Выдающиеся люди Вологодского края

Григорьева, Т. М. Орфографические уроки Ф. Ф. Фортунатова и А. А. Шахматова // Фортунатовский сборник: материалы науч. конф. - М.: Эдиториал УРРСС, 2000.

Т. М. Григорьева

Орфографические уроки

Ф. Ф. Фортунатова и А. А. Шахматова

Орфографическое наследие академиков Фортунатова и Шахматова исчисляется незначительным количеством публикаций, но их участие в орфографическом движении XX в., безусловно, является первостепенным. Фонд Ф. Ф. Фортунатова в ПФА РАН хранит обширные материалы, свидетельствующие об их деятельном участии в обсуждении и решении орфографических задач времени: протоколы заседаний Орфографической подкомиссии и частную переписку.

Еще в свой допетербуржский период акад. Ф. Ф. Фортунатов проявлял серьезный интерес к вопросам русской орфографии. В 1900 г. он оказывал поддержку и принимал непосредственное участие в заседаниях Орфографической комиссии при Педагогическом обществе Московского университета, где был разработан первый наиболее полный и достаточно приемлемый проект орфографического упрощения.

А. А. Шахматов становится участником реформаторского движения как защитник новой орфографии от посягательств министра внутренних дел Д. С. Сипягина, которым был подготовлен проект, обязывающий органы печати к орфографической регламентации: не печатать книги без букв ъ на конце слов и ь после шипящих, не требующих обозначения мягкости; с заменой буквы ять буквой е. Ответ А. А. Шахматова (подготовлен при участии акад. А. И. Соболевского), представленный Отделению русского языка и словесности в декабре 1901 г. и переданный затем министру народного просвещения, во-первых, предотвратил появление запретительного правительственного указа и, во-вторых, определил отношение ученого к орфографической злобе дня.

В предложенном научному собранию выступлении А. А. Шахматов заявлял, что "весьма естественно стремиться к большему однообразию в правописании", к "согласованию его или с живым произношением, или с историческим развитием языка". Всякая попытка провести в правописание большее однообразие должна вызывать одобрение, а целесообразность предлагаемых упрощений может быть выявлена только на опыте. Отсюда - "в интересах усовершенствования русского правописания желательно видеть ничем не ограниченную свободу его в произведениях печати" и, напротив, маложелательно "закреплять обязательным распоряжением какую бы то ни было из существующих систем", поскольку ни одна из них "не может быть названа хотя бы отчасти совершенною". Определение достоинств и недостатков одной из этих систем определяется практикой, а властное вмешательство в дело правописания не защитит его в будущем от изменений. Иными словами - вряд ли достигнет того, "что достигалось контролем самого общества" [ПФА РАН Ф. 134. Оп. 1. №235. Л. 1-4].

В заседании Орфографической комиссии 1904 г. под председательством Августейшего президента Императорской Академии наук Великого киям Константина Константиновича в числе 50 участников, видных представителей науки, школы, культуры, печати, принимали участие и Ф. Ф. Фортунатов как товарищ (заместитель) председателя, и А. А. Шахматов, выполнивший обязанности секретаря.

На заседании этой комиссии не было выступления А. А. Шахматова. Речь Ф. Ф. Фортунатова проникнута уверенностью в необходимости освободить русское письмо как от потерявших опору в языке букв, так и от излишних правил. Не одобряя фонетических намерений в планируемом упрощении правописания Ф. Е. Корша и Р. Ф. Брандта, свою задачу как ученого он видел в том, чтобы лишить орфографию "ложного ореола научности" и в разработке проекта упрощения обозначить границы компромисса между фонетикой и историей языка.

Как известно, на первом заседании этой орфографической комиссии вопрос о реформе был решен "единогласно в утвердительном смысле". Большинством голосов (42 против 3) санкционировано исключение лишних букв; обсужден проект предстоящего упрощения и избрана для его окончательной разработки и утверждения Орфографическая подкомиссия, в числе семи членов которой были академики Ф. Ф. Фортунатов (председатель) и А. А. Шахматов, снова принявший на себя обязанности секретаря.

Желанием придать гласности все, связанное с обсуждением орфографического вопроса, продиктованы их инициатива и непосредственное участие в опубликовании материалов заседания Орфографической комиссии ["Правительственный вестник" от 30 апреля и 1 мая 1904 г.] и "Предварительные сообщения Орфографической подкомиссии" (СПб., 1904). Год спустя под редакцией Ф. Ф. Фортунатова будет издан "Протокол первого заседания Комиссии по вопросу о русском правописании, состоявшегося 12 апреля 1904 г." [Протокол, 1905].

