I.

1896-1903 гг.

Я крестьянин Вологодской губернии и уезда, Братковской волости, дер. Курьякова. Родился в 1879 году. Мой отец был типичный малограмотный крестьянин названной губернии, а мать была тоже крестьянка Мологского уезда, Ярославской губернии, но она училась в школе маслоделия и сыроварения, сначала у Верещагина, известного насадителя артельного маслоделия в России, а потом у Бумана, такого же деятеля, но по Вологодской губ. Преподавателями там, по-видимому, были лица в значительной степени настроенные оппозиционно к существовавшему тогда режиму, так как мать вспоминала некоторые события, например: убийство Александра II, с явным сочувствием к убийцам. Зачем сделано убийство, с какими целями, ясно не сознавалось, но версия правительства, что студенты убили царя освободителя крестьян для того, чтобы снова установить крепостное право не встречала доверия и в нашей семье к политическим ссыльным не относились с предубеждением, а скорее сочувственно. Отец был слабохарактерный человек, злоупотреблявший спиртными напитками, невозможный в моменты опьянения, мало внимательный к семье, но в высшей степени добрый ко всем. Все хозяйство семьи лежало на слабых плечах матери. Когда мне было 7 лет, мать уехала из деревни служить маслоделкой в какую-то усадьбу Ярославской губернии, и я с 2 сестрами был оставлен на попечение бабушки и отца. Попечения, в сущности, не было никакого, и старшая сестра скоро умерла без какой-либо медицинской помощи, вероятно, от скарлатины или дифтерита. Я был однажды оставлен один в комнате наполненной окисью углерода до того, что воздух около пола был синий и, когда я это заметил, то уже не имел сил выйти из комнаты. Ползком, вершок за вершком, дополз до двери, с громадными усилиями открыл ее и выполз в сени на 20° мороз, где, если бы меня не скоро заметили, то несомненно, замерз бы. Как мы питались и чем, совершенно не помню, но кажется, больше голодали. В 1886 году мать увезла меня с сестрой и отцом в Ярославскую губернию, Пошехонский уезд, усадьбу Измайлово, помещика А М. Черносвитова. Эта усадьба была совсем в лесах, до ближайшей деревни от нее было верст 7, и здесь прошел сознательный период моего детства примерно с 7 до 15 лет. Кратко можно сказать что летом, кроме природы и собак, я ничего не видел, но уже с 8 лет занимался работой – сбором грибов для продажи и добычей корья, а зимой учился в министерском 2-х классном училище. Здесь мы провели 8 лет, не голодая, а потом в 1893 г. снова вынуждены были переехать в свою деревню и заниматься крестьянством. Два года я работал как заправский мужик все крестьянские работы, и от них буквально у меня 14-летнего парня трещали кости. К тому времени я окончил учение в министерском училище в с. Ермакове, Пошехонского у.

В 1895 году я пытался поступить в Череповецкую учительскую семинарию, но не попал в число 7 счастливцев, поступивших на казенную стипендию; в 1896 г. снова был в Череповце с прежними намерениями держать экзамен, но, по случаю коронационных торжеств (вступление на престол Николая II), экзамены были отложены. Возвратясь из Череповца, я случайно узнал, что в Вологде открывается земская фельдшерская школа, где будут казенные стипендии. Подробные справки о школе и условиях поступления туда мне дала проживавшая в с. Домшине ссыльная Вера Гурари. Это была первая ссыльная, мною встреченная в жизни, и она произвела на меня самое приятное впечатление своим добродушием, искренностью, внимательностью. В этом же 1896 году я поступил в фельдшерскую школу на полный пансион. Не могу не отметить, какое на большинство из нас, крестьянских парней, выросших в самых суровых условиях жизни, приятное впечатление произвели чистые, хотя и грубые простыни на постелях, такое же белье, нам данное, и простая, но питательная пища.

Фельдшерская школа в первый год потребовала громадного труда, так что почти не оставалось свободного времени на чтение. Все ученики и ученицы работали в высокой степени прилежно с утра до позднего вечера и взаимно подгоняли друг друга.

Насколько к моменту поступления в школу мои политические убеждения были неопределенны, можно видеть из следующих примеров. На вступительном экзамене по истории один из экзаменаторов (д-р Горталов) спросил меня: «Какие формы правления государствами существуют?». Я перечислил; тогда последовал вопрос: «Какая форма правления лучше?» – я совершенно сознательно не сказал, как думал – «республиканская», а ответил, что у каждой формы правления имеются свои защитники и противники. Другой пример: мать привела меня на экзамены в Вологду и на время их поселила у своего старого знакомого по деревне, а теперь служившего жандармом, и его жены. Я прожил там около 10 дней. Жандарм убедил меня, что назначение корпуса жандармов быть ушами и глазами государя, утирать слезы вдов и сирот, быть на страже правды и справедливости. Я этому верил, и был настолько искренен с этим жандармом, что сообщил ему, что я поступил в кружок для совместного чтения (кружок был организован Гурари в 1896 г.) и самообразования. Кружок был разогнан жандармами, я сообщил В. Гурари (которая вместе со мною поступила в школу), что причиной разгона была моя глупость, и таким образом я получил первый сильный жизненный урок и объяснение политики правительства и приемов работы его «рыцарей правды и справедливости». Пока я жил в деревне, меня приучил читать газеты мой приятель старообрядец, балагур и хохотун З. М. Смирнов. Правда мы читали только черносотенный «Свет», больше никаких газет не было, но, тем не менее, мы, относясь критически, извлекали и из «Света» пользу. В фельдшерской школе я не припоминаю, чтобы мы видели газеты. В 1897 г. я читал Шпильгагена «Один в поле не воин» и «Между молотом и наковальней», Светлова «Шаг за шагом», Засодимского «Хроника села Смурова», Эркман-Шатриана «История одного крестьянина 1789-92 гг.» и др. Нелегальной литературы, марксистской или народнической, мы не видели, кроме разве революционных песен, как-то: Марсельеза, Смело товарищи в ногу, Дубинушка. Есть на Волге утес и проч.

В это время в Вологде была нелегальная организация, насколько я припоминаю, полуреволюционная. Она объединялась вокруг библиотеки (нелегальной). В библиотеке подбор книг был, так сказать, тоже оппозиционный. Были отделы естествознания, политической экономии, философии, художественной литературы. Подбор книг и программа занятий говорили: база знания – естествознание, потом экономика и философия. Все мистическое, религиозное из библиотеки было выгнано (...) Кроме выдачи книг, кружок библиотеки устраивал иногда вечеринки. Характер вечеринок был: художественное чтение, пение, танцы и легкая выпивка. Ни докладов, ни речей на этих вечеринках не помню. Участниками вечеринок являлась преимущественно учащаяся молодежь: студенты, гимназисты, гимназистки, реалисты и др. 

Имелись ли у участников кружка, у лиц, настроенных революционно в то время, ясные твердые взгляды на сущность общественного развития и определенная революционная программа? Мне думается, что их не было. Я несколько раз спрашивал у окружающих, куда идти и какими путями, но вразумительных ответов не получал. Хотя слухи о с.-д. [1] [С.-д. – социал-демократы.], и с.-р. [2] [С.-р. – эсеры, социал-революционеры.], и неясные данные об их программах имелись. 

У всего этого молодого народа тех лет было много желания работать на пользу «меньшого брата», бороться с самодержавием, но что будет после этого, конституционная монархия или республика, в значительной степени не различалось, во всяком случае мне так помнится. Было много и простого молодого задора от избытка юношеских сил, выражавшегося в избиении городовых и пр. 

Я окончил учение в Вологодской Губернской Земской фельдшерской школе в 1899 г. Все три года пребывания в ней были годами упорного труда на приобретение профессиональных знаний. Но те начатки естествознания, преподававшиеся в школе, наложила печать, не скажу что научного – это было бы много, а скорее рационалистического отношения к миру и жизни. Если веру в бога я утратил в 12-13 лет, но, ругая бога, все же его побаивался, то окончательные удары религии нанесло естествознание, преподававшееся в школе.

В 1899 г. я поступил разъездным фельдшером в приемный покой Вологодского уездного земства в г. Вологде. В свободное время занимался по подготовке к экзаменам на аттестат зрелости и самообразованием. Не могу не отметить, что в это время могущественное впечатление на меня произвела книга Ферворна «Общая физиология», где дается философская картина мира с точки зрения естествознания. Такие определения, например, что человеческое тело состоит из 13 элементов, с перечислением их, и ничего больше не содержит, совершенно вытеснили остатки мистицизма. В то время начали выходить журналы с марксистским, вполне или отчасти, направлением, как например: «Новое Слово», «Жизнь», «Начало». Тогда же я встретил первого убежденного аморалиста, Алек. Моторина. Частью он, частью статьи М. Нордау дали много новых точек зрения для работы и развития. К этому времени относится мое знакомство с А. В. Мальцевым, учившимся тогда в Вологодском реальном училище и впоследствии игравшем видную роль в истории с.-д. организации г. Вологды. Начинался приток ссыльных, явилось много рабочих и служащих на строящейся железной дороге Вологда-Архангельск и в железнодорожных мастерских, вообще тонус жизни начинал подниматься. Общему поднятию настроения великолепно соответствовали рассказы и повести М. Горького, каждая из коих приносила великую радость. Можно отметить, что в то время обыватели-мещане зачитывались А. Чеховым, а разночинцы и оппозиционно настроенные элементы – М. Горьким. Стали проскальзывать в Вологде отдельные личности, тщательно изучавшие «Капитал» Маркса. Указывали на одного студента, кажется, по фамилии Золотев, знавшего «Капитал» наизусть. Другой студент, считавший себя марксистом, понимал его так: так как развитие производительных сил главное, то следует их развивать, делаясь фабрикантами, заводчиками или идя к ним на службу. Оживляли местную жизнь также понаехавшие в Вологду земские статистики. 

В 1900 году в Вологду хлынула большая волна ссыльных, приехали И. А. Саммер, Тучапский и Тучапская, Ауссем, Я. Бляхер, Третьяковы, Ремизов, Н. Бердяев, Кистяковский, А. Богданов с женой Натальей Богдановной, Бабкин, Н. Богданов, Б. Савинков с женой, дочерью Глеба Успенского, Шен, Струмилин, А. Фомин, Немцов, П. Щеголев, Камаринец, Квиткин и др. 

