|
В День города в столице прошли проливной
дождь и несколько сот мероприятий. Самыми камерными событиями оказались
бесплатные экскурсии. К одной из них присоединилась корреспондент «Культуры».
5 сентября, 19.00, Трубная площадь. От Цветного бульвара к метро стройными
рядами тянутся маленькие граждане с разрисованными лицами. У родителей лиц
нет вовсе — их головы теряются среди моря воздушных шаров, с которыми
отпрыски ни за что не желают расставаться. Вдруг из разноцветного океана
выплывает ошалевший папаша с сыном: «Где здесь цирк?!» Собираюсь ответить:
«Везде!» и сопроводить ответ широким жестом. Но вместо этого послушно
объясняю дорогу. Дальше еще не раз придется слышать: «До метро далеко?» «А
Китай-город в какую сторону?» и даже: «Как попасть в Кремль?» Вопрос на
засыпку, так просто не ответишь...
На Трубной — островком посреди ярких шариков — молча стоит группа укутанных
граждан. Без надувного великолепия в руках, зато с зонтами. Эти люди готовы
три часа ходить под моросящим дождем и слушать гида, продираясь сквозь толпы
поющих и танцующих. Экскурсия называется «Москва Гиляровского», и проводит
ее Музей Москвы.
Трубная площадь, 1882
...Трубная, «Труба» в XIX веке — один из самых, как сказали бы сегодня,
неблагополучных районов города. Улицу называли Драчевка или Грачевка.
Трущобы, трактиры, публичные дома, грабежи средь бела дня и прочее. «И
блаженствовал трущобный мир на Грачевке и Цветном бульваре...» — вспоминал
Гиляровский в «Москве и москвичах». Там же описывал, как шел ночью по
Грачевке и вдруг почувствовал боль в ноге. Прислонившись к дереву, снял
обувь и обнаружил, что поранился перочинным ножом — тот выпал из кармана в
сапог. Надо сказать, с холодным оружием писатель не расставался. На всякий
случай носил с собой и кастет... Так вот, благодаря тому дереву бытописатель
Москвы оказался в тени, откуда увидел следующую картину: двое волокут
бездыханное тело к коллектору реки Неглинной. «В трубу-то вернее, и концы в
воду», — говорит один из «носильщиков». Утопить несчастного не дал
Гиляровский, заоравший во всю глотку: «Сюда, ребята! Держи их!» К тому же у
«короля репортеров» с собой был полицейский свисток — с ним он тоже не
расставался. В общем, «тело» удалось спасти. А на следующий день Гиляй узнал
подробности происшествия: «Молодой, красивый немец... Попал в притон в
нетрезвом виде, заставили его пиво пить вместе с девками. Помнит только, что
все пили из стаканов, а ему поднесли в граненой кружке с металлической
крышкой, а на крышке птица, — ее только он и запомнил...» Как обобрали и
выкинули — тоже не знает...
На углу Трубной площади и Цветного бульвара, в ныне снесенном доме,
располагался трактир «Крым»: сюда приличные люди нос не совали. Но куда
опаснее был подвал — здесь находилось «самое отчаянное разбойничье место,
где развлекался до бесчувствия преступный мир». Заведение носило говорящее
название — «Ад». Гиляровский уверял: «Хитровская «Каторга» казалась
пансионом благородных девиц по сравнению с «Адом». Кстати, именно здесь — по
уверению автора — когда-то проходили подпольные сходки «Организации», на
которых обсуждался план покушения на Александра II. Нападение было совершено
4 апреля 1866 года.
Впрочем, заведение славилось не только революционной деятельностью.
«Выбежит, ругаясь непристойно, женщина с окровавленным лицом, и вслед за ней
появляется оборванец, валит ее на тротуар и бьет смертным боем,
приговаривая: «У нас жить так жить!» Выскакивают еще двое, лупят оборванца и
уводят женщину опять вниз по лестнице. Избитый тщетно силится встать и
переползает на четвереньках, охая и ругаясь, через мостовую и валится на
траву бульвара...» — описывал Гиляровский «Ад» глазами прохожего. Внутри он
тоже бывал — для него не было запретных мест и тем. Например, он
единственный сделал репортаж с Ходынского поля в мае 1896-го — тогда сам
чудом остался жив...
Лазил и в коллектор Неглинки. В помощники взял двоих — «беспаспортного
водопроводчика» и бывшего дворника. «Из отверстия валил зловонный пар, —
вспоминал главный репортер города. — Федя-водопроводчик полез первый;
отверстие, сырое и грязное, было узко, лестница стояла отвесно, спина
шаркала о стену. Послышалось хлюпанье воды и голос, как из склепа: «Лезь,
что ли!»
