Вологодские святки 
(Из воспоминаний)

Жизнь в Вологде 30-40 лет тому назад была чрезвычайно монотонна и однообразна бедна впечатлениями извне и невольно накладывала свою печать на местного обывателя. Должен оговориться, что сказанное мною относится главным образом к среднему классу общества, который составляла чиновная братия с незначительной примесью других элементов, хотя и среди т.н. губернской аристократии того времени особого оживления не замечалось. 

К числу общественных увеселений той эпохи в Вологде надо отнести довольно жалкий театр, сохранившийся и поныне, и два клуба: чиновничий и дворянский. 

Люди среднего класса посещали театр лишь изредка и случайно. 

Дворянский клуб им был недоступен по многим условиям, а чиновничий хотя и носил характер всесословного, но тогда посещался только высшей бюрократией. Что же, спрашивается, оставалось на долю обывателей средней руки, коим, однако, страстно хотелось повеселиться, но так, чтобы это было и нестеснительно и не ложилось бы бременем на их скромный бюджет? Следует сказать, что в то время жизнь в Вологде была баснословно дешева, но сообразно этому и оплата труда была до смешного мизерна: я знал массу чиновников, конечно, молодежи, которые получали 7-8 руб. жалованья в месяц к ухитрялись на эти гроши не только жить без долгов, но даже позволяли себе бывать кое-где в обществе. Жалование в 25-30 руб. считалось в то время солидным и получающие его слыли за людей вполне обеспеченных. Общественная жизнь была развита слабо, газет и журналов выписывалось немного и чтение их для большинства было мало доступно. Типичные представители чиновничества, проводя большую часть дня по разным канцеляриям, палатам и управлениям, вели беспросветный образ жизни, среди коего водка и карты играли далеко не последнюю роль в качестве захолустных развлечений, в особенности в глухую зимнюю пору, когда по климатическим условиям невозможно было пользоваться благами суровой северной природы. Отсюда становится вполне понятным то нетерпение, с которым молодежь, а отчасти и люди зрелого возраста ожидали наступления рождественских святок, когда можно было развернуться во всю ширь русской натуры и веселиться напропалую целые ночи напролет, благо эти удовольствия почти ничего не стоили. Веселились до упаду, до изнеможения сил, проводя семь-восемь бессонных ночей подряд. 

Из всех рождественских удовольствий самым излюбленным для вологжан считалось маскирование, которое выражалось в том, что молодежь обоего пола, разодетая в различные костюмы и маски, разъезжала по знакомым, интриговала их, а, главное, плясала до одури, лишь бы имелось хотя самое жалкое подобие музыки. Этими домашними маскарадами увлекались на святках решительно все, от мала до велика, и я мог бы привести десятки солидных, пожилых людей, которые сами если и стеснялись маскироваться, то принимали всегда самое живое участие в этом удовольствии жизнерадостной молодежи, устраивая вечеринки, добывая костюмы и пр. Я могу с уверенностью сказать, что из всех слоев общества маскированием увлекались более всего мелкие чиновники и учащаяся молодежь обоего пола, и замечательно, что самые закоренелые бедняки, нередко многосемейные, являлись вместе с тем и самыми изобретательными людьми по части этих удовольствий, как бы оправдывая пословицу «голь на выдумки хитра». 

Я не могу точно определить, когда именно зародился обычай у вологжан проводить рождественские святки вышеописанным способом, но знаю, что обычай этот строго соблюдался из года в год и лишь в последние 10-12 лет он стал постепенно падать и заменяться другими, более современными удовольствиями, а если и удержался у меньшинства, то уже значительно утратил свой патриархальный характер. 

Времяпровождение на святках всегда происходило следующим образом. Первые два дня Рождества вечеров обыкновенно никто не устраивал, ибо эти дни обыватели проводили среди близких родных, мужчины визитировали, странствуя весь день по знакомым, конечно, пешком. Только простонародье без всякого стеснения шаталось среди бела дня ряжеными, потешая своим видом гуляющую по улицам публику и прохожих. Но с третьего дня праздника часов с восьми вечера в разных частях города можно уже было наблюдать ярко освещенные дома, из которых неслись звуки музыки и веселый людской говор, смех и топанье: ясно, что хозяева их устраивали вечеринку для своих знакомых с обязательным приемом масок. Такие вечеринки устраивались чиновниками, где позволяла квартира, купцами средней руки и разными служащими, а иногда и молодежью в складчину, на экономических началах. Устройство вечеров было до крайности просто и очень дешево: требовалось лишь удобное, просторное помещение, хотя бы и в одну комнату (зал для танцев), по возможности ярко освещенное – лампами и свечами – и какая-нибудь музыка: фортепьяно, рояль, гусли, гармоника или же гитара со скрипкой. Стоило лишь хозяину вечера сообщить заблаговременно, днем, в две-три парикмахерские о своем желании устроить вечеринку с масками, а вечером осветить свою хижину, как разряженная молодежь обязательно приедет и будет плясать до упаду под незатейливый аккомпанемент какой-нибудь разбитой гитары или охрипшей гармоники. Самым главным при устройстве вечеров являлся вопрос о музыке, без которой никак нельзя обойтись. В более состоятельных домах гремел рояль или фортепьяно; затем употреблялись гусли (у купцов Суконщиковых), аристон [1] [Аристон – механический музыкальный инструмент, устроенный наподобие музыкальных яшиков.], шарманка, гармония, гитара, скрипка и даже балалайка. В описываемое время в Вологде было несколько бродячих музыкантов – скрипачей, таперов [2] [Тапер – пианист, сопровождавший танцы на балах и вечеринках.] и гармонистов, которые за целковый охотно пилили всю ночь разные польки и кадрили, доставляя громадное удовольствие танцующим. В крайнем случае за неимением музыки танцевали даже и под песни. Я еще застал то время, когда сами маски заботились о музыке и возили с собой гармонику, на которой и играл кто-либо из компаньонов. 

