Э. М. Ремарк. Три товарища (12)

      - Побудь здесь, я пригоню машину, - бросил Кестер и побежал.
      - Готтфрид, ты слышишь меня? - сказал я.
      Его лицо посерело. Глаза были полузакрыты. Веки не шевелились. Поддерживая одной рукой его голову, другой я крепко прижимал платок к ране. Я стоял возле него на коленях, стараясь уловить хоть вздох или хрип; но не слышал ничего, вокруг была полная тишина, бесконечная улица, бесконечные ряды домов, бесконечная ночь, - я слышал только, как на камни лилась кровь, и знал, что с ним такое не раз уже могло случиться, но теперь я не верил, что это правда.
      Кестер примчался на полном газу. Он откинул спинку левого сидения. Мы осторожно подняли Готтфрида и уложили его. Я вскочил в машину, и Кестер пустился во весь опор к ближайшему пункту скорой помощи. Здесь он осторожно затормозил:
      - Посмотри, есть ли там врач. Иначе придется ехать дальше.
      Я вбежал в помещение. Меня встретил санитар.
      - Есть у вас врач?
      - Да. Вы привезли кого-нибудь?
      - Да. Пойдемте со мной! Возьмите носилки,
      Мы положили Готтфрида на носилки и внесли его. Врач с закатанными рукавами уже ждал нас. Мы поставили носилки на стол. Врач опустил лампу, приблизив ее к ране:
      - Что это?
      - Огнестрельное ранение.
      Он взял комок ваты, вытер кровь, пощупал пульс, выслушал сердце и выпрямился: - Ничего нельзя сделать.
      Кестер не сводил с него глаз:
      - Но ведь пуля прошла совсем сбоку. Ведь это не может быть опасно!
      - Тут две пули! - сказал врач.
      Он снова вытер кровь. Мы наклонились, и ниже раны, из которой сильно шла кровь, увидели другую - маленькое темное отверстие около сердца.
      - Он, видимо, умер почти мгновенно, - сказал врач. Кестер выпрямился. Он посмотрел на Готтфрида. Врач затампонировал рапы и заклеил их полосками пластыря.
      - Хотите умыться? - спросил он меня.
      - Нет, - сказал я.
      Теперь лицо Готтфрида пожелтело и запало. Рот чуть искривился, глаза были полузакрыты, - один чуть плотнее другого. Он смотрел на нас. Он непрерывно смотрел на нас.
      - Как это случилось? - спросил врач.
      Никто не ответил. Готтфрид смотрел на нас. Он неотрывно смотрел на нас.
      - Его можно оставить здесь, - сказал врач.
      Кестер пошевелился.
      - Нет, - возразил он. - Мы его заберем!
      - Нельзя, - сказал врач. - Мы должны позвонить в полицию. И в уголовный розыск. Надо сразу же предпринять всё, чтобы найти преступника.
      - Преступника? - Кестер посмотрел на врача непопимающим взглядом. Потом он сказал: - Хорошо, я поеду за полицией.
      - Можете позвонить. Тогда они прибудут скорее..
      Кестер медленно покачал головой:
      - Нет. Я поеду.
      Он вышел, и я услышал, как заработал мотор "Карла". Врач подвинул мне стул:
      - Не хотите пока посидеть?
      - Благодарю, - сказал я и не сел. Яркий свет всё еще падал на окровавленную грудь Готтфрида. Врач подпял лампу повыше.
      - Как это случилось? - спросил он снова.
      - Не знаю. Видимо, его приняли за другого.
      - Он был на фронте? - спросил врач.
      Я кивнул. - Видно по шрамам, - сказал он. - И по простреленной руке. Он был несколько раз ранен.
      - Да. Четыре раза.
      - Какая подлость, - сказал санитар. - Вшивые молокососы. Тогда они еще небось в пеленках лежали.
      Я ничего не ответил. Готтфрид смотрел на меня. Смотрел, не отрывая глаз.
      x x x

      Кестера долго не было. Он вернулся один. Врач отложил газету, которую читал.
      - Приехали представители полиции? - спросил он.
      Кестер молчал. Он не слышал слов врача.
      - Полиция здесь? - спросил врач еще раз.
      - Да, - проговорил Кестер. - Полиция. Надо позвонить, пусть приезжают.
      Врач посмотрел на него, но ничего не сказал и пошел к телефону. Несколько минут спустя пришли два полицейских чиновника. Они сели за стол и принялись записывать сведения о Готтфриде. Не знаю почему, но теперь, когда он был мертв, мне казалось безумием говорить, как его звали, когда он родился и где жил. Я отвечал механически и не отводил глаз от черного карандашного огрызка, который чиновник то и дело слюнявил.
      Второй чиновник принялся за протокол. Кестер давал ему необходимые показания.
      - Вы можете приблизительно сказать, как выглядел убийца? - спросил чиновник.
      - Нет, - ответил Кестер. - Не обратил внимания.
      Я мельком взглянул на него. Я вспомнил желтые краги и униформу.
      - Вы не знаете, к какой политической партии он принадлежал? Вы не заметили значков или формы?
      - Нет, - сказал Кестер. - До выстрелов я ничего не видел. А потом я только... - Он запнулся на секунду, - потом я только заботился о моем товарище.
      - Вы принадлежите к какой-нибудь политической партии?
      - Нет.
      - Я спросил потому, что, как вы говорите, он был вашим товарищем...
      - Он мой товарищ по фронту, - сказал Кестер.
      Чиновник обратился ко мне: - Можете вы описать убийцу?
      Кестер твердо посмотрел на меня.
      - Нет, - сказал я. - Я тоже ничего не видел.
      - Странно, - заметил чиновник.
      - Мы разговаривали и ни на что не обращали внимания. Всё произошло очень быстро.
      Чиновник вздохнул:
      - Тогда мало надежды, что мы поймаем этих ребят.
      Он дописал протокол.
      - Мы можем взять его с собой? - спросил Кестер.
      - Собственно говоря... - Чиновник взглянул на врача. - Причина смерти установлена точно?
      Врач кивнул:
      - Я уже составил акт.
      - А где пуля? Я должен взять с собой пулю.
      - Две пули. Обе остались в теле. Мне пришлось бы... - Врач медлил.
      - Мне нужны обе, - сказал чиновник. - Я должен видеть, выпущены ли они из одного оружия.
      - Да, - сказал Кестер в ответ на вопросительный взгляд врача.
      Санитар пододвинул носилки и опустил лампу. Врач взял инструменты и ввел пинцет в рану. Первую пулю он нашел быстро, она засела неглубоко. Для извлечения второй пришлось сделать разрез. Он поднял резиновые перчатки до локтей, взял скобки и скальпель. Кестер быстро подошел к носилкам и закрыл Готтфриду глаза. Услышав тихий скрежет скальпеля, я отвернулся. Мне захотелось вдруг кинуться к врачу и оттолкнуть его - на мгновение мне показалось, что Готтфрид просто в обмороке и что только теперь врач его в самом деле убивает, -- но тут же я опомнился и осознал всё снова. Мы видели достаточно мертвецов...
      - Вот она, - сказал врач, выпрямляясь. Он вытер пулю и передал ее чиновнику:
      - Такая же. Обе из одного оружия, правда?
      Кестер наклонился и внимательно рассмотрел маленькие тупые пули. Они тускло поблескивали, перекатываясь па ладони чиновника.
      - Да, - сказал он.
      Чиновник завернул их в бумагу и сунул в карман.
      - Вообще это не разрешено, - сказал он затем, - но если вы хотите забрать его домой... Суть дела ясна, не так ли, господин доктор? - Врач кивнул. - К тому же, вы судебный врач, - продолжал чиновник, - так что... как хотите... вы только должны... может статься, что завтра приедет еще одна комиссия...
      - Я знаю, - сказал Кестер. - Всё останется как есть.
      Чиновники ушли. Врач снова прикрыл и заклеил раны Готтфрида.
