабли в кавалерии были таким же предметом повседневной солдатской жизни, как ружья в пехоте. По свидетельствам современников, много забот нижним чинам доставляла чистка оружия, особенно - сплошных железных ножен, которые покрывались ржавчиной при малейшем воздействии воды (в дождь, при форсировании рек). На ежедневных учениях в пешем и конном строю взводы и эскадроны отрабатывали так называемые "приемы" с холодным оружием, которые являлись важной частью военных церемониалов. Обучению этим "приемам" придавали большое значение. Неслучайно в Уставе подробно описано, как надо доставать из ножен саблю и как вкладывать ее обратно.

"По команде: "Сабли вон!" - гусарам вдруг правою рукою, не взмахивая, схватить чрез левую руку саблю за эфес и из ножен несколько выдернуть; по второму знаку разом выдернуть саблю совсем и, ударя эфесом на перевязь, поднесть против рта; по третьему знаку опустить саблю и поставить на ляжку, а концом чтоб касалась к правому плечу... По команде: "Сабли в ножны!" - ударить к перевязи, приподнять саблю ко рту и, смотря на флигельмана, оборотить саблю концом к ножнам, и взглянув, чтоб конец был действительно в ножнах, вдруг смотреть налево на флигельмана и по его знаку одним разом со звуком саблю в ножны опустить и по знаку же флигельмана руку отбросить направо... Когда честь отдавать, то по команде: "Слушай! Сабли вперед!" - подвысить, ударя о перевязь, ко рту, от рта подвинуть руку так, чтоб эфес сабли в одной линии с правым локтем был. По команде: "На плечо!" - подвыся с ударом к перевязи, потянуть саблю эфесом к поясу правой стороны. Все сии темпы делать по флигельману, или смотря на флангового офицера..."33.

Флигельманом называли солдата, обычно наиболее рослого, красивого и хорошо обученного, стоявшего первым на правом фланге. Суть обучения сводилась к тому, чтобы все гусары, построенные во взводную или эскадронную шеренгу, выполняли "приемы" четко и одновременно. Наказывали за сбой в выполнении команды, за пропуск какого-нибудь "приема". Чаще всего пропускали "подвыску" - поднесение эфеса сабли ко рту, - и за эту ошибку офицер мог получить сутки ареста, а солдат - сто ударов шпицрутенами.

Однако сабля являлась не только предметом вооружения, но еще и символом благородной профессии воина. Вероятно, это шло от древних времен, когда русичи, по свидетельствам летописцев, клялись при заключении договоров своими мечами и единоборствовали ими на суде. "Князь бо не [в] туне мечь носить - в месть злодеем, а в похвалу добро творящим. " (Лаврентьевская летопись, 1212 год). В XVIII столетии холодное оружие, украшенное золотом, драгоценными камнями и памятными надписями, становится наградой для командного состава новой, регулярной армии. Первое, достоверно известное такое награждение относится к петровской эпохе. В 1720 году генералу князю М. М. Голицыну, чья галерная флотилия разгромила шведов у острова Гренгам, была "в знак воинского его труда послана шпага золотая с богатым украшением алмазов"34. Впоследствии такие шпаги получили многие русские военачальники. Например, после Русско-турецкой войны 1735-1739 годов золотые шпаги, "бриллиантами богато обложенные", получили фельдмаршалы Б. К. Миних и П. П. Ласси, генералы К. фон Бирон, А. И. Румянцев, Я. В. Кейт, У. фон Левендаль. За Русско-шведскую войну 1741-1743 годов золотыми шпагами были награждены В. А. Левашов, А. де Брильи, Ф. Штофельн, П. С. Салтыков и другие.

В 1775 году, когда в России пышно отмечали годовщину победы над турками, золотые шпаги с алмазами были вручены 11 генералам, в числе которых находились А. В. Суворов, Г. А. Потемкин, князь А. М. Голицын, князь В. М. Долгоруков, П. А. Румянцев, А. Г. Орлов. Эти шпаги, представлявшие собой настоящие произведения искусства, стоили целое состояние: шпага Румянцева - 10 787 рублей, шпага Голицына - 8000 рублей, шпага Долгорукова - 7963 рубля, шпага Орлова - 6088 рублей.

