Детство и юность

Мои детство и юность до окончания средней школы прошли в старинном русском городе Вологде.
В Вологде сохранилось много старинных церквей. Вологодский собор по архитектуре очень похож на церкви в Московском Кремле. Колокольня в Вологодском соборе – почти точная копия колокольни Ивана Великого Кремля. В последние годы Вологда включена в состав туристских городов России. Восстановлена звонница на колокольне собора. Для туристов и жителей города даются концерты колокольного звона.

Город расположен на двух берегах реки Вологды. Река от истоков до города не судоходная. Летом она сильно пересыхает, и появляется много отмелей. Начиная от города и до впадения в реку Сухону, по реке Вологде ходят небольшие речные пароходы и довольно крупные катера.

Станция Вологда – крупный железнодорожный узел. Через нее идут поезда на Москву, Ленинград, Архангельск, Киров (Вятку).

В 5 километрах от Вологды находится поселок Прилуки; в нем старинный Прилукский монастырь, окруженный каменной стеной с башнями, с замечательной архитектуры церквами. В 60 километрах от Вологды – большое Кубенское озеро; сравнительно недалеко – Белозерский монастырь, привлекающий внимание многих туристов, а также недалеко Кириллов монастырь. В окрестностях Вологды много интересных старинных усадеб и дворянских поместий, правда, в большинстве своем теперь пришедших в полное запустение.

Вокруг Вологды еловые и лиственные леса, сосны мало. Впечатляют природные пейзажи: леса, поля и перелески. Очень красивы своей желтизной ржаные поля в период созревания. Хороши поля, засеянные льном, в период цветения голубые, синеватые овсяные посевы и зеленые поля ячменя. Оживляли пейзаж ветряные мельницы, которых теперь почти уже не осталось. В самом городе были хорошие березовые бульвары, архиерейский сад, который потом превратился в Парк культуры.

Дома в большинстве были деревянные. Некоторые из них очень хорошей архитектуры, с красивыми фасадами, которые украшали стройные деревянные колонны. Тротуары, или, как их называли, мостки, были неширокие, из досок. Все главные улицы замощены булыжником, остальные были немощеные – земляные. На многих улицах перед домами палисадники, огороженные деревянными заборами, в них росли сирень и другие декоративные кустарники. Вообще, как мне теперь представляется, город был уютный, с большим количеством зелени и травяных покрытий.

К центру города текла река Золотуха, которая впадала в реку Вологду. Река была маленькая, во многих местах ее можно было перескочить без больших усилий. Вода в Золотухе была грязная. В нее сбрасывали отходы бани Веденеева. У Золотухи были довольно высокие и обширные берега, заросшие ивняком, травой и разными сорняками, так что сама речка была не видна. На ее левом берегу, где склон переходил в горизонтальную плоскость, был так называемый Сенной базар, на который из деревень привозили возы сена и соломы для продажи. У жителей города было много коров и лошадей, так что такой базар был крайне необходим.

Я не был в Вологде больше 30 лет. По рассказам тех, кто там побывал в последние годы, город очень изменился. Появилось много каменных домов; улицы покрыты асфальтом; на левом берегу Золотухи разбит то ли сквер, то ли бульвар; но в моих воспоминаниях Вологда сохранилась в том виде, в каком она была в детстве. Родился я в Вологде в 1907 году. Отец мой, Дмитрий Кириллович Семенов-Девятков, был коренной вологжанин. Мама, Лидия Ивановна, – уроженка города Пошехонье. Семья у нас была большая: мой брат Иван Дмитриевич, сестра Елена Дмитриевна, брат Дмитрий Дмитриевич и я. О своих ближайших родственниках – дядях, тетках и их детях, а их было много, я писать не буду: многое не сохранилось в памяти.