Вечеринки в складчину большею частью устраивались воспитанниками местной семинарии, которые за дальностью расстояния до дому принуждены были проводить короткие рождественские каникулы в Вологде. В этом случае один из участников выбирался распорядителем пира, на обязанности коего лежало подыскание подходящего помещения, музыканта, закупка угощения и пр. По моим наблюдениям, семинаристы были страстными поклонниками танцев и отплясывали всегда очень усердно по целым ночам. Так как семинарские вечеринки никогда не обходились без возлияний, то к концу бала обыкновенно весь мужской персонал порядочно намокал [3] [Намокать – напиваться.] и не без труда расходился по домам. 

Я неоднократно в качестве гостя и участника бывал на этих вечерах и с любопытством наблюдал за теми замысловатыми па, которые выделывали ногами наши будущие батюшки. 

Обычно вечера начинались в 8-9 часов и тянулись до 4-5 часов утра, т.е. всю ночь. В редком доме хозяева устраивали какое-нибудь угощение для масок; большинство обходилось без оного. Конечно, если маски бывали узнаны и оказывались хорошими знакомыми хозяев, то всегда угощались на славу и даже оставлялись на весь вечер. Довольно щекотливым вопросом для хозяев являлся прием масок, принимать ли всех приезжающих масок или только по выбору, знакомых? С этою целью в более щепетильных домах назначался пароль, не зная который нельзя было попасть на вечер. Пароль этот заблаговременно сообщался тем знакомым, которые желали маскироваться. Конечно, в большинстве домов обходились без всякого пароля, но различные недоразумения случались постоянно: вместе с порядочными масками попадали на вечера и разные хулиганы, часто выпившие, которые заводили скандалы и держали себя настолько развязно, что их приходилось силой выпроваживать на улицу. Эти же господа, пользуясь общей суматохой в передних, нередко похищали что-либо из верхнего платья и бесследно исчезали с ним. Впрочем, подобные случаи бывали довольно редко. 

Признаком «порядочных» масок служили перчатки, без коих масок и не пропускали в дом, а также самые костюмы и манеры. Последние тоже служили источниками разных курьезов, ибо интеллигентная молодежь, в особенности из т.н. аристократии, желая во что бы то ни стало не быть узнанной, нарочно рядилась в самые дешевые, простые костюмы (лапотника-мужичка и пр.) и старалась сообразно им держать себя и напропалую дурачиться, сбивая с толку хозяев и многочисленных гостей. 

Еще задолго до праздников молодежь обоего пола сговаривалась относительно предстоящих увеселений и группировалась в кружки по четыре-шесть и более человек в каждом с таким расчетом, чтобы дам и кавалеров было поровну, причем допускался избыток последних. Кроме того, в состав кружков входила и прислуга (далеко не у всех), которая стерегла верхнее платье в передних. Каждый кружок запасался одним или двумя извозчиками, т.н. ваньками, с широкими, поместительными санями, в кои набивалось публики по шесть-семь человек, воз целый, и нанимал их на всю ночь по баснословно дешевой цене – 20 коп. за час. Менее требовательные пользовались иногда и розвальнями. Хождение пешком совершалось значительно реже и лишь в том случае, если было близко или не хватало ресурсов на извозчиков. 

