Бонфельд М. Ш. Полвека Дому музыки : (ненаучная история) / М. Ш. Бонфельд // Вологда : краевед. альм. – Вологда, 1997. – Вып. 2. – С. 533-543.
М. Ш. Бонфельд
Полвека Дому музыки
(ненаучная история)
Это здание стоит в самом центре города, соседствуя с драмтеатром, главпочтамтом, церковью Иоанна Предтечи в Рощенье, и в то же время – не напоказ, в стороне от людных перекрестков, как бы даже спрятанное за густой листвой деревьев. Нет пышного фасада, входные двери невысокие, не приподнятые над тротуаром, почти вросшие в него. Но эта внешняя неприметность только усиливала ощущение праздника для тех, кто переступал этот порог и сразу оказывался перед небольшой, но очень красивой мраморной лестницей в великолепном интерьере обрамляющих ее баллюстрад-балкончиков, затем подымался по ней и попадал в малое фойе и через него в сердце этого дома – Концертный Зал.
Когда приходилось писать об этом Зале, всегда хотелось именовать его с заглавной буквы: он был скромен и величествен в одно и то же время, он никогда не производил впечатления просто огромной комнаты, где устраивались концерты, – он сам был участником каждого концерта, реагировавшим на все, что происходило, и на то, как это происходило. Он вызывал почтение и любовь, как живое существо, и даже когда был пуст, он как бы наполнялся воспоминаниями о звуках или слушал репетиции и терпеливо ждал публику. Он очень переживал, когда на концерт приходило совсем немного слушателей, и весь сверкал от удовольствия, когда они наполняли его, впрочем, не до краев: переполненному, ему было тяжко, но он мужественно держался, стараясь сохранить все великолепие празднества.
Уже не первый сезон Зал молчит... Не резонируют музыкальным звукам его стройные стены, не вносят гармонии в души слушателей классические пропорции его интерьера...
Но – все по порядку.
I
От КЭБа к филармонии
Вологда издавна была городом музыкальным. Конечно, театр занимал в ней более заметное место, и театральные традиции имеют глубокие, уходящие в средину прошлого века корни, но и музыкой в городе не пренебрегали: музыкальное училище – одно из старейших на Северо-Западе. Однако концертная деятельность в Вологде (как и во многих других городах русской провинции после Октября семнадцатого) долгое время была стихийной и зависела от предприимчивости так называемых КЭБов (концертно-эстрадных бюро), организовывавших гастрольные выступления заезжих музыкантов. Местные музыкально-артистические силы (в основном преподаватели музыкального училища и музыкальной школы), как говорится, тоже не молчали, но их деятельность по организации и привлечению на концерты публики была и вовсе спонтанной и строилась исключительно на энтузиазме. И как это ни странно для социалистического государства, в котором, как известно, царили учет и управление сверху, такое состояние дел удерживалось довольно долго: почти до конца войны.
В моем распоряжении нет соответствующих архивный документов или публикаций, но можно полагать, что в 1944 году, когда конец войны был уже, что называется, в пределах досягаемости, в достаточно высоких инстанциях, вероятно, решался вопрос о том, какой будет жизнь после завершения этой эпохи лишений, горя и непредсказуемости: люди устали, им нужны были психологическая разрядка, эмоциональная компенсация, восстановление утраченных душевных и физических сил. С последними, то есть с силами физическими, дело обстояло и еще долго могло обстоять плохо: экономика нелегко выходила из потрясений военного времени; что же касается сил душевных – здесь, как казалось, было полегче: следовало только все организовать, направить, подобрать соответствующий репертуар, обеспечить мало-мальски пригодные условия для работы.
И вот Всесоюзный Комитет по делам искусств СНК в сентябре 1944 года издает приказ об организации областных филармоний в нескольких русских провинциальных городах, в том числе и в Вологде. О желании решить этот вопрос весьма серьезно и кардинально свидетельствует содержание приказа: с 1 сентября по 1 декабря 1944 года Вологодская филармония должна была дать 250 концертов (за 90 дней!), обслужить 62 тысячи зрителей (то есть на каждом (!) концерте должно было быть около 250 человек); следовало организовать пять артистических бригад общей численностью 37 человек. В течение оставшихся четырех месяцев 1944 года, согласно приказу, должны были быть образованы женский ансамбль советской песни (31 человек) и джаз-оркестр (17 человек) (газета «Красный Север», 16 июля 1944 г.).
