Вокруг одной из самых рейтинговых информационных программ отечественного телевидения – программы Леонида Парфенова «Намедни» разгорается скандал. Как известно, из последнего выпуска «Намедни» распоряжением заместителя гендиректора канала НТВ Александра Герасимова было изъято интервью с вдовой

Зелимхана Яндарбиева. О проблемах программы «Намедни» и информационного вещания вообще ЛЕОНИД ПАРФЕНОВ рассказал в интервью с обозревателем «Известий» НИКОЛАЕМ АЛЕКСАНДРОВЫМ.

– С вашей точки зрения, снятие с эфира интервью с Яндарбиевой – это случайность или нет?

– Да мне в общем-то все равно. Я все равно живу случаем. У нас очень конкретная профессия. Вот проходит судебный процесс об убийстве, очень значимый. Проходит практически в информационном вакууме. Посылается туда группа. Какими могут быть герои интервью? Либо обвиняемые в убийстве, либо вдова убитого. Обвиняемых в убийстве снять нельзя. Снимается интервью с вдовой убитого. Вдова убитого никогда не давала интервью и не дает сейчас. Ее уговаривают. Интервью снимается. Если после говорится, что это нельзя выдавать в эфир, – значит, не журналистикой мы занимаемся. Я с этим согласиться не могу. Все.

– Как вы относитесь к аргументам тех, кто согласен с решением снять интервью с эфира: идет судебный процесс, интервью может навредить обвиняемым, повлиять на решение?

– Ну, во-первых, не надо нас учить родину любить. Я 25 лет профессионально работаю журналистом, 25 лет я слышу: «Не время, брат, не время...» Во-вторых, надо наконец понять: информация самоценна. Она не бывает вредной, полезной, бесполезной. И при всем уважении к нашему труду не думаю, что в Катаре принимают решения, отслеживая выпуски «Намедни». Речь идет об информации. Какой у Яндарбиевых был статус? Ведь они были гости эмира. До этого на требования России о выдаче Катар даже не отвечал. Была информация, что эмир Катара Яндарбиеву дал 35 миллионов на «чеченское сепаратистское сопротивление», как это принято у них называть. Мне кажется, это важно знать.

– Информационное поле достаточно широко. Выбор информации уже значим. Какие здесь существуют приоритеты? Нельзя ведь транслировать всю информационную ленту.

– Это наша профессия – отбирать то, что людям важно и интересно сегодня услышать. Информация должна быть бизнесом. Вот и все. Обратите внимание: ведь в России, в отличие от Запада, в выпусках новостей нет рекламы. То есть это эфирное событие не является информационным продуктом, на котором собираются зарабатывать. Это такая доставка чистой правды населению на дом. Я этого не понимаю. Единственный способ существования новостей – рынок.

– Но ведь совсем недавно был скандал с фотографиями издевательств американских солдат над иракскими заключенными. Американская администрация запретила фотографии публиковать.

– Не запретила, а не дала. Есть разница. И это те фотографии, которые попали в руки американской администрации, но она ничего не могла запретить CBS, с программы которой «60 минут» начался этот скандал. Ладно, CBS. Но когда после скандала было закрытое расследование Пентагона, то этот закрытый доклад на своем сайте вывесила Fox-news, которая считается гораздо более патриотичной телекомпанией. Более того, Министерство обороны США додумалось издать приказ, запрещающий военнослужащим США заходить на сайт Fox-news. Но я не помню каких-то санкций в отношении Fox-news.

– Хорошо, если не доставка правды на дом, то какая альтернатива?

– Просто бизнес, вот и все. Ведь он же существует у нас в печатных СМИ. Они соревнуются друг с другом внутри ниши, в соседних нишах. Посмотрите, какое обилие тинейджерских журналов, как они по-разному учитывают интересы этой публики. Там же никому не приходит в голову регулировать, говорить: «Позвольте, как вы пишете об эротике? Вы не те рок-группы продвигаете». Еще двадцать лет назад нам ЦК ВЛКСМ объяснял, про какие группы надо, а про какие не надо писать. И «Автограф» считался благонадежным, «Машина Времени» – так себе. А вот, например, за «Аквариум» я дважды получал очень серьезные взыскания.

– Иными словами, существует целевая аудитория, которая потребляет определенный информационный продукт.