Вообще, значительная часть киевского с.-д. комитета была переселена в Вологду. Из ранее приехавших ссыльных выделялись с.-д. В. Жданов и А. С. Суворов, из местных обывателей с.-д. А. А. Тарутин; Н. В. Сигорский, из либералов, будущих к.-д. [3] [К.-д. – кадеты, члены конституционно-демократической партии.]. Вас. и Анат. Васильевы, Н. Я. Маслеников, В. А. Кудрявый, Лавров, А. Скрябин, Н. П. Матафтин и др., почти все помещики Грязовецкого уезда и земские деятели. 

Имелся многочисленный слой распропагандированных рабочих, служащих и учащихся. Несколько позднее был выслан в Вологду известный по Саратовской губернии с.-р. доктор Ченыкаев. 

Началась эпоха докладов или, как это тогда чаще называлось, рефератов. Одним из первых выступил с рефератами А. Богданов на темы об энергетическом методе, о «Познании с исторической точки зрения» и др. Выступали с докладами также Кистяковский, Бердяев, А. Суворов. Публики собиралось на эти доклады до 50-60 человек. Почти после каждого доклада бывали прения. Наиболее часто участвовали в прениях А. Богданов, А. Суворов, Н. Бердяев. Вопросы, в то время дебатировавшиеся, были более или менее академические и потому не вызывали страстного отношения. К тому же мне кажется, что большинство трактовавшихся тем было трудно для понимания даже той более или менее квалифицированной публики, которая бывала на собраниях А. Богданов скоро вынужден был материальными затруднениями искать работы, и нашел ее в качестве врача Кувшиновской Психиатрической лечебницы, находящейся в 4 – 5 верстах от г. Вологды. (А. Богданов был на двух факультетах, естественном и медицинском – последний окончил). Я, ставивший для себя главной целью тогда выработать правильное миросозерцание, знавший уже, что такое А. Богданов, решил быть к нему поближе и поступил на службу тоже в Кувшиново на должность фельдшера. Нашему знакомству с А. А. Богдановым теперь, вероятно, исполнилось 24 года. Постараюсь набросать портрет этого замечательного и выдающегося человека и роль, которую он сыграл в моей жизни и моем развитии. Богданов приехал в Вологду в 1900 г., в возрасте лет 27-28. Среднего роста, широкоплечий, со светлыми волосами на голове и русой бородой и усами. Физически довольно сильный, простой и невзыскательный в образе жизни и одежды. Физиономия его, по его же определению, обыкновенного среднего русского человека, приказчика, но громадный, нависший лоб, придающий суровое выражение лицу и твердые очертания подбородка говорят об упорной воле, настойчивости и уме. Глаза серые – обычное их выражение серьезность и усталость. Он был рассеян и не обнаруживал практической приспособляемости, хотя, кажется, сам о себе думал, что он недурной жизненный практик. А. Богданов был первым человеком, встреченным в моей жизни, который, нигде не находясь на службе, так упорно и систематически работал. Я тогда еще не знал, что писательство может быть профессией. Я полагаю, что лозунг его был и есть – все для работы, т. е. строить свою жизнь так, чтобы получался, максимум работы, есть и пить то, что способствует успешности работы, любить или не любить в зависимости от того повлияет ли это продуктивно на работу и т. д. П. Юшкевич, так определил А. Богданова: «это упрямый мужик, упорно ведущий свою борозду, не глядя ни вправо, ни влево». Определение это весьма верное, в переносном смысле – А. Богданов больше тридцати лет организует (пашет) человеческий идеологический опыт и разрабатывает методы его организации. В Вологду А. Богданов приехал уже как писатель: его краткий курс экономической науки выходил чуть ли не 2-м изданием, вышла из печати книга «Основные элементы исторического взгляда на природу» и была почти написана книга «Познание с исторической точки зрения». О нем бежало слово, как об ученом и опытном революционере организаторе и пропагандисте. Вологда была, по-видимому, его второй ссылкой, в первый раз он был выслан в Калугу. Вскоре по приезде в Вологду он стал организационным центром ссылки. Он вел правильный образ жизни, посвящая не менее 8 часов в сутки своей писательской работе. Ни табаку, ни алкоголя А. А. не употреблял. Кроме 8 часов писательской работы он не меньше этого времени употреблял на чтение, читая с громадной быстротой. Он мне признавался, что может иногда читать научные книги с быстротой до 100 страниц в час. Что касается быстроты написания статей, то здесь А. А. далеко уступал А. В. Луначарскому, который, по выражению А. А., мог писать во всех положениях и любой рукой или ногой, безразлично. Систематичность в работе, трудолюбие и громадная работоспособность дали ему возможность приобрести универсальные знания – знать методы всех наук. Между прочим, отмечу способность А. А. быстро производить умножение и извлечение корней из многозначных чисел. И не удивительно, что А. А. удалось в высокой степени успешно работать в нескольких областях знаний: он лучший наш политико-эконом (Краткий курс эконом. науки, Курс экономической науки и многочисленные статьи по экономике), он написал единственную в мировой литературе книжку «Наука об общественном сознании», у него имеются статьи по естествознанию (природа шаровидной молнии), по теории познания, ряд работ по философии, прекрасные публицистические статьи, единственные в мировой социалистической литературе научно-художественные утопии «Инженер Менни» и «Красная Звезда», наиболее ярко и первый выпукло поставил вопросы пролетарской культуры.

Как оратор, А. А. не производит большого впечатления, но его выступления отличаются ясностью и глубоким содержанием. Особенно интересен А. А. в личных беседах, в ответах на вопросы собеседника. Не могу удержаться, чтобы не привести некоторых ответов, сыгравших большую роль в моем развитии. Вопрос: как определить, кто из двух лиц, утверждающих, что одному холодно, а другому жарко, говорит правду? Ответ: надо посмотреть на термометр, он укажет, нет ли у одного из спорящих лихорадки. Вопрос: если развитие человеческого общества пойдет не по пути развития вообще и развития производительных сил в частности, а остановится или пойдет назад, то возможен ли социализм? Ответ: нет, невозможен. Вопрос: что добро и зло? Ответ: добро то, что социально, зло то, что вредит человеческому коллективу. Удивительная разносторонность (универсальность) знаний А. А., его глубокая честность, товарищеское отношение заставляли глубоко его любить и уважать. На такого товарища можно было надеяться, что он и в минуту смертельной опасности не дрогнет и не покривит душой, а эта убежденность самого настраивала на подобный же героический лад. Когда в смутные годы реакции было тяжело жить, воспоминание, что на земле живут люди подобные А. А., скрашивало сумерки будничного существования.

Мы с А. А. проработали в Кувшинове около года. Под его влиянием я занимался философией – читал Лесевича, «Что такое научная философия», Э. Маха «Научно-популярные очерки» и др. книги. Получалась и нелегальная литература, но я не помню какого характера. Помню, что А. А. поручил мне взять на маленькой станции у проезжего товарища нелегальную литературу, и мне удалось это выполнить, правда, с различными затруднениями, и что частенько мне приходилось прятать запрещенные издания [*] [Впрочем, ко мне приносили прятать литературу не одни т.т. с.-д., но и с.-р., и д-р Ченыкаев частенько приходил с чемоданом, наполненным, нелегальщиной]. Ближайшими причинами, вынудившими нас покинуть Кувшиново, был приезд в Кувшиновскую лечебницу нового старшего врача известного с.-д. Аптекмана, введшего невозможный режим для врачей, фельдшеров и служителей. Кажется, все старшие врачи психиатрических лечебниц страдают манией величия, у Аптекмана же она была в еще более увеличенной степени. Насколько я помню, тогда из-за Аптекмана ушел один врач (А. Богданов) и 3 фельдшера. Когда мы заявили А. А. о невозможно оскорбительном отношении к нам Аптекмана, он сделал все возможное чтобы защитить нас, сказав: «меня положение (очевидно, партийного человека) обязывает стать на Вашу сторону».

По отъезде из Кувшинова мы оба стали жить в Вологде, и я имел еще большую возможность пользоваться ценным руководством А. А., примерно, до 1904 года, когда он уехал с Севера. После десятилетнего перерыва, в 1913 году, я встретил А. А. в Москве, куда он приехал из-за границы, а меня выкурил из Вологды губернатор Хвостов, за выборы в 4 Государств. Думу и за организацию фельдшеров, и с тех пор я поддерживаю с ним самые живые связи до сегодняшнего дня...

Анатолий Васильевич Луначарский.

А. В. приехал в Вологду, вероятнее 1901 году. Как он сам пишет в своей книге «Великий переворот», он, соблазненный сообщением А. А. Богданова об интенсивной умственной жизни в Вологде, выхлопотал у администрации перемену высылки в Вятскую губ. на Вологодскую. А. В. приехал уже тогда, когда А. Богданов жил в Кувшинове, и поселился у него. Я от А. А. уже много слышал о талантливом, чрезвычайно интересном товарище, приезд которого ожидался давно. Я уже знал, что Анатолий Васильевич работал в Киевских с.-д. организациях, был за границей, изучая там философию под руководством известного основателя эмпириокритицизма Рих. Авенариуса. Знал также, что он работал в Москве и как пропагандист, и как театральный критик. Вообще рекомендация А. В. была такова: начинающий талантливый литератор – поэт, великолепный оратор, мастер художественного чтения и декламации. Почти в первый же день приезда А. В. я познакомился с ним на квартире А. А. Анатолию Васильевичу время, вероятно, было не более 25-26 лет. Портрет А. В.: высокий рост, некоторая сутуловатость, но хорошее сложение, большая близорукость, маленькие живые карие глаза. Построение головы весьма напоминает голову Ницше, в профиле большое сходство с Мефистофелем, в скульптуре Антокольского (Мефистофель изображен сидя) со скрещенными ногами опираясь подбородком на руку). А. А. Богданов, констатировав малый череп А. В., объяснял его громадную работоспособность интенсивным орошением кровью мозга.

