Выдающиеся люди Вологодского края

Г. В. СУДАКОВ

ЯЗЫКОВАЯ СИТУАЦИЯ В МОСКОВСКОЙ РУСИ XVI-XVII вв.

ИСТОЧНИК: Судаков Г. В. Языковая ситуация в Московской Руси XVI–XVII вв./ Г. В. Судаков // Вопросы региональной лексикологии и ономастики: межвузовский сборник статей, посвященный 70-летию профессора Ю. И. Чайкиной. – Вологда, 1995. – С. 114-122.

На развитие языка преднационального периода решающим образом влиял целый ряд факторов административного, социально-экономического 11 историко-культурного характера. В XV в. основные русские территории были объединены под властью Москвы, к середине XVI в. присоединяются окраинные области: Псков – 1510 г., Смоленск – 1514 г., Рязань – 1521 г., Белев, Трубчевск, Путивль – 1523 г., к концу XVI, в. в составе России появляются Орел (1566 г.), Воронеж (1586 г.), Елец (1592 г.), Оскол, Белгород, Валуйки, Кромы (1593 г.), Курск (1597 г.). Со второй половины XVI в. формируется централизованный бюрократический аппарат, делопроизводственная деятельность которого оказывает определенное нормализующее воздействие на язык местных канцелярий, хотя процесс формирования и распределения нормы осуществлялся узуальным путем. Города становятся центрами торговли и ремесла, культуры и просвещения, их жители общаются с населением самых разных мест, так, Устюг Великий и Псков имели торговые связи почти с 40 городами [1, с. 20, 25; 2, с. 9, 240], список рыночных связей Москвы насчитывал 157 городов и 41 уезд [3, с. 79-80]. Каждый пятый житель в крупных городах Северной Руси был грамотным. К концу XVII в. общность русской народности приобретает относительную устойчивость, начинается переход ее в нацию.

Названные процессы повлекли за собою интенсивное междиалектное взаимодействие, способствовали складыванию общерусской нормы в письменной речи и общерусского фонда средств в сфере разговорно-обиходной речи, ускоряли языковую интеграцию нации. Все это определяет исключительную важность детального изучения истории развития всех сторон языка преднационального периода, всестороннего исследования лингвистической ситуации переходной эпохи.

Обычно под языковой ситуацией понимают состояние литературного языка в ту или иную эпоху, состав его разновидностей, взаимоотношение между литературным языком и общенародной речью. Подобное толкование языковой ситуации упрощает суть дела, но даже и при более широком понимании термина ограничиваются рассмотрением процессов в литературном языке. Полная картина состояния и развития языка народа в определенную эпоху складывается как минимум из оценки трех типов ситуаций, создающих в комплексе представление о лингвистической ситуации эпохи: 1) литературно-языковая (стилевая) ситуация: состав литературного языка, его разновидности, лексико-фразеологические и грамматические средства отдельных типов языка, состояние литературной нормы, отношение литературного языка к средствам «нелитературного» характера и т. д. (см. работы С. П. Обнорского, В. В. Виноградова, Ф. П. Филина, Н. А. Мещерского, А. И. Горшкова, Б. А. Успенского и др.); 2) социально-языковая ситуация (социолингвистическая): речь различных социальных групп, неодинаковое соотношение в разных социально-речевых разновидностях литературных, Просторечных и диалектных средств, степень владения литературным языком в разных социальных средах (см. работы В. В. Виноградова, Б. А. Ларина, посвященные теории вопроса; конкретных разработок этой проблематики Фактически еще нет); 3) лингвогеографическая ситуация: диалектное состояние языка данной эпохи, соотношение общерусского и местного на разных языковых уровнях, соотношение диалектных средств и литературных элементов в языке столицы и местных культурно-письменных центров (см. Работы А. И. Соболевского, А. А. Шахматова, Р. И. Аванесова, С. И. Коткова, Ф. П. Филина и др.). Каждый из этих типов языковой ситуации применительно к любому историческому периоду требует отдельного обсуждения.

Литературно-языковая ситуация в Московской Руси в разное время разными, а иногда одними и теми же авторами оценивалась неодинаково. Широко известно, например, такое мнение: «... русским литературным языком средневековья был язык церковнославянский.., стили русского делового, публицистического и повествовательного языка, несколько приспособляясь к церковнославянской системе, размешаются по периферии «книжности» [4, с. 51].

