ДНЕВНИК Н. Г. ЛАГИНМЕНСКОГО (ШАЛАГИНА) 

Николай Григорьевич Шалагин родился 10 (по новому стилю – 23) февраля 1897 года в деревне Непотягово Спасской волости Вологодского уезда. Отец и мать его – крестьянского роду. Николай закончил Спасскую земскую начальную школу, больше учиться ему не пришлось. С ранних лет занимался крестьянским трудом и отхожим промыслом, он был способным портным: работал в Петербурге, Соколе, Вологде. 

Не случись революция, жизнь Николая шла бы обычным порядком: служба в армии, женитьба, он стал бы справным хозяином, завел бы свою мастерскую, пел бы в хоре (кстати, он пел в хоре Дворца культуры железнодорожников и в 80 лет). Но с началом революции в судьбе молодого человека начались большие перемены. После высадки интервентов в Архангельске Николай ушел добровольцем в Красную Армию. Воевал на Северном фронт участвовал в штурме Шенкурска. В 1919 году переболел сыпным тифом и был признан негодным к строевой службе. Гражданскую войну заканчивал в Вологде командиром взвода в батальоне внутренней охраны. 

Революционное время диктовало оригинальные решения и в личной жизни. Жених Шалагин и невеста Каменская при регистрации брака решили отбросить по первому слогу от своих прежних фамилий и создать в 1922 году на всю оставшуюся жизнь семью Лагинменских. 

Началась мирная жизнь. В двадцатых годах сохранялись традиции кооперативного движения, и Николай организовал кружевную артель. Кружевоплетение было развито в Вологодском уезде, увлекались этим ремеслом и в семье Шалагиных, сам он с детства плел кружева. Однако артель поработала недолго. Николая захватила общественная жизнь. Еще в 1919 году он вступил в РКП(б). В 1920 году возглавил волостной комитет в Грязовецко. районе, затем заведовал раймаслосоюзом в Тотьме, потом yправлял сельхозбанком в Кубеноозерье. 

Великая Отечественная война застала его на административной работе. На фронт его не брали по состоянию здоровья, но после многократных заявлений в райком он в 1943 году добился призыва в армию. На Ленинградском фронте Николай Григорьевич получил тяжелое ранение, чуть не замерз. Когда уже лежал в госпитале в Вологде, жене доставили похоронку. Пять осколков фашистского снаряда он носил в своем теле всю оставшуюся жизнь (он умер в 1986 г.). По праздникам на его пиджаке красовались орден Славы 3-й степени и орден Отечественной войны. 
После войны и до самой пенсии Н. Г. Лагинменский работал инспектором отдела кадров в тресте «Росглавхлеб». 

О достойной жизни Н. Г. Лагинменского писали П. А. Колесников (Путешествие в родословие. Вологда, 1997. С. 176-178), О. Седых (Всегда на стремнине жизни // На страже Родины. 1977. 5 мая), В. Чистяков (Всегда в строю // Красный Север. 1977. 1 июля), Д. Шеваров (Один солдат на свете жил // Комсомольская правда. 1990. 8 мая). 

Сейчас трудно сказать, чем руководствовался подросток Николай, решив хранить все получаемые им письма, а также наказав родным сохранять письма, направляемые им в разные годы на родину (первое сохранившееся письмо было написано им в Санкт-Петербурге 9 декабря 1912 г.). Сохраненное ими эпистолярное наследие насчитывает сотни писем. 

Летом 1911 года он решил вести дневник. Дневник сопровождал его повсюду. Николай Григорьевич записывал все мелочи повседневной жизни, полагая, что в будущем и они станут интересны для истории. В дневник включались и многие письма. Подробные погодные записи оформлялись в огромных «амбарных» книгах. Так обстоятельно описаны, например, годы гражданской войны, нэпа и коллективизации. Дневник отражает всю жизнь его автора. Думаем, что столь богатой коллекции писем и дневников, связанных с историей большого крестьянского рода и охватывающих длительный исторический период, в Вологодской области, а может быть и во всей России, больше нет. 

Первые заметки для дневника были сделаны летом 1911 года, с 28 июня 1913 года уже велись ежедневные записи. Записи в дневник всегда оформлялись чернилами, вначале – в школьные тетради по 12 листов (эти записи в 1922 году были перенесены в большие конторские книги), затем – в конторские книги по 100 листов. Рабочие занятия и встречи каждого дня, будние дни и праздничные развлечения, технология различных ремесел, состояние товарного рынка и цены, репертуар кинотеатров, деятельность народных домов, государственные церемонии и городские пожары – все описывалось обстоятельно, с красочными деталями, а иногда и в подробных диалогах. Весь комментарий, необходимый для современного читателя, автор дневника предусмотрительно включал в текст: указаны географические координаты селений, полные паспортные данные на всех упоминаемых лиц, независимо от возраста, названы их родственные связи, социальное положение. Даже случайные попутчики описываются, как положено в повествованиях. Точно обозначены названия и адреса различных учреждений, торговых и ремесленных заведений. С годами полнота описания возрастает – сказывается жизненный опыт автора. Проявляются и личные пристрастия: некоторые явления описаны по-книжному живописно, в других случаях автор предельно фактографичен и сух. 

В настоящее время дневники Н. Г. Лагинменского, как и весь его архив, хранятся дочерью Тамарой Николаевной Лагинменской. проживающей в Вологде. Вологодский областной архив уже проявил интерес к дневникам и письмам Н. Г. Лагинменского, и, надеемся, этот уникальный источник скоро пополнит архивные фонды, что обеспечит его дальнейшую сохранность и возможность работы с ним исследователей. 

Публикуемая в настоящем издании часть дневника была переписана самим Лагинменским с первичных записей в период с 28 октября по 18 декабря 1922 года и заново просмотрена в 1977 году. При этом текст не подвергался ни сокращению, ни редактированию, лишь были уточнены данные о некоторых лицах. Публикуемый фрагмент охватывает время от рождения автора (начиная дневник, он записал историю своего рода и летопись основных событий с момента своего рождения) до 1 января 1915 года. 

Текст публикуется в записи 1922 года. Для лучшего понимания текста пунктуация дается по современным нормам, авторские предложения разбиваются на несколько по смыслу. Исправлено написание отдельных слов с предлогами. Изменены устаревшие окончания слов (многия – многие, некоторый – некоторые, и т. д.), устранены ошибки при написании некоторых слов (пошол – пошел, разкрыв – раскрыв, церьковь – церковь, и т. д.), пропущенные буквы или слова вставлены в текст в квадратных скобках. Написание месяцев римскими цифрами заменено на написание словами (I – январь, Н – февраль, и т. д. ). Унифицированы сокращения слов: р., руб., рубл. – руб.; д., дер. – д. Исправлено неверное употребление автором частиц не– и ни– с ; глаголами и другими частями речи, оформлена прямая речь; имена собственные, диалектные слова и выражения оставлены в авторском написании; авторский стиль оставлен без изменения. Вставленные в текст дневника письма выделены курсивом. Слова и выражения, требующие комментария, поясняются в примечаниях. 

Текст дневников подготовлен к публикации 
Г. В. Судаковым 

Автобиография с прежних записей и дневников. 

Переписываю в 1922 г. с 28 октября 

Родился я 10-го февраля 1897 г. в крестьянской семье. Вологодской губернии и уезда, Спасской волости, д. Непотягово. Семья наша состояла из 3-х человек: отец Григорий Ксенофонтович, родившийся в 1869 г. 12 января, и мать Елена Андреевна, родившаяся в 1870 г. 13 мая, и сестра Евстолья [1] [Далее автор дневника очень часто называет сестру Толей.], родилась [в] 1893 г. 14 октября. Я родился четвертым. Изба наша стояла на краю деревни, потому что недавно была построена. Крестил меня давно служивший священник Григорий Кириков Спасо-Преображенской церкви (Спас Брусничный). Этот священник крестил моего отца и мать, а впоследствии учил меня Закону Божию... 