А. В. в тот же первый вечер декламировал стихи, и свои и чужие. Я тогда в первый раз слышал декламацию, похожую на получтение, полупение, и она мне не понравилась. Стихи, принадлежавшие А. В., и изображавшие историческое движение капитала понравились А. А. Богданову и мне. Они, по-видимому, затерялись, как и многие другие работы А. В. Кажется Натал. Богдановна (жена А. А. Богданова), говорила, чтобы иллюстрировать рассеянность Ан. Вас, что забытые им чемоданы находятся во всех городах Западной Европы.

Ан. Вас. в Кувшинове вел трудовой образ жизни – изучая Гегеля по Куно Фишеру, Эрнеста Маха, Ф. Ницше и переводя с немецкого стихи, не помню Демеля или Уальда. Вскоре Ан. Вас. написал свою вторую статью (первую в Вологде), направленную против Н. Бердяева. Первая его статья была, кажется, на тему «Педагогические идеи Гербарта». Статья против Бердяева была написана в 1 ч. 10 м. почти глазах моих и А. А., и нам прочитана. Такая быстрота работы повергла не только меня, но и А. А в изумление, хотя я к этому был несколько подготовлен тем, что Ан. Вас. стихами переводил с немецкого на русский не менее 30 стихов в час. В свободное время мы занимались (Кувшиновский кружок сорганизовавшийся около А. А.) астрономией, (А. А. имел маленькую трубу), стрельбой из учебных целевых револьверов и изредка ездили в город на собрания. Кажется, иногда создавался преферанс при участии А. В. и А. А. В Кувшинове в то время жил молодой д-р Лысаковский и начинающий революционер В. Н. Колмаков, являвшиеся тоже участниками часов отдыха и составлявшие вместе со мной коммуну. Ан. Вас. развил энергичную лекторскую деятельность в г. Вологде. Первое его выступление, насколько я помню, было на тему «позитивная эстетика». Впечатление от доклада было громадное и в высокой степени бодрящее. Как будто ворвался луч света в кромешную тьму. На вызов председателя собрания высказаться противникам докладчика, по определению, кажется, А. С. Суворова (о коем ниже), только один человек сказал несколько слов и то заплетающимся языком.

Ан. Вас. выступал с рядом рефератов, имевших выдающийся успех и не встретивших серьезных возражений, а, если принять во внимание, что тогдашняя Вологодская ссылка представляла, можно сказать, не боясь впасть в преувеличение, квинтэссенцию партий с.-р., с.-д. и к.-д., то это должно считаться крупным успехом А. В. Ан. Вас. успешно воевал с Н. Бердяевым и его последователями. Помню, что после одного блестящего диспута, А. В оперировавший против идеалистов идеями знаменитого философа Э. Маха эффектно закончил свою речь шутливой фразой: «единым Махом – семерых побивахом».

А. В. имеет крайне неразборчивый почерк, поэтому все его статьи приходилось переписывать. Первым переписчиком и некоторым образом секретарем его долгое время был я. Зачастую он со мной советовался о том или другом месте статьи и, хотя уровень нашего развития был очень различен, – мои замечания нередко служили поводом к внесению тех или иных поправок. Шутя А. В. говорил, что когда он будет назначен Министром Народного Просвещения, то меня назначит секретарем Министерства. Ан. Вас. переехал из Кувшинова раньше нас, и вскоре женился на сестре А. А. Богданова – Анне Александровне. Помню, что он советовался со мною относительно женитьбы и получил от меня категорический совет не связывать себя семейными узами. Я полагал, что революционер должен быть абсолютно свободен для проявления максимума работоспособности и самопожертвования и высказал предположение, что и семья и литературная деятельность и революционная собьют с позиции А. В. Я получил сразивший меня ответ: «я многогранен и потому не могу очутиться в лежачем положении головой вниз». По-видимому, Ан. Вас. не раскаивается в своем непослушании. Нашему совместному житью с Ан. Вас. и его женой Анной Александровной (мы несколько месяцев жили на одной квартире) пришел конец следующим образом: На вологодском винном заводе работала в должности фельдшерицы наша общая знакомая В. П. Комаровская, у которой мы бывали. На устраиваемый для рабочих спектакль, где видную роль играла и наша приятельница, были приглашены и мы. Спектакль прошел оживленно, отличалась игрою наша приятельница. А. В. написал корреспонденцию в одну из газет и это, по-видимому, переполнило чашу терпения вологодской администрации. Получился приказ о его высылке сначала в Кадников, а потом в Тотьму. В Тотьму я приезжал к А. В. два раза. Он вел там тот же трудовой образ жизни, что и в Вологде. Описание данное А. В. Тотьме в книге «Великий переворот» не точно Он пишет, что на противоположном Тотьме берегу Сухоны находится огромный лес. Леса там собственно нет, а есть мелкая поросль. Как-то раз, когда мы стояли вечером в Тотьме на берегу Сухоны, я, созерцая безрадостную картину противоположного берега низкого, ровного, покрытого чахлым леском сказал: достаточно унылый вид берега, как бы его оживили какие либо горы уральские, карпатские и проч., на что последовал немедленный ответ А. В. произнесенный с добродушно насмешливым видом: «ни Карпат, ни Гималаев здесь не видит Ермолаев». Вообще А. В. отличался большим остроумием, способностью к импровизациям, к блестящим, неожиданно эффектным сравнениям.

Вот одна иллюстрация остроумия А. В., довольно хорошо отмечающая его приемы из периода нашей Кувшиновской жизни: Александр Александрович (А. Богданов) мне сегодня рассказывал, говорит Ан. Васил., о следующем загадочном случае с ним происшедшем: входит в палату душевнобольных, которая оказалась в тот момент свободной от них, и на одной из кроватей увидал громадного черного кота с огненными глазами, он сначала весьма испугался, но быстро сообразил – это галлюцинация одного из больных и, успокоившись, проследовал далее.

Захолустная Тотьма не повлияла задерживающим образом на развитие А. В., о чем он мне с удовлетворением как-то раз сказал. В это время он готовил большую статью «Основы позитивной эстетики» для сборника «Очерки реалистического мировоззрения», задуманного А. А. Богдановым, А. С. Суворовым и Ан. Вас. в противовес «Проблемам идеализма», и к слову сказать, имевшего большой моральный успех. Уезжая из Тотьмы через Вологду, кажется в 1903-1904 г. (а не в 1901 г. как вспоминает Ан. Вас), он прочитал в ней перед многочисленной аудиторией, состоявшей преимущественно из ссыльных доклад о вероятных перспективах революции, подробное содержание которого совсем уплыло из моего сознания.

Чтобы покончить с Вологодским периодом жизни Ан Вас. я должен еще отметить, что им были написаны несколько пьес, сказок, рассказов и порядочное количество стихотворений. Мы все полагали вместе с Ан. Вас., что его главной деятельностью должна явиться публицистика, философия и эстетика. Вероятно, поэтому А. В. многие беллетристические вещи напечатал под псевдонимом Анатолий Анютин. Последующая жизнь и деятельность А. В. показали, что мы все или менее ошибались: если он в указанных областях сделал много, то в области поэзии, по моему мнению, еще более: такие произведения, как «Фауст и город», «Оливер Кромвель», «Канцлер и Слесарь» и ряд других, свидетельствуют о большом поэтическом таланте Анатолия Вас.

Кроме последнего, прочитанного в Вологде А. В. доклада, у меня ярко встают в памяти еще два больших собрания. На одном из них выступил Б. Савинков с горячей речью и обвинениями с.-д. в крохоборстве, трусости и прочих грехах. «Прислушайтесь, говорил Савинков, Россия дрожит, как котел под громадным давлением пара, а вы, этого не сознавая, занимаетесь мелкими делами». Он призывал к энергичной, насколько я помню, террористической борьбе. Само собой разумеется, Савинков получил должный отпор. В 1902-1903 г. было большое собрание, посвященное брошюре Н. Ленина, «Что делать». Выступали: Ан. Вас., А. Богданов, Квиткин и др. В общем собрание пришло к единообразному решению.

Было в этот период несколько диспутов с с.-р. Помню одно выступление д-ра Ченыкаева. Идеалисты в лице Н. Бердяева, бывали обыкновенно биты Богдановым и Луначарским, но нисколько не смущались; разбитые на земле на основании науки и логики, они уходили на небо (по словам А. Богданова) в область трансцендентного и там, где неприложимы методы ни науки, ни логики, конечно, оставались непобедимыми. Чаще всего председательствовал на собраниях И. А. Саммер.

Следующая встреча с Анатолием Васильевичем была у меня в Петрограде в 1905 г. 26-29 декабря, куда я приезжал для ознакомления с Петроградом, налаживания связи Вологодской с.-д. организации с П. К. и для свидания с Анатолием Васильевичем.

Анатолий Васильевич был тогда в Петрограде в большом почете. Он редактировал, или состоял членом редакционной коллегии ежемесячного журнала «Образование», партийной газеты (не помню название), буржуазные газеты и журналы наперерыв просили П. К. (по словам А. В.) «посылать к ним в редакции хотя бы плохоньких с.-д., чтобы они не позволяли им делать глупости». Он прочел несколько докладов и провел несколько религиозных диспутов с выдающимся успехом во всех классах общества. Даже гвардейские офицеры жали ему в знак благодарности руки. Положение в Петрограде было таково: Петроградский Совет р. депутатов был разогнан. Многие деятели его сидели в Крестах, в частности и А. А. Богданов, выполнявший тогда в П. К. громадную литературную работу. Боевая дружина П. К., в количестве до 40 человек со своим начальником И. А. Саммером и боевыми запасами, была арестована. Отряд, посланный П. К. для взрыва мостов, чтобы прекратить или затруднить доставку войск к восставшей Москве, не мог выполнить задания, чуть ли тоже не был арестован. Реакция уже была в полном разгаре. Я остановился в квартире одного рабочего на Петроградской стороне, и часто виделся как с А. В., так и с товарищами, бывшими в ссылке в Вологде, а теперь проживавшими в Петрограде, С. Калининскими и Н. П. Богдановым (шуточная кличка последнего «ботакуд»).

