|
Варлам Тихонович Шаламов родился в 1907
году в Вологде. Это город, стоящий на пересечении дорог, «подстоличная
Сибирь», традиционное место ссылки интеллигенции, увлёкшейся
социал-радикализмом. Вероятно, в самой атмосфере Вологды было нечто роковое,
предопределившее судьбу Шаламова - его юношеским идеалом были народовольцы.
Отец писателя, Тихон Николаевич Шаламов, был священником, двенадцать лет жил
и проповедовал на Алеутских островах. Между ними не было взаимопонимания:
сын рано утратил религиозную веру, отец не разделял интереса Варлама к
литературе. Хотя после катаклизма 1917 года отец Тихон оказался среди
сторонников «обновленческого движения» в Русской Православной Церкви. Дух
борьбы, живой интерес к новым веяниям и готовность истово служить правде -
то немногое, что роднит отца и сына.
В 1924 году Шаламов переехал в Москву. Сын священника не имел права на
высшее образование сразу после средней школы, и он два года работал на
заводе, после чего поступил на факультет советского права МГУ. Уже тогда
Шаламов осознаёт себя писателем: становится участником литературных кружков,
знакомится с Владимиром Маяковским, Осипом Бриком, Сергеем Третьяковым. В
это же время Шаламов проявляет интерес к политике. Позднее напишет о себе:
«был участником огромной проигранной битвы за действительное обновление
жизни».
В феврале 1929 года студент Шаламов был обвинён в «контрреволюционной
агитации и организации» по ставшей зловещей 58-й статье и осуждён на три
года исправительных работ - за распространение письма Ленина XII съезду
большевиков (умирающий вождь, в частности, выражал сомнение в пригодности
Сталина к высшему руководству). Так Шаламов оказался в Вишерском лагере на
Северном Урале. Нечеловеческие условия труда подорвали здоровье писателя, он
не раз оказывался на больничной койке.
В 1932 году, отбыв первый срок, Шаламов возвращается в Москву, Стремясь
войти в литературу, он много пишет, в частности, остросоциальный рассказ
«Три смерти доктора Аустино» и программную статью «Наука и художественная
литература» - о том, какая литература нужна новой стране. Но через пять лет
его снова судят по той же статье, на этот раз - за «троцкизм». И снова
отсылают в холодные края на долгие пять лет.
О Крайнем Севере говорят: слова здесь замерзают на лету, и приходится
обламывать их с губ собеседника, а потом оттаивать на огне, чтобы узнать,
что он сказал. Такой была Колыма, «остров», отрезанный от остальной части
Советского Союза - «материка». Единственный доступ к этому отдалённому
региону северо-восточной Сибири был через город-порт Магадан, построенный
заключёнными.
Постоянные побои, голод, тяжёлый труд в шахте - всё это вело к тому, что
родной, живой язык здесь просто забывался. К тому же скованные холодом руки
были согнуты по черенку лопаты, Шаламов не мог расправить ладони и удержать
в пальцах карандаш. Можно было писать, только обмотав карандаш тряпками,
чтобы он стал похож по форме на кайло.
В 1942 году Шаламову продлили срок до конца войны, а в 1943-м - обвинили в
«антисоветской пропаганде» за то, что Шаламов назвал большим русским
писателем изгнанника Ивана Бунина. Срок был увеличен ещё на десять лет.
Изнурительные работы истощили организм писателя - он попал в больницу.
Как ни парадоксально, благодаря тяжёлому диагнозу (дизентерия) Шаламов
выжил: больница на время избавила его от тяжёлых работ, а после
выздоровления, по содействию сочувствующего врача, Шаламов был направлен на
курсы фельдшеров и остаток срока работал в больнице.
В это время Шаламов снова стал писать. Как когда-то его отец-проповедник,
Шаламов нёс живое слово в условиях убийственного холода. Но это было слово
не о благой вести, а о земном аде большевистских лагерей.
Здесь фундаментальное отличие рассказов и очерков Шаламова от воззрений
другого классика «лагерной» прозы - Александра Солженицына. У последнего
лагерный опыт представлен как духовное испытание, возвышающее человека и
приближающее его к Христу, ведь и Он в земной жизни пострадал безвинно. Но
Шаламов не искал никаких философских оправданий и «высшего смысла» лагерной
системы. Не видел он и возможности духовного роста в этих нечеловеческих
условиях, не находил утешения в религии.
Его религией была поэзия - та сила, что преображает страдание: «Стихи - это
боль и защита от боли...». Шаламов резко отрицал всю гуманистическую
традицию классической русской литературы - ведь сама история XX века,
казалось, опровергла её высокие идеи. Шаламов настаивал на необходимости
создать новый литературный язык, на котором возможно говорить о катастрофах
последнего столетия.