Жили мы в большом очень старинном доме на Золотушной набережной. Дом был двухэтажный, с мезонином. На улицу выходила стена дома с пятью окнами. Фасад же дома выходил в большой двор. Самой красивой частью дома было парадное крыльцо. Оно было высотой в два этажа и очень выдавалось в виде куба во двор, крыша над крыльцом была с очень малым уклоном – почти плоская. Внутри крыльца была двухмаршевая широкая лестница, ее марши располагались один к другому под прямым углом. В верхнем этаже крыльца был большой «парадный чулан» (так его у нас называли), а внизу два маленьких чуланчика. Лицевая сторона крыльца, выходившая во двор, имела четыре деревянных колонны, «козырек» над входной дверью и два деревянных дивана-скамейки в неглубоких нишах по обе стороны входной двери. Над крыльцом были окна мезонина; справой и с левой стороны от крыльца – окна жилой части дома. Нижний этаж дома был каменный, верхний – деревянный, парадное крыльцо все деревянное. По преданиям, существовавшим в нашей семье, дому было более 200 лет.

В нижней, каменной, части дома были склады. Их мой отец сдавал вологодским купцам, торговавшим продуктами. В какие-то давние времена к основному дому вовнутрь двора был пристроен двухэтажный каменный корпус, заканчивавшийся одноэтажной кузницей с двумя горнами. В нижнем этаже этого корпуса размещались мастерские: слесарная, столярная и малярная.

В роду Семеновых-Девятковых главы семей в нескольких поколениях занимались изготовлением различных экипажей и ковкой лошадей. Мой отец в своих экипажных мастерских также производил пролетки, шарабаны, двуколки, линейки, беговые дрожки, легкие сани, кареты и возки. По договорам с пожарными частями города после каждого пожара ремонтировали различные пожарные экипажи. Пожаров было много, и, учитывая, что мостовые были булыжные и с ухабами, поломок пожарных дрог и экипажей было предостаточно.

Рабочих у отца, насколько я помню, было немного: три мастера и несколько молодых рабочих-учеников. Сам отец тоже работал в мастерских и кузнице. Я помню, как он в рабочем фартуке работал в слесарной мастерской, а иногда и ковал лошадей. Но, конечно, много времени уделять работе в мастерских он не мог, так как сам должен был принимать заказы на изготовление и ремонт экипажей, вести все расчеты и обеспечивать мастерские необходимыми материалами. Кроме того, он принимал активное участие в управлении городом на общественных началах. Отец пользовался большим уважением и авторитетом в городе.

На втором этаже каменного корпуса размещались три квартиры, в которых жили мастера со своими семьями, общежитие для молодых рабочих-учеников, столовая и кухня, в которой кухарка, готовила завтраки, обеды и ужины для рабочих, живших в общежитии. У отца не было канцелярских служащих, бухгалтера и кассира. Всю «канцелярию» и бухгалтерию он вел сам, сам же производил расчеты с рабочими. Я помню, у него был кабинет, в те времена он назывался конторой. В ней отец по вечерам вел записи в толстых канцелярских книгах. Я любил сидеть тихо и наблюдать, как он что-то пишет. Каждую субботу он выдавал заработную плату рабочим.

С 6-7 лет мне уже, по-видимому, не запрещалось заходить в мастерские и бывать в кузнице. Меня туда тянуло. Очень интересно было наблюдать за работой столяров, когда у них из-под рук, в которых был рубанок, тянулись длинные спиралеобразные ленты стружек, или смотреть, как на токарном станке с ножным приводом обтачивали деревянные втулки для колес экипажей. Кстати, это был единственный станок для механической обработки деталей во всех мастерских.

Почему-то мне очень нравилась операция изготовления масляных красок в малярной мастерской. На больших каменных плитах с очень гладкой рабочей поверхностью растирали сухую, в виде порошка, краску вместе с олифой, в результате чего получалась краска, пригодная к употреблению. В руках рабочего был небольшой камень с одной плоской очень гладкой гранью. На каменную плиту насыпалась краска в виде большого круглого «калача», во внутреннее пространство этого «калача» наливалась олифа, затем рабочий, производя движения малым камнем в виде восьмерки, захватывал понемногу порошкообразную краску и растирал ее между двумя поверхностями камней. Почему мне нравилась эта операция приготовления краски, теперь мне трудно сказать, может, потому, что при трении камнем по плите возникал особый негромкий звук, он, наверное, мне и нравился.