В одно из посещений А. В. 31-го декабря 1905 г. (он жил тогда на Владимирском проспекте в гостинице), мы условились, что новый год будем встречать в тесной компании с М. Горьким, Шаляпиным, Скитальцем и др. товарищами до 50 человек. Так как я приехал часа в 3, а у А. В. была работа, то я с его женой и сестрой тов. Троцкого (имени ее не помню) отправился в Зоологический сад, где я не бывал, но сад оказался закрытым, и так как я знал о намерении Ан. Вас. ехать, на Путиловский завод на партийную дискуссию (кажется за Нарвской заставой), то поспешил вернуться к нему и мы, вооружившись «парабеллумами», поехали. Насколько я помню, в здании школы, которой заведовала партийная учительница, собралось до 60 человек работниц и рабочих и несколько интеллигентов. Темой собеседования была (помню смутно) кажется, дальнейшая наша тактика, и она должна была служить материалом к намечавшемуся в Москве съезду. Анатолий Васильевич выявил точку зрения большевиков, не помню, кто выступал против него от меньшевиков, но резолюция была принята большевистская. В конце заседания нас известили об окружении здания школы солдатами, а вскоре они появились и в зале, где происходило собрание. Солдаты были Томского полка, все как один маленькие, с тупыми физиономиями. Обыск длился долго и к концу его работницы украсили штыки солдат нашими прокламациями. После обыска нас окружили и повели в Шлиссельбургский участок. Жандармы и офицеры нервничали – они ожидали вооруженного отпора с нашей стороны и нападения на них многочисленного рабочего населения. Весть о нашем аресте быстро разнеслась по заводу, и нас вели, подгоняя для быстроты штыками через сплошные шеренги рабочих и работниц. Рабочие нам кричали: «не робейте и не скучайте товарищи, скоро придем выручать». На солдат, подгонявших отстающих товарищей, сыпались брань и угрозы с ними расправиться. Офицер несколько раз грозил толпе применить решительные меры. В участке через некоторое время явились жандармы и скомандовали: «евреи вперед». Таков, оказалось, был обычай в Петроградских участках. После допроса объявлено было нам решение: женщин в Литовский замок, мужчин – в Кресты».

Дорогою в участок, я, обращая внимание А. В. на тупые рожи солдат, говорил, что обидно быть арестованными этими животными, что судьбы революции печальны, поскольку громадное большинство населения так же несознательно, как эти солдаты. А. В. сказал, моему весьма пророческую фразу: «успокойтесь, они с такими же тупыми физиономиями поведут в тюрьмы и на казнь царя и его министров». Наш арест объяснялся повальными арестами по Петрограду всех более или менее подозрительных элементов, вызнанных опасением восстания в годовщину 9-го января 1905 года.

Не могу не отметить следующего факта. Красивый представительный пристав, допрашивавший меня, внушил мне доверие и я попросил его послать городового к моему товарищу, жившему на Петроградской стороне и передать ему билет на встречу нового года, предлагал ему и деньги на извозчика. Пристав взял билет, отказался от денег и послал городового через весь Петроград с билетом. Билет был своевременно вручен, но товарищ, боясь провокации, перемудрил, и не пошел на интересный вечер.

И так новый год мы встретили в «Крестах» в одиночных камерах.

При «Крестах» была библиотека, вполне приличная, и я с большой пользой для себя просидел 28 дней, как и А. В., причем сел я совершенно больным, а вышел совершенно здоровым. Обвинение, предъявленное ко мне, было – принадлежность к Нарвской организации Р. С.-Д. Р. П.; Ан. Вас. и я написали в тюрьме несколько литературных вещей.

После освобождения я зашел к Наталье Богдановне Богданове, жившей у Базарова, в редакции с.-д. газет и, нагрузившись литературой, уехал в Вологду. А. А. Богданов засел плотнее, он просидел Крестах полгода.

С тех пор до конца 1917 г. я А. В. не видел, – он уехал за границу, но изредка получал от него письма. В 1913 г. я получил от него Швейцарии письмо, в котором он, сообщая о своих занятиях кооперацией и вопросами воспитания и образования и написании ряда статей на эти темы, предлагал мне взяться за издание этих работ, при чем прислал также одну или две статьи. Я навел тщательные справки в Москве, и выяснилась невозможность там их издания, почему я переслал предложение А. В. в Петроград к т. Тихонову и М. Горькому. В конце 1917 или начале 1918 г. мы встретились с А. В. в Большом театре. Ом был уже Нарком просвещения – я секретарем художественно-просветительной комиссии Московского Совета. Но этот период жизни А. В. всем известен и я его не буду описывать. Считаю нужным отметить громадное мастерство А. В. в искусстве художественного чтения. Особенно он хорошо он читал Бальзака «Отец Горио» и Щедрина. Как живые вставали в его чтении образы людей. Я слышал в 1920 г. чтение А. В. его пьесы Оливер Кромвель, но оно хотя было прекрасно, все же произвело на меня меньшее впечатление, чем чтение Бальзака и Щедрина в далекой Вологде, на заре нашей юности. Исключительный ораторский талант А. В., обилие тем, где он чувствует себя хозяином, богатая эрудиция, оригинальная мысль, красочные поэтические образы, веселая шутка всем известны. Как-то в беседе со мною А. А. Богданов сказал, что после смерти Ж. Жореса, А. В. является лучшим оратором в мире. Я не знаю ни европейских, ни мировых ораторов, но русских я слышал, кажется, всех и среди них я не знаю равного Анатолию Васильевичу, особенно на темы философии, искусства, литературы и поэзии.

У А. В., мне кажется, было предчувствие о своей будущей широкой работе на ниве народного образования – он начал свою литературную деятельность со статьи «Педагогические идеи Гербарта», занимался вопросами обучения в 1910-1914 г. за границей, сам он весьма талантливый преподаватель, и он поэтому по праву Нарком просвещения первой Р С. Ф. С. Р. Анат. В. и А. А. несколько раз выражали изумление от наблюдения окружавших их вологжан – они так мало работают, говорили они, как будто собрались жить не 60 лет, а 300. В этом замечании много верного. А. В. и А. А. работали очень много, умели работать, но и силы, отпущенные им природой, далеко превышали силы средних людей.

II.

1903-1912 гг.

Мое миросозерцание, несмотря на наличность таких талантливых учителей, как А. В. Луначарский и А. А. Богданов, а также окружающих ссыльных, вырабатывалось медленно, хотя я и считал себя с.-д. с 1900 г., но далеко не все понимал мозгом, а скорее чувствовал сердцем. Жизненная обстановка – великая учительница, была все-таки неблагоприятна для выработки общественного работника, не было в стране общественной жизни, а идеология человека, его способы мышления, чувствования, правила морали и само содержание морали, зависят кроме всего от той его роли в производстве или около его, кою он несет или играет. Я начал свою сознательную жизнь и работу в должности фельдшера. В то время (1899 г.) труд фельдшеров оплачивался весьма мизерно (25 руб. в месяц). При такой оплате кое-как мог существовать холостой человек, урезывая себя и в пище, и в книгах, и в отдыхе, но никоим образом не семейный. Последний должен был искать добавочной работы. Если материальные условия работы фельдшеров были скверны, то правовая обстановка была невыносима. Ее кратко можно характеризовать так: гораздо более половины всех больных, обращавшихся в лечебные учреждения Империи, были принимаемы фельдшерами, они же, для этих ими принимаемых больных и для 90J e больных, принимаемых врачами, готовили все лекарства, но по закону они не имели права делать ни того, ни другого. Были случаи привлечения к судебной ответственности и присуждения к различным карам за удачную помощь [1] [подчеркиваю – «удачную»], оказываемую больным на дому по их приглашению, между тем как эта помощь подавалась ежечасно в тысячах земских и правительственных лечебных учреждений миллионам больных. Примеров таких преследований можно привести много, кто хочет с ними ознакомиться, пусть возьмет журнал фельдшерских обществ «Фельдшер» и «Фельдшерский Вестник» за 1904-1917 г.г. Лекарства фельдшерам можно было готовить, но по рецептам фельдшеров их из аптек не отпускали. В печати, главным образом врачебной, шла травля фельдшеров, их труд объявлялся вредным знахарством, шарлатанством, вредным, но необходимым временным злом. Наряду с такой оценкой труда фельдшеров, существовали, открывались и выпускали ежегодно тысячи учеников и учениц фельдшерские школы, но и самые программы их были зачастую уродуемые, в угоду теории о «временности фельдшеризма и его вреде».

На вопрос, – когда же настанет конец фельдшерской помощи, и она будет заменена врачебной, – ответ получался: да так лет через 30-50. Труд фельдшеров шельмовался, унижался и зачастую скрывался – миллионы случаев помощи больным, оказываемой фельдшерами, подписывались врачами и сходили за врачебные, для иллюстрации уменьшения фельдшеризма, несмотря на его действительный рост.

Итак, в жизни в деле помощи больным роль фельдшеров была весьма большой, в области правовой они были париями, терпимым злом. Вследствие плохого правового и материального положения, фельдшера ранее других профессиональных групп, стали задумываться над своим положением и изыскивать пути к его улучшению, но путь в то тяжелое время был один: организация профессиональных обществ для улучшения своего положения. К 1903 году таких обществ уже было несколько десятков, рассеянных по всей обширной царской Империи и имелся профессиональный журнал «Фельдшер», издававшийся в Петрограде д-ром Оксом. Насколько я помню, первое общество взаимопомощи фельдшеров открылось в Одессе в 80 годах (1881). Следующее Петроградское, потом Московское. Нужно подчеркнуть, что эти общества были именно на первых порах обществами взаимопомощи, но никоим образом не профессиональными обществами. Царское правительство и обществ взаимопомощи, даже включавших в число своих членов влиятельных титулованных лиц, не терпело, десяткам их отказывало в открытии, или его задерживало на многие годы, но все же, хотя медленно, количество их росло, они втягивали все большее число членов, воспитывали их как общественных работников, приучали к литературной и профессиональной работе. Выдвигался кадр знатоков профессионального движения, организаторов, недурных литераторов и, главное, людей честных и искренне преданных делу и организации медицинской помощи в России и борьбе за раскрепощение фельдшеров от железных пут, которыми их связали.

.Но тогда единственным методом борьбы с земствами за улучшение материального положения и коллегиальное ведение больничного хозяйства, с врачами за признание труда фельдшеров полезным и за расширение фельдшерского образования, и с правительством за легализацию, узаконение прав фельдшеров был путь ходатайств и петиций. В Вологде в то время не было фельдшерского общества, но недовольство своим положением среди фельдшеров и фельдшериц было. В первые же месяцы своей фельдшерской работы я почувствовал тяжесть положения и начал агитацию за подание коллективного заявление фельдшерами, фельдшерицами и акушерками в уездное земское собрание с требованием улучшения материального и правового положения. 

