Выдающиеся люди Вологодского края

Швецов А.

Преображение: Опыт эстетического исследования

Монументальная живопись Платона Семеновича Тюрина, представленная росписью Бохтюгской церкви в селе Архангельском, на особом месте и среди «аналогичных» фресок той поры других академистов, и в самом наследии художника, и по самовыражению, о чем сегодня и хотелось бы поговорить.

В этом смысле главное – сюжеты фресок. Они – новозаветные. Три сюжета купола напоминают Тассо Торквато (1544–1595 гг.) – итальянского поэта эпохи позднего Возрождения, автора поэмы «Освобожденный Иерусалим»...

Странное, казалось бы, соседство, но по сути, мир, отраженный в этих фресках, – органично дополняющих друг друга, объясняющих, – един.

Во-первых, Тюрин не мог быть вне мнений о Тассо. И дело даже тут не в том, что к нему обращался весь культурный мир: Байрон, Гете, Сумароков, Прокопович, Тредиаковский, Белинский, Вяземский, Жуковский, Пушкин, Гнедич, Баратынский, Батюшков, Брюллов, Кипренский, Бруни. Тогда идеи героической поэмы Т. Торквато оказались наиболее живыми, актуальными для современников П. Тюрина.

В России отменили крепостное право. В патриархальных отношениях зарождались новые – капиталистические с их жестокостью, бесчеловечностью и ложью. (Как при жизни Тассо. Напомним, что буржуазная революция в Нидерландах (1566–1609 гг.) как раз приходится на период его жизни. То же самое позднее – в Англии (на рубеже XVI–XVII веков), в Германии (к концу XVIII века), Франции и т. д., то есть имело «вселенский» характер).

«Барокко в западноевропейском искусстве и литературе порождено кризисом феодальной системы... Пессимизм и отчаяние облекается в своеобразные эстетические формы... Бог становится мрачной, жестокой и беспощадной силой, тема ничтожества человека перед этой грозной силой – одна из излюбленных тем барокко...». (Ф. Энгельс).

И в русском искусстве (в частности, в живописи) зазвучали в середине XIX века сходные мотивы «пессимизма и отчаяния».

Достаточно вспомнить картину «Привал арестантов» В. И. Якоби, «Позднюю весну» М. П. Клодта, «Расплату с кредитором» Н. Г. Шильдера и другие работы, на которые в 1861 году (заметим, что и тюринские росписи в селе Архангельском приходятся почти на это время) обратил внимание Ф. М. Достоевский в обозрении «Выставка в Академии художеств за I860–61 гг.».

Ветхозаветные сюжеты – вот те своеобразные эстетические формы, в которые облекается пессимизм и отчаяние и западноевропейского барокко, и русских явлений культуры различных периодов, в данном случае середины XIX века...

От них отворачивается Т. Торквато, и поэтому русский художник П. С. Тюрин в своем творчестве, обращаясь к неоплатонической эстетике, а через нее и к Т. Торквато, опирается на новозаветные сюжеты, особенно на Евангелие от Матфея, к которому в своих этических исканиях постоянно обращалась (и особенно в то время, с середины XX века) русская мысль: Гоголь, Толстой, Достоевский, Тютчев, Майков, Клюев, Блок...

Для нас же нынче важен тюринский пример.

А основания такого утверждения налицо (во всяком случае нельзя их обойти молчанием).

Во-первых, фреска «Поклонение волхвов» – сюжет, имеющийся только в вышеназванном источнике (Евангелие от Матфея).

Во-вторых, конечно, тюринская фреска с ангелом, держащим монограмму (свиток) – символом евангелиста Матфея.

В-третьих, византийско-русская традиция: венчающая росписи «трехлопастная арка», как, к примеру, в миниатюре «Евангелист Иоанн» в Ростовском Университетском Евангелии (около 1220 года).

Таким образом для самовыражения у Тюрина подвелся основательный фундамент: новозаветный идеал, иконописная традиция Руси, эстетика эпохи Возрождения и разрешение дисгармонии Тассо Торквато.

Вернемся в подтверждение сказанного снова к тюринским работам.

«Тайная вечеря»... Каменные своды. За столом – Христос с учениками, их прощальная беседа. На заднем плане кованая штанга с кольцами, держащими тяжелый занавес, причем обращенный почти вплотную к стене... Что же все-таки за ним? Стена? Зачем же этот занавес?

И на вопрос об этом отвечает... Рафаэль, его «Сикстинская мадонна». Там, на заднем плане, то же самое: и штанга с кольцами, и занавес на них...

Но в росписи Тюрина мотив задернутого занавеса символизирует иное «чудо» – именно трагическую тайну здесь происходящего.

«Нагорную проповедь» в Бохтюгской церкви с именем Тюрина искусствоведы не связывают. На это, несомненно, есть у них свои причины и своя аргументация.

Но все же есть и аргументы в пользу Тюрина.

Во-первых, это – самое характерное место в Евангелиях Нового Завета, и будь работа эта явно тюринской, она могла бы послужить одним из главных доводов того, что П. С. Тюрин в росписях в селе Архангельском использовал новозаветные сюжеты.

Во-вторых, венчающая эту фреску та же характерная «трехлопастная арка».

В-третьих, сходство композиционное – наличие «опорных» одинаковых почти фигур, но как бы в их зеркальном отражении в углах «Нагорной проповеди» и «Преображения» Рафаэля.

И, наконец, три фрески купола, которые условно (и соотносясь к Тассо Торквато) можно бы назвать «Крестовые воины у стен Иерусалима». Не случайно на одной из монограмм, преобразуясь как бы в тюринском конкретном замысле, начертано: «Святые силы». (А, заметим, что у Тюрина это – не невидимые небесные силы, а нечто другое).

Тут и «по ветру знамена волнуются», и «главы и ноги рыцарей обнажены...», и вместе движутся «священнослужители и воины, соединившие в руке своей кадильницу с мечом...» (комментарии поэмы Тассо, данные Батюшковым).

К этой теме, теме примирения (смирение и воинство, кадильница и меч) у Тюрина имеют отношение три фрески купола, композиционно им объединенные (во всяком случае, единая их композиция и тема – несомненны).

«Кстати, о Тассе, – пишет Батюшков в письме к Гнедичу в июле 1817 года, – шепнул бы ты Оленину (президенту Академии художеств – А. Ш.|, чтобы он задал этот сюжет для Академии».

А может, все же и сбылась его мечта?

Как бы там ни было, версия эта вписывает Тюрина в единый историческо-культурный пласт со всеми живыми проблемами и середины XIX века и мировой эстетической мысли.

Источник: Швецов А. Преображение: Опыт эстетического исследования / А. Швецов // Сокольская правда. – 1986. – 29 октября. – С. 4.