Имя при крещении мне было дано Николай. Именины были 9-го марта (старый стиль) в честь 40 мучеников, замученных на озере [2] [«40 мучеников, замученных на озере» – 22 марта (9 марта по старому стилю) отмечается день сорока мучеников, в Севастийском озере мучившихся. История 40 мучеников относится к IV веку: это правоверные христиане, которые отказались поклоняться идолам, за что их держали в ледяной воде озера, а затем казнили.]. Жалею, что не могу описать своего детства подробно, но скажу то, что я не был изнежен с детства, как некоторые дети, которых нежат и [которым] не приходится им делать лет до 12-ти, которые имеют возможность поиграть, порезвиться и побаловать[ся] в свою волю. 

Помню я очень с маленького возраста, так что несколько случаев помню, быть может. Мне был год 2-ой или 3-ий. Однажды в деревне был покойник, меня, неся на руках, взяли с собою, когда покойника отправляли на погост. Я тогда ничего не понимал, но думал, что плачут умершие, когда помрут, потому что идти на тот свет не хочется. Но, как узнал после, плакала сестра умершей, а именно Александра Степановна Мохова об Марии Степановне. Потом помню, как, идя из гостей из деревни Тропино, версты 3 несли меня на руках родители. Помню, как маленького носили причащать и в церкви кормили гостинцам[и], чтоб не плакал. 

После ходил уже сам с папашей, и в церкви между обедней и заутреней захотелось домой, я от папаши отошел, а дороги найти не пмог, хотя деревня – только верста, поблудился, потом попал на глаза мужичку, который знал, я чей есть, и представил меня по принадлежности. То был Комаров Николай Дмитриевич, Спасский [3] [Иногда в наименование лиц включается указание на место их проживания, для этого используются прилагательные, образованные от названий соответствующих населенных пунктов, например: Комаров Николай Дмитриевич спасений – из села Спасское Вологодского уезда, Шеин Федор Лаврович калестиевский – из деревни Калестийка Грязовецкого уезда. Самого Николая Шалагина называли в детстве «Коланко непотяговской» – из деревни Непотягово.]. 

Когда я стал мало-маля понимать, то мне стали поручать дела. После моего рождения стали родит[ь]ся еще братья и сестры. Впоследствии нас было 8 человек: после меня родился Василий 18 января 1900 г., Сергей – 5 октября 1901 г., Александра – 25 сентября 1903 г., Павел – 21 июня 1905 г., Григорий – 20 января 1907 г. и Марья – 8 июня 1908 г. С ними мне пришлось водиться еще маленькому. В летнее время, когда уходили на покос или жнитво, то и сестру брали с собой, приучали к работе, а меня оставляли водит[ь]ся с братьям[и], мне было 5-6 лет, не боле[е]. При уходе мне была масса наказов и указов: из дому не уходи, двери полые не оставляй, ребятишек в избу не пускай, пироги зря не таскай, курам не бросай, окна не открывай и т. д. Все это я старался исполнить, но часто соблазнялся тем или другим и провинялся. Под окном у нас была навожена груда речного песку с камушками для забавы детей, и ко мне ходили играть мои товарищи и товарки. Укачивая в люльке маленького брата, сначала я смотрю в окно, а когда заснет, то выйду на крыльцо, думаю, заплачет, так услышу, и двери нарочно не затворю, чтоб было слышно, затем я, увлекаясь, сохожу с крыльца и незаметно пробуду полчаса или и час. На прежнее свое место приду и вижу: почти проснувшийся плачущий брат или, что и хуже, иногда, возвращаясь в избу, вижу: полная изба кур, на полу черепки от разбитого блюдца или кринки из-под молока, или же поклеванные пироги, которые должны подаваться в обед или за чаем. Такие оплошности удавалось скрывать или проходили без наказаний, а то частенько и вичкой попадало – на чем сидиш[ь]. Признавая себя виновным, после такой получки частенько задумывался, и думаю, больше так не сделаю: уж и скучно, но лучше просижу один, чем получать нежелаемое. Но все скоро забывалось и повторялось вновь. 

В зимнее время, занимаясь заказами в деревне и продавая в город партиями шелковые плетеные косынки, припоминаю названия: шарфы, сечки, цеповки, фаншоны [4] [Сечки, цепоеки, фаншоны – специальные термины кружевного промысла.] и т. д. Моя мамаша обучила и меня к этой работе очень рано, лет 6-7-8-9. Я посиживал целые вечера, не соходя с места и не переставая работать, работал без принуждения, отчасти заинтересовывался тем, что в свое распоряжение получал за работу по копейке со штуки, которые мог сработать за день и вечер, помимо других работ: носка или возка на чунках [5] [Чунки – санки.] сена из сарая, пилка, колка и носка дров в избу. По вечерам впоследствии с братишками и также с чужими (многие плели из ребят) ходили по посиденкам [6] [Посиденки – вечерние посиделки в деревне.], сидели до 11-12 часов ночи. 

Гулять, баловать в этом возрасте я не представлял совершенно, был трудолюбив и послушен, что подтверждали и подтвердят мои родители. Так, до 1903-[190]4 или 1905 г. вместе с заказами косынок мамаша занималась и мелочной торговлей, так как земли у них сначала не было, а папаша в это время жил в работниках и ходил на отхожие заработки, отчасти по землекопным работам. Приобрели часть земли (дала община), тогда мой родитель больше жил дома: летом пахал, косил, а зимой возил лес со своих купленных участков верст за 13-15. Навозил на дом и двор. Первый дом – избушка – стоял только 10 лет. Потом на второй (ставили около 1907 г.), на сарай, не на один, на анбар в 1901 г., погреб, баню. И вот в то время, когда еще была торговля, помню, в праздники, вечером мамаша пойдет гулять на посиденку, меня оставляет дома и водиться, и за хозяина, даст гостинца: семечек, орехов, конфет. Уговорит. Я по-за ней запру калитку. Огонь – лампа – горит светло, избушка Маленькая, все видно, двери на крючке. В люльке спит братишка, и вот я на столе разбираюсь с семечкам[и], с картинкам[и] из-под конфет, с обожжен[н]ым[и] спичкам[и], которые любил с[о]бирать, с порожним[и] коробкам. И так сижу долго. Иногда мама приходила, покупателям отпускала товар (в горнице была торговля). Мне подбавляла гостинца и опять уходила, сначала я сидел, не скучал, а потом уже надоедало. Вставал на лавку к окну, прислушивался и ожидал маму. 

Просыпались братишки, плакали, я расстраивался и иногда за одно с ними и сам плакал, плача, унимал их с полными слез глазами. Но вот быстрые шаги. Возвращалась мама, и картина сменялась. Слезы быстро унимались, братишки довольствовались грудью, а я гостинцем или куском белого пирога с изюмом или с вареньем, а затем меня ждал сладкий сон, полный прекрасных, чарующих, а иногда страшных ужасных сновидений, я все забывал. 

С открытием общественной торговли [7] [Общественная торговля – имеется в виду открытие магазина сельской кооперации.] в 1907 г. или несколько еще раньше, около 1905 г., мама торговать не стала, но занималась кружевам[и] в самом маленьком размере: покупала 1-2 ф[унта] шелку, раздавала по плетеям [8] [Плетен – кружевница.], затем несла готовые [изделия] в город и так перебивалась из-за куска хлеба, пока одолевали дети. На восьмом году моей жизни, а именно в 1904 году, я пошел учит[ь]ся. Читать я умел уже хорошо. Научился у сестры, она по две зимы ходила в спасскую земскую начальную школу, в которой и я учился, и потом зиму ходила в Вологду в воскресную школу по воскресеньям. Азбуку, первые страницы, я знал наизуст[ь], в школу я пошел не с первого дня учения, а не менее как через месяц, но азбуки еще были не выданы. Придя первый раз с ходившими в то время товарищами, и которые меня представили как новичка, но заявили, что я умею читать. Меня проверили, раскрыв азбуку, я отбарабанил несколько столбиков, и мне дали азбуку эту домой, она была новая, велели, конечно, хранить. 

