|
Творчество Игоря Северянина (Игорь
Васильевич Лотарев, 4/16 мая 1887, Петербург— 20 декабря 1941, Таллин) —
русского поэта, одного из символов Серебряного века поэзии, до сих пор
остается недооцененным и слишком скупо представленным в школьной программе.
Поэтическая судьба этого яркого и самобытного таланта была сложной, полной
контрастов. В 1910-е гг. мало кто мог сравниться с ним по степени
известности и славы. Но затем Игоря Северянина забыли, как забыли и других
русских писателей, оказавшихся в эмиграции. В восприятии нескольких
поколений читателей он оставался салонным поэтом, певцом «ананасов в
шампанском», выразителем презренных мещанских вкусов.
И, тем не менее, его стихи продолжали жить, находя заинтересованных
читателей. В дневниковых записях Даниила Хармса за 1925 г. обнаруживаем
список «Стихотворения наизустные мною». В перечне заученных наизусть молодым
поэтом есть по шесть стихотворений Александра Блока и Николая Гумилева, по
два Велимира Хлебникова, Андрея Белого, Сергея Есенина и Анны Ахматовой, по
19 стихотворений Владимира Маяковского и Игоря Северянина, среди них
«Весенний день», «Это было у моря», «Русская», «Шампанский полонез»...1
Прошли десятилетия, в записной книжке другого писателя, Венедикта Ерофеева,
в 1969—1970 гг. приводится план поэтической антологии и количество
стихотворений (приводим по нарастающей): Хлебников — 44, Гумилев — 63,
Ахматова — 68, Блок — 83, Мандельштам — 105, Северянин — 127. Больше было
взято только у Бальмонта (200). Отбирая поэзы Игоря Северянина, В. Ерофеев
просмотрел 17 прижизненных сборников и свои юношеские тетради с
переписанными стихами «короля поэтов»2. И таких примеров множество...
Тем важнее, что в последние десятилетия происходит активный процесс
возвращения творческого наследия поэта в контекст русской литературы XX в.
Выходят новые работы о нем, введены в научный оборот ранние издания
произведений поэта 1904— 1912 гг., рукописи и архивные документы. При всем
разнообразии и изменчивости поэзии Игоря Северянина в разные годы все более
очевидной становится преемственность и целостность его поэтики и творческого
пути, что, безусловно, глубже раскрывает его индивидуальность. В то же время
в писательской биографии выделяются четыре периода: начало творчества
(1904—1912); путь от «Громокипящего кубка» до «короля поэтов» (1913—1918);
начало эстонской эмиграции (1918—1930); «Классические розы» (1931—1941).
Ранний этап творческой биографии Игоря Северянина, который предшествовал
выходу в свет книги «Громокипящий кубок», — тот период, когда он сложился
как поэт. О детских увлечениях музыкой и книгами, о любви к северной
природе, «форелевым рекам», к сирени, сопровождавшей своим цветением каждый
его день рождения, — об этом мы узнаем в его искренних стихах, в «поэме
детства» — «Роса оранжевого часа» (1923). Поэт вспоминал в очерке
«Образцовые основы» о первом стихе «Звезда и дева» (1895), сочиненном после
того, как родители расстались и мальчик из Петербурга оказался в
Череповецком реальном училище, в разлуке с матерью. Сохранилась испещренная
пометками Игоря книга «Русские поэты за сто лет (С пушкинских времен до
наших дней) в портретах, биографиях и образцах» (СПб., 1901). На ее
титульном листе владельческая надпись «Игорь Лотарев», а на следующей
странице пояснение за подписью «Игоря-Северянина»: «В год издания — 1901 —
получил в подарок от мамочки — посылкой из Петербурга в Череповец,
Новгородской губ.».
В это время он издал на средства своего дяди М. П. Лотарева или при
дружеском содействии 35 брошюр тиражом 100—200 экземпляров каждая. При этом
14 книжечек вышли под собственным именем автора — Игорь Лотарев, а начиная с
листовки «Памяти А. М. Жемчужникова» (1908) под псевдонимом
«Игорь-Северянин» (через дефис).