Вопрос о приобретении костюмов являлся самым насущным для маскирующихся, именно для дам. Последние большей частью фабриковали себе костюмы дома, из подручного материала, тогда как мужчины запасались таковыми в цирульнях и театре, с платою от 1 руб. до 3 за вечер, смотря по костюму. В описываемое время из мужских костюмов наичаще встречались: простого крестьянина – лапти, онучи [4] [Онучи – портянки, обмотки. ], синяя посконная5[5 Посконный. Посконь – домотканный холст из волокна конопли.] рубаха и шляпа «гречишник» при кудельном6[6 Кудель – вычесанный и перевязанный пучок льна, подготовленный для пряжи. ] парике, стариковский – при обычном платье белый кокосовый парик, борода и нос, Гамлета, Мефистофеля, Зибеля (студента из «Фауста»), еврея, турка, старинный польский, клоуна, домино, капуцина, гусарский и пр. 

Костюмы старика и домино у мужчин преобладали как самые дешевые и не требовавшие перемены платья и гримировки. Костюм мужичка-лапотника обыкновенно надевали самые лучшие танцоры, удивлявшие публику своим поразительным искусством выделывать всевозможные фокусы в лаптях. Из мужских костюмов всего изящнее были старинный польский, русский боярский и вообще национальные. Между дамскими костюмами преобладали: домино, цыганский, польский, чертенка, день и ночь, зима, феи, Офелии и т.п. Вообще по части костюмов вологжане пускали в ход всю силу фантазии и нередко сочиняли, что только взбредет в голову, лишь бы было пестро и забавно. 

Хотя костюмы, в особенности дамские, и делались загодя, но держались в секрете даже от близких знакомых, дабы впоследствии иметь меньше шансов быть узнанными. 

Личные маски в то время были трех сортов: черные и белые с кружевами, атласные и бархатные, бумажные, разрисованные самым уморительным образом, и легкие из проволочной сетки, которые были не так тягостны для лица, как первые, которые к концу вечера от жары и пота прилипали к физиономии, а на улице замерзали в холода. Конечно, в большом ходу были всевозможные гигантские носы и бумажные головы зверей: собачья, свиная, волчья и пр. 

С одной из таких звериных голов однажды вышел довольно забавный казус. Шел оживленный маскарад в чиновничьем клубе. Некто Б., большой комик и весельчак, надев на себя громадную ослиную голову, также явился в клуб, где и дурачился, увиваясь около дам. В разгар бала, шатаясь из одной залы в другую, он случайно зашел в клубную читальню, где заседали за газетами почтенные клубные старцы. Подойдя к читальному столу, Б. развязно уселся среди старцев и, отдав общий поклон своей ослиной головой, проговорил: «Ну, теперь и я попал в свою компанию!» Почтенные старцы страшно обиделись и за такую дерзость торжественно выпроводили Б. из клуба. Само собою разумеется, что острота Б. быстро облетела весь клуб и вызвала самый веселый смех публики... 

Доставая в парикмахерских костюмы, молодежь тут же получала нужные сведения относительно вечеров, т.е. где именно таковые предполагались в этот день, будут ли принимать масок и кто брал какие костюмы. Впрочем, в те времена обыватели Вологды вели такой же образ жизни, как обломовцы, и, плотно поужинав, часов с девяти вечера уже гасили огни, так что по одному освещению домов в неурочное время можно было судить, что идет вечеринка. Этим признаком постоянно пользовались маски и ездили, как говорится, на огонек. 

В маскировании, кроме странствований из одного конца города в другой (что в хорошую зимнюю ночь имеет свою особенную прелесть), танцев и веселой непринужденной болтовни, далеко не последнюю роль играло и уменье интриговать среди встречных знакомых; при этом, чтобы не быть узнанными, приходилось менять манеры, голос, походку, вообще употреблять все средства, чтобы ввести в заблуждение интригуемое лицо, не обнаруживая себя. В этом, собственно, и заключался смысл маскирования. Конечно, большинство маскировалось единственно с целью побеситься и поплясать до упаду в веселой и разношерстной компании. 

Таким образом на вечеринках помимо всей сутолоки обе стороны – и хозяева с гостями, и маски – были сильно заинтересованы: одним очень хотелось узнать приехавших, другие старались во что бы то ни стало сохранить инкогнито. Для отгадывания, кто именно скрывается под маской, применялись самые разнообразные способы: принимался во внимание рост, манера здороваться и танцевать, походка, руки, цвет глаз и волос и пр. Если эти приметы не помогали, то нередко хозяева отправлялись в переднюю и здесь старались определить по прислуге, верхнему платью; даже иногда извозчики подвергались тщательному допросу. Вообще маски всегда пользовались усиленным вниманием хозяев и гостей. Между тем распознавание затруднялось еще и тем, что в разгар вечера танцевальный зал бывал битком набит масками, шли танцы и вообще такая сутолока, как в калейдоскопе. Между маскирующимися были и такие любители, что за ночь два-три раза меняли свои костюмы. Открывшись с третьего дня праздника, вечеринки шли без смены до 4 января. 

