Выдающиеся люди Вологодского края

А. Камкин

Сельский приход севера

О вид смиренный и родной! Березы, избы по буграм

И, отраженный глубиной.

Как сон столетний. Божий Храм.

Н. РУБЦОВ

Нынешний интерес к прошлому отечественной православной церкви готов перерасти в новое качество. Судя по всему, пошла на убыль первая волна публикаций – в основном, беспроблемно-описательных и восторженных. Говорю не в осуждение: эта волна имела немалый смысл и оправдание. После десятилетий замалчивания и охаивания церкви, когда в нашей науке и пропаганде была создана беспрецедентная и далекая от правды концепция непрерывного тысячелетнего противоборства паствы против пастырей, такое должно было когда-то случиться. Как беспутные и сильно провинившиеся дети, в одночасье осознавшие свою вину, мы стараемся ныне, перебивая друг друга, говорить и писать о церкви что-нибудь исключительно доброе и светлое. Для многих – хочется думать – это стало своего рода покаянием и сокрушением о содеянном.

Однако подходит время конкретных дел. Нужно научиться возрождать забытое, очищать оклеветанное и выправлять искаженное. Возвращение читателю дореволюционных книг и статей по истории епархии, монастырей и отдельных церквей, жизнеописаний православных подвижников – это лишь часть проблемы. К сожалению, немало подобных переизданий старой литературы лежат на полках книжных магазинов и в церквах, увы, невостребованными. И можно догадаться – почему. Время, каким бы оно ни было, не стояло на месте. Плоха ли, хороша ли была историческая наука последних десятилетий – она накопила немало ценного: фактов, концепций, методик исследования, ввела в оборот массив новых источников. Другими стали и мы: в нас больше скепсиса и анализа, меньше доверия к декларациям и сентенциям. Мы не можем просто вернуться к тому историко-церковному багажу, который был накоплен к 1917 году. Да и он, к сожалению, не был свободен от пристрастий и искажений. Словом, нынешние читатели ожидают от историков новых работ, отражающих опыт прошедшего семидесятипятилетия и созвучных образу мысли современного человека.

А потому на смену первой волне, будем надеяться, приходит время кропотливых архивных изысканий, бережного коллекционирования фактов, непредубежденного и взвешенного осмысления места церкви в реальной жизни прошлых поколений.

Православие на Русском Севере изучено крайне неравномерно. На фоне впечатляющих историй о великих северных монастырях и святых, храмовом деревянном зодчестве и севернорусском иконописании как-то оттесненной, затененной оказалась тема деревенского прихода. А, между тем, именно он – сельский православный приход – был самой многочисленной и демократической ячейкой, на которой строилось все здание православного церковного организма. В его рамках бытовала особая сфера отношений, только ему присущие жизненные ценности. Православный крестьянин в старой России всю свою жизнь имел неразрывные связи с приходским храмом. Здесь его крестили, сюда он приходил на исповедь, в стенах храма на глазах сельского «мира» свершалось таинство брака. И, наконец, свой последний путь каждый из прихожан также проходил через храм. Здесь же близкие и родные многие годы поминали его имя, молясь об упокоении души и прощении грехов. Иными словами, все важнейшие события жизненного круга так или иначе были связаны с церковью, а она – во всей полноте учения и таинств – была представлена скромным деревенским храмом.

Европейский Север России всегда был преимущественно крестьянским краем, а его культура – крестьянской в своей первооснове. Не удивительно, что сельский приход с его вековыми традициями и устоями был неотъемлемой частью всего историко-культурного строя Русского Севера. И их разрушения шли почти одновременно: в конце 1920-х годов закрытие сельских храмов и следом – раскрестьянивание. Теперь же история распорядилась таким образом, что спустя многие десятилетия нынешние надежды на возрождение деревни совпали по времени с попытками воссоздать сельские приходы. Времена как бы сблизились.

О духовной революции XV века

Сеть православных приходов на Русском Севере стала энергично оформляться в XV веке. Незнакомого с историей православной церкви дата может немало удивить: как поздно – через пять веков после крещения Руси! Однако они сократятся до трех, если учесть, что первые значительные очаги православия – монастыри – стали обустраиваться монахами-миссионерами и монахами-подвижниками из Киева, Новгорода и Ростова в XII-XIII веках. Три столетия они обращали и крестили, просвещали и приучали, проповедовали и разъясняли – постепенно, терпеливо, прощая невежество, а порой и коварство. И вот результат: в последние десятилетия XV века повсеместно, по инициативе самих крестьян, «на мирском иждивении» развернулось строительство деревенских церквей. Это было переломным моментом в духовной эволюции Русского Севера, к сожалению, не получившим должной оценки и осмысления в нашей литературе и науке.

Севернорусские волости – эти земледельческие оазисы, ценой упорного труда нескольких поколений крестьян отвоеванные у дикой природы, стали освящаться храмостроительством. Жизнь наполнялась новым содержанием: к привычной кооперации труда и воли добавлялось единство веры, потребность в религиозно-духовном общении. С того времени необъятный край окончательно вошел в сферу общерусской православно-христианской культуры, ее духовных ориентиров и ценностей.

Как создавался приход

Все начиналось с осознанной потребности иметь христианский храм рядом с жильем, ощущать помощь Божию в трудах и помыслах, дополнять свои будни и праздники молитвой. Сочинялось «мирское» прошение к архиерею. Крестьяне обычно писали, что без храма «душевно гибнем, родильницы без молитв бывают многое время, младенцы без крещения, больные и престарелые без покаяния и без причащения Святых Тайн помирают». Деловито указывалось, какое место выделено под храм и кладбище, перечислялись обязательства прихожан по содержанию храма и причта, назывались деревни, пожелавшие войти в этот приход.

Затем сельский сход избирал специальных мирских посыльщиков, которые и отправлялись в дальний путь – в кафедральный Новгород или Вологду. Там они испрашивали у правящего архиерея благословенную грамоту («храмосозданную»). Только наличие такой грамоты означало законное, канонически правильное начало дела. Какой-либо «явочной» системы храмостроительства не позволялось и никогда не предпринималось.