Поэт ценил свои издания: в 1912 г. он хотел объединить брошюры в Полное
собрание поэз в 4-х томах, причем первые восемь брошюр, посвященные
Русско-японский войне, получили название «Морская война». Еще в пору издания
тонкие брошюры объемом в 1—2 печатных листа сравнивали с «раритетами
антиквария», а сейчас, столетие спустя, ни одна библиотека не располагает их
полной коллекцией. Нам удалось разыскать все эти редкие книжечки, каждая из
которых отличается дарственной надписью, авторскими пометами или
стихотворным автографом3. Позже Северянин включил большую часть
стихотворений из брошюр в свои знаменитые книги «Громокипящий кубок» (1913),
«Ананасы в шампанском» (1915) и др. Знаменательным для начального периода
стало создание Северяниным программы эгофутуризма и кружка, а затем Академии
эгопоэзии, в которой состояли молодые поэты К. Олимпов, Грааль-Арельский, Г.
Иванов, И. Игнатьев и др.
В марте 1913 г. вышел «Громокипящий кубок» — главная книга Игоря Северянина,
принесшая ему заслуженную «повсеградную» славу и выдержавшая 10 изданий. Имя
автора впервые значилось без дефиса. «Настоящий, свежий, детский талант» (А.
Блок), «счастливое чудо» (А. Измайлов), «прямо культурное событие» (Н.
Гумилев) — определили появление «Громокипящего кубка» современники
Северянина. Так начался второй период его творческого развития, время
признания и славы «короля поэтов».
Едва появился этот сборник поэз (так автор называл свои стихи), А. М.
Горький на Капри, обеспокоился, «как бы достать книги Игоря Северянина».
Современники сочли, что в признании Ф. Сологуба, написавшего предисловие к
книге, не было «никакого открытия нового светила. На небе русской литературы
всем очевидная, горела звезда первой величины»4. В последующие годы Игорь
Северянин часто выступал с чтением поэз, вошедших в эту книгу. «Это было у
моря» и «Весенний день» Северянин читал на вечере «Избрание короля поэтов» в
феврале 1918 г. По словам Лили Брик, Владимиру Маяковскому доставляло
удовольствие произносить северянинские стихи. <...> Он всегда пел их на
северянинский мотив (чуть перевранный), почти всерьез: «Все по-старому»,
«Поэза о Карамзине», «В парке плакала девочка», «Весенний день», «Нелли»,
«Каретка куртизанки», «Шампанский полонез», «Качалка грезерки», «Это было у
моря...» и много других»5. В построении «Громокипящего кубка», где все — от
увертюры «Очам твоей души», обращенной к любимой женщине, до эпилога
«Эго-футуризм» — напоминает музыкальное произведение, во всем блеске
проявился «композиторский» талант Игоря Северянина. Тонкий поэтический слух
поэта воплотился и в разнообразных стихотворных увертюрах, сонатах, этюдах,
ноктюрнах, прелюдиях, ариях — в мелодичных стихах, привлекавших многих
композиторов, в том числе С. Прокофьева и С. Рахманинова.
Одно из наиболее известных стихотворений Северянина «Это было у моря», по
словам поэта Георгия Иванова, «как гипноз действует на слушательниц и
доводит их до беспамятства»6. Оно имеет подзаголовок «Поэма-миньонет», т.е.
«крошечная», «грациозная». Это одна из десяти изобретенных и обоснованных
Северяниным стихотворных форм — строфа из 8 строк, выполненных анапестом. В
качестве примера в работе Северянина «Теория версификации» приведен и другой
миньонет — «Виктория Регия».
Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж...
Королева играла — в башне замка — Шопена,
И, внимая Шопену, полюбил ее паж.
Было все очень просто, было все очень мило:
Королева просила перерезать гранат,
И дала половину, и пажа истомила,
И пажа полюбила, вся в мотивах сонат.