Созданию такого языка он посвятил всю свою жизнь.
Срок заключения закончился в октябре 1951-го. В течение следующих двух лет
Шаламов работает фельдшером, чтобы собрать деньги на дорогу в Москву. Через
знакомого врача он посылает письмо Борису Пастернаку, у них завязывается
долгая переписка. По возвращении в столицу Шаламов начинает работу над
главным произведением своей жизни - ныне всемирно известным циклом
«Колымские рассказы». Шаламов знакомится с Надеждой Мандельштам и через неё
- с кругом инакомыслящих. Он живо интересуется происходящим в «оттепельной»
литературе, резко критикует писателей-современников, распространяет свои
произведения в самиздате, в критических статьях рассуждает об антиутопии
Хаксли, французских сюрреалистах, идеях Якобсона, наконец, создаёт
собственную теорию стихосложения.
Но всё это находит слабый отклик у современников. Британский писатель и
богослов Клайв Стэйплс Льюис написал однажды: «Вы никогда не знаете,
насколько сильно вы верите во что бы то ни было, пока истинность вашей веры
не станет вопросом жизни или смерти. Легко утверждать, что данная верёвка
достаточно крепкая, если вы собираетесь обвязать ею коробку. Но,
предположим, на этой же верёвке вам предстоит повиснуть над пропастью. Вот
тут-то вы и поймёте, насколько вы уверены в крепости вашей верёвки».
Похоже, Шаламов понимал это как никто другой. Двадцать лет лагерей не могли
не оставить свой тяжёлый след: до конца жизни Шаламов сохранил склонность
оценивать всё по максимальной шкале, высказываться резко и категорично,
будто какая-то часть его сознания всё ещё оставалась в лагере, и
относительно спокойные условия жизни после освобождения нисколько не
смягчили его взгляды. И это стало непреодолимой пропастью между Шаламовым и
многими современниками, которые просто не могли его понять, потому что
никогда не были там.
Тем важнее для Шаламова было опубликовать свои рассказы на Родине, донести
до соотечественников свою «прозу, выстраданную как документ». В 1972 году
были впервые опубликованы «Колымские рассказы» - но за границей, без
согласия Шаламова и с нарушением авторской композиции рассказов. После этого
публикацию произведений Шаламова в официальной советской печати было
невозможно представить. Тогда Шаламов пишет в «Литературную газету»:
«Никаких рукописей я им не предоставлял, ни в какие контакты не вступал и,
разумеется, вступать не собираюсь. <... > Проблематика Колымских рассказов
давно снята жизнью...»
Но нельзя утверждать, что этим письмом Шаламов перечеркнул всё, что написал
о лагере, и отрёкся от своего свидетельства. В этом видится отчаянный жест
художника, который готов на политический компромисс ради публикации своих
произведений. Многие просто не верят, что Шаламов мог написать такое
добровольно, и полагают, что его заставили это сделать. Но есть и другая
точка зрения, согласно которой в этом обращении Шаламов пародировал
канцелярский стиль политических агитплакатов начала двадцатых годов - той
эпохи, когда сложились его эстетические взгляды. Сам язык художника
сопротивлялся тому, что требовалось сказать. В том, как именно Шаламов
написал это письмо, выражалась горькая насмешка, которую мало кто разгадал.
Это письмо выражало протест, но протест - в первую очередь эстетический и
этический. Шаламов был категорически против заграничных публикаций, потому
что не верил в возможность адекватного понимания «Колымских рассказов»
людьми другой культуры, другой истории, носителями другого языка. Он также
не хотел, чтобы его рассказы стали предметом спекуляций среди русских
эмигрантов. Что до политики - и здесь его взгляды шли вразрез со взглядами
движения инакомыслящих: они считали лагерную систему порождением СССР, в то
время как Шаламов на всю жизнь сохранил преданность революционным идеям и
считал ГУЛАГ плодом сталинизма, но не советской власти как таковой.
После публикации этого письма усложнились и без того противоречивые
отношения Шаламова с современниками, особенно с бывшими заключёнными и
близкими по диссидентскому кругу. Кто-то осудил писателя, кто-то отвернулся
от него навсегда. диктовку - писать Шаламов больше не мог. В 1982 году
Шаламова повезли в пансионат для психохроников - через всю Москву в
январский мороз, в холодной машине, без верхней одежды. Писатель заболел
воспалением лёгких. Вскоре его не стало.
Варлам Шаламов, сказавший однажды, что он выковал свою лиру изо льда, был
реабилитирован посмертно только в 2000 году. Но эта формальная реабилитация
ничего не значит перед всемирным признанием его как великого художника,
описавшего крах мироздания.
|