Но самым моим любимым местом была кузница. Около кузницы были «станки» для ковки лошадей. Они представляли собой вертикальные столбы, четыре на каждый станок для одной лошади. Между собой столбы соединялись съемными брусьями. В станок заводилась лошадь, привязывалась к одной из перекладин уздой. Кузнец очищал копыта кривым ножом, снимал мерку, по которой в кузнице выковывал подкову, затем горячую подкову и прикладывал к копыту, при этом копыто немного «подгорало» и подкова плотно соприкасалась с ним, забивалось несколько «подковных» гвоздей. Копыто зачищалось специальным крупным напильником. На этом операция ковки одной ноги заканчивалась. Приходит в голову мысль: ведь с тех ранних детских лет я никогда не видел, как куют лошадей, значит, все, что я наблюдал тогда, запомнилось на всю жизнь. Удивительна человеческая память!

Привлекала мое внимание и работа кузнецов у горна. Раскаленный железный брусок вытаскивался длинными щипцами из горна, клался на наковальню, кузнец легким молотком (ручником) по очереди с ударами молотобойца тяжелым молотом обрабатывал брусок, загибал его, и получалась подкова. Выковывались и детали довольно сложных форм для экипажей. Около кузницы на земле лежал каменный жернов, в центре его был укреплен стержень, на этот стержень втулкой надевалось колесо с деревянным ободом, затем кузнец вместе со своими помощниками вытаскивали из кузницы сильно разогретую железную шину, надевали ее на обод колеса, обод при этом немного подгорал, а шина после охлаждения плотно натягивалась. Эта операция мне тоже нравилась, и я любил наблюдать ее.

В семье я был самым младшим: разница в возрасте со старшим братом была 11 лет, с сестрой – 9, со вторым братом – 6 лет. Так что общих интересов у нас не могло быть, и я проводил большую часть времени один. Но в пределах нашего большого двора «дел» у меня находилось много, и мне не было скучно.

Двор ограничивался с одной стороны домом, напротив дома, с другой стороны, шла длинная линия «каретников» (так назывались помещения с широкими воротами, в которых стояли готовые экипажи). Таких каретников было три или четыре. Затем шли конюшня и помещение, где стояла корова и жили куры. Дальше был погреб, который каждую зиму набивался льдом, привозимым с реки Вологды. За погребом был еще один сарай – дровяник. За дровяником был большой сад, который тянулся до Власьевского переулка перпендикулярно к Золотушной набережной. Замыкался двор длинным сараем, в котором хранились различные материалы для производственных нужд мастерских.

В дошкольном возрасте я большую часть дня проводил во дворе. Там обычно стояло много разных экипажей – ждали своей очереди на ремонт. Вместе с ребятами – детьми мастеров, которые жили в нашем доме, мы, используя пролетки и другие экипажи, играли в извозчиков и пассажиров, или на пожарных бочках либо пожарных дрогах «мчались» на пожар. Мы также строили «дома» из разных досок и фанерных щитов, которые, если поискать, всегда можно было найти во дворе или под навесами каретников, занимались и «торговлей» продуктами и зеленью, в качестве которых использовались гнилушки дерева, древесные опилки, стружки, трава с желтыми шишечками (может, это была ромашка?), подорожники и др.

Сад около нашего дома был большой, запущенный, очень тенистый: там росли огромные липы, вязы и еще какие-то деревья, было очень много кустов сирени и бузины, а также крапивы и репейника. В сад нас, ребят, не очень тянуло: там было как-то мрачно и страшновато. Нам казалось, что в саду обитают какие-то существа, которых мы побаивались.

