|
Нигде снег не скрипит так звонко, как в
Вологде.
От вокзала до дома на улице Октябрьской, где жил Василий Иванович Белов,
полчаса ходьбы. Дом этот давно знаком мне. Раньше, проходя мимо него, думал:
"Какие же окна – беловские?" Но в пятиэтажке все окна на одно лицо – разве
угадаешь. Теперь знаю, что окна Беловых – на втором этаже. С улицы в окна
смотрят березы, со двора – старая рябина.
– Он так любил эту рябину. Иногда на нее налетали стаей дрозды и объедали
ягоды. А он сердился на них: "Что они не понимают, какая это красота..." Как
ребенок переживал...
Мы стоим с женой писателя Ольгой Сергеевной Беловой у окна в кабинете
Василия Ивановича. Пустынный двор занесен снегом. Вдали золотится луковка
колокольни.
На рабочем столе – том писем Чехова, дореволюционное издание Гоголя, книга о
Паскале, атлас СССР. Над столом – скорбная Тихвинская. Лампада не мигая,
младенчески смотрит в сумерки.
Когда-то мать писателя Анфиса Ивановна, глядя в это зимнее окно, напевала,
тоскуя о лете, о деревне своей Тимонихе:
Все прошло и все пропало,
Снегу белого напало...
А Тимониха – вот она, на стене, на картине. Серые пятнышки редких изб под
низким небом, заснеженное поле, гребень синего леса вдали, Никольский храм.
Белов поднимал его из руин в конце 1980-х годов. Сам плотничал, стелил полы,
делал проводку, собирал иконостас. Сам вырезал и установил над куполом
дубовый крест.
Пока он два лета лазал по жиденьким лесам, мимо ходили в лавку последние
жители Тимонихи. "Не свались, батюшко, Василий Иванович, – кричали снизу
старухи, – больно высоко!"
Белов надеялся, что восстановление храма вдохнет жизнь в деревню. Но ушли
последние старики, молодые приезжают лишь как дачники (от Вологды три, а то
и четыре часа езды на машине), и вот уже не первый год Тимониха, как и все
окрестные деревни, остается безлюдной с осени до весны.
И все-таки вера в то, что люди вернутся в Тимониху, не оставляла Василия
Ивановича, потому и завещал похоронить себя на родине, близ могилы матери.
В этом завещании был его последний вызов разрухе и самой смерти.
Казалось бы, северной деревне и вымирать-то дальше некуда. Но вот факт
статистики: сельское население Вологодской области с 2004 по 2014 год
уменьшилось на 55 тысяч человек. Если учесть, что сегодня в редкой деревне
живут более пятидесяти постоянных жителей, то получается, что за десять лет
ушли в небытие 1100 вологодских деревень.
* * *
Белов пробовал себя в живописи, брал уроки у своего друга-художника,
сохранился этюдник. Вот пейзаж на стене в коридоре.
– Он был недоволен этим этюдом, говорил, что облака не получились, –
вспоминает Ольга Сергеевна.
А облака плывут себе и плывут.
Музея в вологодской квартире официально пока нет, но решение о его создании
принято. Из письма заместителя министра культуры Е.Б. Миловзоровой от 18
декабря 2014 года: "Создание музея писателя В.И. Белова планируется
осуществить в 2015 году в качестве филиала ФГБУК "Кирилло-Белозерский
историко-архитектурный и художественный музей-заповедник"... Минкультуры
считает, что создание нового литературного музея, посвященного личности
большого российского писателя, станет знаковым событием..."
Главным местом на земле был для Белова отчий дом в Тимонихе, но и эта
квартира в центре Вологды, где он прожил последние четверть века, – его
обжитое, родное. Здесь он написал "Год великого перелома", "Бухтины
вологодские", "Повесть об одной деревне", пьесы, рассказы, воспоминания...
Понять такого писателя, художника, как автор "Лада", вне его дома, вне того
мира, что он создал вокруг себя, – невозможно. Для вологжан дом Белова – это
как гаванский дом Хемингуэя для кубинцев, усадьба Фолкнера для жителей
Миссисипи, дом Маркеса в Аракатаке для колумбийцев, дом Мориса Карема для
бельгийцев...