С благословенной грамотой посыльщики возвращались домой и начинались новые хлопоты: «мир» искал и нанимал «церковных мастеров» для строительства храма, заготавливал строительные материалы, договаривался с «иконниками», заботился о приобретении необходимой церковной утвари, сосудов, книг, подсвечников, облачений и т. д. Так, в деле и хлопотах рождались общие интересы и особая сфера деревенской жизни, постепенно формирующая приходское сообщество.

В крае, где в XV-XVI веках почти не было крупных городов и боярско-дворянских гнезд, приходская сеть Севера являлась, таким образом, порождением народной воли, благословляемой церковной властью.

Вскоре в волости вырастал свой приходской храм. В X-XVII веках он был, как правило, деревянный. Где бы он ни поднимался – на холме ли, на взгорье ли, у излучины ли реки или средь села, у тихого ли озера или у морского побережья – он отныне всегда играл ведущую роль в облике всей волости и окружающего естественно-природного ландшафта. Видимый издалека, храм зрительно объединял все окружающее пространство в целостный ансамбль, становился для многих поколений символом малой Родины. Таким остается и в наше время, с тем только отличием, что полуразрушенный и обезглавленный потомками своих создателей и прихожан, он стал еще и знаком немого укора, напоминанием о невозвращенном долге памяти.

Итак, храм возведен. Однако служить в нем еще нельзя. Требовалось его освящение, которое превращалось в большой праздник, собиравший всю округу, старого и малого. Освящало храм по указу архиерея духовенство из уездного города, чаще всего соборный протопоп, священники, протодиакон и певчие.

Храм получал именование.

Храмоименования

Как известно, престол православного храма освящался во имя священного лица или события. От этого получал название храм и весь приход. Преображенские и Троицкие, Ильинские и Никольские, Воздвиженские и Петровские, Покровские и Успенские – они обогащали топонимику, наполняли деревенский быт новым звучанием, вносили в повседневную жизнь напоминание о возвышенном и вечном.

Храмоименования становились неразрывной частью историко-культурного пространства края.

Между ними есть явная и скрытая взаимосвязь и определенно – своя система. Православные храмоименования Европейского Севера можно свести к пяти группам: 1) Господские, т. е. освященные во имя Господа – они могли носить имя Живоначальной Троицы, напоминать о важнейших событиях в жизни Иисуса Христа (Воскресенские, Вознесенские, Преображенские, Рождественские и др.); 2) Архангельские, т. е. освященные во имя ангельских чинов, чаще всего во имя архангела Михаила; 3) Богородичные, т. е. освященные во имя Богородицы или каких-либо событий ее жизни (Богородицерождественские, Успенские, Введенские, Покровские); 4) Пророческие и Апостольские; 5) храмы, освященные во имя различных святых или святынь (икон, Животворящего Креста и др.).

Заполнив населенное пространство, эти именования отражали круг религиозных представлений и ценностей тогдашнего массового сознания.

Примерно каждый пятый престол Севера был Господским. Среди них особое место отводилось храмам Троицким. Учение о Троице, Триедином Боге – основной догмат христианства, столп веры. А потому храмы во имя Животворящей Троицы редко возводились на второстепенном месте. Чаще всего они ставились в больших селах и приходах – село Шеговары в Важских землях, Пяндский погост в Шенкурском уезде, Вондокурье в Устюжских землях и др. В другом случае они напоминали своего рода форпосты веры и ставились на границах зоны христианского влияния, перед землями язычников. Нередко возведение Троицких храмов было связано и с влиянием местных монастырей – они возводили их в своих вотчинах: Троицкие храмы в Кеми, Неноксе, Сороцком приходе, в землях Николо-Прилуцкого монастыря в Устюжском уезде и т. д.

Каждый шестой храм Севера посвящался святой Богородице, что отражало естественное для православного сознания почитание Богоматери.

История сохранила свидетельства о целенаправленных усилиях Церкви по укреплению этих двух групп приходских храмоименований. Так, первый холмогорский архиепископ Афанасий (1682–1702), продумывая системы храмоименований епархии, полагал уместным все главные храмы Важской земли посвятить имени Пресвятой Богородицы: в Верховажье – Успению, в Кокшеньге – Введению, в Шенкурске – Благовещенью, в Подвинье (Тойма) – Знамению Пресвятой Богородицы. В холмогорской же округе Афанасий освящал церкви во имя Господа – кафедральный собор во имя Преображения Господня, в Матигорах – Воскресения Христова, в Ухтостровье – во имя Живоначальной Троицы и Богоявления...

Из пророческих и апостольских храмов особенно многочисленными были храмы во имя пророка Божия Илии. Довольно часто они встречались в районах более поздней христианизации, например, в землях Коми края. Образ Илии, порой олицетворявшийся с повелителем природной стихии (гром, молния), легко уживался с памятью о языческих верованиях. По Сухонско-Двинскому пути довольно часто встречались храмы во имя Иоанна Предтечи.

Половина всего количества приходов была освящена во имя святых: вселенских, общерусских, местных. Религиозное сознание воспринимало их как посредников между Богом и людьми, как помощников в нуждах, заступников от бед, бескормицы и стихии. При этом особой любовью пользовался святитель Николай. Его всеобщее почитание несомненно. Его чтили крестьяне как помощника в полевых работах. На него надеялись мореплаватели и купцы, считавшие Николая покровителем всех странствующих на суше и море. Обездоленные видели в Чудотворце особого защитника и помощника в бедах и скорбях. К чудотворным иконам Николая совершались многолюдные паломничества. В древнейшем приходе Беломорья – Мудьюжском – в деревянном храме Николая Чудотворца хранилась его икона, без которой в округе не строилась ни одна шхуна, а отправляясь в дальний путь или возвращаясь с морского плавания, помор «не укоснит совершить молебствие перед иконой Святителя, к которому притекают не только своеприходские, но и во множестве и сторонние богомольцы». Не менее чтимая икона Святителя Николая находилась в храме Шиленгского прихода, расположенного на возвышенном правом берегу Двины, в 210 верстах выше Холмогор. Для поклонения ей заходили в храм почти все, плывущие по Двине. Спустившись от Шиленги по той же реке верст на сто, путники могли вновь поклониться не менее известной иконе Св. Николая в храме Никольского прихода.

