Выдающиеся люди Вологодского края

Михаил СОПИН

КРАСНЫЙ БЛОКНОТ

Регулярно записных книжек М.Н. не вел. Заготовки к стихам и мысли он записывал где попало: на полях и оборотной стороне машинописных листов, на конвертах, обрывках бумаг, газете... Ему хорошо думалось на ходу, но он плохо видел, а очки на улице не носил. Во время прогулок мы брали с собой записную книжку, которую несла я, и время от времени останавливаясь, Миша говорил: «Запиши!» Причем, записывать надо было сразу, а то шли вариации, и случалось, первый вариант (может, самый лучший?)

мы уже не могли вспомнить.

Когда мы стали выходить в Интернет, появилась «слышащая сторона», которой захотелось откликаться. «С вами хорошо, – сказал как-то Миша о респондентах сайта «Стихи.Ру», – мысли не залёживаются».

Мы нашли красный глянцевый блокнот с советской символикой (он не терялся из-за кричащей окраски), и я стала заносить туда афоризмы, шутки, мысли, которыми, бывало, так и сыпал Михаил под хорошее настроение. Там же находили приют заготовки для стихов и рецензий. На улицу он тогда уже выходил редко (квартира на четвёртом этаже без лифта), но, бывало, вышагивал по комнате, рифмуя, и время от времени кричал мне в кухню: «Татьяша, запиши!» Даже не обтерев от муки руки, я должна была поскорее отреагировать, чтобы потом вместе с автором привести заготовку в достойный вид. Иногда записывала и без приглашения, особенно юморное, весёлое.

Когда Миши не стало, я переписала Красный блокнот по разделам.

Добавила яркие фразы из стихов, из «заготовок»… Так подборка стала обретать глубокий, порой трагичный характер. Здесь публикуются фрагменты.

Татьяна Сопина.

О ПРОШЛОМ И БУДУЩЕМ

Когда-то в тяжкие минуты жизни я поймал себя на мысли: но ведь бывало хуже! А я выжил... Значит, надо жить дальше. И есть где-то живые, слышащие меня, с которыми можно поделить ношу. Здоровые кочки на гибельном болоте – они все-таки есть!

Мне завтрашнего дня

Без прошлого -

Не надо!

Я счастлив,

Что печаль

Мне вечная дана.

Скуден дух?

История права,

Отторгая мёртвые слова.

Рог забытий.

Мне по силам –

До смерти нести расчехлённое знамя.

Как с пылающей памятью жить мне?

Земля, помоги.

Есть прошлое у молодых! Разве стремиться быть на кого-то похожим, подражать – не свойственно молодости? Прекрасно, когда за поворотом новый мир, пронзительная вечность. Однако распахнутую душу ещё как калечат стихии...

В каждом должна гореть собственная лампочка. А задача взрослых – помочь эту лампочку включить. Иначе кое-кто, как бы желая добра, может сделать из тебя персонажа из собора «Парижской в Бога матери», глянешь в зеркало и устрашишься! :)

Не проклинаю этот свет

За неразборчивость деяний.

Мир будет до скончанья лет

Творить себя без покаяний.

В нашем словаре есть слово НАДЕЖДА... Случайная передышка на безумном броске в неведомо куда. Знать бы, куда бежать? Может, резоннее остановиться?.. (Прежде чем смыться!) Разобраться? «Чи нас насилують, чи кажеться?» Спохватимся через сто лет...

Чужое – деспотии запах стойкий:

Бесправие. Героика. Попойки.

Своё – случайной жалости словцо

И Памяти разбитое лицо.

Мы вошли в зону самоуничтожения. Дерево, у которого обламываются ветви... Если слишком много героев и зеков – государство близится к финишу.

Молитвы. Плач. Песни и пляски.

И в этом зверином лесу

Себя в инвалидной коляске

Я в «светлое завтра» везу.

Мы всё ещё гордимся тем, чего пугаются другие.

На полстолетия уже сиротство века постарело.

У каждого века

Свой символ для Тайной вечери:

Свой Пилат, свой Иуда –

Роди только, время, Христа.

В наше время большое зло водит за ручку такое маленькое добрецо, что и разглядеть его очень и очень проблематично. Эта формула касается нашего героизма. Если героизм пропагандировать в отрыве от истинной трагедии, он будет выглядеть инвалидом на содержании у своих вчерашних врагов.

Все будни по печалям – близнецы.

Это мы как девять тридцать и половина десятого: время на циферблате одно и то же, но люди ориентируются на разное: одни тяготеют ближе к девяти, а другие – к десяти.

Какой команды ждать еще нам?

Народ бессмысленно сердит.

Душа кутёнком истощённым

Вв бездонность Памяти глядит.

Боже мой, сколько раз

Молодым человеческом мясом,

Наспех сляпав Указ,

Затыкала ты

Прорву,

Страна...

Отмыться можно. Разровнять кладбища. Вслух повиниться! Прежним стать – нельзя.

На столетье вперед мы устали...

...Но в сердце смертном

Три колодца

Материковой глубины:

Былое – без конца и края,

Грядущее – без берегов,

И нынешнее – где сгораю

От брани братьев и врагов.

Оставить по себе хорошую память так же трудно, как не оставить никакой.

Под накипью ложных побед грозны плывуны наших бед...

Двадцать первый век средневековья.

Время без начала и конца.

На мольберте порохом и кровью

Вечность пишет замысел творца.

О чём нам говорить, о чём молчать, не знали прежде. А теперь – подавно...

Мир проигрывает раунд.

Хлеб золой боёв пропах.

Мои мысли отмирают.

Мои просьбы догорают

На обугленных губах.

Всё, что со мною будет позже, пришло на свет раньше меня.

Другие были времена.

Другие будут времена. Растаял мнимый Эверест

И над былым поставлен крест.

Века прошли.

Века. Века...

Живём пока – и Слава Богу.

То память вздрогнет от звонка,

То мысли позовут в дорогу...

Тяготит нас любовь.

Не печалит разлука.

Мы прошли, «огнестрельно шутя»,

Чтоб похлопали нам одноруко

И забыли мгновенье спустя.

Строят невольники волю

Не на года, на века…

Пафос, запекшийся болью,

В светлых зрачках дурака.

...Захлебнулся в драмах: нынче храмы на крови, завтра – кровь на храмах.

Не тревожь умершее, былое.

Не зови грядущее.

Живи.

Жизнь – уродливая колея:

Сотни лет,

Цепенея,

Гляжу тебе вслед

И никак не окликну!

Это я, ненаглядная,

Неподвластно уму! –

Уходя, сотворяю молитву

Вечнолетию твоему.

«Будущее зависит от тебя». У человека, жизненный срок которого составляет мгновение, будущего нет. От рождения до смерти – только настоящее.

О ЖИЗНИ И РАЗУМЕ

Раскрепощённый разум, учись высокопрофессионально фиксировать безумие! Разумом награждает человека природа, болезнями разума в переизбытке обеспечивает власть идиотизма, тёмноколпачная рать, которую: «Разрешено наблюдать. Запрещено остальное».

У русского человека где юность, там и лысина. А если к лысине ещё и ум, то полный каток.

В дичайшую дремучесть лет шагнула мысль... И не вернулась.

Вот этого нам и не хватает – осмыслить, кто мы? Кого мы дублируем столетиями, оставаясь на том же самом месте?

Печальные даты и числа –

Былое идёт по пятам.

Мы ищем в безумии смысла,

Не зная, что нет его там.

Объединяет выдумка. Разъединяет жизнь.

Пусть спят сомнамбулы. Пусть спят. Проснутся – будешь ты распят.