Опубликованные материалы вызвали живой отклик общественности "за", но больше "против" реформы, и в орфографической полемике академики Ф. Ф. Фортунатов и А. А. Шахматов стали в центре событий. Их тактические и стратегические устремления были направлены на то, чтобы защитить идею реформы от посягательств и досадных недоразумений, предавая гласности намерения комиссии и мотивы этих намерений: только открытый диалог с обществом "поможет делу и успокоит умы".

Авторы статей противников вмешательства в существующую систему письма призывали общество "не утешаться успокоительными заявлениями комиссии", а стоять на страже "священных кирилло-мефодиевских традиций", ибо "Россия слишком широка, чтобы перестраивать свою письменность по выговору, и слишком стара, чтобы переучиваться грамоте у московских и казанских шульмейстеров" [К. Л. М.].

Позиция Ф. Ф. Фортунатова и А. А. Шахматова в отношении орфографической реформы была раз и навсегда определенной: в интересах русской культуры и просвещения необходима реформа существующего правописания "ввиду того вреда, который приносят школе действующие ныне орфографические требования" [Протокол, 1905, с. 14]. "В интересах дела и правды" оба они вступали в пелемику с теми орфографическими оппонентами, кто пытался воспрепятствовать начатому делу упрощения.

Статья А. А. Шахматова от имени всей Орфографической подкомиссии "По поводу реформы русского правописания" [Правительственный вестник от 20 апреля 1904 г., № 93] служила орфографическому просвещению общества. Автор настаивал на том, что решающий голос в реформе должен принадлежать не Академии, а широкому кругу педагогов, публицистов, ученых. Он выявлял основанные на слухах недоразумения, связанные с работой подкомиссии. Его рассуждения убеждали общество в том, что "желательно получить право гражданства для нового правописания не только в интересах ограждения русского печатного слова от внешних стеснений", но и для того, "чтобы путем свободного соревнования выяснить сравнительные выгоды и удобства старого и нового правописания", чтобы для окончательного выбора того или другого была предоставлена "возможность взвесить и оценить целесообразность и разумность" предложенных комиссией упрощений.

Обращаясь к широкой общественности, он заявлял, что сторонники реформы надеются на беспристрастный суд общества, надеются именно этим путем, путем свободного доступа нового правописания в печать, провести его в школу, где "потребность в упорядочении правописания вопиющая": основное время тратится на изучение орфографии в ущерб изучению родной речи. Он предлагал теоретическое оправдание реформе, утверждая, что изучение правописания не есть изучение языка и реформировать правописание как одно из внешних проявлений живой речи вовсе не означает посягательства на живой язык.

Отвечая блюстителям кирилло-мефодиевских традиций, в другой статье "Audiatur et altera pars" ["Русь" от 10 мая 1904 г., № 17] А. А. Шахматов подчеркивал революционность миссии солунских братьев (созданием письменности для славянских народов они утвердили будущность и широкое развитие именно слову, а не его внешней оболочке - букве) и великую роль Московских приказов и Петра Великого, которые "скидывают наложенные на русский язык и русское письмо иноземные цепи". Определяя дальнейший ход развития русского письма, он выявляет негативную роль устроителей правописания XVIII в., которые, "минуя всякие традиции и живую связь с XVI и XVII столетиями, обращаются к церковной славянщине как законодательному для языка источнику", в то время когда она "уже не имела ничего общего с языком Кирилла и Мефодия". Она в то время уже отражала "не только сложный исторический процесс, который неизбежно подчиняет себе и мертвый книжный язык, но также и искусственную работу весьма искусных в науке о языке грамотеев".

В этой же статье указывает он также и на великую роль М. В. Ломоносова, которому "стоило немало усилий отстоять здравые орфографические приемы", изложенные в его грамматике: чтобы правописание "не отходило далече от главных российских диалектов" и "чтобы не удалялось много от чистого выговору". С сожалением он отмечает, что "многое из ломоносовской орфографии отвергнуто и забыто" по вине составителей школьных грамматик, которые "облекли русский язык в тот самый иноземный мундир, в котором мы его застаем, правда, уже с прорехами и заплатами". В заключение он высказывает несомненное убеждение в том, что комиссия по вопросу о русском правописании предлагает такие новшества, "в которых люди знающие, действительно знакомые с непрерывною нитью, соединяющей нашу письменность с первыми начатками ее на Руси, усмотрят возвращение к старине; русские люди, чутко относящиеся к родной речи, поймут, что не искажена эта речь, а освобождена от уродливых наростов, путем письма проникающих и в произношение".