Многие мне завидовали и спрашивали учительницу, когда им выдадут азбуки, а некоторые удивлялись, что я умею читать, потому что я ростом был маленький, меня меньше не было ни одного, даже равных не было. Дома я читал без принуждения и в классе шел всех впереди по арифметике, чистописанию, а главное, в то время зубрили Закон Божий, хотя я никогда уседом [9] [Уседом – усидчиво.] не учил уроков, но прочитав раз-два, а затем в школе, пока спрашивают, читают, рассказывают по частям, в это время я заучивал наизуст[ь]. В молитвах, заповедях, символ[е] веры я мало когда запинался. Хотя священник был сердитый, настойчивый, рвал за уши, ставил на колени не только за баловство, а за то, что не выучишь уроки, а баловать при нем не смели, шепотом говорить не смели. Раз такой был случай, что, рассердившись на ученика, [священник] хотел пнуть [его] ногой, но промахнулся – был в калошах резиновых на катанике [10] [Катаники – валенки.], галоша слетела, и вверх так ударившись в потолок аршин [11] [Аршин – старая мера длины в 11,72 метра.] 5 вышины, и с шумом прилетела обратно. Несмотря на его жестокость, все  4 года я ни разу не был им наказан и ни разу не стоял на коленях, всегда и все знал твердо, хотя он меня почти не спрашивал: узнавал по взгляду, кто плохо знает. Учительница учила все время одна – Горичева Анна Константиновна. До меня учила долго и после меня учила несколько лет, потом [учителя] стали часто меняться. Учительница меня тоже любила, однажды опросталась коробочка из-под перьев, крепкая, хорошенькая, все закричали, заприскакивали: «Анна Константиновна, отдайте мне, мне!». «Мне!» – кричали другие, протягивая руки. Но получил я, потому что я не кричал, не просил, лишь прямо смотрел без зависти и самолюбия. В зимнее время я любил остават[ь]ся ночевать [в школе], когда погода не совсем хорошая, и вот, когда уйдут ученики, сторож метет в классах, топит печки, а ночующие уйдем вниз: почитаешь, попишешь, поговоришь, иногда в компании да без присмотру и побалуешь. Несколько раз, бывало, выйдем на маленькой пруд рядом со школой с лопатам[и], разгребем снег, сделаем круг на льду и потом катаемся на коньках, учительницы и ученики. У меня была пара коньков куплены за 30 коп[еек] на выработанные деньги за плетение (за все 4 года учения, то есть до 12 лет, я плел по вечерам все зимы). И вот мы с учительницам[и] взапуски катаемся кругом. Вечером идем на кухню за большой стол выполнять заданный урок. Учительницы в это время проверяли тетрадки. После этого упрашивали долго учительниц, чтоб они с нам[и] сыграли в жмурки или в ималки [12] [Жмурки или ималки – название детской игры.] (одному завязывали глаза, он имал;. кого изымает, тот водит – имает). Вторая учительница была Вера Федоровна. Иной раз до того играем, что со смеху живот подволочет. Приятно вспоминаю школьную жизнь. Когда учился 2[-ой] год, в это время весной у нас строили новую избу, та сгнила. Это было в 1906 г. Жили мы на квартире у вдовы А. А. Шамаевой, она была только с дочерью, дочь – в мои годы. Были очень религиозные. В это время в Грязовецком уезде Панфиловской волости в лесу около речки Лихташ[ь] [13] [Правильно: Лихтошь.] поселился и жил монах богобоязненный, носящий вериги, с постным лицом, и вот к нему по субботам стали стекат[ь]ся богомольцы, молодые девушки, старушки, ребятишки, верст за 15. И я тоже бывал. Изба, все стены уставлены иконам[и], подсвечник, аналойчик, книжки. Был организован хор певчих. И вот тут читали, пели, молились, а ночью по снегу вбродок, иногда по дождю, в темноте по домам расходились. После стала молодежь ходить, преследуя другие цели, а именно, на гулянье и свидание, и в сенях сидели парочкам[и]. (В настоящее время, в 1922 г., этому монаху отвели участок земли, и у него живет одна девица-богомолка, вроде компаньонки, фактически жены) [14] [Здесь и далее текст в круглых скобках добавлен автором в 1922 г.]. Там распространялись всевозможные листовки, стишки, молитвы и наставления. Например, «Райская птичка». [Про то,] как один отшельник, увидев райскую птичку, пошел ее имать, и проходив, ему казалось день, но прошло 300 лет, и как он явился в обитель, его не пускает привратник, но потом по старым книгам нашли, что он без вести пропал в Пасху 300 лет назад. Конечно, все это чепуха. Но в то время я увлекался и напевом, и смыслом, и вот по вечерам, работая, мы пели такие вещи. 

В новый дом перешли на Пасху. Двор был много меньше избы, но так и оставлен. В эту зиму у нас несколько времени были 2 лошади, и я с тятей ездил за бревнам[и]. Молотил мох, обирал щепки и чурбаки. В общем по-детски еще доставалось порядочно: обряд скота, сено, дрова, постройка, и в то же время учился, и жажда учиться была очень сильная. Хотя мало понимал, но прочитывал большие книги из библиотеки и читал все, что попадет под руку. Проучившись 4 года, 20-го ноября 1908 года сдал экзамен[ы], все на 5. Получил свидетельство. Должен был получить похвальный лист, но в тот год не было. Мне хотелось учит[ь]ся дальше, хотя бы в Шелыгинской 2-х кла[с]сной, но меня не приняли на следующий год, потому что мало годов. И я с Рождества в 1909 г. в январе ходил в Спасскую, чтоб не забыть. Но в Шелыгинскую все равно не поступил – отвлекся, явилось желание научит[ь]ся какому-нибудь ремеслу. 

И вот однажды мамаша пришла из города и сказала мне, что ее прежняя подруга, также занимающаяся торговлей кружев, родиной из Калестийки Панфиловской волости Грязовецкого уезда Вологодской губернии. Деревню эту я знал, потому что ч[е]рез нее я несколько раз езжал на пустошь Курмашево. И вот эта подруга, Марья Лаверовна Шеина [15] [Марья Даверовна Шеина и Марья Лавровна Шеина – одно и то же лицо.], недавно вышла замуж в свою деревню за Ивана Лаврентьевича Сидорова, занимающегося портновским ремеслом, работающего на магазин Ивана Ивановича Стрижова (Каменный мост, г. Вологда). И вот им нужен мальчик, так [не] желаю ли я идти учит[ь]ся в портные к ее мужу; если желаю, то она велела привести меня к ним, показать, подходящ ли я буду. Я с радостью изъявил желание. На второй день я пошел с мамашей в Калестийку, это будет верст 5-6. Помню, блудились за Тропиным (деревня), в выпуску, потом все-таки уставшие пришли к назначенной цели. Нас радушно приняли, переговорили, они меня согласились взять. Я готов был остат[ь]ся и не ходить домой, но меня уговорили, что домой нужно сходить и придти с воскресенья. Я в сопровождении папаши пришел к своему хозяину. Попивши чаю, по уговоренному ранее с мамашей написали условие, что я должен прожить три года. Каждый год в летнее время во время сенокоса [меня должны были] на месяц отпускать домой. За первый год мы обязаны уплатить 12 п[удов] муки рж[аной] или 12 р[ублей] денег, остальные 2 года – на всем готовом. При выжитьи [16] [Выжиты – полный срок проживания, предусмотренный договором.] они должны меня обучить к кройке и подарить костюм. 