В России:

Смысл жизни – не быть, а казаться.

Играть, от себя уходя.

...Ни одежды, ни жилья.

Жизнь-ведунья, лжеколдунья,

Поздних лет ворожея.

Время страшно откровенно,

Горше выдумки любой.

Выживать – это перечёркивать историко-культурный свой путь, становиться, как все. Для вышколенной чиновности приемлемо только то, что свободно проходит под нижним основанием планки ее мироприятия: не может служить примером для подражания, не нарушает дремучий сон мысли, не мешает жить, напоминая о нравственности, о чистоте душевной.

У бомжа и у министра, у магната и скупца все проходит очень быстро от начала до конца...

Интересное историко-культурное мировое состояние наблюдаю. Вынужденное взаимодействие между мировоззрениями – индивидуальным, массовым и масскультом. Мир и красота. Рождающие и убивающие. Творящие и вытворяющие. Женщина и мужчина. Одиночество молодых и сиротство взрослых. Желаемое и действительное.

Чем лучше и больше мы будем знать о том, что с нами происходит, тем меньше у нас будет «судьбоносных» последствий.

Эпоха следствий и причин –

Исконно наше постоянство.

Средь переменных величин

Незыблемы война и пьянство.

Сознанье на запад стремится, а крылья несут на восток...

А жизнь, сметая в пыль пророчества,

Бьёт околпаченные массы,

У околпаченного общества

Стирая гордые гримасы.

Младенческие слёзы отольются глазами взрослой перезрелой лжи...

Нищему дается одна жизнь, духовному царю – бесконечность.

Вы слышите – были мы, были

Кочующей горсточкой мыслящей пыли…

Всем, с кем вместе плакал и радовался, кочуя по Земле.

С тех пор, как был распят Христос,

Войной шла милость на немилость.

Так много крови пролилось,

Чтоб ничего не изменилось.

Состарило, что было молодо... Всё этой жизнью перемолото.

Дерзающие переделать дочиста мир – неизлечимый бред людей. Мой путь к себе – в раздумье.

Раскрываются глаза разума. Задача – озвучить их. И с раскрытыми глазами просто нет дороги назад. Разум должен осмысливать мгновения жизни, которые мы не ценим, не ощущаем.

Продление личной жизни в продуманном и максимально точном учёте жизненных мгновений.

Почти бессмертна и почти жива

У придорожья времени трава.

У волнолома бурей уносит во тьму немо кричащий в пространство вопрос: «Почему?!»

Что это – подъёмное падение? Реквием земного оскудения?

Где звонят? Большая перемена?

Праздник крови... Некого винить.

Можно на земле одновременно

Праздновать, рожать и хоронить.

С новыми словами и со старыми силами...

Я видел жизнь

Без войн, без зон, без плача...

Мне снился сон.

А наяву – иначе.

И вот сижу я наедине со своими раздумьями. Прихожу к очень-очень неутешительной мысли: когда человек не понимает, что происходит в нем самом, в великом (!) государстве, не знает, что ему делать... тогда он стремится создать нечто «с человеческим лицом». Десятилетиями пытается увидеть, заглянуть в это человеческое лицо, но то ли не туда глядит, то ли всё больше вместо лица выпирает «мурлецо».

Слишком коротка жизнь и долог бред, которым мы жили и продолжаем жить.

В перекошенном мире... самое трудное – повернуться к себе лицом и пойти себе навстречу, понять в себе то, что никогда по собственному желанию, да и по желанию величеств, не меняется. Заставить сознание работать на себя, на детей, на жену, на кота... на близких по мировоззрению людей (из ответа автору, посетовавшему, что самое близкое ему существо – кот).

Когда пикировать ниже уже некуда, то рано или поздно окажешься на высоте.

Тягостен не столько сам крест, сколько наши представления о нём. С другой стороны, крестная ноша становится двигателем жизни. Большей частью мы живем догадками о самих себе – о своих радостях и страданиях. Надо знать, что страдания – это не востребованная радость. Они будут мучить тебя, пока не поймешь: что же жмёт, давит, почему так тяжко... За этим последует осознание, что крест – это жизнетворящая энергия. Она заставляет искать, работать.

Сейчас стал мысленно перебирать – чем мы большую часть своей жизни занимаемся? Ухайдакиваем её на то, чтоб укоротить эту самую жизнь. Не сделать лучше. А укоротить…

«Жизнь – неизлечимая болезнь, передающаяся половым путем» (польский фильм). И всё же как приятно болеть! Использовать до предела свои несхожести с арифметическим множеством, пока вам не будет предложено не выбираться из неё, а убираться.

ПОНИМАНИЕ

Понимание друг друга – борьба за пространство величиной с человеческий волос. В самом себе...

Диалог случайных близких.

Печаль на двоих – апрельский сумрак. Улыбка на двоих – жизни свет.

В этом двояко-трояко-выгнутом мире душевного благополучия было бы ждать смешно. А на счёт грабежа... Так это как игра в поддавки. Чем больше отдаёшь, тем больше выигрываешь. (Из ответа автору).

Тихо-тихо-тихо

Облетает снег

Нынешнего лиха

В мой вчерашний смех...

Есть движение от себя и к себе. Движение как попытка уйти от закостенелости – от себя. К себе – осмыслить свою деятельность и радоваться этому.

От близкого человека и тумак – объятие.

Над весной моей – белым-бело.

По былому – снега намело.

Давняя обида и беда –

Со стекла оконного вода.

Видеть в зеркале времени выражение того, что несёшь в себе. Человек приходит в мир подарить своё имя близким.

Далёкая луна по травополью.

Иду сторонкой от грызни земной.

И боль моя становится не болью,

А частью жизни, сросшейся со мной.

Я знаю – нет тебя в помине! Но отзываюсь... И зову.

Оставайтесь с нами. Оставайтесь в снах.

Дари себя людям! Худо, конечно, если нечего дарить, но тяжелее – если некому.

Хочешь быть понятым – стремись быть понятым, ибо от косноязычия уже дышать в этом мире нечем.

Чем ты внутренне богат – тем и будешь населять среду близкого тебе окружения: предсказуемостью, понятостью и всеми другими качествами, о которых не надо догадываться, а надо их знать. Так я думаю. Это поможет поиску в направлении – чего надо не делать дальше, а чего никогда больше не делать! Больше останется места для жизни, а меньше для бреда.

Так трудно назвать плохое – плохим, хорошее – хорошим... Но вот сказал, и перестаешь бояться устремлённых на тебя глаз. Передаешь эстафету, как бегун на дистанции.

Жизнь задала тебе вопрос – ты дал ответ, который вызовет у тебя твою же улыбку благодарности за точность, информационную ёмкость.

Невостребованность радости может превратиться в горечь... Пробуждаемся, чтобы

избыть ее, освободить место для следующих размышлений. Нужно запустить процесс, не зацикливаться на чём-то, оставить ее хотя бы в состоянии недоумения. Она будет прислушиваться к тебе, и не исключается возможность сотерпимости, дружбы.

Своим,

Живым,

Земным поющим братьям

Я улыбнусь

Незрячей болью слёз.

О ЛЮБВИ

Грустно, что для любви отпущено так мало времени. Больше для ее уничтожения... Пока.

Мы расстаемся,

Двигаясь по кругу -

Внушал себе, трусливому вралю!

Так долго надо жить,

Чтобы друг другу

Сказать три слова:

«Я

Тебя

Люблю».

Не знаю, кто ты, друг. Пока видна дорога, усталых рук, прошу, не опускай до срока.

Когда расстаёшься с любимым человеком, расставание будет долгим. Может, даже больше жизни...

