что находится между
присутствием, обнаруживается между двумя
сериями присутствий. "Межприсутственное
положение" истории, по Деррида, достаточно
очевидно в структурализме (хотя и не только в
нем), где появление каждой новой социальной
структуры становится разрывом с прошлым как
прошлым присутствием и переходом к будущему как
будущему присутствию. Хотя этот переход структур
и конституирует историю, однако обосновать его с
точки зрения присутствия невозможно. Любопытно,
что Леви-Стросс (как до него - Ж.-Ж.Руссо и
Э.Гуссерль) вынужден, по мысли Деррида,
"интерпретировать возникновение новой
структуры согласно модели катастрофы...
введением в социум несвойственного ему мотива
природного катаклизма и природности как
таковой" ("Письмо и различие").
Радикальным следствием конфликта истории и
присутствия в традиционной философии
становится, согласно Деррида, "анти-историзм
классического типа", когда эмпирические
явления истории объявляются неподвластными
философской концептуализации и потому как бы не
существующими для нее. То, что является
невозможным и немыслимым в рамках философии
присутствия, оказывается возможным при отказе от
идеи присутствия в стратегии деконструкции.
История здесь понимается как то, что
возобновляет, продолжает движение, как
промежуток между присутствиями, как окольный
путь от одного присутствия к другому. Как
таковая, история становится, по Деррида,
конституированием, утверждением мира знаков,
мира, в котором не существует ложь, как и не
существует истина, мира, источником которого
является активная интерпретация. История, таким
образом, становится сценой письменности как игры
знаков; мир знаков конституируется в
пространстве истории. Однако само
конституирование знаков, в свою очередь,
является условием истории, если иметь в виду, что
история есть единство становления, невозможное
присутствие отсутствующего источника,
генерирующего знаковую ткань мира -
письменности. Так, письменность, будучи игрой
мира, становится в деконструкции еще и сценой
истории. Прояснить этот поворот представляется
возможным при более подробном анализе самого
понятия письменности. Следует заметить, что
отношение к этому понятию весьма амбивалентно в
деконструкции. Не отказываясь, несмотря на все
колебания, от метафизического (или вульгарного,
по его определению) понятия письменности,
Деррида оставляет его не только из-за логики
палеони-мии/прививки, но также потому, что
письменная графика имеет существенное значение
для развития различных типов культур. Основное
внимание, однако, Деррида уделяет анализу
письменности в широком смысле слова, которую он
называет "пра-письменностью" (archi-ecriture).
Письменность как сцена истории и игра мира
относится именно к этому второму толкованию
исходного понятия. Почему деконструкция, которая
ставит своей целью разработку концепции
письменности как archi-ecriture, все же сохраняет
вульгарное понятие письменности, определяется,
по Деррида, самим понятием "archi-ecriture, той новой
концепцией, чью необходимость я бы хотел
обозначить и подчеркнуть здесь и которую я
называю письменностью только потому, что это
название некоторым сущностным образом
коммуницирует, соотносится с вульгарной
концепцией письменности" ("Нечто,
относящееся к грамматологии"). Эта
коммуникация весьма отчетливо прослеживается в
иероглифике, однако существует и в фонетике.
Возможность такой коммуникации была обозначена
Деррида в его анализе типов знаков, когда, с одной
стороны, любые знаки, в том числе и письменная
графика, могут рассматриваться как знаки
письменности/archi-ecriture, а с другой стороны,
письменные знаки как графика используются для
транспортировки знаков письменности И, стало
быть, граничат уже с самим пространством archi-ecriture.
Если эти различия еще можно каким-то образом
уловить, то смысловые различия в использовании
понятия "письменность" содержатся лишь в
контексте и могут ускользать из рассмотрения.
Это связано с многозначностью самого
французского слова "1'ecriture", которое в
русском переводе может быть обозначено не просто
различными смыслами, но даже разными словами: 1)
как результат - письмо (текст); 2) как процесс -
написание (писание); 3) как средство, используемое
в процессе, т.е. как средство/процесс, -
письменность. В русскоязычной литературе
общеупотребительным является первый вариант.
Конечно, все три перевода близки друг к другу, так
что в содержание "письма" можно включить и
процессуальные, и опосредующие контексты. Однако
следует признать, что такое представительство -
явно не полное, ибо в таком переводе делается
акцент на такие аспекты смысла, которые не
являются ведущими не только для archi-ecriture, но даже
и для вульгарной концепции письменности.
Принятый здесь перевод - письменность - позволяет
в большей мере, чем перевод через "письмо",
выразить содержание и archi-ecriture, и вульгарной
концепции. "Письменность" совершенно
очевидна как процесс и средство "I'ecriture" в
обоих указанных толкованиях. Несколько менее
очевидна связь письменности с письмом, однако
если иметь в виду, что письменность, объединяя в
себе значения средства и процесса "I'ecriture",
неизбежно указывает и на результат этого
процесса, то перевод "письма" через
"письменность" можно принять, хотя и с
оговорками. Они касаются прежде всего расхожего
понимания письменности как письменной графики.
Это понимание, однако, вполне укладывается в
концепцию "I'ecriture" и, в особенности,
"archi-ecriture", если анализировать различия
типов культур в зависимости от типов
смыслоозначения как типов письменности
(фонетической, иероглифической или
комбинированной, фонетически-иероглифической),
принятых в данных культурах. И, наконец,
заключительное замечание - о соотношении понятия
"письменность" (в значении archi-ecriture) и
конструкта "differ-апсе" (см. Difference). Здесь
следует вспомнить, что сам не-ографизм
"difference" был предложен Деррида в качестве
одного из синонимов письменности. Как отмечал
Деррида, "это специфическое графическое
вмешательство /dif-ferance - Е.Г.1 было задумано в
процессе разработки вопроса о письменности".
Письменность и difference довольно часто
используются Деррида либо в одних и тех же
контекстах, либо как синонимы. И все же возникает
вопрос, для чего понадобились Деррида эти два
концепта, какую смысловую нагрузку несет каждый
из них и какое различие значений можно
проследить в текстах деконструкции. Неографизм
"difference" представляется исход-ным потому, что
в нем снимается абсолютная природа двух базисных
философских категорий - пространства и времени -
первых в категориальном ряду развертки понятия
Бытия в традиционной метафизике. Схватывая оба
смысла понятия "differer" ("различать в
пространстве" и "откладывать во времени"),
difference отражает два первичных вектора игры мира,
понимаемой как письменность, -
"опространствливание" и
"овременивание", что позволяет представить
пространство как-становящееся-временным, а время
- как-становящееся-пространствен-ным. В таком
толковании difference предстает как источник, а также
результат и условие своей собственной
деятельности. Пространство и время в
классической онтологии задают систему
координат, в которой разворачивается все
категориальное содержание мира присутствия.
"Опространствливание" и
"овременивание" как основные
характеристики difference (но не archi-ecriture) призваны,
очевидно, указывать на подобные же параметры
того мира (или анти-мира), который образуется
активностью differ-апсе. Следует обратить особое
внимание на "идею (активного) движения
(производства) difference". Если же учесть, что
именно такую интерпретацию difference - активное
движение, производство differance - Деррида
предлагает называть прото-письменностью (т.е.
archi-ecriture), то становятся яснее смысловые различия,
которые могут существовать между differance и
archi-ecriture. В самом первом приближении эти различия
могут толковаться через представление о
процессе и результате, движении и его эффекте,
чистой, спонтанной деятельности и некоторых,
спонтанных же, усилиях по ее структурированию
(конечно, отнюдь не в структуралистском смысле).
Эти представления, разумеется, никогда не смогут
исчерпать всего богатства содержания archi-ecriture и
differance хотя бы потому, что они заимствованы из
метафизического словаря, но некоторые смысловые
различия они все же позволяют проследить.
Подобные же различия обозначены Деррида в том
фрагменте из "Differance", где речь идет об
отличии стратегии деконструктивизма от
негативной теологии и где differance определяется в
структурирующе-результирующем аспекте как
определенная, хотя и очень необычная, форма
презентации - презентация исчезающего как
исчезновения. Будучи исчезающим результатом
исчезновения, differance, однако, никогда не
представляет себя самое, оставаясь позади
репрезентации, будучи скрытой процессом
репрезентации исчезновения и исчезающего.