Говоря о рождественских увеселениях в Вологде, нелишнее будет упомянуть и о тех танцах, которые были в моде в описываемую пору. Репертуар танцев тогда был довольно скуден и заключал в себе старинное лянсье с поклонами, польку-мазурку с пристукиванием, простую польку, вальс-вертячку в два па и русскую без фигур. Из всех танцев наибольшей симпатией пользовалась полька, которой положительно увлекались и которую отплясывали нередко в продолжение получаса непрерывно, до полного изнеможения танцующих и несчастного музыканта. Далеко не все кавалеры могли, как тогда говорилось, полькировать, поэтому умеющие особенно ценились прекрасным полом и всегда были нарасхват, в противоположность своим тяжеловесным товарищам, которые медлительно выступали в кадрили, где уже не требовалось особенной доблести... 

Так веселилась на святках Вологда в доброе старое время. 

Летние удовольствия вологжан
(Из воспоминаний о 70-80 годах)

Прежде чем говорить о летних развлечениях вологжан, я познакомлю читателя в кратких чертах с физиономией самого города, не касаясь его исторического прошлого. Следует заметить, что с внешней стороны город Вологда ужасно консервативен; странствуя по нем целые дни в конце 1906 г., я нашел здесь все по-старому, как было и тридцать лет тому назад: уцелела неприкосновенно не только масса домов, свидетелей моего раннего детства, но даже окраска их, вывески и надписи; только жалкие фонари заменились висячими электрическими, да появилась масса телефонных, телеграфных и иных столбов, в которых ныне можно заблудиться; богатая зелень сильно разрослась, превратив многие улицы в чудные, тенистые аллеи, каковы, например, Козлена, Калачная и др. Вологда построена на болотах, причем довольно топких, вследствие чего влаги здесь всегда избыток: после дождей всюду пестрят огромные лужи – на площадях, возле домов, в садах и огородах – на коих полощутся обывательские утки. Местами верхний тонкий слой почвы, искусственно укрепленный, лежит на массе жидкой грязи и при ходьбе по нем колышется. Иногда он трескается или проламывается и грязь изливается наружу. Такие зыбучие места встречались здесь не только по окраинам города, но даже и в центре его. 

В плане город имеет фигуру неправильного шестиугольника с хвостом, причем р. Вологда, извиваясь с северо-запада на юго-восток, делит его на две неравные части, большую – на правой по течению стороне и меньшую – на левой; обе части сообщались двумя деревянными мостами, в версте один от другого (Красный и Соборный). Впоследствии Соборный мост был заменен плавучим, который служил прекрасным дополнением к нашим путям сообщений и как образец строительного искусства конца XIX века попал в ... «Стрекозу» [7] [Журнал «Стрекоза» – художественно-юмористический журнал.]. 

Большая часть города в свою очередь делится мутной и вонючей речонкой Золотухой тоже на две части. Дома в городе в общей массе преобладали деревянные, небольшие, в один и два этажа, с балконами и верандами. Каменных было десятка три-четыре и все они в большинстве случаев были заняты или присутственными местами или же учебными и городскими учреждениями, частных – весьма мало. 

Что невольно бросалось в глаза при первом взгляде на город, так это обилие церквей и деревьев, благодаря чему он издали казался огромным монастырем, особенно летом, когда дома утопают в густой зелени берез, тополей, лип и ольх, растущих в городских огородах, палисадниках и садах, а над зеленью высятся белые церкви, сияя крестами и куполами. По множеству церквей Вологде можно смело противопоставить Москву. Помимо обилия зелени, Вологда славится и поныне еще чудным, тенистым бульваром, который тянется в общей сложности около трех верст и в летнее время всегда полон публики. 

Улицы города, довольно прямые, были плохо вымощены булыжником, но далеко не все, причем содержались очень небрежно. Отсутствие хороших сточных канав делало то, что в дожди грязь заливала сплошь улицы и обращала их в болота, а в жаркую погоду грязь обращалась в пыль и при сильных ветрах носилась по городу и обволакивала его своеобразным туманом. Большинство городских площадей вовсе не были вымощены и весной и осенью превращались в топкие болота, крайне неудобные для всякого рода передвижений. В этом отношении классической грязью отличалась, да и по сие время отличается Казанская площадь, где находился зеленной рынок; тут вполне можно было брать грязевые ванны. Летом же эти площади покрывались травой, на которой с флегматичным видом паслись обывательские коровы, а ребятишки играли в бабки, свайку и городки. Характерной чертой Вологды являлись узкие деревянные мостки, взамен панелей, сохранившиеся в полной неприкосновенности и поныне. Ширина мостков была такова, что двое встречных пешеходов с трудом могли разойтись; кроме того, уровень мостков против каждого дома был разный, вследствие чего ходьба по ним ночью требовала особого навыка во избежание падения или вывиха в особенности, если принять во внимание проломы и провалы, встречавшиеся на каждом шагу. Так как подпочвенной воды здесь всегда наблюдался избыток, то все канавы, непременная принадлежность каждого дома, всегда были полны грязной воды, которая в жары зацветала, гнила и издавала своеобразный аромат. В таком же состоянии находились и все пруды. Впрочем, при отсутствии у обывателей в то время каких бы то ни было понятий о гигиене, санитарное состояние города было ужасно и оставляло желать очень многого.