Но, хотя и не столь наполненные слушателями, концерты шли: за четыре месяца их было проведено 970, на каждом из них побывало более 200 человек – давали концерты в госпиталях, фронтовых тылах и даже иногда в расположении частей.
Судя по сохранившимся данными воспоминаниям, филармония первоначально продолжала практику КЭБа, собирая из многих городов и весей артистов разного уровня и амплуа, включавшихся в основном в хорошо знакомый жанр – «концерт-солянку», где было все: танец и скетч, пение и художественный свист, игра на инструментах и цирковые номера, – либо «прокатывая» по вверенному району ансамбли цыган или театрализованные представления лилипутов.
И эта практика очень долго напоминала о себе: мимикрируя, приспосабливаясь к тем или иным «требованиям времени», уснащая конферанс актуальными лозунгами, катилась по советской земле актерско-эстрадная братия «из Вологды в Керчь» и обратно.
Но у филармонии постепенно складывалась и другая жизнь, та жизнь, благодаря которой она действительно становилась «домом любителей гармонии», благодаря которой поддерживался огонек музыкально-духовной жизни города и области. Радио (тогда это еще была знаменитая черная тарелка) в силу технического несовершенства не могло передать сколько-нибудь полно обаяние голоса или инструмента даже выдающихся исполнителей, а телевизору еще долго было до нынешнего победного шествия по нашим домам и душам.
Вначале у филармонии было нынешнее здание Театра кукол; тогда – ветхое, нуждавшееся в ремонте, малоприспособленное, с микроскопической эстрадой и совсем маленьким залом.
«...Старое здание филармонии... только сначала казалось просторным. Там же, кроме нас, размещались Дом народного творчества и кукольный театр.... И тем не менее на небольшой сцене старой филармонии играли многие знаменитости: Лев Оборин и Владимир Ашкенази, Давид Ойстрах и даже чудом разместившийся на сцене ансамбль скрипачей Большого театра под руководством Ю. Реентовича. Выступали М. Ростропович и Г. Вишневская... А сцена... – это совсем небольшой треугольник с крохотной комнатой для артистов. Святослав Теофилович Рихтер никак не мог там снять фрак – не удавалось раскинуть руки» (из записной книжки И. Я. Длугача).
А в том Зале, с разговора о котором начались эти заметки, без преувеличения перебывали все музыканты, составляющие гордость нашего времени, весь наш музыкальный Олимп: Гилельс и Долуханова, Лисициан и Давидович, «Виртуозы Москвы» и «Мадригал». Пусть они выступали не каждый сезон, пусть раз, два, три за все это время – а все-таки каждый вологжанин, желающий попасть на эти концерты, смог осуществить свою мечту (кстати сказать, вышедший недавно «Именослов», составленный Р. Балакшиным, содержащий имена знаменитых людей, в том числе и артистов, побывавших в Вологде, – начинание прекрасное и для историков сверхнеобходимое – как раз по части музыкантов страдает изрядной неполнотой: в нем нет очень многих имен артистов, приезд которых был отмечен вологодской прессой).
Так филармония становилась Филармонией, и во многом – благодаря Залу: в него влюблялись все артисты, хоть раз выходившие на эту Эстраду. «Мраморная акустика», подобно волшебному зеркалу, делала еще более прекрасным великолепное звучание их голосов и инструментов, умножала их обаяние. Зал притягивал, как притягивает всякого Музыканта отличный инструмент, тот единственный и неповторимый, который становится партнером, другом, собеседником и даже исповедником – на всю жизнь.