      - Вы как хотите? - спросил он. - Можете взять носилки. Только завтра пришлите их обратно.
      - Да, спасибо, - сказал Кестер. - Пойдем, Робби.
      - Я могу вам помочь, - сказал санитар.
      Я покачал головой:
      - Ничего, справимся.
      Мы взяли носилки, вынесли их и положили па оба левых сидения, которые вместе с откинутой спинкой образовали одну плоскость. Санитар и врач вышли и смотрели на нас. Мы накрыли Готтфрида его пальто и поехали. Через минуту Кестер обернулся ко мне:
      - Проедем еще раз по этой улице. Я уже был там, но слишком рано. Может быть, теперь они уже идут.
      Тихо падал снег. Кестер вел машину почти бесшумно, то и дело выжимая сцепление и выключая зажигание. Он не хотел, чтобы нас слышали, хотя четверка, которую мы искали, не могла знать, что у нас машина. Бесшумно, как белое привидение, мы скользили в густеющем снегопаде. Я достал из ящика с инструментами молоток и положил его рядом с собой, чтобы бить сразу, едва выскочив из машины. Мы ехали по улице, где это случилось. Под фонарем еще чернело пятно крови. Кестер выключил фары. Мы двигались вдоль края тротуара и наблюдали улицу. Никого не было видно. Только из освещенной пивной доносились голоса.
      Кестер остановился у перекрестка.
      - Останься здесь, - сказал он. - Я загляну в пивную.
      - Я пойду с тобой, - ответил я.
      Он посмотрел на меня взглядом, запомнившимся мне еще с тех пор, когда он отправлялся один в разведку.
      - В пивной я ничего не буду делать, - сказал Кестер, - а то он еще, чего доброго, улизнет. Только посмотрю, там ли он. Тогда будем караулить. Останься здесь с Готтфридом.
      Я кивнул, и Отто исчез в снежной метели. Хлопья таяли на моем лице. Вдруг мне стало невыносимо больно оттого, что Готтфрид укрыт, словно он уже не наш. Я стянул пальто с его головы. Теперь снег падал и на его лицо, на глаза и губы, но не таял. Я достал платок, смахнул снег и снова укрыл голову Ленца краем пальто.
      Кестер вернулся.
      - Ничего?
      - Нет, - сказал он.
      - Поедем еще по другим улицам. Я чувствую, что мы можем встретить их в любую минуту.
      Мотор взревел, но тут же заработал на низких оборотах. Мы тихо крались сквозь белую взвихренную ночь, переезжая с одной улицы на другую; на поворотах я придерживал Готтфрида, чтобы он не соскользнул; время от времени мы останавливались в сотне метров от какой-нибудь пивной, и Кестер размашисто бежал посмотреть, там ли они. Он был одержим мрачным, холодным бешенством. Дважды он собирался ехать домой, чтобы отвезти Готтфрида, но оба раза поворачивал обратно, - ему казалось. что именно в эту минуту четверка должна быть гдето поблизости.
      Вдруг на длинной пустынной улице мы увидели далеко впереди себя темную группу людей. Кестер сейчас же выключил зажигание, и мы поехали вслед за ними бесшумно, с потушенным светом. Они не слыхали нас и разговаривали.
      - Их четверо, - шепнул я Кестеру.
      В ту же секунду мотор взревел, машина стрелой пролетела последние двести метров, вскочила на тротуар, заскрежетала тормозами и, заносясь вбок, остановилась на расстоянии метра от четырех прохожих, вскрикнувших от испуга.
      Кестер наполовину высунулся из машины. Его тело, словно стальная пружина, было готово рвануться вперед, а лицо дышало неумолимостью смерти.
      Мы увидели четырех мирных пожилых людей. Один из них был пьян. Они обругали нас. Кестер ничего им но ответил. Мы поехали дальше.
      - Отто, - сказал я, - сегодня нам их не разыскать. Не думаю, чтобы они рискнули сунуться на улицу.
      - Да, может быть, - не сразу ответил он и развернул машину. Мы поехали на квартиру Кестера. Его комната имела отдельный вход, и можно было войти в нее, не тревожа никого. Когда мы вышли из машины, я сказал:
      - Почему ты не сообщил следователям приметы? Это помогло бы розыску. Ведь мы его разглядели достаточно подробно.
      Кестер посмотрел на меня.
      - Потому что мы это обделаем сами, без полиции. Ты что же думаешь?.. - Его голос стал совсем тихим, сдавленным и страшным. - Думаешь, я перепоручу его полиции? Чтобы он отделался несколькими годами тюрьмы? Сам знаешь, как кончаются такие процессы! Эти парни знают, что они найдут милосердных судей! Не выйдет! Если бы полиция даже и нашла его, я заявил бы, что это не он! Сам его раздобуду! Готтфрид мертвый, а он живой! Не будет этого!
      Мы сняли носилки, пронесли их сквозь ветер и метель в дом, и казалось, будто мы воюем во Фландрии и принесли убитого товарища с переднего края в тыл.
      x x x

      Мы купили гроб и место для могилы на общинном кладбище. Похороны Готтфрида состоялись в ясный солнечный день. Мы сами укрепили крышку и снесли гроб вниз по лестнице. Провожающих было немного. Фердинанд, Валентин, Альфонс, бармен Фред, Джорджи, Юпп, фрау Штосс, Густав, Стефан Григоляйт и Роза. У ворот кладбища нам пришлось немного подождать. Впереди были еще две похоронные процессии. Одна шла за черным автомобилем, другая за каретой, в которую были впряжены лошади, украшенные черным и серебряным крепом. За каретой шла бесконечная вереница провожающих, оживленно беседовавших между собой.
      Мы сняли гроб с машины и сами опустили его на веревках в могилу. Могильщик был этим доволен, у него и без нас хватало дел. Мы пригласили пастора. Правда, мы не знали, как бы отнесся к этому Готтфрид, но Валентин сказал, что так нужно. Впрочем, мы просили пастора не произносить надгробную речь. Он должен был только прочитать небольшую выдержку из библии. Пастор был старый, близорукий человек. Подойдя к могиле, он споткнулся о ком земли и свалился бы вниз, если бы не Кестер и Валентин, подхватившие его. Но, падая, он выронил библию и очки, которые как раз собирался надеть. Смущенный и расстроенный, щуря глаза, пастор смотрел в яму.
      - Не беспокойтесь, господин пастор, - сказал Валентин, - мы возместим вам потерю.
      - Дело не в книге, - тихо ответил пастор, - а в очках: они мне нужны.
      Валентин сломал ветку у кладбищенской изгороди. Он встал на колени у могилы, ухитрился подцепить очки за дужку и извлечь их из венка. Оправа была золотая. Может быть, пастор поэтому и хотел получить их обратно. Библия проскользнула сбоку и очутилась под гробом; чтобы достать ее, пришлось бы поднять гроб и спуститься вниз. Этого не желал и сам пастор. Он стоял в полном замешательстве.
      - Не сказать ли мне всё-таки несколько слов? - спросил он.
      - Не беспокойтесь, господин пастор, - сказал Фердинанд. - Теперь у него под гробом весь Ветхий и Новый завет.
      Остро пахла вскопанная земля. В одном из комьев копошилась белая личинка. Я подумал: "Могилу завалят, а личинка будет жить там внизу; она превратится в куколку, и в будущем году, пробившись сквозь слой земли, выйдет на поверхность. А Готтфрид мертв. Он погас". Мы стояли у могилы, зная, что его тело, глаза и волосы еще существуют, правда уже изменившись, но всё-таки еще существуют, и что, несмотря на это, он ушел и не вернется больше. Это было непостижимо. Наша кожа была тепла, мозг работал, сердце гнало кровь по жилам, мы были такие же, как прежде, как вчера, у нас было по две руки, мы не ослепли и не онемели, всё было как всегда... Но мы должны были уйти отсюда, а Готтфрид оставался здесь и никогда уже не мог пойти за нами. Это было непостижимо.
