|
Антон ЧЕРНЫЙ
* * *
Все - умрем и будем похоронены:
Мама, папа, бабушка и я.
В землю будем семенем уронены:
Вся семья.
К нам придут потомки и потомицы
По весне порядок наводить,
Приведут праправнуков знакомиться,
Будут гладиолусы садить.
И увижу я в трубу подзорную,
Сквозь слои утоптанной земли,
Их весну простую и просторную,
Их подошвы, что ко мне пришли.
Не о ком теперь мне беспокоиться,
Некого теперь оберегать.
Я поплачу талою сукровицей:
Тихо, чтобы их не напугать.
Много нами слышано и видано,
Но смиримся с истиной одной:
До чего все просто и обыденно
На земле, в земле и под землей.
Отмечая устойчивость мотива смерти в поэзии Антона Черного, не столько
размышляю о причинах, сколько об особом двойном видении автором верхнего и
нижнего миров, космической образности, взгляде с высоты на землю, из
настоящего - на давнее прошлое и далекое будущее. Может быть, самое бытовое
обозначение лирического движения через время и атмосферные слои состоялось в
стихотворении «Картошка затарена. Гряды пусты» (цикл «Займище»): «И видится,
словно с большой высоты, Как прошлым становится наша работа», а самое
болевое - в «Стоит зеленое ведро», где взятые из устного рассказа Алексея
Леонова натуралистические подробности гибели первого космонавта планеты
порождают сначала реакцию ужаса: «В какой кошмар он погружен? В какую
невесомость?», неверия, а затем - ощущение необыкновенной близости ко всем
живущим на земле «орденоносца и героя», спустившегося с огромных черных
небес, таких же бесконечных, не познаваемых до конца, как жизнь
человечества.
В приведенном выше произведении тема смерти воплощается несколько иначе.
Момент потрясения не подхватывается вслед за начальными двумя строками, а
напротив, снимается аналогией: семья - семена, роняемые в землю.
Фаталистический характер фразы «Все умрем» ослаблен мотивом родства, смены
поколений, представителей рода - это оказывается более важно, чем страх
перед конечностью своего земного бытия, традиционные для русской лирики
мысли о всеобщем равенстве людей перед смертью и надежды на память,
сохраняющуюся в потомстве. И слыша в этом стихотворении голос того, кого
нет, ведомые этим голосом, мы постоянно убеждаемся в относительности,
смещаемости и взаимопроницаемости границ между смертным миром и жизнью
живых.
Взгляд лирического героя дан не сверху, а снизу, из-под земли. Этот взгляд
удивительно добр и спокоен, интонация не требовательна, а уход за могилой
потомков и потомиц (очень теплое слово!) дополнен сожалением: «Не о ком
теперь мне беспокоиться, Некого теперь оберегать». Здесь главное состояние
лирического героя, которому дано видеть просторную весну живых, определено
не только желанием прежней заботы о близких, но и горечью от невозможности
выразить, передать им свою любовь. Плачут не те, кто пришел на могилу
помянуть, а тот, о ком рассказывают праправнукам, но плачет он так, чтобы
«не напугать» - так реализуется его новая забота. И слезы его идут вверх.
В том, как и что именно видит лирический герой, тоже несколько
разнонаправленных проекций: гладиолусы, талая вода (на земле), весенний
простор (над землей), подошвы пришедших (снизу, через слои земли). Связь
этих проекций помогает ощутить единство живущих и ушедших в иной мир, и в
заключительном катрене голос из-под земли звучит уже в унисон с голосами
тех, кто пришел навести порядок на могиле родного человека, давно поняв и
приняв как истину саму сочетаемость жизни и смерти «на земле, в земле», а
значит, и «под землей».
|