Папаша ушел домой, я остался. Прилежно принялся за изучение портновского искусства, за самые первые шаги. Привыкал держать иголку с наперстком и шил ниткой без узла, затем стал прошивать строчку, делать на тряпках манашки (угольнички, ставятся из шелку на концах карманов), потом обшивать петли на тряпках; у меня впоследствии скопилась масса таких образчиков моей работы. Первоначально я никуда не ходил, а, пожив недолго, познакомился с товарищами своего возраста, потому что у хозяина жил в мальчиках из этой деревни Сергей Евгеньевич Кочкин. С ним я познакомился во время работы, а по воскресеньям ходил к нему гулять, и, помню, партией ходили в лес осенью, топили теплины [17] [Теплина – костер; топили теплину – жгли костер.] в ихнем выпуску, делали печки, шалаши, запруживали ручьи на истоке р[еки] Лосты, купались, ловили карасей на пруде, зимой катались на ледянках... Работа была однообразная, осень и зиму шили почти одни ватные пиджаки, каждую неделю приходилось ездить с работой в город, а п[е]ред городом всегда приходилось всю ночь утюжить пиджаков 8-10-12. У них лошади своей не было, так брали за плату у соседей. Часто брали меня в город, в версте от нашей деревни, селом Спасом приходилось проезжать, с затаенным сердцем смотрел я на свое селение. Хозяин любил выпить, и во время выпивки я переживал неприятности – он начинал придираться. Я на его придирки не обращал внимания, все переносил. Хозяйка была у него очень строгая, и тоже бывали неприятности. 1-го ноября стар[ого] ст[иля] у них бывает праздник Кузьмы и Демьяна [так в рукописи. – Г. С.], мои родители приходили к ним в гости, а 8 ноября у нас праздник Михайлов день. Ездили за хозяином, я до праздника дома ни разу не бывал. Когда, бывало, папаша поедет на Курмашево по дрова и зайдет, так я не мог с ним говорить – душили слезы, а как уйдет, то опять как ничего не бывало. Пробыв дома 3 дня, я опять пошел к хозяину, и из дома я также не мог уйти без слез. До Рождества зимa 1910 года прошла быстро, я уже к более простой работе привык и легко справлялся: делал рукава, обметывал петли, накладывал вату, утюжил. У хозяйки был брат Федор Лаврович Шеин, жил с матерью, жена – Клавдия Африкановна Куваева, из Бурцева, и дочка Валя. Он по зимам ездил в С. -Петербург шить частно, в лейб-гвардию Московский полк, в швальню, на Выборгской стороне [на] Самсоновском проспекте. Он в этом полку служил действительную службу. Был у хозяйки еще брат старший, жил в своем доме уже с большим семейством. У хозяина был[и] отец, мать и холостой брат Александр действительной службе. Приезжал на побывку во время крестин сына брата. Я часто, то по делу, а то в свободное время, когда хозяева уезжали в город, ходил гулять. Меня все очень любили, и всем селении мне не было [другого] имя, как Коланко непотяговской. Летом 1910 г., после Казанской, в Калестийке – богомолье, был отпущен на сенокос. Пошел прямо на пустошь Курмашево, там косил папаша, туда я шел веселый с приподнятым настроением и, помню, пел длинные песни [18] [Длинные песни – деревенское название традиционной фольклорной или литературной песни в отличие от новых песен-коротушек, т. е. частушек.]. Месяца я дома не прожил, по просьбе хозяина я вернулся раньше, он обещал после отпустить, но не отпустил, он жил под влиянием жены. Летом приехал Федор Лаврович, брат хозяйки, а осенью взяли другого мальчика из Сафайлова – ихнего прихода, его взяли тоже на 3 года. Я уже чувствовал себя большим, он уже у меня спрашивал, а я показывал, что и как делать, вообще, мне с ним было веселей. Сергей уже потом отжил условные годы и работал несколько время помесячно и поштучно. Между прочим жил еще помесячно из ихней же деревни Василий Иванович Сидоров. Молодец уже перед призывом. У хозяев в следующую зиму 1911 года родился сын Александр. Первоначально приходилось водит[ь]ся и нам, больше Петку (так его звали), потом взяли няньку – девочку из Васнева (Анна Русанова). Себя я чувствовал уже более свободно, работал шутя и мог работать ватный пиджак и костюм. Дожив до лета 1911 года, я раньше время стал говорить хозяину об отпуске, но он, видя, что из меня уже можно извлекать большую пользу, сказал, что домой не отпустит, а мне как раз уже совсем надоело жить, потому что, что можно, я уже научился и в дальнейшем никакой для меня пользы. Придя в воскресенье домой, я сказал родителям, что хозяин меня домой не отпустит, а я дома все-таки был нужен в сенокос, и вот я получил согласие, что вовсе [совсем. – Ред.] тогда приходи, раз они не держат слова, да больше и не научиш[ь]ся [ничему]. Я с тем намерением и пошел. Прожив дня 4, я спросил еще, отпустит или нет на сенокос, он сказал, что нет, тогда я сказал смело, что уйду совсем. Хозяин не рассчитывал на потачку моих родителей, зная их строгими ко мне, со мною поступил строго, я не струсил и стал собираться, подготовился уже раньше. Накануне вытряс постель, потом снял с вышки [19] [Вышка – чердак или полати.] из-под трубы сундучок, который был под бельем, и начал с хозяевами прощат[ь]ся. Хозяева не думали, что я так могу быстро и решительно поступить, стал уговаривать хозяин, он мне сулил все, но я никаких разговоров не принимал, сказал «до свидания» и пошел из избы, взглядом простился с Пётком и Аннушкой, при выходе я плакал и сам не знал о чем. Все-таки прожил около 2-х лет, сроднился и сжился со всем; все и всё было знакомо. Но что-то более сильное тянуло домой. Вслед за мной вышла хозяйка. Она мне наговаривала, уговаривала, обещала, упрашивала остат[ься], но я ни на что не взирал, твердил одно: «Не упрашивайте меня напрасно, никакие просьбы, никакие обещания теперь меня не в силах удержать, раз надумал уйти, так значит уйду и больше не приду!». И сам пошел... 

Погода была жаркая, давно сенокосили (это было 5-го июля 1911-го года). Идти было сильно тяжело, потому что мне пришлось одеть на себя теплое пальто и нести сундук, шел я медленно и много раз останавливался отдыхать. Когда я шел, то везде косили, и вот подхожу к своей деревне – у нас тоже косят деловое в выгороде [20] [Выгороди – огороженное место в границах крестьянской усадьбы, служит для проведения различных хозяйственных работ и для выгула скота. В первые дни лета незатоптанную («деловую») часть выгороды выкашивали.]. Подхожу и вижу: косят наши. Я подошел к ним, они спросили: 

«Отпустили или совсем ушел?». Я говорю: «Совсем!». Постоял недолго и пошел домой. 

Дома я жил все лето, работал: косил, жал, молотил. Когда настала осень, то мне опять захотелось куда-нибудь уйти. И вот в одно воскресенье я пришел с гулянья, а тятя пришел из лавки и говорит: «Давече пилатовский портной Иван Осипович Коновалов поминал, что надо бы подручного мальчика». Я говорю: «А про меня ты ничего не сказал?». – «Нет». Я с живостью говорю, что сейчас к нему схожу, может быть, возьмет. Мне разрешили: «Охота, так иди». Время было уж к вечеру, и я пошел к ним в деревню, иногда от нетерпения бежал бегом. Пришел в деревню, спросил его дом, мне сказали. Прихожу в избу. В избе спросила его жена, кто я и зачем пришел. Оказалось, что он по пути зашел к зятю в Дмитриевское. Я недолго подождал, пошел, надеясь его встретить, хотя и не знал лично. Немного отойдя, встретился, спросил: «Вы Иван Осипович?». – «Я». – «Не возьмешь ли меня шить?» Он говорит: «Если желаешь, так приходи завтра в д. Звягу, около этого времени». Сказал, в который дом, и с тем мы разошлись домой. На следующее утро у нас молотили, пошел молотить и я. Недолго помолотил, собрался и пошел к И[вану] О[сиповичу]. Было 29 августа 1911 года. Проработал неделю в Моклокове – в пустом селе, в котором жил староста, звали Никита. Отдавал покос за деньги. Брали и наши мужички, кашивал и я, жил по целым неделям. Жил еще сторож, охранял лес (Лисенков Сергей Захарович из д. Чебакова). Прожив тут неделю, мы пошли домой. Коновалов мне сказал, что может дать рубль в неделю. Мне понравилось: пища хорошая, новые места, новые лица, новые разговоры, я остался доволен. В понедельник он велел приходить к нему домой и сказал, что шить пойдем в город. В городе мы первый раз пришли к Василью Васильевичу Долгову. Он был подрядчик-каменщик, имел дом на Гостинодворской и магазин за часовней. Потом работали в разных местах, шили в Кирпичном заводе, в нашей деревне, в Чернышеве, в Копрецове, и пришлось в рождественский сочельник работать в Прилуках (от нас за городом). 

Проработали долго, вечером и домой уйти не пришлось. Там ночевали. Утром ходили к обедне в монастырь. После, попивши чаю, нас до Вологды отвезли на лошади. Погода была сильно холодная, более 30 градусов, так что на ходьбе не раз белели щеки и нос. В городе извозчики на улицах топили теплины. От города попал мне попутчик, наш молодец, живший в городе Мохов Владимир Степанович. 