Мое сердце не знает

Угасшего слова: разлука.

Моим чувствам неведомы знаки -

Чужие края.

Это я троекратно

Посылаю в пространство

Два звука:

Дорогая моя!

Дорогая моя.

Дорогая...

Моя...

Любовь к ближнему, пребывая в долгом состоянии «до востребования», тоже взрывает.

Когда встречаются двое, любят друг друга и думают, что создают семью, это ещё не так. Они только сажают деревце, которое надо растить и поливать, иначе оно засохнет. Это надо делать обязательно вдвоём... А если каждый раз выдергивать и пытаться воткнуть новое, то ничего не получится.

Недолюбленность дышит нам в затылок. Надо понимать, что людей с таким грузом много, но они лишены умения выразить себя словом...

Давняя обида и беда – со стекла оконного вода.

Размышление о недолюбленном поколении надо приучать, приручать, как случайно прибившуюся собачку, которой вот так бросишь кусочек в виде стихотворения, а она его примет, посмотрит тебе в глаза с таким доверием... И ты поймёшь, что расставаться уже не получится. (Из ответа автору).

В лютый зной я без дружбы смерзаюсь. Ты – от хватки друзей-торгашей. Греет солнышком белая зависть к богатейшей любовью душе.

И каждый груб не потому, что глуп, а потому, что сам себе не люб.

За сон любви мне продлевали муки.

Со мной, я знаю, всё случится,

Что позже выпадет тебе.

Взгляни улыбчиво, лучисто

Не на меня – а в даль небес.

Размышление к «Смещению»:

Где ты, тот или та, приди, обними меня, чтобы мне, в неотвратимо надвигающемся одиночестве, стало чуточку теплее от воспоминаний!!! Но мы и этого не можем себе позволить. Как же нужно ненавидеть себя!

Кому – финал, кому – дебют... Лишь только мне стезя иная. Я не издохну как-нибудь: добьют любви воспоминанья.

О ПОЭЗИИ

Великая поэзия... дом, в который можно войти и почувствовать себя свободно, не пригибаясь. под перегородками.

Стихи не могут быть хорошими или плохими. Они становятся такими в глазах читателей.

Когда пишешь стихи, надо ощущать... как будто держишь в руке гранату со вздёрнутой чекой.

Надо стремиться к тому, чтобы в законченном стихотворении было больше тебя – человека и меньше тебя – поэта.

Мастерство – дело наживное. Главное – камертон души.

Блохи (в стихах)... единственное наше имущество, чем владеем. Но что поделать – тоже живые существа, жалко их :))

Выше поэзии могут быть только молитвы времени разлома – молитвы, востребованные временем.

Любой пишущий человек, начиная работать, ведёт полемику с самим собой. Выдумывать в этом шапито нельзя, собрать и проанализировать можно. Для этого надо знать психологию читательского круга.

Не беру на себя задачу скульптора: обрубив все лишнее, превратить живую глыбу в мёртвый идеал. Для этого существуют профессионалы. Но умение подать себя профессионально – не гарантия деторождения, сотворения нового.

Напишешь – и написанное будет улыбаться тебе. Если будешь относиться к делу чуть лучше, чем к самому себе, оно будет врачевать, концентрировать энергию. Вызовет улыбку, как у Джоконды – твой труд тебе улыбнётся. Это очень важно.

Поэзия – это самосозидание человека без плёток и приказчиков. Какими бы тряпичными лозунгами она не украшалась, как бы не драпировалась, остается главное – видеть в зеркале насущного дня отражение того, что несёшь в себе. Мы переходим к пониманию ценности малых величин, из которых состоит большая жизнь. Любое имеет право быть. Человек приходит в мир, чтобы подарить имя своё.

Букв на чистой бумаге полоски – отголоски, от нас отголоски...

Поэзия и жизненная действительность находятся в странных взаимоотношениях: для того, чтобы понять, о чём идёт речь в стихотворном труде, необходим перевод с поэтического на нормальный средовой язык, как для верующих с церковно-славянского на разговорный русский.

Сегодняшний критик – брат милосердия у изголовья тяжело рождающейся современной поэзии, вычерпывающей из себя пустоты прошлого. Поэзия – в тебе самом, рядом, ты ею живёшь, дышишь, плачешь. Человек плюс время. Рад тому, что всё это набирает обороты.

Если ваш стих порадовал хотя бы одного человека на земле – его стоило написать. Это как от души сказать «Здравствуйте!» незнакомцу.

Когда встречаются два одиночества и поют друг для друга – это уже одна жизнь. Они поют на два голоса. Но если прекращается мелодия одного из них, у оставшегося она звучит сильнее...

Дурачок сам может не знать, зачем он пришел к церкви и как туда попал. Но если приходит поэт, всё становится не бессмысленным. Возникает диалог! Это и боль, и радость, и осознание самоценности.

С глубокой благодарностью прочитал стихотворение и отклики пишущих, читающих. Желание пить из такого родничка неутолимо, оно надолго... К нему надо наклониться, а там сам увидишь – пить или омыть глаза.

Увидишь отражение, которое невозможно обойти, и не только своё. У Родины ещё не та улыбка, которая гарантирует хотя бы надежду. Пока она больше похожа на гримасу...

Века живет поэзия, века... Чтобы узнать – где главная строка.

В опущенном краю больных бренчал

Мой голос в общем хоре не звучал.

Пока каждый пишущий стихи всего себя не вычерпает, он себя не найдёт. К нему не придет главное в поэзии – самолечение, самоисцеление.

Одиночество – как профессия... И в этой профессии рождается поэзия.

Возвращаться к себе. Исповедаться – единственная возможность самолечения.

Когда подаёшь сердце на ладони, с ним могут поступить как угодно: промямлить по касательной (возвращаясь с рынка :), пнуть, осмеять... А человеку надо, чтобы его услышали. Пусть слышащих мало, но они есть. Когда-то я в своей жизни осознал: даже если зовёшь немо, к тебе рано или поздно приходят.

Жизнь так устроена: и на болоте есть здоровые кочки. Есть! Но что за ним стоит? Что движет автором? Не надо жалеть своё внутреннее богатство. Иначе оно останется в состоянии «до востребования» и, не высказанное, может взорвать изнутри.

В отдельно взятом Божьем продукте есть всё. Почва готова в нём самом. И как только создаётся средовое, из него начинает переть. Без кольца, вкрученного в небо и в почву, творчество – миф, как противостояние обществу в виде Союза писателей.

Пусть эта колыбельная душе своей поётся и нам тоже.

ОБ ОДИНОКОСТИ

Определение «одинокость» полемично. Ближе к нам одинокость воспринимается как отторженность, забытость, ненужность... Но есть одинокость как неповторимость:

Две свечи в ночи – это уже перекличка: «Я есть. Иди. Смотри».

Прекрасный портрет сиротства взрослого человека (рецензия автору).

Недолюбленные дышат нам в затылок. Надо догадываться, что людей с таким грузом очень много, но они лишены возможности и умения сказать. Подскажи – они узнают себя и понесут... «Мне хорошо, мне плохо». На дистанции вручается жезл, с которым бежать дальше. Мы в жизни не первоклашки. Но так трудно назвать плохое – плохим.

...Сказать – это разоружить горечь. Она уже не будет тебя бояться, а ты её.

...Живут ещё

Два сердца одиноких,

Делясь в пути

Остатками тепла.

К своему одиночеству обращаюсь по имени-отчеству.

Ты один, я один, каждый смертный один...

Вместе – пасынки века.

Я ищу тебя средь лиховертных годин,

Где ты, сын человека?