Гиляровский, естественно, полез. «Здесь была куча грязи особенно густой, и,
видимо, под грязью было что-то навалено... — рассказывал он в «Москве и
москвичах». — Полезли через кучу, осветив ее лампочкой. Я ковырнул ногой, и
под моим сапогом что-то запружинило... Перешагнули кучу и пошли дальше. В
одном из таких заносов мне удалось рассмотреть до половины занесенный илом
труп громадного дога. <...> Здесь грязь была особенно густа, и что-то все
время скользило под ногами. Об этом боязно было думать. А Федю все-таки
прорвало: «Верно говорю: по людям ходим». Я промолчал».
Хотя молчать ему было несвойственно. О своем путешествии он не только
рассказал всем знакомым — а их было полгорода, но и написал «подземные»
репортажи. Кстати, после них Дума приняла решение перестроить Неглинку.
Катастрофы, убийства, крушение поезда, бездомные собаки, обитатели
городского «дна» — «король репортеров» писал обо всем. И о пожарах — ему
даже разрешено было ездить на пожарных обозах. Стихийные бедствия — тоже
тема Гиляя. Только он мог сказать: «Мне посчастливилось быть в центре
урагана»... Одних псевдонимов, под которыми публиковался неугомонный
журналист, насчитали более 80.
«Днем завтракаешь в «Эрмитаже», ночью, добывая материал, бродишь по притонам
Хитрова рынка, — вспоминал бурную жизнь Гиляровский. — Сегодня, по поручению
редакции, на генерал-губернаторском рауте... а завтра едешь осматривать
задонские зимовники, занесенные снегом табуны... Рубинштейн дирижирует в
Большом театре на сотом представлении «Демона», присутствует вся Москва в
бриллиантах и фраках, — я описываю обстановку этого торжественного
спектакля».
Ресторан «Эрмитаж»
Великосветская Москва, хоть и меньше занимала Гиляровского, но тоже была им
описана. Упомянутый ресторан «Эрмитаж», куда частенько заходил репортер,
считался одним из самых модных мест города. Находился он в здании на
Неглинке, где теперь располагается театр «Школа современной пьесы». В
заведении, которое славилось фирменным салатом «Оливье» (основатель
«Эрмитажа» — Люсьен Оливье), бывали все знаменитые люди эпохи. Чайковский
тут справлял свадьбу. Здесь чествовали Тургенева. Не обходил стороной
«Эрмитаж» и Чехов — кстати, близкий друг Гиляровского, не раз упоминавший о
нем в письмах. «Был у меня Гиляровский, — сообщал Антон Павлович
театральному критику Алексею Суворину. — Что он выделывал, боже мой! Заездил
всех моих кляч, лазил на деревья, пугал собак и, показывая силу, ломал
бревна. Говорил он не переставая». В другом послании классик, бывший
невысокого мнения о поэтическом даровании Гиляровского, признавался: «Продаю
мангуса с аукциона. Охотно бы продал и Гиляровского с его стихами, да никто
не купит. По-прежнему он влетает ко мне почти каждый вечер и одолевает меня
своими сомнениями, борьбой, вулканами, рваными ноздрями, атаманами, вольной
волюшкой и прочей чепухой, которую да простит ему бог». В оправдание Антона
Павловича можно сказать, что стихи у Гиляровского и вправду были далеко не
выдающимися. В историю словесности он войдет как репортер и бытописатель, но
не как поэт.
Мнение брата о стихах Гиляя разделял и Михаил Павлович Чехов, впрочем, нежно
любивший вулканического товарища. «Он не боялся решительно никого и ничего,
обнимался с самыми лютыми цепными собаками, вытаскивал с корнем деревья, за
заднее колесо извозчичьей пролетки удерживал на всем бегу экипаж вместе с
лошадью. В саду «Эрмитаж», где была устроена для публики машина для
измерения силы, он так измерил свою силу, что всю машину выворотил с корнем
из земли». Кстати, силач Гиляровский изображен среди запорожцев, пишущих
письмо турецкому султану. Репин написал Гиляя в образе хохочущего казака в
белой папахе. Таким — весельчаком и болтуном — видели его современники. А
еще — достопримечательностью Москвы. «Скорее воображу себе Москву без
царя-колокола и царя-пушки, чем без тебя, ты — пуп Москвы», — писал Куприн
Гиляю.
|