А потом отдавалась, отдавалась грозово,
До восхода рабыней проспала госпожа...
Это было у моря, где волна бирюзова,
Где ажурная пена и соната пажа.
Февраль 1910
Поэма-миньонет завораживает своей музыкальностью, яркими переживаниями,
чувственностью и композиционной завершенностью. Используя классический сюжет
соблазнения плодом, в данном случае это гранат — символ власти, плодородия,
эмблема солнца, жизни и любви, автор передает вспыхнувшее чувство,
побеждающее неравенство.
Казалось бы, противоположно по своему настроению и характеру другое
известное стихотворение Игоря Северянина «Весенний день», посвященное поэту
К. М. Фофанову.
Весенний день горяч и золот, —
Весь город солнцем ослеплен!
Я снова — я: я снова молод!
Я снова весел и влюблен!
Душа поет и рвется в поле,
Я всех чужих зову на «ты»...
Какой простор! Какая воля!
Какие песни и цветы!
Скорей бы — в бричке по ухабам!
Скорей бы — в юные луга!
Смотреть в лицо румяным бабам,
Как друга, целовать врага!
Шумите, вешние дубравы!
Расти, трава! Цвети, сирень!
Виновных нет: все люди правы
В такой благословенный день!
Апрель 1911
Игорь Северянин вспоминал, что прочитал своему кумиру, К. М. Фофанову,
только что законченное стихотворение: «И с каким искренним восторгом он
выслушал его, как обнимал меня, растроганный и восхищенный!
— Вот как надо писать, радость моя! — говорил он со слезами на глазах, —
забудь все декадентские исхищрения, они тебе не к лицу. Пиши всегда так же
просто и ясно, как написал этот «Весенний день», и ты будешь всенародным
русским поэтом»7.
Действительно, в этом стихотворении ярко выражены упоение жизнью, восторг и
радость бытия, приподнятое настроение и пленительный аромат долгожданной
северной весны. Искренний восторг человека, испытавшего счастье с
пробуждением природы. Это выражение порыва души, истосковавшейся по
гармоничной и простой жизни. Стихотворение переполнено восклицательными
предложениями, передающими высшую степень молодого восторга перед русским
раздольем, легкость, разнообразие чувств.
Но есть еще самое ценное чувство: любовь к человеку, «звучащие нотки любви к
ближнему и большой сердечной отзывчивости... Игорь Северянин дал несколько
пейзажей незабываемой тонкости, чувство природы ставит его в ряд лучших
мастеров этого рода»8. Здесь речь идет, в том числе, о выражении «Виновных
нет, все люди правы...», в котором перефразированы слова короля Лира из
одноименной трагедии У. Шекспира: «Нет в мире виноватых» (пер. А. Дружинина.
Акт 4, сцена 6). Эта мысль владеет поэтом, не раз возникает на протяжении
десятилетия. В стихотворении «Рядовые люди», написанном в том же году и
вошедшем в «Громокипящий кубок», Северянин возвращается к ней: «Не знаю
скверных, не знаю подлых; все люди правы...». А в сонете «Шекспир» (1927) он
прямо указывает на их источник: «Король, возвышенный страданьем, Лир / Обрел
слова: «Нет в мире виноватых»9. Критики проводили параллели стихотворения
«Весенний день» с поэзией Бальмонта, Блока, Пастернака и др.10
Но не только радость жизни переполняла стихи Северянина. Он выразил и
ощущение души, тоскующей в предгрозье Первой мировой войны, остро и глубоко
передавая чувства современников. В 1913 г. Северянин пишет Брюсову: «Какое
отчаяние вокруг! какая безнадежность! Возможность процесса Бейлиса,
ежедневные катастрофы, Балканская гнусность, чума в Новочеркасске,
кубофутуристы...»11.
Неожиданно политика вошла в соприкосновение и, более того, в противоречие с
главным лозунгом Северянина — «Живи живое!».
