Выдающиеся люди Вологодского края

Михаил СОПИН

СОТВОРЕНИЕ СЕБЯ

Как я прожил все годы эти?

Без политических горилл

Я сам себя

На белом свете

Усердьем каторжным творил.

Михаил Сопин

Нередко мне приходится читать и слышать рассуждения, что творчество Михаила Сопина начинается в Вологде. Не отрицая значимости этого замечательного культурного центра начала 80-х годов прошлого столетия, хочу заметить, что это всё же не так. Да, поэту здесь помогли отточить литературное мастерство, здесь вышла его первая книга стихов. Но обрёл свой голос он много раньше: по сохранившимся источникам, это можно отнести к 1966 году (подлинник первой лагерной тетради).

В1965 году после десяти лет пребывания в зоне его переводят на поселение. О том, что такое зона, написано много, но послушаем Михаила Сопина:

«Во всех лагах была одинаковая система уничтожения человека. Нужно было не просто рубить лес, колоть уголь, руду, корёжиться в своем свинячьем быту, нужно было помнить, что это навечно. То есть влезать в отмякшую за ночь робу, идти чуть свет на пятидесятиградусную стужу, смерзаясь с этой робой, долбить ломом до полного отупения, до глубокой темени, чтобы свалиться, оттаивать. А с утра всё сначала. Не день, не два, не месяц, не год, а годы, десятки лет...»

И вот – некое послабление режима: можно ходить без конвоя, в свободное время любоваться таёжной речкой Тимшер, даже в одиночестве жечь костер, хотя покидать пределы означенной территории запрещено (а бежать и некуда – вокруг непроходимая заболоченная тайга). Можно писать, но тетрадь Михаил всё время носит при себе (чтобы не надругались, не использовали на курево). Живёт в общей казарме.

Напомним, что автору 35 лет. Позади война, бродяжничество, лагерь и... практически никакого приличного образования и общения.

В дневниковых записях от февраля 1966 года меня поразила деталь: в 21 час (детское время!) положено гасить электричество, иначе зайдёт надзиратель и сделает замечание. Но автор не очень-то придерживается правила и продолжает писать при свете под недовольное ворочанье сотоварищей по казарме, натягивающих одеяла на головы... Им ни свет ни заря на работу. Однако молчат, позволяют. А вот ещё одна заурядная деталь быта поселения: убили человека. Праздное любопытство окружающих. В это же время Сопин пытается написать единственный сохранившийся рассказ «Аксен» – тоже про смерть, и тоже про полное равнодушие к ней причастных: провокатора, невольного убийцы да, пожалуй, и жертвы... Остальные – неясные копошащиеся «на обочине действия» фигуры без лиц и имён. У следователя тоже нет лица – это функция.

Обращение к слову становится для него единственной возможностью уйти от животного состояния, которое он ненавидит в себе и в окружающих всей душой: «Мы пришли в Человека из небыли, как приходят из страшных сказок...».

В 1967 году – первое выступление Михаила Сопина в печати. Стихотворение «Вороная кобылица» было напечатано в ведомственной газете «Лесник Прикамья» друзьями поэта в его поддержку и, как они говорили, по идеологической близорукости редактора: тот не понял, что вороная кобылица – это и есть Россия, а то, что поэт заключённый, редактор так и не узнал. Позднее этот образ трансформируется, у Сопина ещё появится «Кобылица», но уже другая: «И мнёт ковыль, и бьют копыта в лица – у кобылицы выбиты глаза».

Татьяна Сопина

ИЗ «ЛАГЕРНЫХ ТЕТРАДЕЙ» (1966-70 ГОДЫ)

* * *

Опять на сердце

Омут странный

И учащённо-тяжкий

Гул.

Текут стихи,

Как кровь из раны.

Бегут и стынут...

И бегут.

И думы...

Как беде случиться

Непоправимой и большой?

И нет желания лечиться

Ничем:

Ни телом, ни душой.

* * *

В моих стихах

Осенний стылый шум,

Иль путник мнёт

Дороги хлипкой жижу.

Но я о солнце

Изредка пишу

Лишь потому,

Что сам его не вижу.

Во мне душа

Сорокой на колу

Сидит, как спит

С закрытыми глазами.

И путь пролёг

Под грустным светом лун,

Где в полночь

Тихо-тихо плачет заметь.

О чем она –

То плачет, то поёт?

Нельзя понять.

Но в том многоголосье

Мне кажется

Минувшее моё,

Как втоптанные

В пахоту колосья.

* * *

Позёмкой заметает тротуары.

Качаются и стонут провода.

И ветер, шелестя по листьям старым,

Бежит, как будто память по годам.

И вижу я сквозь снежные заносы

И изморозь желтеющей хвои

Любимые каштановые косы

И грустные слегка глаза твои.