Каждый из этих писателей создал невероятно притягательный миф о своей
родине. Говорят, что и Белов создал такой миф о вологодской деревне. Но,
по-моему, миф – это не про беловские книги. То, что нам рассказал Василий
Белов, – не синтез экзотической реальности и изощренной фантазии. Его
рассказы – запекшиеся в слове кровь и пот надсаженных, надорванных
поколений.
2 сентября 1943 года в бою близ деревни Плешково на Смоленщине погиб
красноармеец 322-го стрелкового полка 32-й стрелковой дивизии Иван Федорович
Белов. Пятеро детей остались сиротами. Васе было одиннадцать лет.
Вокруг были одни вдовы, да невесты, не дождавшиеся женихов, да матери,
потерявшие сыновей. Местный сельсовет недосчитался после войны 350 мужчин.
"Ждала, ждала, все и жданки вышли..."
Корову Анфисе Ивановне пришлось сдать государству, чтобы рассчитаться с
налогами. Стоявший в огороде амбар, рубленный еще до войны, раскатали и
увезли в счет тех же налогов.
Но и обездоленная вологодская деревня сохраняла и песни свои, и сказки, и
достоинство, и милосердие. Сколько эвакуированных приняла она в войну! В
трилогии Белова "Час шестый" есть пронзительные страницы о том, как еще до
войны вологодские крестьяне привечали у себя бежавших от голодомора
украинских девушек.
Столько слез было в военном детстве, что душа заполнилась ими до краев. И
долго еще Белов не знал, что делать ему в жизни с такой душой, но "чувство
поручения" (по слову Баратынского) уже незримо руководило им.
В середине 1960-х, через двадцать лет после войны, не от историков, а от
Василия Белова, из его новомирских рассказов, городские жители узнали о том,
что происходило в сороковые годы в северной деревне. Он дал выплакаться
своим землякам, написав русскую книгу Иова.
Сейчас трудно представить, что эти горькие великие рассказы написал
тридцатилетний молодой человек, вчерашний секретарь райкома комсомола,
весельчак, не расстававшийся с гармонью.
...Ольга Сергеевна открывает папку с рукописями Василия Ивановича:
удивительно красивый, ровный почерк. Отойдешь на шаг и вдруг кажется: это не
буквы, а ноты. Ноты реквиема.
"...Пропал без вести, ведь не убитый же. Никому не верила: ни бумагам, ни
людям, одному сердцу. Живой, в плену где-нибудь, может, угонили куда в
Америку. Никак и не выберешься... Весной и летом Мария часто ходила на
Росстань причитать. Выжидала, когда опустевала дорога, надевала что-то
поновее. У Серого камня, может, от ее слез росла густая, с мягким посадом
трава..."
* * *
Подлинность этих стен, этих книг, этого неба за окном драгоценна для сердца
каждого, кто прочитал хоть что-то у Белова. Разве забудешь, как первый раз
читал, улыбаясь сквозь слезы, рассказ Белова "Гудят провода". Как горевал,
читая рассказ "Такая война" о солдатской матери Дарье Румянцевой, у которой
в счет налога забрали самовар и обрекли на голодную смерть...
Кто не читал "Весны" и "На Росстанном холме", тот еще не слышал, не
чувствовал на себе, каким сострадательным может быть русское слово. Тот,
кого не укутывало детство в рассказе "Даня", не знает, каким счастьем могут
наполнить четыре страницы о маленьком мальчике. "Мама долго прижимала его к
себе и смеялась, и пела про Волгу..."
Как-то один читатель Белова приехал в Тимониху из Москвы с мечтой просто
увидеть писателя. В нерешительности потоптался у калитки, и тут увидел мать
писателя Анфису Ивановну. Попросил у нее попить. Старушка подала кружку
воды. Читатель утолил жажду, а потом уехал, так и не решившись тревожить
любимого писателя.
Ну а свои-то не очень церемонились. Один вологодский литератор рассказал
мне, что однажды был свидетелем того, как какой-то подвыпивший мужичок узнал
Белова и решил прилюдно "срезать" знаменитого земляка: "Плохо пишешь, Вася!"
Белов только плечами пожал: "Плохо? Ну, как умею..."