Строго говоря, различие между differance и archi-ecriture не
столь содержательно, сколь функционально, ибо
развести их не представляется возможным. Об этом
с полной ясностью свидетельствует метафора
огня-письменности, согласно которой "огонь
письменности... не приходит после, огонь пишет,
пишет самое себя, прямо в процессе сгорания". В
бушующем пламени письменности/differance вряд ли
возможно различить, что относится к differance, а что -
к archi-ecriture; вполне может случиться, что при
попытке их разъединения погаснет само пламя,
введенное в мертвящий горизонт метафизических
дистинкций. Разведение контекстов употребления
archi-ecriture и differance поэтому представляется имеющим
только функциональное, вспомогательное
значение, связанное по преимуществу с
обоснованием идеи "мира человеческого" как
мира differance.Представление о мире differance - мире без
почвы, мире абсолютного исчезновения, мире,
который пишется archi-ecriture посредством истирания
Бытия и уничтожения любых следов присутствия
человека в нем, мире не-существу-ющем и, тем не
менее, единственном из всех возможных миров
человеческого существования, хотя и невозможном
по самой сути своей, мире, в котором обнаруживает
себя человек, - это представление становится в
деконструкции тем конструктом, который
противопоставляется привычному миру
присутствия. Именно это противопоставление
миров presence (по-французски - "присутствие") и
differance представляется той радикальной процедурой
деконструкции, которая решительно выводит ее за
пределы любой метафизики. То, что характерно для
всей нашей эпохи, по Деррида, - децентрация,
подрыв присутствия - и что оказывается
недостижимым для любых деструктивных дискурсов,
попадающих в заколдованный круг обоснования,
который не смог разорвать даже Хайдеггер, - все
это как будто может удаться деконструкции. По
крайней мере предпосылка подрыва присутствия
определена здесь достаточно четко - это
дистинкция миров presence к differance. Реализация этой
предпосылки, однако, весьма проблематична. Как
представляется, именно это имеет в виду Деррида,
когда говорит о загадке differance. Differance как
отношение к невозможному присутствию есть нечто
такое, что некоторым непонятным образом
улавливает, учитывает сигналы присутствия, но
одновременно остается тем, что как бы
представляет собой на самом деле - абсолютно
запредельной присутствию, несуществующей в
пространственно-временном горизонте Бытия, тем,
что, по Деррида, "превышает альтернативу
присутствия и отсутствия". Способность
улавливать следы присутствия может быть
обнаружена в толковании понятия присутствия,
которую Деррида обнаруживает в концепции
времени Хай-деггера. Одним из двух мотивов своего
обращения к этой концепции Деррида определяет
стремление "выявить, пусть достаточно
поверхностно и отнюдь не категорическим образом,
направление, не обнаруженное в рассуждениях
Хайдеггера: скрытый переход (passage cloute), который
соединяет проблему присутствия с проблемой
письменного следа". Несколько дальше Деррида
как бы уточняет формулировку своей задачи
сближения понятий присутствия и
письменности/differance через хайдеггеровскую
концепцию времени, когда говорит о воплощении
(realisation) времени, которое по сути своей является
уничтожением истиранием из памяти следов differance.
"Но это вытеснение есть письменность, которая
дает возможность времени быть прочитанным..."
Истирание временем следов Бытия следовательно,
не является абсолютным, ибо само время, точнее,
ход времени, выраженный в процедуре вытеснения
как бы удерживает эти следы, фиксируя их в
письменности или посредством письменности.
Фиксация исчезающего следа Бытия/присутствия, на
обнаружение которой позво ляет надеяться
логоцентристская культура (точнее, по скольку
сама эта культура может считаться попыткой та
кой фиксации, то есть надежда "прочесть" ее
как слсл присутствия), тем не менее, не должна
рассматриваться k;ik репрезентация присутствия.
Пользуясь термином Деррида можно утверждать, что
след не есть присутствие, а сим&;gt; лякр
присутствия, призрак, иллюзия присутствия, не
могущая претендовать на истинную репрезентацию.
Конституи-рование мира differance, таким образом,
осуществляется посредством чрезвычайно
специфичного отношения человека к миру
Бытия/presence, отношения, которое представляет
собой описание этого мира в форме фиксации
следов Бытия, неуловимых и постоянно исчезающих
непосредственно в момент презентации,
схватывания и удержания этих следов посредством
archi-ecriture. He-реальный мир не-существования, [вместе
с тем, не есть чистая негация в том смысле, в каком
это могла бы быть негация ничто по поводу
не-существующего. Хотя differance и несет в себе
неизбывный мотив смерти, это, скорее, не смерть, а
умирание, равно как и возрождение, являющиеся
двумя неразрывными сторонами взаимоотношений
жизни и смерти. Все это генерирует вопросы,
которыми задается Деррида в "Differance": что
есть differance как отношение к невозможному
присутствию, как некие расходы без запаса, как
невосполнимое истощение энергии, как инстинкт
смерти и отношение к необратимо иному? Деррида
возвращается к этим вопросам в своих более
поздних работах (в частности, "Дар смерти").
(См. также Голос, Письмо.)
Е.Н. Гурко
ГРАМШИ (Gramsci) Антонио (1891-1937) -
итальянский философ, политолог, социолог,
политический деятель. В 1911-1915 учился в Туринском
университете, откуда ушел по болезни. Занялся
журналистикой. Сотрудничал в изданиях
социалистов: газете "Аванти!" (с 1915 - член
редакции туринского издания) и еженедельнике
"Гридо дель пополо". Испытал воздействие
идей итальянского неогегельянства (Кроче и
Джентиле), был сторонником идей "сардинизма"
(освобождения острова Сардиния от гнета
"пришельцев с континента"), увлекся
марксистским социализмом. Г. ставил перед собой
задачу "корректировки" марксизма,
интерпретируемого им как "экономический
детерминизм", с позиций культурной и
исторической проблематики. С 1913 - в Итальянской
социалистической партии (ИСП). Во время и после
Первой мировой войны происходит радикализация
его взглядов: вошел в "революционную фракцию
непримиримых" (1917), стал одним из организаторов
(совместно с П. Тольятти, У. Террачини и А. Тоской)
нового еженедельника "Ордине нуово" (1919), был
одним из идеологов движения фабрично-заводских
советов как формы самоуправления рабочих (1919-1920).
Неудача всеобщей забастовки в апреле 1920 в Турине
послужила основанием для написания и
направления доклада Национальному совету ИСП, в
котором Г. дал принципиальную критику
деятельности и общей линии руководства партии
(опубликован под заглавием "За обновление
социалистической партии"), а также сделал
прогноз возможности диктатуры буржуазии в
Италии. После раскола ИСП в 1921 вошел в ЦК
образованной Коммунистической партии Италии
(КПИ). Одновременно Г. был утвержден главным
редактором "Ордине нуово" (который стал
ежедневным органом КПИ). В 1922-1923 и в 1925 участвовал
в работе Коминтерна в Москве. С 1923 - в Вене, где
готовил издание газеты "Унита". В апреле 1924
избран в парламент, что позволило ему вернуться
на родину. С августа 1924-генеральный секретарь ЦК
КПИ. В 1926 пишет работу "Некоторые аспекты
южного вопроса", где выдвинул "ряд идей,
развиваемых им во всем последующем творчестве
(идеи гегемонии, структуры господства, роли
интеллиген-
ции). В ноябре 1926 арестован. В 1929
осужден на 20 лет Особым трибуналом в Риме по
обвинению в заговоре с целью свержения
государственной власти, с 1929 по 1935 (пока
позволяло здоровье) работает в тюрьме над своим
основным трудом "Тюремные тетради". С 1933 по
1935 - в клинике, куда был помещен после очередного
обострения болезней. В октябре 1934 получил
условное освобождение. Последние годы жизни
провел в клинике в Риме. В 1947 опубликованы его
"Письма из тюрьмы", в 1948-1951 - "Тюремные
тетради". В Италии вышло его 12-томное собрание
сочинений (в 1980-е было предпринято новое
расширенное издание). Г. работал в круге идей
марксизма, квалифицируя свою позицию как
философию практики, преодолевающую крайности
как экономического детерминизма (Бухарин), так и
идеалистических трактовок практики (Кроче).
Выступал против деления марксизма на философию
(диалектический материализм) и социологию
(исторический материализм), провозглашая
тождество философии и истории. Философия, по Г.,
должна быть взята в ее конкретно-исторической
обусловленности, историческое (сфера
человеческих действий) приоритетно перед
логическим. "Философия практики" - это
абсолютный "историзм". В свою очередь,
необходимо "абсолютное очеловечивание
истории". Нет истории помимо человеческих
действий, активного практического отношения
человека к миру. Философия должна обеспечивать
"катар-сический синтез" (точнее, синтезы) -
способствовать высвобождению человека из-под
власти экономического базиса, осознанию им себя
как деятеля, способного ставить и решать
социальные задачи, меняя, тем самым, общественные
отношения. Рассогласование базиса и надстройки,
по Г., - постоянная тенденция исторического
развития. Преодоление этого рассогласования -
постоянная задача практического изменения мира.