По мизерности домов окраины Вологды скорее напоминали какой-нибудь посад [8] [Посад – городское поселение, заштатный безуездный город.] или большое село, но никак не губернский город, где сосредоточены были разные правительственные учреждения.

Патриархальность сказывалась не только в наружности города, но и в названии некоторых пунктов и улиц его, которые указывали на топографические особенности их, как, например, Никола на Глинках, Леонтьевский ручей, Спас на Болоте, Подлесная, Владычная слобода, Ехаловы Кузнецы и т.п. 

Наружности города вполне соответствовала и жизнь его обывателей. Строго говоря, общественной жизни и общих интересов у жителей Вологды и в помине не было; все сидели по своим углам и все интересы каждого заключались, главным образом, в изыскании способов для удовлетворения своих насущных потребностей; жили по поговорке: «День прошел, и слава Богу!» Если же обывателям иногда и приходила фантазия выбраться из своего угла, то они группировались в небольшие кружки, чуждавшиеся и злословившие друг о друге. Скука, сплетни и нелепые слухи царили невозбранно во всех слоях, местного общества. Несмотря, однако же, на это вологжане исстари отличались редким гостеприимством и хлебосольством, хотя эти прекрасные качества и сводились преимущественно к чае– и винопитию и( истреблению съестного в гомерических размерах. 

Какие же, спрашивается, удовольствия и развлечения были летом в распоряжении вологжан? Еще зимою давались спектакли в плохоньком театре, изредка устраивались балы в чиновничьем и дворянском клубах, всегда шумно и весело проводились святки, о чем я говорил в предыдущем очерке, но летом наступало полное затишье, хотя местные обыватели, народ крайне добродушный и скромный в своих требованиях, довольствуясь малым, и старались по мере сил и возможностей развлекаться всем, что имелось под руками. Следует заметить, что вологжане любили пользоваться свежим воздухом и летом не упускали случая насладиться скудными дарами нашей северной природы, тем более, что о дачной жизни тогда и понятия не имели. 

Коснувшись летних удовольствий, я сначала опишу те, которые не выходили за пределы города. 

Универсальным занятием летом являлось гуляние на бульваре, куда ежедневно стекалась со всего города публика со всеми чадами и домочадцами и здесь взад и вперед апатично бродила, беседуя о своих делишках и отчаянно судача. 

Иногда на бульваре играл гарнизонный оркестр, который услаждал нетребовательный вкус публики разными маршами. Бывали и представления каких-нибудь заезжих акробатов. Бульвар и Соборная горка служили не только для отдохновения публики, но и местом объединения молодежи обоего пола, которая знакомилась тут между собой. 

Кроме бульвара, народным развлечением служил т. н. Самаринский сад, расположенный на окраине города близ вокзала, где давались кое-какие представления, и самый вокзал, куда ежедневно также стекалась публика по вечерам встречать проходившие поезда. 

Вологжане любили летом проводить время на лоне природы, осуществляя свои стремления в форме различных загородных прогулок пешком и на лодках в подгородние села Ковырино, Прилуки, Турундаево. 

Для загородных прогулок вологжане группировались в компании и при этом, куда бы ни отправлялись, постоянно запасались солидным количеством разных закусок, а также и выпивкой, кои и истребляли на местах гуляний, где-нибудь на лоне природы, под развесистыми елями и березами, возле самовара. Из подгородних мест в описываемое время наибольшей симпатией вологжан пользовалось село Ковырино, принадлежавшее богатому помещику А. П. Набалову и славившееся своей чудной березовой аллеей, тянувшейся среди хлебных полей версты на полторы почти от города, и огромным садом. В последнем, досыта нагулявшись, всегда можно было найти за 20-30 коп. объемистый самовар. Дорогой любители собирали в аллее грибы и ягоды. Прогулки в Ковырино, так же, как и в другие места, всегда завершались традиционным усиленным чаепитием и закуской, после чего шло возвращение в город. 