Так Николай Чудотворец сопровождал путешествующих на протяжении всего долгого и опасного пути.

Особенно много Никольских храмов находилось вдоль морского побережья: в народе говорили: «От Холмогор до Колы – тридцать три Николы». Помимо этого – сейчас уже никто не сможет подсчитать – стояло великое множество часовен, освященных во имя Николая Чудотворца.

Вот и получалось: вдоль рек и морского побережья сопровождали людей Никольские храмы, в местах недавнего просвещения оказывалось побольше храмов Ильинских, в узловых центрах и на границах края возвышались Троицкие, в районах старого земледельческого освоения особо почитались Успенские и Покровские.

Я не хочу всю мозаику храмоименования втискивать в какую-либо жестко-логическую схему, но контуры ее все же просматриваются. Волей-неволей храмоименования отражали и иерархию православных ценностей: от культа святых, как образов более близких и понятных (им в итоге посвящено храмов больше, чем любой иной группе) к образам апостолов и пророков, от них – к почитанию Богородицы, и – как к вершине знания и веры – к образам Святой Троицы.

Приходское пространство

Постепенно приходская жизнь создавала на территории волости, стана, погоста свою особую топографию, заполненную священными знаками, сооружениями, ритуальными площадками и т. п. Как правило, приходское пространство включало в себя две зоны.

Малая зона образовывалась центральным культовым комплексом (два храма – зимний и летний, колокольня) и кладбищем. В XIX веке повсеместно храмы, колокольня и кладбище обносились оградой, имевшей несколько входных врат, и отделялись от крестьянских изб почтительным расстоянием. Малая зона вовсе не обязательно находилась в центре села. Храмы и погост могли быть и на окраине и даже на некотором удалении от населенного пункта.

Примыкая к малой зоне, но, не сливаясь с ней, располагались прихрамовые сооружения, в первую очередь дома церковного причта и – иногда – помещения для прихожих богомольцев и несколько келий для нищих и убогих, которых всегда немало кормилось у церкви. Нередко здесь же стояла изба для мирских сходов, а в больших селах еще – кабак и места для торговцев. Со второй половины XIX века обязательным сооружением в этой группе станет здание церковно-приходской школы. Так в приходской топографии соседствовало, но не сливалось священное и мирское, «чистое» и «нечистое». Мирское как бы нуждалось в освящении, «нечистое» – в очищении.

Большая зона приходского пространства образовывалась сооружениями и знаками, рассеянными по всей территории прихода.

В Суландском приходе (Шенкурский уезд), где деревни располагались от приходских храмов не далее пяти верст, у одного из ручьев, где специально брали воду для омовения малых детей, стоял большой деревянный крест, а рядом с пашней – часовня во имя Власия, возведенная после нескольких неурожайных лет. В Покшенгском приходе (Пинежский уезд), где самая отдаленная деревня была в восьми верстах от храма, было несколько часовен, а также «амбары с иконами и колоколами». В Прилуцком приходе (Онежский уезд) в различных местах стояли часовни: Казанская, Онуфриевская, Сретенская, Тихвинская, Петропавловская, Ильинская, Никодимовская. Особое место занимали кресты: поклонные, памятные, обетные и пр. И таких примеров в северных приходах было великое множество.

Наиболее часто встречающиеся сооружения большой зоны – часовни. Ставились они в самых различных местах: на околице деревни и в ее центре (а то и в ряду с жилыми домами), в лесу и у дороги, у озера и рядом с пашней, на поскотине или просто возвышенном месте. Их кресты, заметно поднимаясь над крышами изб или окружающим ландшафтом, через версты «перекликались» с крестами приходского храма.

В некоторых больших приходах в отдаленных деревнях строились приписные церкви, где богослужения проводились раз-два в году.

Как уже говорилось, сооружения большой зоны были «вписаны» в важнейшие объекты крестьянского мира – деревни, дороги, пашни, лес, ручей. Освящая их, они и в дни труда, и в часы отдыха, и путнику, и местному уроженцу напоминали о Боге. Имели эти сооружения и прикладное назначение: выделяя в окружающем пространстве все наиболее ценное, требующее особого сбережения и ухода (чистый источник, колодец, пашню, лес с ценными породами деревьев), они служили своеобразными экологическими вехами, формируя соответствующее природопользование у десятков поколений.

Такое устроение пространства позволяло всех и всегда включать в ту или иную форму приходской жизни. В этом была важнейшая сторона крестьянской духовной культуры Севера.

Часовенные приходы

Яркой особенностью севернорусского сельского прихода в течение ряда веков было существование в его рамках так называемых часовенных приходов. Центром их становились часовни – малые безалтарные церкви, предназначенные для совершения некоторых общественных молитв (однако, в них, например, непозволительно совершение литургии – основного богослужения Православия). Строились часовни, так же как и приходские храмы, на крестьянские средства и содержались крестьянами.

В XV-XVII веках строительство часовен по сути являлось дальнейшим продвижением христианства вширь и вглубь. Поскольку священника при часовне не полагалось, то позволительные для мирянина службы здесь проводили сами крестьяне, избирая из своей среды грамотных и благочестивых.

При некоторых часовнях накапливалась казна, могущая стать при необходимости ссудной кассой, строился хлебный амбар, образовывался земельный фонд. Случалось, что часовенная автономия заходила слишком далеко: богомольцы переставали считать себя прихожанами основного храма и приглашали в свою часовню для совершения молебнов священнослужителей любого прихода или ближайшего монастыря. Такой путь, в конце концов, вел не только к конфликтам, но мог привести и к выпадению часовенного прихода из канонической церковно-административной системы.

С конца XVII века церковные власти повели в отношении часовенных приходов жестокую ограничительную политику. В первую очередь подрывались их основы – земли и казна описывались и передавались приходской церкви, а сами часовни отдавались под непосредственный контроль приходского клира. Процесс этот протекал болезненно и продолжался весь XVIII век. К исходу его часовенные приходы прекратили свое существование. Сами же часовни превратились в священные сооружения – непременную часть большой зоны приходского пространства.