После Рождества опять пошел и работал до 18-го февраля 1912-го года. В это время мы работали на Предтеченском берегу в доме Корчагиной у извозчика. Окончили работу в субботу, пошли домой, я спросил прибавки жалованья, и он мне сказал, что «дам 1 руб. 20 коп. в неделю». Я говорю, [что] недели две проживу дома. Он согласился, говорит: «Живи». 24 февраля 1912 года я шил дома себе пальто. Вечером принесли мне открытку из Петербурга. Писал Шеин Федор Лаврович, калестийковской. (Брат Марьи Лавровым – жены хозяина, у которого я учился шить). Пишет, не желаю ли я приехать туда шить ему в помощники, но не написал, велико ли может дать жалованье. Я ему написал открытку и просил выяснить о жалованье и о дорогах, но ответа не получил. Он в открытке упомянул, что[бы] [я] приезжал с Николаем Дмитриевичем из д. Бурцева. Они были знакомы. Ф[едор] Лаврович был женат на Клавдие Африкановне Куваевой из д. Бурцева, да и нам-то Н[иколай] Дмитриевич был сват, женат на Августе Семеновне Бол[ь]шаковой (д. Бурцева), тяти двоюродная сестра, дочь бабушки Любавы Васильевны Шалагиной. Когда я послал открытку, стал с[о]бират[ь]ся, узнал, когда идет этот поезд. Н[иколай] Дмитриевич] был проводником от Вологды до Петербурга]. Узнав, что отправка через день, у меня не было терпения ждать другого раза: бегал в город, не пришел ли ответ. Но ответа не было, а время шло, так я в Питер и не уехал, прожил дома до Пасхи. К Ивану Осиповичу уж было идти неохота, жалел, что сразу в Питер не уехал. Но после Пасхи он позвал меня и сказал, что жалованья еще прибавит, я прожил 2 недели, но он не прибавил, и я больше не пошел, стал кой-что шить дома. Потом настала рабочая пора, стал работать полевые работы и шить не пришлось до осени. Когда работы на поле кончились, то я стал шить дома кой-что. Были у меня 4 брата и 3 сестры, у старшей, Евстольи, была ручная машина, и домашнего шитья было много, а когда стало выходить дело, то стали приносить и постороннее шитье. 

Дело было в октябре 1912 года, мне был шестнадцатый год, недели за 2 до Михайлова дня, нашего праздника 8 ноября. Мои родители увидели, что я принимаюсь за дело прилежно, то стали говорить, что нужно мне купить ножную машину. Поехали в город тятя, мама и я. Лен продали по 6 руб. 50 коп. за пуд, пошли пить чай. Лошадь, как всегда, поставили к Сидорову во двор. Когда мы пили чай, в это время случился пожар на Кирил[л]овской улице в магазине Шрама. Тятя остался в чайной, мама ушла продавать косынки. Я сходил к пожару. Собрались в лавке Сидорова. Затем пошли покупать машину в магазин Зингера. Нас с почтением приняли. Выбрали машину, написали условие следующего содержания: не на чистый капитал, а в рассрочку по 2 руб. в месяц, задатку – 25 руб. Когда подписались к условию, то сходили за лошадью, установили машину, поехали домой. Дорога была хорошая – ездили уже на дровнях. Когда приехали домой, то было темно, машину принесли в избу, поставили в переднюю комнату, сначала она в тепле отпышняла [21] [Отпышнять – покрыться влагой от теплых испарений.]. Я, не сняв пальто, стал ее протирать, вскоре машина просохла. Попив чаю, я стал ее пробовать, но долго не мог вложить шпульку; побившись, все-таки вложил, потому что, когда я учился шить в Калестийке, работал точно на такой машине. В этот же вечер я стал шить, и дело пошло хорошо. 

1912 года 29-го ноября было не очень морозное, но холодное утро, снегу было уже много. Я встал не очень рано и стал принимат[ь]ся за работу, как и всегда. Около 12 часов дня приходит из Калестийки Клавдия Африкановна – жена Федора Лавровича. Я в это время шил на машине. Когда услышал приход, обернулся. Вижу, лицо знакомое, и даже как будто предчувствовал, зачем пришла, потому что ей идти было незачем. Поздоровавшись, она сказала, что ей написал муж, чтоб она сходила ко мне и спросила у меня, не пожелаю ли я в Петербург шить, и велел сказать, чтобы об цене не беспокоились. Я сразу дал согласие, я и прошлый год жалел, что не поехал сразу. В это время у нас наставили самовар [22] [Наставить самовар – греть самовар.], все вместе попили чаю. Когда она собралась домой, говорит, [что] если поедешь, так свези хоть мужу от меня гостинца. Из дому посылать не стоит, и она подала мне денег и велела купить кренделей. Попрощавшись, пошла домой. 2 декабря я ходил в Бурцеве узнавать, когда поедет Николай Дмитриевич, он веет [23] [Веет – все еще.] служил проводником. 

Узнав, что он поедет через 2 дня, то у меня не было терпения ждать дольше этого дня, и я сказал, что поеду в этот раз. Придя домой, сказал, что поеду 4-го декабря. Сбираться пришлось торопясь. До отъезда я считал часы, время, казалось, идет медленней. Но наступило и 4-ое число, я стал уже собира[ться], сердце было не в спокое – волновалось. Вышел на улицу, лошадь была запряжена, и со мною собрались тятя и мама, вынес я свой багаж, уселся, вот сейчас поедем. У меня много раз навертывались слезы, но я крепился. Отъехали от дому, я сидел назади и смотрел все на дом, покуда было видно. Поехали через Бурцеве, приехали в 11 часов, пришлось недолго обождать, с нами поехал и Н[иколай] Дмитриевич. В городе попили чаю, затем пошли в вокзал. В вокзале ждать пришлось недолго, Н[иколай] Дмитриевич нас проводил в вагон. В вагон я поместился, но поезд еще не сразу пошел. В это время мне было тяжело, потому что тятя и мама ждали, когда поезд отправится. Когда поезд стал трогаться с места, тогда я распрощался с родителями со слезами на глазах, а мама уже плакала. Поезд пошел сначала тихо, и мама бежала, немного отставая, а бежавши, плакала, я смотрел на нее, стоя на площадке, взор и мысли сосредоточив на ней. Но вот мой взор, так сильно прикованный к этому месту, где была мама, вдруг оторвался, мне стало ее не видать за поворотом. Тогда у меня вырвался какой-то тяжелый душевный вздох, похожий на стон. Поезд помчался быстро, я ушел в вагон. Спать я не ложился, а стоял у окна и смотрел, как мимо окна как будто все бежало. Так как я ехал без билета, Н[иколай] Дмитриевич меня вез в служебной комнатке с одним окном, то в силу необходимости при проходе контроля меня пришлось прятать. Я был посажен под потолок на полку за висячий шкапчик, и, действительно, я там сидел как зайчик. Но от глаз контроля я не скрылся, был обнаружен в своей норе, за что, конечно, отвечал не я, а Н[иколай] Дмитриевич]. Какой предлог нашел, не знаю. Остальное время прошло благополучно, ехали всю ночь. Пили чай. Когда приехали в П[етербург] на Николаевский вокзал, то мне велели выйти из вагона и стоять, покуда не выйдут все. Когда все вышли, я снова зашел в вагон, поезд отвели назад, на запасной путь. Потом, забрав вещи, пошли в дежурку и пили там чай. Напившись, пошли искать швальню, с нам[и] пошел еще проводник из Пыхмарева. Оказалось, идти далеко, и мы ехали на конках – сначала на конной, потом на паровой. Отойдя от вокзала и вступив на Невский проспект, я был очарован. П[е]ред собою я видел громады домов, трамваи, массу публики, автомобили, носящиеся, как молнии, и я приходил много раз в оцепенении, когда несется автомобиль и проходит так быстро мимо пешеходов в расстоянии поларшина или аршин, у нас в Вологде еще совсем их не было. Во всем я видел новость и интерес, нашли мы швальню: Выбор[г]ская сторона, Самсоновской проспект, лейб-гвардия, Московский полк. Н[иколай] Дмитриевич] сходил в расположение казармы и оттуда пришел с Федором Лавровичем, я его знал немного. Со свиданием, конечно, пошли в чайную-трактир пить чай. Я там написал домой записочку для передачи [с] Николаем Дмитриевичем]. Долго сидели, разговаривали, но проводники стали спешить. Мы, их проводив, пошли в мастерскую, но я работать не начинал, а на второй день был праздник Николы – 6 декабря. 7-го пришел в мастерскую, которая была в полковой лавке, затем перевели в бывшую прачечную, за работу я принялся с прилежностью и со вниманием и скоро привык. 9-го переходили в другую мастерскую: из лавки – в прачечную, был молебен, собрались рабочие и 2 казначея, один другому сдавал обязанность, один казначей дал на чай рабочим 3 рубля. Рабочих было 10 человек, пошли в трактир, потребовали что нужно. Мужчина, я и еще мальчик не пили водки, так нам купили 4 бутылки меду. Пировали недолго, затем все воскресенье гуляли. Я написал домой письмо (делаю выборку с подлинника, потому что все письма у меня целы по сие время): «Декабря 9 дня 1912 г. В первых строках моего письма прошу от Господа Бога родительского благословения, которое может существовать по гроб моей жизни, и низко кланяюсь дорогим моим родителям: тяте и мам. всем сестрам и братьям шлю по низкому поклону. Крес[т]ному Елеферью Григорьевичу, крес[т]ной Софье Алексеевне, дядюшке Николаю Михайловичу и тетушке Александре Андреевне, дядюшке Александру Ксенофонтовичу и тетушке Аполинарье Ивановне, всем низко кланяюсь. Еще уведомляю вас, что доехал я хорошо и благополучно, Федора Лавровича нашли скоро, но все-таки мастерская очень от вокзала далеко будет, верст 10. (Конечно, ближе, но тогда мне показалось так далеко). До того места, где я живу, мы ехали на трамвае и на конке, доехали очень скоро. Еще я скажу, что мне очень нужно летние галоши, потому что зимние здесь не годятся. потому что нет снегу на улицах, и ездят на колесах, так что прошу вас, чтоб на Рождество купили и перешлите с Н[иколаем] Дм[итриевичем] или же дозвольте купить мне здесь. Еще я вам скажу, что цена покудов 8 руб. в месяц, оприча всех расходов, кроме одной дороги, но, может быть, и еще больше даст значит, а дома больше не заработать». Написал еще о величине города, о его превосходствах над Вологдой, затем адрес: «С. П., Выборгская сторона, Самсоновский проспект, дом № 49, кв. 58. Любящий вас сын и брат Н. Шалагин». 