На волне всеобщего подъема в дни Февральской революции Северянин написал
цикл стихов «Револьверы революции» (он будет опубликован только в сборнике
«Миррелия» (Берлин, 1922). Несправедливо забытый цикл открывается
стихотворением «Гимн Российской республики» («Мы, русские
республиканцы...»). Исполнены гордости строки стихотворений «Моему народу»,
«Все — как один»:
Народу русскому дивитесь:
Орлить настал его черед!
Но к лету 1917 г. настроение поэта переменилось: искусство в загоне. «...Что
делать в разбойное время поэтам... Мы так неуместны, мы так невпопадны».
Октябрьская революция отразилась в «Поэзе скорбного утешения» и «Поэзе
последней надежды», в контрастах увиденного «злого произвола» и веры в
«глаза крылатой русской молодежи»: «Я верю в вас, а значит — и в страну».
Третий период поэтического пути Игоря Северянина связан с его отъездом в
январе 1918 г. в эстонский поселок Тойла, прежде служивший ему дачным
приютом. После заключения Брестского мира Советской России и Германии поэт
оказался в эмиграции «тойласким отшельником». Живя в Эстонии, Игорь
Северянин мысленно не расставался с Россией. С первых лет эмиграции его
лирика отразила негромкую, но проникновенную ностальгию.
«К смиренью примиряющей воды», к «соловьям монастырского сада», к мечте о
«воспрявшей России», к «любви коронной» обращается Северянин. Он обрел то
«легкое и от природы свободное дыхание», которое, как отмечал Николай Оцуп,
редко встретишь у современных поэтов.
Не желая писать «примитивно», он и в эти годы сознательно экспериментировал
со словом, стихом и рифмой. Северянин немало заботился об обновлении
поэтического языка. Поэт черпал из городского фольклора и народного говора,
«жестокого романса» и чувствительного альбомного стиха, из принаряженного
лубка и броской прямоты уличной вывески или плаката. Ему был также интересен
язык газет, создавший в значительной мере ту смесь высокого с низким,
которой он столь виртуозно пользовался. Более трех тысяч «новотворок»
зафиксировано В. В. Никульцевой в «Словаре неологизмов Игоря-Северянина»
(2008).
Для Северянина возвращение в провинциальный эстонский поселок, в озерную
глушь было подчас безрадостным. Здесь он оказывался не только вдали от
России, но и от основных центров русской эмиграции — Берлина, Парижа,
Праги... Возможно, тогда, пытаясь сохранить память об утраченной родине, о
прежней жизни или, говоря словами Романа Гуля, «унести с собой Россию»,
молодой, едва тридцатипятилетний Северянин, углубился в мемуары и
автобиографические романы в стихах («Падучая стремнина», 1922; «Роса
оранжевого часа», 1923; «Колокола собора чувств», 1923 и др.).
Его гастрольные поездки в Берлин, Париж, Прагу, Белград и другие города
приносили небольшой доход и ощущение читательского внимания. «За эти годы, —
рассказывал Северянин в письме В. И. Немировичу-Данченко, — мы побывали
однажды в Польше, дважды в Латвии. Больше никуда не ездили. Постоянно живем
в своей деревушке у моря. Живется трудненько, заработков никаких, если не
считать четырех долларов в месяц из “Сегодня”. <...> Писатель я никакой,
поэтому заработать что-либо трудно. Как лирик, не могу много заработать:
никому никакая лирика в наше время не нужна, и уж во всяком случае она не
кормит»12.
В 1930 г. Игорь Северянин отметил двадцатипятилетие своей литературной
деятельности — ему суждено было прожить еще одно творческое десятилетие,
последний, «классический», этап. Встречавшийся с поэтом во время его поездок
по Югославии В. В. Шульгин вспоминал: «...прошли годы: он постарел, по
мнению некоторых, вырос — по мнению других. Ему захотелось стать «серьезным»
поэтом; захотелось «обронзить свой гранит» [выражение Вас. Шульгина]13.
Сам от себя — в былые дни позёра,
Любившего услад душевных хмель –
Я ухожу раз в месяц на озера,
Туда, туда — «за тридевять земель»...