Зато опыт часовенных приходов восприняли старообрядцы-беспоповцы. Именно часовни со второй половины XVII века нередко становились духовно-религиозными центрами старообрядчества. Кстати, с этим связано и стремление церковного руководства к уничтожению часовен вообще, которое имело место в конце XVII – первой половине XVIII веков. Однако при первой же возможности крестьяне их строили вновь и вновь. В начале нынешнего века в северных приходах часовен было намного больше, чем храмов.

О приходском самоуправлении

В течение нескольких столетий – до XVIII века – особенностью севернорусского прихода была его широкая автономия. Нити, соединявшие прихожан с церковными центрами, почти не ощущались. От Печоры и Северной Двины, Колы и Онеги, Пинеги и Сысолы до ближайшего епископа лежали тысячи верст лесов, болот, бездорожья. Но главной причиной такой автономии был все же не географический, а социальный фактор. На большей части Европейского Севера России проживали черносошные крестьяне, не являвшиеся крепостной собственностью и всегда обладавшие относительной свободой личности и деятельности. Они выработали свою систему местного мирского самоуправления и многие ее традиции перенесли на организацию приходской жизни.

Большими распорядительными и надзирающими правами в приходе обладал мирской сход, т. е. общее собрание глав семейств. Он избирал или нанимал причт, избирал церковного старосту, непосредственно распоряжался церковным имуществом, в том числе – землей, записанной за приходским храмом, контролировал церковную казну. Мир надзирал и за исполнением своих обязанностей священно- и церковнослужителями.

В то же время существовал определенный предел мирской власти в делах церковных: уже тогда, в XV-XVII веках, отчетливо осознавалось, что нельзя без позволения архиерея перестраивать храмы, недопустимо служить в неосвященной церкви, непозволительно мирянину вмешиваться в уставной порядок богослужения, грешно пользоваться услугами клирика, находящегося «под запрещением» и т. д.

Большими полномочиями обладал церковный староста. Он «казну в приходе и расходе ведал», представлял свою церковь перед государством и органами земского самоуправления. Через старосту крестьянский мир распоряжался храмовым имуществом и недвижимой собственностью, считая при этом, что все, в конечном счете, не мирское, а Божие. Это, впрочем, не мешало практичному крестьянскому разумению приращивать приходскую недвижимость и находить ей широкое и обоюдовыгодное применение – например, нуждающимся давались деньги из церковной казны в качестве займов (иногда беспроцентных).

Церковные старосты избирались на специальном мирском сходе. При характеристике избранного кандидата подчеркивалось, что он «человек добрый», «душою прямой», «не вор и не бражник», «животом прожиточный» (т. е. имеет крепкое хозяйство). Избрание сопровождалось сочинением и подписанием мирского приговора, скрепленного подписями грамотных прихожан. Историк М. М. Богословский в начале нашего века отмечал: «Должность церковного старосты была, по-видимому, бесплатной и рассматривалась как почетная. По Судебнику царя Федора Иоанновича за бесчестье церковному старосте назначается плата в пять рублей, т. е. столько же, сколько было назначено земскому и губному старосте (представителям местной выборной администрации.– А. К.). На волостных сходах церковным старостам принадлежит почетное место; по крайней мере в приговорах этих сходов, как и в мирских челобитных, составлявшихся сходами, имена церковных старост пишутся в начале поименных перечней участников схода».

После учреждения самостоятельных Холмогорской и Устюжской епархий (1682), а также по мере становления российского абсолютизма, такая роль выборных церковных старост стала диссонировать с нарастающими бюрократическими и регламентирующими началами в жизни тогдашнего общества. Севернорусские епископы посчитали своим долгом ограничить традиционную роль церковных старост. Они неустанно внушали крестьянам, что староста назначен «в товарищи» к священнику и не может ведать церковными делами нигде, как под руководством последнего. Кандидатуры старост стали утверждаться волей архиерея, а духовные консистории, оформившиеся в 1730-40-х годах, стали проводить ревизии деятельности старост. В практику вошли описи церковного имущества и его периодические инвентаризации.

К концу XVIII века функции старост стали скромнее. Они обязывались «церкви Божии ведать и надсматривать Божия милосердия и казны денежныя, всякое церковное строение со всяким радением неоплошно». Престиж церковного старосты стал определяться не его финансово-хозяйственным влиянием, а, главным образом, близостью к храму как духовно-религиозному центру крестьянской округи.

В последние десятилетия XIX века в большинстве приходов создавались церковные попечительства – своего рода церковный актив, состоящий из ревностных и зажиточных прихожан. Они ведали состоянием приходского храма, оснащением приходской школы, изыскивали средства для повышения оклада учителям и помощи неимущим и т. п. Многие влиятельные и состоятельные прихожане считали своей обязанностью войти в состав попечительства, в глазах окружающих это было престижно.

Приходские пастыри

Со времени образования приходов на многие столетия утвердился в северной деревне обычай выборов приходского клира. От XV-XVII веков документы донесли до нас красочные описания таких выборов. Кандидат в священники обращался с просьбой к миру об избрании его на вакантную должность в местном храме. И если он был выбран – «излюблен»,– то составлялась особая в том грамота. В ней указывалась дата, перечень имен избирателей с церковным старостой во главе, назывался «излюбленный» кандидат, перечислялись его достоинства, будущие обязанности, определялись условия вознаграждения. Вместе с грамотой о выборе сочинялась челобитная архиерею.

Имея эти грамоты, кандидат в священники отправлялся к архиерею: в Вологду, Новгород, Устюг или Холмогоры – в зависимости от юрисдикции его прихода. Там его подвергали испытанию: проверяли знание основ веры, умение читать и писать, петь. Затем архиерейский крестовый иеромонах подвергал кандидата исповеди. И если после испытания и исповеди он признавался достойным священства, то архиерей совершал таинство рукоположения. Возведенный (поставленный) в священники получал официальную грамоту – «ставленую» – с которой и возвращался в свой приход.

Постановление порой стоило немалых денег, многочисленных подношений и подарков «в почесть» домовым архиерейским служителям.

Между священником и миром вплоть до XVIII века оформлялись договорные обязательства. Священник поручался во всем быть послушным миру, мир же брал на себя определенные обязанности по содержанию священника. Подробно перечислялись нормы вознаграждения за различные священнодействия, а также подношений в определенные дни года (Рождество, Пасха, Петров день и пр.).