Мир держится на здоровых кочках среди гнилого болота. Осознанием не одиночества близких духом живу – надо жить для того, чтобы они не отчаивались!

Жизнь многолетнего холода меж полюсами легла...

Встречая одинокий взгляд, прошу: беги от злобной жажды. Все наши боли догорят. Все слёзы высохнут однажды.

А на два голоса даже плачется, как поётся.

В робе потёртой,

Без имени-отчества

Бродит по жизни

Моё одиночество.

Каждый вечер, бывает – и в ночку,

Освещённые тусклым лучом,

Наши души ревут в одиночку,

Упрекая друг друга... Но в чём?!

В одиночестве, бывает, такого напорешь – не разберётся даже самый близкий кореш (читай – тысяча умных). По себе знаю. Так что лучше поговорить с портретом (коллективно подумаем об этом!). А для этого надо больше писать стихов и показывать свои внутренние драгоценности. Времечко просит об этом. И мы – тоже.

Ощущать плечом идущего рядом. Но не затягивать эксперимент, а то можно придти не туда...

Не вдруг… становится не по себе от центрифужного втягивания тебя в холодящую душу догадку: исповедь не состоится потому, что ни родных, ни друзей, ни Родины нет. Остается внутренняя духовная Голгофа, с воткнутым в вершину возраста высотомером пережитого: 10 лет, 15, 25... И по делениям видно – каким ты был, каким стал, что приобрёл, что утратил по своей глупой молодости, невежественной зрелости, по причине многих общественных «нельзя». И вдруг в июле 2003 года при 30-градусной жаре ощутишь в солнечном сплетении смертельный холодок одиночества…

Живя в общественном лесу, я одиночество в объятьях сквозь вопль кликушеский несу.

Не выспрашивай, чем я живу.

Убедительно вряд ли отвечу!

Жизни серенькой противоречу

Тихой-тихой снежинкой...

В траву.

Мы знаем при жизни друг друга, не зная – как пламя и вьюга.

ОБ ИСТИНЕ

Хочется поднять к небу глаза и спросить: «Господи, где же конец всему этому?» И знаешь, что конца не будет...

Плачут радость и беда, смертные и боги. Откровение всегда – у конца дороги. Но иногда и на поворотах. В этом прелесть жизни. И дай Бог, чтобы поворотов было больше...

Стынет мысль. Угасают лета.

К этим дням не теряй снисхожденья!

Может, вера твоя – слепота?

Может, правда твоя – клевета?

А сужденья твои – заблужденья?

Учение – свет. Неучение – светоотключение.

Я не пекусь о пользе и о благе. «Не причини вреда» – дороже мне.

Где праведно нельзя, там все возможно ложно.

Сегодня бессмысленно интересоваться: «Что есть истина?» Сегодня это решается проще: «Сколько стоит истина?»

... Нет на земле вне меня ни добра, ни печали.

Идти направо – быть убиту. Свернешь налево – сам убьёшь.

«Но не суди рабов...» А рабы-то судят. (К стихотворению: «Но не суди рабов за то, чего им Бог не дал»).

Чтобы найти себя настоящего, надо потерять себя выдуманного. Есть ли в таком умозаключении правда? Есть – если она существует вообще...

И скользя в перемётном снегу, я по вымыслу жизни бегу.

Самое трудное – выйти на размышление, чем прикрыта, во что одета сегодня истина, как она выглядит. И готовить себя к ответу. Вдруг она спросит: «А кто ты?!»

О БОГЕ

Если ты идёшь в храм, не неся ничего в душе... То выходя, уносишь на своих подошвах пыль, способствуя его разрушению.

Коль света нет в душе – обман дорога к храму. Коль в сердце нет Христа – во храм спешить зачем?

Дорогая моя Таня! Все, о чем Вы думаете и что слышу я – слышу не один я. Слышит тот третий, который всегда между нами. Поэтому мы и понимаем друг друга, слышим и думаем. (Из диалога с автором).

Если бы все молитвы живых и мёртвых собрать вместе, книге не было бы конца...

Вера – она бесфамильная. Без нее нельзя. Она существует, потому что без неё не получается... пока.

Возвращаясь к прошлому печали, человек остается в раздумьях наедине с собой, вторым собеседником обязательно присутствует Господь...

Заработай у самого себя уважение к себе. Иначе и к Господу-Богу придешь с тэтэшником на разборку.

Желание плакать, желание верить прошло. Уходит, уходит, уходит желанье молиться.

Мы брешем Богу и душе, родным, младенцам и убитым. И Апокалипсис уже стал повседневным нашим бытом.

Не стремитесь к зависимости! От такого жеста прямой путь к общему корыту. Не думаю, что даже самый яростный поклонник обрадовал бы Всевышнего, вползая к нему на четвереньках.

У Господа Бога человек – товар штучный. Никто ни на кого не похож.

Мы взяли веру напрокат и стали призраками веры...

Не надо мне побед, в которых Бога нет!

Казнил народ царя и Бога.

Безгрешное покаяние...

…От двурушья чада

Ты их, Господи, прости,

А меня – не надо.

Бог нуждается в мыслящих верующих, а не в тех, кто с послушной поспешностью кричит: «Распни!»

За Россию, за Союз, за свою охаянность я еще молюсь, молюсь, но уже не кланяюсь.

Мы плетемся не молиться – гоним души на износ.

Никогда, наблюдая психоз, не вернётся на землю Христос...

Толпа любая служит для системы, а Богу служит только человек.

Жизнь без веры – то же, что вера без жизни.

За Христа или против Христа вопиющая пустота?

«Распять пришедший…» Общество, однажды распявшее Христа, обречено идти этим путём до конца: оно не пойдёт на создание нового Бога, это ему не под силу. И будет распинать признаки божественности в человеке; штамповать татей и каяться, чтобы самому казаться чище. Чтобы состоять при теле и при деле. А это, в свою очередь, будет вызывать к жизни кающихся – без греха, за грехи других, приговорённых к любви как к высшей мере.

Одно лишь только в этом мире свято – то, что самим же миром и распято.

Мне нужен мир без крови и без слёз. Но Бог и Время против нас восстали!

Даже «Отче наш», когда эту молитву шепчешь, зная, что ни Богом, ни в храме, ни в райкоме она не будет услышана и востребована, может взорвать человека изнутри.

Бог видит всё. А суд всегда вершит ничтожество земное.

ЛИРИЧЕСКОЕ

Самое светлое, что нам остается – это понять друг друга и преклонить колени. Нам повезло, что мы это можем себе позволить.

Плачет ночная собака. Голос её остался между деревьев ночных, слёз и поз.

Зачем по снегу клюквины?

Закона манекен?

Зачем уйду отлюбленным

И не узнаю – кем?

…Сны юных лет, что видятся вдали,

Как из тетрадок школьных корабли.

В дальних маршах, в снегах и в пыли ты мне виделась, может быть, дальше, обновлённая нежность Земли.

Но близость и участье хочу найти взамен не найденного счастья.

Для того и топаем по земле, чтобы увидеть и ответить – улыбкой, рукопожатием, словцом помощи...

Еще не стужа. Только снег. И мы идем, сутуля плечи... Все знают всё и обо всех. Но с тайной – жить на свете легче.

Третьи сутки дождит... Трудно думать о чём-то ином.

Я знаю – нет тебя в помине! Но отзываюсь... И зову.

Дело не в том, на каком боку лежал хлебушек под огнём, нас опалившим, а в том, что мы из этого огня вышли и вот затрагиваем струны пространства, и оно звучит...

Семидесятый выпал снег.

Всё дорого, что за плечами.

Я слышу плач!