В конце царствования Екатерины Великой наградные золотые шпаги без бриллиантов, но с памятными надписями стали получать не только генералы, но и офицеры. За отличие в боях против турок в Очаковском лимане в июне 1788 года впервые было выдано 18 таких шпаг пехотным и морским офицерам. Кавалеристы же награждались саблями. Одним из первых за сражение при Мачине и штурм Измаила в 1791 году золотой саблей с надписью "За храбрость" был награжден полковник Воронежского гусарского полка И. Ф. Волков. Князь Г. А. Потемкин-Таврический вместе с саблей прислал ему письмо: "Милостивый государь мой Иван Федорович. Храбрые подвиги, которыми Вы себя отличили на штурме Измаильском, удостоились Высочайшего Всемилостивейшего нашей Монархини благоволения. Во ознаменование оного Ее Императорское Величество всемилостивейше пожаловать Вам соизволила саблю с надписью, которую при сем препровождая, в полном остаюсь удостоверении, что Вы усугубите рвение Ваше к отличению себя новыми заслугами... Марта 27-го дня 1791 года".

При Павле I эфес холодного оружия стал местом ношения ордена. Это был орден Святой Анны 3-й степени - как правило, первая награда офицера и потому очень распространенная в годы наполеоновских войн. Орден Святой Анны, учрежденный в 1735 году гольштейн-готторпским герцогом Карлом Фридрихом в виде одной степени, прибыл в Россию вместе с его сыном Карлом Петером Ульрихом, который в 1742 году был провозглашен наследником российского престола под именем великого князя Петра Федоровича (впоследствии император Петр III). После смерти отца гроссмейстером ордена стал Павел Петрович, но он лишь подписывал грамоты на орден, а награждала им сама Екатерина II. Желая проявить самостоятельность и отметить своих гатчинских друзей, Павел Петрович, как сообщает легенда, придумал следующее: он вызвал к себе в кабинет Растопчина и Свечина и отдал им два аннинских крестика с винтами, объявив: "Жалую вас обоих аннинскими кавалерами; возьмите эти кресты и привинтите их к шпагам, только на заднюю чашку, чтобы не узнала императрица..."

В день коронования Павла I, 5 апреля 1797 года, был назван в числе других орденов Российской империи и орден Святой Анны, теперь разделенный на три степени. Последнюю, третью степень велено было носить "на инфантерийской и кавалерийской шпаге или сабле". Знак ордена Святой Анны на оружии представлял собой небольшой кружок, увенчанный императорской короной, в котором на белом эмалевом поле помещался красный эмалевый крестик, такой же, как в центральном медальоне звезды ордена. Носили его, конечно, уже не на задней стенке шпажной чашки, а на передней.

В списке кавалеров ордена Святой Анны с 1797 по 1801 год названо 890 человек. В 1815 году орден был разделен на четыре степени и на оружии стали помещать знаки не 3-й, а 4-й степени. Если в эпоху Павла Петровича знаки ордена изготовляли из золота, то с 1813 года стали изготовлять их из недрагоценного металла (томпака). В этом году было изготовлено 1200 таких знаков, и в армию отослана 751 штука, причем без самого оружия. Видимо, награжденные должны были сами привинчивать их к сабле или к шпаге.

Золотое же оружие в сентябре 1807 года по именному указу Александра I было причислено к прочим знакам отличия: "Для чего и повелеваем всех тех, коим такие золотые шпаги доныне пожалованы и еще пожалованы будут, внести и вносить в общий с кавалерами Российских орденов список". В 1808 году золотое оружие (шпаги и сабли) получили 240 человек, в 1809-м - 47 человек, в 1810-м - 92 человека, в 1811 году - 19 человек. Затем право давать эту награду было предоставлено главнокомандующему армией, и число кавалеров золотого оружия заметно возросло: в 1812 году - 241, в 1813-м - 436, в 1814-м - 249, в 1815 году- 10835.