Почти непроходимое болото.
Гнилая гать. И вдруг — гористый бор,
Где сосны — мачты будущего флота –
Одеты в несменяемый убор...
Многим запомнился поэзовечер в зале «Шопен» в Париже 27 февраля 1931 г., где
Северянин читал стихи из книги «Классические розы». Марина Цветаева,
присутствовавшая на выступлении, писала С. Н. Андрониковой-Гальперн 3 марта
1931 г.: «Единственная радость <...> за все это время — долгие месяцы —
вечер Игоря Северянина. Он больше чем: остался поэтом, он — стал им. На
эстраде стояло двадцатилетие <...> первый мой ПОЭТ, т.е. первое сознание
ПОЭТА за 9 лет (как я из России)»14.
Цветаева воспринимала новые стихи Северянина в широком контексте —
двадцатилетия его творчества. В неотправленном письме Северянину она создала
своеобразный гимн русским поэтам — невольным изгнанникам: «Это был итог.
Двадцатилетия. (Какого!) Ни у кого, может быть, так не билось сердце, как у
меня, ибо другие (все!) слушали свою молодость, свои двадцать лет (тогда!).
Двадцать лет назад! — Кроме меня. Я ставила ставку на силу поэта. Кто
перетянет — он или время? И перетянул он: — Вы.
Среди стольких призраков, сплошных привидений — Вы один были — жизнь:
двадцать лет спустя.<...> Вы выросли, Вы стали простым, Вы стали поэтом
больших линий и больших вещей, Вы открыли то, что отродясь Вам было
приоткрыто — природу, Вы, наконец, разнарядили ее...
И вот, конец первого отделения, в котором лучшие строки:
И сосны, мачты будущего флота...
Ведь это и о нас с Вами, о поэтах, — эти строки»15.
Лучшие стихи 1922—1930 гг. вошли в изданную попечением югославской Академии
наук книгу «Классические розы» (1931). До этого в серии «Русская библиотека»
были изданы произведения Амфитеатрова, Бальмонта, Бунина, Гиппиус, Куприна,
Мережковского.
Заглавие книги связано со стихотворением «Классические розы», с классической
литературной традицией, о которой писал В. В. Набоков: «Роза пылала на
ланитах пушкинских красавиц. В кущах Фета она расцветала пышно, росисто и
уже немного противно. О, какая она была надменная у Надсона! Она украшала
дачные садики поэзии, пока не попала к Блоку, у которого чернела в золотом
вине или сквозила мистической белизной»16.
В те времена, когда роились грезы
В сердцах людей, прозрачны и ясны,
Как хороши, как свежи были розы
Моей любви, и славы, и весны!
Прошли лета, и всюду льются слезы...
Нет ни страны, ни тех, кто жил в стране...
Как хороши, как свежи ныне розы
Воспоминаний о минувшем дне!
Но дни идут — уже стихают грозы.
Вернуться в дом Россия ищет троп...
Как хороши, как свежи будут розы,
Моей страной мне брошенные в гроб!
С первыми, классическими, розами связан другой важный мотив, воплощенный в
этом хрестоматийном образе, — память об оставленной родине. Для Вл.
Ходасевича так происходит восстановление духовной общности России и
зарубежья. В стихотворении «Петербург» он пишет о том, что «привил-таки
классическую розу / К советскому дичку» (12 дек. 1925; вошло в сборник
«Европейская ночь». Париж, 1927). Иначе раскрывается семантика образа в
книге Георгия Иванова «Розы» (Париж, 1931), где поэт прощается с прошлым
навсегда «сквозь розы и ночь, снега и весну...». Пятистопный ямб, которым
написано стихотворение «Классические розы» с цезурой на 2-й стопе, по мнению
М. Л. Гаспарова — «знак тоски по прошлому»17.