10-го декабря пошли работать. Я принялся с усердием, дело пошло хорошо, хозяин оказался хорошим, я им был доволен, и дело пошло, как колесо, работали поштучно. Утром уходили, а вечером приходили и работали так до воскресенья. В воскресенье ходили пить чай в чайную, иногда ходили и в будень, а ели солдатскую пищу. Я все ждал с родины ответа: как прихожу из мастерской, то скоро смотрю на стол. Однажды, придя, вижу, лежит письмо, но не мне, тогда мне стало более скучно. Ч[е]рез несколько дней прихожу я раньше хозяина и вижу – опять не мне. Я подумал, что мое письмо не дошло домой или домашнее ко мне. Когда пришел хозяин, разорвавши конверт, стал читать первую страницу, я сидел напротив его и вижу – на последней странице подпись: «родитель ваш Гр. Кс. Шалагин». Я почувствовал необыкновенную радость и почти вслух рассмеялся. Не выдержал, чтоб мне его подали, а сказал, что письмо как будто мне? Ф[едор] Л[аврович] сказал, что да, тебе, и подал письмо. С подлинника: «1912 года, декабря 16 дня. Милому и дорогому нашему сыну Н. Г. от родителей ваших Г. К. и Е. А. нижайшее почтение и с любовью низкий поклон, и посылаем тебе заочное родительское благословение, которое может существовать по гроб вашей жизни, еще кланяются братья ваши – Василий, Сергей, Павел, Григорий и сестры ваши – Евстолья, Александра и Мария. Письмо твое получили без марки и пришлось по почте заплатить 14 коп. вдвое, не наклеивай больше своих марок. Погода у нас градусов 10 и снегу много. Галоши мы тебе дозволяем купить там. В Николин день 6-го д[екабря] наши молодцы – Иван Григ. Сергеев, Алекс. Ник. Сергеев, Петр Гр. Куликов. Петр Тим. Четвериков, Алек-р Ив. Куликов ходили в у Нагорное гулять и там участвовали в драке, во время которой оказалось один убитым, второй еле живой. Убит Мушников из Чашникова и избит Заворов из Нагорнова. были допросы, и 4-ро сознались, кроме Ал. Ив. Куликова, в участии драки, а была битва большая. Молодцов было из 17 деревень...» Дальше поклоны от крес[т]ного и крес[т]ной, наказы мне, что «уповай на Бога, ходи в церковь, слушайся хозяина» и т. д. Федора Лавровича просят быть мне вместо отца<...>. Извещают, что тетя Анна Ксенофонтовна (сестра папаши) лишилась одного глаза. Поздравляют с праздником Рождества Христова. Прочитав письмо несколько раз, лег спать, но заснуть не мог до 2-х часов ночи, все думал о домашнем житье, но наконец все-таки заснул. 

24 декабря 1912 г. Утром встал и опять отправился на работу, работать было весело. Работали все больше мундиры, до Рождества заработали около 40 руб. Сегодня, в сочельник, мы почти не работали, сходили в баню и ходили покупать мне летние галоши, а в Рождество ходили к обедне. Придя от обедни, попили чаю и отдохнули, а к вечеру пошел гулять к товарищу. Они вместе с нам[и] работали, на одном верстаке. Их было 2 холостых брата: старший – Алексей, а младший – Николай Дмитриевич, по фамилии Толевы. Они жили в Крапивном переулке в доме № 3, квартира 22. С ними и проводил первый день – играли в лото, а на второй день они уехали к товарищам [из] своего села. Я весь день сидел у себя в квартире, мне было очень скучно. Днем написал письмо. Вечером я ходил в театр и так провел праздник. После Нового года до Крещения поработали как следует. В Крещение я ходил на иордань [24] [Иордань – прорубь на реке для совершения культового обряда.] на Маленькую Невку [25] [Так в рукописи. Правильно: Малая Невка.], народу было много, погода была холодная. Днем я с женщиной – пожилой девицей, которая жила в нашей квартире, ходил гулять. Ходили на то место, где убит был Николаи Александрович 2-ой [26] [Здесь имеется в виду император Александр II, который был убит группой Желябова 1 марта 1881 г. Видимо, при переписывании дневника в 1922 г. автор ошибочно поменял местами имя и отчество.], на том месте был построен храм Воскресения Христова и в нем живопись мозаической работы, затем ходили в Казанский собор на Невском проспекте. 

18 января 1913 г. мы шьем в швальне, как и всегда. Обернувшись, я вижу, идет Николай Дмитриевич, с которым я приехал в Петербург. При встрече знакомого человека мне сделалось радостно, я с ним поговорил кое о чем о домашней жизни, сходили все вместе пить чай в чайную «Полянку» напротив ворот наших Московских казарм. После зашли в квартиру, там я сложил зимние калоши и катаники, чтобы отправить домой, купил коробку конфет, написал маленькое письмецо, в котором заключаются привет и извещения. Выйдя на улицу, распрощавшись с Н[иколаем] Дмитриевичем], я пошел в мастерскую, а они в пивную. Через несколько дней я получил из дома от папаши письмо от этого 18 января 1913 г. Пишет, что все живы-здоровы, извещает, что жеребенка продали за 81 рубль. Новости деревни, что Владимир Степанович Мохов женился на Марье Архиповне Шалагиной, Василий Прокопьевич Швецов – на Марье Васильевне Архиповой, что за машину уплачено 31 руб., что на возке дров заработал 22 руб. Купили хорошие вожжи за 2 руб. 75 коп. и узду за 2 руб. и у Марьи Архиповны пировали на свадьбе и, говорит, попили винца с хлебцем. 

От 23 января 1913 г. я скоро получил письмо, пишется все то, что писано и 18-го, только некоторые дополнения: что видели Никол[ая] Дмитриевича], он рассказал нашу жизнь. Из деревенских новостей добавляют, что женился Четвериков Алек[санд]р Тимофеевич, взял в Елизарке. Письмо писал брат Васютка и в заключение пишет: «Живи да не тужи, будет время, приедешь домой, не забудь, как хотелось тебе в Петербрюх. Приедешь и будешь питеряк, будешь штокало» [27] [Штокало – человек, говорящий по-питерски «што» вместо вологодского «що».]. 

