|
На вологодской земле одним из последних
поэтов, пронзительно писавших о Великой Отечественной войне, был Михаил
Сопин. Он пацаненком оказался на оккупированной территории - его дом стоял
возле оврага, за которым начиналась Украина. С наступавшими советскими
войсками он прошел всю Европу.
Как оказалось, стихи о Великой Отечественной войне продолжают писаться и в
наше время. Самые яркие, попавшиеся мне на глаза, написаны вологжанином
Сергеем Пахомовым. Сергей * автор из иного поколения, он - один из нас,
родившихся спустя два десятилетия со дня Великой Победы.
Сергею Пахомову 56 лет, он окончил Литературный институт имени А.М.
Горького, живет в Устюженском районе, в деревне Мережа. С ним мы связались
по телефону:
- Почему ты обратился к этой теме?
- Я же не планирую, - сегодня вот про это напишу, а вот про это - завтра.
Что приходит в голову, то и записываю.
- А как ваша семья связана с Великой Отечественной войной?
- Наверно, все как у всех. Дед прошел финскую и Ленинградский фронт, бабкин
брат на «Катюше» воевал, погиб под Новгородом...
-А ты служил?
- Да, служил срочную службу на Северном флоте...
- Сергей, очень мощные стихи получились!
- Спасибо!
Сергей Пахомов
«ПОДОЛГУ СТОЯТЬ У ОКНА...» МИТРИЧ
V
Глухую ночь провел в соломе -
осенний проливной каприз. Наутро объявился Роммель -
пустынной пашни хитрый лис. Он все высматривал в бинокль
мышей позиции в меже. Тащились тучи, словно рохли,
скрипя на каждом вираже. Перипетии пораженья не вспомню -
только белый флаг Луны, как будто подношенье дождю,
убавившему шаг. Что снилось? Я в сырой траншее,
армады «тигров* и «пантер», Вши, расцарапавшие шею,
убитый ближний офицер... Ору: «За Родину, ребята!»
И бесконечно длится бой... В соломе холодно и свято.
А Роммель хвост поднял трубой.
VI
У магазина толчь. Дают Рис привозной, немного скуки,
Хлеб, спички, водку... Водку пьют С руки и падают на руки Крестьяне - родина
в очах.
Дорога выгибает спину,
Разбухнув, словно на дрожжах,
До неба - до самого тына.
Дед выбрал место посушей,
Пол-литра выцедил в баклагу,
Едва был вытолкан взашей (Ведь без медали «За отвагу»)
Из магазина. Чуть хлебнул,
Чтоб комары не заедали,
И матом черствым помянул Судьбу потерянной медали. Ополоумевший плетень
Зиял, как жерло, слепотою,
Линкором накренился день,
Запахло морем и грозою.
VII
В голубых клубах махорки рыбий бог сидит на пне:
«Больно ты, Сережка, скоркий - на войне как на войне».
Митрич сплюнул, сделав вычет в стае тучного леща...
Звонким эхом «Гойко Митич!..» между зарослей хвоща.
Горе, Митрич! (Гойко Митич
гонким эхом по дворам,
От степей донских до вычегд -
воля прошеным слезам!)
Похоронкою воронка, луч зари на водоем,
Жила лопнула, как донка,
заведенная в Мальстрем.
Межудельное соседство,
Митрич, - проще говоря,
Передай мне по наследству
навык деда Щукаря!
КАПИТОЛИНА
I
Везут в Германию нас эшелонами,
Везут в Германию нас помирать...
Яр бел - покров зимы суровой.
Не с той ноги встают дома,
Спускаясь к речке Васнецова
С капитолийского холма.
Капитолина ставит брашно.
Приняв навалочных гостей,
Поет о прожитом так страшно,
Что пробирает до костей.
Я много страшных слышал песен,
Капитолининых - нигде...
Торчит застрявший в тучах месяц,
Как плуг - по горло в борозде.
II
Помогите, Пушкин, окажите честь.
Нечем нам согреться, нечего поесть.
Мы из вашей книги выдерем страниц
(Голода вериги, холод плащаниц...),
Чтоб разжечь огонь нам, разогреть еду,
Ваше благородие, - клейкую бурду.
Свет Гвадалквивира, наша участь зла...
Слезками Земфиры капает смола.
III
Они, придя, торжествовали.
Глушили мутное вино.
Луна шинелью на привале лежала,
видима в окно.
Пока вдова что было в печке
на стол метала (были щи),
В обличье недочеловечьем
икали пьяные хлыщи.
Один (скотина, не иначе)
рванул на женщине испод
И, оседлав ее как клячу,
арийский вывалил живот...
Детей {а в доме были дети) -
на холод, а по-русски - на...
«Тридцатьчетверкою»
в кювете сгорала зимняя луна.
Меня отец лупил за дело
запомнил, чтобы до сопли,
Кто вытащил Отчизны тело
еще живое из петли.
ТИТРЫ
Я помню пять тысяч Бобковых,
ИвАновых тысяч пятьсот,
Отдельно лежат Ивановы
И сорок один Аксельрод.
Читая зловещие списки
Оранжево-черной строки,
Я помню еще обелиски
У берега белой реки,
Косые кресты на погостах,
Деревни родной полумрак,
И старые домики в звездах,
Как будто армянский коньяк.
Мы пили такой с инвалидом
Великой и страшной войны,
Он был, как языческий идол,
Когда поглядишь со спины...
Обрубки толкали дощечку
Быстрее, чем я самокат,
Он был изувечен и вечен
«Болгарии русский солдат».
Он тридцатитысячным Колей
Считался средь прочих имен,
Оставшихся в поле на воле
Звучать до скончанья времен.
ПАМЯТЬ
Одна из любимых привычек –
Подолгу стоять у окна:
Деревня, дорога в кавычках
Столбов телеграфных видна,
Пастух, собирающий стадо,
УАЗик как улей жужжит,
Заполненная самосадом,
В руке «козья ножка- дрожит.
Откроется ветром калитка (
Движеньем знакомой руки?) –
Скатеркою жовто-блакитной*
В пшеничных полях васильки...
Уходим за Днепр. Обуглен
Народной испариной брод.
И рваные божьи хоругви
Влачит прикрывающий взвод
Под небом, что жовто-блакитным
Нам виделось в пору страды –
Скулят в санитарной кибитке
Бездомными псами браты.**
О, Господи! Дойное стадо
Пастух возвращает домой,
Как мертвую память из ада,
Который зовется войной.
‘Желто-голубой (унр.). * ‘ Братья (унр.) (дер. Мережа, Устюженский район)
|