Кстати сказать, коллективные заявления были тоже запрещены (подумайте, даже плакать коллективно не разрешалось). Заявление было составлено, обсуждено вологодскими товарищами, но нужно было, чтобы его подписали и товарищи, служившие в уезде. Я объехал почти весь Вологодский уезд, собирая подписи, и петиция, подписанная почти всем фельдшерским и акушерским персоналом, была подана на уездное земское собрание. Сейчас нет возможности припомнить более или менее ее точное содержание и последовавшие реальные результаты – скорее они были отрицательные, но это и не важно для моей истории. Во время этой кампании пришлось на деле убедиться, что у угнетенных имеются враги и друзья, и первых больше, чем вторых, и что эти враги улучшения правового положения фельдшерского и акушерского персонала находятся как среди явных реакционеров-помещиков, так и в людях образованных, даже считавших себя социалистами-врачами и земских деятелях. Впрочем, уже ранее бывшее столкновение со старым социал-демократом и общественным деятелем, доктором Аптекман, было хорошим уроком. 

В 1903-1904 r-r. начиналась эпоха «банкетов», где выступали как либералы, так и социалисты, не особенно еще подчеркивая то, что их разделяло. Как известно, неудачная русско-японская война ускорила наступление революции, вызвав во всех массах общества острое недовольство правительством. Массовые стачки рабочих, усиленная их профессиональная и политическая борьба дали массу пленников царскому правительству. Состав политической ссылки в Вологде изменился, старые квалифицированные политические работники, отбыв сроки наказания или попросту сбежавши, как, например, Борис Савинков, скрылись, понаехали другие лица, в большинстве партийные середняки и рабочие (...) Шла понемногу работа по организации сил и их подготовке. Вологодские железнодорожные мастерские, насчитывавшие в то время от 2-3 – тысяч рабочих, среди которых было много латышей и эстонцев, стали давать основные кадры убежденных и стойких революционеров. Среди них были уже и рабочие, участвовавшие в предыдущей борьбе, люди с политическим прошлым. Образовались с.-д. и с.-р. кружки из рабочих, приказчиков и учащейся молодежи. Весть о расстреле рабочих в Петербурге 9 января вызвала в Вологде многочисленные собрания всех оппозиционно настроенных людей и уже здесь стали собираться пожертвования для закупки оружия и для вооружения рабочих. Жертвовали все – и обыватели, и либералы, и, конечно, социалисты. 

В начале 1905 г. посетил Вологду П. Милюков, объезжавший тогда Россию в целях организации группы «Освобождение», будущих к.-д. Он в своем выступлении отмежевался от социалистов и имел успех только у либеральной части собрания. Его доклад происходил, как и все большие собрания в Вологде, в Пушкинском доме [4] [Пушкинский дом – Народный дом. ], в большом каменном здании, выстроенном на добровольные пожертвования при некоторой помощи городского самоуправления. 

Дифференциация (обособление) правых и левых элементов революционного движения все более и более углублялась. На одном из банкетов, устроенном либералами, один из видных вологодских земских деятелей, Н. Я. Маслеников, оппонируя с.-д., сказал, что «рабочие заблуждаются, не идя за либералами, что либералы те же социалисты, но они верят в его, социализма, пришествие так примерно через пятьсот лет». Когда происходили на общественных собраниях новые сборы для целей вооруженной борьбы, то уже либералы отказывались от пожертвований, они были не согласны на вооруженную борьбу и имели свою организацию, требующую расходов. 

До 1905 года организации, планомерно ведущей работу в Вологде, не было. Организации ссыльных не преследовали преимущественных целей работы среди коренных жителей губернии и были текучи по составу. Кружок около библиотеки распался за выездом большинства старых работников и за переменой задач революционной работы. Последним хранителем библиотеки был я, а мне ее передал Александр Сермягин. В 1905 году я, в свою очередь, передал библиотеку организовавшейся группе учащейся молодежи смешанного партийного состава (с.-д. и с.-р.). 

В 1905 году был организован первый в Вологде социал-демократический комитет (...) Комитетом были организованы социал-демократические кружки учащейся молодежи, рабочих и приказчиков. Выпускались изредка прокламации, была налажена доставка и распределение партийной нелегальной литературы, делались попытки организовать типографию. 

Я в это время усиленно занимался самообразованием, и книги Каутского, Маркса и Энгельса, А. Богданова и Плеханова помогли оформиться моим марксистским взглядам. Много давали популярно-научные книги, издававшиеся в Ростове на Дону Парамоновым. Кроме этой работы по подготовке себя к общественно-партийной деятельности, я занимался организацией дружин для самообороны, ибо уже имелись случаи интеллигентских и еврейских погромов в России, антисемитская агитация была и в Вологде, а также работой среди фельдшерско-акушерского персонала и служащих ресторанов. Служащих ресторанов мне удалось сорганизовать настолько, что мы провели забастовку, правда, быстро кончившуюся за удовлетворением хозяевами всех требований правового и материального характера.

Вместе с С. Прибытковым мы выработали второе коллективное заявление от фельдшерско-акушерского персонала к Вологодскому Уездному Земскому Собранию с ходатайством о коллегиальном управлении больницами, о ежегодных фельдшерско-акушерских съездах, о представительстве от них в санитарных Совещаниях при Уездной Земской Управе и о периодических прибавках к жалованию. Времена изменились – земцы стали перед приближающейся грозой либеральнее и большинство пожеланий было удовлетворено.

Я вошел представителем от фельдшеров в Вологодский уездный Совет и переизбирался в него до 1909 г., когда закончилась вообще моя работа земского фельдшера.

В то же время в 1905 году организовалось общество «взаимопомощи» фельдшеров, филиал от Петроградского общества. Я в него не вошел, так как мне тогда было уже ясно, что не путем ходатайств, петиций и представительств в коллегиальных органах можно разрешить больные вопросы фельдшерского быта и оно произойдет не путем законодательных актов царского правительства, а только на основе освобождения всех трудящихся путем победоносной революции.

В конце 1905 г. я вошел в с.-д. комитет, вел занятия в кружке приказчиков, в котором ранее меня работали Клышко и Мальцев, выступал довольно, правда, неумело, с моей точки зрения, на диспутах с либералами и с.-р. Весной 1905 г. при помощи А. В. Мальцева был организован нелегальный профессиональный союз приказчиков. Этот союз провел уличную демонстрацию, первую в Вологде, закрывая в воскресенье магазины силою и требуя праздничного отдыха, уменьшения рабочего дня и проч. Эта демонстрация сильно поразила вологжан и послужила стимулом к спайке торгово-промышленных рабочих и служащих. 

Организация самообороны была довольно многочисленная, но по составу своему разношерстная. Здесь были лица, смотревшие на самооборону как на боевой кадр для восстания, который может быть переброшен в другие города, и лица, проповедовавшие, что это есть милиция для охраны порядка в г. Вологде. Но даже с.-д. и с.-р. не представляли себе ясно обстановки борьбы и, например, на многочисленном собрании делегатов дружин с.-д. и с.-р. мое предложение вооружаться винтовками, берданками и револьверами не хуже браунингов, чтобы противопоставить полицейским, стражникам и жандармам более или менее силу равную, было почти единогласно отвергнуто. Некоторые дружинники говорили, что они вообще не будут стрелять, а вся масса их находила достаточным вооружение бульдогами и Смитами [5] [Бульдоги, смиты – виды пистолетов.]. 

Но к концу года все же удалось закупить довольно большую партию недурных карабинов Винчестера, пистолетов Маузера и браунингов (...) 

Манифест от 17 октября 1905 г. [6] [Манифест 17 октября 1905 г. («Об усовершенствовании государственного порядка»), подписанный императором Николаем II, провозглашал гражданские свободы и законодательную думу.] был встречен в Вологде большим ликованием большинства населения. 

Даже многие социалисты готовы были кричать: «Ура, император!» В день получения манифеста в Народном доме был созван с.-д. большой митинг и здесь ряд ораторов призывали собравшихся не верить искренности манифеста, указывали на его половинчатый характер и видели единственный выход из создавшегося положения в организации сил для дальнейшей борьбы и, вероятно, вооруженной. Собрание реагировало различно, но, кажется, обывательское большинство его полагало, что можно успокоиться на достигнутом. Все же в шапку, пущенную для пожертвований в пользу борцов революции и вооружения боевых дружин, добровольные даяния лились довольно щедро. 

Припоминается и другое собрание, устроенное в городской думе в это же время, на котором выступали с речами представители с.-р. и радикальной интеллигенции. С горячей речью выступил, помню, адвокат Горюшин, предлагавший «свергнуть самодержавие и, схватив его за горло руками, стать ногами ему на грудь». Речи были очень решительны, но не содержали в себе ясно выраженного плана борьбы и прогноза ближайших событий. 

С яркой, вполне обоснованной речью, выдержанной в большевистских тонах, выступил С. А. Суворов, и он имел наибольший успех. В его речи был полный и правильный анализ обстановки и предвидение ближайших событий. Считаю своим долгом сказать несколько слов об этом замечательном человеке, хотя, к сожалению, я не стоял к нему особенно близко. Я познакомился с ним в 1900 г. Он тогда заведовал одним из Отделов Губернской Земской Статистики. Тогда ему было около тридцати лет. Он имел жену и сына. Репутация его среди оппозиционно настроенных вологжан была такова: человек из бывших семинаристов, ссыльный, с большой философской начитанностью, марксист, крайне прямой и стойкий в убеждениях. Чтобы иллюстрировать его прямолинейность, рассказывали такой, не знаю, анекдот или действительное происшествие с ним якобы случившееся. В каком то северном городе, то ли в Усть-Сысольске, или в Сольвычегодске, где Суворов был в ссылке, один из его хороших знакомых допустил антиобщественный поступок. С. Суворов несколько дней размышлял об этом и, наконец, явившись к своему приятелю заявил: «я тщательно обдумал Ваше поведение и пришел к заключению, что, такие люди, как Вы вредны для жизни и должны быть уничтожаемы; поэтому я Вас немедленно убью» и, вынув револьвер, навел его на друга. Тот спасся, выскочив в окно.