      Комья земли забарабанили по крышке гроба. Могильщик дал нам лопаты, и вот мы закапывали его, Валентин, Кестер, Альфонс, я, - как закапывали когда-то не одного товарища. Вдруг мне почудилось, будто рядом грянула старая солдатская песня, старая, печальная солдатская песня, которую Готтфрид часто пел: v Аргоннский лес, Аргоннский лес,
      Ты как большой могильный крест... Альфонс принес черный деревянный крест, простой крест, какие стоят сотнями тысяч во Франции вдоль бесконечных рядов могил. Мы укрепили его у изголовья могилы Готтфрида.
      - Пошли, - хрипло проговорил наконец Валентин,
      - Да, - сказал Кестер. Но он остался на месте. Никто не шелохнулся. Валентин окинул всех нас взглядом.
      - Зачем? - медленно сказал он. - Зачем же?.. Проклятье!
      Ему не ответили.
      Валентин устало махнул рукой:
      - Пойдемте.
      Мы пошли к выходу по дорожке, усыпанной гравием. У ворот нас ждали Фред, Джорджи и остальные
      - Как он чудесно смеялся, - сказал Стефан Григоляйт, и слёзы текли по его беспомощному печальному лицу.
      Я оглянулся. За нами никто не шел.
      XXV

      В феврале мы с Кестером сидели в последний раз в нашей мастерской. Нам пришлось ее продать, и теперь мы ждали распорядителя аукциона, который должен был пустить с молотка всё оборудование и такси. Кестер надеялся устроиться весной гонщиком в небольшой автомобильной фирме. Я по-прежнему играл в кафе "Интернациональ" и пытался подыскать себе еще какое нибудь дневное занятие, чтобы зарабатывать больше.
      Во дворе собралось несколько человек. Пришел аукционист.
      - Ты выйдешь, Отто? - спросил я.
      - Зачем? Всё выставлено напоказ, а цены он знает.
      У Кестера был утомленный вид. Его усталость не бросалась в глаза посторонним людям, но те, кто знал его хорошо, замечали ее сразу по несколько более напряженному и жесткому выражению лица. Вечер за вечером он рыскал в одном и том же районе. Он уже давно знал фамилию парня, застрелившего Готтфрида, но не мог его найти, потому что, боясь преследований полиции, убийца переехал на другую квартиру и прятался. Все эти подробности установил Альфонс. Он тоже был начеку. Правда, могло статься, что преступник выехал из города. Он не знал, что Кестер и Альфонс выслеживают его. Они же рассчитывали, что он вернется, когда почувствует себя в безопасности.
      - Отто, я выйду и погляжу, - сказал я.
      - Хорошо.
      Я вышел. Наши станки и остальное оборудование были расставлены в середине двора. Справа у стены стояло такси. Мы его хорошенько помыли. Я смотрел на сидения и баллоны. Готтфрид часто называл эту машину "наша старая дойная корова". Нелегко было расставаться с ней.
      Кто-то хлопнул меня по плечу. Я быстро обернулся. Передо мной стоял молодой человек ухарского вида, в пальто с поясом. Вертя бамбуковую трость, он подмигнул мне:
      - Алло! А ведь мы знакомы!
      Я стал припоминать:
      - Гвидо Тисс из общества "Аугека"!
      - Ну, вот видите! - самодовольно заявил Гвидо. - Мы встретились тогда у этой же рухляди. Правда, с вами был какой то отвратительный тип. Еще немного, и я бы дал ему по морде.
      Представив себе, что этот мозгляк осмелился бы замахнуться на Кестера, я невольно скорчил гримасу. Тисс принял ее за улыбку и тоже осклабился, обнажив довольно скверные зубы:
      - Ладно, забудем! Гвидо не злопамятен. Ведь вы тогда уплатили огромную цену за этого автомобильного дедушку. Хоть что-нибудь выгадали на нем?
      - Да, - сказал я. - Машина неплохая.
      Тисс затараторил:
      - Послушались бы меня, получили бы больше. И я тоже. Ладно, забудем! Прощено и забыто! Но сегодня мы можем обтяпать дельце. Пятьсот марок - и машина наша. Наверняка. Покупать ее больше некому. Договорились.
      Я всё понял. Он полагал, что мы тогда перепродали машину, и не знал, что мастерская принадлежит нам. Напротив, он считал, что мы намерены снова купить это такси.
      - Она еще сегодня стоит полторы тысячи, - сказал я. - Не говоря уже о патенте на право эксплуатации.
      - Вот именно, - с жаром подхватил Гвидо. - Поднимем цену до пятисот. Это сделаю я. Если нам отдадут ее за эти деньги - выплачиваю вам триста пятьдесят наличными.
      - Не пойдет, - сказал я. - У меня уже есть покупатель.
      - Но всё же... - Он хотел предложить другой вариант.
      - Нет, это бесцельно... - Я перешел на середину двора. Теперь я знал, что он будет поднимать цену до тысячи двухсот.
      Аукционист приступил к делу. Сначала пошли детали оборудования. Они не дали большой выручки. Инструмент также разошелся по дешевке. Настала очередь такси. Кто-то предложил триста марок.
      - Четыреста, - сказал Гвидо.
      - Четыреста пятьдесят, - предложил после долгих колебаний покупатель в синей рабочей блузе.
      Гвидо нагнал цену до пятисот. Аукционист обвел всех взглядом. Человек в блузе молчал. Гвидо подмигнул мне и поднял четыре пальца.
      - Шестьсот, - сказал я.
      Гвидо недовольно покачал головой и предложил семьсот. Я продолжал поднимать цену. Гвидо отчаянно набавлял. При тысяче он сделал умоляющий жест, показав мне пальцем, что я еще могу заработать сотню. Он предложил тысячу десять марок. При моей следующей надбавке до тысячи ста марок он покраснел и злобно пропищал;
      - Тысяча сто десять.
      Я предложил тысячу сто девяносто марок, рассчитывая, что Гвидо назовет свою последнюю цену - тысячу двести. После этого я решил выйти из игры.
      Но Гвидо рассвирепел. Считая, что я хочу вытеснить его окончательно, он неожиданно предложил тысячу триста. Я стал быстро соображать. Если бы он действительно хотел купить машину, то, бесспорно, остановился бы на тысяче двухстах. Теперь же, взвинчивая цену, он просто, метил мне. Из нашего разговора он понял, что мой предел - тысяча пятьсот, и не видел для себя никакой опасности.
      - Тысяча триста десять, - сказал я.
      - Тысяча четыреста, - поспешно предложил Гвидо.
      - Тысяча четыреста десять, - нерешительно проговорил я, боясь попасть впросак, - Тысяча четыреста девяносто! - Гвидо торжествующе и насмешливо посмотрел на меня. Он был уверен, что здорово насолил мне.
      Выдержав его взгляд, я молчал.
      - Кто больше? - спросил аукционист.
      Молчание.
      - Кто больше? - спросил он второй раз. Потом он поднял молоток. В момент, когда Гвидо оказался владельцем машины, торжествующая мина на его лице сменилась выражением беспомощного изумления. В полном смятении он подошел ко мне:
      - А я думал, вы хотите...
      - Нет, - сказал я.
      Придя в себя, он почесал затылок:
      - Черт возьми! Нелегко будет навязать моей фирме такую покупку. Думал, что вы дойдете до полутора тысяч. Но на сей раз я всё-таки вырвал у вас этот ящик изпод носа!
      - Это вы как раз и должны были сделать! - сказал я.
      Гвидо захлопал глазами. Только когда появился Кестер, Гвидо сразу понял всё и схватился за голову:
      - Господи! Так это была ваша машина? Какой же я осёл, безумный осёл! Так влипнуть! Взяли на пушку! Бедный Гвидо! Чтобы с тобой случилось такое! Попался на простенькую удочку! Ладно, забудем! Самые прожженные ребята всегда попадаются в ловушку, знакомую всем детям! В следующий раз как-нибудь отыграюсь! Свое не упущу!