Обычай требовал от священника, как духовника прихожан, известного участия в общественных делах. Это касалось в первую очередь тех случаев, когда появлялась нужда скрепить подписью какой-либо волостной акт. Духовенство выступало своеобразным гарантом межмирских соглашений, торговых сделок, прав наследования. В случаях частных конфликтов и ссор деревенские батюшки должны были «увещевать» ссорящихся, пытаться не доводить дело до суда, примирять.

Деревенский клир вплоть до середины XVIII века в своей массе не имел специальной и систематической богословской подготовки. Он, как мы видели, был генетически связан с крестьянством и зависел от мира, ощущал себя скорее частью крестьянского сообщества, чем церковного организма. Это создавало условия для особого взаимопонимания и доверия между клиром и паствой, их позиции по отношению друг к другу были как бы партнерскими.

В XVIII веке государственное законодательство стало затруднять выбор священников из податных групп населения. Дело в том, что крестьянин, избранный священником, переставал платить налоги. Это, конечно, не соответствовало интересам и его односельчан, поскольку подати раскладывались на всех, и выпадение одного означало увеличение доли каждого. Куда проще и выгоднее было избрать кого-то из сыновей умершего или престарелого местного священника. К тому же для такого батюшки не нужно было изыскивать землю для постройки дома, угодья для хозяйства. Так сама жизнь ограничила выборность наследственностью. При этом набирающий силу принцип наследственности сохранял все видимые принципы выборности: созывался сход, творился «излюб», утверждался общий приговор.

Служили священники, как правило, на одном месте всю жизнь, что наиболее полно соответствовало пастырскому назначению. Складывались многопоколенные династии сельских священнослужителей. Бывало так, что старый священник крестил, венчал и причащал за свою жизнь не одно поколение своих прихожан, зная по именам и дедов, и отцов, и детей, и внуков.

К концу XVIII столетия и в течение XIX века наследственность в замещении священнических должностей будет разрушена. После того, как семинарии в Вологде, Новгороде, Архангельске и – позднее – в Петрозаводске в полную меру начнут заполнять своими выпускниками вакансии, правящие архиереи по аттестациям семинарского начальства будут распределять семинаристов по приходам без какого-либо избрания и учета наследственности, довольно часто переводя священников из прихода в приход, что в известной степени обюрократит приходское духовенство.

Образованный и назначенный клирик все менее зависел от мира и все более вставал на позиции пастырства и учительства. Но, не сливаясь больше с крестьянским обществом, он и не отдалялся от него. Сельских священников и в XIX веке продолжали роднить с крестьянами общие черты быта, занятие сельским трудом, небогатое материальное состояние.

С XVIII века на приходское духовенство были возложены значительные функции статистического характера: учет движения населения (знаменитые метрические книги), регистрация браков, фиксация явки прихожан на исповедь и к причастию (не менее знаменитые исповедные книги). Именно руками сельского клира созданы уникальные и наиболее массовые источники по демографии, народонаселению, истории семьи, биографиям людей.

Нельзя не отметить и то, что в последние десятилетия XIX века сельское духовенство повсеместно – где добровольно, а где и нет – стало писать приходские летописи, становясь первым в истории Севера массовым отрядом краеведов.

Прихожане

Приходское сообщество было неоднородно. Неоднородно, прежде всего, по возрасту и по отношению к храму. Каждый третий прихожанин относился к младшей возрастной группе – до пятнадцати лет. До семи лет детей приучали к храму, соблюдению норм поведения в нем, иногда приводили к причастию. После этого своеобразного рубежа родители уже обязывались регулярно приводить детей на исповедь. С этого возраста ребенок должен был учиться оценивать свои поступки, понимать, что является дурным, неблаговидным, греховным.

Автор считает необходимым отметить, что во многих приходах особую группу населения составляли старообрядцы. Однако эта тема в силу своей значительности и сложности не может затрагиваться лишь попутно. Да к тому же, строго говоря, старообрядцы сами не считали себя прихожанами, потому этот сюжет исключается из очерка.

Половину прихожан, как правило, составляли взрослые люди, самостоятельные и семейные. Именно на их плечи ложились заботы по содержанию храма. Из этой группы формировался и актив.

Малой, но значительной по своему влиянию, была группа стариков. Они чаще посещали храм, тщательно и задолго готовились к смерти, помогали советами по соблюдению тех или иных правил благочестия или ритуальных обычаев.

Свое место занимали холостяки и старые девы. Среди них всегда находились такие, кто подавал пример высоких моральных качеств и норм поведения: смирения, трудолюбия, набожности, соблюдения постов и регулярного посещения церкви. Вековуш – как порой называли старых дев – привлекали к одеванию и обмыванию покойников, чтению Псалтири (среди них часто встречались грамотные), иногда им поручали обучение грамоте и молитвам девочек.

Еще одну – и влиятельную – группу могли составить прихожане-вкладчики, т. е. те, кто добровольно жертвовал храму различные материальные и духовные ценности.

В 1665 году крестьянин Верхоледской слободки Евдоким Григорьев Семушин «по обещанию своему», «по своим родителям в вечное поминовение» приобрел в Москве и подарил приходскому храму Евангелие 1587 года, обложенное черным плисом, «средник» и евангелисты на котором были исполнены из серебра с золотом. В 1782 году на левом берегу Северной Двины, на границе Шенкурского и Соль-Вычегодского уездов в Борецком приходе была возведена двухэтажная церковь во имя Вознесения Христова. Храм строился долго. Деньги собирались по Архангельской и Вологодской епархиям. Особенно много потрудились по сбору средств братья Задорины – крестьянин Арефа и отставной рядовой Герасим. В Городецком приходе (Онежский уезд) имелась старинная икона Божией Матери с многочисленными частицами святых мощей, которая была пожертвована в XVIII веке местному Богородице-Рождественскому храму крестьянином Фалалеевым. Он же получил ее по наследству от отца, глубоко верующего крестьянина, в старости ставшего соловецким монахом. В 1903 году была освящена Успенская церковь в Кенозере. Строительство ее (после пожара местного храма) стало возможным лишь после пожертвования 2000 рублей крестьянином Алексеем Нечаевым, который многие годы был приходским старостой. Он также выстроил ограду вокруг храма и приобрел колокол в 109 пудов. Такие примеры тысячами зафиксированы в церковной документации прошлых веков.

