|
«Ушли на рассвете. Судьбы и стихи» — книга
о 25 молодых поэтах, которые не вернулись с Великой Отечественной. Для
разных поколений читателей она стала откровением о той эпохе. Книга
удостоена премии «Anthologia», присуждаемой журналом «Новый мир» за высшие
достижения русской поэзии. Автор-составитель Дмитрий Шеваров рассказывает
предысторию сборника.
Как возникла идея книги ?
ДМИТРИЙ ШЕВАРОВ: Не могу сказать, что мной двигала идея. Даже точнс — не
идея. Двигало чувство. То, к чему мне выпало прикоснуться, надо как-то
сберечь, передать из рук в руки. А возникла во мне книга ...сорок пять лет
назад.
9 мая 1975 года мы с мамой пошли на Плотинку, это центр Свердловска. Там
встречались фронтовики. Сегодня я ровесник тех фронтовиков.
Мама дарила фронтовикам цветы, а я — значки, которые прихватил из дома,
опустошив свою коллекцию.
В то время моя мама Зоряна Рымаренко работала редактором на телевидении и
готовила передачи о погибших на войне поэтах—Владиславе Занадворнове,
Леониде Вилкомире, Ариане Тихачеке... Эти имена уже тогда стали мне родными.
В составлении сборника помогало много людей. Какие встречи особенно
запомнились?
Дмитрий ШЕВАРОВ: Да, список тех, кто помогал, занимает в начале книги не
одну страницу. А самая памятная встреча, пожалуй, —с Ольгой Глебовной
Удинцевой, племянницей одного из героев моей книги поэта Дмитрия Удинцева.
С 1920-х годов Удинцевы живут в деревянном доме близ Тимирязевской академии.
Отсюда и ушел на фронт Дмитрий Удинцев. Я был поражен, с каким благоговением
в этом доме относятся к каждому листочку, которого касалась его рука.
Быть поэту однажды узнанным или уйти в небытие получается, что это иногда
зависит от одной семьи ?
ДМИТРИЙ ШЕВАРОВ: Часто — от одного человека. Ведь то, что находится в
семейном архиве и достается нам по наследству, существует в единственном
экземпляре.
Больше нигде на свете нет такой фотографии, такого письма или такой вот
свернутой вчетверо записки на тетрадном листке.
И если наследнику, который волею судьбы распоряжается архивом, видится в нем
лишь гора пыльных пожелтевших бумаг — тогда может случиться беда. Архив
исчезнет, а вместе с ним и память о человеке.
Вот мы говорили об Удинцевых. У Димы рано ушли родители, и его воспитывала
тетя Наташа, сестра матери. После гибели племянника тетя Наташа собрала все,
до чего дотрагивалась рука Димы. И когда мы с Ольгой Глебовной открыли два
чемодана с архивом Димы, там оказался почти идеальный порядок.
Другой пример — моя мама. Если бы она в 1980-е годы не подготовила
телевизионную передачу об Ариане Тихачеке, о таком поэте бы никто не узнал,
и он не стал бы героем моей книги.
Готовясь к передаче, мама переписала письма Ариана и стихи. Нашла его
одноклассниц и записала их воспоминания.
Пленки с телепередачами тогда бездумно стирали сразу после выхода в эфир, а
вот рабочие блокноты мама сберегла. И когда я взялся за книгу, оказалось,
что мамин блокнот об Ариане — это все, что о нем уцелело. В архивах же и
музеях ничего о юном поэте нет, а его близкие давно ушли.
В этом году— 80 лет с начала войны И кажется, что о поэтах-героях мы давно
уже должны все знать.
Дмитрий ШЕВАРОВ: Должнызнать,но не знаем. А что мы знаем о погибших на войне
молодых художниках, музыкантах, актерах, математиках и философах? Много ли
вы видели книг, им посвященных?
Остались ли для вас загадки в судьбах тех поэтов, о которых вы пишете?
ДМИТРИЙ ШЕВАРОВ : Некоторые судьбы—сплошная загадка. В 1960-х в
первых антологиях фронтовой поэзии печатались стихи Виктора Лузгина. Об
авторе было сказано: летчик, погиб в 1945 году. Мой добровольный помощник
Игорь Нефедов нашел данные на Виктора Федоровича Лузгина, воевавшего в полку
ночных бомбардировщиков. Но тот ли это Виктор? Где родился поэт-летчик, где
жил, как погиб, где его архив? Почему после 1960-х стихи Лузгина перестали
печататься в сборниках фронтовой поэзии? На эти вопросы пока нет ответов.
Вы называете поэтами даже тех ваших героев, от кого осталось всего несколько
поэтических строк. И вы приглашаете читателя разделить эту точку зрения.
Почему?
ДМИТРИЙ ШЕВАРОВ: Поэты — не только те, кто дожил до удостоверения Союза
писателей, до славы, юбилеев и наград. Вовсе не те.