      Он сел за руль и поехал. С тяжелым чувством смотрели мы вслед удалявшейся машине.
      x x x

      Днем пришла Матильда Штосс. Надо было рассчитаться с ней за последний месяц. Кестер выдал ей деньги и посоветовал попросить нового владельца оставить ее уборщицей в мастерской. Нам уже удалось пристроить у него Юппа. Но Матильда покачала головой:
      - Нет, господин Кестер, с меня хватит. Болят старые кости.
      - Что же вы будете делать? - спросил я.
      - Поеду к дочери. Она живет в Бунцлау. Замужем. Вы бывали в Бунцлау?
      - Нет, Матильда. - Но господин Кестер знает этот город, правда?
      - И я там не бывал, фрау Штосс.
      - Странно, - сказала Матильда. - Никто не знает про Бунцлау. А ведь моя дочь живет там уже целых двенадцать лет. Она замужем за секретарем канцелярии.
      - Значит, город Бунцлау есть. Можете не сомневаться. Раз там живет секретарь канцелярии...
      - Это конечно. Но всё-таки довольно странно, что никто не знает про Бунцлау.
      Мы согласились.
      - Почему же вы сами за все эти годы ни разу не съездили туда? - спросил я.
      Матильда ухмыльнулась:
      - Это целая история. Но теперь я должна поехать к внукам. Их уже четверо.
      - Мне кажется, что в тех краях изготовляют отличный шнапс, - сказал я. - Из слив или чего-то в этом роде...
      Матильда замахала рукой:
      - В том-то и всё дело. Мой зять, видите ли, трезвенник. Ничего не пьет.
      Кестер достал с опустевшей полки последнюю бутылку:
      - Ну что ж, фрау Штосс, придется выпить на прощанье по рюмочке.
      - Я готова, - сказала Матильда.
      Кестер поставил на стол рюмки и наполнил их. Матильда выпила ром с такой быстротой, словно пропустила его через сито. Ее верхняя губа резко вздрагивала, усики подергивались.
      - Еще одну? - спросил я.
      - Не откажусь.
      Я налил ей доверху еще большую рюмку. Потом она простилась.
      - Всего доброго на новом месте, - сказал я.
      - Премного благодарна. И вам всего хорошего. Но странно, что никто не знает про Бунцлау, не правда ли?
      Она вышла неверной походкой. Мы постояли еще немного в пустой мастерской.
      - Собственно, и нам можно идти, - сказал Кестер.
      - Да, - согласился я. - Здесь больше нечего делать.
      Мы заперли дверь и пошли за "Карлом". Его мы не продали, и он стоял в соседнем гараже. Мы заехали на почту и в банк, где Кестер внес гербовый сбор заведующему управлением аукционов.
      - Теперь я пойду спать, - сказал он. - Будешь у себя?
      - У меня сегодня весь вечер свободен.
      - Ладно, зайду за тобой к восьми.
      x x x

      Мы поели в небольшом пригородном трактире и поехали обратно. На первой же улице у нас лопнул передний баллон. Мы сменили его. "Карл" давно не был в мойке, и я здорово перепачкался.
      - Я хотел бы вымыть руки, Отто, - сказал я.
      Поблизости находилось довольно большое кафе. Мы вошли и сели за столик у входа. К нашему удивлению, почти все места были заняты. Играл женский ансамбль, и все шумно веселились. На оркестрантках красовались пестрые бумажные шапки, многие посетители были в маскарадных костюмах, над столиками взвивались ленты серпантина, к потолку взлетали воздушные шары, кельнеры с тяжело нагруженными подносами сновали по залу. Всё было в движении, гости хохотали и галдели.
      - Что здесь происходит? - спросил Кестер.
      Молодая блондинка за соседним столиком швырнула в нас пригоршню конфетти.
      - Вы что, с луны свалились? - рассмеялась она. - Разве вы не знаете, что сегодня первый день масленицы?
      - Вот оно что! - сказал я. - Ну, тогда пойду вымою руки.
      Чтобы добраться до туалета, мне пришлось пройти через весь зал. У одного из столиков я задержался - несколько пьяных гостей пытались поднять какую-то девицу на столик, чтобы она им спела. Девица отбивалась и визжала. При этом она опрокинула столик, и вся компания повалилась на пол. Я ждал, пока освободится проход. Вдруг меня словно ударило током. Я оцепенел, кафе куда-то провалилось, не было больше ни шума, ни музыки. Кругом мелькали расплывчатые, неясные тени, но необыкновенно резко и отчетливо вырисовывался один столик, один-единственный столик, за которым сидел молодой человек в шутовском колпаке и обнимал за талию охмелевшую соседку. У него были стеклянные тупые глаза, очень тонкие губы. Из-под стола торчали яркожелтые, начищенные до блеска краги...
      Меня толкнул кельнер. Как пьяный, я прошел несколько шагов и остановился. Стало невыносимо жарко, но я трясся, как в ознобе, руки повлажнели. Теперь я видел и остальных, сидевших за столиком. С вызывающими лицами они что-то распевали хором, отбивая такт пивными кружками. Меня снова толкнули.
      - Не загораживайте проход, - услышал я.
      Я машинально двинулся дальше, нашел туалет, стал мыть руки и, только когда почувствовал резкую боль, сообразил, что держу их под струёй кипятка. Затем я вернулся к Кестеру.
      - Что с тобой? - спросил он.
      Я не мог ответить.
      - Тебе плохо? - спросил он.
      Я покачал головой и посмотрел на соседний столик, за которым сидела блондинка и поглядывала на нас. Вдруг Кестер побледнел. Его глаза сузились. Он подался вперед.
      - Да? - спросил он очень тихо.
      - Да, - ответил я.
      - Где?
      Я кивнул в сторону столика, за которым сидел убийца Готтфрида.
      Кестер медленно поднялся. Казалось, кобра выпрямляет свое тело.
      - Будь осторожен, - шепнул я. - Не здесь, Отто.
      Он едва заметно махнул рукой и медленно пошел вперед. Я был готов броситься за ним. Какая-то женщина нахлобучила ему на голову красно-зеленый бумажный колпак и повисла у него на шее. Отто даже не заметил ее. Женщина отошла и удивленно посмотрела ему вслед. Обойдя вокруг зала, Отто вернулся к столику.
      - Его там нет, - сказал он.
      Я встал, окинул взглядом зал. Кестер был прав.
      - Думаешь, он узнал меня? - спросил я.
      Кестер пожал плечами. Только теперь он почувствовал, что на нем бумажная шапка, и смахнул ее.
      - Не понимаю, - сказал я. - Я был в туалете не более одной-двух минут.
      - Более четверти часа. - Что?.. - Я снова посмотрел в сторону столика. -Остальные тоже ушли. С ними была девушка, ее тоже нет. Если бы он меня узнал, он бы наверняка исчез один.
      Кестер подозвал кельнера:
      - Здесь есть еще второй выход?
      - Да, с другой стороны есть выход на Гарденбергштрассе.
      Кестер достал монету и дал ее кельнеру.
      - Пойдем, - сказал он.
      - Жаль, - сказала блондинка за соседним столиком. - Такие солидные кавалеры.
      Мы вышли. Ветер ударил нам в лицо. После душного угара кафе он показался нам ледяным.
      - Иди домой, - сказал Кестер.
      - Их было несколько, - ответил я и сел рядом с ним.
      Машина рванулась с места. Мы изъездили все улицы в районе кафе, всё больше удаляясь от него, но не нашли никого. Наконец Кестер остановился.
      - Улизнул, - сказал он. - Но это ничего. Теперь он нам попадется рано или поздно.
      - Отто, - сказал я. - Надо бросить это дело.
      Он посмотрел на меня.
      - Готтфрид мертв, - сказал я и сам удивился своим словам. - От этого он не воскреснет...
      Кестер всё еще смотрел на меня.