Позднее автор цитаты акад. В. В. Виноградов отступил от этой точки зрения, но сторонники ее находились и позже. Обратим внимание на объем литературного языка в интерпретации сторонников изложенной выше идеи и соответственно – на ее фактическую базу. У В. В. Виноградова на первое место по значимости в литературно-языковом процессе поставлены церковнославянские тексты и произведения «еллино-славянского» стиля с чертами юго-западного происхождения [4, с. 22]. Однако уже в первой редакции своей концепции литературного языка ученый смог оценить, насколько позволяли известные в ту пору источники, новые, демократические тенденции в литературном языке. Тем не менее современные авторы, придерживающиеся мысли о церковнославянской природе литературного языка Московской Руси, сознательно сужают жанровый диапазон литературы, ограничивая его только конфессиональной книжностью, полагая, что до второй половины XVII в. «история русского литературного языка – это история церковнославянского языка русской редакции. Тексты на русском (древнерусском) языке – в частности, памятники юридической, деловой, бытовой письменности – находятся вне сферы литературного языка и вне литературы» [6, с. 33 и след.]. Б. А. Успенский повторяет и старый вывод В. В. Виноградова о ведущей роли книжной традиции юго-западной Руси в литературно-языковых процессах в России XVII в. [6, с. 85 ]. Известно, что позднее акад. В. В. Виноградов пересмотрел свое мнение об объеме литературного языка: «... с XV в., а особенно в XVI и XVII вв. все усиливаются процессы литературно-языковой обработки разных форм приказно-деловой речи, и деловая речь, по крайней мере, в известной части своих жанров, уже выступает как один из важных и активных стилей литературного языка» [8, с. 25]. Хотелось бы привести очень уместное в данном случае мнение Ф. И. Буслаева: «Не только в образованном обществе и в современной легкой журнальной литературе, но даже и между учеными людьми господствует застарелый предрассудок о том, будто бы наша древняя литература имеет характер по преимуществу церковный. При том это мнение обыкновенно доводят до того заключения, что даже и литературы, в собственном смысле этого слова, у нас не было, а были только книги богослужебного и церковного содержания с присовокуплением немногих произведений, хотя и имеющих предметом интересы не исключительно церковные, но составленных в однообразном тоне монашеских воззрений и убеждений [9, с. 251].

Сторонники другой точки зрения тоже признают единый литературный язык, но с двумя разновидностями: «в XVI в. мы имеем дело с двумя разошедшимися стилистическими разновидностями одного и того же литературного языка, а не с двумя различными языками» [10, с. 113].

Напомним еще об одной, на наш взгляд, наиболее совершенной попытке описания разновидностей или «родов глаголания» в русской (подчеркнем: только русской) устной и письменной речи XVI-XVII вв., представленной в «Риторике» архиепископа Макария 1618 г. В ней выделены «род смиренный, который не восстает над обычаем повседневного глаголания» (устная речь), «род высокий», основу которого составляют общеупотребительные средства, но есть также метафоры и архаично-книжные элементы (художественная речь), «род мерный», представленный в грамотах, посланиях (деловая речь) [11, с. 348]. Таким образом, в риторике представлен взгляд на русский язык VI-XVII вв. как на единство из трех разновидностей в соответствии с основными функциями языка. Наличие этих сфер применения языка (добавим к ним еще культовую) реально осознавалось образованными людьми той поры, см. следующее обращение протопопа Аввакума к царю Алексею Михайловичу: «А ты ведь, Михайлович, русак, а не грек. Говори своим природным языком, не уничижай его и в церкви, и в дому, и в пословицах» (выделено нами – Г. С.) [12, с. 475]. Что касается известных показаний Г. В. Лудольфа о наличии у русских двух разных языков: для устного общения и для письма, то следует сказать, что менее всего эти показания можно отнести к тому времени, когда они были сформулированы, т. е. к концу или ко второй половине XVII в. Лудольф привел распространенное выражение («так у них и говорят»), относившееся, вероятно, к более ранней эпохе и касающееся не всех сфер применения языка, а лишь устной речи и конфессиональной письменности. В действительности же в России XVII в. «разговаривали, естественно, по-русски, но и писали главным образом по-русски, не по-славянски» [13, с. 47]. Кстати, по мнению Ф. П. Филина, «единого письменного литературного языка с упорядоченной системой норм, обслуживающего все нужды общества, в XVII и первой половине XVIII века не существовало», «от наличия в древней и Московской Руси двух близкородственных, но разных письменных языков отказаться невозможно» [14, с. 108, с. 111].