Вспоминается строчка из песни «На жизнь поэтов» Саши Башла- чёва: «Мы можем
забыть всех, что пели не так, как умели...» Люди по слепоте своей и
суетности могут забыть. Но кроме земной точки зрения есть и небесная.
Помнить и сожалеть можно только о том, что знаешь и любишь.
Ваша книга помогает узнать и полюбить этих мальчиков, а значит, не забыть.
Кто из них особенно полюбился вам?
ДМИТРИЙ ШЕВАРОВ: Они — ровесники моих детей, поэтому всех люблю, всех жалею.
В стихах сборника мало примет времени, идеологии, нет ярости, культа
ненависти к противнику— того, с чем многие ассоциируют военную поэзию. Пишут
о любви, о природе, о вечном. Почему это так?
ДМИТРИЙ ШЕВАРОВ: На фронте было не до поэзии. Если ребятам иногда и выпадала
возможность написать что-то в стихах, то это письма домой. И это скорее
антивоенная поэзия, а не военная. Лишь несколько молодых людей успели
напечататься в дивизионных многотиражках. Но и для армейских газет они
писали совсем не агитки. Георгий Суворов, который рос сиротой, писал
стихотворные посвящения друзьям, Володя Калачёв и Евгений Разиков — о родном
доме, Леонид Розенберг — о маме...
Вы пишете, что наивными романтиками поэты не были, не были и ура-патриотами.
Но тогда кем они были? Откуда взялось это особенное поколение?
ДМИТРИЙ ШЕВАРОВ: Сейчас почему- то принято представлять юношей 1941 года
слепыми котятами. Мол, они были патриотами, потому что не знали правды о
происходящем в стране, боготворили Сталина. Ничего подобного — они знали не
меньше, чем мы с вами. Только знали не из книг и интернета, а из опыта своей
короткой жизни.
Почти в каждой семье были арестованные, сосланные или расстрелянные. Поэтому
ребята смотрели на жизнь без иллюзий.
В них совсем не было инфантильности. Они готовили себя к испытаниям.
Закаляли волю, занимались спортом, изучали языки. Вырабатывали собственную
точку зрения на все события.
Они уходили на фронт с пониманием того, что главное поле битвы — душа
человека. И чтобы победить фашизм, надо победить зло в своей душе.
Во всей поэзии о войне трудно найти более христианские строки, чем те, что
нам оставил комсомолец Вася Кубанёв:
Солдат не судите чужих.
Прошу, передайте:
Я с ними боролся за них...
Да, так мог бы написать только духовно зрелый человек, может быть, даже
инок. Очень многое в книге не стыкуется с тем, что мы знаем о том времени.
Чем это объяснить?
ДМИТРИЙ ШЕВАРОВ: Глубиной и сложностью эпохи, которую мы плохо себе
представляем. Я с детства, как и все мои ровесники, много читал и смотрел о
войне. Беседовал с писателями-фронтовиками Виктором Астафьевым, Евгением
Носовым, Андреем Турковым, Константином Ваншенкиным...
В общем, я что-то знал. Но когда стал читать дневники погибших 20-летних
поэтов, разбирать их пожелтевшие, будто обожженные письма — переживал
потрясение. Прежде всего от ранней мудрости этих мальчиков.
К тому же их письма — путеводитель по мировой культуре. Ребята читают
Евангелие и «Войну и мир», переводят с английского и немецкого, обсуждают
Хемингуэя, Эренбурга и Пришвина.
Кстати, Дмитрий Удинцев переписывался во время войны с Михаилом Пришвиным, а
Евгений Разиков — с Константином Паустовским.
В книге мелькает мысль, что, выживи эти мальчики на фронтах войны, и
современная поэзия была бы другой. Можем ли мы хотя бы предположить, какой?
ДМИТРИЙ ШЕВАРОВ: Да что поэзия — жизнь была бы другой.
О чем вы размышляли, завершая книгу?
ДМИТРИЙ ШЕВАРОВ: Я думаю о ребятах только как о живых. Поэтому не оставляет
мысль о том, а достойна ли эта книга их памяти, понравилась бы она им или
нет.
И что вы думаете сейчас, когда книга вышла?
ДМИТРИЙ ШЕВАРОВ: Мне кажется: они бы ее приняли. Потому что книга получилась
строгой. Без сиропа. Надеюсь, и мама моя приняла бы ее. Ведь в ней
исполнилось то, к чему мы оба стремились... Но мама ушла. Это случилось 9
апреля —в тот день, когда книгу отправили в типографию.
В предисловии вы пишете, что в деле поиска молодых поэтов, погибших в
Великой Отечественной, рано ставить точку. Что это будет: новая книга, новые
очерки в «РГ»?
ДМИТРИЙ ШЕВАРОВ: Когда речь идет о ребятах, которым еще бы жить и жить, то
какая может быть точка? Как пел Саша Башлачёв: «Поэты живут. И должны
оставаться живыми...»
|