И под окном твоим два старых вяза,

Ветвями обнимая синеву,

Как с давнего прочтённого рассказа

Передо мной встают, как наяву.

* * *

Мне снился сон.

В нем – тяжкий воздых

О пройденном

За столько лет...

И будто я

Поднялся в воздух,

И нет мне места на земле.

И в тучах

Из цветного ситца

Кружу,

Кружу-кружу-кружу,

Боясь на землю опуститься,

В её мятущуюся жуть,

Где, раздирая рот в улыбке

И плоть зудящую свою,

Сонм масок,

Призрачных и зыбких,

В разноголосицу поют,

Вопят и падают куда-то,

Где дым, и копоть, и огни...

И мир,

Седой и бородатый,

Глядит задумчиво на них.

КРЕСТ

Карандаш в руке.

Припав на локоть,

Я пишу, пишу, пишу, пишу

О своей судьбине одинокой,

Под нелепых слов

Ненужный шум.

Для чего?

Не ведая, не зная,

Под насмешки

Диких апашей...

Есть во мне

Пробоина сквозная,

От которой

Тяжко на душе.

Эта боль,

Которой не измерить,

Эта грусть,

Которой не понять...

Только знаю:

Плакали б и звери,

Угадав,

Что в сердце у меня.

Сколько лет

В огне искал я броду,

Бросив дым

Родного очага,

Что вот так –

Без племени, без роду –

Мне пришлось

По жизни прошагать.

* * *

Дороги,

Что мной уже пройдены,

Смешались.

Сместились.

И только совсем немного,

Как языки светилен,

Какой-то тусклой порошею

Качаются

В бездонной лампаде прошлого.

Что же это за русла путей?

Может, те,

По которым когда-то

В нашу стылую хату

Пришла похоронная вместо солдата?

Или голод,

Который вполз

В наше полуглухое село,

Право, трудно понять.

Только смотрит и смотрит в меня

Оставшееся в былом.

А осталось в нём многое...

Сиротское и босоногое

Детство.

И раздумий не детская река.

И братишка, уснувший навеки

На маминых тонких руках.

И ещё многое,

Что в памяти переплелось

Старыми дорогами.

ПЕСНЯ БУРЬЯНА

Занемог голенастый бурьян

От осенних чахоточных дней

Занемог, занемог...

Стало б, что ли,

Скорее уже холодней.

Может, легче бы было

Стоять на ветру,

Под снегами, зимой,

Чтоб не видеть страданий собратьев,

Не умея им в горе помочь...

Чтоб не помнились дни

Жизни,

Ставшей и старой, и давней,

Опрокинутой временем

В белую зимнюю ночь.

* * *

Я вижу только завтра и вчера,

А то, что нынче – смутно и не очень,

Как видишь в голубые вечера

Почти прошедший день

И тень грядущей ночи,

Когда во мглу

И травы, и кусты

Ползут,

Гигантским сумраком стреножены,

И пройденное кажется пустым,

И будущее – мрачным и тревожным,

И огоньки – как памятники свету,

Что миновал – уж зажжены в домах...

И то, что было рождено рассветом,

Смывает и несёт

Безжизненная тьма.

* * *

Сегодня на небе

Я видел багровый закат,

А ветер гудел

И раскачивал чёрные тучи.

И день угасал.

Только огненных два языка

Горели, сшибались,

Пылая стихией могучей.

И дождь оседал,

Будто что-то мешало ему,

Кровавой капелью.

На фоне закатного жара

Кружился, кружился...

Так кружится сонмище мух

Над сточною ямой

Иль искры, в ночи над пожаром.

А здесь, по земле,

Металлическим путом звеня,

Паслась лошадёнка,

Уткнувшись в зелёную скатерть,

Не видя ни неба,

Ни бешеных вихрей огня,

Ни туч, что плясали

И бились вдали, на закате.

* * *

Передо мною –

В сизых лозах пень...

А за полоской лоз –

Как море – озимь.

И так мне радостно,

Что хочется запеть,

Но вместо песен

Выступают слёзы.

Вот, торопясь,

Бежит куда-то жук.

Ага, он в дом,

И не стучится в двери.

А я гляжу на всё,

Гляжу, гляжу,

И в горле сохнет,

И глазам не верю.

Я болен, околдован, глухо пьян?

О нет!

И я даю разгадку тайне:

Передо мною – родина моя

Вновь рождена

За столько лет скитаний.

* * *

Пусть жизнь моя

Темна и нелегка,

Пусть я сейчас для многих не потребен,

Но убежден, что буду жить в веках

Одной из звёзд

В печальном русском небе.

Источник: Сопин М.Н. Сотворение себя : Из лагерных тетрадей (1966-70 годы) / М. Сопин // Красный Север. – 2007. – 9 августа. – С. 35.