      - Робби, - медленно заговорил он, - не помню, скольких я убил. Но помню, как я сбил молодого английского летчика. У него заело патрон, задержка в подаче, и он ничего не мог сделать. Я был со своим пулеметом в нескольких метрах от него и ясно видел испуганное детское лицо с глазами, полными страха; потом выяснилось, что это был его первый боевой вылет и ему едва исполнилось восемнадцать лет. И в это испуганное, беспомощное и красивое лицо ребенка я всадил почти в упор пулеметную очередь. Его череп лопнул, как куриное яйцо. Я не знал этого паренька, и он мне ничего плохого не сделал. Я долго не мог успокоиться, гораздо дольше, чем в других случаях. С трудом заглушил совесть, сказав себе: "Война есть война!" Но, говорю тебе, если я не прикончу подлеца, убившего Готтфрида, пристрелившего его без всякой причины, как собаку, значит эта история с англичанином была страшным преступлением. Понимаешь ты это? -Да, - сказал я.
      - А теперь иди домой. Я хочу довести дело до конца. Это как стена. Не могу идти дальше, пока не свалю ее.
      - Я не пойду домой, Отто. Уж если так, останемся вместе.
      - Ерунда, - нетерпеливо сказал он. - Ты мне не нужен. - Он поднял руку, заметив, что я хочу возразить. - Я его не прозеваю! Найду его одного, без остальных! Совсем одного! Не бойся.
      Он столкнул меня с сиденья и тут же умчался. Я знал - ничто не сможет его удержать. Я знал также, почему он меня не взял с собой. Из-за Пат. Готтфрида он бы не прогнал.
      x x x

      Я пошел к Альфонсу. Теперь я мог говорить только с ним. Хотелось посоветоваться, можно ли что-нибудь предпринять. Но Альфонса я не застал. Заспанная девушка сообщила мне, что час назад он ушел на собрание. Я сел за столик и стал ждать.
      В трактире было пусто. Над пивной стойкой горела маленькая лампочка. Девушка снова уселась и заснула. Я думал об Отто и Готтфриде и смотрел из окна на улицу, освещенную полной луной, медленно поднимавшейся над крышами, я думал о могиле с черным деревянным крестом и стальной каской и вдруг заметил, что плачу. Я смахнул слёзы.
      Вскоре послышались быстрые тихие шаги. Альфонс вошел с черного хода. Его лицо блестело от пота.
      - Это я, Альфонс!
      - Иди сюда, скорее! - сказал он.
      Я последовал за ним в комнату справа за стойкой. Альфонс подошел к шкафу и достал из него два старых санитарных пакета времен войны.
      - Можешь сделать перевязку? - спросил он, осторожно стягивая штаны.
      У него была рваная рана на бедре.
      - Похоже на касательное ранение, - сказал я.
      - Так и есть, - буркнул Альфонс. - Давай перевязывай!
      - Альфонс, - сказал я, выпрямляясь. - Где Отто?
      - Откуда мне знать, где Отто, - пробормотал он, выжимая из раны кровь. -Вы не были вместе?
      - Нет.
      - Ты его не видел?
      - И не думал. Разверни второй пакет и наложи его сверху. Это только царапина.
      Занятый своей раной, он продолжал бормотать.
      - Альфонс, - сказал я, - мы видели его... того, который убил Готтфрида... ты ведь знаешь... мы видели его сегодня вечером. Отто выслеживает его.
      - Что? Отто? - Альфонс насторожился. - Где же он? Теперь это уже ни к чему! Пусть убирается оттуда!
      - Он не уйдет.
      Альфонс отбросил ножницы:
      - Поезжай туда! Ты знаешь, где он? Пускай убирается. Скажи ему, что за Готтфрида я расквитался. Я знал об этом раньше вас! Сам видишь, что я ранен! Он стрелял, но я сбил его руку. А потом стрелял я. Где Отто?
      - Где-то в районе Менкештрассе.
      - Слава богу. Там он уже давно не живет. Но всё равно, убери оттуда Отто.
      Я подошел к телефону и вызвал стоянку такси, где обычно находился Густав. Он оказался на месте.
      - Густав, - сказал я, - можешь подъехать на угол Визенштрассе и площади Бельвю? Только поскорее! Я жду.
      - Буду через десять минут.
      Я повесил трубку и вернулся к Альфонсу. Он надевал другие брюки.
      - А я и не знал, что вы разъезжаете по городу, - сказал он. Его лицо всё еще было в испарине. - Лучше бы сидели где-нибудь. Для алиби. А вдруг вас спросят. Никогда нельзя знать...
      - Подумай лучше о себе, - сказал я.
      - А мне-то что! - Он говорил быстрее, чем обычно. - Я был с ним наедине. Поджидал в комнате. Этакая жилая беседка. Кругом ни души. К тому же, вынужденная оборона. Он выстрелил, как только переступил через порог. Мне и не надо алиби. А захочу - буду иметь Целых десять.
      Он смотрел на меня, сидя на стуле и обратив ко мне широкое мокрое лицо. Его волосы слиплись, крупный рот искривился, а взгляд стал почти невыносимым -столько обнаженной и безнадежной муки, боли и любви было в его глазах.
      - Теперь Готтфрид успокоится, - сказал он тихо и хрипло. - До сих пор мне всё казалось, что ему неспокойно.
      Я стоял перед ним и молчал.
      - А теперь иди, - сказал он.
      Я прошел через зал. Девушка всё еще спала и шумно| дышала. Луна поднялась высоко, и на улице было со-| всем светло. Я пошел к площади Бельвю. Окна домов сверкали в лунном свете, как серебряные зеркала. Ветер улегся. Было совсем тихо.
      Густав подъехал через несколько минут.
      - Что случилось, Роберт? - спросил он.
      - Сегодня вечером угнали мою машину. Только что мне сказали, что ее видели в районе Менкештрассе. S Подъедем туда? |
      - Подъедем, ясное дело! - Густав оживился. - И чего только теперь не воруют! Каждый день несколько машин. Но чаще всего на них разъезжают, пока не выйдет бензин, а потом бросают.
      - Да, так, вероятно, будет и с нашей.
      Густав сказал, что скоро собирается жениться. Его невеста ожидает ребенка, и тут, мол, уж ничего не поделаешь. Мы проехали по Менкештрассе и по соседним улицам.
      - Вот она! - крикнул вдруг Густав. Машина стояла в темном переулке. Я подошел к ней, достал свой ключ и включил зажигание.
      - Всё в порядке, Густав, - сказал я. - Спасибо, что подвез
      - Не пропустить ли нам где-нибудь по рюмочке? - спросил он.
      - Не сегодня. Завтра. Очень спешу.
      Я полез в карман, чтобы заплатить ему за ездку. |
      - Ты что, спятил? - спросил он.
      - Тогда спасибо, Густав. Не задерживайся. До свидания.
      - А что если устроить засаду и накрыть молодца, который угнал ее?
      - Нет, нет, он уже, конечно, давно смылся. - Меня вдруг охватило дикое нетерпение. - До свидания, Густав.
      - А бензин у тебя есть? - Да, достаточно. Я уже проверил. Значит, спокойной ночи.
      Он уехал. Выждав немного, я двинулся вслед за ним, добрался до Менкештрассе и медленно проехал по ней на третьей скорости. Потом я развернулся и поехал обратно. Кестер стоял на углу:
      - Что это значит?
      - Садись, - быстро сказал я. - Тебе уже не к чему стоять здесь. Я как раз от Альфонса. Он его... он его уже встретил.
      - И что?
      - Да, - сказал я.
      Кестер молча забрался на сидение. Он не сел за руль. Чуть сгорбившись, он примостился возле меня. Машина тронулась.
      - Поедем ко мне? - спросил я.
      Он кивнул. Я прибавил газу и свернул на набережную канала. Вода тянулась широкой серебряной полосой. На противоположном берегу в тени стояли черные как уголь сараи, но на мостовой лежал бледно-голубой свет, и шины скользили по нему, как по невидимому снегу. Широкие серебристо-зеленые башни собора в стиле барокко высились над рядами крыш. Они сверкали на далеком фоне фосфоресцирующего неба, в котором, как большая световая ракета, повисла луна.