По этому поводу вспоминается характерная история. В последние годы жизни величайший пианист нашего времени Владимир Горовиц дал несколько концертов на Родине – в России; свой собственный рояль специально для этого он из США через океан отправил в Москву, затем в Ленинград, где состоялись его выступления (напомним: все эти концерты были благотворительными, соответственно и все перевозки шли за счет артиста).
Но Зал – его при всем желании с собой не возьмешь, – и музыканты едут к нам, в Вологду. И конечно, каждый такой приезд выдающегося артиста – праздник. А что же филармонические будни? Были и будни, и в них тоже многое определялось и корректировалось Залом.
II
Артисты, директора, худруки
Свои филармонические артисты появились не сразу. Постепенно, год за годом приходили певцы после окончания местного музыкального училища, надолго задерживался кто-либо из вечно странствующих. Сейчас уже имена многих – достояние архива, где на бумаге закреплены фамилии и иные атрибуты анкет, но не тембр голоса или манера держаться на эстраде. Человеческая память слабее, чем архивы, но интересней. Помнят Николая Бахтенко – «тенора-душку», участника еще фронтовых концертных бригад. Помнят артиста и бригадира Федора Горячева, устраивавшего в селах представления, которые сейчас названы непонятным словом «хепенинг» и которые означают, что не было представления, где отдельно – актеры, отдельно – публика. А просто после совместного «подогрева» и артисты, и публика музицировали и плясали вместе. И кто сейчас бросит камень в этих людей, этих артистов, может быть, более чем кто-либо чувствовавших, что нужно жителю обессилевшей от войны деревни.
Через четыре года после войны, 18 марта 1949 года, состоялся большой филармонический концерт из произведений П.И. Чайковского. Возможно, это было одно из первых, но далеко не последних совместных предприятий филармонии и музыкального училища. Просматривая старые программы, наталкиваешься на имена, ставшие частью истории музыкальной культуры Вологодского края. Фортепианное трио: Ю. Иллютович (впоследствии его заменила Л. Смирнова) – фортепиано, И. Гинецинский – скрипка, С. Шамарин – виолончель.
Позднее в этих концертах начала свою карьеру великолепная певица и замечательный педагог А. Яранцева.
Но становление собственного артистического коллектива шло долго, непросто: трудна была в эти годы жизнь артиста; она и сейчас далека от того, что именуется красивым словом «комфорт», а в первое послевоенное десятилетие бесконечные сложности с транспортом, жильем, соответствующими помещениями для концертов, инструментами усугублялись до крайности. Многое искупал сердечный прием неизбалованной публики, для которой приезд артистов был событием необыденным. К концу 50-х сложился во многом облик местного лектория и местной эстрады, определивший их характер на ближайшие десять лет.
Это «ненаучная история», и автор не ставит свой целью назвать все имена, перечислить все программы, перетряхнуть пыль всех филармонических архивов. Такая история должна быть и, несомненно, будет написана, но дело это многотрудное. Предлагаемые записки – только первый шаг, продиктованный любовью. Моя любовь – это Дом, где звучит музыка, и прежде всего – Зал.
Так вот, с 1944 года за последующие двадцать с небольшим лет сменилось в филармонии восемь (!) директоров. Причины столь активной ротации занимающих директорский пост, в общем, понятны: должность беспокойная, требующая постоянной активности, без конца подбрасывающая сюрпризы (чаще неприятные), близкая к начальству, «на виду»; но это – и тонкая работа, требующая проницательности и умения найти «команду», понимания всяческих психологических нюансов «души артиста», а иногда – для дела – необходимо было и собственное актерство в общении. Это – не для каждого: обычный чиновник тут не усидит. Многое нужно было понимать и в сложнейших финансовых хитросплетениях, в которых была запутана филармония – и бюджетная, и хозрасчетная организация одновременно. Неудивительно, что по тем или иным причинам, но более пяти лет никому из этих восьми директоров удержаться не удалось.
