|
Для меня это ещё и тяжёлая личная потеря. Без малого 40 лет нас связывали
дружба и единомыслие, а также чувство землячества: мы родились и выросли в
вологодской глуши.
Горжусь, что поддержал в «Комсомольской правде» его первую книгу рассказов
«Деревенька моя лесная», а позже в газете «Правда» – его первую повесть
«Привычное дело», опубликованную в журнале «Север» в 1966 году, что решило в
ту пору её судьбу.
Белова невозможно понять и оценить вне литературного контекста, вне того
уникального направления, которое сложилось в русской литературе во второй
половине минувшего века. Имя ему – «деревенская проза», куда входили, помимо
Василия Белова, Валентин Распутин, Василий Шукшин, Фёдор Абрамов, Виктор
Астафьев, Михаил Алексеев, Сергей Залыгин, Евгений Носов, Виктор Лихоносов,
Владимир Солоухин, Гавриил Троепольский, Александр Яшин и позже Владимир
Личутин, Владимир Крулин... Явление это возникло взрывом и сразу же
потеснило «шестидесятников», поскольку ставило вопросы не политические, но –
бытийные. «Деревенской» её называли по той причине, что авторы все как один
были выходцами из деревни. Повторюсь, в действительности она была прозой
бытийной, историко-философской, вынесшей на общественное обсуждение
коренные, фундаментальные вопросы нашего исторического бытия.
Полагаю, что эти глубоко патриотические по духу прозаики куда в большей
степени, чем «шестидесятники» или диссиденты, подготовили случившиеся на
переломе веков драматические перемены в нашей жизни, не догадываясь, к чему
эти перемены приведут.
Итогом этих перемен – среди многого другого – стало и то, что наша лучшая
проза конца минувшего века, по своему художественному уровню вполне
сопоставимая с великой русской прозой XIX столетия, упорно замалчивается,
как замалчиваются великие Шолохов и Твардовский, чуждые либеральной
идеологии рынка. Будем надеяться, что публикация семитомного собрания
сочинений Василия Белова перед самым его уходом означает начало конца той
сегрегации лучших произведений русской литературы XX века, которую с такой
последовательностью проводят вот уже двадцать лет либеральные СМИ. Что там
царская или советская цензура, когда вето наложено на целое направление,
причём – лучшее в русской литературе!
Василий Белов принадлежал к шолоховской литературной школе.
Опередивший время на столетие, «Тихий Дон» был предвестием трагической и
героической судьбы русской деревни в XX веке. Именно деревня положила себя
на алтарь Отечества ради его спасения. Беспощадность коллективизации сделала
возможной индустриализацию страны, чтобы выиграть грядущую войну. Война была
выиграна миллионами жизней на фронте, трудовым подвигом жён и матерей в
тылу. Восстановление страны снова легло на плечи народа и в первую очередь
крестьянства – при полном запустении деревень.
Вот почему после смерти Сталина первым в литературе стал вопрос о культе
личности вождя и политических репрессиях, а вторым – вопрос о трагических
судьбах деревни, то есть о судьбах народа. Этот вопрос возник стихийно и
взрывом. И поставили его писатели, родившиеся и выросшие в деревне,
вернувшиеся с войны или детьми трудившиеся от зари до зари вместе с матерями
на колхозных полях, чтобы дать фронту хлеб.
Советская власть посадила крестьянских детей за парты, приобщила к
образованию, знанию, научила мыслить честно. И они обрушили на умы читателей
свой главный вопрос: о судьбах народа, о судьбе деревни, настоятельно
требовавшей перемен.
Вот откуда такая степень искренности, такая боль, такая безыскусная и
бескомпромиссная правда жизни в прозе Белова, Распутина, Шукшина, Астафьева,
да практически всех так называемых деревенщиков, и такой авторитет её у
читателей. Ведь они были «устами» исстрадавшегося народа, который, дав
образование своим детям, получил возможность впервые обратиться к миру со
словами правды, заявить о себе, о своей жизни, о своей душе и о своей беде.
Вот откуда у Белова, как и его учителя Шолохова, такой могучий русский язык.
У Белова есть рассказ, который называется «Колоколена», в котором, рассказал
мне Белов, чуть не дословно воспроизведена необыкновенная речистость его
матери. Доподлинное русское слово, как и душа народа, по свидетельству прозы
Белова, Распутина, Шукшина и, конечно же, Шолохова, всё ещё сохраняются во
глубине России.
Шолохов однажды сказал, что в Григории Мелехове ему было важно показать
«обаяние человека». «Обаяние человека», то есть красоту его души, ты
ощущаешь в каждом из героев Белова и чувствуешь неизбывную любовь автора к
ним, их способности любить не себя – других. Вспомним сцену прощания Ивана
Африкановича с женой Катериной в повести «Привычное дело». По напряжённости
и одухотворённой чистоте она вполне сравнима со знаменитой сценой прощания
Григория с его Аксиньей.
Проза Белова, как и всей шолоховской школы (вспомним «Прощание с Матёрой» В.
Распутина), – проза прощания с глубоко любимым и родным миром, который на их
глазах, а порой и при участии, исчез уже навсегда. Вспомним в этой связи
книгу «Лад» – о нормах крестьянской культуры, народной цивилизации, культуре
души, формировавшихся веками.
Книги Белова, как и всех близких ему товарищей по литературному делу,
писателей, в большинстве своём уже ушедших из жизни, это завет.
Шолохов силой своего гения почувствовал грозный сдвиг тектонических пластов,
обратился к миру с великим романом-предостережением, на столетие опередив
время. Белов, Шукшин, Распутин, Астафьев пронзительностью своего таланта
также ощутили грядущие перемены. Взыскуя их, они предчувствовали и возможную
их опасность. Опасность бездушия и бездуховности, глобально угрожавших миру
в его алчном и безграничном стремлении к потребительству, уничтожающему
человеческое в человеке, опасность растления «золотым тельцом» тех духовных
и нравственных ценностей, которые веками складывались в народе в труде и
обороне родной земли, служению духу, а не мамоне, как то было велено свыше,
в Нагорной заповеди.
Завет прозы Белова повелевает нам в мире установившегося чистогана хранить в
чистоте тот нравственный генотип русского народа, который формировался
веками труда и борьбы, сохранить в чистоте нашу народную цивилизацию. Проза
Белова каждому из нас завещает любить свою Родину столь же истово, как это
сказано в строках ещё одного нашего земляка вологжанина Николая Рубцова:
С каждой избою и тучею,
С громом, готовым упасть,
Чувствую самую жгучую,
Самую смертную связь.
Феликс Кузнецов.
|