Задача состоит не только в том, чтобы определить состав имевшихся в то время средств общения – языков или их разновидностей, но и в том, чтобы выявить выполняемые ими функции, установить уровень их нормированного и отношение к устной разговорной речи. Наше мнение о литературно-языковой ситуации Московской Руси близко к точке зрения Ф. П. Филина о Русско-церковнославянском двуязычии и сводится к следующему. На всем протяжении исторического периода до XVIII в. сохранял свой престиж, постепенно сужая сферу действия, церковнославянский язык русской редакции, принятый главным образом в конфессиональной (литургической, канонической, гомилитической, дидактической) и конфессионально-светской (церковно-ораторской, полемической и агиографической) литературе. В одних сочинения этот язык представлен в более «чистом» виде, в других, например, вихрях местных святых, содержал значительное число исконно русских речевых средств. В эпоху Московской Руси развитие церковнославянского языка происходило лишь в конфессиональной литературе в соответствии с установками Киприана, но оно не было значительным. Борьба никонианцев со старообрядцами не привела к языковым переменам. Кроме церковнославянского языка русской редакции употреблялся русский литературный письменный язык, в котором выделялись две разновидности: а) книжно-традиционная и б) демократическая. Здесь идет активное наступление живого разговорного языка. Расширяется круг идей, представлений, понятий, обсуждаемых в письменности, но не разработан литературно-языковой этикет их описания, что приводит к усилению народно-разговорного элемента в целом ряде сочинений. Начиная с середины XVI в. и, постепенно нарастая, осуществляется демократизация письменного языка, стихийная узуальная выработка фонетико-грамматических норм и увеличение общерусского лексического фонда. Нормализация в этот период реализуется путем подражания «образцовым» произведениям.

Письменная и устная разновидности русского языка, существуют как обособленные системы, вступающие в контаминацию в новых повествовательных жанрах, их былое противопоставление сменилось органическим, проникающим сближением, при этом разговорная речь выступает как более существенная и определяющая основа национального языка, чем традиции книжно-славянские [15]. По нашим наблюдениям, основное различие в области лексики между книжной и разговорной речью касалось разной употребительности и неодинаковых семантико-стилистических свойств как отвлеченной, так и конкретной лексики в этих двух типах речи [16].

Русская средневековая письменность имела сложный состав, а язык ее развивался весьма динамично, поэтому литературно-языковая ситуация на Руси была неодинаковой не только в разные периоды истории языка, но непохожей и в соседствующие столетия. Языковое оформление повествовательных и художественных текстов зависело от быстро меняющихся политических, идеологических и религиозных течений эпохи, ср. язык художественных текстов XVI в. с его архаическими тенденциями и художественную речь XVII в., заметно освободившуюся от уз традиции. В наглухо «затворенном» опричном Российском государстве XVI в., где церковь и царь не допускали культурного возрождения, только публицистика обращалась к мирским темам (отсюда особое значение творчества Иосифа Волоцкого, Ивана Грозного, Максима Грека, Андрея Курбского, Вассиана Патрикеева, Ивана Пересветова), а беллетристика занимала второстепенное положение. В XVI в. продолжается «реставрация старокнижных традиций», начавшаяся в XV в. [18, с. 238, с. 241-242].