Кроме крупных вкладов, в каждом приходе была масса скромных пожертвований. Весьма распространенным был обычай к наиболее чтимым иконам подвешивать деньги (медные, серебряные, золотые), бусы, украшения. Отдельные прихожане дарили воск, книги, добровольно и бесплатно работали на храм. Какими бы ни были мотивы вкладов (обет, желание излечения, плата за прощение грехов, благочестивые побуждения), жертвователи становились известны всем, их по-особому чтили, а их вклады, умножая церковное достояние и украшая общий храм, укрепляли осознание приходской общности.

Свое место занимали деревенские грамотеи и книжники. Известно, что в течение многих веков – вплоть до образования сети начальных школ – грамотность в крестьянской среде сводилась к умению прочесть основные церковные книги: «Грамоте, часослову, псалтири и по книгам читать и писать обучен», «грамоте обучен, часослову да псалтири, а писать не обучен», «грамоте, часослову, псалтири и по книгам читать обучен и обучается писать» – вот типичные оценки уровня крестьянской грамотности до середины XIX века. Участие в богослужениях и обрядах, сорокоуст – сорокадневное чтение Псалтири по покойному, умение переписать молитву и помочь выучить ее неграмотному, а также традиция общественного и семейного чтения вслух – делали грамотеев незаменимыми в организации внехрамового, но церковного по характеру общения.

Периодически среди прихожан формировались группы паломников – людей, пожелавших совершить хождение к местным или дальним святым, в прославленные монастыри. Паломничество носило сугубо личный характер, но, отправляясь в дальний путь, ходоки просили благословения у своего священника. По возвращении они охотно передавали окружающим тот новый социальный, духовный и эстетический опыт, который получали в дни паломничества.

В последние десятилетия XIX века все более заметное влияние на религиозную обстановку в сельских приходах стали оказывать крестьяне-отходники, уходившие надолго из родных мест и возвращавшиеся в деревню с новыми, незнакомыми повадками, мыслями и разговорами. Священники в своих отчетах оценивают воздействие города на сельских жителей как исключительно отрицательное, ведущее к ослаблению пастырской и отцовской дисциплины, потере прежней простоты и искренности.

Укажем еще на две малые группы, как правило, повсеместно существовавшие в приходах. Во-первых, это знахари. Чаще всего ими были пожилые люди (например, крестьянки, вырастившие многих детей), охотники, которым приходилось надолго уходить из дома и жить в лесу, а также люди, имевшие особую тягу к врачеванию. Они лечили, владели элементами практической профилактики, знали лечебные травы, занимались родовспоможением. Обычно традиционные средства лечения сопровождались различного рода заговорами и магическими действиями. А это как бы пересекалось с колдовством, чародейством и заслуживало церковного наказания. Знахари становились своего рода деревенской маргинальной группой. Вокруг них – не без влияния церкви – складывался определенный вакуум, формировалось общественное осуждение, но они не изгонялись из приходского сообщества.

Во-вторых, это нищие и калеки. Они всегда тянулись к храмам. Еще в писцовых книгах XVII века можно было встретить типичные записи: «Да на погосте ж 5 изб, а в них живут старицы и вдовы бобылки бездетны», «да на погосте... бездворный бобыль.., у него пасынок, кормятца в мире христовым именем...»

Разумеется, нищие могли собирать милостыню по всей волости или даже уезду. У многих из них были свои излюбленные маршруты и места остановок. Однако именно православные этические нормы милосердия и помощи защищали «нищую братию» и создавали ту общественно-психологическую среду, которая обеспечивала им «дневное пропитание». Среди крестьян бытовало убеждение, что беда нищенства и скорби может в любой момент обрушиться на каждого, а потому нищие служили своего рода живым напоминанием о ненадежности земного благополучия и о спасительной силе сострадания. Не забывало напоминать об этом и церковное руководство. Вологодский епископ Павел в начале XVIII века вменял в обязанность приходским клирикам создавать нечто подобное богадельням «пребывания ради нищенствующих, больных, которых тамо и кормить» в зависимости от доходов.

Все группы в рамках приходского общения находили возможность для проявления своего специфического жизненного опыта. Церковь же искала к каждой из групп свой подход, определяла – если это необходимо – дистанцию. Все находили свое место в различных формах приходской жизни. В этом была незаменимая консолидирующая сила прихода.

Приходские традиции в храме

Смыслом приходского существования, его назначением, были общественные богослужения в храме.

Церковь учит, что богослужение разрывает ограниченность земного времени и пространства, таинственным образом соединяет воедино всех – живших и живущих, присутствующих и «во отшествии сущих», «всех научает любви, которая есть связи всего общества, сокровенная пружина всего, стройно движущаго жизнь всеобщую». Происходит тайна богообщения, ведущая человека к спасению, достойному и радостному несению креста своей земной жизни.

Богослужение укрепляло веру и обогащало эмоциональную и эстетическую жизнь человека, формировало общие для многих поколений людей взгляды и вкусы, зрительные впечатления и нравственные позиции. Благодаря им люди, независимо от социального положения и места жительства, лучше и быстрее понимали друг друга.

Отношение к богослужению всегда было – особенно среди простого народа – окрашено искренней верой, надеждой и трепетом.

С XVIII века в богослужебную практику стала все больше входить проповедь, т. е. систематическое разъяснение прихожанам основ христианской веры, призыв сообразовывать с ними свою жизнь. Становление проповеднического мастерства сопровождалось большими трудностями и затянулось на десятилетия. Лишь в конце века вводилась обязательная проверка кандидатов в священники на предмет их искусства в чтении поучении. В целом же проповедничество внесло в молитвенно-литургическое общение прихожан нечто новое: служба и молитва, воспринимаемая и ощущаемая прежде всего сердцем, чувствами и интуицией, стали давать пищу уму, рассудку, пробуждать мысли,– т. е. то, что мы называем рациональным началом в человеке.

В последние десятилетия XIX века к проповедничеству добавилась катихизация – систематические внебогослужебные собеседования по основам веры и богослужения. Начинали эту традицию священники-энтузиасты, готовые к свободному ведению бесед, к импровизации, обладавшие немалой эрудицией.