Путешествие в Прилуки (Спасо-Прилуцкий монастырь, где находится могила поэта К. Н. Батюшкова) и Турундаево принимались большею частью на лодках. Последние доставались всегда у Красного моста, у некоего Сотникова, где всегда можно было найти три-четыре десятка, всяких размеров, фасона и окраски, отдаваемых на прокат всего за один сребренник в сутки. Обилие лодок у моста объяснялось тем, что вологжане любили развлекать себя катаньем на лодках. Тут также собирались компании в десять-пятнадцать душ обоего пола, прихватывалась кем-нибудь из молодежи гармоника, под незатейливый аккомпанемент которой все любили что-нибудь спеть из русских песен. До этих веселых поездок был особенно падок мелкий чиновный люд, весьма обильный в Вологде. Иногда во время этих поездок выходило немало курьезов и недоразумений, в роде поправки причесок своим женам подгулявшими главами семейств или принудительной высадки всего экипажа на необитаемый правый берег (не доезжая Прилук) каким-нибудь намокшим забиякой, попавшим в компанию. 

Первая самая оживленная поездка в Прилуки всегда предпринималась 3 июня, день Димитрия Прилуцкого, когда в монастыре был праздник и совершался из города крестный ход. В этот день монастырь и прилежащие ему селения Прилуки и Коровничье буквально захлебывались от наплыва горожан, коим нередко не хватало даже мест для чаепития, а река от города и до монастыря день и ночь пестрела множеством лодок с разряженной публикой. 

При поездках в Турундаево, вниз по течению, привалы делались наичаще в усадебном саду Сорокина, куда был свободен доступ для горожан, реже – в крестьянских избах. Если в компании преобладала молодежь, то иногда останавливались где придется в любом пункте берега и здесь, прямо на траве, под открытым небом, происходили под песни или гармонику оживленные танцы и разные игры. 

В этих поездках на лодках было много своеобразной прелести, даже поэзии, в особенности в первую половину лета, в период дивных белых ночей, когда, как говорится, заря с зарею сходится и ночь короче воробьиного носа. 

Даже кладбища, особенно Введенское и Богородицкое, в хорошую летнюю погоду привлекали к себе много публики, главным образом по праздникам, которая гуляла здесь между могилами, читая от нечего делать надгробные надписи и эпитафии, нередко в стихотворной форме. 

Кроме описанных мною удовольствий, носивших некоторый оттенок общественности, существовали занятия и развлечения исключительно мужские, как, например, охота и рыбная ловля, насчитывавшая сотни любителей и заядлых поклонников среди вологжан. Оба эти занятия в описываемое время процветали, ибо дичи и рыбы под Вологдой водилась масса, и успех был всегда обеспечен. 

Этим я и закончу мое повествование. Хотя все летние удовольствия были чрезвычайно просты, незатейливы и, пожалуй, бессодержательны, но зато они были чужды натянутости, искусственности и скуке. 

Внешняя жизнь в Вологде
(Из воспоминаний о 70-80 годах в Вологде)

С внешней стороны жизнь в Вологде, конечно, не отличалась от таковой же многого множества городов обширной матушки Руси, но имела и некоторые свои особенности, между коими баснословная дешевизна занимала далеко не последнее место. Были и другие характерные черты, о коих будет сказано ниже. Цены на все жизненные продукты были столь низки, что целые семьи в шесть-восемь душ, не нуждаясь, проживали на 25-30 руб. в месяц, считая тут квартиру и образование детей. Относительно последнего достаточно сказать, что, например, годовая плата за учение в реальном училище была только 18 руб.; в начале 80-х годов она была повышена до 24 руб., долго держалась на этом уровне, а теперь, прогрессивно возрастая, учетверилась сравнительно с первоначальной.

Ради любопытства приведу цены на некоторые предметы первой необходимости. Так, например, лучший сорт мяса продавался по 5-6 коп фунт, телятина – 3-4 – коп, русское масло – 18 коп., дичь: 30-35 коп. – глухарь, 20 коп. – тетерев и заяц, 20 коп. – пара рябчиков, утки летом: 10 коп – кряковая, 5 коп. – чирок и т.д. Рыба, зелень, разные ягоды и грибы – очень дешевы. Молочные продукты были отличного качества, доставлялись на дом из подгородних деревень в оригинальных берестяных бураках по цене 5-6 – коп. Конечно, о какой-либо фальсификации тогда и понятия не имели. Для простого рабочего люда существовали харчевни, где за плату в 3 коп. можно было получить сытный обед из двух блюд. Зимою распространенным пищевым продуктом, заменяющим мясо, являлась рыба треска, убийственный аромат которой знаком каждому, кто хотя раз в жизни видел эту рыбу горячей. 

Домашней прислуге не было платы дороже 1-2 руб. в месяц. Наивысшая плата извозчикам была 20 коп. за любой конец в городе. За 10 руб. в месяц можно было найти отличную большую квартиру. Очень дешевы были дома. Так, за полторы-две тысячи можно было приобрести двухэтажный дом с обширной землею и хозяйственными постройками. Этим отчасти объяснялось то, что большинство обывателей, даже мелкие чиновники, обзаводились собственными домами с садами и огородами. Конечно, в силу дешевизны жизни очень низко оплачивался труд разных служащих и ремесленников. Я хорошо помню, как мелкие канцеляристы в начале своей служебной «карьеры» получали 2 руб. в месяц! Необычайной дешевизной в жизни отчасти объяснялось и широкое гостеприимство вологжан, почти не требовавшее никаких затрат. Забота о питании у местных обывателей хотя была и не единственной, но одной из главных. Всякие праздники, именины и пр. всегда сопровождались усиленным истреблением разных яств и питий, хотя и незамысловатых, но подаваемых в изобилии. 

