|
В феврале 1998 года мы с красноярским
фотографом Толей Белоноговым пришли домой к писателю Виктору Петровичу
Астафьеву, чтобы поговорить с ним о том, что нас волнует. О времени и о
людях, живущих в трудах и заботах, о детях, которых мы любим, о добре и зле,
о Родине и о счастье, что у каждого из нас своё. Начал он разговор о встрече
с ребятами в подтёсовской школе, где недавно побывал.
Народу набилось много. Вопросы хорошие задавали. Чувствуется, начитанные
ребята. Ну а самый главный вопрос закатила одна девочка: «Что такое
счастье?» Я говорю: «Две тыщи лет уже задают его, а я сейчас вам тут всё
выложу». Сказал, что это понятие индивидуальное. Для одного кашу поесть —
счастье, а для другого по – большому сходить — у него запор — счастье. «У
кого суп жидок, у кого жемчуг мелок». Так что понятие это нравственное. И
насколько выше нравственность, настолько требования к этому самому счастью
более редки и возвышенны. И угодить людям трудно.
Я вот знаю Серёгу и очень его люблю. В Устюге деревня есть, Глядино, где он
живёт. Всю жизнь Серёга этот мечтал заиметь мотоцикл и знал, что это
несбыточная для деревенского парня мечта. В Красноярске где – то увидел
мотоцикл и — всё! Когда закончилась война, Серёга в пехоте на Белорусском
фронте был. Разрезал раму у немецкого мотоцикла, разобрал его и в мешке
привёз в Глядино. Собрал там раму, сварил и много лет на нём ездил. И чем он
во время процветания нашего сельского хозяйства занимался? Бригада есть, а в
бригаде никого нет. Или разбежались, или не хотят работать. А техника
имелась: комбайн, трактор, сеялки, веялки. Всю зиму он сам — ручищи у него
здоровые, позноблены, потрескались — всё ремонтирует, готовит к посевной.
Потом сам всё вспашет, посеет. Я спрашиваю его:
«Серёга, какие проблемы у тебя?» — «Понимашь, — говорит, — хлеб сдать не
могу. Сюда не приезжают, а вывезти мне не на чем!» Сейчас вроде наладилось
маленько. Раньше там какие – то воры были. Их то посадят, то они убегут. И
вот дали Серёге бумагу на «Ниву», и он купил её, свой второй личный
транспорт. Так вот, для Серёги высочайшим счастьем было мотоцикл привезти, а
потом машину заиметь. По – крестьянски он заскорузлый немножко, но уж
работяга! У крестьян много недостатков, а достоинств больше! И главное их
достоинство — труд! Свой хлеб и труд!
К крестьянам у нас в советское время как относились? Считали их жадными,
называли кулаками, держимордами. И всё наша интеллигенция изощрялась, не
понимая самой сути крестьянства. Чего только не делали с этими крестьянами —
и научили их на свою голову. Теперь у нас нет ни настоящего крестьянина, ни
интеллигенции, ни рабочего. Что ж, чего хотели от нас, того добились. Мы
перекати – поле, люмпены. Сейчас ребятишкам, выросшим на асфальте,
совершенно безразлично такое чувство, как Родина, понятие Земли своей.
Хорошо, Бог как – то надоумил садовые участки сделать. Хоть это маленько
держится. И ребятишки привыкают редиску полоть. Своё если воткнёт, то и
бережёт. Так что не знаю, как мы будем налаживаться. Пока не добьёмся
укрепления среднего класса, хорошего ничего не будет. До 17 – го года наши
капиталисты проклятые достаточно платили рабочему, который содержал семью и
мечтал свергнуть правительство. А потом народ нажился и в бараках, и в
переселенческих лесах, и на болотах. И там «счастье» своё получил: половина
народу в землю ушла...
Утрата естественной потребности делать добро очень печальна. С этого
начались все наши беды... Вот меня на войне не бросили, когда я был без
сознания, в глаз раненный. Кто – то ж вытащил меня. И в последний раз друг
меня вытащил, и я друга вытащил. У нас чувство товарищества было скреплено
надеждой, что и тебе помогут...
Испокон веку перед двором в сибирских деревнях делали зобён – ки.
Продалбливалось в столбах окошко, туда выставлялась дощечка. Зобёнкой
зовётся, потому что с крышкой. И кольцо обязательно вделывали в столб, чтобы
лошадь привязать, если кто на лошади. Ставили туда туесок с квасом, солонку
с солью, кусок хлеба, сухарь или калачик — для всех, кто идёт мимо:
каторжник ли, коммунист ли, поляк ли, германец ли. Чтоб не будить хозяев:
кваску попил, хлеба поел — и дальше. В России жизнь устоявшаяся, а в Сибири
она двигалась: переселенцы, беглые, дороги дальние. С голодных лет начали
воровать, и бабушка под столб стала класть еду. Потом кое – где снова это
восстановилось. А у нас просто заколотили её и отпилили, дураки.
Замечательный был обычай. В нём естественная потребность делать добро, вроде
бы инстинктивная. А может быть, даже в расчёте на то, что и Бог тебе
поможет.
Всё – таки счастье определяет мера души. Моё понятие о счастье очень
сложное, величина, всё время колеблющаяся. Конечно, самое большое счастье
было выжить на войне. И потом — ребятишки. Но ребятишки вон уже лежат в
могиле. Это хуже нет — хоронить. Один сын остался. Так что это толковище
большое и вопрос неразрешимый. Как будет жизнь идти, как станет развиваться
судьба, какой запрос у человека — внутренний, нравственный, культурный.
|