      - Отто, я рад, что всё случилось именно так, - сказал я.
      - А я нет, - ответил он.
      x x x

      У фрау Залевски еще горел свет. Когда я открыл входную дверь, она вышла из гостиной.
      - Вам телеграмма, - сказала она.
      - Телеграмма? - повторил я удивленно. Я всё еще думал о прошедшем вечере. Но потом я понял и побежал в свою комнату. Телеграмма лежала на середине стола, светясь, как мел, под резкими лучами лампы. Я сорвал наклейку. Сердце сжалось, буквы расплылись, убежали, снова появились... и тогда я облегченно вздохнул, успокоился и показал телеграмму Кестеру:
      - Слава богу. А я уже думал, что...
      Там было только три слова: "Робби, приезжай скорее..." Я снова взял у него листок. Чувство облегчения улетучилось. Вернулся страх:
      - Что там могло случиться, Отто? Боже мой, почему она не позвонила по телефону? Что-то неладно!
      Кестер положил телеграмму па стол:
      - Когда ты разговаривал с ней в последний раз?
      - Неделю назад... Нет, больше.
      - Закажи телефонный разговор. Если что-нибудь не гак, сразу же поедем. На машине. Есть у тебя железнодорожный справочник?
      Я заказал разговор с санаторием и принес из гостиной фрау Залевски справочник. Кестер раскрыл его.
      - Самый удобный поезд отправляется завтра в полдень, - сказал он. - Лучше сесть в машину и подъехать возможно ближе к санаторию. А там пересядем на ближайший поезд. Так мы наверняка сэкономим несколько часов. Как ты считаешь?
      - Да, это, пожалуй, лучше. - Я не мог себе представить, как просижу несколько часов в поезде в полной бездеятельности.
      Зазвонил телефон. Кестер взял справочник и ушел в мою комнату. Санаторий ответил. Я попросил позвать Пат. Через минуту дежурная сестра сказала, что Пат лучше не подходить к телефону.
      - Что с ней? - крикнул я.
      - Несколько дней назад у нее было небольшое кровотечение. Сегодня она немного температурит.
      - Скажите ей, что я еду. С Кестером и "Карлом". Мы сейчас выезжаем. Вы поняли меня?
      - С Кестером и Карлом, - повторил голос.
      - Да. Но скажите ей об этом немедленно. Мы сейчас же выезжаем.
      - Я ей тут же передам.
      Я вернулся в свою комнату. Мои ноги двигались удивительно легко. Кестер сидел за столом и выписывал расписание поездов.
      - Уложи чемодан, - сказал он. - Я поеду за своим домой. Через полчаса вернусь.
      Я снял со шкафа чемодан. Это был всё тот же старый чемодан Ленца с пестрыми наклейками отелей. Я быстро собрал вещи и предупредил о своем отъезде фрау Залевски и хозяина "Интернационаля". Потом я сел к окну и стал дожидаться Кестера. Было очень тихо. Я подумал, что завтра вечером увижу Пат, и меня вдруг охватило жгучее, дикое нетерпение. Перед ним померкло всё: страх, беспокойство, печаль, отчаяние. Завтра вечером я увижу ее, - это было немыслимое, невообразимое счастье, в которое я уже почти не верил. Ведь я столько потерял с тех пор, как мы расстались...
      Я взял чемодан и вышел из квартиры. Всё стало вдруг близким и теплым: лестница, устоявшийся запах подъезда, холодный, поблескивающий резиново-серый асфальт, по которому стремительно подкатил "Карл".
      - Я захватил пару одеял, - сказал Кестер. - Будет холодно. Укутайся как следует.
      - Будем вести по очереди, ладно? - спросил я.
      - Да. Но пока поведу я. Ведь я поспал после обеда.
      Через полчаса город остался позади, и нас поглотило безграничное молчание ясной лунной ночи. Белое шоссе бежало перед нами, теряясь у горизонта. Было так светло, что можно было ехать без фар. Гул мотора походил на низкий органный звук; он не разрывал тишину, но делал ее еще более ощутимой.
      - Поспал бы немного, - сказал Кестер.
      Я покачал головой:
      - Не могу, Отто.
      - Тогда хотя бы полежи, чтобы утром быть свежим. Ведь нам еще через всю Германию ехать.
      - Я и так отдохну.
      Я сидел рядом с Кестером. Луна медленно скользила по небу. Поля блестели, как перламутр. Время от времени мимо пролетали деревни, иногда заспанный, пустынный город. Улицы, тянувшиеся между рядами домов, были словно ущелья, залитые призрачным, бесплотным светом луны, преображавшим эту ночь в какой-то фантастический фильм.
      Под утро стало холодно. На лугах заискрился иней, на фоне бледнеющего неба высились деревья, точно отлитые из стали, в лесах поднялся ветер, и кое-где над крышами уже вился дымок. Мы поменялись местами, и я вел машину до десяти часов. Затем мы наскоро позавтракали в придорожном трактире и поехали дальше. В двенадцать Кестер снова сел за руль. Отто вел машину быстрее меня, и я его больше не подменял.
      Уже смеркалось, когда мы прибыли к отрогам гор. У нас были цепи для колес и лопата, и мы стали расспрашивать, как далеко можно пробраться своим ходом.
      - С цепями можете рискнуть, - сказал секретарь автомобильного клуба. - В этом году выпало очень мало снега. Только не скажу точно, каково положение на последних километрах. Возможно, что там вы застрянете.
      Мы намного обогнали поезд и решили попытаться доехать на машине до места. Было холодно, и поэтому тумана мы не опасались. "Карл" неудержимо поднимался по спиральной дороге. Проехав полпути, мы надели на баллоны цепи. Шоссе было очищено от снега, но во многих местах оно обледенело. Машину частенько заносило и подбрасывало. Иногда приходилось вылезать и толкать ее. Дважды мы застревали и выгребали колёса из снега. В последней деревне мы раздобыли ведро песку. Теперь мы находились на большой высоте и боялись обледеневших поворотов на спусках. Стало совсем темно, голые, отвесные стены гор терялись в вечернем небе, дорога суживалась, мотор ревел на первой скорости. Мы спускались вниз, беря поворот за поворотом. Вдруг свет фар сорвался с каменной стены, провалился в пустоту, горы раскрылись, и внизу мы увидели огни деревушки.
      Машина прогрохотала между пестрыми витринами магазинов на главной улице. Испуганные необычным зрелищем, пешеходы шарахались в стороны, лошади становились на дыбы. Какие-то сани съехали в кювет. Машина быстро поднялась по извилистой дороге к санаторию и остановилась у подъезда. Я выскочил. Как сквозь пелену промелькнули люди, любопытные взгляды, контора, лифт, белый коридор... Я рванул дверь и увидел Пат. Именно такой я видел ее сотни раз во сне и в мечтах, и теперь она шла мне навстречу, и я обхватил ее руками, как жизнь. Нет, это было больше, чем жизнь...
      x x x

      - Слава богу, - сказал я, придя немного в себя, - я думал, ты в постели.
      Она покачала головой, ее волосы коснулись моей щеки. Потом она выпрямилась, сжала ладонями мое лицо и посмотрела на меня.
      - Ты приехал! - прошептала она. - Подумать только, ты приехал! Она поцеловала меня осторожно, серьезно и бережно, словно боялась сломать. Почувствовав ее губы, я задрожал. Всё произошло слишком быстро, и я не мог осмыслить это до конца. Я еще не был здесь по-настоящему; я был еще полон ревом мотора и видел убегающую ленту шоссе. Так чувствует себя человек, попадающий из холода и мрака в теплую комнату, - он ощущает тепло кожей, глазами, но еще не согрелся.
      - Мы быстро ехали, - сказал я.