7 февраля 1913 г. Н[иколай] Дмитриевич пришел опять, по поводу того, чтобы сказать Ф[едору] Л[авровичу], что выдают свояченицу Е[в]фалью Африкановну и приглашают на свадьбу. Ф[едор] Лавр[ович] и без этого собрался домой, и в этот же день. Поезд отправлялся в 9-м часу вечера, пошел проводить и я. Ехали мы на трамвае, потому что было далеко. Когда я проводил и поехал обратно на квартиру, было время уже много. Попил я чаю и лег спать. 8-го утром я пошел работать один, мне оставлено [было] доделывать 23 шинели, и я немедленно за работу принялся усердно и доделал скоро. В это время я купил балалайку за 3 руб., стал играть, чтоб не было скучно. Когда я всю оставленную работу сдал и делать стало нечего, я подрядился к 2-м мужчинам Псковской губ. Они работали совместно и дали мне по 80 коп. в день. Тут я работал и воскресенье, потому что спешно было нужно по случаю юбилея 300-летия царского дома Романовых. 

«19-го февраля 1913 г., здравствуйте дорогие, и многообажаемые родители, здравствуйте также родные братья и сестры, посылаю вам всем с любовью и почтением по низкому поклону, а также кланяюсь крес[т]ному и крес[т]ной, также всем дядям и теткам и всем знакомым. Уведомляю вас, что я живу, слава Богу, очень хорошо. По доме не сильно скучаю, потому что если Господь даст здоровье, то приеду и домой. Уведомляю вас, что жить мне приходится очень скупо, потому что, если жить не скупит[ь]ся, то здесь пропадешь, да и домой приедешь ни с чем. Милые родители, не сумлевайтесь, пожалу[й]ста, обо мне, что я научился здесь к худому, например, пить водку и курить табак. Еще прошу я вас, напишите мне письмо и перешлите с Ф. Л. Я буду ждать ответа с нетерпением. Изобижаюсь я, что вы мне прошлый раз в присланном письме мало очень пописали, а узнать мне, что делается дом лучше всякого гостинца. Вы описали, что видели Николая Дмитриевича, а не описали, получили ли зимние галоши, старые камаши и коробку конфет, которую я послал вам, петербургского гостинца. 

К Петербургу я уже присмотрелся, неинтересны уже мне конки, трамваи и автомобили, а также высокие дома. Еще скажу вам, может покажется интересным: например, через реку Неву выстроено много мостов, и длиною будут они от нашего дома до Харчевни (имение Занина Семена Петровича на 9-ой версте от г. Вологды по дороге Пошехонке [28] [Просторечное название Пошехонского шоссе.]), сажен 100, и весь чугунный, по мосту проведены рельсы и ходят трамваи (имел в виду Литейный мост). Еще я вам скажу, что у ближайшей к нам здесь церкви по воскресеньям бывает веньчаньев по 30 в день (на Самсоньевском проспекте Выбор[г]ская сторона). Еще прошу вас, опишите мне подробно, что и где около вас нового. Дядя ли Алек-р Ксенофонтов Шалагин приказчиком в потребительской обществе-[н]ной торговле или кто другой? Из предыдущего письма я узнал, кто у нас в селении и в округе женился и вышел замуж, так как будто побывал дома. С Ф. Л. посылаю еще валенки. До свидания». 

Письмо из дома, которое получил 20 февраля 1913 г., писано папашей 17 февраля 1913 г. Сначала пишутся поклоны, затем извещают, что посылки мои получили, новости деревни: «женился Швецов Александр Александрович, взял в замужество Веру Алексеевну Мещанскую, пировал на свадьбе у них. Вместо дяди Шалагина А. К. в потребиловке с 1-го октября Архипов В. В. Крылов Илья Петрович помер от нагорьевских побоев. К нашим молодцам приезжали 2 раза с обыском, но ничего не нашли. В Кудрине женились: Николай Константинович и Тимофей-столяр. Тетка Анна Ксенофонтовна – здоровье плохое, но немного видит (впоследствии лишилась одного глаза). Большаков Павел сильно нездоров (впоследствии помер чахоткой). Купили сукна 4 1/4 арш. на 9 руб. 50 коп. Хотелось сшить на масленицу, но портного не находится. У Кучерова дяди Николая делав (конопатки) много, приглашает меня работать. Еще уведомляю тебя, что был у Федора Лавровича, попил чайку и 4 рюмочки вина. Он рас[с]казал, что приглашал тебя домой, но ты не согласился, об деньгах поминал, что велел дать нам, но денег мне не дал, так позаботьтесь попросить сами и прислать с Николаем Дмитриевичем, деньги очень нужны к уплате за купленную за Нагорьевым землю. Затем поздравляем с проходящим заговеньем и с наступающей масленицей. До свидания, любящие твои родители Г. К. и Е. А.» 

Письмо меня ободрило, и мне стало легче. 21-го февраля, вставши, пошел в мастерскую обедать. Поле обеда солдаты Московского полка, в котором я работал, собрались на парад к Зимнему дворцу, с ними пошел и я. Когда пришли к Зимнему дворцу, публики было уже много и ждали, когда поедет государь из дворца в Казанский собор. Солдаты были в парадной форме, выстроены от дворца до собора, по 3 ряда по ту и другую сторону, образовав большой коридор. П[е]ред выездом государя выехала сотня казаков с обнаженными шашками, верхом на прекрасно откормленных конях, и в парадной форме за ним[и] выехал Государь Н[иколай] Александрович] с наследником А[лексеем] Николаевичем], ехали в открытой карете, за ними в закрытой коляске ехали государыни и т. д. Затем за ними опять сотня казаков. Я стоял близко и видел, как туда и обратно проезжал государь, сопровож[д]аемый криками «ура» и маханием платков и фуражек (я был юноша, только что исполнилось 16 лет, приехавший из заброшенной деревни, и еще, как дикий зверушка, смотрел на этот блеск и роскош[ь], и в молодой голове что тогда творилось, трудно передать, но все-таки что-то созидалось, запеч[ат]левались факты и сравнения разнообразности жизни). Когда проехали обратно, то все стали расходит[ь]ся, пошел и я вместе с солдатами своего полка под полковую музыку, идя со сторонки с ни-м[и] в ногу. 

В день празднования 300 лет царствования дома Романовых по всему Петербургу были развешены флаги, а вечером была люменация [29] [Иллюминация.]: всюду горели разноцветные фонари. Вечером я ходил смотреть фейерверки на Харьковское поле, для меня тоже был огромный интерес, поджигали разные фигуры: забор, фасад дома и т. д., из которых летели 10-ки и даже 100-ни ракет, горящих при падении разноцветными огнями. 

После этого возвратился хозяин, и вновь усиленно принялись за работу. Даже в дневнике заметок долго не оказалось, а лишь сохранилось несколько писем, имеющих небольшое значение, и уцелели, конечно, не все, но с уцелевших пишу выборки. 

Из дома писано папашей 25-го февраля 1913 года. После приветствий говорит, [что] проводили масленицу благополучно, ездили кататься в субботу и воскресенье Санька Оринина с Толюшкой (сестра Евстолия с подругой А. А. Швецовой). «.Погода стояла очень теплая, даже мокрая. Еще заботимся мы о тебе, что паспорт у тебя на выходе, так позаботься переслать с Н. Дм. или как тебе рассудится. Мы предполагали, что ты приедешь на масленицу домой, тем более расположились – купили сани, но узнали от Н. Дм. и Ф. Лавровича, что домой ты не пожелал, так живи с Богом, мы на тебя надеемся, что ты за худым не пойдешь. До свидания». 

