|
Как выжить в условиях, в которых выжить
невозможно, и не потерять человеческий облик? Как найти надежду там, где
надежды нет? Еда стала для заключенных самой желанной наградой за каторжный
труд, предметом обмена, воровства, шантажа...
С 1930 по 1936-год ГУЛАГ (Главное управление исправительно-трудовых лагерей
ОГПУ) постоянно сталкивался с проблемами продовольственного снабжения, о чем
свидетельствует официальная переписка комиссара ГБ 3 ранга Матвея Давыдовича
Бермана, занимавшего должность начальника ГУЛАГа в 1932-1937 годах, наркома
внутренних дел Генриха Григорьевича Ягоды и представителей ЦК. (Ягоду
расстреляют в 1938 году, Бермана – в 1939-м.) По сравнению с каторжными
пайками Российской империи нормы ГУЛАГа были на 1500-2000 ккал меньше. Их
катастрофически не хватало людям, занятым тяжелым физическим трудом.
Всегда светлую, озорную рубрику «Кухня Родины» в этом номере мы отдаем
жесткому и жестокому разговору. Это тоже нельзя забывать.
Право на антрекот
В 1920-е годы в СССР был поставлен эксперимент по «перековке» заключенных.
На большие стройки индустриализации были брошены зэки, руководить их
«перековкой» назначили Эдуарда Петровича Берзина. (В 1937 году получил
спецзвание – дивинтендант, в 1938-м – приговорен к расстрелу.) В 1927 году
его отправляют в Вишеру, чтобы заведовать стройкой большого химзавода.
Варлам Шаламов, попавший в Вишерлаг (Северный Урал) в 1929 году, оставил о
нем подробные воспоминания в антиромане «Вишера»: «Работа вовсе не
спрашивалась, спрашивался только выход, и вот за этот-то выход заключенные и
получали свою пайку. Кормили тогда по-особому. Каждый имел право на 800
граммов хлеба, на приварок – каши, винегреты, супы с мясом, с рыбой... В
лагере никто не голодал... За работу не платили никаких денег. Но ежемесячно
составляли списки на «премию» – по усмотрению начальников – и по этим
спискам давали два, три, редко пять рублей в месяц. Эти два рубля выдавались
лагерными бонами. Эти лагерные боны стоили гораздо выше, чем вольные деньги.
В лагере был магазин, где можно было купить все, что угодно. Была в лагере и
столовая «ресторанного типа», только для заключенных, где принимали
деньги-боны и где, например, порция антрекота стоила пятнадцать копеек».
«Система Берзина» доказала свою эффективность и ушла в небытие вместе со
своим основателем. В эпоху Большого террора власть уже даже формально не
интересовала эффективность труда зэков: их жестко эксплуатировали, а затем
заменяли на новый «расходный материал».
Песок вместо рыбы
Особенно тяжелые условия были на Колыме. Заключенных выводили на наружные
работы в пятидесятиградусный мороз. В 1938 году во всех лагерях Дальстроя
(государственного треста по дорожному и промышленному строительству в районе
Верхней Колымы) была запрещена меховая одежда и валенки – разрешались только
ватники и парусиновые ботинки. Выжить в таких условиях было почти
невозможно. Об этом вспоминал Александр Васильевич Горбатов, советский
военачальник, генерал армии, кавалер пяти полководческих орденов и Герой
Советского Союза (1945), осужденный в 1939 году на 15 лет за
«контрреволюционные преступления».
В книге воспоминаний «Годы и войны» Александр Васильевич пишет: «При
содействии заключенного М. М. Горева, который имел здесь некоторый служебный
вес, я устроился колоть дрова и греть воду в кипятильнике... По соседству с
кипятильником находилась хозчасть лагеря, бухгалтером в которой работал
некто И. Егоров, бывший финансовый работник из Ярославля; я с ним
познакомился и предложил постоянно убирать и подметать его канцелярию в
надежде получить за это лишнюю корку хлеба... Сметая со столов крошки,
корочки, а иногда и кусочки хлеба в свою торбу, я в какой-то степени стал
лучше утолять свой голод».
Однажды у Горбатова, когда он покупал банку рыбных консервов, уголовники
украли все деньги, письма и даже фотографии жены. Такое случалось в лагерях
постоянно. А когда он открыл купленную банку, то вместо рыбы там оказался
песок. Песок!
«Котлы» питания
В лагерях применялась система норм и рационов. Мужчины получали тот же паек,
что и женщины, за исключением тех мужчин, кто был занят на очень тяжелых
работах, – они получали повышенную «пайку». Элинора Липпер, бывшая колымская
заключенная, описывает суточный рацион.
Суточный рацион хлеба (в граммах):
Мужчины на тяжелых работах:
для выполняющих и перевыполняющих нормы до 800-900
для выполняющих от 70% до 99% 700
для выполняющих от 50% до 69% 500
штрафная норма 300
Мужчины на «легких» работах и женщины:
для выполняющих и перевыполняющих нормы 600
для выполняющих от 70% до 99% 500
для выполняющих от 50% до 69% 400
штрафная норма 300
В дополнение к этому все зэки получали похлебку из соленой рыбы и крупы, а
также 15 г растительного масла, 10 г сахара, 3 г чая и 300 г кислой капусты.
Глазами заключенного
ПОЭТУ
В моем, еще недавнем прошлом,
На солнце камни раскаля,
Босые, пыльные подошвы
Палила мне моя земля.
Ия стонал в клещах мороза
Что ногти с мясом вырвал мне,
Рукой обламывал я слезы,
И это было не во сне.
Там я в сравнениях избитых
Искал избитых правоту,
Там самый день был средством пыток,
Что применяются в аду.
Я мял в ладонях, полных страха.
Седые потные виски,
Моя соленая рубаха
Легко ломалась на куски.
Я ел, как зверь, рыча над пищей.
Казался чудом из чудес
Листок простой бумаги писчей,
С небес слетевший в темный лес.
Я пил, как зверь, лакая воду,
Мочил отросшие усы.
Я жил не месяцем, не годом,
Я жить решался на часы.
И каждый вечер, в удивленье,
Что до сих пор еще живой,
Я повторял стихотворенья
И снова слышал голос твой.
Ия шептал их, как молитвы,
Их почитал живой водой,
И образком, хранящим в битве,
И путеводною звездой.
Они единственною связью
С иною жизнью были там,
Где мир душил житейской грязью
И смерть ходила по пятам.
И средь магического хода
Сравнений, образов и слов
Взыскующая нас природа
Кричала изо всех углов,
Что, отродясь не быв жестокой,
Успокоенью моему
Она еще назначит сроки,
Когда всю правду я пойму.
Ия хвалил себя за память,
Что пронесла через года
Сквозь жгучий камень, вьюги заметь
И власть всевидящего льда
Твое спасительное слово,
Простор душевной чистоты,
Где строчка каждая – основа,
Опора жизни и мечты.
Вот потому-то средь притворства
И растлевающего зла
И сердце все еще не черство,
И кровь моя еще тепла.
|