* * *
Есть такие люди в наших городах (и почему-то чаще всего это писатели) – о
них могут молчать годами, их имен не найдешь на афишах, но с ними
таинственно связан уклад местной жизни. Именно на этих, а не на столичных,
"успешных" беллетристов, внутренне оглядываются с тихой земляческой
гордостью. Иркутяне гордятся, что Валентин Распутин для них не просто
великий писатель, а родной человек. Кубанцам радостно сознавать, что в
Краснодаре живет Виктор Лихоносов. Екатеринбуржцам приятно думать, что
где-то рядом с ними живет Владислав Крапивин. Курганцам тепло от мысли, что
их земляк Виктор Потанин. Так и для вологжан важно, что при имени Белова
всегда вспоминают Вологду.
Мне скажут, что это идеализация, что книжки – давно не хлеб насущный, и
никому нет дела до писателей. Внешне, возможно, так и есть. Литература
выпала из русского гнезда, а на ее место заселились другие постояльцы. И
все-таки в укладе провинции остается еще остается место для словесности,
что-то о ней все время напоминает. Хотя бы, как в Вологде, названия улиц:
Пушкинская, Чехова, Батюшкова, Орлова, Рубцова...
Город невелик, и все здесь Василия Ивановича знали. Два года и три месяца
прошло со дня его ухода. Не забылся еще торопливый постук по тротуару его
палки. Он и в старости не умел ходить медленно, всегда поспешал. Худенький,
с колким внимательным взглядом, он и в поздние свои годы напоминал ершистого
угловатого подростка. Как сказала в недавнем интервью Аня, дочка Белова:
"Отец был сплошной взрыв".
Однажды друг детства подарил Василию Ивановичу настоящую шпагу: "Ты всю
жизнь с кем-то воюешь – вот тебе достойное оружие". Если вспомнить, с чем
воевал Белов еще в советское время, то хватит на целый отряд диссидентов.
Боролся против низведения тысяч деревень в разряд "неперспективных", против
поворота сибирских рек и закрытия сельских школ, защищал Байкал и попавшего
в опалу адмирала Вячеслава Попова, бывшего командующего Северным флотом...
Только он мог, заходя в кремлевский кабинет к Горбачеву, сердито выговорить
генсеку: "Что это у вас дверь такая тугая? Чтобы никто к вам войти не
мог?.."
* * *
В комнате Василия Ивановича над его кроватью висит небольшая икона "Введение
во храм Пресвятой Богородицы". Когда-то он подобрал ее в брошенной деревне.
Состояние иконы было плачевно, но потомственный вологодский реставратор
Федышин вернул ей божеский вид. Почему именно эту икону Василий Иванович
поместил в изголовье – об этом он и сам бы, наверное, не сказал ничего
определенного. Так душе было угодно.
Василий Иванович Белов скончался под этой иконой 4 декабря 2012 года, в день
Введения во храм Пресвятой Богородицы.
После его тихого ухода один знакомый молодой человек скачал из Интернета
"Привычное дело", а потом с искренним любопытством расспрашивал меня о
Белове: какой он был? как в советское время ему удалось написать такие вещи?
неужели он был коммунистом? почему о нем ничего не пишут? отчего в книжных
магазинах не найти его книг?..
Из рассказа Василия Белова "За тремя волоками", написанного в 1965 году:
"... – Дак не будет, говоришь, войны-то? – спросил старик.
– Не должно, батя...
– А то все войну сулят. Хоть и не первый дождь на голову, а не надо бы,
парень... Всем крышка..."
Дмитрий Шеваров.
P.S
Из писем Василия Шукшина Василию Белову
Вася, здравствуй!
Ничего – просто лежу в больнице, выглянул в окно – весна. Дай, думаю,
поздороваюсь с тобой, поздравлю с Весной. Вот и все... Больше писать нечего.
Дай Бог тебе здоровья.
Вася!
До чего у нас ласковое имя! Прямо родное что-то. Хоть однажды скажи маме
спасибо, что ты не Владимир, не Вячеслав, а – Вася.
Здравствуй, друг милый!
