Известный журналист и телеведущий продолжает свои экскурсионные туры в прошлое нашей страны – в это воскресенье зрителей ждет возвращение в 62-й год. «Труду-7» Леонид Парфенов рассказал о новом проекте, над которым сейчас работает, и своем видении нашего общего прошлого.

– Леонид Геннадьевич, поделитесь: чем сейчас заняты? В прошлом году у вас было много громких премьер: «Хребет России», «Зворыкин-Муромец», четвертый том «Намедни». Чего ждать в этом году?

– 1 марта на Первом канале выйдет мой новый фильм к 80-летию Михаила Горбачева под названием «Он пришел дать нам волю». Сейчас все мое время занято как раз съемками этой картины. Также продолжает выходить программа «Какие наши годы», в феврале снимаем еще четыре новых выпуска.

– Услышав о программе «Какие наши годы», многие сразу же проводят аналогию с «Намедни». На первый взгляд действительно очень похоже…

– Ничего похожего. «Какие наши годы» – это шоу в студии с людьми: с массовкой, с приглашенными гостями, с декорациями старого московского двора. И в каждой программе этот двор и собравшиеся в нем люди живут по законам рассматриваемого года, допустим, 68-го или 72-го: те же цены, одежда, музыка, продукты, события. Например, в 57-м году выпустили первый отечественный автомобиль «Москвич 402». За рулем этого авто во двор въедет известный коллекционер машин Леонид Ярмольник, который расскажет, чем же был и остается хорош тот автомобиль. Или, допустим, хитом того же года была песня «Я встретил девушку, полумесяцем бровь». Про особенности данного восточного пения расскажет Полад Бюль-Бюль Оглы, а по-настоящему споет ее главный лирический тенор нашего времени Петя Налич.

– Есть ли в программе ваши собственные воспоминания? Мне запомнилось, как живо вы вспоминали о введенном в 72-м году постановлении о борьбе с пьянством, при этом распивая с Михаилом Ефремовым водку и закусывая ее плавленым сырком «Дружба». Но вам ведь было в ту пору всего 12 лет, и вряд ли вы могли акцентировать внимание на тех вещах.

– Про то, что дяди пьют водку, и она стоит 3 рубля 62 копейки либо 4 рубля 12 копеек, знал кто угодно, и дети в том числе. Но специально «от себя» в этой программе я, пожалуй, не говорю. Хотя что-то, конечно, все равно невольно проскальзывает.

– Если бы действительно существовала машина времени, способная переместить в любой отрезок времени, куда бы вы отправились?

– Я бы не стал никуда отправляться. Считаю это малодушием – бежать от своего времени.

– Про вас говорят, что именно вы ввели моду на Советский Союз, активно культивируя и мифологизируя ту эпоху…

– Я ее не мифологизирую. Мне кажется, наоборот, демифологизирую, объясняя, из чего она состояла, не скрывая при этом ужасов, пороков и мерзости того времени. Я не думаю, что это вызывает однозначную ностальгию. Во всяком случае, хождение с портретами Фурцевой или Суслова с объяснением, что это за вожди и как они друг с другом боролись, вряд ли вызовет желание походить с портретом того же Суслова и задуматься над вопросом, что же такое новая историческая общность людей.

– Но как вы сами соглашались, наше общество склонно ностальгировать по прошлому. Порой чрезмерно его идеализируя. Как вы считаете, это наша исконно русская, национальная черта, как и записывать в героев обычно посмертно?..

– Это не вопрос ностальгии, а вопрос того, что у нашего общества никакого другого прошлого просто нет. Это беспамятное общество, у которого еще нет никакой истории, кроме кузни советской. Я, что касается исконно русской черты… Мне кажется, это просто исконная глупость, дурость, и ничего больше. И беспамятство в силу исторических контрастов, когда каждая последующая эпоха уничтожала предшествующую, особенно, конечно, советская эпоха, которая умудрилась уничтожить не только царскую эпоху, но и каждый предыдущий виток советского периода.

– Ваши же слова: «В стране до сих пор существует огромный спрос на прошлое». А лично вы не задумывались о том, когда мы уже изживем «совок» из нашей жизни?

– Это не прошлое, это настоящее. От того, как общество относится к Советскому Союзу, зависит представление о том, какой должна быть сегодняшняя Россия. Потому что если одни говорят, что это был ужасный строй, который, наконец, рухнул, а нам нужно двигаться назад, возвращаться в Европу и становиться нормальной страной и жить как люди, это одна история. А другая – говорить, что была великая история, великая империя, великая держава, которой нужно гордиться, возвращать ее величие и идти своим путем, а не жить как все. Вот и Никита Сергеевич Михалков недавно доказал, что советское – это совершенно не прошлое.

– Когда-то вы сказали: «История кончилась, началась современность». Так с какого же года или десятилетия началась современность, которую нельзя пока причислить к истории?

– По крайней мере, с 90-х. Весь российский капитализм второй волны – современность. Поэтому о нем так горячо спорят, поэтому столько и хулы, и похвал, особенно после кончины Гайдара. Так горячо могут говорить только о вещах, которые еще не решены.

– Еще совсем недавно вы говорили, что не видите себя в формате нового телевидения. Что-то изменилось с тех пор?

– Ничего не изменилось. Это шоу, а не журналистика, и я не занимаюсь в программе «Какие наши годы» журналистикой. К тому же поясню, что она не является моей авторской программой. Есть, конечно, вещи, которые я советую и предлагаю сценаристам, я активно ее веду и авторизую, но это совсем не похоже на еженедельные «Намедни», которые были закрыты в свое время.

– Прочитала в вашем блоге: «Год оказался долгим, очень рабочим и с невеселым финалом. Коллеги и я призы разные получали, новые дела затевали. Раньше в школе сочинения заканчивали: усталые, но довольные мы возвращались домой. Теперь усталый – да, но недовольный». Чем вызвано недовольство?

– Я просто жутко замотан, у меня самый настоящий цейтнот, многие вещи просто не успеваю сделать, так как невозможно разорваться. Но в принципе это привычное рабочее состояние.

– Ну и в финале… Как считаете, возымело ли какое-то действие ваше выступление на церемонии вручения премии Листьева, где вы объявили телевидение инструментом пиара власти? Или все, как говорят, ушло как вода в песок?

– Не знаю. Я высказал наболевшее не для того, чтобы это возымело какой-то эффект. Я просто должен был сказать то, что сказал. Должен был, прежде всего, самому себе.