Официально никаких степеней золотого оружия установлено не было, но некоторые разновидности его все же существовали: а) простое; б) с надписью "За храбрость"; в) украшенное алмазами; г) украшенное бриллиантами; д) украшенное лаврами и алмазами. Так, М. И. Голенищев-Кутузов имел золотую шпагу с алмазами и лавровым венком из изумрудов, М. Б. Барклай-де-Толли - золотую шпагу, украшенную алмазными лаврами, с надписью "За 20 января 1814 года" (сражение при Бриенне). Из гусарских генералов александровской эпохи золотой сабли не имел только один - Трощинский. Сабли с надписью "За храбрость", украшенные алмазами, получили оба брата Васильчиковы, Дорохов, Кульнев, Ланской, граф де Ламберт, Левашов, князь Мадатов, Мелиссино, барон Меллер-Закомельский, граф фон дер Пален, Ридигер (две такие сабли), Шевич, Шепелев, Шостаков, Юрковский и Чаплиц. Сабли с надписью "За храбрость", но без алмазов имели князь Вадбольский, Всеволожский, Делянов, князь Жевахов, Ефимович, Мезенцев, Сеславин и Шуханов.

Об особом, даже можно сказать, трепетном отношении к холодному оружию, существовавшему тогда в офицерской среде, свидетельствует случай, рассказанный Фаддеем Булгариным. Весной 1807 года Уланский Цесаревича Великого князя Константина Павловича полк, в котором он служил корнетом, шел из Санкт-Петербурга в Пруссию. Одна из дневок была в Риге. Туда, узнав о прибытии русского полка, съехались женщины легкого поведения со всей округи. Но их надежды на заработок не оправдались. Предложение намного превысило спрос, так как кавалеристы гнушались заходить в рижские бордели. Желая завлечь к себе уланского корнета, жрицы любви остановили молодого человека на улице и сумели вытащить у него из ножен саблю.

С трудом отняв свое оружие, улан кинулся бежать. Потом об этой истории он рассказал полковым товарищам, спрашивая, что теперь делать с благородным оружием предков, которого касались грязные руки проституток. Шеф полка великий князь Константин Павлович посоветовал ему избавиться от сабли. Корнет бросил саблю в реку Двину. Друзья одобрили его поступок, а Константин Павлович подарил молодому офицеру новую саблю из своей собственной коллекции36.

Важной принадлежностью сабли являлся темляк - кожаная длинная петля (до 400 мм) с кистью на конце, цеплявшаяся на рукоять. Темляк надевали на правую руку при действии оружием в конном строю, чтобы не потерять саблю при управлении лошадью, при стрельбе из пистолета. Кроме того, темляк указывал на чин своего владельца. Гусарские офицерские темляки делали из серебряной тесьмы, с серебряными же, с примесью черного и оранжевого шелка, кистями. Темляки унтер-офицеров при красной кожаной петле имели кисти из бело-черно-оранжевой шерсти. Темляки рядовых с декабря 1812 года указывали на номер эскадрона. При общей для всех красной кожаной петле в первом эскадроне кисти были белые, во втором - голубые, в третьем - желтые, в четвертом - черные, в пятом - зеленые, в шестом - красные, в седьмом (запасном) - белые с примесью красного.

Самым массовым огнестрельным оружием в кавалерии в начале XIX века были пистолеты. Они входили в комплект вооружения всех строевых и некоторых нестроевых (вагенмейстеры) чинов: "Пистолетов с прибором, по образцу, с медною оправою всем унтер-офицерам, штаб-трубачу, трубачам, рядовым конным, каждому - по паре, каждая пара с одним шомполом, который при лядунке должен быть, по 8 рублей 53 копейки..."37 Срок службы армейского кавалерийского пистолета для нижних чинов, всегда возимого при седле, был определен в 20 лет. Но на самом деле огнестрельное оружие в полках служило гораздо дольше. В эпоху Александра I, как отмечал военный историк В. Г. Федоров, только гвардия была вооружена единообразно. В армии же находилась масса совершенно различных образцов оружия как отечественного, так и иностранного производства; они отличались друг от друга датами выпуска, калибром, весом, длиной. Например, сохранились документы о том, что в 1808 году при проверке в Либавском мушкетерском полку были обнаружены ружья 1700 года, вполне исправные, но с большой разницей в калибрах: от 8 и 1/2 до 6 и 1/4 линий английского дюйма38. Все это происходило потому, что в воинских частях огнестрельное оружие никогда не списывали, если оно было годным к употреблению. Его ремонтировали, переделывали и вновь возвращали строевым чинам. Кремнево-ударный замок как гладкоствольного ружья, так и пистолета в течение всего XVIII века никаким принципиальным изменениям не подвергался. Это был довольно простой механизм, который на оружейных заводах делали не по чертежам, а по шаблонам.