– Вы посмотрите рейтинги 18-45, то есть аудитории от 18 лет до 45. Новая Россия новости на федеральных каналах уже перестает смотреть совсем. Новости обслуживают ту часть населения, которую можно назвать как угодно: старшим возрастом, традиционной аудиторией, и даже обидно – социальными аутсайдерами, и т.д. Дело в том, что это еще и политически самый активный электорат. Больше всего у нас голосуют пенсионеры, и самой большой частью аудитории наших новостей является аудитория 55+. В новую Россию – ее можно даже назвать путинской Россией – эти новости не попадают. Более того, наши новости способны – это сегодня, когда в стране 15 миллионов пользователей интернета, – на часы задерживать информацию о пожаре Манежа или об убийстве Кадырова! На часы! И можно, видимо, не думать при этом, как выглядеть в глазах аудитории, как дальше с ней вести диалог. Молодежь не смотрит новостей – либо смотрит СТС, либо интернет. Бизнес узнает новости из РБК и «Блумберга» и ничего больше не смотрит. Но жизнь не заканчивается 2003 и 2004 годами. Будет 2006, 2007. Более того, жизнь продолжится даже после 2008 года: Я, когда был ответственным работником областного телевидения, на подобные свои речи однажды получил ответ. И вот тогда – я это очень хорошо помню – в 1984 году, окончательно понял, что советской власти каюк. Мне сказали: «Скучно или нескучно для пропаганды не критерий».

– С вашей точки зрения, как и куда может развиваться информационное телевидение? И развивается ли сейчас оно вообще?

– Понимаете, какая штука. Вот было НТВ, которое в 90-е годы сформировало новый тип телеинформации в России. Сейчас у нас такой постэнтэвэшный период. Какие-то энтэвэшники работают на РТР, какие-то на НТВ. Ничего нового так и не наступило, никакого прорыва не произошло. А жизнь-то уже другая, новая. И если посмотреть на смежные сегменты рынка – на печатный рынок, на рынок иллюстрированных изданий, – можно увидеть, как он усложняется и утончается. А телеинформация осталась прежней. При том, что за это время на ТВ развивалось все то, что тезисом «скучно или нескучно – для пропаганды не критерий» не регулируется. Сформировалась отечественная школа телесериалов. В развлекательных программах нам уже нет преград ни в море, ни на суше, мы снимаем шоу в Аргентине или на необитаемом острове. А в информации: Репортаж – качественный, большой – мы уже выносим в отдельную рубрику. Мы уже не можем рассказать историю. Если посмотреть наши выпуски новостей профессиональным взглядом, то протокол плюс новости, про которые нельзя не сказать, плюс чья-то раскрутка, политическая или коммерческая, или, наоборот, чье-то «гасилово, душилово» (как сейчас происходит с Абрамовичем, а совсем недавно было с Аяцковым) – всё это составляет, ну, я думаю, процентов 80. А огромные куски жизни просто проходят мимо. Или появляются лишь из-за информационного повода: у нас рассказывают, что Грозный в руинах, потому что в Грозный поехал Греф.

– А есть ли отдельная судьба у НТВ в общем информационном поле телевидения?

– Когда заканчивался период того, старого НТВ, бодро очень говорилось, что государственное присутствие на общенациональном телевидении избыточно. Назывались разные сроки – они все давно уже миновали, – когда НТВ будет продано, будет даже иностранный инвестор, скажем, 25 процентов плюс одна акция. Но этого так и не произошло. Один видный государственный деятель совсем недавно мне сказал: «Но мы-то считаем, что НТВ как бы частный канал». Я просто вскричал: «Ой, покажите мне этого частника! Я хочу посмотреть в глаза хозяину и спросить: какой мы канал собираемся делать? Просто еще один Первый? По принципу: если у нас получше сериалы, то у нас получше дела, если у нас похуже сериалы, то у нас похуже дела? Или будет третий путь?»

– А почему, с вашей точки зрения, государство – хотя ваш начальник отрицает, что он отдал распоряжение о снятии с эфира интервью Яндарбиевой по требованию властей, – боится упустить «приводные ремни» информационного поля?

– Традиция, конечно, была положена в 1996 году. И стало ясно, что в политике в России нужно все делать через телевидение. Мне, в конце концов, неважно, почему так происходит. Я просто понимаю, что это изжило себя. Вся та вакханалия по надуванию «Родины», которая была осенью 2003 года, – за нее цивилизованной стране должно быть всей стыдно. За то, что: а) такое возможно; б) что за «такое» держат аудиторию, в) что все делают вид, будто «это всерьез и будто «это» является политикой. Но и это не все. Потому что прошло буквально несколько месяцев, и, когда замаячил грозный признак того, что Глазьев может оказаться вторым на президентских выборах, а значит, в 2008 году стать проблемой и предъявлять какие-то особые претензии, – началось дикое «сдувание» Глазьева. Чрезмерно «надули» – теперь надо «сдуть». И это делалось ровно с тем же бесстыдством.