Однако есть что-то мистическое в том, что суета вокруг директорского кресла прекращается почти в тот же момент, когда начинает действовать Зал. Он был передан филармонии, когда областная библиотека, занимавшая это здание, переехала в специально для нее выстроенное помещение. Два года ушло на ремонт и реставрацию (не полную, но квалифицированную: руководил работами один из авторитетнейших в стране архитекторов-реставраторов В.С. Баниге), а с 1965 года Зал начал свою жизнь. С 1966 года и уже полтора десятилетия без перерыва, вплоть до ухода на пенсию по старости, директором был И.Я. Длугач. Такое же долголетие сопутствовало с этого времени и должности художественного руководителя: с 1967 по 1995 год им являлся Г.И. Соболев (он же с 1965 по 1993 год занимал одновременно и директорский пост). Столь длительное исполнение этой нелегкой роли, говорят, не знает прецедентов во всей России. Как хотите, а я уверен, что и здесь свою роль сыграло притяжение и облагораживающее влияние Зала.
Есть евангельская истина: «Дом, разделившийся сам в себе, не устоит» (Мф, 12,25). Директор и художественный руководитель – это всегда некое двоевластие, как правило, приводящее к расколу. Я сам был свидетелем очень непростых, порой и конфликтных ситуаций, возникавших в отношениях двух руководителей филармонии, но раскола не было: оба служили Искусству, олицетворенному Залом (хотя, как правило, основные проблемы филармонии лежали за его пределами). Вот еще один фрагмент из записной книжки И.Я. Длугача: «С обживанием нового здания филармонии совпало назначение меня директором. Конечно, нас радовал уютный концертный зал, хорошие условия для репетиционной работы, но большой дом требовал и больших забот».
Прерву на время цитирование, чтобы рассказать историю, ставшую уже легендой и поведанную мне самим Иосифом Яковлевичем. Возникла проблема реставрации трех роскошных люстр, предназначенных для Зала: хрусталь был сохранен лишь частично, достать новый в то время было немыслимо. Равным образом было немыслимо купить новые люстры (в магазинах их просто не было, в комиссионных – трех одинаковых тоже не купишь), но и Зал без люстр – это уже не Зал. И.Я. Длугач долго и картинно рассказывал о сложившемся безнадежном положении и, наконец, о блеснувшей идее, разрешившей проблему: в качестве хрустальных «подсвечников», на которых должны были крепиться электрические лампочки, использовать ... пепельницы из дешевого хрусталя, тогда в избытке имевшиеся в магазинах и пользовавшиеся весьма умеренным спросом.
Продолжим чтение записной книжки: «Но именно в этом здании вырос и окреп коллектив филармонии, а она сама вставала в ряд лучших концертных организаций РСФСР». И далее: «В организации камерно-филармонической работы мне очень помогло назначение на должность художественного руководителя Г. И. Соболева. ... В любых начинаниях нам помогал художественный совет, в который входили самые авторитетные музыканты, актеры, режиссеры, искусствоведы нашего города...».
Это правда: будучи долгое время постоянным членом этого органа, я могу сказать, что художественный совет был очень действенным собранием. Мы обсуждали практически все подготовленные артистами филармонии программы, обсуждение было – при всех существующих психологических сложностях – откровенным и нелицеприятным, в том числе и тогда, когда в качестве артистов обсуждалось начальство. И опять-таки – Зал. Каждая программа апробировалась не только нами – художественным советом, но и Залом, всегда доброжелательным и сочувствующим; и уж если не помогала и его эстрада, то значит, программа, безусловно, нуждалась в переделке. А если возникал – увы, и такое бывало – резкий диссонанс между художественным уровнем Зала и тем, что мог предложить тот или иной певец или инструменталист, значит, требовались кардинальные решения – уход на длительный репетиционный период или ... смена профессии.
Постепенно качественно менялся состав и уровень филармонических артистов; все меньше требовалось скидок на провинциальный статус, многие достигли весьма ощутимых результатов. Высшей наградой стал сольный концерт в Зале – над программой работали истово, с полным напряжением сил, и такие концерты всегда оказывались событием не только для артиста или филармонии, но и для города. Концерты вокалистов А. Дуки, Т. Скрипниковой, Т. Плисс, Г. Соболева, пианистов Е. Куцентова, Р. Оганяна, Е. Распутько, скрипача В. Шевцова, виолончелиста О. Наумова – теперь уже неотъемлемая страница музыкальной культуры Вологды.