Он состоял из железной замочной доски и соединенных с ней медной полки, стального огнива, подогнивной пружины, курка с винтом и двумя щечками, зажимавшими кремень, и спуска. Кроме того, деталями этого механизма, смонтированными на его внутренней стороне, спрятанной в деревянном ложе, были ладыжка, боевая пружина, перка, или спусковая пружина, и спусковой крючок. Функционирование кремнево-ударного замка зависело от упругости и взаимодействия спусковой, боевой и подогнивной пружин. При слишком сильной боевой пружине затруднялось взведение курка. При слабой пружине курок мог и вовсе не ударить по огниву, то есть не произвести искр и не открыть медную полку с уже насыпанным туда порохом. При слабой подогнивной пружине число высекаемых искр также было незначительным. При излишней упругости спусковой пружины делался очень тугим спуск, а при слабой - он мог спуститься сам по себе, от тряски оружия или удара по нему.

Из гладкоствольных ружей и пистолетов практически невозможно было стрелять в дождь (намокал порох на полке) и при сильном ветре (порох сдувало с полки). Довольно часто они давали осечки (норма - около 20 осечек на 100 выстрелов). К большим недостаткам этого оружия можно отнести также быстрое загрязнение затравочного отверстия в казенной части ствола, разрушение кремня и ослабление боевой пружины.

В фондах Военно-исторического музея артиллерии, инженерных войск и войск связи в Санкт-Петербурге хранятся гусарские пистолеты образца 1798 года, которые находились на вооружении и в царствование Александра I. Они имеют ложе из березового дерева с массивным цевьем и овальной рукоятью, круглый ствол с мушкой, весь прибор - из латуни. Шомпол лежит в двух ушках и специально просверленном канале под стволом. Вес оружия - 1400 г, общая длина - около 460 мм, длина ствола - 265-268 мм, калибр - 17 мм39.

Другой тип гусарского пистолета стал поступать в войска с 1809 года. Главное его отличие от образца 1798 года заключалось в том, что шомпол уже не входил в комплект с ним, а выдавался один на пару таких пистолетов и помещался в две кожаные петли, пришитые на задней стенке лядунки нижних чинов. В верхней части шомпола ставили колечко для длинного белого ремня с петлей на конце. Чтобы не потерять шомпол при верховой езде, солдат надевал на шею, по воротнику мундира петлю, а сам ремень спускался у него по груди вниз к лядунке. Шомпол изготовляли из железа, его длина была 16 дюймов 2,5 линии (более 420 мм), диаметр - 5,5 линии (около 12 мм), вес - 19 золотников (около 90 г)40.

Пистолеты образца 1809 года, изготовленные на Тульском оружейном заводе, имеются в фондах Государственного исторического музея в Москве и несколько различаются между собой по размерам. Но в среднем общая длина оружия достигает 430 мм, длина ствола - 268 мм, калибр - 17-18 мм, вес около 1400 г или чуть больше.

Производство боеприпасов к гладкоствольным пистолетам и карабинам было передано в воинские части. Этим делом занимались нижние чины если не каждый день, то довольно регулярно. Для отливки свинцовых пуль казна отпускала в каждый гусарский полк один железный уполовник стоимостью 62 копейки, один чугунный котел стоимостью 1 рубль 17 копеек и четыре стальные формы по 2 рубля 67 копеек каждая. Диаметр гнезд в этой форме составлял 6 и 1/3 линии английского дюйма, так как свинец при литье "усаживался". Пули получались весом до 20 г и диаметром до 15-16 мм.