Сознавая важность и необходимость упрощения, Ф. Ф. Фортунатов, обращаясь к своим многочисленным адресатам, утверждал, что реформа не предполагает никакого давления сверху: "мы не хотим никакого насилия в деле реформы правописания, мы, напротив, желаем освободить наше правописание от официальных пут, какие на него надеты в настоящее время... Уверен как сторонник реформы, что общество без всякого насилия, совершенно свободно убедится в превосходстве нового правописания... Реформа правописания не дело Академии наук как ученого учреждения, но люди науки, входящие в состав этого ученого учреждения, как скоро поставлен вопрос об упрощении, обязаны высказаться за упрощение, если они будут убеждены в том, что не пострадают ни интересы науки, ни интересы просвещения" - из письма президенту Академии наук от 18 апреля 1904 г. [ПФА РАН. Ф. 9. Оп. 1. № 842. Л. 251];

"Мысль Вашего высочества относительно того, что наилучшее место для этого заявления (имеется в виду заявление "По поводу реформы правописания". - Т. Г.) именно в "Правительственном вестнике", а не в частной газете, признана членами Подкомиссии по новом обсуждении вполне правильною: ведь в этом заявлении нет ни слова в защиту принудительных мер в деле осуществления реформы, а, напротив, высказывается мнение о желательности полной свободы при введении нового правописания, и потому напечатание этого заявления в правительственной газете не может вызвать в обществе никаких нежелательных для нас недоразумений" - из письма президенту Академии наук от 22 апреля 1904 г. [ПФА РАН. Ф.9. Оп. 1. №842. Л. 252];

"Мы имеем в виду не лиц, уже усвоивших правописание, а будущие поколения" - из письма А. А. Шахматову от 11 июня 1904 г. [ПФА РАН. Ф. 134. Оп.З. №1606. Л. 233].

В письме к президенту Академии наук от 7 июня 1904 г. Ф. Ф. Фортунатов выражал сожаление по поводу орфографической некомпетентности антиреформаторов. За единичными исключениями, они "не имеют элементарных сведений ли об отношении правописания к языку, ни о природе и истории языка"; хотя это незнание, нельзя поставить им в большую вину (школа не дает никаких сведений), но "люди образованные должны были бы сознавать, что знания, вынесенные из школы... или случайно приобретенные впоследствии, частью, может быть, из источников мутных, являются во всяком случае недостаточными для критического отношения к тем выводам, какие делаются учеными специалистами на основании научных данных" [ПФА РАН. Ф 9 Оп 1 №842. Л. 226].

Познакомившись с мнением Л. Толстого, литературный авторитет которого был безусловно велик (он был против реформы), Ф. Ф. Фортунатов снова обращается к президенту, настаивая, что "литература и теория орфографии - совершенно различные области" и даже самый великий "писатель-художник может быть в то же время некомпетентным судьею при решении орфографических вопросов". Упоминание Л. Толстого о реформе немецкой орфографии как раз и свидетельствует в пользу науки: "проведена она в печати не литераторами, но учеными, знакомыми с немецким языком в его истории и с историею немецкого письма" [ПФА РАН. Ф.9. Оп. 1. №842. Л. 243].

Избранная 12 апреля 1904 г. Орфографическая подкомиссия приступила к работе на следующий день, ясно сознавая важность, сложность, ответственность и определенность предстоящей задачи. При обсуждении вопросов орфографической реформы были приняты во внимание все предшествующие орфографические работы, известные проекты упрощения, письма частных лиц и организаций.

Было проведено 12 заседаний (10 - в 1904 г.; 2 - в 1910 г.). Результатом орфографических дискуссий на этих заседаниях стал проект предлагаемых правил правописания с подробным указанием тех научных оснований, какими руководствовалась Подкомиссия. Проект был опубликован как "Постановления Орфографической подкомиссии" (СПб., 1912) и служил руководством к проведению орфографического упрощения.

После кончины Ф. Ф. Фортунатова, которого А. А. Шахматов по праву назвал "душой задуманной реформы", дело упрощения было забыто в тех кругах, от которых зависело ее законодательное воплощение. Но не забыто той частью российского общества, для которой были небезразличны культурные и образовательные задачи страны.

Подаренные февральской революцией свободы решительно выдвинули в фокус общественного внимания вопрос о реформе. Созданная при Академии наук Подготовительная комиссия снова обратилась к проекту упрощения.

По данным протокола совещания при Академии наук, по вопросу об упрощении русского правописания 11 (24) мая 1917 г. в заключительной речи академик А. А. Шахматов (председатель Подготовительной комиссии) сказал:

"Случайной причине мы обязаны тем, что собрались для решения вопроса о преобразовании русского письма в день, посвященный памяти первоучителей славянских Кирилла н Мефодия, апостольской деятельности которых мы обязаны великим духовным наследием, сохраненным нами в течение многих веков, а именно - богатейшим нашим литературным языком. И вот может возникнуть мысль, сошлись ли мы сегодня, 11 мая, для того, чтобы разрушить дело просветителей славянства, или, напротив, укрепить sro в том самом направлении, которое было ими предуказано.