Я вижу смех...

Улыбка в рамочке печали.

Идёшь по улице – на дороге копеечка. В кармане шесть тысяч, а копеечке все равно радуешься, потому что радость неожиданная. От чего-то она отвлекла. Элемент неожиданности – прилив адреналина. Идешь дальше и уже шаришь глазами по земле...

А от чего отвлекла? Стоп. Фиксирующий момент – о чём думал? А иногда просто хочется запеть, и больше ничего.

С такими, как ты, Маша, и жить тепло, и умирать не знобко (из ответа автору).

…Чтоб не забылись

Боль и милость,

Где не разбился

В темь и склизь:

Где ложь чужая позабылась,

Мои отмщенья не сбылись.

Зарастают берега. День сменяет ночь густая. В травы падают снега, наши стёжки заметая.

Так хочу в ту страну возвратиться, где давно меня в памяти нет...

Трудно быть мужем и женой. Но в любом случае остается чувство благодарности к пройденному вместе жизненному пути. Поле приюта и мудрости настолько велико, что в нём остается место и для любви, которая грела в юности.

Ведь это человеку обязательно надо, чтобы его кто-то приветил, погладил по голове. В войну так воспринималась полевая почта. Я без вести пропал для сверстников и друзей военных лет – да их, скорее всего, нет в живых, а если кто и есть, в лицо не узнает.

Гляжу на август сквозь стекло, пытаясь избежать ответа. Как быстро время протекло. Как быстро стынь сметает лето.

Если я проживу много лет, что останется мне от дождя, пролетевшего в юность?

…Уходя, я унесу пыль жизни

В ладонях потухающего сердца…

Желаньям прежним вопреки, все реже чайки у реки, и телефонные звонки, и расставания, и встречи... Все реже меня тревожат чьи-то речи.

МИСТИЧЕСКОЕ

Пусть спят сомнамбулы. Пусть спят. Проснутся – будешь ты распят.

Контуженные тени романтикой расстрелянной живут.

И сил уж нет... мне жаль тебя, многострадальный свет. И длится, длится много лет один и тот же бред.

Днем гремят зазывал бубенцы шутовские. И шуршат по ночам тараканьи бега.

Не тем гордился и не то берег я, плачущий зеркальный носорог...

И все, что я вижу – не ложь, не случайность познанья, а знаковый комплекс таинственного мирозданья.

Черный вечер. Мокрое крыльцо

Дышит напряженно мне в лицо.

Не надо мне песен, не надо словесных идиллий... Довольно с меня гипнотических снов наяву.

Здесь воистину может случиться, кроме истинно доброго, все. И хвостами взлетят в небо птицы, сея каменный крик в немость сел.

Страшись безликой тишины,

Когда в единой круговерти

И жизнь, и смерть обручены

В таинственное жизнесмертье...

Харизма – харя изма какого-нибудь.

О ЧЕЛОВЕКЕ

Я молюсь за тебя, человек, притерпевшийся к плачу...

За сто лет выплакано столько слёз, что к прошлому, наверное, можно плыть на лодке... Слёзы – признак человека: и радость, и скорбь тоже.

Обесценивая слёзы врага, ты обесцениваешь слёзы друга, человека вообще.

Человек формируется от среды. Это то, что дается ему по природе. Первично – сбалагурить, сказать ёмко, хорошо, красочно. После этого появится уважение лично к нему. Его будет уважать администрация. Но это – только в той обстановке, во времени (о тюремном фольклоре). С ним и в карты будут играть только на «Вы».

Человек старый – безразличный. А способный удивляться и дышать полной грудью – нет. Что Вы! Сейчас многие молодые не умеют, к большому сожалению, удивляться, всё больше постреливают да ГРАБЮТ. А ведь интересно дотянуться, заглянуть, что «там, за штакетником...» (Из ответа автору).

За всех униженных и нищих в своих зауженных жилищах...

Дорогие-дорогие-дорогие...

Вот и мы уходим, как другие,

Отмечтав о несуразном благе,

Оставляя мысли на бумаге -

Наши лица в профиль и в анфас:

Мысли, выражающие нас.

Человек, принявший безропотно «программу» как-нибудь... труп.

Две капли ужаса и боли – глаза без мысли и без воли...

Когда я слышу выражение: «Он был... поразительно незлобивым», – для меня эта фраза звучит: он прожил мёртвую жизнь.

Века прошли. Века, века... Паскуднейше в душе. Есть член: ЦК, ЧК, зека... нет человека. Нет пока. Пока? Или уже?

Солнечно. Месячно. Млечно. Скопище звёзд и огней. Все на земле человечно, всё – что творится на ней.

Свой мир и мировое отчуждение.

Поразительное свойство голоса человеческого – за тысячи километров, тысячи потерь, надежд и безнадежности вдруг слышишь голос, который работает на том же камертоне.

Страшно, когда производное нашей радости – беда ближнего.

Слаб человече, слаб...

Подсиживаем, шепчем -

Раскрепощённый раб

Тоскует о прошедшем.

Не стремитесь перенасиловать насильника и укокошить подозреваемого в убийстве. Давайте не будем уподобляться дантисту, удаляющему зубы с помощью кулака. Нам всем и каждому нужна сестричка милосердия, умеющая хотя бы выслушать молчаливо.

Не торопись. Не проклинай. Поплачь…

А вдруг палач не знал, что он палач?

Помни: твое имя – Человек. Не ссылайся на жестокий век! Вглядывайся, думай... Не молчи. Веком могут править палачи.

За пищу, славу, за чины (один или семья!) мы были все обречены проигрывать себя.

Через великий страх подавления человек приходит к тому, о чём он думает и пишет.

... Нет личной позиции, но есть позиция личностей. Это перетекающие уровни: усилия одного действуют на уровень другого.

Защиты нет. Всё в нас: и свет, и полночь. Неколебим и прочен чёртов круг.

Не стоит нищих духом звать на помощь. Не стоит унижаться. Руку, друг.

Ты один, я один, каждый смертный один! Вместе – пасынки века. Я ищу тебя средь лиховертных годин – где ты, Сын человека?

О РОССИИ

Я, Россия, к тебе прикасаюсь болевым разворотом души...

Россия. Снега. Занавески.

Дорога безлюдна, пуста.

Но гордо мычат по-советски

Зашитые болью уста.

Несёт по жизни человек

Глаза и ордена

И говорит: «Двадцатый век...»

А слышится – война.

Война, война.

Распятый страхом тыл

Застыл.

Мой длится путь по лихополью.

Я общества щадящего не помню.

Безвременьем убитых не забыл.

Родина, склонясь лицом разбитым, детскую качает колыбель.

Обо всем и всегда

Говорил я с Россией на равных,

Постигая хребтом,

Что для смертного нет мелочей.

Распиная, враги помогали

Сердцем впитывать святость твою.

Россия, властная держава!

В эпоху чёрного крыла

Твоя незыблемая слава

Моей трагедией была.

От бракосочетанья рая с адом Союз всегда кончается распадом.

Сами, сами подписали мы своими голосами обречение свое.

Безмыслие влечет к вину. И пьётся со стыдом за неприютную страну, за свой бездомный дом.

Россиюшка, Россия – идейный полигон энергии бессилья.

Давай сопьёмся за Россию.

Исчезли отцы. Отразились сыны

В остылых зрачках безразличной страны.

У Родины ещё не та улыбка, которая гарантирует хотя бы надежду. Пока она больше похожа на гримасу…

Уверен: когда слово Родина будет произноситься вторым после «сынок»… оно не будет ввергать живущих в страх.

У нашей Родины очень уж непостоянное меню.