– Как вы относитесь к высказыванию обозревателя Первого канала Михаила Леонтьева, что Парфенов сделал резкий жест в отношении властей и власти вполне могли снять интервью с эфира?

– Никак. Мнения могут быть любые. Лишь бы они не превращались в указы. А то приходит начальник, говорит перед всей командой «Намедни», что по-журналистски мы полностью правы. Но так же нельзя. Понимаете, я по-журналистски прав, но есть еще какая-то другая правота, которую я должен соблюдать. А как я после этого могу посылать людей в командировку и говорить: «Знаешь, ты сделай эксклюзив, но не настолько, чтобы мы потом отказались. Старайся. Но старайся все-таки на “четыре”, потому что если постараешься на “пять”, придется выкинуть». Это абсолютная чушь. Давайте заниматься профессией. У нас опять огромное количество людей, которые гордятся общественным строем. Самая простая профессия – говорить, что ты за Россию в ответе. Любимое выражение старшины в армии: «Я тебя научу Родину любить».

– С другой стороны, журналистика всегда держалась скандалом и скандальностью.

– Терминологически не согласен. Новость – когда это абсолютная новизна – обычно поражает. Новость для людей часто состоит в том, что они не знают, что такое в жизни есть. Вот Андрей Лошак как репортер: то с лимоновцами, или с забастовочным комитетом, или с умственно отсталыми в деревне, которую норвежцы содержат, или с антиглобалистами. Он с ними пробудет неделю, а ему нужно вместить в восемь-десять минут, чтобы и мы там как бы побывали. Но люди такого, может, сроду не видали, а им это еще и в виде экстракта приходит. Я ничего плохого в понятии «скандал» не вижу. Потому что мир живет все ярче и ярче год от года. Градус жизни все время подкручивается. И телевидение с гораздо большей энергетикой сегодня берет зрителя за лацканы и говорит: «Сиди, слушай». К счастью или к несчастью, все чаще новизна сегодняшней жизни описывается тем, что в старом словаре называлось «скандальность».

– С вашей точки зрения, новость должна быть обязательно экспрессивна – визуально, содержательно?

– Упомянутый Лошак или Пивоваров, Лобков, Такменев – наши ведущие репортеры – не могу сказать, что большинство их репортажей заведомо экспрессивные по теме. Но они умеют рассказать историю. Ведь это же самое главное для репортера. И, кстати, то, что исповедуют те американские «60 минут». Вот в городе Парма обанкротился концерн «Пармалат» – оказалось, афера на миллиарды. Один бухгалтер, не выдержав позора, бросился с моста. Церковная община собралась – как верить после краха градообразующего предприятия? Или: люди убеждены, что только их любовь может вытащить близкого человека из комы. И даже бывает – спасают больного. Это наши репортажи из третьего блока – у нас ведь две рекламы внутри выпуска и одна – снаружи. И важно, чтобы на третий блок зритель вернулся. Бывают, конечно, темы изначально заманчивые. Но чаще всего – про то, что в XXI веке живы вера, надежда, любовь. А как делать – это вопрос профессии: понимать – нужно или нет, «держит» или нет, будут или не будут смотреть.

– Новостник, который делает новости, думает не только об обывателе, но волей-неволей принимает во внимание «профессиональных» потребителей новостей. Потому что отсутствие, скажем, на первом плане какой-то новости или присутствие ее – тоже знак. Это политтехнология.

– Да, существует традиция: все смотрят, где стоит новость, как она стоит, а значит, как будет истолкована. Ведь по новостному канону, если в этот день глава государства что-то делал, то выпуск новостей должен начаться с него. Даже если весь остальной мир провалился в тартарары, то сначала – как Путин принял Зурабова. Русская журналистика этот цивилизационный виток прошла 5 января 1844 года. Тогда «Санкт-Петербургские ведомости» – а это был главный официоз, – это «Российская газета» и все наши новости, вместе взятые, – поместили манифест Николая I ниже, чем сообщение об изобретении Самюэлем Морзе телеграфа. Этот первый случай произошел при Николае Палкине, при котором все ходили в мундирах! Одним бы глазком увидеть ту их редакционную «летучку», которая на это решилась.

– Как вы чувствуете себя в создавшейся ситуации?

– Да никак. Как говорится, давно живу, успел присмотреться. Ровно в этом здании сидел на шестом этаже мой учитель Александр Евгеньевич Бовин, который всегда говорил: «Лучшая позиция – в какую сам веришь. Потому что иначе забудешь, кому чего наврал».