Все авторы, начиная с И. И. Срезневского, едины в оценке поворотного в истории языка XVII в.: «поворот и действительно начался в XVII веке. Еще не кончилось стремление языка книжного отдаляться все более от народного, презирать его, когда уже явились попытки действовать наоборот, сблизить книжный язык с народным» [19, с. 130]; «Резкое изменение общеязыковой ситуации с XVII в. заключается в том, что разговорный язык получает доступ в письменность. Возникает целый ряд новых литературных жанров, очень мало связанных со старым церковно-книжным языком и в основном отражающих язык разговорный» [18, с. 258]; ср.: [4, с. 47; 6, с. 63], Социально-исторические причины обусловили активизацию литературно-художественной деятельности общества в XVII в. Расширяется социальный состав пишущих за счет мирян разных чинов и сословий, увеличивается объем литературной, продукции («эпоха молчания сменилась эпохой русского многоглаголания»), появляются новые роды литературы: поэзия и драматургия [17, с. 292-293, с. 296, с. 313]. Картина литературной жизни средневековья, которую рисовали дореволюционная наука и филологи 20-30-х гг., сильно отличается от наших современных представлений о составе литературы Московской Руси. За последние десятилетия открыто большое число ранее не известных художественных, публицистических и историко-повествовательных текстов, обнаружены целые литературные школы, творческие направления и даже новые литературные жанры: лирическая поэзия, основанная на фольклоре, демократическая сатира, агитационная публицистика и т. п., то есть увеличились сведения об объеме самой литературной продукции, которые не всегда учитываются лингвистами. В XVII в. не проводятся мероприятия канонизирующего, обобщающего характера, как создание Никоновской летописи (20-30-е гг. XVI в.), собрание Великих Миней Четьих. XVII век не собирал старое, он в избытке создавал свое.

Меняются отношения между литературой и деловой письменностью. Отдельные типы деловой речи в некоторые моменты приближались книжно-литературному языку, а другие типы всегда ему противостояли. Неодинаковым было развитие деловой письменности в разных частях Рурского государства. Местная деловая письменность эволюционировала медленнее, чем деловой язык Москвы. Разные процессы происходили, например, в юридической речи Москвы и языке правовой документации на местах. Правовые документы одной и той же местности в языковом, отношении не были одинаковы, так, язык московского Уложения 1649 г. более архаичен, чем язык царских указов, наказов воеводам, таможенных грамот и т. п., в каждом типе деловой письменности действовали свои узуальные нормы, еще мало изученные, поэтому наряду с попытками обобщения данных о специфике делового языка целесообразно продолжать дифференцированное изучение деловых „текстов. Несомненна зависимость между расширением функций деловой речи и усилением роли собственно русской разговорной лексики в литературном языке. Однако отодвигать начало действия этих, процессов до второй половины XVII в., как предлагает К. П. Смолина [20, с. 37], было бы неправильным. Уже в XVI в. наблюдается эпизодическое использование элементов Делового письма в литературе и публицистике (Стоглав, Домострой, хозяйственные и технические руководства). С двадцатых годов XVII в. процесс принимает широкие размеры (агитационная письменность Смуты, сатирические произведения и т. п.), с этого времени, а не со второй половины XVII в., как считает С. С. Волков [21, с. 7], деловой язык представлял собой развитую полифункциональную систему.

Коснемся состояния устной речи Московской Руси. Просторечия, понимаемого сейчас как эмоционально-сниженный пласт литературного языка и наддиалектные, не имеющие изоглосс явления, стоящие вне литературного языка, в XVI-XVII вв. не было. Для периода Московской Руси речь горожан не была отделена от диалектной речи сельского населения. Ф. П. Филин предполагал, что «выделение просторечия началось во второй половине XVIII в. [20, с. 7]. В XVI-XVII вв. отчетливо проступает противопоставление «народно-разговорное – книжное». В понятие «народно-разговорное» мы включаем элементы общерусского употребления из речи городского и сельского населения и диалектные средства. Все эти явления принадлежат устной бытовой речи, они отражаются в деловой письменности, частной переписке, а также в разговорниках и азбуковниках, где в целях ознакомления иностранных купцов с русской речью воспроизводились реальные ситуации бытового и делового общения.

Как показывает анализ памятников письменности, средством повседневного общения русских в XVI-XVII вв. был русский разговорно-бытовой язык диалектного характера, в котором имелось значительное число общерусских средств. Вся территория России была в равной мере диалектной, в меньшей степени это относилось к Москве и нескольким крупным торгово-ремесленным центрам, как Великий Новгород, Псков, Вологда, Астрахань и др., в койне которых заметнее проступали общерусские черты, не подавляя, впрочем, местного начала. Одновременно укажем на предположительный характер высказанного выше суждения, поскольку сравнительно-сопоставительные исследования койне русского средневекового города на фоне крестьянской речи окружающего региона пока еще никем не выполнены. Главная трудность при этом – изучение речи населения окружающего региона, что осложнено отсутствием текстов, связанных с мелкими сельскими пунктами. Замена исторических сведений современным диалектным материалом заметно снижает доказательность выводов.