О наружности Вологды я уже говорил довольно подробно в предыдущем очерке. Добавлю только, что в зимнее время город освещался весьма редкими фонарями с керосиновыми лампами, но далеко не всюду. Освещение окраин города, где в распутицу можно было утонуть в грязи, предоставлялось на долю луны, которая, однако, очень неаккуратно выполняла это своеобразное назначение. Вследствие этого с наступлением темных осенних ночей по всем укромным местам города шли грабежи прохожих разными любителями чужой собственности тем более, что полиция была убогая и весьма немногочисленная и рассчитывать на ее содействие было довольно безнадежным делом. Я лично в детстве не раз слыхал в глухие осенние вечера раздирающие душу крики: «Караул, грабят!», которые не возбуждали ни особенного сочувствия, ни помощи со стороны обывателей. 

Вологжане были большими поклонниками драки, в особенности простонародье, т.е. большинство, и очень часто устраивали в разных частях города кулачные бои. Дрались и взрослые бородачи, и мелюзга, разные подростки, преимущественно учащиеся. Например, вечная, в роде Белой и Алой Розы война существовала между воспитанниками духовного училища и городского (здания этих заведений были смежны). По большей части сражение происходило в тылу рыночной Казанской площади, близ присутственных мест, в глухом переулке. Дрались и мелкими партиями, и большими отрядами, угощая друг друга кулаками или бомбардируя палками, камнями или комьями грязи, которая имелась всегда под рукой в изобилии. «Духовники» исстари питали сильнейший антагонизм к «городским», последние отплачивали им тою же монетою. Начальство этих заведений смотрело сквозь пальцы на воинственные наклонности своих питомцев и даже иногда исподтишка следило за исходом боя, вспоминая свою юность: ведь большинство их было питомцами той бурсы, которую так неподражаемо описал Помяловский! 

Мещане и ремесленники устраивали бои на реке Вологде, где и сходились стенка на стенку, преимущественно на масленой неделе в период усиленного катанья с гор, кои, по заведенному обычаю, устраивались в разных пунктах города. Мелкие стычки происходили постоянно и летом на всех площадях, Сенной, Смекаловской бирже. Зеленом лугу и пр., где в праздничные дни шла оживленная игра в бабки, городки и пр. Обыкновенно бой начинали подростки, затем приставали взрослые и, наконец, выступали бородачи в качестве главных сил. Иногда роль ручных гранат играли тухлые яйца, которые запускались в физиономию врага, дабы на время вывести его из строя. Враждебные отношения всегда были между гимназией и реальным училищем, причем стычки между той и другой стороной происходили на плац-параде, по окончании учения. 

К сожалению, я должен констатировать тот факт, что кулачная расправа царила и в семейном быту среднего и низшего класса вологжан. Положение женщин в семье оставляло желать очень и очень многого. 

Характерной чертой вологжан, в особенности простого народа, являлось своеобразное понятие о чужой собственности. Мелкое воровство было сильно развито и не считалось вовсе за порок, так как направлено было исключительно на съедобное. Украсть и не попасться считалось своего рода геройством. 

Подростки группировались в целые шайки и оперировали большею частью по вечерам и ночам, во второй период лета, когда поспевали яблоки, ягоды и разные огородные овощи – огурцы, брюква, морковь, тыква. Все награбленное, конечно, тут же и съедалось. Эти шайки, среди коих деятельное участие принимали и великовозрастные, под покровом темных вечеров и ночей, а также и днем, где удобно было, энергично обревизовывали городские сады и огороды, производя порядочное опустошение. 