Базис при этом рассматривается Г. как
"реальное прошлое", как условие настоящего и
будущего, сложившееся в конкретной истории.
Практическая деятельность является единственно
"реальным познанием", проверяющим идеи на их
(не)воспринимаемость социальными субъектами.
Теория познания должна фокусироваться не
столько на объективности действительности,
сколько на отношении человека к
действительности. Г. вводит понятие
"человечески объективного" (или "всеобще
субъективного") и утверждает, что по мере
развертывания практики наши субъективные знания
становятся все более объективными, вскрывают
всеобщие закономерности мира (во многом
благодаря и критическому анализу сознания
философией). Таким образом, объективное
тождественно человечески объективному, которое,
в свою очередь, тождественно исторически
субъективному. Нет абсолютных идеальных форм,
знания самого по себе. Любое знание несет в себе
ограничения эпохи и культуры, в которых оно было
продуцировано. Поэтому оправдание любой
философии - в ее превращении
("переворачивании") в норму практического
поведения более или менее значительных групп
людей. Отсюда одна из основных задач философии -
исследование форм обыденного и массового
сознания, их восприимчивости к новым идеям. Решая
ее, марксизм пошел по пути упрощения своей сути:
вместо преодоления идей немецкой классической
философии, т.е. возвышения уровня
философствования, воспринял ряд идей
метафизического материализма, легче
воспринимаемых обыденным сознанием. Это, по Г.,
сделало его непригодным для противостояния
идеологиям образованных классов. Решить эту
проблему, снять противоречия философии и
обыденного сознания, высокой и низкой культуры,
интеллигенции и народа, теории и практики (в
конечном счете) может, согласно Г., только
философия практики, ставящая своей целью
конструктивную критику обыденного сознания с
целью его возвышения, и противопоставление
конструктивных (опять же) аргументов
немарксистским видам философии. Отождествление
теории и практики является, считает Г.,
критическим актом, в котором доказывается
рациональность и необходимость практики или
реалистичность и рациональность теории. В
результате должна быть выработана "философия
эпохи", способная воспроизводить себя через
механизм веры в обыденном сознании. Основная
задача по ее выработке принадлежит
интеллигенции, осуществляющей не просто
интеллектуальные действия, а руководящей и
организующей с позиций конкретных классов и
социальных групп, теоретическое и практическое
отношение людей к миру, т.е. формирующей
коллективную волю. Г. различает
"органическую" (специально создаваемую для
решения актуальной задачи) и "традиционную"
("наследуемую" новой эпохой) интеллигенцию.
Без органической интеллигенции невозможно
обеспечение гегемонии социальных групп и
классов в обществе. "Гегемония" - одно из
центральных понятий социологии и политологии Г.
Она включает в себя два уровня: горизонтальный,
обеспечивающий союз под руководством
доминантных группы или класса социальных сил, и
вертикальный - занятие группой или классом
господствующего положения в общественной жизни,
возвышение их роли до общенационального,
государственного уровня. Ступени гегемонии: 1)
экономико-корпоративная; 2) осознания общности
классовых интересов; 3) выхода интересов за рамки
класса и превращения их в интересы других
классов, т.е. полная гегемония. Экономика лишь
создает почву для распространения определенного
мышления, постановки и решения актуальных задач.
Полная гегемония предполагает не только
экономическое и политическое, но и
интеллектуальное и моральное единство
действующих субъектов на основе выработанной
органической интеллигенцией философии и
идеологии, оправдывающей (обосновывающей)
историческую миссию доминирующего класса
(группы). Полная гегемония предполагает
осознание себя как субъекта общенационального
процесса ("субъективная ступень гегемонии").
Неполнота гегемонии класса или группы ведет к
диктатуре как форме компенсации собственной
ущербности, - это искушение "цезаризмом",
одной из форм которого является фашизм. Учение о
гегемонии тесно связано у Г. с его теорией власти
и господства. Гегемония включает в себя две
стороны: насилие (принуждение, подчинение) и
согласие (убеждение, руководство), которые,
взаимопроникая друг в друга, и конституируют
феномен власти, реализующийся в господстве
определенных социальных групп и классов.
Господство выступает как производная от
процессов, происходящих в политическом и
гражданском обществах, и в стоящем за ними
экономическом обществе. Политическое общество
связано с государством, т.е. с принуждением.
Гражданское - с общественными организациями, т.е.
с принципами добровольности. Единство
политического и гражданского обществ,
устанавливаемое классом (группой), занявшим
доминирующее положение (реализовавшим полную
гегемонию), порождает "исторический блок"
как конкретно-историческую целостность
социокультур-ной жизни. (Понятие "исторический
блок" используется Г. вместо понятия
"общественно-экономическая формация").
Рассогласование исторического блока есть
проявление кризиса сложившейся системы
гегемонии. Достижение гегемонии предполагает
"маневренную войну" как стратегию
достижения господства в политическом обществе и
"позиционную войну" как стратегию
достижения доминантных позиций в гражданском
обществе. Основная стратегия и гарант
окончательного установления гегемонии - борьба
за гражданское общество. Отсюда новая
(расширенная) трактовка Г. современного
государства ("интегральное понятие
государства") как синтеза политического и
гражданского обществ (гегемония, предполагающая
"этико-политическое" руководство,
основанное на согласии, облекается в "броню
принуждения"). Достижение государством данной
ступени своего развития предполагает коренную
"интеллектуально-моральную реформу"
общества, т.е. преобразования в области культуры,
воспитания, образования. Всякое отношение
гегемонии - это, по необходимости, отношение
педагогическое, отмечает Г. Отсюда его концепция
"активной созидательной школы",
ориентированная на организацию самообучения
людей. Таким образом, Г. создал собственную
оригинальную философскую концепцию, многие
положения которой созвучны и во многом
предвосхищают идеи неомарксизма и других
направлений философской мысли второй половины 20
в.
В.Л. Абушепко
ГРОЦИЙ Гуго де Гроот (Grotiiis, de Groot)
(1583- 1645) - голландский гуманист, теоретик права,
государственный деятель. В своем наиболее
известном сочинении "О праве войны и мира"
(1625) Г. исследует вопросы международного,
гражданского, уголовного права, войны и мира,
власти и государственного устройства. Решая
вопрос о том, что такое право вообще, Г.
анализирует правила, возникшие "путем
установления", и правила, вытекающие из
"самой природы", соответственно - "право
воле-установленпос" и "естественное
право". Право волеуста-новленное
"изменяется во времени и различно в разных
местах", его источником может быть либо воля
Бога (право божественное), либо воля людей (право
человеческое). Естественное право всегда
"тождественно самому себе", оно существует
независимо как от произвола людей, так и от воли
Бога, хотя его предписания и не расходятся с
божественной волей. Вера в Бога и в особые
божественные законы (изложенные в Священном
Писании) сочетается у Г с уверенностью в том, что
даже если бы Бога не было, то естественное право
все равно бы существовало. Источник
естественного права лежит в контролируемом
разумом стремлении человека к общению. Эта
особенность присуща человеку как существу
"высшего порядка". Принципы естественного
права отвечают коренным нуждам общежития людей.
В основе стремления людей к общению Г. видит
чувство самосохранения. Способом противостоять
насилию и организовать мирные формы общения
является создание людьми государства "не по
божественному велению, а добровольно".
"Государство... есть совершенный союз
свободных людей, заключенный ради соблюдения i
права и общей пользы". Единая и нераздельная
верховная \власть выступает началом, приводящим
в движение весь государственный механизм.
Результатом общественного договора как акта
сознательной деятельности людей мо-1 явиться не
только отдельное государство, но так же и
эобщество государств. Предполагая возможность
такого эобщества, Г. уделяет особое внимание
разработке норм Международного права. Принципы
права и гуманности олжны регулировать отношения
между народами даже в tjpm случае, если проблема
войны и мира не разрешима цирным путем. Г.
выступал также против религиозных врйн и
отстаивал принципы религиозной и философской
терпимости. Принципы естественного права (первые
представления о котором содержатся в учениях
софистов и стоиков), сформулированные Г., носили
ярко выраженный антифеодальный характер,
отвечая интересам буржуазии. Взгляды Г. оказали
влияние на формирование философии права в целом
и школы естественного права.