Несколько иной была картина в Сибири и южнорусских областях, население которых в то время сильно обновилось: здесь процессы нивелировки диалектных особенностей и отбора общерусских средств в результате непосредственного общения уроженцев разных областей могли идти довольно быстро, хотя и с меньшей интенсивностью, чем, например, в Москве. Существовавшие в этот период формы устной и письменной речи: художественной, деловой, культовой и др. – были в разной степени связаны с диалектным разнообразием устной бытовой речи. Что касается проблемы так называемой «диалектной основы национального языка», то можно сказать, что одной единственной диалектной основы не было и быть не могло. Перерыва в развитии языка древнерусской народности к языку великорусской народности не было, нет границы и между донациональным и национальным состоянием языка. Фонд общерусских средств, переходящих из одного языкового состояния в другое, постоянно возрастал, именно он и был ядром, основой, базой национального языка. В этом ядре одни элементы, например, родовые названия бытовых предметов, появившиеся в древнерусский период и ранее, были первоначально чаще южнорусскими, а значительное число видовых обозначений зафиксировано лишь в XV–XVII вв. и первоначально в северно-русских источниках [23, 24]. Ведущая роль среднерусских говоров и особенно говора и письменности Москвы состояла в том, что благодаря историческим условиям формирования нации именно здесь происходил процесс отбора, закрепления и распространения общерусских средств.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. История СССР. 1серия. Т. 3. М., 1967.

2. Мерзон А. П., Тихонов Ю. А. Рынок Устюга Великого в период складывания всероссийского рынка (XVII в.). М., I960.

3. Тверская Д. И. Москва второй половины XVII в. – центр складывающегося всероссийского рынка. М., 1959 (Тр. ГИМ. Вып. XXXIV).

4. Виноградов В. В. Очерки по истории русского литературного языка XVII–XIX вв. М., 1938.

5. Хютль-Фольтер Г. Диглоссия в Древней Руси // Wiener slavistisches Jahrbuch. 24.1978.

6. Успенский Б. А. Языковая ситуация Киевской Руси и ее значение для истории русского литературного языка. М., 1983.

7. Горшков А. И. Теоретические основы истории русского литературного языка. М., 1983.

8. Виноградов В. В. Основные вопросы и задачи изучения истории русского языка до XVIII века // Вопросы языкознания. 1969. № 6.

9. Буслаев Ф. И. История русской литературы. Вып. 1. М., 1904.

10. Meщерский Н. А. История русского литературного языка. Л., 1981.

11. Бабкин Д. С. Русская риторика начала XVII в. ТОДРЛ, VIII. М.; Л., 1951.

12. Сочинения протопопа Аввакума Памятники истории старообрядчества XVII в. Кн. 1. Вып. 1. Л., 1927.

13. Котков С. И. Лингвистическое источниковедение и история русского языка. М., 1980.

14. Филин Ф. П. Истоки и судьбы русского литературного языка. М., 1981.

15. Ларин Б.А. Разговорный язык Московской Руси // Начальный этап формирования русского национального языка. Л., 1961.

16. Судаков Г. В. Синонимы в литературно-художественных текстах XVII в. // Парадигматические и синтагматические отношения в лексике и фразеологии. Вологда, 1983.

17. История русской литературы. Т. 1. Древнерусская литература. Литература XVIII века. Л., 1980.

18. Ларин Б. А. Лекции по истории русского литературного языка (X – середина XVIII). М., 1975.

19. Срезневский И. И. Мысли об истории русского языка. (Читано на акте имп. Санкт-Петербургского ун-та, 8 февр. 1849 г.). М., 1959.

20. История лексики русского литературного языка конца XVII – начала XIX вв. М., 1981.

21. Волков С. С. Лексика русских челобитных XVII века. Формуляр, традиционнее этикетные и стилевые средства. Л., 1974.

22. Xабургаев Г. А. Становление русского языка (пособие по исторической грамматике» М., 1980.

23. Судаков Г. В. Лексикология старорусского языка (предметно-бытовая лексика) М 1983.

24. Судаков Г. В. Названия предметов домашней утвари в русском языке XVI-XVII вв. //Эволюция лексической системы севернорусских говоров. Вологда, 1984.