      Она не ответила и продолжала молча смотреть на меня в упор, и казалось, она ищет и хочет снова найти что-то очень важное. Я был смущен, я взял ее за плечи и опустил глаза.
      - Ты теперь останешься здесь? - спросила она.
      Я кивнул.
      - Скажи мне сразу. Скажи, уедешь ли ты... Чтобы я знала.
      Я хотел ответить, что еще не знаю этого и что через несколько дней мне, видимо, придется уехать, так как у меня нет денег, чтобы оставаться в горах. Но я не мог. Я не мог сказать этого, когда она так смотрела па меня.
      - Да, - сказал я, - останусь здесь. До тех пор, пока мы не сможем уехать вдвоем.
      Ее лицо оставалось неподвижным. Но внезапно оно просветлело, словно озаренное изнутри - О, - пробормотала она, - я бы этого не вынесла.
      Я,попробовал разглядеть через ее плечо температурный лист, висевший над изголовьем постели. Она это заметила, быстро сорвала листок, скомкала его и швырнула под кровать.
      - Теперь это уже ничего не стоит, - сказала она.
      Я заметил, куда закатился бумажный шарик, и решил незаметно поднять его потом и спрятать в карман.
      - Ты была больна? - спросил я.
      - Немного. Всё уже прошло.
      - А что говорит врач?
      Она рассмеялась:
      - Не спрашивай сейчас о врачах. Вообще ни о чем больше не спрашивай. Ты здесь, и этого достаточно!
      Вдруг мне показалось, что она уже не та. Может быть, оттого, что я так давно ее не видел, но она показалась мне совсем не такой, как прежде. Ее движения стали более плавными, кожа теплее, и даже походка, даже то, как она пошла мне навстречу, - всё было каким-то другим... Она была уже не просто красивой девушкой, которую нужно оберегать, было в ней что-то новое, и если раньше я часто не знал, любит ли она меня, то теперь я это ясно чувствовал. Она ничего больше не скрывала; полная жизни, близкая мне как никогда прежде, она была прекрасна, даря мне еще большее счастье... Но все-таки в ней чувствовалось какое-то странное беспокойство.
      - Пат, - сказал я. - Мне нужно поскорее спуститься вниз. Кестер ждет меня. Нам надо найти квартиру.
      - Кестер? А где Ленц?
      - Ленц... - сказал я. - Ленц остался дома.
      Она ни о чем не догадалась.
      - Ты можешь потом прийти вниз? - спросил я. - Или нам подняться к тебе?
      - Мне можно всё. Теперь мне можно всё. Мы спустимся и выпьем немного. Я буду смотреть, как вы пьете.
      - Хорошо. Тогда мы подождем тебя внизу в холле.
      Она подошла к шкафу за платьем. Улучив минутку, я вытащил из-под кровати бумажный шарик и сунул его в карман.
      - Значит, скоро придешь, Пат?
      - Робби! - Она подошла и обняла меня. - Ведь я гак много хотела тебе сказать.
      - И я тебе, Пат. Теперь у нас времени будет вдоволь. Целый день будем что-нибудь рассказывать друг другу. Завтра. Сразу как-то не получается.
      Она кивнула:
      - Да, мы всё расскажем друг другу, и тогда всё время, что мы не виделись, уже не будет для нас разлукой. Каждый узнает всё о другом, и тогда получится, будто мы и не расставались.
      - Да так это и было, - сказал я.
      Она улыбнулась:
      - Ко мне это не относится. У меня нет таких сил. Мне тяжелее. Я не умею утешаться мечтами, когда я одна. Я тогда просто одна, и всё тут. Одиночество легче, когда не любишь.
      Она всё еще улыбалась, но я видел, что это была вымученная улыбка. - Пат, -- сказал я. - Дружище!
      - Давно я этого не слышала, - проговорила она, и ее глаза наполнились слезами.
      x x x

      Я спустился к Кестеру. Он уже выгрузил чемоданы. Нам отвели две смежные комнаты во флигеле.
      - Смотри, - сказал я, показывая ему кривую температуры. - Так и скачет вверх и вниз.
      Мы пошли по лестнице к флигелю. Снег скрипел под ногами.
      - Сама по себе кривая еще ни о чем не говорит, - сказал Кестер. - Спроси завтра врача.
      - И так понятно, - ответил я, скомкал листок и снова положил его в Карман.
      Мы умылись. Потом Кестер пришел ко мне в комнату. Он выглядел так, будто только что встал после сна.
      - Одевайся, Робби.
      - Да. - Я очнулся от своих раздумий и распаковал чемодан.
      Мы пошли обратно в санаторий. "Карл" еще стоял перед подъездом. Кестер накрыл радиатор одеялом.
      - Когда мы поедем обратно, Отто? - спросил я.
      Он остановился:
      - По-моему, мне нужно выехать завтра вечером или послезавтра утром. А ты ведь остаешься...
      - Но как мне это сделать? - спросил я в отчаянии. - Моих денег хватит не более чем на десять дней, а за Пат оплачено только до пятнадцатого. Я должен вернуться, чтобы зарабатывать. Здесь им едва ли понадобится такой плохой пианист.
      Кестер наклонился над радиатором "Карла" и поднял одеяло.
      - Я достану тебе денег, - сказал он и выпрямился. - Так что можешь спокойно оставаться здесь.
      - Отто, - сказал я, - ведь я знаю, сколько у тебя осталось от аукциона. Меньше трехсот марок.
      - Не о них речь. Будут другие деньги. Не беспокойся. Через неделю ты их получишь.
      Я мрачно пошутил:
      - Ждешь наследства? - Нечто в этом роде. Положись на меня. Нельзя тебе сейчас уезжать.
      - Нет, - сказал я. - Даже не знаю, как ей сказать об этом.
      Кестер снова накрыл радиатор одеялом и погладил капот. Потом мы пошли в холл и уселись у камина.
      - Который час? - спросил я.
      Кестер посмотрел на часы:
      - Половина седьмого.
      - Странно, - сказал я. - А я думал, что уже больше.
      По лестнице спустилась Пат в меховом жакете. Она быстро прошла через холл и поздоровалась с Кестером. Только теперь я заметил, как она загорела. По светлому красновато-бронзовому оттенку кожи ее можно было принять за молодую индианку. Но лицо похудело и глаза лихорадочно блестели.
      - У тебя температура? - спросил я.
      - Небольшая, - поспешно и уклончиво ответила она. - По вечерам здесь у всех поднимается температура. И вообще это из-за вашего приезда. Вы очень устали?
      - От чего?
      - Тогда пойдемте в бар, ладно? Ведь вы мои первые гости...
      - А разве тут есть бар?
      - Да, небольшой. Маленький уголок, напоминающий бар. Это тоже для "лечебного процесса". Они избегают всего, что напоминало бы больницу. А если больному что-нибудь запрещено, ему этого всё равно не дадут.
      Бар был переполнен. Пат поздоровалась с несколькими посетителями. Я заметил среди них итальянца. Мы сели за освободившийся столик.
      - Что ты выпьешь?
      - Коктейль с ромом. Мы его всегда пили в баре. Ты знаешь рецепт?
      - Это очень просто, - сказал я девушке, обслуживавшей нас. - Портвейн пополам с ямайским ромом.
      - Две порции, - попросила Пат. - И один коктейль "специаль".
      Девушка принесла два "порто-ронко" и розоватый напиток. - Это для меня, -сказала Пат и пододвинула нам рюмки. - Салют!
      Она поставила свой бокал, не отпив ни капли, затем оглянулась, быстро схватила мою рюмку и выпила ее.
      - Как хорошо! - сказала она.
      - Что ты заказала? - спросил я и отведал подозрительную розовую жидкость. Это был малиновый сок с лимоном без всякого алкоголя. - Очень вкусно, - сказал я.
      Пат посмотрела на меня.
      - Утоляет жажду, - добавил я.
      Она рассмеялась:
      - Закажите-ка еще один "порто-ронко". Но для себя. Мне не подадут.
      Я подозвал девушку.