С. А. Суворов, имевший порядочную библиотеку, помогал и книгами и своими советами всем, кто к нему за ними обращался. Несколько раз являлся к нему и я. Много он сделал в выработке марксистских взглядов А. В. Мальцева и др. товарищей. Мальцеву он помогал организовывать ученические кружки и советами и литературой. Среди той квалифицированной ссылки, описанной мною в первой статье, он уступал в широте своего образования только А. Богданову и А. Луначарскому и то, вероятно, не в философской начитанности. Выступал он публично редко, писал мало, и я не знаю других его изданных работ, кроме статьи в «Очерках реалистического мировоззрения», «Основы философии жизни», хотя знаю, что он готовил к печати какой-то большой труд. С. А. Суворов очень высоко ценил политико-экономические работы А. Богданова, но о философских работах его как-то в беседе со мною отзывался сдержанно, находя их не выделяющимися из ряда работ других философов. Его доклады были научны, содержательны, но мало популярны. С. А. был убежденный большевик, и таким он погиб от рук белых во время Ярославского восстания в 1918 г. Желательно, чтобы товарищи, лучше его знающие, помогли сохранить в памяти пролетариата портрет одного из видных борцов за его освобождение, а его родственники – опубликовали бы то, что сохранилось неизданного из его работ.

Начало декабрьского восстания в Москве горячо обсуждалось в боевых дружинах г. Вологды и было предложено послать отряд в 25 человек для помощи восставшей Москве. Но, кажется, из-за невозможности проехать в Москву незамеченными агентами охраны, ограничились посылкой туда до тридцати винчестеров и браунингов. 

Около того же времени приезжали в Вологду костромские товарищи с целью добыть оружие для своих организаций и для экспроприации банка. Им было оказано содействие.Как я писал в первой статье, в двадцатых числах декабря 1905 г., я поехал в Петроград, сел там в «Кресты» и возвратился в Вологду в первых числах марта, привезя значительное количество легальной и нелегальной литературы, преимущественно газет.

Приехав, я застал большие перемены в вологодской жизни: некоторые бывшие либералы стали считать себя с.-д., Кирик Левин, отбывавший ссылку в Вологде и до сих пор державшийся неопределенной позиции, тоже перекочевал к с.-д. Примкнули к нам же, до сих пор беспартийные, учителя А. Ф. Чистов, В. Серов и Тур – все прекрасные работники и честные люди, особенно большие надежды подавал последний [*] [И Чистов, и Тур безвременно погибли; первый от тифа, второй, заболев неизлечимой болезнью, застрелился]. Чистов и Серов были выдержанные меньшевики, а Тур почти сразу стал большевиком. Тов. Серов и сейчас ведет большую работу в Вологде, как педагог. Из рабочих в то время стали выдвигаться: т.т. П. Ершов, Мохов, Дробышев; из приказчиков: А. Казуков, М. Пономарев, Н. Морозов, Н. Сысоев, Лощилов, Волосков, Шестаков и Данилин.

Центральными фигурами с.-д. организации в 1906 г. были: Надеждин и Мальцев. Начал развертываться А. Окулов.

В 1905 г. в декабре ко мне на квартиру явился с явкой от ярославских большевиков т. Никольцев (Равич), агитатор, работа которого вследствие пре» следования полицией в Ярославле стала невозможной. Товарищ приехал совершенно охрипший, но несколько подлечившись, развил энергичную агитационную деятельность и стал на несколько месяцев лучшим партийным агитатором-большевиком в Вологде. Он успешно проводил многолюдные митинги, вошел в железнодорожный забастовочный комитет, удачно сражался с с.-р. и к.-д. и сделался любимых лектором вологжан. 

С.-д. и с.-р. боевые дружины продолжали существовать весь 1906 год и пользовались большим до» верием обывателей. Они были почти легальны. Только благодаря им Пасха в 1906 году обошлась без еврейского погрома. Координировал действия дружим смешанный комитет, в который от с.-д. входил и я (...) 

1 мая 1906 г. решено было, несмотря на значительное черносотенное движение, сорганизованное женой земского начальника Караулова, и несколько сот конных стражников и отряд полицейских и жандармов, отпраздновать торжественно. Сборным пунктом был назначен загородный сад в одной версте от города, и к 12 часам туда собралось значительное количество рабочих, служащих и просто обывателей, и все боевые дружины. План был такой: после митинга устроить вооруженную демонстрацию. Но только начался митинг, говорил какой-то старик-рабочий (фамилию его я забыл), как клубы дыма в центре города показали, что там не все благополучно, а вскоре пришло известие о пожаре центра революционного движения г. Вологды, постоянного места митингов, хранилища библиотеки – Народного дома, и о начавшемся в городе разгроме типографии и вообще о погроме. Решено было прервать митинг и маленькими группами человек в пять-шесть идти на сборную квартиру боевой дружины, находившуюся недалеко от Народного дома, и оттуда атаковать черносотенные банды. 

В мой отряд – я был начальником его – вошли пять товарищей. Все мы были вооружены пистолетами Браунинга с достаточным количеством патронов. Но едва мы вышли из сада, как нас окружили стражники, правда, державшиеся в отдалении, но вооруженные винтовками, которые они наводили на нас. Приходилось сдерживать товарищей, чтобы они необдуманным и поспешным выстрелом не начали перестрелку в невыгодных условиях, когда мы были разрознены. Когда мы переходили новый мост через реку Вологду, то кто-то, крикнув: «Жид, бей его!», обращенным к члену нашего отряда тов. Чистову, никакого отношения к евреям не имеющему, а только обросшему большой черной бородой, образовал около нас толпу, и она в количестве человек двадцати погналась за нами с палками и дубинками. Нас сбили с пути к сборной квартире и оттеснили на улицу Малая Петровка, где вдобавок к гнавшейся за нами толпе прибавилось еще человек сто, тоже вооруженных палками, а некоторые и револьверами. Улица Малая Петровка коротенькая, с одной стороны она упирается в церковь, а с другой в площадь, находящуюся перед губернаторским домом. На ней в тот момент были сосредоточены до двухсот человек стражников. Мы, таким образом, могли быть заперты в короткой улице с одной стороны толпой, а с другой – стражниками. Видя, что мои товарищи готовы к бегству, я выстроил их поперек улицы и велел делать первый залп в воздух, а далее стрелять по толпе. Но после первого залпа я, оглянувшись назад, увидел, что ни одного моего дружинника не было – все убежали, между тем как толпа наступала, бросая камни, ругаясь и стреляя из револьверов. Насколько мне самому хотелось убежать, пока мы отступали, насколько трудно было «приковать ноги к земле» (шел, отступая не на полной ступне, а на пальцах), настолько же, наоборот, меня охватило спокойствие и «ноги вросли в землю», когда было принято определенное решение дать бой толпе. Мы, имея браунинги и достаточное количество патронов, могли рассеять большую толпу, потому что все вместе на короткое, правда, время могли развить пулеметную частоту огня. Но это не учли товарищи и убежали, меня же охватило желание убить возможно большее количество врагов и я пошел навстречу толпе, стреляя из браунинга, тщательно целясь, укрываясь от камней и револьверных пуль за попутными телеграфными и телефонными столбами. Толпа отступала передо мною, не подходя ближе как на 60-100 шагов. Отпугивал ее, по-видимому, и меткий огонь, и опасение, что будут брошены бомбы, так как среди обывателей и полиции носились упорные слухи, нами поддерживаемые, что мы, дружинники, вооружены «до зубов». Результатом моей стрельбы были четыре-пять человек, якобы свезенных в больницу, как мне после передавал знакомый, случайно присутствовавший возле места сражения. Расстреляв все патроны из обеих обойм, причем вывела меня из равновесия осечка по последнему патрону, я побежал, на ходу перезаряжая их, слабо преследуемый толпой, и на углу улицы навстречу мне вышел с поднятым браунингом в руке т. Н. Е. Сапрыгин – ссыльный студент (сейчас работает в Архангельске). Когда толпа увидела, что мы уже вдвоем и опять готовы встретить ее выстрелами, то ее пыл ослаб и только издали отдельные лица шли за нами. Улицы кишели подозрительными лицами. Не пряча пистолетов, мы держали их наготове. Мы шли, не зная, где найти безопасное Пристанище. 

Скоро к нам присоединился и наш дружинник Чистов, виновник нападения на нас толпы. Правда, недалеко жили наши знакомые, но мы боялись идти к ним, так как могли привести за собой банды громил. Одна гражданка, которую мы знали за черносотенку, домовладелица с Зосимовской улицы, увидя наше затруднительное положение, предложила нам спрятаться у нее в бане, стоявшей в большом огороде. Осведомившись, не предаст ли она нас (не особенно умный вопрос), и получив отрицательный ответ, мы с тов. Чистовым заняли баню, а тов. Сапрыгин пошел к своим знакомым. Через некоторое время т. Чистов сообщил, что баню окружают черносотенцы и, имея многие примеры зверских избиений интеллигентов, революционеров и евреев, предположил, что нам пришел конец. Тогда он, бросившись мне на шею, сказал: «Товарищ, я знаю, что ты будешь драться до последнего патрона, я же не могу стрелять, возьми мой револьвер, он тебе будет нужен, но поклянись мне и поцелуй меня в знак клятвы, что последней пулей ты убьешь меня, я не хочу живым попасть в руки черносотенцев или сгореть заживо в бане». 

Поцеловав его, я обещал оказать ему «ту последнюю товарищескую помощь. Но она оказалась не нужна. Когда я с двумя заряженными револьверами вышел из бани, чтобы защищаться на воле, где была больше площадь обстрела, то с десяток каких-то собравшихся лиц немедленно разбежались. Мы вышли целыми из боя. 