Если гордость наша – пыль парада,

А плоды Победы – дым в горсти,

С нами происходит то, что надо,

Что не может не произойти.

Все почести твои – для мёртвых. Все злоключенья – для живых.

У нас опять ни месяца, ни года, гром барабанов, гимнов и атак. Я не реву. Дождит. И непогода. Несдержанность, ребята…Просто так.

Переход затменья в темнолунье.

Ни фонарика, ни бубенца.

Убивающее «накануне»

Над Россией длится без конца.

Живут хорошо человек с ружьём и человек с «рыжьём» (золотом).

Мы здесь – слепцы

На златище несметном.

И правда наша – ложь,

И плач.

Ворочается в каждом смертном

И оборотень, и палач.

Когда я знаю историко-культурный пласт государства, когда я читаю подпись «Хозяин Земли Русской», когда бездумно произносятся и неоднократно повторяются фразы «молодая страна», учитывая подвиги самоистребления, доблести войн и их последствия, мне хочется к «молодой стране» добавить: неизлечимо.

Не прямо лицом к России. Обожжённый бочок... Сами могут не видеть, а мы-то здесь – видим...

Умирать за Россию можно сколько угодно, а пропить – не выходит никак.

Страх на свободном поводке. В затылок дышит государство.

В расплющенной страхом стране так холодно, Боженька, мне...

Я пью за без вести пропавших

В войне своих

Против своих.

Ты шла к диктату – а пришла к распаду.

...Через щелки вспухших век одурманенной России...

Лет

Непостижимый бред:

Велика Россия:

Для одних – свободы нет.

Для других – насилья.

Глаза,

Советские глаза

Нелепости,

Стыдобы,

Страха...

...Победоносному народу не отдышаться от побед.

Сбрасывали царское ярмо, чтоб в такое вгваздаться дерьмо...

Все мы, пресветлая,

Дети твои и соузники,

Млечные тени

Бетонных твоих крепостей.

В перелицованном краю всё наизнанку...

Все равно, апостолы насилья,

Рано пьёте

Под команду:

«Пли!»

Вы умрёте раньше, чем Россия.

Вы уйдёте.

Вы уже прошли.

О СВОБОДЕ

Толпа и свобода – клинически не совместимы.

Свобода – тягостная ноша для большинства казённых россиян...

Горбя до треска сухожилий

За пайку, водку и пшено,

Вы митингуете, как жили –

Тогда, когда разрешено.

Государственная цензура – это нравственная нецензурность.

Нет. Мы без страха – без святыни.

Русак без деспота – труба!

Смешон бы был

Корабль пустыни -

Вообразите! -

Без горба?..

Бурлит страна на вираже.

В огне свободы – жесты, лица.

И от истории уже

Не скрыться и не отмолиться.

Самообман?

Больная страсть?

Нам,

Славящим свободы имя,

Дано тиранов мёртвых клясть

И лебезить перед живыми.

Маясь несварением свободы, царской крови жаждет скудота.

«Все обещанья – ложь», – мне шепчет краткий путь. И воздухом свободы не вздохнуть.

Свобода – что она, мой друг?

Когда идёшь по жизни молча,

Плеть формирует

Стайный дух,

Станичная культура волчья.

Здесь жаждал я воли! И вот от немыслимой воли как будто у края разверстой завис полыньи...

На лицах – отблески свободы,

А голосуем за тюрьму.

Жаль, гаснет жизнь. Короче путь. И воздухом свободы не вздохнуть.

О ПОЛИТИКЕ

Федерасты, депутаны, тати!

Долго ль биться будете за трон?

Душам женским отдышаться дайте.

Тяжко им дышать от похорон.

Правитель добр – считают, слаб.

Не в нём беда, а в нас напасти!

Народ без права – жалкий раб.

Кровавый бунт – народ у власти.

Беда одного человека – это личная трагедия. Беда вождя – трагедия народа.

Ни света цельного, ни тьмы. Желтки домов. Деревья голы. Не те сердца. Не те умы. Не те пророки и глаголы.

Культурный прах.

Плоды висят –

Безумства властной непогоды.

И в тридцать лет, и в шестьдесят

Несу в себе её невзгоды.

Обрядили страну в уголовных блатари из кремлёвских палат.

Если наши жертвы нипочём – государство стало палачом.

Пестрят призывы. Лязгают затворы. И льется кровь. И судят нищих воры.

Прелюдия идиотизма.

Выбор: либо помог, либо раскулачил.

Умная собачка раньше определяет, когда что дают. Если даже только понюхала. Знает, кем и зачем послана.

Бросок под сень орлов от многозвездья…

Идет к концу февраль двухтысячного года. Враля сменяет враль, дан старт политпоходу.

Рабы плодят вождей. Вожди от скуки норовят в тираны.

Вопят партийцы. Глохнут петухи. Из ангелов выходят лиходеи. Все рыщут, ищут новые идеи, влача по жизни новые грехи.

У меня глаза идеологической заразой не поражены. А то наденут на мальчика ватные штаны (памперсы), и всё при себе. И нужника не надо: «Ах, как хорошо ватные штаны держат!»

Разжигают страну изнутри политические упыри

Что это – подъёмное падение? Реквием земного оскудения?

Читает проповедь фанерно

Смесь замполита и попа.

Смеясь наигранно и нервно,

Гудит российская толпа.

Конца и края здесь вам нет, избранники политэлиты: смешат страну и белый свет совдепы и космополиты.

Трудятся упорно депутаны, чистя избирателей карманы.

В полдержавы метёт политвьюга, обнажив суходол в полстраны...

... На зависть им

На том стояли и стоим:

Одно копыто – в Азии,

Другое – в безобразии.

Видеть бы радетелям страны шутовство своё со стороны...

Находиться и действовать в состоянии изменённого сознания: выставлять оценки своим мыслям, действиям в произвольно изменённой политсреде.

Мы сами для себя

Творим напасти

Переизбытком

Серости у власти.

Настигаемый мглой политической гари и дури, я иду по стране, разорённой партийным безумьем.

Бег на красный свет.

Современное блеяние до сведения зрачков к переносице...

Не отдавайте собственных детей в меню каннибалических затей.

Трагедия не в миллионах погибших, а в миллионах оставшихся. Они всегда делали то, что велела власть. Почему же сегодня к ним такое отношение?

Мертвой собачке подаяние.

Наше кредо – уйти от политбреда.

Звенят медали ниже палисада.

Лишь кровь да слезы льются-льются за наши мысли и дела. И ни одна из революций народ к добру не привела.

Регисталинский гимн.

Побивали камнями безумье,

Топорами, свинцом

В совершенстве безумье творя.

Затеяла кровавый урожай. Взялась руководить – не унижай.

Когда страна прикажет быть героем, и трактор заболеет геморроем.

Здравствуем, лжем и малюем. Я говорю мордоплюям: «Перестаньте украшать мясорубку».

Не каждый Иосиф – библейский. Мы пустили в свой дом Иосифа, но не учли, что это Джугашвили. А он до того разросся, что вручил нам домики с решётками...

Мы все еще гордимся тем, чего пугаются другие.

К власти чистым не выйти. Нет честной дорожки к посту.

Опочил Сатана – но осталась железная хватка.

Страна богатейших ископаемых и рабов.

«Но не суди рабов...» А рабы-то судят. Поэтому я и сегодня живу с теми же отбитыми легкими и все чаще вижу заостряющийся нос и обтянутые скулы Российской демократии.

Были мы малютками

В культурном режиме.

Выросли ублюдками,

И очень большими:

На шеях – кресты.

Глазницы пусты.

К святыням всемирным

Спалили мосты.