А. Р. Усманова
ГУМАНИЗМ (лат. humanitas -
человечность) - мировоззрение антропоцентризма
(характерного еще для мышления и социальной
практики античности в версиях Цицерона,
именовавшего "гуманистическим" состояние
эстетически завершенной культурной и
нравственной эволюции "подлинно
человечного" индивида, и Гая Юлия Це-заря,
осуществлявшего политику "милосердия"),
перманентно подвергающегося осмыслению и
рефлексии в канонах ценностных подходов
Ренессанса и более поздних философских систем. (В
узком смысле может трактоваться как
определенное культурное движение Ренессанса.)
Термин "Г." был введен в
научно-просветительский оборот немецким
педагогом Ф.Нитхаммером в 1808. Постулирует высшую,
самодостаточную и самоосознающую значимость
человека; провозглашает вне- и античеловеческим
все, что способствует его отчуждению и
самоотчуждению; отвергает идею приоритета идей и
истин "сверхчеловеческого" происхождения в
ряду феноменов посюстороннего мира. Теоретики Г.
в эпоху средневековья противостояли схоластам
по вопросам содержания и направленности
"чисто человеческого" образования, опираясь
на авторитет мыслителей Древней Греции и
Древнего Рима. К представителям данного течения
эпохи Возрождения и Нового времени традиционно
относят Данте, Петрарку, Бокаччо, Леонардо да
Винчи, Балла, Эразма Роттердамского, Бруно,
Бодена, Монтеня, Рабле, Ф. Бэкона, Мора, Агриколу,
фон Гуттена, Цвингли и др. Церковная реформация в
Западной Европе положила ко- -нец Г. (особенно в
Германии) как особому направлению
философствования и сопряженной
интеллектуальной традиции. В дальнейшем
усилиями представителей школы романтизма, а
также таких самодостаточных философских фигур,
как Шиллер, Гете, Лессинг, Гердер - Г. был вновь
легитимизирован в контексте реконструкции
идеалов античного миропредставления. По Канту,
человек может быть для другого человека только
целью, но никогда не средством. Г., исповедуемый
идеологами индустриализма и Просвещения,
основывался на идее естественного прогресса
общества в контексте линейных представлений о
развитии и истории. Кризис этой разновидности Г.,
связанный с экономическими кризисами и
античеловеческой общественной практикой
большевизма и фашизма в 20 в., был в ряде случаев
интерпретирован как крушение ценностей
европейской цивилизации и культуры, да и самой
Европы в целом (Ницше, Шпенглер, Фромм и др.).
Вступление авангардных либеральных государств 20
в. в стадию развития, близкую канонам
"постиндустриального",
"информационного" общества,
актуализировала проблему оптимизации
функционирования человеческого фактора в
социальной жизни. Г. приобрел праксеоло-гический
срез "очеловечивания" и сопряженной
тематиза-ции всей совокупности общекультурных,
образовательных, просветительских и
"социализаторских" стандартов (идеи и
гипотезы "общечеловеческих ценностей",
"человеческих качеств" и т.д.). Наряду с этим,
в 20 в. идеология и теория прагматизма,
центрируясь в конечном счете на идее многомерной
(по целям, мотивам, потенциально достижимому
объему и процедурам интерпретации)
обусловленности нашего познания природой
человека, также выступает как одна из версий
философского (в данном случае -
методологического) Г. В концепции
экзистенциализма Сартра Г. трактуется как
"обреченность человека на свободу". Люди,
будучи заброшенными однажды в мир, всегда
отвечают за все свои действия.
Высокогуманистичную абсолютность свободы Сартр
дополняет тотальностью ответственности. Г., по
Сартру, - это интенция человека на уяснение,
своеобычную декодировку своего подлинного
потенциала и, тем самым, воссоздание самого себя.
Достаточно нетрадиционную трактовку Г.
осуществила постмодернистская философия в
рамках концепции "сверхчеловека". (См.
Сверхчеловек.)
А.А. Грицанов
ГУМБОЛЬДТ (Humboldt) Вильгельм фон
(1767-1835)- немецкий философ, языковед,
государственный деятель, дипломат, один из
основателей Берлинского университета (1810).
Ведущий представитель гуманизма и идей
гуманности в немецком идеализме. Мировоззрение
Г. органично соединяло в себе такие базовые
основания, как тотальность (в художественном
изображении жизни) и универсальность. Идеи
Гердсра о целостности всемирно-исторического
процесса, о народах как живых организмах, о
включенности деятельности отдельного человека в
бесконечное поступательное развитие общества
как предпосылке исследования истории были
творчески переработаны Г. наряду с эстетическими
концепциями Гете и Шиллера, ориентированными на
классическую Грецию как воплощение идеала.
Историк, по Г., должен проникать во внутренние
содержание и смысл истории, дабы избежать
опасности быть простым регистратором
исторических результатов. Работы Г. 1790-1800-х о
древнегреческой культуре соединили
проблематику истории и эстетики. В философии
истории Г. перерабатывал опыт Великой
французской революции, раннее его сочинение
"Идеи к опыту, определяющему границы
деятельности государства" (частично
опубликована в 1792, полностью в 1851) являет собой
рассуждение о политических условиях, призванных
обеспечить свободное развитие индивида и народа.
По Г., задачами государства являются защита
внешних рубежей и обеспечение правопорядка в
стране при условии предоставления всех
возможностей для свободного и раскрепощенного
национального и индивидуального развития.
Надежда Г. на достижение идеала с помощью
социальных реформ, воспитания,
самосовершенствования обусловили возрастающую
роль педагогических мотивов в его творчестве.
Как результат инициированной Г. реформы
образования, была создана гуманистическая
гимназия в ее классическом облике. Г. стремился
преодолеть дуализм материи и идеи, материала и
формы; из их слияния возникает, по Г.,
"организация" - в мире физическом,
"характер"' - в мире интеллектуальном и
моральном. "Тайна всего бытия" заключена, по
Г., в индивидуальности (личности, народа).
Принимая философское учение Канта, Г. стремился
конкретизировать и развить его на материале
общественной истории. Согласно теории
исторического познания Г., всемирная история
есть результат деятельности духовной силы,
лежащей за пределами познания, поэтому она не
может быть понята с причинной точки зрения.
Историю как науку в известной степени может
заменить эстетика. Вся философия Г. может
рассматриваться как характерология форм
культуры, выражающих самобытную внутреннюю
форму "духа народа". Моментом такой
сравнительной характерологии (сам Г. понимал ее
как "антропологию") оказалось и
"сравнительное языкознание", одним из
родоначальников которого стал Г. ("О
сравнительном изучении языков...", 1820). В
трактате "О различии строения человеческих
языков и его влиянии на духовное развитие
человечества" (опубликован как введение к
работе "О языке кави на острове Ява", тт. 1-3,
1836-1839) подчеркивается творческая природа языка:
язык - не столько продукт деятельности, нечто
созданное, сколько сама деятельность, т.е.
непрестанно совершающийся процесс порождения
смысла, "орган, образующий мысль", продукт
"языкового сознания нации": в самой
структуре языка (его "внутренней форме")
воплощено определенное воззрение на мир
("мировидение") того или иного народа.
Языковед, по Г., должен постичь язык как
самодостаточный продукт творчества народного
духа: "В каждый момент и в любой период своего
развития язык предлагает себя человеку - в
отличие от всего уже познанного и продуманного
им - как неисчерпаемая сокровищница, в которой
дух всегда может открыть неведомое, чувство -
всегда по-новому ощутить непрочувствованное".
"Обособив" язык как предмет исследования, Г.
явился, по существу, основоположником философии
языка как самостоятельной дисциплины и оказал
огромное влияние на развитие языкознания в 19-20
вв. В своем учении о языке Г. предложил
оказавшийся весьма ценным метод
сравнительно-исторического исследования языков.
Эволюция в 19-20 вв. философии языка и научного
языкознания в качестве новых "изданий"
философского номинализма, как правило,
происходила в границах конструктивного
преодоления полюсов идеи Г. о: а) языке как органе
и орудии мысли; б) языке как органе, образующем
мысль (перевод Потебни); в) языке как о той
"духовной силе, которая в своем существе не
позволяет вполне проникнуть в себя" (перевод
В.В.Бибихина).
А.А. Грицанов
ГУМИЛЁВ Лев Николаевич (1912-1992) -
русский историк-этнолог, философ, автор
оригинальной концепции исторического процесса.
Сын поэтов Анны Ахматовой и Николая Гумилева.
Арестовывался в 1933 и 1935. В заключении на
Беломорканале и в Норильске (1938- 1943). В 1948 Г.
защищает диссертацию на соискание ученой
степени кандидата исторических наук (тема:
"Подробная политическая история первого
тюркского каганата"), но, не успев получить
документы ВАК, арестовывается. Вновь в
заключении - до 1956. Доктор исторических наук (1961,
тема: "Древние тюрки 6-8 вв."). Доктор
географических наук (тема диссертации:
"Этногенез и биосфера Земли", депонирована
во ВНИИНТИ в 1979). Основные сочинения: "Хунну"
(1960), "Иакинф (Бичурин). Собрание сведений по
исторической географии Восточной и Срединной
Азии" (1960), "Подвиг Бахрама Чубины" (1962),
"Открытие Хазарии" (1966), "Древние тюрки"
(1967), "Поиски вымышленного царства" (1970),
"Хунны в Китае" (1974), "Этногенез и биосфера
Земли. Вып. 1-3" (1979,1989), "Древняя Русь и Великая
Степь" (1989), "География этноса в исторический
период" (1990), "Закон Божий" (1990),
"Тысячелетие вокруг Каспия" (1991), "От Руси
к России: Очерки этнической истории" (1992),
"Этно-сфера: История людей и история
природы" (1993), "Ритмы Евразии. Эпохи и
цивилизации" (1993), "Из истории Евразии"
(1993), "Черная легенда. Друзья и недруги Великой
Степи" (1994) и др. Парадоксальная по содержанию и
подчеркнуто неакадемическая по способу
изложения, фило-софско-историческая концепция Г.
в основаниях своих излагается в трактате
"Этногенез и биосфера Земли". Своеобразие
концепции Г. определяется прежде всего ее
исходными установками: 1) преодолеть понимание
исторического как "надприродного"
посредством рассмотрения истории в контексте
географических процессов; сфера
истори-ко-географических закономерностей
связывается Г. с феноменом этноса; 2) подчеркнуть
принципиальную "моза-ичность" человечества,
лишающую оснований европоцен-тристское
разделение народов на исторические и
неисторические, передовые и отсталые;
исторические свершения связываются Г. не с
прогрессом единой человеческой цивилизации, а с
активностью дискретных образований - этносов; 3)
акцентируя неоднородность исторического
времени, сосредоточить внимание на
экстраординарных всплесках человеческой
активности, имеющих огромные исторические
последствия (например, завоевания Александра
Македонского или Наполеона), но загадочных по
своим источникам и до сих пор не нашедших
вразумительного объяснения; 4) свести различие
между гуманитарным и естественнонаучным знанием
к различию в степени достоверности,
ориентироваться на исследовательские стандарты
и понятийный аппарат естественных наук; этнос
трактуется Г. как природное (хотя и не
биологическое) явление. Отношение Г. к
историческому материализму напоминает
позднесредневековую концепцию "двух истин":
поступательное развитие
общественно-экономических формаций не
отрицается, но фактически относится к разряду
"истин веры", тогда как строго научное
"эмпирическое обобщение" представляет
историю как сеть природных процессов этногенеза.
Этнология, разработанная Г., подчеркнуто и
последовательно еретична - им отвергаются все
выделяе-
мые традиционной наукой
признаки этноса: язык, особенности культуры,
этноним, самосознание, единство проис-I хождения.
Единственным реальным этнодифференцирую-\щим
признаком Г. считает этнический стереотип
поведения, за которым стоит гипотетическое
"этническое поле", нос трактуется Г. как
энергетический феномен, связанный с
биохимической энергией живого вещества,
откры-(гой Вернадским. Способность этноса к
совершению работы (в физическом смысле - походам,
строительству, преобразованию ландшафта и т.п.)
прямо пропорциональна уровню
"пассионарного" напряжения.
"Пассионарность" определяется Г. как
способность и стремление к нарушению инерции
агрегатного состояния среды. Проявления
пассионарности легко отличимы от обыденных
поступков, продиктованных инстинктом
самосохранения, - они стихийны и могут быть
саморазрушительными. Индивиды-пассионарии (в
просторечии - "великие люди") посредством
пассионарной индукции "заражают" своих
соплеменников, обеспечивая высокий уровень
пассионарного напряжения этноса в целом.
Универсальная схема этногенеза включает в себя
пассионарный толчок, рождающий новую этническую
систему, и инерционное движение растраты
полученного энергетического импульса - к
состоянию го-меостаза (равновесия с окружающей
средой). Анализ географии процессов этногенеза
(зоны этногенеза представляют собой сплошные
полосы на земной поверхности, ограниченные
кривизной земного шара) приводит Г. к гипотезе о
внепланетном происхождении пассионарных
толчков. В этнологии Г. различаются этногенез и
этническая история. Этногенез обусловлен
внеземным пассионарным импульсом, рождающим в
определенном регионе суперэтнос (комплекс
родственных этносов, аналог "локальных
цивилизаций" Тойнби). Этническая история -
история отдельного этноса, обусловленная не
только ритмом этногенеза, но и особенностями
ландшафта, культурными традициями, контактами с
соседями и т.п. Именно эти особенности
обусловливают внутреннее своеобразие
суперэтносов. Этиология Г., представляющая собой
необычное сочетание богатейшей фактологии,
сверхсмелых гипотез и визионерской
убежденности, значительна прежде всего как
радикальная постановка проблемы выработки
нового понимания истории, вписывающего ее в
контекст глобальных природных процессов.
В.Н. Фуре
ГУССЕРЛЬ (Husserl) Эдмунд (1859-1938) -
немецкий философ, основатель феноменологии, одна
из наиболее значительных фигур в философии 20 в.
Проблема науки и научности составляла
центральную тему ранней феноменологии. В отличие
от тех философов, которые противопоставляли
философию науке и рациональному мышлению в
принципе (иррационализм, философия жизни,
мистицизм), Г. выступал с идеей "философии как
строгой науки". Создаваемая им феноменология
была призвана воплотить в жизнь этот принцип
строгой научности, который, по мнению Г., до сих
пор еще не был по-настоящему реализован.
Продолжая традицию Р.Декарта и Г.Лейбница, Г.
видит в науке высшую ценность и важнейшее
достояние человечества. Рассматривая логику и
математику как наиболее достоверные науки, Г.
продолжает линию философского рационализма
Б.Больцано, Г. Л отце, Брентано. Задача философии,
как Г. сформулировал ее в первом томе
"Логических исследований" (1900), заключается
в том, чтобы дать теоретическое обоснование
конкретных наук, науки вообще (почему есть наука),
и в этом отношении Г. является продолжателем идей
не только Больцано и Лотце, но и Декарта, И.Канта и
Г.Фихте. Опасность для науки Г. видит в
релятивизме и скептицизме, источником которых
являются субъективизм и психологизм.
Гуманитарная наука того времени была озабочена
стремлением обязательно придать философии и
гуманитаристики вообще внешнюю научную форму -
за счет терминологии, классификации, внешней
простоты и строгости, ссылок на факты и опыт,
обращения к логике науки и т.д. При этом моделью
научного знания как такового признавалась
естественная или вообще точная наука.
Наукообразная форма философских исследований
стала настолько общепринятой, что даже
противоположная сциентизму тенденция,
ориентированная в принципе на критику науки,
также выступала зачастую в сциентистской форме.
На такой волне позитивистского культа факта и
эксперимента и возник психологизм в форме
"логического психологизма". У философов
того времени было настойчивое стремление
связать философию с какой-либо преуспевающей
дисциплиной, областью конкретного научного
исследования и, тем самым, закрепить или
подтвердить научность философии. Такой
дисциплиной вполне могла стать
экспериментальная психология, о которой
заговорили в конце 19 в. Успех ее вызывался не
столько позитивными результатами, достигнутыми
ею, сколько открывавшейся захватывающей
перспективой: поставить исследование
психических, духовных процессов на твердую почву
эксперимента, перевести его на язык строгих
формул, проверяемых количественных
характеристик. На этом фоне возник и логический
психологизм, притязавший на роль абсолютно
точной, связанной с экспериментом логической
теории. Господство психологизма было
обусловлено стремлением восстановить авторитет
философии за счет ориентации на науку (биологию,
психологию). Все это породило огромные надежды на
то, что будто бы появилась возможность на строгом
математическом языке выразить духовные процессы
сознания, формализовать их. Наиболее чистое
выражение психологизма Г. видит в той линии,
которая идет от Дж.Локка и Д.Юма через Дж.С.Милля и
Г.Спенсера к В.Вундту. В логике психологизм был
представлен немецким философом и логиком
Т.Липпсом, истоки и основные идеи его можно было
обнаружить уже в работах Милля, Вундта, Маха,
Авенариуса и др. Психологисты считали логику
частью психологии, наукой, основанной на
психологии; в силу своего происхождения и по
форме своего непосредственного существования
законы и принципы логики должны быть связаны с
реальным, "естественным" мышлением
человека, т.е. с психологией. Психологизм
отождествлял всеобщие принципы логики с
закономерными формами поведения людей, с
типичными формами разрешения индивидуальной
жизненной ситуации. Истина вообще и принципы
логики подвергались субъективистской и
релятивист-кой интерпретации. Свой вопрос
относительно психологизма Г. ставит особенно
остро и резко. Он пишет, что "существуют
собственно только две партии. Логика есть
дисциплина теоретическая, от психологии
независимая и в то же время формальная и
демонстративная - так утверждает одна из них. Для
другой же логика является зависимым от
психологии учением о мышлении, причем само собой
исключается возможность того, чтобы логика
носила характер формальной и демонстративной
дисциплины в смысле арифметики, являющейся
образцом в глазах представительной первой
партии". Г. причисляет себя к первой партии и
всецело отвергает позиции другой партии. При
этом Г. отвергает психологизм не только в виде
учения Милля, который считал логику учением об
искусстве мышления, и утверждал, что она
"поскольку вообще есть наука, является частью
психологической дисциплины", "отдельной
психологической дисциплиной", "ничем иным,
как психологией мышления", "практической
психологией очевидности". Г. идет дальше и
отвергает все попытки построить логику как
непсихологическую, нормативную дисциплину
"должного" мышления, если для такого
построения необходимо выбрать первоначальным
фундаментом психологическое исследование. Таким
образом, Г. понимает субъективизм не только как
индивидуалистический субъективизм, характерный,
в частности, для античных софистов и скептиков,
но и как субъективизм, опирающийся на
"общечеловеческое сознание", свойственный
Канту и неокантианцам. Если понятие
субъективистского релятивизма очерчено
формулой Протагора: "Человек есть мера всех
вещей" (мера всякой истины есть индивидуальный
человек), то формулой родового субъективизма, по
Г., служит кантовское "потому что мы, люди, так
устроены". Основная ошибка психологизма
любого вида в том, что он не допускает никакого
содержания знания, не зависящего от субъективной
организации познающего. Г. выдвигает идею
объективности человеческого мышления:
содержание познавательных актов, если они
истинны, не зависит ни от человека, ни от
человечества, то есть, что истина не может быть
субъективной. "Что истинно, то абсолютно,
истинно "само по себе"; истина тождественно
едина, воспринимают ли ее в суждениях люди или
чудовища, ангелы или боги". Г. формулирует
такую аргументацию против психологизма: 1.
Признание логики частью психологии или
основание и обоснование логики на психологии
является смешением двух совершенно чуждых друг
другу сфер познания. Психология и логика
различаются по "предмету". Психология
исследует факты, совершающиеся во времени,
явления, которые изменяются и эволюционируют,
логика же имеет своим предметом смысл
познавательных актов, внутренние связи смыслов
друг с другом и их единство, то есть предмет
логики не само мышление, а то, что мыслится -
"мнимое" в мышлении. Предмет психологии есть
нечто реальное; предмет логики - идеальное, в себе
неизменное и безвременное. Необходимо проводить
строгое различие между суждением, как
происходящим душевным переживанием, и тем
смыслом, который в этом суждении переживается.
Так, сумма операций, производящих умножение двух
на два, не одно и то же с самим положением 2x2=4.
Первая представляет собой связь познавательных
переживаний, в которых наука осуществляется
субъективно, в которых протекает деятельность
математического исчисления, при помощи которых
выявляется эта истина 2x2=4. Само же положение 2x2=4
есть логическая связь, то есть своеобразная
связь теоретических идей, внутреннее единство
самих чисел. 2. Точно такое же различие существует
между психологическим законом и логическим
законом. Первый регулирует явления, получается
из наблюдений над фактами и по своей природе
эмпиричен, индуктивен, и имеет характер
вероятностный (например, закон ассоциации).
Логический же закон регулирует связи положений
друг с другом, управляет идеальным единством
познавательных содержаний. Логический закон не
имеет никакого отношения ни к каким фактам,
логические связи не фактичны, а идеальны. По
своей природе логический закон априорен и
познается не индуктивно, а непосредственным
усмотрением (например, закон тождества, который и
нечего доказывать, индуцировать, он ручается сам
за себя). 3. Таким же образом различаются между
собой признание чего-то за истинное и сама
истина, как таковая. Признание истины может
осуществляться и не осуществляться: оно может
быть интенсивнее и слабее, оно может изменить
свою природу. Истина же вечна, неизменна по
самому своему смыслу. 2x2=4 не может перестать быть
тем, что оно есть, ни при каких условиях. Если бы
истина зависела от нашего обычного мышления, от
нашего психологического склада, то она возникала
бы и исчезала бы вместе с движениями нашего ума, а
если даже и не вместе с отдельными индивидуумами,
то с человеческим родом вообще. А это бы означало,
что оно и не истина вовсе, ибо по своей природе
истина лежит вне сферы понятий возникновения и
исчезновения, вне сферы времени: истина
"значит" (gelten), истина представляет собой
некоторое единство значимости во вневременном и
абсолютном царстве идей. Г. пишет: "Мы
постигаем истину не как эмпирическое содержание,
которое обнаруживается и снова исчезает в потоке
психических переживаний; она не является
феноменом среди феноменов, но она является
переживанием в ином смысле - в каком переживании
будет общее, идея". Итак, утверждать, что логика
основывается на психологии, согласно Г., - полный
абсурд. Чтобы избежать подобных заявлений,
необходимо четко понимать, что акт познания и
содержание познания не одно и то же, что логика
(как и математика) имеют дело только с
содержанием нашего познания. Именно такого
различия между самим психологическим актом
познания и чисто логическим содержанием
познания и не проводят психологисты. Признание
логики частью психологии или наукой, основанной
на психологии, приводит и к чисто эмпирическому
истолкованию логической очевидности.
Психологисты низводят очевидность на степень
какого-то добавочного чувства, которое случайно
или с естественной необходимостью сопровождает
определенные суждения. Г. решительно возражает:
это неправильно прежде всего потому, что
логическое познание не эмпирично, не индуктивно
и не ограничено простой вероятностью, как те
познания, которые сопровождаются
вышеобозначенным чувством. "Не через индукцию,
а через аподиктическую очевидность получают
логические законы обоснование и оправдание.
Проникновенно оправдывается непростая
вероятность их значения, а само это значение или
сама истина... Мы постигаем непосредственно не
простую вероятность, а самую истинность
логических законов". И эта истинность и
переживается нами именно как очевид ность, а не
как эмпирическая и психологическая вероятность.
Более того, очевидными могут быть и такие
утверждения, которые эмпирически или
психологически совершенно невозможны (например,
операции с огромными ^числами, или ряд у гений
высшей математики). Очевид-шость здесь имеет
чисто идеальным характер, она совсем не (равна
некоему "добавочному чувству", а является
непо-рредственным следствием самих логических
законов. Это у Г. - чисто логическая очевидность.
Г. пишет: "Очевидность... есть не что иное, как
"переживание" истины. Истина. .. переживается
только в том смысле, в каком вообще может быть
пережито идеальное в реальном акте... То, о чем
судят как об очевидном, не только обсуждается (то
есть мыслится в суждении, высказывании,
утверждении), но и присутствует в самом
переживании суждения... Переживание совпадения
мыслимого с присутствующим, пережитым, которое
мыслится - между пережитым смыслом высказывания
и пережитым соотношением вещей - есть
очевидность, а идея этого совпадения - истина".
Итак, истина должна быть общезначимой,
трансцендентной, не зависеть от мнения, от
действительности и социальности. Истина не есть
факт о каких-то предметах, истина не есть нечто
определенное во времени. Истина выше временного,
ей нельзя приписывать ни возникновения, ни
уничтожения. Г. подчеркивает в истине
очевидность, уверенность, непосредственное
усмотрение ее, ее способность самораскрываться
вопреки, вне какого-либо дискурсивного мышления.
Логические истины - сфера идеального, они не
имеют "человеческого" характера. Идеальное
не обладает статусом существования, это мир
чистых сущностей. Идеальность истины
заключается в ее единстве. Истина - всегда есть
абсолютная истина. Логические истины, их
идеальное бытие означает всеобщность,
абсолютную обязательность в самих себе, единство
их значений. Истина обладает обязательностью в
себе. "Каждая истина сама по себе остается
такою, какова она есть, сохраняет свое идеальное
бытие. Она не находится "где-то в пустом
пространстве", а есть единство значения в
надвременном царстве истины. Она принадлежит к
области абсолютно обязательного, куда мы относим
все, обязательность чего для нас достоверна или,
по меньшей мере, представляет обоснованную
догадку, а также и весь смутный для нашего
представления круг косвенных и неопределенных
догадок о существовании, стало быть, круг всего
того, что обязательно, хотя мы этого еще не
познали, и, может быть, никогда не познаем". В
конце первого тома "Логических
исследований" Г. формулирует основные идеи для
построения проекта чистой логики. На
психологической базе логика не может вырасти как
строгая, соответствующая своим собственным
принципам и предмету, наука. Не может Она
оставаться и чисто нормативным учением о
искусстве мыслить. Уже Лейбниц, Кант, а за ними
Гербарт и Больца-НО стремились построить логику,
прежде всего, как теоретическую, чисто
формальную науку. Это должна быть на-укд, на
которой бы базировалось, основывалось здание
Всех остальных как теоретических, так и
практических дисциплин. Г., следуя заветам
Больцано, разрабатывает программу будущей
чистой логики. Чистая логика есть "наука о
науке", "теория теории": она задается
вопросом об условиях возможности науки или
теории вообще. Под наукой Г. понимает не
субъективную связь познавательных актов,
суждений и методов, а объективную, идеальную
связь истинных положений, причем эта связь
является коррелятом связи самих вещей: это такая
связь, которая создает объективное единство
науки или теории. Эта связь характеризуется как
необходимая и абсолютно значимая, именно ею
осуществляется закономерное познание из
оснований. Именно эта связь истин, единство связи
обоснования и создает единство науки. Чистая
логика ставит перед собой следующие задачи: 1.
Чистая логика должна установить первичные
понятия, которые конструируют идею
теоретического единства познания, теории вообще.
Это простейшие и первичные категории смысла,
принадлежащие к двум классам: а) элементарные
формы соединения (формы гипотетического,
дизъюнктивного соединения положений в новые
положения, различные формы подлежащего,
сказуемого); б) формально-предметные категории:
понятия предмета, содержания, единства,
множества, числа, отношения, связи. 2. Чистая
логика должна установить законы, которые имеют
свое основание в указанных категориальных
понятиях. Эти законы касаются объективной
значимости, создаваемых из них теоретических
единств. На основе этих законов и строятся
теории: теории умозаключений, силлогистики,
теория множества, чистого числа и т.д. Эти законы
образуют как бы тот идеальный фонд, из которого
каждая определенная теория заимствует идеальные
основания своей сущности. 3. Чистая логика должна
установить априорные существенные виды (формы)
теорий и соответствующие законы их связи. Это
высшая и последняя цель теоретической науки о
теории или о науке вообще: она сообщает ей
некоторую целостность и законченность. Чтобы
построить чистую логику по только что
набросанной программе, необходима длительная и
напряженная предварительная работа. Логическое -
не дано непосредственно, как таковое, во всей
своей чистоте и своеобразности. Логические
элементы и образования даны непосредственно в
тесном сплетении и переплетении с целым рядом
иных явлений и феноменов, прежде всего,
психических феноменов. Задачу выявить в чистоте
логическое с его элементами и взаимоотношениями
и отделить от логического ему постороннее,
должна взять на себя феноменология.
Феноменология, таким образом, должна стать тем
фундаментом, на котором и должно вырасти здание
"чистой логики". Феноменология предшествует
построению "чистой логики". Феноменология
оказывается чужда всякой теории, она знаменует
собою дотеоретический момент исследования. И в
этом смысле феноменология предшествует не
только логике как теории логического, но и
психологии как теории психического.
Феноменология должна описывать чистое сознание
как таковое, не руководствуясь в своей работе
никакими иными мотивами, кроме мотивов самой
непосредственной данности. Только с помощью
феноменологии может чистая логика, а вместе с нею
и теории познания, достигнуть принципиальной
бсспрсдпосылоч-ности. Смысл этой
беспредпосылочности состоит в следующем:
"исключение всех тех предположений, которые не
могут быть всецело осуществлены
феноменологическим путем". Для этого теория
познания должна держаться вдали от всяких
метафизических вопросов и решений. Опираясь на
феноменологию, теория знания, собственно говоря,
не является даже теорией или наукой в смысле
"объяснения из оснований". Она дает лишь
"общее разъяснение насчет идеальной сущности
или смысла познающего мышления". Она стремится
не объяснить познание во времени, в
психологическом или психофизическом смысле, а
выявить идею познания со стороны его
конститутивных элементов или законов; уразуметь
идеальный смысл специфических связей, в которых
выражается объективность познания. Таким
образом, феноменология предшествует
гносеологии. Феноменология является
фундаментом, обязательной предпосылкой не
только чистой логики, гносеологии и психологии,
но и всей философии вообще. Чистая феноменология
как наука... может быть только исследованием
сущности, а не исследованием существования;
какое бы то ни было "самонаблюдение" и
всякое суждение, основывающееся на таком
"опыте", лежит за ее пределами. Предметом
феноменологии является нечто постоянно
совершающееся, постоянно направляющееся
восприятие, воспоминание и т.п., что выражено лишь
в строгих понятиях сущности. Феноменология
исследует, таким образом,
психически-непосредственно-наличное.
"Феноменология сознания", анализ
первично-данного есть единственный путь
построения строго научной философии. Только на
феноменологии и именно на феноменологии и можно
построить единую философию как строгую науку.
Феноменологическая философия Г. стремится
обосновать себя в качестве научной философии при
категорическом отказе от заданных точек зрения и
направлений; она намерена достичь
беспредпосылочности своего философского
познания. Этот принцип беспредпосылочности
феноменологии формулируется в
исследовательской максиме феноменологии: "К
самим вещам!". "Мы намерены обратиться к
самим вещам, - пишет Г., - высказываться о вещах
разумно или научно означает сообразовываться с
самими вещами, соответственно от речей и мнений
возвращаться к самим вещам, опрашиваемым в своей
самоданности, оставляя в стороне все, не
относящиеся к ним предрассудки". В
"Логических исследованиях" (т. 1.) Г.
формулируется первый методический принцип
феноменологии - принцип эвиденции
(достоверности, очевидности). В ходе всех своих
философских исследований "я не должен
выносить суждение или полагать значимость, если
они почерпнуты мной не из эвиденции, не из опытов,
в которых существующие вещи и положения вещей
присутствуют для меня как они сами".
Выяснением этой эвиденции, то есть изначальной
достоверности, очевидности, и надо заняться,
считает Г., прежде всего. Г. занят обособлением,
очищением анализируемой им области, он стремится
отбросить все внешние по отношению к ней
элементы. Именно эта идея очищения, обособления
сознания и пронизывает всю феноменологию на всех
этапах ее эволюции, хотя на разных этапах это
очищение осуществляется по-разному. Все обычные
люди (включая и философа в его обычной
повседневной жизни) в своей реальной
деятельности, в своей реальной жизни исходят из
того, что Г. называет "естественной
установкой". Г. пишет: ".. .для всех нас, людей,
мир постоянно и всегда является само собой
разумеющимся, общим для всех нас окружающим
миром; он, без всякого сомнения, наличен, более
того, в ходе непосредственного и свободно
расширяющегося опыта он является миром,
доступным непосредственному схватыванию и
наблюдению". Естественная установка сознания
объединяет не только предметы и явления природы,
не только вещи и живые существа, но включает
также и факторы социально-исторического
характера. Мир на основе естественной установки
принимается в качестве единственно подлинной
реальности, в его существовании не сомневаются.
На естественной установке покоится не только
повседневная жизнь людей, но даже наука. В
естественной установке сознания мы живем в наших
актах, мы их проживаем нетематически, не
рефлексируем их, мы растворяемся в них и сознание
наше направлено не на сами акты сознания, а лишь
на подразумеваемые в этих актах предметы. Чтобы
перейти от наивного взгляда на мир, к
трансцендентальному, собственно
феноменологическому и собственно философскому,
необходимо встать на "противоестественную"
точку зрения. На этом пути может помочь
процедура, чем-то напоминающая радикальное
сомнение Декарта, основоположника
трансцендентальной философии. Декарт кладет в
основу своей философии принцип ego cogito, ergo sum. Это
возвращение к ego cogi-to означает, по мнению Г.,
переворот во всей философии. Декарт изменяет
весь стиль философствования, делает
радикальнейший поворот от наивного объективизма
к трансцендентальному субъективизму. Согласно
радикальному сомнению Декарта, ничто не должно
считаться действительно научным, если оно не
обосновано с сознанием полной очевидности, то
есть если оно не может быть удостоверено в
изначальном опыте и усмотрении. Декарт, как затем
и Г., задается вопросом: можем ли мы указать
непосредственные, аподиктические очевидности,
первые очевидности, которые с необходимостью
должны предшествовать всем прочим очевидностям?
Существование окружающего мира не может
выступать такой изначальной очевидностью, ибо
мир может являться чувственной видимостью. Но
если и признать реальность мира, то он дается нам
лишь благодаря нашему чувственному восприятию,
посредством нашего сознания. Таким образом,
только Я, сознание, только ego cogito и выступает
аподиктически достоверной и последней почвой
для суждения, на которой и должна быть основана
радикальная философия. Эго обнаруживае! себя как
единственное аподиктически достоверное сущее Г.
для последовательного осуществления операции
"обо собления", "очищения" сознания, на
пути к "чистому со знанию" проходит два
этапа редуцирования. Суть феномс нологической
редукции состоит в том, чтобы последова тельно
искоренить "естественную установку"
сознания и направить все внимание на само же
сознание, на его "чн стую" структуру,
освободив сознание от всего эмпиричес кого.
Феноменологическая редукция включает в себя два
этапа:!. "Эйдетическая редукция: мы
"заключаем в скоб ки" весь реальный мир, а
также имеющееся знание о нем в особенности
научное знание. Феноменолог "воздержи
вается" от всяких суждений о мире, о реальном.
Это во t держание Г. обозначает термином
"эпохе" (от греч. -удерживание,
самообладание). Осуществляя эпохе, субь ект
исключает из поля зрения все накопленные
историки научного и ненаучного мышления мнения,
все суждения, оценки предмета и стремится занять
позицию "абсолю! ного наблюдателя", и с этой
позиции "чистого наблюдать ля" сделать
доступной саму сущность этого предмета. По ясняя
смысл эйдетической редукции, Г. особо настаивает
на методическом характере феноменологического
воздер-1жания (эпохе). Процедура "заключения в
скобки" не за-(трагивает самого мира - она
относится исключительно к действиям
феноменолога, который просто оставляет в стороне
все утверждения, высказываемые в духе
естественной jcraHOBKH. Г. пишет: "Когда я
осуществляю это, - а я вполне свободен поступать
таким образом, - то я не отрицаю этот мир, как если
бы я был софистом; я даже не сомневаюсь в том, что
он наличен, как делал бы, если бы был скептиком. Но
я просто осуществляю феноменологическое эпохе,
которое совершенно освобождает меня от
использования каких бы то ни было суждений,
касающихся пространственно-временного
существования (Dasein)". Результат первого этапа
феноменологической редукции - переход
феноменолога от "естественной" установки к
"трансцендентальной" позиции - к
последовательному выделению сознания (или
"субъективности" или "Я") как
единственного объекта анализа. В результате Г.
получает субъективность в виде Субъекта, в виде
"Я". Но понимание сознания нуждается,
считает Гуссерль, и в дальнейшем очищении, так
как оно, как правило, оказывается захваченным
"натуральным", естественно-научным,
культурно-историческим и философским
истолкованием. Отсюда Гуссерль выводит
необходимость второго этапа феноменологической
редукции - собственно "феноменологической",
или "трансцендентально-феноменологической"
редукции. 2. На этом этапе в скобки должны быть
заключены все суждения и мысли обычного человека
о сознании, о духовных процессах как феноменах
человеческой культуры: процедура "эпохе"
распространяется на выводы и методы
исследования соответствующих наук (психологии,
наук об обществе, наук о культуре и т.д.). То есть
происходит очищение самого эго, самого субъекта,
происходит лишение его (субъекта) "мирового
характера". В результате таким образом
проведенной собственно феноменологической
редукции оказывается, пишет Г., что "для меня
нет никакого Я и никаких психических актов,
психических феноменов В смысле психологии, как
нет для меня и меня самого в качестве человека,
нет моих собственных когитаций как составных
частей некоего психофизического мира.
Феноменологическое эпохе вместе с безусловно
аподиктическим "Я есть" открыло нам новую
бесконечную сферу бытия как сферу нового
трансцендентального опыта. И вместе с | ним также
и возможность трансцендентального опытного р
познания и трансцендентальной науки. Именно в
процеду-Г ре трансцендентального эпохе, по Г.,
осуществляется движение к "чистому потоку
сознания как таковому". "Чистый поток
сознания как таковой" и есть искомый объект
анализа: процесс переживания истины в его
внутренней логике, в его "чистой структуре".
Это "чистый" поток сознания: в нем нет ничего
эмпирического, психологического, субъективного;
это "поток" сознания: здесь нет ничего
субстанциального, формального, косного,
ставшего. Г. отказывается от интерпретации
сознания как субстанции. Специфические
особенности "чистого" сознания: 1. Это
Сознание как совокупность, как набор чистых
сущностей, чистых возможностей, всеобщих
структур, представляю-Йрк результат свободного
мыслительного конструирования; в таком смысле
речь идет о чисто "идеальном" царстве
недействительного, сфере "как если бы",
которая открывается лишь постольку, поскольку ее
вычленяет, "создает", "выдумывает" сам
феноменолог. Подобная сущность (или "эйдос" -
тип, вид, родовое единство), обнаруживаемая
феноменологом при анализе сознания,
представляет собой, по Г., нечто более важное,
первичное по сравнению с фактом, реальностью,
существованием. Подобная самостоятельность и
изначальность сущностных структур сознания по
отношению к сфере фактов и составляет содержание
понятия априори у Г. Первичность
("априорность") сущности по отношению к
фактическому означает, что каждый субъект, когда
бы и где бы он ни осуществлял мыслительную
деятельность, сразу же (сознательно или
бессознательно) подчиняется ее сущностным
структурам как непререкаемым объективным
законам. 2. Сознание рассматривается не просто
как набор чистых сущностей, чистых возможностей;
в феноменологическом анализе сущности берутся
вместе с сознанием, как "потоком", как
нерушимой целостностью. Самая главная задача для
феноменолога - научиться работать с сознанием
как бесконечным потоком: таким образом входить в
поток, чтобы "вычленить" чистые сущности
сознания как сущности самого целостного потока
переживаний. Элементами потока переживаний
являются, по Г., феномены (отсюда - учение о
структуре потока переживаний - феноменология). В
каждом феномене как элементе потока сознания Г.
видит также своеобразную целостность,
наделенную самостоятельной и сложной
структурой. 3. Рассмотреть феномен как
целостность можно только в том случае, если
"схватить" его в интуитивном акте (причем,
эта интуиция подобна декартовской
интеллектуальной интуиции). Для этого надо не
описывать феномен извне, его надо
"переживать". "Брать феномены следует так,
как они даются, то есть как вот это текучее
осознавание, мнение, обнаружение - чем и являются
феномены, будучи взяты как вот это данное
осознавание переднего и заднего плана
осознавания; как вот это данное осознавание
чего-либо, как настоящего, так и пред-настоящего;
как вымышленного и символического или
отображенного; как наглядно или ненаглядно
представляемого и т.д.". Основной метод
"обнаружения" сущности и структуры сознания
есть метод "непосредственного вхождения" в
поток сознания, интуитивного, непосредственного,
но одновременно чисто умозрительного
"усмотрения сущности". Феноменологический
метод - метод непосредственного слияния с
потоком сознания, естественно, что он в принципе
противоположен дедуктивно-расчленяющему методу
естествознания. Особенность потока сознания
заключается в том, что в сфере психического нет
никакого различия между явлением и бытием. Для
потока переживаний все выступает в виде
феноменов. Причем, природа феномена, по мысли Г.,
определяется следующими особенностями: В
феномене есть момент непререкаемой и
непосредственной "очевидности",
непосредственное единство с истиной, с
сущностью. Это единство отнюдь не является
плодом рассуждения, вывода, рационального
познания. Истина, сущность присутствует в
феномене не в форме осознанной и расчлененной
истины, но именно как некой достоверности,
непосредственной очевидности. Рассматривая
структуру "феномена", Г. выделяет в нем
следующие элементы, или "слои"': А) Словесная,
языковая оболочка, взятая в смысле
физическо-материальных процес-