На кремни и патронную бумагу каждый рядовой получал 10 копеек в год. Пулю вместе с порохом (вес заряда 6 г) заворачивали в бумагу и заклеивали по краю. Этот рукодельный патрон имел вид стаканчика, который к одному концу сужался, а на другом был круглым и тяжелым.

Устав требовал, чтобы "гусары в конной, а частью и в пешей службе научены были ловко заряжать...". Но зарядить гладкоствольный пистолет, особенно - сидя в седле, было непросто, и обучение заряжанию являлось предметом повседневных учений.

"На команду: "Заряжай!" - наклонить как карабин, равно и пистолет, на левую руку, ни опуская, ни придерживая поводов; потом вынимать патрон, отворять полку, сыпать порох на полку, оборачивать прикладом к левому колену, класть патрон в дуло, заряжать как можно проворнее и, поставя карабин на правую ляжку, примечать команду. Для большего к стрельбе навыка учить рекрута сперва на месте, потом на рыси и на скаку из пистолетов в мишень стрелять...

Пистолеты вынимать и вкладывать в ольстры вывороченной рукою, правый - перед собой, а левый - чрез повода и чрез левую руку, а не под рукою..."41 В этих уставных описаниях опущены некоторые весьма важные детали. Во-первых, держа левою рукой пистолет с уже откинутым огнивом, правой надо было, не глядя, открыть лядунку и сразу взять патрон. За переборку патронов в суме наказывали шпицрутенами. Во-вторых, по команде: "Скуси патрон!" - надо было зубами надорвать узкий край патрона так, чтобы языком почувствовать вкус пороха (он был сладковатым).

Следующей операцией была засыпка пороха на открытую полку. Делалось это на глазок и требовало от гусара немалой сноровки, так как при недостаточном количестве пороха на полке могло не произойти воспламенения заряда в стволе, а при избыточном - солдат рисковал обжечь руку.

Насыпав порох на полку, огниво опускали вниз, поворачивали пистолет дулом к себе и весь оставшийся в патроне порох пересыпали в дуло. Вслед за порохом туда опускали пулю из патрона, за пулей - сам патрон, который выполнял роль пыжа. Затем отдавалась команда: "Прибей заряд!" - при которой солдат доставал шомпол и несколькими ударами уплотнял порох, пулю и пыж в стволе. При чрезмерно сильной прибивке заряд мог вообще не сработать, при чрезмерно слабой порох плохо выталкивал пулю, получался фальшивый выстрел, пуля застревала в стволе и ее приходилось доставать специальным приспособлением, очень похожим на штопор. За такой промах на учениях наказание, как правило, следовало немедленно. Солдат получал двести ударов шпицрутенами. Кавалеристов часто наказывали фухтелями - ударами сабли плашмя по спине.

После работы шомполом взводили курок с кремнем. Спуск тогда занимал исходное положение, и оружие было готово к стрельбе. Пистолет следовало держать дулом вверх, чтобы не выкатилась пуля, а при нажатии на спуск повернуть его чуть-чуть влево для облегчения доступа затравочного пороха к заряду, находящемуся в стволе.

При нажатии на спуск происходило следующее: курок с кремнем с большой силой ударял по огниву, высекал из него искры, одновременно открывая полку с порохом. Искры воспламеняли этот порох, через затравочное отверстие в казенной части ствола огонь передавался заряду. Происходил взрыв, который и выталкивал свинцовую пулю из ствола.

Дальность стрельбы из кремнево-ударного пистолета достигала 40-50 метров. Поразить из него цель, особенно сидя верхом на двигающейся лошади, было очень трудно. "Стреляй, - говорилось в одном кавалерийском наставлении, - и ты попадешь, если это угодно Богу!" Тем не менее заряжать оружие быстро, за полминуты, гусар учили, и вести огонь с коня - тоже. Это требовалось от фланкеров - наиболее смелых и подготовленных всадников, которые имели лучших лошадей. Фланкеры выезжали из общего строя вперед на поле, занятое противником, стоящим в каре или в шеренгах, "для выманивания огня у пехоты или тяжелой кавалерии"...
     

К титульной странице
Вперед
Назад