«Классичность» определяла принадлежность Северянина к каноническому
литературному ряду и направление его творческой эволюции. Это сразу ощутили
современники поэта, например, Георгий Адамович писал: «Северянин стал совсем
другой, он больше не подвывает, а читает, как все, вырос, стал мудр и
прост»18.
Так мудро и просто пишет теперь Северянин о любви в стихотворении «Все они
говорят об одном» с посвящением С. В. Рахманинову:
Соловьи монастырского сада,
Как и все на земле соловьи,
Говорят, что одна есть отрада
И что эта отрада — в любви...
Среди многообразия лирических пейзажей, портретов, признаний есть
стихотворение «И будет вскоре...» о весеннем дне, — но как далеко оно от
прежнего упоения радостью жизни! Между ними словно пролегла трагическая
полоса русской истории в том глубоко личном, интимном преломлении, которое
свойственно Игорю Северянину:
И будет вскоре весенний день,
И мы поедем домой, в Россию...
Ты шляпу шелковую надень:
Ты в ней особенно красива...
И будет праздник... большой, большой,
Каких и не было, пожалуй,
С тех пор, как создан весь шар земной,
Такой смешной и обветшалый...
И ты прошепчешь: «Мы не во сне?..»
Тебя со смехом ущипну я
И зарыдаю, молясь весне
И землю русскую целуя!
В рецензии Петра Пильского говорилось: «С этим именем связана целая эпоха.
Игорь Северянин был символом, знаменем, идолом лет петербургского надлома
<...>. Умер Петербург, переродился Игорь Северянин <...> Столичные
наваждения оказались минутными. Сейчас Игорь Северянин — поселянин». Среди
новых черт его поэтического мира названо неприятие города и современной
цивилизации, «искусство променявшей на фокстрот», женщин «бездушных и
практичных», всей «рассудочночерствой» Европы. Утешение, по мнению
Пильского, поэт находит в семье, в тишине далекой Тойлы, в ночных мечтах и
книгах. Однако «ни скорбь по России, ни мечтательные надежды на ее новое
воскрешение, ни любовь к родной стране, ни жизненные потрясения, ни седина,
ни годы не изменяют, не разрушают основного строя души, не умерщвляют
коренных, врожденных, взращенных пристрастий» Северянина, которые более
всего проявлялись в «склонности к словесной изобретательности»19.
Предвоскресье
На восток, туда, к горам Урала,
Разбросалась странная страна,
Что не раз, казалось, умирала, —
Как любовь, как солнце, как весна.
И когда народ смолкал сурово
И, осиротелый, слеп от слез,
Божьей волей воскресала снова, —
Как весна, как солнце, как Христос!
В книге «Классические розы» тема бессмертия оказывается связанной с
долгожданным возвращением на родину, туда, где «Моя безбожная Россия, /
Священная моя страна!». Воссоединение с Россией означало для него обретение
самосознания и духовного бессмертия:
Я мечтаю, что Небо от бед
Избавленье даст русскому краю.
Оттого, что я — русский поэт,
Оттого я по-русски мечтаю! («Я мечтаю...»)
Конец тридцатых годов... Прошло 20 лет после триумфального избрания короля
поэтов. Казалось, Северянин лишился всего: его мучают болезни и безденежье,
распалась семья, нет своего жилья, книги остаются в рукописи, а изданные на
средства автора сборники «Медальоны» и «Адриатика» не восполняют убытки... И
тоска по родине...
Но вот в Эстонию из Индии пришло письмо от Н. К. Рериха, и поэт снова
«повсесердно утвержден»:
«Дорогой Игорь Васильевич,
И радостно и грустно было мне получить письмо от 28-го февраля. Радость была
в том, что Ваше творчество было мне близким и Ваше имя звучало во всех
странах, в которых я был за эти годы. Радость была и в том, что Вы прислали
и книгу стихов и манускрипт Ваш — все это и звучно и глубоко по мысли и
прекрасно по форме. А грусть была в том, что Вы пишите и о Вашем и вообще о
современном положении писателей, — я бы сказал вообще о положении Культуры.