Отвечая на эту мысль, я прежде всего самым решительным образом утверждаю, что реформа правописания, даже наиболее радикальная, не может посягнуть на живой язык: письмо - это видимая глазу и только глазу грамотного человека оболочка живой речи, а именно живая речь, притом только она, а не ее письменная условная оболочка, является тем ценным духовным достижением каждого народа, о правах которого громко заговорил св. Мефодий в борьбе с триединой ересью; эта ересь утверждала право проповедовать слово божие только за тремя языками: еврейским, греческим и латинским. Перенесенный в Древнюю Русь вместе со священным писанием древнеболгарский язык, как язык церкви и просвещения, был усвоен нашими предками не как нечто мертвое и чуждое, а как свое родное; в итоге многовекового развития на русской почве этот древнецерковнославянский язык слился так тесно с народным русским языком и образовал вместе с вошедшими в него русскими элементами такое однородное целое в виде нашего литературного языка, что только люди с серьезной филологической подготовкой в состоянии разъяснить, что в этой нашей литературной речи свое русское и что наносное древнеболгарское. Указанное развитие древнецерковнославянского языка на русской почве свидетельствует о том, что учение славянских первоучителей было воспринято нами в глубоком внутреннем смысле, а смысл его в том, что не форма управляет духом, а дух преобразует форму; не человек создан для субботы, а суббота для человека.

Но в настоящем случае в предстоящей нам задаче, повторяю еще раз, нам придется иметь дело не с преобразованием языка, а с преобразованием письма, решительно не касающемся языка: язык будет оставлен нами в полной неприкосновенности для того, чтобы он свободно и непринужденно развивался в дальнейшем по тем внутренним законам, которыми определяется его жизнь...

Можно с уверенностью сказать, что если бы русское духовное просвещение в конце XIV и в XV в. не подвергалось мертвящему влиянию южнославянских грамматических школ, задумавших регулировать искусственными правилами то, что на Руси регулировалось обычаем, стариной и пошлиной, наше письмо, следуя данному ему еще в XI в. в Киевской Руси направлению, было бы гораздо совершеннее, чем наше современное, и гораздо точнее передавало 5ы на письме звуки живой речи, которую одну можно признать народным, национальным достоянием.

Итак, переходя к предстоящему нам преобразованию русского правописания, мы, как я думаю, последуем тому самому началу, когорт заставило солунских братьев отказаться от мысли нанимать болгарам, чехам, мораванам чуждый им греческий язык и побудило их дать этим славянам священное писание на их языке. Мы откажемся от исконно чуждых русскому языку или ставших ему с течением времени чуждыми написаний и заменим их написаниями, соответствующими русским звукам. Весьма желательно было бы, чтобы это преобразование не вызвало в нашей среде разногласий, не воскресило среди нас триязычников или их духовных последователей и дало бы нам окончить начатое дело с той любовью к просвещению и к русскому народу, с которой оно начато безвременно от нас отошедшим ученым, академиком Ф. Ф. Фортунатовым" [ПФА РАН. Ф. 134. Оп. 1. Л. 240].

Совещание признало реформу целесообразной и своевременной и утвердило решение о ее немедленном проведении. Здесь же были приняты "Постановления", включающие в себя 13 пунктов предстоящего упрощения с комментарием и краткой исторической справкой к каждому из них. "Постановления" 1917 г. стали разумным синтезом орфографических предложений 1904 -1912 гг., которые связаны с именем академика Ф. Ф. Фортунатова. Этим была отдана дань великому делу, инициатива которого бесспорно принадлежала ему. По утверждению В. И. Чернышева, "никогда не приходилось от него слышать каких-нибудь пессимистических мнений о будущем этого дела... никогда не высказывался он и в пользу каких-либо уступок противникам реформы для благополучного ее проведения в жизнь. Он несомненно сознавал и силу науки, и значение массового общественного мнения, и важность требований самой культурной части страны" [Чернышев, 1970, с. 633].

Все изложенные факты орфографической истории приобретают особенную актуальность в наше время, когда реформа русского правописания 1917 г. начинает все чаще расцениваться как величайшая ошибка и антикультурная акция советского правительства и все увереннее становятся голоса за "контрреформу русской орфографии" [Программа, 1996].

Литература

К.Л.М. К. вопросу о реформе правописания // Новое время. 2 мая 1904 г. № 10116.

Протокол первого заседания Комиссии по вопросу о русском правописании, состоявшегося 12 апреля 1904 г. СПб., 1905.

Программа 1-й научно-практической конференции "Судьба русской орфографии". СПб., 1996.

Чернышев В. И. Ф. Ф. Фортунатов и А. А. Шахматов - реформаторы русского правописания. По материалам архива Академии наук СССР и личным воспоминаниям (1947) // Чернышев В. И. Избранные труды. Т. 2. М., 1970.