Наибольшей симпатией маленьких экспроприаторов пользовались фруктовый сад откупщика Резанова у Кирилла Чудотворца, славившийся крупными яблоками, и магарцовские огороды близ решительно всюду: вокзала. Кроме указанных мест, крали решительно всюду: дома, у своих матерей, у торговок на базаре, в лавках, на ярмарке. Дерзость похитителей простиралась и за пределы города, на близлежащие усадьбы Ковырино, Осаново и др., а также и на подгородние деревни, где воровали репу и горох. Воровство было манией. Происходило это, конечно, от того, что родители не обращали никакого внимания на воспитание детей, предоставляя им полнейшую свободу в выборе удовольствий, вследствие чего среди юнцов была сильно развита уличная жизнь со всеми ее прелестями. Не чувствуя над собой родительской опеки, дети круглый год проводили под открытым небом и в летнее время по целым дням странствовали за городом, что имело и свои хорошие стороны: развивалась наблюдательность, любовь к природе и закалялись здоровье и характер. Только в аристократической среде дети находились под постоянным надзором. Что касается уличной жизни в смысле движения, то таковая была мало развита и шла вяло и монотонно; недаром многие приезжие называли Вологду сонным городом. И правда, еще на центральных улицах, вроде Кирилловской или Московской, в известные часы можно было наблюдать, известные признаки движения и жизни, но в большей части города господствовала тишина, в особенности зимою в трескучие морозы, когда обыватели одновременно с курами укладывались спать. Только летом по вечерам царило оживление на бульваре да, по набережной, куда стекалась публика ради развлечения. Излишне добавлять, что рынок также надо отнести к самым оживленным пунктам города. В описываемое время на рынке можно было узнать от дошлых людей решительно все городские новости, начиная от новой шляпки у какой-нибудь Маланьи Сидоровны и кончая назначением другого губернатора. В этом отношении рынок вполне можно было приравнять к клубу. 

В музыкальном отношении вологжане не были избалованы; в это время господствовал единственный инструмент – шарманка, заунывные звуки которой в летнюю пору неслись отовсюду, нагоняя невыносимую тоску на довольно пустынные и без того унылые улицы. В этих щемящих сердце, но не лишенных некоторой мелодии звуках можно было найти полное отражение скудной впечатлениями и до одури однообразной жизни в Вологде в описываемое время... 

Нелишне будет упомянуть и о предержащих властях в Вологде в то время. Во главе губернии стоял губернатор, военный генерал Станислав Фаддеевич Хоминский. Это был старик довольно высокого роста, почтенной наружности, часто разгуливавший по улицам города в сопровождении своего ливрейного гайдука [9] [Ливрейный гайдук – выездной лакей, запяточник высокого роста в венгерской, гусарской или казачьей одежде.]. 

Как администратор Хоминский был безусловно симпатичной личностью: простой в обращении и для всех доступен, избегал всяких китайских церемоний, а, главное, был очень добродушен и отчасти оригинален. Обыватели его любили и всегда с приветливой улыбкой следили за ним, когда он совершал свои ежедневные прогулки. Добродушие его доказывается следующим пустячным случаем. Во время одной из экскурсий по городу губернатор, идя по деревянным мосткам, провалился одной ногой в дыру. Случись это с другим, тот поднял бы тут такую пыль, что Боже упаси! Досталось бы на орехи и полиции за недосмотр, да и домовладелец, конечно, был бы оштрафован изрядно за небрежное содержание панели, а, главное, крику-то что было бы! Хоминский же не обратил на это обстоятельство никакого внимания, освободил застрявшую ногу и лишь спросил своего гайдука: 

– А что, Семен, шпора цела? 

– Цела, ваше превосходительство! 

– Ну, слава Богу! – добродушно проговорил губернатор и как ни в чем не бывало продолжал свой путь.

Отзывчивость и оригинальность Хоминского проявлялась довольно часто. Например, однажды, возвращаясь из Петербурга, он встретил на станции Пречистое, где скрещивались вологодский и ярославский поезда, первого в Вологде портного Ордина, который всегда на него работал, ехавшего в Москву. Увидав знакомого, Хоминский не преминул поговорить с ним и на прощанье спросил Ордина, не надо ли что передать его жене, оставшейся дома. Ордин, принимая за шутку слова губернатора, попросил его передать своей жене поклон. Поезда тронулись в разные стороны. Приехав вечером в Вологду, Хоминский прямо с вокзала проследовал в дом Ордина, где магазин и мастерские уже были заперты, долго стучал в калитку, встревожил всех, когда узнали, что у ворот сам губернатор, но все-таки добился увидеть жену Ордина и передал ей поклон мужа. 

Ордин долго помнил этот случай и с умилением рассказывал всем о таком внимании к нему самого губернатора... 

Военный элемент составляли офицеры квартировавшего в Вологде гарнизонного батальона. Между ними также было немало типичных представителей доброго старого времени. В особенности обращал на себя невольно внимание всех и каждого майор Р., человек еще не очень старый, но обладавший необычайно полной фигурой. Он настолько был толст и неповоротлив, что уже не мог ходить пешком, а всегда ездил на дрожках в сопровождении двух своих денщиков, которые ухаживали за ним, как няньки. Интересно было наблюдать за ним, когда он, поддерживаемый под руки денщиками, усаживался в экипаж, возбуждая насмешливые улыбки прохожих... 

А сколько оригиналов, начиная с наружности и кончая допотопными взглядами, водилось среди мелких и средней руки чиновников, заполнявших разные палаты и канцелярии!..