III
«Пора нам в Оперу скорей...»
У музыкантов и любителей музыки, живущих в нашем городе, всегда была «голубая мечта» – иметь в городе оперу и симфонический оркестр. Время от времени ценой значительных усилий удавалось реализовать эту мечту, хотя бы частично. И в этих усилиях Зал оказался в числе самых активных помощников. Судите сами: до 1965 года, т.е. «до Зала», филармонией была поставлена только одна опера – «Царская невеста» Н.А. Римского-Корсакова, собравшая самые мощные артистические силы города (режиссер – заслуженный деятель искусств РСФСР А. Шубин, дирижер – И. Гинецинский, Марфа – солистка филармонии Р. Лунева, Грязной – солист филармонии Н. Копытов). Но зато начиная с 1965 года оперные постановки пошли, что называется, косяком:
1965 – Т. Хренников. «Мать».
1967 – В. Мурадели. «Октябрь».
1968 – С. Рахманинов. «Алеко».
1968 – Н. Римский-Корсаков. «Моцарт и Сальери».
1969 – Дж. Россини. «Севильский цирюльник».
1972 – П. Чайковский. «Евгений Онегин».
Затем по разным причинам наступила десятилетняя пауза, после которой в 1982 году была поставлена программа по страницам классических оперетт «Там смех, там блеск огней», и, наконец, в 1988 году – опера Т. Хренникова «Доротея».
Я хорошо помню то поистине полноценное впечатление от оперного спектакля, которое оставалось после «Севильского цирюльника» и «Евгения Онегина». При том, что был задействован минимальный реквизит, что не было оркестра (его партию блистательно исполнял Е. Куцентов, выучивший обе оперы чуть ли не наизусть), спектакли увлекали, захватывали, и громадную роль здесь сыграла безусловная вокальная и актерская одаренность главных исполнителей, занятых в обеих операх: А. Дуки (Розина, Татьяна), Г. Соболева (Фигаро, Онегин), Г. Холодева (Альмавива, Ленский), Н. Петушкова (Базилио, Гремин). Наличие такого «квартета», переживавшего в то время творческий расцвет, позволило режиссеру обеих постановок О. Тарасовой вылепить динамичные и увлекательные спектакли.
Интересна судьба этой вологжанки, закончившей наше музыкальное училище по классу рояля, проявившей безусловную режиссерскую хватку уже в «Севильском цирюльнике» (в то время О. Тарасова была студенткой оперно-режиссерского факультета Ленинградской консерватории). «Евгений Онегин» стал ее дипломной работой.
Ныне О. Тарасова – профессиональный оперный режиссер, работающий в оперных театрах Москвы, в том числе в Театре имени К.С. Станиславского и В.И. Немировича-Данченко.
Оба оперных спектакля, многократно апробированных Залом, впоследствии широко исполнялись по городам и весям нашей области с неизменным успехом. Сегодня они стали воспоминанием, но из тех воспоминаний, которые греют душу и наполняют ее благодарностью ко всем причастным лицам. И к Залу, так гармонировавшему и с костюмами французского Рококо у Розины и Альмавивы, и со строгими фраками Онегина и Ленского.
Не стремясь конкурировать с телевидением, время от времени балующим любителей оперы то спектаклями Мариинской сцены, то трансляцией оперы под открытым небом «Арена ди Верона» или оперными шедеврами, подготовленными в Метрополитен, филармония нашла «экологическую нишу», никем не занятую, – музыкальные спектакли для детей; их уже поставлено несколько, и они тоже звучат в Зале.
По сути, именно оперные спектакли, наряду с сольными концертами артистов филармонии, были теми первыми немногочисленными оказиями, по поводу которых вологодская публика приглашалась в Зал «на своих».