Письмо твое немного восстановило в душе моей "желанное равновесие". Ты –
добрый. Как мне нравилось твое вологодское превосходство в деревне! И как же
хорошо, что эта деревня случилась у меня!.. Помнишь ту ночь с туманом? Вася,
все-таки это был не спутник, слишком уж он кувыркался. А внизу светилось
только одно окно – в тумане, мгле. Меня тогда подмывало сказать: "вот там
родился русский писатель". Очень совпадает с моим представлением, – где
рождаются писатели. Ну, друже, за мной – Сибирь.
У меня так. Серьезно, опасно заболела мать. Ездил домой, устраивал в
больницу. И теперь все болит и болит душа. Мы – не сироты, Вася, пока у нас
есть МАТЕРИ...
Потом ездил в Югославию. Кажется, это последний раз, что меня посылают за
границу. Я перепутал Белград с Тимонихой. Ну и черт с ними! И в России места
хватит...
Не горюй, Вася. Глупо звучит, но не горюй.
Маня растет. Обнимаю тебя!
Вася, дорогой мой!
Напиши мне, если сможешь теперь, как дочка, как сам. Не падай духом, не
падай духом, Вася, это много, это все. Многого не сделаем, но свое –
сделаем, тут тоже природа (или кто-то) должны помочь. И – немного – мы сами
себе и друг другу.
Обнимаю тебя. Держись.
«Василий Иванович – больше, чем писатель…»
На днях пришла новость из Италии: книга Василия Белова "Ремесло отчуждения"
(издатель Джанноццо Пуччи, переводчик Альдо Феррари) получила первую премию
по эссеистике на первом национальном конкурсе Parole di terra (Слова земли).
Вот что рассказала нам редактор книги Катарина Мария Фьянакка:
Как началась ваша работа с книгой Белова? Откуда вы узнали, что в России
есть такой писатель?
Катарина Мария Фьянакка: Собственно, это не я выбрала Василия Ивановича
Белова, это он меня выбрал. Судьба. Издатель попросил у Валентина Курбатова
предисловие к переизданию "Ремесла отчуждения". Валентин Яковлевич просил
меня быть переводчицей между ними. Я согласилась. Потом издатель предложил
мне редактировать старый текст. Не хотела, ведь это сложная и опасная работа
– входить в чужой текст, но издатель настаивал, и я перевела значительные
куски, широко переработала. "Ремесло..." меня пленило. Василий Иванович стал
мне другом.
У Белова сложный для современного читателя язык. У вас не было сомнений в
том, что Белов нужен итальянскому читателю?
Катарина Мария Фьянакка: Ни на минуту не думала, что Василий Иванович и его
язык могут быть ненужными миру, читателям. Литература или "сложна", или ее
нет. Я вижу, ощущаю: люди голодают по настоящей культуре.
Узнали ли вы что-то новое о России, работая над книгой Белова?
Катарина Мария Фьянакка: России нельзя целой знать. Она все тебя удивляет.
Работая над Беловым, слушая голос его, как он говорит о речке рядом с домом:
"Когда эта речка засохнет, я умру", – я лучше поняла самые корни России,
земельные, сочные корни. Матушка Россия. Мать. Василий Иванович – больше чем
писатель, он – Сын.
А у нас многие считают Белова архаичным, ортодоксальным...
Катарина Мария Фьянакка: Быть архаичным, ортодоксальным – разве это
недостатки? Но Белов не архаичный. Он говорит о самом главном – о земле, на
которой все мы, люди, живем. Его слова – крик души. Я полюбила этот крик.
Белов дал мне много.
Вы бывали в России, в Вологде?
Катарина Мария Фьянакка: Как ни странно, нет, я никогда не была в России,
хотя я много знаю о ней. И она обо мне.
То, что происходит сегодня между Западом и Россией, называют новой
"холодной войной". Людям и у нас, и у вас навязывают мнение, что Россия и
Европа несовместимы, не имеют ничего общего...
Катарина Мария Фьянакка: Я уверена, что между Россией и Западом никакой
"холодной войны" нет, даже несмотря на санкции. То, что вы говорите, меня
удивляет. Насколько я знаю, Италия хочет сохранить канал разговора с Россией
– важной, близкой, любимой для нас страной. Надо положиться на политику, на
самый высокий уровень политики. Большие страны могут и должны положиться на
политические меры, чтобы решать самые печальные, тяжелые проблемы.
|