В течение двух веков – XVIII и XIX – в обязательном порядке совершались молебны по случаю различных общественно-политических и военных событий. Это были так называемые «высокоторжественные» дни: именины членов царствующего дома, годовщины побед русского оружия, дня вступления на престол правящего императора и т. п. Иногда возникала потребность молитвенно отметить какое-то разовое значительное событие. Так, например, произошла организация молебна летом 1799 года. Вечером 26 июля на имя вологодского епископа Арсения пришел указ Синода об отправлении «Господу Богу благодарственного молебствия за одержанную над французской армией победу», совершенную российским воинством под командованием А. В. Суворова в северной Италии. Буквально сразу же владыка сообщил об этом письменно губернатору и, объявив день и время молебна, просил оказать содействие по организации сбора людей, поскольку день был будний. Для деревенских же прихожан решено было приурочить этот молебен к очередному воскресному дню.

И все же традиция высокоторжественных дней более привилась в городе, чем в деревне. Деревенские прихожане нередко игнорировали их. Официальные молебны, не согретые чувством и многолетней религиозной традицией, проходили в полупустых церквах.

В храмах прочитывались императорские указы общегосударственного значения – и это тоже было одной из приходских традиций. Копии указов, предназначенных для всенародного чтения, пересылались через специальных посыльных и вручались под расписку. В этих случаях храмовое богослужение волей-неволей становилось одним из каналов систематической информации гражданского, политического и военного характера. Соединение такой информации с молитвой способствовало вполне определенной окраске гражданских чувств, общая молитва переносила на нее отблеск святости.

Приходские традиции: вне храма

Повсеместной традицией было всенародное празднование престольных дней, т. е. дней памяти святого, во имя которого освящена церковь. Богослужение в такой день завершалось торжественным молебном. В храме было особенно многолюдно, крестьяне приезжали из всех деревень прихода семьями, нарядные, многие оставались ночевать в селе или ближних деревнях. Днем неподалеку от храма устраивались торги, а во второй половине дня – гулянье, «званые обеды», чай, разговоры. На другой день гости разъезжались по домам и принимали у себя тех, у кого гостили накануне. Одним словом, праздник как бы делился на две части – молитвенно-литургическую, происходящую в храме, и празднично-народную. Впрочем, это разделение было довольно условным, поскольку существовал обычай приглашать священника в тот день служить молебен в домах, особенно у зажиточных крестьян. Иконы святого, чья память отмечалась, особо украшались, в лампады вливалось новое масло.

Принято считать, что престольные праздники завершались поголовной попойкой, драками и поножовщиной. Идеализировать их не будем – бывало всякое. Однако имеющиеся в нашем распоряжении сведения не дают никаких оснований для утверждения об обязательном криминально-алкогольном фоне этой приходской традиции. Можно предполагать, что подобная молва осталась от предреволюционных, военных и послереволюционных лет, когда социальные потрясения могли привести к отчаянно-разгульному характеру деревенских праздников. Напомним попутно, что церковь в начале нынешнего века развернула движение за трезвость. Не в пример нашим кампаниям, она отказывалась от принудительно-запретительных мер, стараясь дать каждому шанс найти в себе сил ровно на столько, чтобы либо ограничить потребление спиртного, либо попробовать отказаться от него хотя бы на какой-то фиксированный срок.

Для приходских и межприходских традиций имели значение своего рода малые круги храмоименований. Так, например, в непосредственной близости от Холмогор, там, где рукава Северной Двины образуют знаменитое Куростровье, совсем рядом располагались три прихода. Шесть престолов их храмов носили такие именования: Залывский приход – Успенский (престольный праздник по старому стилю 15 августа) и Входоиерусалимский (престольный праздник в Вербное воскресенье – за неделю до Пасхи); Ровдогорский приход – Петра и Павла (29 июня) и Рождества Богородицы (8 сентября); Куростровский приход – Дмитриевский (26 октября) и Екатерининский (24 ноября). Не трудно заметить, что храмоименования дополняли друг друга. Во-первых, они составляли полный круг, включавший все группы именований – Господский, два Богородичных, Апостольский и святых великомучеников. Одним словом, все важнейшие православные ценностные ориентиры были представлены на этом сравнительно малом пространстве. Во-вторых, календарь престольных праздников этой округи полно и ритмично охватывал весь годовой цикл: март-апрель, июнь-август, сентябрь-ноябрь. Если иметь в виду, что на каждый праздник приезжали гости из соседних приходов, то станет ясно, что приходские традиции к хозяйственным, соседским и иным житейским связям добавляли совершенно особую форму общения – празднично-литургическую, религиозную. Такое единение разрывало бытовую замкнутость деревенской жизни, формировало ощущение единства округи, уезда, волости, исторической территории.

Многие века существовала традиция канунов – общественных трапез-пиров, посвященных конкретным, особо чтимым святым или праздникам. Готовились они в складчину всем миром. Вместе варили пиво и стряпали кушанья для пиршества.

На Европейском Севере России были распространены кануны Николаю Чудотворцу, великомученику Георгию, Илье Пророку, Иоанну Предтече, Флору и Лавру. П. С. Ефименко писал еще в прошлом веке: «Празднование канунов в деревнях установлено с давних времен по обетам, данным предкам в бедственные у них времена и в память чрезвычайных случаев или происшествий: мора людей, падежа скота, необыкновенного нашествия медведей, волков или других хищных зверей, ужасных пожаров, гибельных ураганов, совершенного побития хлебов и др. Но во многих деревнях забыты предания, в память чего празднуется ими канун». Религиозный ритуал задавал тон всему обычаю: из храма приносились иконы, священник окроплял дома и скот, поле и пожни – совершался крестный ход. Причт приглашался к столу. Сюда же звали бедных и нищих. Канун превращался в братскую трапезу, где на время стирались грани между мирянином и пастырем, богатым и бедным.

С XVIII века церковные власти стали осуждать совместные пиры духовенства и прихожан. В результате традиция стала отделяться от церкви, но лишь внешне, поскольку исходные мотивы общественной трапезы оставались прежними. Даже канунные котлы, в которых варилось пиво, продолжали сохраняться при храме и принадлежать приходу.