С одной стороны к саду примыкал большой участок земли, другой своей стороной он выходил так же, как и наш дом, на Золотушную набережную. На этом участке было «Садоводство Зикера». Зикер был эстонец, как садовод он славился на всю Вологду. У него было несколько теплиц, довольно много парников и открытых грядок. Он выращивал и продавал много очень красивых цветов, даже участвовал, насколько я помню, в каких-то выставках цветоводов. Кроме того, у него выращивались в то время еще очень мало известные томаты (помидоры), очень крупные, аппетитного вида, но на наш тогдашний вкус несъедобные. Он же и его жена ели их с большим удовольствием, как яблоки. Я любил бывать у Зикера и наблюдать, как они с женой делали очень аккуратные грядки, высаживали цветы. Особенно привлекательно было в теплицах, где круглый год цвели прекрасные цветы.

До 8 лет мне далеко от дома уходить одному не разрешалось. Ходил только по поручению мамы в бакалейную лавку Лебедева, которая была через три дома от нашего двора.

В летние месяцы мы обычно жили на даче. Своей дачи у нас до 1913 года не было. Снимали недалеко от Вологды в усадьбах, в которых хозяева по тем или иным причинам не жили. Я помню (это относится примерно к 5-летнему возрасту), как мы, то есть мама, сестра, второй брат и я, жили в Новом, в Грибанове. Это были старые усадьбы с запущенными парками. Запомнились большие веранды, где в дождливые дни можно было очень интересно играть, огромные ржаные поля и много васильков. Других воспоминаний не сохранилось. Очень смутно, но все-таки вспоминается (а может быть, это уже по рассказам мамы), как мы однажды летом ездили в Семистрельную: там находилась церковь, которую мои родители очень почитали. Это было километрах в 12-15 от города. Церковь стояла на холме, а внизу протекал ручей, через него был деревянный мост. Ехали мы на линейке. Это своеобразный экипаж на четырех колесах: основная его часть представляет собой прямоугольную плоскость шириной сантиметров 80 и длиной примерно полтора метра, всю эту плоскость покрывает сверху мягкая кожаная подушка-сиденье, по бокам есть две подножки во всю длину сиденья, в передней части возвышаются над сиденьем «козлы» – место для кучера. Пассажиры сидят на сиденье спинами друг к другу с каждой стороны по три человека.

На спуске к ручью на ухабе нас сильно тряхнуло, я слетел с сиденья и попал на дорогу под линейку. Был страшный переполох, меня вытащили, и оказалось, что я жив. Об этом моем «полете» у нас дома долгое время ходила легенда, что через меня проехало заднее колесо линейки, и на груди у меня была розовая полоса, и что после молебна, который отслужили в церкви, я пришел в себя, перестал реветь и все мои кости оказались целы.

Дача в Варваринском

В 1911-1912 годах мой отец решил построить свою дачу. Был куплен участок земли примерно 0,5 гектара на пологом склоне небольшого холма. Внизу протекал ручей, впадающий в речку Шограш, находящуюся примерно в 300 метрах от нашего участка. Также примерно в 300 метрах был поселок Варваринское с церковью. Места около нашего дачного участка были очень красивые. На другой стороне речки Шограш холмы были покрыты ельником, в котором было много белых грибов, а по склонам холмов на опушке леса мы собирали рыжики. С других сторон участка были поля и смешанный лиственный лес.

Ехать из Вологды к нам нужно было по «Пошехонке» – так называли пошехонский тракт (дорогу) от Вологды до города Пошехонья. Проехав от окраины Вологды 5 километров, сворачивали на проселочную дорогу и, проехав примерно 2 километра, приезжали в Варваринское.

Строительство нашего дачного дома было закончено в 1912 году. Первое лето на своей даче мы жили в 1913 году. При проектировании дома отец рассчитывал после того, как мы все вырастем, и дача будет не нужна, передать дом под сельскую школу. Поэтому и планировка дома предусматривала расположение комнат на первом этаже, удобное для учебных занятий, а на втором этаже – для жительства двух учителей. Близлежащие деревни Болтино, Рубаново и поселок около церкви могли бы обслуживаться этой школой. Дом строился таким способом: сруб готовился у нас во дворе вологодского дома, затем соответственно помеченные бревна перевозились в Варваринское, и там собирался весь дом, и строилась крыша. В 1911 году, когда работали плотники, мне шел пятый год, но я хорошо помню, что мне очень нравилось, как они работали топорами, обтесывая бревна, и очень аппетитно в обеденный перерыв ели колбасу с ситным хлебом, запивая чаем из железных кружек.

Когда первый раз мы выехали летом на свою дачу, то там, около дома, конечно, еще было очень пусто; мы посадили молодые липки и разные кустарники и, конечно, цветы на клумбах. Только в конце участка, около ручья, росло несколько больших деревьев, сохранившихся от леса, который когда-то покрывал весь холм. Это место у нас называлось «наш лес», и там иногда даже находили грибы. Наибольшее удовольствие, насколько я помню, я получал, когда с братом Митей ходил на речку Шограш (одному ходить туда было запрещено). Там можно было плескаться в воде, ловить рыбу прямо руками. Рыбешка была очень мелкая и ходила целыми стаями. Речка была мелкая с отдельными боготами, дно песчаное и много мелких камешков. Берега заросли ивой и ольхой. В боготах можно было купаться и даже учиться плавать. Около дома была крокетная площадка, где старшие играли в крокет. Мне, когда никто не играл, разрешалось гонять крокетные шары, что было тоже очень увлекательно. Самым интересным было ходить с мамой в ельник на другой берег Шограша и собирать рыжики: их там бывало много, росли целыми «мостами».

Название «Варваринское», по-видимому, произошло от названия помещичьего имения, которое когда-то занимало большие площади на берегах реки Шограш. На левом берегу был большой парк и усадьба. Уже в те годы от помещичьего дома и различных построек не сохранилось почти ничего, только в заросшем парке местами были следы каких-то развалившихся каменных фундаментов. Церковь, которая, по-видимому, входила в пределы имения, и несколько домов около нее сохранились. Церковь была действующая, в одном из домов жил священник со своей семьей.

В этой церкви в 1917 году состоялось венчание С. Есенина с З. Райх. Это было летом, когда вся наша семья жила на даче в Варваринском. Мой брат Дмитрий был шафером на этом венчании. Я тоже там присутствовал. Почему венчание было в варваринской церкви Кирика и Улиты, почему мой брат был приглашен быть шафером, в моей памяти не сохранилось. Позже из воспоминаний дочери Есенина и Райх, с которыми я познакомился в санатории «Узкое» (там очень хорошая библиотека), мне стало известно, что С. Есенин познакомился с З. Райх весной 1917 года в Петрограде. В июле 1917 года осуществилась мечта С.Есенина съездить к Белому морю. Он, два его приятеля и З. Райх вместе поехали туда. Возвращаясь, в поезде С.Есенин сделал З. Райх предложение выйти за него замуж. Он настоял на том, чтобы сделать остановку в Вологде и там обвенчаться. Как сказано в воспоминаниях дочери, денег у них было настолько мало, что Есенин не имел возможности даже купить невесте букет цветов. По дороге к церкви он набрал букет полевых цветов и преподнес после венчания. Действительно, путь по прямым тропам от железнодорожной станции Вологда до церкви в Варваринском (всего 4 километра) проходил среди полей, около церкви тоже была большая поляна с полевыми цветами.

Мне очень запомнилось лето 1914 года. Были очень жаркие дни, кругом горели леса, все было затянуто дымом, солнце виделось в виде красного диска. Шли разговоры, что это к какому-то несчастью. И действительно, в августе началась первая империалистическая война с Германией.

Первые годы после революции

Последнее лето мы жили в Варваринском в 1917 году.

В 1918 году в конце зимы умер от инсульта мой отец, ему было тогда 59 лет. Для всех нас это было большое горе. Жизнь стала трудной. Старший брат Иван был студентом третьего курса Петроградского политехнического института. Сестра Елена училась в женской гимназии, брат Дмитрий – в Вологодском реальном училище. Продать дачу уже было нельзя. В скором времени она была реквизирована, простояла пустой года два, а потом, вместо того чтобы открыть в ней сельскую школу, дом был разрушен и растаскан по бревнам жителями окрестных деревень.

Вообще в первые годы после революции было много беспорядков, особенно это чувствовалось в городе, где вся нормальная жизнь расстроилась. Создавались Советы, которые все управление брали в свои руки. Ликвидирована была частная собственность на землю, были реквизированы все частные дома, магазины и предприятия. Наступили голодные годы, особенно тяжело было в 1918-1921 годах. Государственная торговля еще не была налажена, а вся частная, кроме рынка, на который крестьяне окрестных деревень привозили кое-какие продукты, прекращена. В государственной торговой сети, в сущности, работали только хлебные магазины, где продавался черный хлеб по карточкам. Деньги обесценились, да и купить на них было почти нечего. В основном продукты выменивались в деревнях на одежду, разную домашнюю утварь и ювелирные изделия.

Горожанам пришлось разводить огороды. Все свободные участки земли в городе вскапывались, и на них выращивались картошка и другие овощи. У нас на Золотушной набережной на месте сенного рынка тоже был огород. Выращивали в основном картошку. Других овощей было мало. Но когда был собран первый урожай, то жить уже стало легче. Молочные продукты добывать было очень сложно, да и вещей для обмена становилось все меньше и меньше. На «домашнем совете» было решено купить корову. Были реализованы еще какие-то мамины ценные вещи, и у нас появилась дойная корова. Уход и дойка коровы были моим делом. Доить и косить траву я научился довольно быстро. С коровой мы были большие друзья, она меня слушалась и, когда я ее доил, лизала, повернув голову, мой правый бок, выражая тем самым расположение ко мне. Дело с питанием улучшилось.

Было мало денег. Хотя на них почти ничего нельзя было купить, но и без них не обойдешься. Сестра поступила работать машинисткой в Вологодский музей, а брат Дмитрий стал работать табельщиком в наших бывших мастерских, которые перешли в ведение Шестой Красной армии.

Плохо было с мясом – пришлось завести кроликов. У меня в клетках, которые я изготавливал сам, жило до 15 кроликов: в основном породы «фландров» (это мясная порода, они бывали весом по 5-6 килограммов), а также породы «горностай» (это для шкурок). Шкурки я тоже научился обрабатывать. Корова и кролики жили у нас до окончания мной школы.

Хотя свободного времени у меня было очень мало, я все-таки находил возможность заниматься спортом. Зимой это были коньки и лыжи. На лыжах я бегал неплохо. На межшкольных соревнованиях занимал первые места. Летом играл в футбол в школьной команде и занимался в спортклубе легкой атлетикой, в основном «боковым прыжком», очень любил езду на велосипеде.

В 1915 году после домашней подготовки я поступил в Вологодское реальное училище в приготовительный класс. В то время при поступлении нужно было сдать вступительный экзамен. После поступления мне сшили форму – черные брюки и куртку и купили форменную фуражку с жестким блестящим козырьком и желтыми кантами. На пряжке поясного ремня были буквы ВАРУ, что значило Вологодское александровское реальное училище. Я был горд своим видом. Ученье мне давалось довольно легко. При переходе из первого класса во второй я даже получил награду – похвальный лист и книжку для чтения в красивом переплете.

В 1918 году началась школьная реформа. Реальное училище, мужскую и женскую гимназии преобразовали в Единую трудовую школу (ЕТШ). После Октябрьской революции нас выселили из здания Реального училища, так как началась гражданская война, и нужно было открывать лазареты для раненых. Дом был занят под лазарет. Наша школа кочевала несколько лет по разным помещениям. Мы учились и в здании бывшей семинарии, и в первой женской гимназии, и во второй женской гимназии, которая находилась через два дома от нашего дома на Золотушной набережной, и только когда я учился уже в восьмом классе девятилетки № 2, нас опять поселили в здание бывшего реального училища.

Реформа средней школы в те годы не привела ни к чему хорошему. Например, было отменено преподавание истории и заменено преподаванием так называемого обществоведения. Были введены уроки по труду (мне в основном запомнилось, как нас учили штопать носки на деревянных ложках). Плохо преподавались естествоведение, химия, русский язык и физика, правда, это больше зависело от преподавателей, чем от измененных учебных программ.

У нас были хорошие преподаватели по математике и рисованию. Математик, правда, был очень строг, но свой предмет вел хорошо. Любовь к рисованию мне привил наш учитель рисования. Он окончил институт при Академии художеств, и свой предмет вел очень интересно. В результате я стал очень неплохо рисовать акварелью, очень любил рисовать пастелью. Когда в нашей школе устраивались вечера, я принимал активное участие в их художественном оформлении. Особенно много я рисовал в последних классах. Рисовал декорации для школьных спектаклей. Я помню, особенно хорошо мне удались декорации к «Майской ночи» по Н. В. Гоголю.

На школьных вечерах было принято строить в вестибюле перед актовым залом и в широких коридорах художественно оформленные киоски для продажи программ вечера, фруктовых вод и каких-нибудь кулинарных изделий, приготовленных матерями учащихся. Во времена нэпа это все-таки было возможным. Вся эта «торговля» шла с благотворительными целями. В ней активное участие принимали матери учащихся. При подготовке вечеров я принимал участие в плотницких работах при сооружении сцены, декораций и киосков. Сказался опыт, который я приобрел в дошкольные годы и в младших классах, когда наблюдал, как работают столяры в наших мастерских, да и сам строил во дворе разные «дома». Я также работал в бригаде «школьных электриков» по освещению сцены, киосков и изготовлению световых гирлянд. Электротехника мне очень нравилась, и уже в восьмом-девятом классах у меня появилась мечта в будущем стать инженером-электриком.

Школу я окончил в 1924 году. Выпускных экзаменов в те годы не было. Пятибалльная система оценки знаний была тоже отменена и заменена оценками: весьма удовлетворительно («вуд»), удовлетворительно («уд») и неудовлетворительно («неуд»). В школе я получал оценки «вуд» и «уд». Неудовлетворительных оценок, насколько я помню, не было.

После окончания школы я не чувствовал себя вполне подготовленным для вступительных экзаменов в вуз. А вуз, который был мною выбран, – это Ленинградский политехнический институт и электромеханический факультет в нем. Большинство молодежи из Вологды уезжало продолжать учение в Ленинград. Мой старший брат, сестра и второй брат тоже учились в Ленинградском политехническом институте: оба брата на механическом факультете, а сестра на физико-механическом.

Старший брат Иван Дмитриевич закончил политехнический институт в 1922 году. В период гражданской войны и интервенции (1918-1921) у него был вынужденный перерыв в учении. Этот период для него был очень тяжелый. В 1921 году у него обнаружили туберкулез легких. После ускоренного окончания института он до 1924 года работал в Вологде, где был главным инженером механического завода «Красный пахарь». Врачи порекомендовали ему изменить климат, и было решено уехать в Уфу. В 1924 году летом я с братом уехал в город Уфу. Там я готовился к поступлению в вуз, посещал занятия по физике и литературе в рабфаке. В 1925 году брату было рекомендовано пройти курс кумысолечения в поселке Шафраново, недалеко от Уфы. Я в июле сопровождал его туда. В Шафраново приехала и наша мама. Я пробыл там всего несколько дней и уехал в Вологду.