      - Один "порто-ронко" и один "специаль", - сказали. Я заметил, что за столиками пили довольно много коктейля "специаль".
      - Сегодня мне можно, Робби, правда? - сказала Пат. - Только сегодня! Как в старое время. Верно, Кестер?
      - "Специаль" неплох, - ответил я и выпил второй бокал.
      - Я ненавижу его! Бедный Робби, из-за меня ты должен пить эту бурду!
      - Я свое наверстаю!
      Пат рассмеялась.
      - Потом за ужином я выпью еще чего-нибудь. Красного вина.
      Мы заказали еще несколько "порто-ронко" и перешли в столовую. Пат была великолепна. Ее лицо сияло. Мы сели за один из маленьких столиков, стоявших у окон. Было тепло. Внизу раскинулась деревня с улицами, посеребренными снегом.
      - Где Хельга Гутман? - спросил я.
      - Уехала, - сказала Пат после недолгого молчания.
      - Уехала? Так рано?
      - Да, - сказала Пат, и я понял, что она имела в виду.
      Девушка принесла темно-красное вино. Кестер налил полные бокалы. Все столики были уже заняты. Повсюду сидели люди и болтали. Пат коснулась моей руки.
      - Любимый, - сказала она очень тихо и нежно. - Я просто больше не могла!
      XXVI

      Я вышел из кабинета главного врача, Кестер ждал в ресторане. Увидя меня, он встал. Мы вышли и сели на скамье перед санаторием.
      - Плохи дела, Отто, - сказал я. - Еще хуже, чем я опасался.
      Шумная группа лыжников прошла вплотную мимо нас. Среди них было несколько женщин с широкими белозубыми улыбками на здоровых загорелых лицах, густо смазанных кремом. Они кричали о том, что голодны, как волки.
      Мы подождали, пока они прошли.
      - И вот такие, конечно, живут, - сказал я. - Живут и здоровы до мозга костей. Эх, до чего же всё омерзительно.
      - Ты говорил с главным врачом? - спросил Кестер.
      - Да. Его объяснения были очень туманны, со множеством оговорок. Но вывод ясен - наступило ухудшение. Впрочем, он утверждает, что стало лучше.
      - Не понимаю.
      - Он утверждает, что, если бы она оставалась внизу, давно уже не было бы никакой надежды. А здесь процесс развивается медленнее. Вот это он и называет улучшением.
      Кестер чертил каблуками по слежавшемуся снегу. Потом он поднял голову:
      - Значит, у него есть надежда?
      - Врач всегда надеется, такова уж его профессия. Но у меня очень мало осталось надежд. Я спросил его, сделал ли он вдувание, он сказал, что сейчас уже нельзя. Ей уже делали несколько лет тому назад. Теперь поражены оба легких. Эх, будь всё проклято, Отто!
      Старуха в стоптанных галошах остановилась перед нашей скамьей. У нее было синее тощее лицо и потухшие глаза графитного цвета, казавшиеся слепыми. Шея была обернута старомодным боа из перьев. Она медленно подняла лорнетку и поглядела на нас. Потом побрела дальше.
      - Отвратительное привидение.
      - Что он еще говорил? - спросил Кестер.
      - Он объяснял мне вероятные причины заболевания. У него было много пациентов такого же возраста. Всё это, мол, последствия войны. Недоедание в детские и юношеские годы. Но какое мне дело до всего этого? Она должна выздороветь. - Я поглядел на Кестера. - Разумеется, врач сказал мне, что видел много чудес. Что именно при этом заболевании процесс иногда внезапно прекращается, начинается обызвествление, и тогда выздоравливают даже в самых безнадежных случаях. Жаффе говорил то же самое. Но я не верю в чудеса.
      Кестер не отвечал. Мы продолжали молча сидеть рядом. О чем мы еще могли говорить? Мы слишком многое испытали вместе, чтобы стараться утешать друг друга.
      - Она не должна ничего замечать, Робби, - сказал наконец Кестер.
      - Разумеется, - отвечал я.
      Я ни о чем не думал; я даже не чувствовал отчаяния, я совершенно отупел. Всё во мне было серым и мертвым.
      Мы сидели, ожидая Пат.
      - Вот она, - сказал Кестер.
      - Да, - сказал я и встал.
      - Алло? - Пат подошла к нам. Она слегка пошатывалась и смеялась. - Я немного пьяна. От солнца. Каждый раз, как полежу на солнце, я качаюсь, точно старый моряк.
      Я поглядел на нее, и вдруг все изменилось. Я не верил больше врачу; я верил в чудо. Она была здесь, она жила, она стояла рядом со мной и смеялась, - перед этим отступало всё остальное.
      - Какие у вас физиономии! - сказала Пат.
      - Городские физиономии, которые здесь совсем неуместны, - ответил Кестер. -Мы никак не можем привыкнуть к солнцу.
      Она засмеялась.
      - У меня сегодня хороший день. Нет температуры, и мне разрешили выходить. Пойдем в деревню и выпьем аперитив.
      - Разумеется.
      - Пошли.
      - А не поехать ли нам в санях? - спросил Кестер.
      - Я достаточно окрепла, - сказала Пат.
      - Я это знаю, - ответил Кестер. - Но я еще никогда в жизни не ездил в санях. Мне бы хотелось попробовать.
      Мы подозвали извозчика и поехали вниз по спиральной горной дороге, в деревню. Мы остановились перед кафе с маленькой, залитой солнцем террасой. Там сидело много людей, и среди них я узнал некоторых обитателей санатория. Итальянец из бара был тоже здесь. Его звали Антонио, он подошел к нашему столу, чтобы поздороваться с Пат. Он рассказал, как несколько шутников прошлой ночью перетащили одного спавшего пациента вместе с кроватью из его палаты в палату одной дряхлой учительницы.
      - Зачем они это сделали? - спросил я.
      - Он уже выздоровел и в ближайшие дни уезжает, - ответил Антонио. - В этих случаях здесь всегда устраивают такие штуки.
      - Это пресловутый юмор висельников, которым пробавляются остающиеся, -добавила Пат.
      - Да, здесь впадают в детство, - заметил Антонио извиняющимся тоном.
      "Выздоровел, - подумал я. - Вот кто-то выздоровел и уезжает обратно".
      - Что бы ты хотела выпить, Пат? - спросил я.
      - Рюмку мартини, сухого мартини.
      Включили радио. Венские вальсы. Они взвивались в теплом солнечном воздухе, словно полотнища легких светлых знамен. Кельнер принес нам мартини. Рюмки были холодными, они искрились росинками в лучах солнца.
      - Хорошо вот так посидеть, не правда ли? - спросила Пат.
      - Великолепно, - ответил я.
      - Но иногда это бывает невыносимо, - сказала она.
      x x x

      Мы остались до обеда. Пат очень хотела этого. Всё последнее время она вынуждена была оставаться в санатории и сегодня впервые вышла. Она сказала, что почувствует себя вдвойне здоровой, если сможет пообедать в деревне. Антонио обедал с нами. Потом мы опять поехали на гору, и Пат ушла к себе в комнату. Ей полагалось два часа полежать. Мы с Кестером выкатили "Карла" из гаража и осмотрели его. Нужно было сменить две сломанные рессорные пластины. У владельца гаража были инструменты, и мы принялись за работу. Потом мы подлили масла и смазали шасси. Покончив со всем этим, мы выкатили его наружу. Он стоял на снегу, забрызганный грязью, с обвисшими крыльями - лопоухий.
      - Может, помоем его? - спросил я.
      - Нет, в дороге нельзя, он этого не любит, - сказал Кестер.
      Подошла Пат. Она выспалась и посвежела. Собака кружилась у ее ног.
      - Билли! - окликнул я.
      Пес замер, но глядел не слишком дружелюбно. Он не узнал меня. И очень смутился, когда Пат указала ему на меня.
      - Ладно, - сказал я. - Слава богу, что у людей память лучше. Где же это он был вчера?
      Пат засмеялась: