М.А. Можейко
МОНИЗМ (греч. monos - один) - 1) тип
организации философского знания, определяющийся
наличием в нем одного основного принципа, в
соответствии с которым осуществляется все
содержательное наполнение философской системы;
семантически противостоит дуализму и
плюрализму; 2) признание в рамках этого принципа
единого начала, общего закона устройства
мироздания, определяющего все многообразие
сущего, в т.ч. и человеческого бытия. В отличие от
дуализма и плюрализма, М. отличается большей
внутренней последовательностью, монолитностью,
что в то же время с неизбежностью приводит к
большей схематизации реальности. Сложность
охватить всю действительность в рамках одного
принципа приводит к тому, что исторически
возникавший М., как правило, трансформировался в
дуализм или плюрализм. Однако в истории
философии имело место и обратное движение, что
было вызвано решением имманентных философских
проблем той или иной философской системы
(движение от Декарта к Спинозе, от Канта к Фихте).
Поскольку понятие М. используется
преимущественно во втором значении и поскольку
современная философия в большинстве своих
систем не занимается построением онтологии, т.е.
лишена традиционной иерархии проблемных
философских полей, постольку понятие М.
употребляется сегодня, как правило, в
историко-философском смысле.
В.Н. Ретунскип
МОНТЕНЬ (Montaigne) Мишель Эйкем де
(1533-1592) - французский мыслитель, юрист, политик. Из
купеческой семьи; родовое имя - Эйкем. Первый в
семье носитель дворянского имени (по названию
приобретенной в 15 в. прадедом М. сеньории
Монтень). Изучал философию в Гийеньском коллеже и
университете города Бордо. Продолжил обучение в
Тулузском университете. Член парламента Бордо (с
1557). Дважды становился мэром Бордо.
Интеллектуально сформировался под воздействием
идей стоицизма и скептицизма. Основные
сочинения: "Опыты" (в трех книгах - первая
редакция издана в 1580, окончательная - в 1588);
"Путевой журнал" (написан в жанре
индивидуального дневника в 1580-1581, издан в конце 18
в.) и др. В 1676 "Опыты" М. были внесены
Ватиканом в "Индекс запрещенных книг". Не
стремясь к созданию собственной философской
системы, выступил основоположником жанра
философ-ско-морализаторского эссе в европейской
культуре. Был общеизвестен как глубокий знаток и
тонкий интерпретатор классической традиции: в
"Опытах" М. было содержательно использовано
более 3000 цитат античных и средневековых авторов.
Целью творчества М. было написание своеобычного
"учебника жизни": по М., "нет ничего более
прекрасного и оправданного, чем хорошо и честно
исполнить роль человека". Предметом
большинства эссе М. являлось поведение человека
в экстремальных ситуациях, раскрывающее как
самые причудливые движения его души, так и самые
разнообразные патологии его характера (с точки
зрения М., "истинное зеркало нашей речи - это
течение нашей жизни"). М. сумел осуществить
значимый поворот в системе ценностей
западноевропейского интеллектуализма:
"хорошо заполненной голове" (Рабле) М.
акцентированно предпочитал "правильно
выработанный разум", воспитываемый на
исторической эрудиции, склонности к парадоксам и
двусмысленностям. Основания миропонимания М.
были изложены им, в частности, в эссе "Апология
Раймона Себона". Согласно М., природа человека
двойственна: зачастую необузданные духовные
устремления нейтрализуются физическими
возможностями его тела. Осмысление и принятие
этого как неизбежной данности позволяет людям
ориентироваться на идеал подлинно счастливой
жизни - жизни в умеренности. Органы чувств
человека - несовершенны ("кто знает, не лишены
ли мы одного, двух, трех или нескольких
чувств?"), способности нашего познания
ограниченны - лишь один Бог, согласно М., всеведущ.
Неспособность людей четко определиться в выборе
между "Я знаю" и "Я не знаю" -
естественно трансформируется, по мнению М., в
единственно правильно поставленный вопрос: "А
что именно я знаю?", предполагающий
воздержание от суждений, подлежащих дальнейшему
рассмотрению. С точки зрения М., "...если хочешь
излечиться от невежества, надо в нем признаться...
В начале всяческой философии лежит удивление, ее
развитием является исследование, ее концом -
незнание". Гносеологический скептицизм М.
фундировался также на его мысли о том, что все
живое (в том числе и люди) находится в постоянном
изменении: существование человека неизбывно
состоит из "движения и деятельности". При
этом М. полагал долгом любого индивида
стремиться к самосовершенствованию,
рассматривая самопознание как первейшую
обязанность человека. Как полагал М., "человек
может быть лишь тем, кто он есть; он способен
выдумывать лишь в меру собственного опыта; какие
бы усилия он не предпринимал, ему будет известна
лишь собственная душа". Одоление людского
невежества, по М., жизненно важно, ибо "люди
ничему не верят так твердо, как тому, о чем они
меньше всего знают", а "...не достигнув
желаемого, они делают вид, будто желали
достигнутого". ("Об истине же, - утверждал М., -
нельзя судить на основании чужого свидетельства
или полагаясь на авторитет другого человека".)
Убежденность М. в идеях свободы и сословного
равенства людей явила собой перспективнейшую
компоненту эволюции идеала человеческого
достоинства в рамках европейского менталитета:
фраза М. "души императоров и сапожников
скроены на один манер" использовалась как
эпиграф "Газеты санкюлотов" в 1792. По мнению
М., "вся мудрость и все рассуждения в нашем мире
сводятся в конечном итоге к тому, чтобы научить
нас не бояться смерти... Предвкушение смерти есть
предвкушение свободы. Кто научился умирать, тот
разучился рабски служить". "Опыты" М.
явили собой творческую процедуру
метафорического соединения мира настоящего и
мира прошлого с одновременным новаторским
экспериментом бессюжетного художественного
"беспорядка". (По замечанию Аверинцева,
"будучи в значительной степени платоническим
по типу своего вдохновения, Ренессанс, в общем,
избегал формализованного порядка. Темы
"Опытов" Монтеня по своей широте могут
показаться своего рода разрозненной
энциклопедией; нельзя, однако, зная Монтеня,
вообразить, чтобы он пожелал увидеть
разрозненное собранным. Так вот, если проводить
классификацию по вышеназванному признаку,
энциклопедисты, видевшие в том же Монтене своего
предшественника, довольно неожиданно
оказываются вовсе не в его обществе, но в
обществе ненавистных им создателей
средневековых схоластических сводов, какими
были, например, Винцент из Бове, автор
"Великого зерцала", или Фома Аквинский с
обеими своими "Суммами".) Они оказались,
видимо, первым в христианской Европе светским
прецедентом создания высокоэвристичного
ризоморфного (см. Ризома) гипертекста - в силу
глубинной укорененности в сопряженной
культурной традиции используемой М. символики
наряду с узнаваемостью в интеллектуальных
кругах личностного ряда ассоциаций. Мысль М. о
том, что "эта книга создана мной в той же мере, в
какой я создан ею" (см. Автор), была подхвачена
Вольтером: "Прекрасен замысел Монтеня наивным
образом обрисовать самого себя, ибо он в итоге
изобразил человека вообще". Известна
увлеченность текстом "Опытов" М. многих
лучших представителей европейской культуры и
просвещения: у Шекспира обнаружено более 700
фрагментов из этого сочинения; навсегда покидая
Ясную Поляну, Л.Н. Толстой взял с собой томик М.;
увлекались М. Г.Флобер, А.С.Пушкин и мн. др. Одной
из "вечных истин" европейской культуры
стала мысль М., предвосхитившая заключительные
строки эпопеи "В поисках утраченного
времени" М.Пруста: "И что толку становиться
на ходули, ведь и на ходулях нам придется идти
своими ногами. И на возвышеннейшем из тронов мира
мы будем восседать на собственном седалище, и ни
на чем другом".
АЛ. Грицанов, A.M. Бобр
МОНТЕСКЬЕ (Montesquieu) Шарль Луи,
Шарль де Се-конда, барон де Ла Бред и де Монтескье
(1689-1755) - французский философ права и истории,
президент парламента и Академии в Бордо (1716-1725),
член Французской академии (1728). Представитель
философии Просвещения 18 в. Разделял позиции
деизма, рассматривающего Бога как создателя,
действующего по объективным законам
материального мира. Задачей философии М. считал
(в противовес взглядам Фомы Аквинско-го)
постижение причинных связей материи,
подчиняющейся законам механики. С точки зрения
М., за кажущейся случайной цепью событий
необходимо усматривать глубинные причины.
Внешний мир, по М., отражается в сознании людей на
основе деятельности разума, обобщающего
результаты опыта. То, что случайности могут быть
объяснены глубокими причинами, - согласно М., не
главное; важно то, что самые различные нравы,
обычаи и мысли людей можно объединить в набор
определенных типовых групп: "Я начал с
изучения людей и увидел, что все бесконечное
разнообразие их законов и нравов не вызвано
единственно произволом их фантазии... Я установил
общие начала и увидел, что частные случаи как бы
сами собою подчиняются им, что история каждого
народа вытекает из них как следствие и всякий
частный закон связан с другим законом или
зависит от другого, более общего".
Разнообразие социальных законов, по мнению М.,
объяснимо, ибо они реализуются вследствие причин
зачастую объективного характера. В основном
сочинении "О духе законов" (1748), попавшем в
"Индекс запрещенных книг", М. попытался
объяснить законы и политическую жизнь различных
стран и народов исходя из их природных и
исторических условий, в духе теории среды. По М.,
"многие вещи управляют людьми - климат,
религия, законы, принципы правления, примеры
прошлого, нравы, обычаи; как результат всего
этого образуется общий "дух народа". "Дух
народа", по М., конституируется из законов,
обычаев и нравов: "Нравы и обычаи суть порядки,
не установленные законами; законы или не могут,
или не хотят установить их. Между законами и
нравами есть то различие, что законы определяют
преимущественно действия гражданина, а нравы -
действия человека. Между нравами и обычаями есть
то различие, что первые регулируют внутреннее, а
вторые - внешнее поведение человека". Книги I-ХШ
этого сочинения написаны в жанре политической
социологии. В них М. анализирует "принцип"
(определяемый доминирующим чувством в рамках
конкретной формы правления - при демократии это
"добродетель") и "природу"
(обусловливаемую числом обладателей верховной
суверенной власти: республика - весь народ или
его часть, монархия - один, но в рамках жесткого
законодательства, деспотизм - один в
соответствии с собственными прихотями и
произволом) правления в условиях республики,
монархии и деспотизма. По М., каждый из трех типов
правления сопряжен с размерами территории,
занимаемой данным обществом (чем больше
территория, тем больше шансов на деспотию). Т.обр.,
М. увязывал собственную классификацию типов
государственного устройства с общественной
морфологией или (по Дюркгейму) с количественными
параметрами данного общества. М. настаивал на
том, что народ назначает государя в силу договора
и этот договор должен исполняться; государь
представляет народ только так, как угодно народу.
К тому же, по М., неверно, чтобы уполномоченный
имел столько же власти, сколько уполномочивший, и
не зависел бы от него. "Известно уже по опыту
веков, что всякий человек, обладающий властью,
склонен злоупотреблять ею, и он идет в этом
направлении, пока не достигнет предела", -
подчеркивал М. На примере английской Конституции
(самой прогрессивной, по М.) в своей работе
"Персидские письма" (1721), выдержавшей за один
год 8 изданий, мыслитель развивал теорию
разделения государственной власти на
законодательную, исполнительную и судебную.
Философия М., не раз интерпретировавшаяся самыми
различными способами в истории западной
общественной мысли, постулировала
принципиальное наличие у людей свободы воли, ибо
рациональные законы разумного мира, оказывающие
влияние на человека, могут быть им же и разрушены.
Согласно М., "...мир разумных существ далеко еще
не управляется с таким совершенством, как мир
физический, так как, хотя у него и есть законы, по
своей природе неизменные, он не следует им с тем
постоянством, с которым физический мир следует
своим законам. Причина этого в том, что отдельные
разумные существа по своей природе ограничены и
поэтому способны заблуждаться и что, с другой
стороны, им свойственно по самой их природе
действовать по собственным побуждениям. Поэтому
они не соблюдают неизменно своих первоначальных
законов, и даже тем законам, которые они создают
сами для себя, они подчиняются не всегда". М.
вошел в историю общественной мысли Запада как
предтеча социологии, ибо он и не пытался системно
исследовать (в отличие от Конта или Маркса)
современное ему общество, оценивая его
исключительно в стилистике оценок политической
философии того времени. Общество, по М., целиком
обусловлено своим политическим устройством,
поэтому прогресс, с его точки зрения, недостижим -
социум в политической ипостаси своей переживает
исключительно череду падений и взлетов. Ни науку,
ни экономику же М. не считал факторами,
равновеликими государству.
А.А. Грицанов
MOP (More) Томас (1478-1535, казнен по
повелению Генриха VIII) - английский юрист и
философ. Лорд-канцлер (1529-1532). Главное философское
сочинение об идеальном государстве - "Весьма
полезная, а также и занимательная, поистине
золотая книжечка о наилучшем устройстве
государства и о новом острове Утопия" (1516).
(Дословно "утопия" означает "нигдея" -
место, которого нет). В первой ее части М.
живописует трагичный процесс обезземеливания
английских крестьян, когда "овцы поели
людей". Во второй части речь идет о небывалом,
идеальном обществе, где нет частной и личной
собственности, где все принадлежит всем, где все
трудятся (не более 6 часов ежедневно), нет власти
денег и денег вообще, а из золота и серебра
утопийцы "делают ночные горшки и всю подобную
посуду для самых грязных надобностей". На
первое место у М. выходит не совпадение личных и
общественных интересов, а безусловное
подчинение индивидуального общему. ("Главное и
почти что единственное дело сифог-рантов -
жителей Утопии - заботиться и следить, чтобы
никто не сидел в праздности". "Цвет плащей на
всем острове один и тот же - естественный цвет
шерсти".) М. требовал отчуждения собственности
индивидов в пользу государства, напоминающего
государство Платона. Именно частную
собственность М. рассматривал как главную
причину всех социальных бедствий:
"распределить все поровну и по справедливости,
а также счастливо управлять делами
человеческими невозможно иначе, как вовсе
уничтожив собственность. Если же она останется,
то у наибольшей и самой лучшей части людей
навсегда останется страх, а также неизбежное
бремя нищеты и забот". М. требовал религиозной
веротерпимости, возможно меньшего количества
догматов веры и передачу дела воспитания
юношества духовенству. М. не слишком верил в
возможность реального воплощения собственных
предначертаний: "Впрочем, я охотно признаю, что
в государстве утопийцев есть очень много такого,
чего нашим странам я скорее бы мог пожелать,
нежели надеюсь, что это произойдет". Этими
словами заканчивается текст "Утопии" М.
А.А. Грицанов
МОРАЛЬ (нравственность) (лат.
Moralis - нравственный, mores - нравы) - специфический
тип регуляции отношений людей, направленный на
их гуманизацию; совокупность принятых в том или
ином социальном организме норм поведения,
общения и взаимоотношений. В любом человеческом
сообществе есть необходимость в согласовании
форм жизнедеятельности, коррелировании
различных и порой альтернативных между собой
целеполаганий. В отличие от жестко фиксированных
и сопряженных в своем функционировании с
определенными организационными структурами
форм регуляции (правовая, религиозная и др.), М.
выступает, как правило, в качестве "неписаного
закона", реализуя свою регулятивную функцию, в
первую очередь, посредством обыденного сознания.
М. генетически восходит к феномену обычая;
применительно к индивиду основные нравственные
ценности усваиваются им в процессе личностной
социализации. В социально-личностной и духовной
сферах М. носит всепронизывающий и
всеохватывающий характер. Все отношения людей,
от интимных до "межконтинентальных",
проникнуты ею, подвержены моральной оценке и с ее
помощью проходят проверку на жизненную
целесообразность. Поскольку М. существует на
двух уровнях - общечеловеческом и личностном,
постольку можно утверждать, что она один из
способов разрешения противоречий между всеобщим
и индивидуальным. Она не имеет рецептурного
характера. М. - постоянное нормотворчество людей,
жизненный процесс, в котором основная фигура -
сам индивид, человек, творец, своего бытия.
Руководствуясь общечеловеческими нравственными
требованиями в качестве идеально-должного, он
самостоятельно делает выбор своего поведения,
поступка, намечает цель и средства ее достижения,
исходя из реальных возможностей и конкретной
ситуации. Отсюда - ответственность за
моральность выбора и деятельности человека.
Основными социальными функциями М. являются:
регулятивная, ценностно-ориентационная и
социализирующая. М. предлагает образцы должного,
разумного, общечеловеческого. Чем нравственно
воспитаннее личность, тем более добровольно она
соблюдает моральные предписания общества и
семьи. Нравственная регуляция осуществляется
посредством ориентации людей на гуманные,
добрые, честные, благородные, справедливые
отношения, т.е. через то, что принято называть
моральными ценностями. В целом функционирование
М. осуществляется в русле общесоциальных
закономерностей развития общества и личности.
Структура М. включает в себя нравственные
взгляды, смысложизненные ориентации и идеалы,
нравственные чувства, традиции, нормы, принципы,
заповеди, мотивы, цели, отношения, поступки,
оценки, категории добра, совести, чести,
справедливости, счастья и т.д. Сюда же относятся
нравственные качества личности, феномены
милосердия, благотворительности, добродетели.
Каждый из перечисленных элементов имеет парную
категорию: добро - зло, честь - бесчестие и т.д. М. в
целом противостоит аморализм, который
достаточно многолик. Аморализм в политике -
достижение намеченной цели любыми средствами,
включая антигуманные; в экономике - нарушение
рыночных законов, игнорирование интересов
производителей благ; в правовой сфере - нарушение
принципа справедливости, пренебрежение к закону;
в научно-технической деятельности -
использование высших достижений человеческой
мысли во вред цивилизации.
С.Д. Лаптенок
МОРРИС (Morris) Чарльз (1901-1979) -
американский философ. Доктор философии
(Чикагский университет, 1925). Основные сочинения:
"Шесть теорий разума" (1932), "Логический
позитивизм, прагматизм и научный эмпиризм.
Сборник статей" (1937), "Основы теории
знаков" (1938), "Пути жизни" (1942), "Знаки,
язык и поведение" (1946), "Открытое Я" (1948),
"Разнообразие человеческих ценностей" (1958),
"Обозначение и смысл. Изучение отношений
знаков и ценностей" (1964) и др. М. утверждал, что
разнообразные знаковые системы выступают
существенно значимыми основаниями любых
цивилизаций людей. Вне контекста реконструкции
той роли, которую исполняют совокупности знаков
в общественной жизни, по М., немыслимо какое-либо
адекватное постижение сути человеческого разума
как такового. Традиционные, по классификации М.,
подходы к трактовке разума - теории: разума как
субстанции (Платон, Аристотель, Декарт и др.);
разума как процесса (Гегель, Брэдли и др.); разума
как отношения (Юм, Мах, Рассел и др.); разума как
прагматической функции (Шопенгауэр, Ницше,
большинство представителей школы прагматизма и
др.); разума как интенционального акта (Брен-тано,
Мур, Гуссерль и др.) - М. предлагал дополнить
знаковой концепцией. Исходя из предположения о
том, что унификация результатов одной из
ипостасей человеческого мышления - научного
знания - осуществляется в границах процесса,
именуемого М. "семиозисом", предложил
принципиально нетрадиционное истолкование
реального содержания и эвристического
потенциала семиотики как специфической научной
дисциплины. В проблемное поле семиотики М.
предложил включить: те предметы и явления
(посредники), которые функционируют как знаки,
или "знаковые проводники"; тс предметы и
явления, к которым знаки относятся, или
"десигнаты"; воздействие, оказываемое
знаком на истолкователя (интерпретатора),
вследствие которого обозначаемая вещь
становится неотъемлемо сопряженной с этим
знаком (суть самим этим знаком) для последнего;
самого интерпретатора (истолкователя) как
такового. В абстрактной форме М. определил это
взаимодействие следующим образом: "знаковый
проводник" есть для толкуемого истолкователем
"определенный Знак" в той мере и степени, в
какой толкуемое истолкователем обозначает
(интерпретирует, осознает) десигнат вследствие
присутствия знакового проводника. Семиозис
предстает у М. процедурой
"осознания-посредством-чего-то". Исследуя в
каждом отдельном случае диадические репертуары
взаимозависимости и взаимодействия трех
элементов триады ("знаковый проводник",
"десигнат" и "толкователь"), семиотика
выступает, таким образом, в трех своих ракурсах:
как синтаксис (изучающий отношения знаков между
собой); как семантика (изучающая отношения знаков
с обозначаемыми ими предметами и явлениями); как
прагматика (изучающая отношения знаков и их
интерпретаторов). По М., интерпретатор знака - это
определенный организм, интерпретируемое им -
одеяния того органического существа, которые
(при помощи знаковых проводников) исполняют роль
отсутствующих предметов в тех проблематических
ситуациях, в которых эти предметы якобы
присутствуют. Указанный "организм" таким
путем обретает способность постигать
интересующие его характеристики отсутствующих
предметов и явлений, а также ненаблюдаемые
параметры наличных объектов. В целостном
семиотическом "развороте" язык, согласно
концепции М., предстает интерсубъективной
коллекцией знаковых проводников, использование
которых обусловлено сопряженным набором
фиксированных процедур синтаксиса, семантики и
прагматики. В духе современной ему
интеллектуальной моды М. предложил
содержательную интерпретацию категории
"знак" в стилистике объяснительной
парадигмы дисциплин, изучающих поведение людей:
"Если некоторое А направляет поведение к
определенной цели посредством способа, схожего с
тем, как это делает некоторое В, как если бы В было
наблюдаемым, тогда А - это знак". Обнаружив пять
главных видов знаков (знаки-идентификаторы -
вопрос "где", знаки-десигнаторы - вопрос
"что такое", прескриптивные знаки - вопрос
"как", оценочные знаки - вопрос "почему",
знаки систематизации - формирующие отношения
толкователя с иными знаками), М. сформулировал
подходы к пониманию категории "дискурс", а
также посредством комбинирования разнообразных
способов использования и обозначения самих
знаков выявил 16 типов дискурса (научный,
мифический, технологический,
логико-математический, фантастический,
поэтический, политический, теоретический,
легальный, моральный, религиозный,
грамматический, космологический, критический,
пропагандистский. метафизический), объемлющих в
своей совокупности проблемное поле семиотики в
целом как научной дисциплины, изучающей язык.
Установки семиотики, по убеждению М., не
метафизичны и релятивны, они формируют
упорядоченное пространство в безграничной
совокупности конкретных дискурсивных форм.
Постижение культурного потенциала в модусе
универсалий культуры осуществимо, с точки зрения
М., для личности тем успешнее, чем в большей
степени данная личность ориентирована на
реконструкцию именно знакового ресурса
культуры, именно знаковых феноменов в парадигме
семиотических подходов. Только обладая
внутренней готовностью к адекватному
истолкованию обрушиваемых обществом на человека
массивов знаково организованной информации,
только располагая иммунитетом против знаков,
ориентированных на манипулирование людьми,
личность, по мнению М., может претендовать на
сколько-нибудь эффективное сохранение
собственного автономного "я".
А.А. Грицанов
МОРТИДО - по Фрейду, влечение к
смерти, агрессивное влечение и энергия этого
влечения, являющиеся одним из наиболее
существенных моментов психической жизни. Термин
"М." был легитимирован в 1936
австро-американским психоаналитиком П.Федерном
(1872-1950). В психоанализе М. полагается аналогичным
либидо и принадлежащим инстинкту смерти.
(Согласно Фрейду, "мы... пришли к необходимости
различать два вида инстинктов: те, которые
стремятся привести живые существа к смерти, и
другие, сексуальные инстинкты, которые вечно
стремятся к обновлению жизни и достигают
этого".) Несмотря на то, что современные
биологические наблюдения не подтверждают
существования М., данный концепт составляет
значимый фрагмент теорий агрессии, трактующих
последнюю как проекцию врожденного
саморазрушительного влечения людей.
Определенной деталировкой идеи М. выступило
разграничение влечения к смерти как желания,
ориентированного на самоуничтожение (М.), и
гипотетического деструктивного инстинкта
агрессии, ориентированного на убийство других.
Ни один психоаналитик, включая и самого Федерна,
не смог осуществить разработку модели
психического аппарата, в котором сосуществовали
бы два разнонаправ-ленных инстинкта и два
противоположных вида психической энергии.
Понятие "М.", как и сопряженное с ним -
"дестру-до", так и не закрепились в широком
дисциплинарном обороте. (См. также Либидо.)
В.И. Овчаренко, А.А. Грицанов
МУНЬЕ (Mounier) Эммануэль (1905-1950) -
французский философ. Участник движения
Сопротивления. Издатель журнала "Esprit" (с 1932).
Основные сочинения: "Персона-листская и
коммунитарная революция" (сборник статей, 1935);
"От капиталистической собственности к
человеческой собственности" (1939); "Трактат о
характере" (1946); "Введение в
экзистенциализм" (1946); "Свобода под
условием" (1946); "Что такое персонализм?"
(1947); "Маленький страх двадцатого века" (1948);
"Персонализм" (1949) и др. Собственное
интеллектуально-политическое кредо М.
сформулировал достаточно жестко: "Мое
Евангелие учит меня не лукавить перед моим
собственным Богом, который всегда ищет дорогу к
сердцу отчаявшегося человека. Он никогда не
разрешал мне успокаиваться по отношению к тем,
кто предпочитает пренебрегать доверием бедных...
В этом есть и предпосылка любой политики, в этом -
достаточное основание, чтобы отвергнуть
некоторые политические формы". С точки зрения
М., макроэкономические и политические процессы в
20 в. элиминировали отдельно взятую личность из
фокуса внимания общество- и человековедения, в
еще большей степени интересы индивида
оказываются вне поля зрения власть предержащих.
Поэтому, по мнению М., необходимо разработать
человекоцентрирован-ный инструментарий для
социальных дисциплин. Лишь тогда, полагал М.,
когда в центре теоретических дискуссий и
практических действий окажется личность
("персона"), персонализм как интегральное
усилие сумеет осмыслить и преодолеть тотальный
кризис человека. Значимость такого
мировоззренческого и аксиологического поворота
тем более велика, поскольку, согласно М.,
"экономическая структура, какой бы
рациональной она ни была, если она основана на
пренебрежении к фундаментальным требованиям
личности, неизбежно разрушает себя изнутри". М.
трактует личность как своеобычное отражение и
адаптацию совокупности наиболее приемлемых для
конкретного человека поведенческих и культурных
эталонов: "...личность - это не мое сознание о
ней. Каждый раз, когда я произвожу отбор в моем
сознании, то что же я изымаю? Чаще всего, даже не
осознавая, я устраняю эфемерные фрагменты
индивидуальности, неустойчивые, как воздушный
флер. Не с личностью я отождествляю те персонажи,
что были мной в прошлом и которые переживут меня
по низости или инерции. Это персонажи, которые,
как я верю, есть, поскольку я им завидую и
разрешаю моделировать меня так, как то велит
мода". Саморефлексия любой степени, с точки
зрения М., не позволяет понять, чем же является
личность: это - "единственная реальность,
которую мы познаем и одновременно создаем
изнутри... являясь повсюду, она нигде не дана
заранее". Личность принципиально неуловима и
необъективируема, т.к. находится в перманентном
движении; существовать для нее - это, согласно М.,
"быть с другими и с вещами, понимая их, понимать
себя". "Все устроено так, как если бы
Личность была невидимым центром всего хорошего и
плохого, словно она - тайный гость малейших
движений моей жизни, то, что не может пасть под
взглядом моего сознания, - писал М. - Поэтому моя
личность не совпадает с моей персональностью...
Как неконструированная тотальность, она - выше
времени, шире моих взглядов на нее самое, это
самая интимная из всех моих реконструкций. Она
есть некое присутствие во мне... Она есть живая
активность самотворчества, коммуникации и
единения с другими личностями, которая
реализуется и познается в действии, каким
является опыт персонализации". М. предпочитает
описания и сопряженное с ними постижение
личности в контексте ее негативных определений,
уточняя, что же не есть личность. Личность у М. -
"тотальный объем человека... В каждом из нас
есть три духовных измерения: телесное,
универсальное и направленное вширь -
сопричастность. Призвание, воплощение и
сопричастность суть три измерения личности".
(Даже концепция Троицы, по мысли М., содержит в
себе представление о высшем существе, внутри
которого осуществляется полилог личностей.) М.
отмечает двойственность сути человека: он
призван осмысливать и переживать имманентные
долженствования как духовного существа, будучи
при этом заложником как своей биологической
организации, так и своей эпохи. Состояться
человек способен только через самоформирование
личности, которое осуществимо при помощи ряда
духовно-созидающих процедур: стремления к
воплощению самого себя и общественному
признанию; поиска подлинного призвания в
репертуарах предельной самоконцентрации
медитативного типа; самопожертвования через
самоотреченную жизнь для других - путь, по М.,
характерный для истинно избранных. При любом из
этих сценариев, полагал М., важна ориентация на
любовь как основополагающий принцип. Личность не
может, по концепции М., ни существовать, ни
мыслить иначе, как через других и в других:
"любое безумие есть не что иное, как поражение
в общении: Другой выступает как Чужой, Я
становится чужим мне самому". Ведущими
характеристиками бытия личности М. полагал
вовлечение - ответственно осмысленное
присутствие в мире и трансиендирование -
перманентное самопреодоление человека в его
движении к абсолютному началу, задающему
ориентиры личностному миру, хотя и не
соизмеримому с ним. М. ак-центированно
противопоставляет собственную концепцию
эталонам индивидуализма, стремящегося
сконцентрировать человека на себе самом. По
мнению М., "благодаря внутреннему опыту
личность предстает устремленной к миру и другим
людям, сливающейся с ними в едином порыве к
универсальному. Другие личности никак не
ограничивают ее, они - залог ее бытия и развития.
Личность существует только в своем устремлении к
"другому", познает себя только через
"другого" и обретает себя только в
"другом". Первичный опыт личности - это опыт
"другой" личности. "Ты", а в нем и
"Мы" предшествуют "Я" или, по меньшей
мере, всегда сопровождают "Я". В природе,
которой мы в известной мере подчинены, два разных
объекта не могут занимать одновременно одно и то
же место в пространстве. Личность, благодаря
движению, полагающему ее как бытие, выставляет
себя вовне, ex-pose. Таким образом, она по сути своей
коммуникабельна, она одна предопределена как
бытие... Когда коммуникация ослабляет свою
напряженность или принимает извращенные формы, я
теряю свое глубинное "Я". С точки зрения М.,
декартовское "мыслю, значит существую"
может и должно быть трансформировано в "люблю,
следовательно, существую, и жизнь достойна быть
прожитой" или (еще жестче) - в "быть значит
любить". (Ср. у Сартра: взгляд "другого"
равно как и его любовь - порабощают.) Цивилизация
М. являет собой социум, пафосно общно-стный и
подчиняющийся следующим императивам: а)
освободить себя и весь мир способен лишь уже
освободившийся человек; б) жизненно важно не
только самопознание, но и постижение
"другого" как "другого"; в)
ответственность за "другого" - не удел, а
смысл бытия; г) подлинная "экономика"
личности по природе своей - экономика
"дарения". По убеждению М., "личность
обретает себя, лишь теряя. Ее богатства - это то,
что остается, когда она лишается всего, чем
обладала, то, что остается от нее в момент
смерти". Персонализм М. стремится совместить
обе грани человеческого существования - телесную
и душевную: телесное "Я" и "Я",
существующее субъективно, по М., суть единый опыт.
Невозможно мыслить, не обладая бытием и не имея
тела. Мыслящая же личность стремится
трансформировать окружающую природу,
"сотканную из наших усилий". Вне контекста
этого истинно человеческого измерения
бессмысленно рассуждать, согласно М., о
биологических, экономических либо каких бы то ни
было иных путях преодоления проблем общества:
"...и духовное принадлежит к инфраструктуре:
психологический и духовный беспорядок связан с
экономическим хаосом, рациональные
экономические решения не достигнут цели, если в
основе лежит презрение к насущным потребностям
личности". Критикуя современный ему
капитализм как "метафизику примата
прибыли", М. одновременно четко оценивал
марксизм (естественно, в западно-европейской,
респектабельной версии последнего) как
"физику нашей ошибки", тяготение же к
коммунизму - как "нашего фамильного демона".
Согласно М.: а) марксизм - непокорный, но вполне
законнорожденный сын капитализма, ибо они оба
исходят из примата материи над духом;
б) традиционный капитализм
либерального типа марксизм стремится
трансформировать в государственный капитализм;
в) коллективистский оптимизм и
пафос сочетаются в марксизме с пренебрежением к
личности; г) в историческом плане марксизм
логично привел к формированию античеловеческих
тоталитарных режимов; д) в рамках последних
буржуазный империализм был заменен
империализмом социалистическим. Христианин, с
точки зрения М., не отказался бы "работать в
колхозе или на советской фабрике, но вряд ли
подобное общество может поддержать Мысль,
которая для человека так же незаменима, как и
дыхание". Отвергая принципиальную
центрированность марксистов на экономическом
факторе, М. отстаивал концепцию "христианского
реализма", в рамках которой им выстраивалась
аксиологическая схема в виде "эллипса с двумя
полюсами - материальным полюсом и полюсом
сверхъестественного, и при этом первый подчинен
второму, даже если второй неотделим от
первого". Отрицая обновленческие надежды и
иллюзии постмарксистов, М. подчеркивал, что для
христианина как вера, так и Божественная жизнь в
церкви и в человеке выступают как базисные
структуры. Осуществление их в полном объеме
необходимо результируется в установлении такого
общественного строя, которому имманентно
присущи социальная справедливость, равенство и
прогресс. М. исключал достижимость последних
посредством любых традиционных сценариев
общественного обновления. М. отвергал и
"массовое общество" с тиранией
деперсонали-зированного анонима, и мистически
заряженные харизматическими лидерами общества
фашистского типа, и либерально-просветительские
модели общественного устройства, сводящиеся к
обеспечению компромисса между разновекторными
атрибутивными эгоистическими устремлениями
людей. Идеал М. - персоналистско-коммунитарное
общество, фундированное на любви в ипостасях
предельной сопричастности и отзывчивости:
базисная личность такого общества способна
существовать исключительно в поле сопереживания
страданиям ближних. (Заголовок редакционной
статьи первого номера журнала "Esprit"
призывал "Воссоздать Ренессанс", ибо
подобно тому, как последний, по М., вывел из
кризиса общество средневековой эпохи, так и
"персоналистская революция ком-мунитарного
типа" призвана способствовать преодолению
кризисного состояния 20 ст.) М. верил в социализм
людей творческого труда, для которого характерны
"общественный статус личности и
конституционное ограничение государственной
власти: центральная власть должна
уравновешиваться местными органами власти и
гражданскими правами личности". М. воспринимал
буржуазное общество середины 20 в. как
"легитимизированный беспредел", который: а)
узаконивает вмешательство государства в сферу
индивидуального сознания; б) полагает деньги
целью, а не средством; в) идеализирует режимы,
ушедшие в аксиологическое небытие, именуя такие
умонастроения продуктивным консерватизмом.
Истинные христиане, по мнению М., призваны
отвергнуть этот миропорядок, не канонизируя при
этом никакой другой: "Всякий новый порядок в
потенции - установленный порядок. Всякое
антифарисейство несет в себе семя нового
фарисейства... Христианство не заинтересовано
менять левый конформизм на конформизм правого
толка, революционный клерикализм - на
клерикализм консервативный". Недопустимо, по
М., освящать авторитетом регулятивных идеалов
христианства "склеротические процессы-факты
(режимы, партии и т.п.). Там, где исчезают
христианские ценности, они возникают вновь в
искаженной форме: обожествления тела,
коллективизма, роста-накопления, вождя,
партии". Эсхатологический пафос христианства,
по мнению М., исключает для его приверженцев
возможность усматривать признаки совершенства в
любом устройстве социума.
А.А. Грицанов
МУР (Moore) Джордж Эдуард (1873-1958) -
британский философ, представитель неореализма.
Преподавал философию в Кембридже (1911-1939) и в
университетах США (1940-1944). Главный редактор
журнала "Mind" (1921- 1947). Основные сочинения:
"Природа суждения" (1899), "Принципы
этики" (1903), "Опровержение идеализма" (1903),
"Природа и реальность объектов восприятия"
(1905-1906), "Природа чувственных данных" (1913),
"Некоторые суждения о восприятии" (1917),
"Философские исследования" (1922), "В защиту
здравого смысла" (1925), "Доказательство
внешнего мира" (1939), "Ответ моим критикам"
(1942) и др. М. полемизировал с идеями английского
абсолютного идеализма и берклинианства,
разрабатывал оригинальные этические доктрины.
"Я не думаю, - писал М., - что окружающий мир или
наука когда-либо ставили передо мной философские
проблемы. Такими проблемами были вещи, которые
говорили о мире или естествознании другие
философы". М. стоял на позициях
плюралистической онтологии в противовес
идеалистическому монизму, на принципах
принципиальной познаваемости окружающей
реальности, постулируя антипсихологизм в
эписте-мологии и логике. Истинность
идеалистического лозунга "esse est percipi" (лат.
"существовать - значит быть воспринимаемым";
ср. "реальность духовна") М. усматривал лишь
в том, что свойства, составляющие весь наш мир и
отличные от свойства "быть воспринимаемым",
не могут существовать, не будучи в свою очередь
воспринимаемыми. По М., высказывание
"существовать - значит быть воспринимаемым"
не только аналитическое и посему не могущее быть
обосновано, оно также и противоречиво. (Согласно
М., "принцип органических единств используют
главным образом для оправдания возможности
одновременно утверждать два противоречащих друг
другу суждения там, где в этом возникает нужда. В
данном вопросе, как и в других, главной заслугой
Гегеля перед философией было возведение ошибки в
принцип и изобретение для нее названия.) Согласно
М., попытка сторонников философского идеализма
фундировать данную идею тезисом, что объект
опыта немыслим без наличия субъекта, неверна
хотя бы потому, что "объект и субъект"
(например, желтый цвет и ощущение желтизны)
совершенно различны. Из "esse est percipi" следует
как то, что опыт и его объекты тождественны, так и
то, что они различны: желтый цвет и ощущение
желтизны аналитически связаны и по существу
идентичны, и в то же время они различны, ибо можно
осмысленно говорить об их отношении друг к другу.
Философы, по мысли М., не в состоянии учитывать
подобного различия (см. Difference), ибо язык не имеет
общих имен для таких объектов, как красное или
горькое, а также и потому, что мы склонны
"скорее воспринимать мир через посредство
сознания, а не рассматривать само сознание". С
точки зрения М., понятия, с одной стороны, не могут
трактоваться ни как содержание, ни как фрагмент,
ни как состояние сознания, с другой же - они не
есть продукт абстрагирующей активности
сознания. Физические факты, по мысли М., не
зависят - причинно или логически - от фактов
сознания: "нет каких-либо здравых оснований
предполагать, что вообще существует какой-либо
такой факт сознания, без наличия которого не мог
бы иметь место факт, что этот камин находится в
настоящий момент ближе к моему телу, чем та
этажерка... нет никаких оснований предполагать,
что существует какой-то факт сознания, о котором
можно было бы сказать, - если бы этот факт не имел
места, то земля не существовала бы уже много
лет". Понятие (суть "ни ментальный факт, ни
какая-либо из частей ментального факта") -
автономный и неизменный объект мышления,
последняя реальность. Истинность суждений не
коррелируема и не определима их отношением к
реальности, истина - всего лишь характеризует
отношение понятий в суждении, постигаемое
интуитивно. "Обращение к фактам бесполезно"
- это высказывание М. выступило впоследствии
девизом "концептуального реализма" Рассела
- Витгенштейна. В статье "Опровержение
идеализма" (1903) М. анализировал ощущение,
различая две его стороны - "сознание" и
"объект": "Ощущение включает сознание и
объект, независимый от сознания". При этом
"сознание", по М., находится в некотором
нераскрываемом отношении "осведомленности"
к "объекту". Вместе с тем "независимое
"существование объекта в гносеологической
схеме М. является лишь видимостью, ибо объект
здесь выступает лишь в акте ощущения, его
реальность постулируется лишь на основе
"здравого смысла", а не в качестве
характеристики объективной действительности. С
точки зрения М., "мы знаем, что имеются и были во
Вселенной... материальные объекты и акты
сознания... - огромное количество и тех и других...
что многие материальные объекты существуют,
когда мы не осознаем их". Истинность этих
предложений неявно заложена в общем способе
нашего мышления; она предполагается многими
вещами, относительно которых мы полагаем, что мы
их знаем. (По М., объект ложного убеждения и
сопряженное суждение не могут существовать как
факт, иначе убеждение являлось бы истинным.) М.
абсолютизировал элементы непосредственности в
познании, предвосхитил возникновение
неореалистической концепции "имманентности
трансцендентного". Идеи М. явились одним из
источников лингвистической философии. Этическая
концепция М. носила индивидуалистический
характер и основывалась на критике
"этического натурализма", рассматривающего
"добро" как объективное рациональное
понятие. Добро и зло для М. - основополагающие
неопределимые этические категории, смысл
которых постигается лишь с помощью интуиции.
Этические положения раскрывают эмоции
говорящего, возбуждают эмоции слушающего либо
неявно выражают повеления. Отождествляя
ценность и долг с пользой, М. необходимо приходил
к выводу, что моральная обязанность индивида к
осуществлению поступка в полном объеме
проистекает из того, что именно данное действие
результируется в предельно возможной
совокупности добра в универсуме. Не создав
завершенной философской системы, М. тем не менее
выступил как один из основателей
"метаэтики".
А.А. Грицанов
МЭМФОРД (Mumford) Льюис (1895-1990) -
американский философ и социолог. Представитель
негативного технологического детерминизма. В
своих многочисленных работах по социальным
проблемам техники, урбанизации, истории и теории
искусства, архитектуры, морали, религии, культуры
в целом (основные сочинения: "История
утопий", 1922; "Техника и цивилизация", 1934;
"Искусство и техника", 1952; "Превращения
человека", 1956; "Город в истории", 1966; "Миф
о машине", 1967-1970; "Интерпретации и
прогнозы", 1973 и др.) М. выступает против
чрезмерной технизации общества, приводящей к
порабощению человека техникой. Отвергает, как
неверную, точку зрения, которая придает
центральное место и направляющую функцию в
человеческом развитии орудиям труда. Не меньшую,
а гораздо большую роль в развитии человека и
общества, считает М., играют статические
компоненты техники, своеобразные контейнеры
различных типов, начиная от хижин, корзин и
ловушек и вплоть до гигантских химических
реторт, атомных реакторов, каналов и городов. Еще
более важное значение М. придает происходящим в
процессе развития общества видоизменениям
лингвистических и иных символов, различным
культурным формам, переменам в социальной
организации и эстетическим замыслам, их
художественным воплощениям. Во взаимодействии
орудий труда и культуры, представляющей собой
совокупность символических форм, производство
все новых и новых символов обгоняет производство
орудий труда, способствуя развитию более ярко
выраженных технических способностей, а потому
играет более важную роль, чем утилитарное
использование орудий труда. В работе "Техника
и цивилизация" М. подчеркивал, что техника
своим развитием обязана мифу, игре, фантазии,
различным формам ритуала, песни, танца,
занимающим в жизни человеческих сообществ (от
примитивных до самых высокоразвитых) более
важное место, чем утилитарный ручной или
оснащенный техникой труд. С его точки зрения,
контроль над психосоциальной средой на основе
выработки общей символической культуры в
развитии общества был более существенным,
значительно предшествовал и опережал
производимый при помощи орудийной техники
контроль человека над внешней средой. При таком
подходе приоритетное значение придается
возникновению языка как коллективного продукта
и средства умственной концентрации древнего
человека. Ибо только тогда, когда знание и опыт
могли быть накоплены в символических формах и
передаваться при помощи произнесенного слова от
поколения к поколению, утверждал М., стало
возможным сохранять каждое новое культурное
приобретение от разрушения течением времени или
с исчезновением предшествующего поколению. М.
утверждал, что человек является существом,
главным образом "использующим ум",
производящим символы, что и соответствует
определению homo sapiens, основой развития которого с
самого начала было создание важных типов
символического выражения, а не более эффективных
орудий труда. Однако технократическое
представление о человеке как производителе
орудий и их использователе привело, в конце
концов, считает М., к тому, что инициатива и
главная роль от работника, который управлял
машиной, перешла к машине, управляющей
работником. Эта антигуманная тенденция
использования техники находит свое
концентрированное воплощение, по мнению М., в
бездушной и безличной Мегамашине, т.е. предельно
рационализированной, технократической
социальной организации, построенной на жестком
принципе единоначалия. (См. Мегамашина.)
Е.М. Бабаеве
Н
НАДЕЖДА - (1) - эмоциональное
переживание, возникающее при напряженном
ожидании субъектом желаемого и предвосхищающее
вероятность его свершения; (2) - общечеловеческая
универсалия культуры, фиксирующая данное
состояние в качестве ценности. В европейской
культуре традиционно входит в число наиболее
глубинных и значимых оснований аксиологического
тезауруса, выражая парадигму позитивного
восприятия мира, основополагающего доверия к
бытию (см. этимологическое единство Н. и
надежности), фундирует в западном менталитете
установку на фундаментальный мировоззренческий
оптимизм. Согласно античному мифу, в "дарах"
разгневанного Зевса людям один факт дарования Н.
уравновешивает собою все содержимое ящика
Пандоры (по версии Гесиода, Пандора, созданная
Богами для отмщения людям, получившим от
Прометея огонь, не только выпускает из сосуда
несчастья, ненависть, пороки и болезни, но и
закупоривает сосуд, оставляя на его дне Н. и тем
лишая человечество не только перспективы, но и
последней отрады). В христианской традиции Н.
выступает одним из семантических центров
триединого комплекса универсальных
человеческих ценностей: Вера - Н. - Любовь, выражая
идею препоручения себя Богу, эмоциональное
переживание состояния нахождения в руках Божьих
и убежденности в справедливости и - сверх того -
милосердии Божьем (согласно апостолу Павлу, Н.
"для души есть как бы якорь безопасный и
крепкий", "твердое утешение" (Евр., 6, соотв.
19 и 18). Акцентированный статус Н. как универсалии
культуры в европейском менталитете фиксирует
такую особенность культуры западного типа, как
ее остро субъективно, лично переживаемая
векторная устремленность вперед: примат
будущего перед прошлым и настоящим предполагает
постоянное вхождение личных и социальных
футуроло-гических проекций в настоящее, отказ от
принятия наличного настоящего в качестве
финального состояния, окончательного приговора
судьбы и т.п. В особом отношении Европы к феномену
Н. находит свое выражение открытость западной
культуры будущему как миру возможного. В зрелых
формах европейской культуры на этой основе
оформляется идея игры-Play в отличие от игры-game:
великая, серьезная и доверчивая Игра как
открытость непредвиденным формам своего бытия,
открывающая, в свою очередь, его непредсказуемые
возможности, (Э. Финк, Р. Кайюа). Психологический
феномен сохранения Н. при отсутствии
обосновывающих ее объективных факторов (на базе
сильной субъективной мотивации) также осмыслен в
европейской культуре как ценность и
конституируется в качестве отрефлексированной
сознательной поведенческой парадигмы, возводясь
в ранг жизненного принципа и приобретая в
культуре статус приоритетной мировоззренческой
позиции. Пронизывает собою всю историю Европы -
от "dum spiro spero" до "Н. умирает последней".
Как калька лат. Spem, так и соответствующие
существительные во многих романских и
славянских языках восприняты соответствующими
национальными традициями в качестве женских
имен (фр. Esperance, исп. Esperanza, восточно-славянские П.,
Надзея, Надия и др.)., причем христианский
календарь выражает культурно-семантическое
единство аксиологического комплекса веры, Н. и
любви: по православным святцам родившимся 17(30)
сентября девочкам выбирали имена из ряда
"Вера, Н., Любовь и мать их София". (Интересно,
что, сохранив легшую в основу данного праздника
легенду о четырех христианских мученицах,
гонимых римским императором Адрианом (2 в.),
европейская культура переосмыслила
семантический гештальт легенды в духе
классического западного рационализма: Sophia,
мудрость, выступает "матерью", основой и
истоком общечеловеческих ценностей, даже
наиболее эмоционально окрашенных.) Выступает
одной из основополагающих категориальных
структур в экзистенциалистской ветви
современной философии (Марсель и др.);
проблематика Н. актуализируется в рамках
неортодоксального неомарксизма ("философия
Н." Блоха) и социально ориентированной
философской эссеистики ("Надежда" А.Мальро).
В рамках современного нео-томизма оформляется
"теология Н." (с 1960-1970-х), центрирующаяся
вокруг понятия Н., трактуемой не только как
психологическое состояние, но и как
онтологическая характеристика бытия. В рамках
"теологии Н." надеяться - значит мыслить
будущее в неразрывной связи с настоящим,
преобразованным в соответствии с будущим
идеалом, гарантом осуществления которого
выступает Божественное соучастие (В. Панненберг,
Ф. Чайлдз). Таким образом, христианская Н.
понимается "теологией Н." как своего рода
активная жизненная позиция, ориентированная на
утверждение царства любви, свободы,
справедливости и добра. В современном
естествознании задаваемый синергетической
парадигмой "новый альянс" человека и
природы открывает, по формулировке Пригожина,
такую перспективу мировидения, которая - в
отличие от прежней - может быть обозначена не как
парадигма беспочвенной и "слепой
уверенности", но как парадигма "умеренной
Н". (См. Блох.)
М.А. Можейко
НАКАЗАНИЕ - понятие, получившее
философскую размерность после выхода книги Фуко
"Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы"
(1975). Начиная книгу с описания публичной казни
некоего Дамьена, покушавшегося на Людовика XV (1757),
а также воспроизводя распорядок дня для
Парижского дома малолетних заключен ных (1838),
Фуко приходит к выводу о том, что в течение менее
чем века (середина 18 - первая треть 19 в.) произошло
"исчезновение публичных казней с применением
пыток": "за несколько десятилетий исчезло
казнимое, пытаемое, расчленяемое тело,
символически клеймимое в лицо или плечо,
выставляемое на публичное обозрение живым или
мертвым. Исчезло тело как главная мишень
судеб-но-уголовной репрессии". В итоге, по
мысли Фуко, "наказание постепенно становится
наиболее скрытой частью уголовной процедуры";
"из наказания исключается театрализация
страдания". Наказание переходит из области
"едва ли не повседневного восприятия" в
сферу "абстрактного сознания": правосудие
больше не берет на себя публично ответственность
за насилие, связанное с его отправлением. По Фуко,
"техника исправления вытесняет в наказании
собственно искупление содеянного зла и
освобождает судей от презренного карательного
ремесла". Происходит ослабление власти над
телом человека; "тело служит теперь своего
рода орудием или посредником: если на него
воздействуют тюремным заключением или
принудительным трудом, то единственно для того,
чтобы лишить индивида свободы, которая считается
его правом и собственностью. [...] На смену палачу,
этому прямому анатому страдания, приходит целая
армия специалистов: надзиратели, врачи, тюремные
священники, психиатры, психологи,
воспитатели". На что же направлена в настоящее
время (и по сей день) система исполнения
наказаний? - вопрошает Фуко и сам отвечает,
цитируя Мабли: "Наказание, скажем так, должно
поражать скорее душу, чем тело".
"Преступление и проступок" как объект
судебно-уголовной практики глубоко изменилось:
судят юридические объекты, определенные в
Кодексе, но, согласно Фуко, "судят также
страсти, инстинкты, аномалии, физические
недостатки, неприспособленность, последствия
воздействия среды или наследственности;
наказывают акты агрессии, но через них и
агрессивность; ...убийства, но также влечения и
желания". Общество, таким образом, начало
судить уже не преступления, а "душу"
преступников, в структуру судопроизводства и
вынесения судебного приговора "внедрился
целый комплекс оценочных, диагностических,
прогностических и нормативных суждений о
преступном индивиде". (С точки зрения Фуко,
"душа в ее исторической реальности...
порождается процедурами наказания, надзора и
принуждения".) Как подчеркивает Фуко, под
возросшей мягкостью наказания можно уловить
смещение точки его приложения, а вследствие
этого - "целое поле новых объектов, новый режим
истины и множество ролей, дотоле небывалых в
отправлении уголовного правосудия. Знание,
методы, "научные" дискурсы формируются и
постепенно переплетаются с практикой власти
наказывать". Цель "Н.и Н.", по формулировке
самого Фуко, "сравнительная история
современной души и новой власти судить,
генеалогия нынешнего научно-судебного единства,
в котором власть наказывать находит себе
основания, обоснование и правила, благодаря
которому она расширяет свои воздействия и
маскирует свое чрезмерное своеобразие". В этом
контексте Фуко формулирует четыре "основных
правила" своего исследования: 1) Наказание
необходимо рассматривать как сложную
общественную функцию. 2) Карательные методы суть
техники, обладающие собственной спецификой в
более общем поле прочих методов отправления
власти; наказание, таким образом, выступает
определенной политической тактикой. 3) История
уголовного права и история гуманитарных наук
имеют общую "эпистемолого-юридическую"
матрицу, технология власти должна быть положена
в основу как гуманизации уголовного права, так и
познания человека. 4) Появление "души" в
сфере уголовного правосудия, сопряженное с
внедрением в судебную практику корпуса
"научного" знания, есть следствия
преобразования способа захвата тела как
такового отношениями власти. Как отмечает Фуко, в
современных обществах карательные системы
должны быть вписаны в определенную
"политическую экономию" тела. Тело
захватывается отношениями власти и господства
главным образом как производительная сила, но
оно становится полезной силой только в том
случае, если является одновременно телом
производительным и телом подчиненным. По Фуко,
"возможно "знание" тела, отличающееся от
знания его функционирования, и возможно
овладение его силами, представляющее собой нечто
большее, нежели способность их покорить: знание и
овладение, образующие то, что можно назвать
политической технологией тела". Призывая
анализировать "микрофизику власти", Фуко
постулирует, что власть - это стратегия, а не
достояние, это "механизмы, маневры, тактики,
техники, действия". Это "сеть неизменно
напряженных, активных отношений", а не
"привилегия, которой можно обладать". Это
"совокупное воздействие стратегических
позиций" господствующего класса. Отношения
власти у Фуко "не локализуются в отношениях
между государством и гражданами", для них
характерна "непрерывность", они
"выражаются в бесчисленных точках
столкновения и очагах нестабильности, каждый из
которых несет в себе опасность... временного
изменения соотношения сил". При этом особо
важно, по мысли Фуко, то, что: а) власть производит
знание; б) власть и знание непосредственно
предполагают друг друга; в) нет ни отношения
власти без соответствующего образования области
знания, ни знания, которое не предполагает и
вместе с тем не образует отношений власти. С
точки зрения Фуко, "познающий субъект,
познаваемые объекты и модальности познания
представляют собой проявления этих
фундаментальных импликаций отношения "власть
- знание" и их исторических трансформаций...
Полезное для власти или противящееся ей знание
производится не деятельностью познающего
субъекта, но властью - знанием, процессами и
борьбой, пронизывающими и образующими это
отношение, которое определяет формы и возможные
области знания". Результатом такого подхода
выступает, по мысли Фуко, отказ (применительно к
проблематизациям власти) от оппозиции
"насилие - идеология", от метафоры
собственности, от модели познания, где главную
роль исполняет "заинтересованный" или
"незаинтересованный", "корыстный" либо
"бескорыстный" субъект. "Реальная и
нетелесная" душа, порожденная карательными
практиками современного общества, суть
"механизм, посредством которого отношения
власти порождают возможное знание, а знание
распространяет и укрепляет воздействия
власти". Как подчеркивает Фуко, из этой
"реальности-денотата" были определенным
образом отстроены соответствующие "области
анализа (такие, как психика, субъективность,
личность, сознание и т.п.)"; основываясь на ней,
были возведены "научные методы и дискурсы",
предъяв лены "моральные требования
гуманизма". При этом, согласно Фуко,
"человек" не был замещен "душой":
"душа есть следст-вие и инструмент
политической анатомии; душа - тюрьма тела".
Исследуя процедуры пыток, длительное время
характерные для следственных действий и
публичных казней, Фуко отмечает, что пытка
"обнаруживала истину и демонстрировала
действие власти, обеспечивала связь письменного
с устным, тайного с публичным, процедуры
расследования с операцией признания". Как
утверждает Фуко, отношение "истина - власть"
остается "в центре всех карательных
механизмов и сохраняется даже в современной
уголовно-судебной практике - но совсем в другой
форме и с совершенно иными последствиями".
Комментируя стремление идеологов Просвещения
посредством осуждения особой жестокости
публичных казней очертить "законную границу
власти карать", Фуко подчеркивает:
"Человек... становится также человеком-мерой:
не вещей, но власти". Как "замечательное
стратегическое совпадение" обозначается в
"Н.иН." то обстоятельство, что "прежде чем
сформулировать принципы нового наказания,
реформаторы ставили в упрек традиционному
правосудию именно чрезмерность наказаний, но
чрезмерность, которая связана больше с
отсутствием правил, чем со злоупотреблением
властью наказывать". Целью судебно-правовой
реформы в этот период выступала, согласно Фуко,
новая "экономия власти" наказывать, ее
лучшее распределение, - "чтобы она не была ни
чрезмерно сконцентрирована в нескольких
привилегированных точках, ни слишком разделена
между противостоящими друг другу инстанциями, но
распределялась по однородным кругам, могла
действовать повсюду и непрерывно, вплоть до
мельчайшей частицы социального тела".
Необходимо было "увеличить эффективность
власти при снижении ее экономической и
политической себестоимости". В целом, с точки
зрения Фуко, содержанием судебно-уголовной
реформы Нового времени явилось следующее:
"сделать наказание и уголовное преследование
противозаконностей упорядоченной регулярной
функцией, сопротяженной с обществом; не
наказывать меньше, но наказывать лучше; может
быть, наказывать менее строго, но для того чтобы
наказывать более равно, универсально и
неизбежно; глубже внедрить власть наказывать в
тело общества". Реформа уголовного права, как
фиксируется в "Н.иН.", возникла на стыке
борьбы со сверхвластью суверена и с
ин-фравластью противозаконностей, право на
которые завоевано или терпится". Тем самым
система уголовных наказаний стала
рассматриваться как "механизм, призванный
дифференцирований управлять
противозаконностями, а не уничтожить их все".
Должна была сложиться ситуации, когда враг всего
общества - преступник - участвует в применяемом к
нему наказании. Уголовное наказание оказывалось
в этом смысле "общественной функцией,
сопротяженной со всем телом общества и с каждым
его элементом". Фуко формулирует несколько
главных правил, на которых отныне основывалась
"семиотическая техника власти наказывать":
1) правило минимального количества: с идеей
преступления связывалась идея скорее невыгоды,
нежели выгоды; 2) правило достаточной
идеальности: сердцевину наказания должно
составлять не столько действительное ощущение
боли, сколько идея боли - "боль" от идеи
"боли"; 3) правило побочных эффектов:
наказание должно оказывать наибольшее
воздействие на тех, кто еще не совершил
проступка; 4) правило абсолютной достоверности:
мысль о всяком преступлении и ожидаемой от него
выгоде должна быть необходимо и неразрывно
связана с мыслью о наказании и его результате -
законы должны быть абсолютно ясными и доступными
каждому; 5) правило общей истины: верификация
преступлений должна подчиняться критериям,
общим для всякой истины - отсюда, в частности,
идея "презумпции невиновности" - научное
доказательство, свидетельства органов чувств и
здравый смысл в комплексе должны формировать
"глубинное убеждение" судьи; 6) правило
оптимальной спецификации: необходима
исчерпывающе ясная кодификация преступлений и
наказаний - при конечной ее цели в виде
индивидуализации (особо жесткое наказание
реце-дивистов как осуществивших намерения
очевидно преступной собственной воли). Фуко
обращает особое внимание на следующее: в начале 19
в. "... в течение очень краткого времени
тюремное заключение стало основной формой
наказания ... различные формы тюремного
заключения занимают почти все поле возможных
наказаний между смертной казнью и штрафами".
Воспоследовавшая в процессе судебно-правовой
реформы детализация жизни и быта заключенных в
тюрьме означала технику исправления,
направленную на формирование покорного
субъекта, подчиненного власти, которая
"постоянно отправляется вокруг него и над ним
и которой он должен позволить автоматически
действовать в себе самом". (Речь, по мысли Фуко,
уже не шла о восстановлении оступившегося
"юридического субъекта общественного
договора".) Из трех способов организации
"власти наказывать" - а) церемониале власти
суверена с публичными пытками и казнями, б)
определение и восстановление
"оступившихся" субъектов как субъектов
права посредством использования систем
кодированных представлений и в) института тюрьмы
- возобладал последний. (По оценке Фуко: было
отдано предпочтение не "пытаемому телу", не
"душе и ее манипулируемым представлениям",
но "муштруемому телу".) Начали доминировать
техники принуждения индивидов, методы телесной
муштры, оставляющей в поведении следы в виде
привычек. Фуко задает вопрос: "Как
принудительная, телесная, обособленная и тайная
модель власти наказывать сменила
репрезентативную, сценическую, означающую,
публичную, коллективную модель? Почему
физическое отправление наказания (не пытка)
заменило - вместе с тюрьмой, служащей его
институциональной опорой, - социальную игру
знаков наказания и распространяющее их
многословное празднество?" По мысли Фуко, в
классический век произошло "открытие тела как
объекта и мишени власти". Но уже в 17-18 вв. общими
формулами господства стали "дисциплины" -
методы, делающие возможными детальней-ший
контроль над действиями тела, постоянное
подчинение его сил, навязывание последним
отношений послушания - полезности. Дисциплина
/естественно, Фуко имеет в виду и
производственную дисциплину - А.Г./ продуцирует
"послушные" тела: она увеличивает силы тела
(с точки зрения экономической полезности) и
уменьшает те же силы (с точки зрения
политического послушания). Как пишет Фуко,
"въедливое изучение детали и одновременно
политический учет мелочей, служащих для контроля
над людьми и их использования, проходят через
весь классический век, несут с собой целую
совокупность техник, целый корпус методов и
знания, описаний, рецептов и данных. И из этих
пустяков, несомненно, родился человек
современного гуманизма". Прежде всего,
согласно Фуко, дисциплина связана с
"распределением индивидов в пространстве".
Используются следующие методы: а) отгораживание,
при этом "клеточное" ("каждому индивиду
отводится свое место, каждому месту - свой
индивид"); б) функциональное размещение; в)
организация пространства по рядам и т.д.
Дисциплина устанавливает "контроль над
деятельностью" посредством: а) распределения
рабочего времени; б) детализации действий во
времени; в) корреляции тела и жеста - например,
оптимальная поза ученика за партой; г) уяснения
связи между телом и объектом действий - например,
оружейные приемы; д) исчерпывающего
использования рабочего времени и т.д. Согласно
Фуко, "посредством этой техники подчинения
начинает образовываться новый объект...
Становясь мишенью новых механизмов власти, тело
подлежит новым формам познания. Это скорее тело
упражнения, чем умозрительной физики". В
рамках разработки указанных контролирующих и
дисциплинирующих упражнений происходило
освоение властью процедур суммирования и
капитализации времени. Как пишет Фуко,
обнаруживаются: "линейное время, моменты
которого присоединяются друг к другу и которое
направлено к устойчивой конечной точке (время
"эволюции")"; "социальное время
серийного, направленного и кумулятивного типа:
открытие эволюции как "прогресса"... Макро- и
микрофизика власти сделали возможным...
органическое вхождение временного, единого,
непрерывного, кумулятивного измерения в
отправление контроля и практики подчинений".
Один из центральных выводов "Н.иН."
следующий: "Власть в иерар-хизированном
надзоре дисциплин - не вещь, которой можно
обладать, она не передается как свойство; она
действует как механизм... Благодаря методам
надзора "физика" власти - господство над
телом - осуществляется по законам оптики и
механики, по правилам игры пространств, линий... и
не прибегает, по крайней мере в принципе, к
чрезмерности, силе или насилию". Искусство
наказывать в режиме дисциплинарной власти, по
мысли Фуко, не направлено на репрессию. Оно: 1)
соотносит действия и успехи индивида с неким
целым; 2) отличает индивидов друг от друга; 3)
выстраивает их в иерархическом порядке; 4)
устанавливает таким образом степень
соответствия тому, что должно достигнуть; 5)
определяет внешнюю границу ненормального. Оно
нормализует. Через дисциплины проявляется
власть Нормы. Она, по Фуко, присоединилась к ранее
существовавшим властям: Закона, Слова и Текста,
Традиции. Важнейшей формой осуществления
дисциплин выступает экзамен - сочетание
"надзирающей иерархии и нормализующей
санкции". Он, в частности, "вводит
индивидуальность в документальное поле";
"превращает каждого индивида в конкретный
"случай"; "находится в центре процедур,
образующих индивида как проявление и объект
власти, как проявление и объект знания". Фуко
формулирует важный момент: в дисциплинарном
режиме "индивидуализация" является
нисходящей: чем более анонимной и функциональной
становится власть, тем больше
индивидуализируются те, над кем она
отправляется. В системе дисциплины ребенок
индивидуализируется больше, чем взрослый,
больной - больше, чем здоровый, сумасшедший и
преступник - больше, чем нормальный и
законопослушный. Если надо индивидуализировать
здорового, нормального и законопослушного
взрослого, всегда спрашивают: много ли осталось в
нем от ребенка, какое тайное безумие несет в себе,
какое серьезное преступление мечтал совершить.
Как утверждает Фуко, "все науки, формы анализа
и практики, имеющие в своем названии корень
"психо", происходят из этого исторического
переворачивания процедур индивидуализации.
Момент перехода от историко-ритуаль-ных
механизмов формирования индивидуальности к
научно-дисциплинарным механизмам, когда
нормальное взяло верх над наследственным, а
измерение - над статусом (заменив тем самым
индивидуальность человека, которого помнят,
индивидуальностью человека исчисляемого),
момент, когда стали возможны науки о человеке,
есть момент, когда были осуществлены новая
технология власти и новая политическая анатомия
тела".