Забастовки. Прорва прессы. Шаромыжат шабаш бесы.

Довольно бредословья политбасен. Народ опасен. Человек – прекрасен.

Они разбили ему голову краеугольным камнем марксизма и удавили красной нитью.

Многое зависит от плотности насильного и добровольного политгипноза. Все настолько смещается, что, проживая в узаконенном раю, вдруг обнаруживаешь, что пребывал в аду

беззакония. Так было с нашим поколением...

Устал я за истекший век

От государственных опек.

Общество наше, годами не грея, дымит...

Меня нисколько не удивляет, что сегодня планета умирает «от здоровья». Она умирает от здоровья, которое с помощью СМИ внушают нам политические эскулапы.

Над распятым рассудком – естественно и политбюрно. Панихида и благовест. Вопли и колокола.

О ДУРАКАХ

Родина без дураков – как новогодняя елка без украшений.

Что вы тут по ночам жужжите, мухам спать не даёте?

Это последний гвоздь в наш менталитет, а глупость бессмертна и беспредельна.

Ты куда, человечество, мчишься, смеясь дурдомами?

Нам потому легко в мучении, что вечно тяжело в учении.

Прошел я мыслью по векам,

И понял, что к чему:

Бог не помощник дуракам,

И мы – пример тому.

Должна быть цель. Иди-от, иди -до. Если идти «от» – идеологии, заказа... Это и будет «идиот».

Так хочется, чтоб арифметически хотя бы уменьшалось количество дантистов, удаляющих зубы с помощью кулака. Каждому из нас необходимо милосердия, умеющего молчаливо выслушать страдающего.

Дорого обходится нам шутка, от которой всей планете жутко...

Нет причин говорить – пусть молчат ваших ртов бомболюки.

Будет время: без мстительной жажды свою глупость мы вспомним однажды...

Я творю творенья идиотам.

Отмечтав, оттрекав и отботав,

Без реклам, без «анти», без властей

Я творю муру для идиотов

Всех времён, народов и мастей.

«Другого не дано»:

Одних Бог – умом. Других дьявол – глупостью. Третье – что предпочтет сам человек: хочу всего, хочу сразу...

Историко-культурные маяки нишкнули, что чем ближе к истине, тем больше лжи (по шкале добро, зло, правда, ложь...)

Квота для идиота.

В борьбе, в истмате, в блуде хмельном сотворены искусственные люди искусственной страны.

Когда я слышу – «нереально, не жизненно», то мне понятны эти эпитеты. Люди, живущие по стандартам, штампованно мыслящие – разве они могут знать реальность, жизненность, истину, кроме тех, которыми живут? Они говорят так, потому что им нечего и не с чем сравнивать кроме того, что у них есть. Делая подобные выводы, они ставят подпись под собственной глупостью.

Не чеши попу об алмаз.

Чем значительнее стараешься выглядеть, тем значительнее выглядит твой идиотизм.

Заиграли клоуны – дурью избалованы.

Победа – дураку награда. Для мыслящего – тяжкий крест.

Пора, давно пора, славяне, на белом свете жить без дряни.

Все шли к великой цели! И оказались вдруг у глупости в прицеле.

Литр-объединение.

О СЕБЕ

Лет непостижимый свет. Снежно. Серебристо. Я свободен на сто лет и еще на триста.

Обо мне будут говорить много и разное, и каждый раз это будет правда говорящего.

Мои глаза – как два провала

На поле снежной целины

Глядят сквозь века покрывало

Из затаённой глубины.

Мне страна подарила

Стальной, не терновый венок.

Я за несколько лет

Стал на десять веков одинок.

Я тону в людской словесной ржави:

Не кочевник и не вечный жид.

Жизнь моя принадлежит державе.

Смерть моя принадлежит державе.

Что же лично мне принадлежит?

И бьёт меня сегодняшняя гласность, как прежде обезглашенность моя...

Арифметика дел: бредни дикой борьбы пережиты.

Из-за правды и лжи растерял я своих дорогих!

С превеликим трудом обучаюсь искусству защиты:

Каждый день, каждый миг от себя защищаю других.

По зыбучей по зыбкой по оползи стёжка моя...

Я всё прошел и все забыл. И оговор, и приговор, и заключенье, и забвенье – одной цепи карательные звенья.

Я родился в узилищах, и от них не так просто избавиться.

Ах сердце, сердце! Что с тобою? Ты – спичка в дождевой ночи. Прощаюсь каждою строкою в безгласье гаснущей свечи.

Вот такие, брат, дела:

Жизнью жизнь ли та была?

Минула – осталась

Глупость и усталость.

Нужно избавляться от ушедшего в самом себе, если это помогает. Если держаться вертикально, избыточный груз уходит, ибо это и рука и мысль человека, действия которого предсказуемы.

Мне судьба единая дана,

И хочу прожить её до дна

Не в казарме братской,

Не в раю,

А свою,

До искорки свою.

Мысль, как узник, в былое глядит, ожидая расстрела, до жестокой тоски ощутив пустовей бытия...

Не жив, не мёртв. Не горестен, не рад.

И вижу ангелов – в бандитах.

Десятки миллионов пережил я правд

Больных, обезображенных, убитых.

Быть при деле – это ещё ничего... Лишь бы «Дело» не при мне. «Хранить вечно».

Меня столько обижали молчанием, что обидеть гласностью уже невозможно.

Уж не я ль, уж не сам ли -

Через дымную вьюгу -

Как подбитая цапля

По горящему лугу...

Не нервничать – значит ничего не делать. Когда ходить некуда, ходишь под себя.

Ценим! Но платить нечем...

Я-то дышу глубже, а получается, чем глубже, тем глупше... :))

Я никогда не был антисоветчиком, антипатриотистом... Я всегда был антиидиотистом, чего ещё больше не прощают... Я никогда не испытывал неприязни к государству – испытывал неприязнь к той мерзости, которая творится около него.

Хрупкое государство под названием – Детство... Ему нет забвения и нет в него возвращения. Кто его лишён – непростимо, непоправимо. Я однажды чуть не сгорел от запоя, когда хотел в него возвратиться. Остановил сумасшедший крик из глотки: а вдруг не получится выйти из запоя? – и этот страх победил.

... Невозможно забыть и страшно терять. Но возвращаться нельзя: пришел, увидел (не то!) – и потерял.

Это всегда болит, «как у солдата отнятые руки»...

«Молчи, скрывайся и таи!» И думы тягостны мои.

Если повернуться к жизни в профиль, откроешь сундук с пережитым... И найдешь столько ненужного, что без юмора жить нельзя. Серьёзное окажется ненужным и наоборот.

Но я, пройдя мирскую бойню, оставлю память о стране – о нынешней и той, что помню.

Я совсем маленьким застал процедуру раскулачивания, на дедушкином дворе – когда выводили лошадей. Не выводили, а нещадно били: лошади не шли в чужие руки... Это живёт до сих пор...

Ни свечой, ни страхом, ни мечом не хочу участвовать ни в чем.

Поздний, единственный, близкий,

Кто мы, дружище, скажи?

Мёртвой страны обелиски

Среди завьюженной ржи.

Чернь бездумна и дика, что сегодня, что встарь. Сам себе я владыка, сам набат и звонарь.

Жизнь моя принадлежит Державе.

Смерть моя принадлежит Державе.

Что же лично мне принадлежит?

Если нет жизни иной –

Радость уходит, слабея.

Смейтесь, друзья, надо мной,

Смейтесь до горе-забвенья.

Находиться и действовать в состоянии изменённого сознания: выставлять оценки своим мыслям, действиям в произвольно изменённой политсреде.