Во многих приходах была традиция ежегодных крестных ходов, также рожденная либо чрезвычайными обстоятельствами местной истории, либо благочестивыми побуждениями.

Повсеместно бытовало хождение «со славою» в праздники Рождества Христова и в Пасху. В эти дни духовенство обходило весь приход, совершало молебны во всех деревнях. Народ ожидал этого «славления» и готовил к его началу соответствующее торжество.

Из воспоминаний пономарского сына о «славлении» в устюжских приходах в 1840-50-е годы: «Настала пора идти со славой в деревни ... Взяты крест запрестольный и запрестольная же икона Божией Матери с рукоятию. А крест и Евангелие напрестольные несет в сумке с ризою и епитрахилью один из причетников... Вот мы и в деревне и в том доме, куда принесены крест запрестольный и икона Божией Матери, поставленные в переднем углу в чаше с пшеницей. По всей лицевой стороне избы постав- пены покрытые скатертями столы, и на них наставлены мяса различные, холодные и жаркие, яйца, яичницы, кисели и каши, обязательно же сыр, приготовляемый хозяйками из молока, сметаны, масла и яиц. И тут же на первом столе положены три ковриги хлеба и пять пирогов. Это и предназначено за славу причту в благодарность, причем денежной платы не полагалось ни много, ни мало.

Священник надевает епитрахиль и ризу и служит пасхальный молебен, по окончании которого пропеваются и стихиры Пасхи. По окончании молебна и славы духовенство с супругами и гости усаживаются за столы и угощаются весьма радушно вином и кушаньем всяким. Отказаться будто бы значило обидеть хозяев. На 5-10 минут сесть за стол признавалось необходимым, хотя бы вы ни пить, ни есть не хотели, но и не могли. И не угодно ли вам целый-то день, с утра до вечера выдерживать такое испытание, а человеку, выпивающему водку и пиво, пить и не охмелеть. Скажете, охмеление духовенства не ставилось ему в вину. Правда. Но ведь тому же духовенству все-таки нужно было делать свое святое дело, по крайней мере, бессоблазненно, терпимо...»

В последние десятилетия XIX века все приходы Севера были заняты обустройством церковно-приходских школ. Дело это лишь в известной степени было новым – и прежде обучение грамоте чаще всего велось местными дьячками по Букварю, Псалтири и Часослову. Теперь же это дело ставилось на основу единых программ, определенного цикла обучения, в рамки классно-урочной системы. Приходилось изыскивать средства для строительства школьного здания, выделения жалования учителю (или учительнице). Много времени, как бы сейчас сказали – на общественных началах – уделяли преподавательской работе священники и причт прихода. Кроме грамоты и счета, дети обучались основам веры и церковному пению. В деревенских храмах по воскресным и праздничным дням можно было слушать детский хор местной церковно-приходской школы. Начинался заметный рост грамотности, окрашенной к тому же православно-христианским мировосприятием.

Сельские православные приходы Севера на протяжении многих веков оставались самым массовым и созидающим элементом культурного пространства края. Их территориальное размещение в сочетании с системой храмоименований деятельно соучаствовали в формировании облика региона. Чарующей особенностью Севера стали традиции сакральной топографии деревенских приходов, гармония храморасположения с локальными природными ландшафтами.

Приход сложился как неразрывная часть знаменитой севернорусской триады: волость-община-приход. На Севере они до 1840-х годов территориально совпадали. И если волость была административно-гражданским сообществом, община – поземельным, то приход – несомненным средоточием духовно-религиозной жизни. Приходские отношения, составившие особую и необходимую часть народной духовной культуры, представляли из себя уникальный опыт самодеятельного народного обустройства православных микросообществ. Прежде всего он заключался в органическом единстве канонических требований с особенностями социальных отношений на Русском Севере – отсутствием классического крепостничества и относительной свободой самоуправляющихся общин-волостей.

Очевидно и то, что сформировавшиеся на этой основе черты внутриприходских отношений XV-XVII веков – выборность клира, его договорные и партнерские отношения с прихожанами, широкая автономия и др.– могли существовать лишь в рамках патриархально-средневекового уклада жизни. Нельзя преувеличивать и глубину вероучительных и обрядовых знаний массы сельских прихожан той поры.

Обюрокрачивание и огосударствление Русской Церкви, начавшееся со времен Петра I, внесло в установившиеся приходские отношения известную дистанцию между клиром и паствой. Сельский священник стал приобретать несвойственную ему прежде латинскую ученость, был обременен новыми функциями, в некоторых из них весьма прозрачно усматривались полицейские задачи. Победившая к концу XVIII века назначаемость приходского клира окончательно похоронила прежние отношения партнерства. Духовенство все более брало на себя роль просветителя, чему, однако, долго еще мешала его прямая материальная зависимость от сельского общества, нередко унижавшая сельского пастыря. Впрочем сила традиции была такова, что все эти новации не внесли какой- либо существенной дисгармонии в жизнь прихода.

В XIX веке Север в известной степени оказался в стороне от важнейших социально-экономических процессов эпохи. Его позднее и не так уж глубоко затронул капитализм. Это сохраняло сельский приход довольно долго в привычном кругу представлений и ценностей. Лишь события начала XX века вдохнули в него иные ветры: маловерие и сомнение, поиски других идеалов, интерес к политике, конфликт поколений. Реагировали ли на это приходские батюшки? Готова ли была Православная Церковь сохранить свое пастырство в годину потрясений и смуты? Мог ли верующий народ и его пастыри найти формулу соединения ценностей православия и вековых традиций с духом новейшей истории? Это большие вопросы, и они еще ждут своих исследователей. Однако ясно, что признаки поиска новых социальных позиций на твердой основе православного вероучения предпринимались даже на приходском уровне – формировался новый актив, удовлетворялись не только потребности в обрядности, но в более глубоком осознании веры, началось широкое общественное обсуждение проблем прихода как основы церковного организма. Но процесс этот не получил развития – в 1920-е годы мир северорусских приходов стал уничтожаться. Духовным традициям Севера наносилась незаживающая рана...

Источник: Камкин А. Сельский приход севера : [из истории севернорусских православных традиций] / А. Камкин // Север. – 1994. – № 1. – С. 89-98.