Дело стоит именно так, как Вы и описываете. Книга стала не нужна. В домах
подчас не находится книжной полки, а ведь было время, когда книга была
другом дома. Сейчас происходит такой армагеддон, который захлестывает всю
жизнь, во всех ее проявлениях...»20.
В этих справедливых опасениях художника, понимавшего необходимость
противостоять разрушению культуры, звучит и надежда на духовную стойкость
человека, сохраняющего в самых трудных условиях интерес к своим истокам,
памяти и красоте, запечатленной в книгах.
Благодаря поэзии Игоря Северянина, возвращенной в отечественную литературу,
становится очевиднее истинное место поэта в нашей культуре, на русском
Парнасе, где, как он мечтал, «Фету Пушкин говорит: — О Северянине
тоскую!..».
1 Дневниковые записи Даниила Хармса / Публ. A. Устинова и А. Кобринского //
Минувшее. Исторический альманах 11.— М., СПб., АШепеит. Феникс, 1992. – С.
433-434.
2 Записная книжка В. Ерофеева. Музей В. Ерофеева в г. Кировске. Сообщено И.
Шталем.
3 Северянин И. Громокипящий кубок. Ананасы в шампанском. Соловей.
Классические розы / Изд. подготовили В.Н.Терёхина, Н.И. Шубникова-Гусева. —
М.: Наука, 2004. Серия «Лит. памятники». Далее тексты Северянина цитируются
по этому изданию.
4 Бурлюк Д. Листки футуристической хрестоматии (Игорь Васильевич Северянин
(Лотарев) // Голос Родины. — Владивосток, 1920, 26 сент.
5 Брик Лиля. Чужие стихи // Игорь Северянин глазами современников / Сост.,
вступ. ст. и коммент. B. Н. Терехиной и Н. И. Шубниковой-Гусевой. — СПб.:
ООО «Полиграф», 2009. — С. 148.
6 Одоевцева И. На берегах Сены (отрывок) // Игорь Северянин глазами
современников. — С. 232.
7 Северянин И. Из воспоминаний о Фофанове // Собр. соч. В 5 т. / Сост.,
подг. текста, вступ. ст. и коммент. В.А. Кошелева и В.А. Сапогова. — СПб.:
Logos, 1996. Т. 5. – С. 11.
8 Бурлюк Д. Листки футуристической хрестоматии. Указ. соч.
9 Северянин И. Собр. соч.: в 5 т. Т. 4. — С. 406.
10 Тарановский К. Ф Три весенних дня в русской поэзии начала двадцатого века
(«Весенний день прошел без дела...» А. Блока, «Весенний день» Игоря
Северянина и «Февраль» Б. Пастернака) // Культура русского модернизма
(Readings in Russian Modernism). — М., 1993. – С. 326-327.
11 Игорь Северянин. Царственный паяц. Автобиографические материалы. Письма.
Критика / Сост., вступ. ст. и коммент. В. Терёхиной и Н. Шубниковой-Гусевой.
— СПб., 2005. – С. 93.
12 Там же. С. 258.
13 Шульгин В. Птички певчие // Игорь Северянин глазами современников. — С.
293.
14 Цветаева М. Об искусстве. — М.: Искусство, 1991. – С. 413.
15 Цветаева М. Там же. — С. 412.
16 Цит. по: Терехина В. Н., Шубникова-Гусева Н. И. «За струнной изгородью
лиры...» Научная биография Игоря Северянина. — М.: ИМЛИ РАН, 2015. — С. 363.
17 Гаспаров М. Л. Русские стихи 1890-х — 1925-го годов в комментариях. — М.:
Высшая школа, 1993. — С. 77—78.
18 Последние новости. 1931,17 сент.
19 Пильский П. «Ни ананасов, ни шампанского» <Подпись: П.> // Газ.
«Сегодня». 1931, 15 сент. — С. 8.
20 Цит. по: Терехина В.Н., Шубникова-Гусева Н.И. «За струнной изгородью
лиры...» Научная биография Игоря Северянина. — С. 431.
|