О чем я не мечтал –

Не помню сам:

Пройдет война,

Вздохну на всю планету,

Всем детям – хлеба!

Взрослым дам вина!

И в мир уйду,

Где героизма нету.

Осудил меня век для кочевий – возвращаться до смерти домой.

Вот за то, что не слеп по команде – стал тенью от века...

Есть груз, с которым не пойдешь к соседу. Безмерный груз – гремучая вода. Я тихо сам с собой веду беседу: «За что вы казнены, мои года?»

Темный парус над общей недолей. И сидит здесь душа моей Памяти – псом на цепи...

Монографией века,

Жёсткой оптикой дня

И герой,

И калека

Молча смотрят в меня.

Тело каменным стало. Душа только помнит побои, отшагав со страною её исторический пласт.

Слышу лязганье гонга.

Знаю цели страны.

Знаю: сдохну задолго

До скончанья войны.

Я мог бы рядом с сыном встать, но сын давно убит. В погибель вбуханы года. Обрубленные руки... И уж не будет никогда ни встречи, ни разлуки.

Я понимал – потребуются годы,

Чтоб осознать трагический урон –

И в черновей российской непогоды

Вернуться после личных похорон.

Звучит мажорно: «Смерть в бою!» И смысл теряет жизнь без боя. Я проклял молодость свою. Всё вспоминаю, сердцем воя...

И те – за свет,

И эти – не за тьму...

Что ж так тюремно

Сердцу моему?

Неведомо и невзначай

Тревога, предчувствие, смута...

А в мыслях – прости и прощай! –

Себе и чужому кому-то.

И ночами стучится ко мне неуверенность в завтрашнем дне.

Мы были гладиаторами общества, солдатами и зеками страны.

Я каждое утро

Спасибо себе говорю

За то, что без злобы и зависти

Встретил зарю.

На кой мне черт хламьё-почёт? Есть хлеб, тепло... Река течёт живых раздумий и смятений.

Не надо мне цели: ни птицы, ни зверя в прицеле...

Все повторяется.

Живу,

Как дождь в костёр, как снег в траву.

И не туда, и невпопад

Роняю мыслей листопад...

Я пришёл – для себя не разгаданным и не раскрытым.

Когда и куда прошуршала

Насмешка вчерашнего дня?

И память

Ладонью шершавой

Без слов утешает меня.

А то, что пройти довелось – все проклято мной, кроме слёз.

Я в лживый свет глядеть устал.

Зашторю окна

Тканью чёрной,

Чтоб смрадный ветер

Лжи позорной

В мой нищий быт не залетал...

Моё постоянное чувство – ощущение беззащитности перед законом и перед беззаконием.

Празднично! Траурно! Чокнуто. Имя мое перечёркнуто.

Визитов нет.

Знакомых голоса

С каких-то пор все реже, реже, реже...

Пришла, видать, иная полоса –

Определяет жизнь иные межи.

Ни крова, ни дыма, ни дома...

Жжет память замёрзшим огнем.

За тысячи лет до погрома -

Гримасы на сердце моем.

Анализируй!

Жребий брошен.

И крест дубовый на плече.

Нет в жизни наказанья горше –

Прожить неведомо зачем.

Я припаду к земле душой, вмерзая памятью в Россию.

О СМЕРТИ

Умирать можно, когда со всех сторон обсмотришь глупость, а она, к сожалению или к счастью, безгранична.

Убиенным, гонимым – открывают вам счёт мои строки...

Перед жестким законом

Руками уж больше не машем,

Лишь

Меч времени

Головы белые наши сечёт.

Да, были мы, были – блуждающей горсткой космической пыли. Слышите там, за нами – мы были!

Улыбнись. Не реви. Не до слёз.

Деспотии апрельский мороз?

Мы не будем спешить, чтоб успеть…

Улыбнись.

Жизнь длиннее, чем смерть.

Ну и что, пусть дело идет к концу, но лучше улыбнуться печали… Сколько её было на моих ранних дорогах, да и на теперешних…

Делами учите свою смерть улыбаться жизни.

Бывает, что человек сам создает прецедент для смерти от внутреннего разлада с самим собой. И это необязательно самоубийство. Можно жить не в том направлении, где тебя ищет смерть, и тогда... не всё потеряно.

Уходят живые,

Уходят ребята,

Отряд за отрядом.

А жизнь остаётся,

Как степь без колодца,

С безжизнием рядом.

Душа продубела – вот ей и не до смерти.

Погибшим не стыдно, не больно... Скажите, что все мы из жизни ушли добровольно.

... Чтоб я ушёл без едкой власти дыма, так горько разделяющего нас.

С момента появления человека в мир – в этом нет ни трагедии, ни юмора – смерть постоянно присутствует многолико. Она всегда тут, игнорирует любые человеческие ошибки. Она – часть жизни и даже чуть-чуть больше, потому что человек уходит, а она остается (в том числе в виде памятников, надгробий). Держит тебя на руках, кормит грудью...

Если бы человек смолоду, как только сделал для себя определения Воздух, Пища, Мама, помнил о смерти, он многого бы не делал праздного и вредоносного.

Можно ли акклиматизироваться около смерти, постоянно себе повторяя: «Я не боюсь её...»? Боюсь или нет, она намного реальнее и конкретнее, чем наши понимания и представления о ней.

Душа жива тростником, тополем, а печальна потому, что со всем этим придется расстаться.

Уплывают любимые лица

В мельтешении слов-небылиц.

А потом будут лица пылиться,

А потом –

Ни улыбок, ни лиц…

Тишина может быть всякой. Тишина поэзии... кладбищенская...

Жизни отдай все, а смерти поможет мгновение.

Но когда-то, я знаю,

Однажды такое случится:

Предпоследнюю песню

Закат над полынью прольёт.

Упаду от скитаний на землю,

Как старая птица,

От растраченных сил

Не сумев завершить перелёт.

Есть секунда, мгновение свернуть от могилы в сторону – сверни. Этим мы остаемся на земле.

Появился на свет – учись дружить со своей смертью, очеловечивай ее.

Когда смерть утрачивает остроту опасности, жизнь теряет смысл. Ни выть, ни воевать нет сил.

«Кто усопший, люди?» – «Полно, не греши. На щербатом блюде медные гроши».

Жаль, гаснет жизнь. Короче путь. И воздухом свободы не вздохнуть.

Помаши рукой уходящим.

Не я распахиваю склеп. Идущий первым – слеп. Последующий – независим.

Я жизни жаждал – предлагали смерть.

Просил о смерти – продлевали муки.

Кричу – без слов!

Не подавай мне руку,

Безвременьем надломленную ветвь!

Давай при встрече

Выпьем за разлуку,

И рассмеемся...

Чтоб не зареветь.

И умирать мне не велят, и жизни не дают.

Для того, чтобы обрести в нашей стране более-менее человеческое существование, иногда надо идти навстречу собственной смерти.

Оставайтесь с нами. Оставайтесь в снах.

Есть свет в осмысленной беде!

Нет смысла – с вымыслом бороться.

Я знаю:

Никогда, нигде

При жизни жизнь не удается.

Дождик. Ветер. Ливень. Иван-чай.

Провода от влаги поседели.

Я кому-то говорю: прощай!

Времени?

Безвременью?

Себе ли?..

Так тяжко дико...

Всё... прошло...

Плохо рихтованное зло – (уползло, проползло, завело, замело...)

Ни обвинить, ни помолиться.

Любовью подышать успеть бы.

Стремнина.

Жизнь протекла сквозь скрюченные пальцы. Земля – чужба. А мы – её скитальцы.