Основным содержанием работы филармонии, помимо организации концертов гастролеров, была деятельность музыкального лектория, но она шла обычно на так называемых «площадках» (в школьных залах, красных уголках, прямо в производственных помещениях), что называется, «с доставкой на дом». Исполнив для художественного совета подготовленную новую программу, лекторийная бригада, как правило, уходила из Зала, чтобы вновь появиться в нем перед худсоветом с новой программой. Так было, пока...
IV
«Листая старые страницы...»
Пятьдесят лет Вологодской областной филармонии. В историческом смысле срок недолгий, в человеческом – весьма почтенный. Но вот, размышляя об этом, я вдруг осознал, что и сам был связан с филармонией в течение половины этого исторического срока. Вначале – в качестве лектора-музыковеда, а затем я вовлек и филармонию, и себя в невероятно сложное и интересное приключение – создание Камерного оркестра и абонемента «Листая старые страницы...». Камерный оркестр включал фортепиано, струнный квартет и несколько деревянных (а какое-то время и медных) духовых инструментов. По примеру великолепного ансамбля «Мадригал», который в то время еще не выступал в Вологде, но который я слышал в Новгороде и Ленинграде, мы взялись исполнять старинную музыку, но не зарубежную, а русскую – ту, которую изучали только в консерваториях и которая практически не звучала с концертной эстрады. Только несколькими годами позднее эта музыка вошла в обиход, и появились ансамбли, ее исполнявшие. А тогда имена Теплова и Козловского, Дубянского и Титова, Фомина и Ванжуры, Бортнянского и Березовского мало что говорили не только широкому слушателю, но даже искушенному меломану.
Основу репертуара Камерного оркестра составили партитуры вокальных и инструментальных сочинений этих композиторов и их современников, специально для него адаптированные. В качестве солистов-вокалистов выступили лучшие силы филармонии: А. Дука, М. Васильев, Г. Соболев, Н. Петушков. И оркестр, и солисты проделали гигантскую работу: за один год освоили восемь полнометражных концертных программ (обычная норма для лектория – три программы в год), которые исполняли и в Вологде, и выезжая в близлежащие города области (Череповец, Сокол). Но в Вологде мы выступали только в Зале, как нельзя лучше соответствовавшем музыке конца XVIII – начала XIX века.
Так в Зале получил постоянную прописку музыкальный лекторий. После нас концерты для школьников в Зале стали обычным явлением. Я даже помню один концертный сезон, когда для школьников был организован вечерний абонемент – музыкальный клуб «Кругозор», в котором были заняты артисты-гастролеры, и в котором, помимо разговора о музыке, я вел разговор и о Зале, где она звучала.
Но вернемся к Камерному оркестру. В следующем сезоне мы организовали абонемент, в котором все эти концерты охватывали гигантскую панораму русской музыки – от истоков профессионального светского музицирования до Чайковского и Рахманинова. Слушателям абонементов были розданы книжечки, в них были специальные страницы для отзывов. И отзывы были – критические и приятные, но неравнодушные, что более всего нас радовало. В наших программах были сочинения, которые я ни до, ни после никогда не слышал даже в записи: так, например, мы в полном смысле слова возродили Симфонию А. Алябьева; из Сонаты Л. Гурилева (отца знаменитого автора русских романсов) был сделан очаровательный Концерт для фортепиано с оркестром в моцартовском духе, и наша пианистка Е. Распутько играла его с неизменным успехом у самой разной аудитории. В концертах звучала и камерная, и оперная музыка. Поиск материала для лекций, которыми сопровождались эти концерты, порой превращался в настоящий исследовательский труд – так мало было сведений о некоторых исполняемых нами произведениях. Я хорошо помню, каких трудов стоило установить (хотя бы ориентировочно), кому именно из известного семейства Абаза принадлежит музыка популярного романса «Утро туманное»: в нотных изданиях фигурировали различные инициалы.
На следующий год было запланировано уже два абонемента, второй был посвящен ранней зарубежной классике (от XVII века и далее). Мы подготовили несколько программ и начали уже их преподносить публике. Увы, по не зависящим от художественных достоинств оркестра обстоятельствам он был вынужден прервать свою работу.