Между тем Народный дом был разгромлен бандами, работавшими под охраной стражников, многие студенты, интеллигенты и евреи были избиты, беспорядочной стрельбой стражников были ранены и убиты несколько случайных обывателей. Главная толпа громил и стражников к концу дня сосредоточилась около дома И. Ф. Клушина, к.-д. и общественного деятеля, и начала громить его дом. Но тут подоспела успевшая сосредоточиться наша дружина, усиленная многочисленными заключенными в тюрьмах, у которых режим в то время был очень свободный. Придавали колоритный вид наступавшей дружине шедшие в передних рядах в национальных костюмах кавказцы. Достаточно было одного залпа вверх, чтобы вся толпа в ужасной панике рассеялась, а стражники, тоже в ужасе, падая с коней, теряя винтовки, скрылись. Начальник боевой дружины т. Сбросов тотчас же явился к губернатору Лодыженскому и заявил ему, что боевая дружина, в виду бессилия полиции и стражников восстановить порядок, восстановит его сама. Лодыженский считался либералом, впоследствии, года через три, он за какую-то политическую провинность был устранен с поста губернатора какой-то южной губернии. Он благодарил боевую дружину, неизвестно, искренно или вынужденно, просил ее продолжать работу по охране города и даже охране его самого. К губернаторскому дворцу был приставлен караул из членов боевой дружины и порядок в г.Вологде немедленно восстановился. Такое положение продолжалось довольно долгое время. Город фактически находился в руках боевой дружины и ее начальник делал ежедневно доклады г. губернатору о положении дел. 

Так прошло первое организованное празднование 1 мая в городе Вологде 

В 1906 году с.-д. Комитет был тоже смешанный. Из большевиков туда входил я и Мальцев, из меньшевиков – Надеждин, Студенецкая, Франц, Семен и др. Мальцев и я были пропагандистами, Франц – организатором. Кассиром и организатором боевой с.-д. дружины был тоже я. Шли длинные дебаты между нами и меньшевиками о методах работы. Наиболее активной и последовательной из меньшевиков была Студенецкая, носившая партийную кличку «Евгения».

Начала работать, насколько я помню, А. А. Дроздова, как с.-д. меньшевичка. Выделялся знаниями т. Егор, вынесший из Вологодской тюрьмы в корзине тов. Мануильского.

Налажена была, кажется, нелегальная типография, в которой работал т. Гаврилов, ссыльный, и еще кто-то, сейчас не припомню. Я не ошибусь, если скажу, что мы имели тогда до двухсот членов, плативших регулярно членские взносы, несколько сот попутчиков и многочисленных сочувствующих. Главная наша база были рабочие, приказчики, ссыльные и учащаяся молодежь (...) 

Кроме партийной пропаганды, было приступлено к организации профессиональных союзов приказчиков, металлистов, столяров, булочников, фельдшеров, учителей, земских служащих. Начали организовываться и рабочие кооперативы. Рабочая молодежь увлекалась также атлетическим и велосипедным спортом. 

Весь 1906-1907 г.г. шла в Вологодскую губернию непрерывная вереница ссыльных. Особенно много было кавказцев: осетин, лезгин, грузин, мингрельцев, армян. В больнице, в которой я служил, лежали на излечении, а скорее уклонялись от тюрьмы несколько кавказцев, и они целые дни занимались тем, что ходили на вокзал и приводили оттуда своих соотечественников десятками, сделав из больницы колонию ссыльных кавказцев. Ссыльных кавказцев, не знающих языка, привозили в Вологду и тут отпускали на все четыре стороны, чем и объяснялось, что они, встречая человека, несколько знакомого с их языком, зацеплялись за него. Особенную ретивость в устройстве ссыльных проявил Пурцеладзе, ставивший себя и князем, и слесарем, и служащим гостиницы, и анархистом-федералистом, и с.-д. Из ссыльных кавказцев большое впечатление производил Сандро Кейхоцвели (фамилию мог спутать), уже седой товарищ, выдержанный меньшевик с.-д. и недурной оратор. Режим тюремный был тогда весьма свободный, заключенные пользовались тюрьмой только для ночевки, а остальное время были в городе. В 1906 г. произошла величественная демонстрация в Вологде по случаю похорон одного политического ссыльного Хайзанашвили. Многочисленная толпа прошла через весь город, неся обшитый красным сукном гроб на кладбище, где был произнесен ряд речей. Первым говорил Сандро Кейхоцвели. Гражданские похороны, первые в Вологде, многочисленная толпа, стройные ряды вооруженных дружинников, окружавших процессию, красный гроб, многочисленные красные знамена, печальная судьба товарища-кавказца, погибшего далеко от родины по произволу царя, прекрасный летний солнечный день, тревожная боевая обстановка – все это навсегда врезалось в память участников процессии и произвело сильное впечатление на обывателей.

По поводу выборов в 1-ю Государственную Думу у нас в Вологде, как и везде боролись два течения: бойкотистское и за выборы. Насколько я помню, победило второе, и мы принимали участие в выборах, но не помню, блокировались ли мы с с.-р.

Мы своих кандидатов в Государственную Думу не провели, а с.-р. удалось провести, так же, как и к.д. Прошли и беспартийные с черносотенной окраской. Совершенно стерлось в памяти наше отношение и наша работа по поводу выборов во 2-ю и 3-ю Государственные Думы.

В 1907-1908 г. приехал в Вологодскую ссылку Б. П. Позерн с женой Ларисой Генриховной, тов. Милютин, будущий зам. председателя В.С.Н.Х., Серг. Малышев, Воровский, учит. Вавилин, скрывавшийся у меня на квартире больше года и проживавший по подложному паспорту, Сергей Калининский меньшевик и др. Я не был близко знаком с Милютиным и Воровским, – они работали в кооперации, и Воровский, вместе с Б. Богдановым, выпустил книгу «Маслодельные артели в Вологодской губернии», Б. П. Позерн с Л. Г. жили у меня на квартире около года, усиленно занимались науками и уроками. В Позерне и тогда поражала его основательность, ясность мышления и формулировок и усидчивое трудолюбие. В связи с проживанием у меня Вавилина и его арестом в моей квартире, у меня был произведен тщательный обыск, к счастью безрезультатный, и мне губернатор объявил, что я буду выслан из губернии за укрывательство ссыльных.

С 1907 г. началась реакция, свирепые преследования полиции и жандармерии, ведь тогда за участие в революции было взято царским правительством в плен от 200.000 до 250 000 чел. и 15.000 ч. из них расстреляно, начался отход от с.-д. не только попутчиков, но и членов партии. Происходило отхождение и перекрашивание буржуазной интеллигенции-врачей и адвокатов, становившихся сначала полусоциал-демократами (собственное признание д-ра Содмана), а потом и октябристами, отпадали обыватели и мало затронутые, а потому и малостойкие рабочие. Раскол между с.-д. меньшевиками и большевиками углублялся. К.-д. обособились в прочную партию со строго выдержанной классовой программой, с.-р. выделили трудовиков и максималистов, из коих первые незаметно сливались с к.-д., а вторые часто действовали совместно с боевыми отрядами большевиков, организованными с разрешения Ц.К. Организовались и помещичьи зубры в партию октябристов, метко названную кем-то партией висельников, а также и смрадный Дубровинский союз убийц, погромщиков, черной сволочи, Союз Русского Народа под верховным покровительством Николая, и кликуши, объединяемые иеромонахом Иллиодором.

Революционная волна шла явно на убыль, и после подавления движения лесных братьев в Прибалтике, Россию украшали 15 тысяч виселиц, поставленных во всех концах ее, да великая волна ссыльных, катившаяся с юга на север и из центра в Сибирь.

Милюков успел уже окрестить красные боевые социалистические знамена «красными тряпками», но все же гремели еще редкие ответные выстрелы революционеров, раздавался грохот от взрывов бомб, боролись наши товарищи в Государственных Думах, начали звучать песни рабочих и в первую очередь бодрящие, остроумные басни и стихотворения Д. Бедного.

Революция 1905-1906 г. оставила нам колоссальное наследство. Во 1-х, она дала организационные схемы борьбы – Советы рабочих депутатов и метод их работы, а также организационное построение партии; во 2-х, она показала рабочему классу и крестьянству, где их враги и друзья; в 3-х, она оставила за два года революции громадную агитационную литературу, чего не было в прошлом, – теперь было по чему учиться; в 4-х, дала опыт организации профессионального движения; в 5-х, оставила в наследство будущей революции кадр опытных партийных и профессиональных работников – будущих офицеров и генералов в революции 1917-23 г.г. Нельзя отрицать что несколько демократизировалась и сама государственная машина. Без выучки, преподанной 1905 – 1906 г.г., само собой разумеется не было бы и победоносной пролетарской революции в 1917 г. Потому, когда она пришла, все расселись и стали говорить и поступать так, как ожидалось и не только к.-д., но и с.-р. Возьмите, например, все наши центральные учреждения, – во главе их стоят лица, проделавшие революцию 1905-1906 г.: Ленин, Троцкий, Луначарский, Зиновьев, Рыков, Боровский, Красин, Милютин, Позерн, Брюханов, Сталин, Цюрупа, А. П. Смирнов, Калинин, Рязанов и т. д.

В 1907-1912 г. я усиленно занимался профессиональным движением. Мы организовали в Вологде «Губернский Союз обществ помощников врачей и акушерок» с филиалами во всех уездах, добились ежегодных съездов медицинского персонала, периодических прибавок к жалованию, представительства в санитарных Советах и улучшения материального положения. Врачи, одним из главных идеологов коих был д-р П. Кудрявцев, заведующий Санитарным Отделом Губернского Земства, предводитель местных с.-р., но коего даже товарищи по партии назвали «д-р штаны», за спутанность мышления и дезорганизаторские поступки, – яростно противились всем мерам, клонившимся к облегчению условий работы среднего медицинского персонала, а особенно расширению их образования в фельдшерских школах и допущению в университеты, по выдержании экзамена по математике, физике и одному из иностранных языков. Боролись против нас не одни врачи-черносотенцы или с.-р., но и считавшие себя с.-д., как-то: д-ра Мокровский, Орлов и Романовский. Они выпустили даже манифест, который начинался словами: «ни фактически, ни юридически и ни морально фельдшера не могут мечтать ни о признании их, как общественных работников, ни о расширении их образования и прав» и т. д. Этот манифест даже во врачебной прессе был назван черносотенным. Были у нас и друзья и союзники, как-то: московские д-ра Канель и А. Бекетов, к сожалению, безвременно погибшие, а также д-р Окс и др.