Именно в эти годы – годы многочасовых репетиций и частых концертов – я как-то по-особенному почувствовал дух Зала, его атмосферу, его дыхание. И с тех пор, в каком бы качестве я там ни появлялся – ведущего концерт, лектора, участника репетиции, просто слушателя, – для меня каждое это появление было прежде всего встречей с Залом.
Но узнал я о том, что это за Дом и в каких условиях он жил до того, как туда поместили вначале библиотеку, а затем филармонию, много позднее.
V
История и день сегодняшний
На здании филармонии, как и на каждом памятнике архитектуры, охраняемом государством, висит доска, из надписи на которой явствует, что этот дом некогда был Домом дворянского собрания. Для меня этот факт не заключал в себе ничего необычного: Большой зал Ленинградской филармонии, который я регулярно посещал в бытность свою студентом, тоже был некогда Домом дворянского собрания. Это было естественно: и то, что дворянские собрания обычно размещались в прекрасных с эстетической и акустической точек зрения особняках и дворцах; и то, что эти дворцы и особняки были экспроприированы и переданы для нужд культуры. При всех разногласиях с советской властью, которые могли возникнуть у всякого мыслящего и совестливого человека, судьба подобных зданий всегда казалась закономерной. Не скажу, что это хорошо и справедливо, но в сознании был образован именно такой стереотип. Кардинальные перемены в общественных отношениях в последнее время не могли не подействовать и на отношение к истории, к понятию собственности, не могли не обострить интерес к тем людям, чьими стараниями создавалось прекрасное, переданное нашим поколениям, увы, не всегда добровольно. Думается, настало время обновить доски на памятниках архитектуры: внести имена этих людей как полноправных участников истории отечественной культуры.
О чем же говорит история филармонического Дома?
Это здание было выстроено еще в XVIII веке, в 1785 году (за четыре года до Великой французской революции, за 14 – до рождения А. С. Пушкина!). Оно представляло собой центральное строение городской усадьбы Василия Колычева – кадниковского дворянина, потомка старинного боярского рода (это имя известно и по историческим хроникам, и по произведениям литературы). Усадьба включала четыре здания, из которых, помимо Филармонии, сохранилось еще одно. Через 35 лет после возведения усадьбы вдова Василия Колычева передала ее городским властям. И с этого времени в доме размещалось Дворянское собрание. Пожар 1843 года уничтожил полностью два из четырех строений, а в двух, сохранившихся почти полностью, выгорели все деревянные перекрытия. Показательно, что при решении непростой дилеммы: строить здание заново (что было бы дешевле) либо восстанавливать его первоначальный облик (что обошлось почти вдвое дороже – восемнадцать тысяч золотых рублей против десяти) – был принят именно вариант восстановления. Здание было восстановлено за два года с еще большей роскошью. Вологжане принимали в этом здании двух императоров – Александра I и Александра II – и, судя по всему, не ударили в грязь лицом.
В последние десятилетия уже нашего века не было пожара, иные стихийные бедствия тоже Вологду миновали, но уже который год Зал молчит. На здание страшно смотреть: такие только в кино про блокаду показывают или в документальной хронике. Идет реставрация. Она вызвана не столь очевидными, как пожар или стихийное бедствие, но вполне объективными причинами – здание «вросло» в землю: укладываемый ежегодно асфальт поднял почву, так сказать, «культурный слой», почти на метр. Это изменило движение подпочвенной влаги и создало прямую угрозу для исторического здания. Реконструкция должна была бы уже подойти к концу, но, как известно, у нас ничто не бывает столь долговечным, как временные трудности. Сейчас все можно найти, выписать, привезти и сделать – нет понятия «лимит». Нужно одно – деньги. Именно они сейчас решают, сколько еще будет молчать Зал.
Но деньгами всегда распоряжались люди. В свое время они спасли это чудо архитектуры и музыки. Сумеют ли они в наши нелегкие будни приподняться над каждодневностью и позаботиться о непреходящем, об Истории?..