В результате одного особенно бурного заседания в Вологодском уездном санитарном Совете в 1909 г., где против меня были мобилизованы все врачебные силы (мы боролись тогда против д-ра Саканцева, невозможного для совместной работы человека), на другой день Председатель Уездной Управы С. В. Вилинский – либерал и весьма хороший человек, призвал меня и уговаривал бросить работу по организации фельдшеров, считая, что они не доросли еще, недоразвились до прав, ими требуемых. Я отказался следовать этим благожелательным советам, а еще через день пришла бумага от губернатора Хвостова с приказанием уволить меня от службы делопроизводителя санитарного Отдела Управы (в то время я уже был в Управе) в 24 часа.

Я ходил объясняться с губернатором Хвостовым и получил от него ответ: «я получил донесение от врачей, что Вы в Санитарном Совете произносите политические речи, организуете фельдшеров против врачей, говорите от лица какой-то 50.000 армии фельдшеров, и вообще Ваша деятельность носит весьма вредный характер, поэтому я рекомендую Вам возможно скорее уехать из моей губернии». В результате я остался без всякой службы, и не мог ее иметь в пределах Вологодской губернии, но, тем не менее, Вологды я не покинул и начал заниматься частной медицинской практикой и работой в Вологодском Об-ве помощи, врачей.

Годы 1907-1913 могут быть названы ликвидационными годами революции 1905-1906 гг. Снова все революционное ушло в подполье. Профессиональные Союзы были закрыты, с.-д. партия разгромлена, все видные работники, если не успели эмигрировать за границу, были высланы в глухие медвежьи углы или заключены в тюрьмы. На этой безотрадной картине происходили издевательства над русским народом. «Союз Русского Народа» и «октябристы», все эти Иллиодоры, Никоны, Сашки Кривые, Азефы, Пуришкевичи, старцы Распутины и т. п. сволочь совершали свои оргии. Ренегаты всевозможных мастей, национальностей и рангов выслуживались перед победителями революции. В литературе стали процветать декаденты, в философии – мистики, в политике – великодержавность.

Волна пленников царского правительства, в ослабленной, правда, величине, докатывалась до Вологды, и в 1907 г. она принесла тов. Н. И. Попова – фельдшера и общественного деятеля Херсонской губернии г. Тирасполя. Этот товарищ, приехавший в Вологду беспартийным революционером, был высокой степени большой общественный работник, честный человек и выдающийся организатор, впоследствии главная организаторская и литературная сила Всероссийского союза об-ва помощи врачей (с 1909 по 1919 г.). Будучи беспартийным вначале, потом он примкнул к с.-д. меньшевикам, он весьма часто шел вместе с большевиками. Он весьма много сделал для профессионального движения фельдшеров и земских служащих г. Вологды. Под его непосредственным руководством получали окончательную профессиональную выучку товарищи-вологжане: С. Н. Прибытков, М. П. Патрунов, Д. Т. Костин (Д. Т. Костин был выслан в 1905 году из Вятки в Вологду, как с.-д.), Алексеев, Ботов, Рудаков, Тяпин и масса других, и теперь с честью работающих в профессиональных и советских учреждениях Р. С. Ф. С. Р., а перечисленные почти все стали коммунистами. Много помог он в подходе к организационным вопросам и мне.

Большая потеря для всероссийского профессионального движения смерть т. Попова, последовавшая в начале 1919 г. от плохого питания, осложненного сыпным тифом. Нет сомнений, что он был бы одним из самых блестящих организаторов профдвижения в Республике и реорганизатором ее медико-санитарного дела.

Скажу к слову, чтобы не забыть, что то дело, за которое боролись фельдшера, фельдшерицы и акушерки в течение 25-35 лет, на что они потратили громадные усилия, – дело признания полезности их работы, узаконения их прав, допущения в университеты, реформы образования, – вся их программа максимум, не были разрешены ни царским правительством, ни правительством Милюкова, ни правительством Керенского, но полностью проведены в жизнь Советской властью, защищающей интересы трудящихся, реально учитывающей жизненные интересы и последовательным врагом своекорыстных каст, какими бы высокими идеалами они не прикрывали свои вожделения, но, к сожалению, это многие товарищи не поняли ни с начала, ни до сих пор. Здесь оправдалось давнее провидение, что только рабочий класс может и смеет быть последовательно революционным творцом новой техники, экономики, культуры и быта. Честь и слава пролетариату и пожелаем и поможем ему в скорейшей перестройке всего мира, вещей, людей и идей, на всем земном шаре на новых началах.

В 1908-1910 г. приехали в Вологду в ссылку т.т. В. Н. Трапезников, И. Е. Любимов, Чучин, Чиркин, Б. Богданов (меньшевик). Видное участие в жизни города принял А. А. Александров, с.-д. меньшевик, В. Ф. Макеев, с.-р., а потом трудовик. Вообще с.-р. организация в 1907-1913 г. в Вологде была очень сильна. Их главным образом усилиями была развита Вологодская молочная, сельскохозяйственная и потребительская кооперация и сейчас стоящая на высоком уровне в губернии.

Имелись, у них и большие связи в деревнях. Мы, с.-д., в то время не уделяли должного внимания кооперации, сосредоточившись на партийной и профессиональной работе. С.-р., несомненно, до последних лет имели большие связи во всей России с деревней, а мы господствовали в городах.

Выборы в 4-ю Государственную Думу по Вологодской губернии вынесли на своих плечах мы с В. Н. Трапезниковым, кружком ж. д. рабочих и приказчиков. Главным организатором был Трапезников. Мы отвергли блок с к.-д. и «трудовичками», которые в лице В. Ф. Макеева так нам отрекомендовались, и пошли на выборы самостоятельно.

Был устроен ряд совещаний и, наконец, большое по тогдашним размерам собрание в лесу за городом. Здесь я делал доклад о задачах момента, тактике выборов и кандидатах от рабочих. На собрании присутствовали преимущественно рабочие ж. д. мастерских (отмечу присутствие на собрании т.т. Казака и М. Захарова, начавших принимать участие в работах и служивших в ж. д. мастерских) и приказчики, интеллигентов не было, если не считать с.-р. Квинихидзе. Собрание прошло видимо благополучно, но мы не знали, что один из ж. д. рабочих Александр Коншин, выдававший себя за с.-д., производивший прекрасное впечатление и которому я лично оказал много услуг, и участник данного собрания – провокатор [*] [Кроме Коншина был на собрании и еще провокатор – Недзведский]. Ночью был произведен ряд обысков, между прочим, у меня, и в результате до 15 товарищей оказались в тюрьме. Были арестованы 21 сентября 1912 г.: я, Пономарев, Лощилов, Н. И. Сысоев, Шестаков, Волосков, Квинихидзе, Чучин и др. товарищи.

Большинство было выпущено через месяц, я же провел в тюрьме 2 месяца. Сидеть пришлось сначала в одиночке, а потом с т.т. Чучиным и Квинихидзе. Не могу без чувства удовольствия вспомнить Квинихидзе, этого милого, стойкого товарища, всякому готового помочь, товарища с заключенными и опасного врага администрации. Были удивительно красивой души люди среди с.-р. и к таким следует отнести Квинихидзе. С товарищем Чучиным пришлось работать и впоследствии, а теперь он видный член Р.К.П.

В. Н. Трапезников прошел в выборщики Государственной Думы, но далее, в члены Думы, нам провести никого не удалось. С.-р. были счастливее, от них прошли под маской беспартийных, я не помню, один или несколько лиц. Трапезников и далее играл видную роль общественного и партийного работника в г. Вологде, принимая участие в газетах. Он – хороший оратор и лектор, выступал с докладами, лекциями, статьями, участвовал в просветительных рабочих организациях вплоть до половины 1918 г. Война и октябрьская революция, к сожалению, его выбросила из рядов борющегося пролетариата. В 1918 г. им была организована группа «Единство» и своя газета, а потом он и совсем сошел со сцены общественной работы, как впрочем и многие из меньшевиков и с.-р.

Приведу выписку из протокола жандармов обо мне, найденную в архиве Вологодского жандармского управления; Вологодскому губернатору, посланную 31 января 1913 г. за № 867: «Упоминаемый в настоящем запросе медицинский фельдшер Иван Ефимов Ермолаев – личность крайне неблагонадежная в политическом отношении: принадлежит в Российской социал-демократической рабочей партии и является деятельным членом партии. В 1905-1906 г.г. принимал деятельное участие в действиях против правительства и участвовал в происходивших тогда в Вологде уличных беспорядках.

В 1907 году в квартире Ермолаева был задержан разыскиваемый по циркуляру департамента полиции, бывший учитель Павел Иванович Вавилин, проживавший в Вологде около двух лет под чужим именем.

20 сентября 1912 года во время предвыборной кампании, Ермолаев был подвергнут обыску и привлечен в числе других лиц, к переписке, в порядке положения об охране, по каковой содержался под стражей в Вологодской тюрьме с 21 сентября по 21 ноября 1912 г.

Выписка выясняет, насколько хорошо был поставлен сыск в царской России Выписки из дел о других т.т. не могут быть сделаны, хотя они крайне интересны, за недостатком места.

После выхода из тюрьмы, губернатор Хвостов стал усиленно рекомендовать мне покинуть Вологду, обещая даже дать хорошие рекомендации к другому губернатору. Зная, что значит губернаторская рекомендация о выезде, я в мае 1913 г. ликвидировал свои дела, простился с многочисленными товарищами рабочими, фельдшерами, приказчиками, из коих многие работали со мною чуть не 15 лет, и переехал в Москву.

На этом я заканчиваю пока свои воспоминания.

Я знаю, что они схематичны, не полны, что в них нет другого плана, как хронологического, много личного, но я боюсь, что так написать, как хотелось бы, вообще не удастся.

Надеюсь, что товарищи, которые будут писать историю Вологодской ссылки и революционного движения в Вологодской губернии, дополнят мои воспоминания, кое-что изменят из них, исправят, уточнят. Я, по-видимому, волею судьбы, урвав несколько свободных дней, первый взялся за перо, а быть инициатором всегда труднее.

Многие товарищи, которых вспоминал, погибли – вечная память им без различия партий, – они внесли свою долю в великую борьбу русского народа за его освобождение и привет живым товарищам и пожелание успешной работы в годы великого строительства новой Советской России.

6 мая 1923 г. 
Москва.