Затем письмо, писанное мною домой 2 марта 1913 г., в субботу. «Здрав., многоув. мною родители, братья и сестры, шлю я вам привет и желаю я вам быть здоровым[и] и поздравляю я вас с великим постом. Уведомляю вас, что я живу, слава Богу, хорошо и об доме несильно скучаю, потому что мне здесь легче, чем дома, и надеюсь, что буду и дома. Я очень рад, что сбылись мои желания побывать в Петербурге. Еще я вам прислал паспорт переменить на другой, отсрочки не дали, потому что несовершеннолетний, прошу и вас поскорее переменить и прислать с Ф. Л. Если не успеете, то пришлите заказным письмом. (Хвастонул, что видел государя, и т. д.). Письмо я ваше получил, благодарю, что прислали, теперь я знаю, что у нас нового. Время идет, мне здеськажет, быстро. Незаметно для меня придет Пасха, на которую я, может быть, приеду домой. Еще я вам скажу, что мне брюки от пары совсем коротки и почти носить нельзя, так прошу вас, позвольте мне сшить новые. Теперь мне здесь дадут рубль в рабочий день, хоть я еще не хороший портной. Если бы у нас в городе, то жить можно бы хорошо, а здесь содержание стоит дорого. Еще прошу, сообщите адрес Александры Дмитриевны, может быт. придется сходить к ним. Привет всем родным. До свидания». 

Затем письмо из дома от папаши марта 5-го дня 1913 г. После приветствий: адрес Александры Дмитриевны (Большая Московская улица, Алексей Афанасьевич Перов): «Придется тебе обратит[ь]ся в адресный стол, спросить А. Д. Перову. Если приедешь на Пасху домой, то можешь сшить всю тройку, есть у нас хорошее сукно. А не приедешь на Пасху, можешь брюки сшить, тряпком ходить не стоит. Тетка Анна Ксенофонтовна поправилась, шлет низкий поклон». 

Письмо мое домой от 25 марта 1913 года: «Дорогие родители, на Пасху домой не приеду, много работы. Милые родители, осмелюсь вас спросить, разрешите или нет мне купить летнее пальто, потому что здесь уже сухо и тепло, а я, может быть, проживу до Троицы, а если бы я жил дома, то пришлось бы сшить или купить, а ежели я и домой приеду летом в той паре, в которой уехал, и в ватном пальто, то будет нехорошо. Безусловно, ежели бы я приехал домой на Пасху, тогда я не стал бы и беспокоит[ь]ся, потому чт. я надеюсь, что меня бы не оставили неодетым. Пасха – праздник большой, к этому празднику все стараются подготовиться в деревне, а тем более в Петербурге. Милые родители, я Ваш сын, почитающий родителей до сего возраста, думаю, не откажете в моей просьбе. Еще я вам желаю сказать, что я берегу здесь каждую копейку, потому что нельзя не беречь. Прожил я 3 месяца, а за три месяца мне следует 24 руб., а из них нужно купить: мыла, носки, щетку, расческу, галоши покупал, марки, в церковь пойдешь – надо подать и т. д., а об лишнем и думать нельзя, потому что на дело мне нужно много, у меня сейчас денег 18 руб., и я хотел послать рублей 15. Милые родители, еще раз прошу вас, не откажите в моей просьбе, а если же откажете, то я не осмелюсь поступить против вашей воли, лучше просижу в квартире весь праздник и пошлю деньги вам, а если вы мне позволите эти деньги издержать до Пасхи, то я постараюсь сберечь после Пасхи и послать вам. Благодарю, что вы ждали меня на масленицу домой, но я раздумал так: если ехать, нужно 6 руб. на дорогу, 6 руб. прожить, да 6 не заработать, так лучше я проживу до лета, оденусь и приеду домой. Еще я вас прошу, узнайте у Лизаветы Петровны Шамаевой адрес, потому что мне в адресный стол неохота справлят[ь]ся. Погода здесь – дождь, а снегу уже нет вовсе. Передайте поклон: крес[т]ному, крес[т]ной, бабушке Любаве, тете Анне и всем родным и знакомым. Затем до свидания». 

Письмо из дома от 3-го апреля 1913 г.: «Живы-здоровы. Привет. Извини нас, что письмо долго не писали, т. к. очень заняты делом, плотники поряжены, работают 5-ый день, поряжены за 75 руб. 50 коп. срубить двор. Потом нужно платить за землю Мошкову рублей 77. За машину нужно платить по 2 руб. в месяц. В Антипино (участок леса в Грязовецком уезде, из которого вожено на дом и двор лес) продал за 124 руб. Но деньги получил не все. За машину заплатили 40 руб., так поэтому, согласно нашему мнению, не советуем дорогого пальто покупать, т. к. твои годы молодые, то можешь возмужать, тогда пальто тебе будет негодно. При сейчашнем положении деньги нам очень дороги, так поэтому, если вам нельзя пронят[ь]ся без пальто, то сделай недорогое полупальто. Иван Григорьевич Сергеев сидит в тюрьме 2 недели. Поветь [30] [Поветь – навес внутри или вне скотного двора; в последнем случае пригораживается к стене.], почитай что, всю нас[т]лали. Почему так долго не посылал письма, мы очень о тебе стосковались. Затем до свидания. Шалагин Гр. Ксенофонт.». 

Мое письмо домой от 16-го апреля 1913 г.: «Шлю всем по низкому поклону и любезно вас целую. Христос Воскресе. Извините вы меня за долгое молчание, потому я не писал письма, что стремился послать денег и ждал Николая Дмитриевича. Наконец дождался, 16 апреля я отослал 15 руб. Пальто я не купил, а сшил синего сукна брюки (они еще все живы и носит Павлушка еще за хорошие, хотя несколько раз перешивал). Они стоят мне 5 руб. Праздник я проводил хорошо, но лучше бы я взялся провести его в деревне, мне было б веселей, домой я с[о]бираюсь п[е]ред Троицей и жду радостного свидания. Опишите, кому продали жеребенка. Письмо напишите скорей, потому что мне хочется знать, как вы провели праздник В[оскресения] Хр[истова]. Остаюсь жив-здоров. До свидания, Шалагин Н. Г.». 

Из дома от 19-го апреля 1913 г.: «Праздник Хр[истова] Во-[скресения] провели благополучно. Поставили на дворе стропила, а крыша не крыта, плотники ушли на стр[астной] неделе в четверг и всё не пришли. 15-го апреля 73 руб. уплатили за купленную за Нагорьевым землю. Жеребенка продали в Токарева Ивану Степановичу за 81 руб. Крестовый брат твой сидел в тюрьме 3 недели, но его выпустили в Вербное воскресенье». 

За время моей жизни больших перемен не было. Однообразная жизнь в мастерской, получение и писание писем домой. Познакомившись с Петербургом, стал ходить в воскресенья гулять на Невский проспект, в Ботанический сад и везде, куда вздумается, иногда сижу в квартире и играю на балалайке, а в будни ходил на работу. К работе я привык так, как будто шутя работал, потому что работали все мундиры. Наконец, стали думать и об доме, предполагая, что на Троицу будем дома. 

Пишу еще копию с последнего письма, которое я писал и которое уцелело до сего время. Мая 5 дня 1913 г. После приветствия пишу: «Вспоминаю я, как мне хотелось в Питер, и Господь привел повидать... и как скоро идет время. Как будто вчерась я отправлялся и радовался, что вот завтра я буду в Петербурге. Как ни хотелось, как ни радовался, но когда поехал из дому, то было скучно и рад бы я заплакать, но все крепился, а когда стал отправлят[ь]ся поезд и когда я расстался с родителями, то у меня из груди вырвались невольные рыдания – подобные стону, но я постарался удержать [их], и после того мне не было уже так тяжело. Уведомляю вас, что я живу, слава Богу, хорошо, но прошу, не взыщите многого с меня. В деревне проводить молодые годы нонче очень трудно, потому что, если иметь товарищей, то опасно, потому что везде нужно идти, все делать, что делают они (пьянство, драки, сквернословие), а если не знат[ь]ся, то нельзя выходить. 

Уведомляю вас, что я, быть может, приеду домой на Троицу, так, может, что нужно дома пошить, то напишите, и я приеду раньше. 

Был у нас Дмитрий Лаврович и ночевал, сказывал, что видел – крышу двора кроют дранью, я очень рад, что поставили новый двор когда приеду домой, то и дома своего не найду. Прошу, передайте по низкому поклону всем родным и знакомым молодцам и девицам и опишите, что делают у нас и около нас и что вообще нового. Уведомляю вас, что я здесь хоть и не в штатской мастерской, но надо учиться шить лучше и, быть может, достану как-либо методу «Школа кройки», тогда приеду в деревню, в деревне стану шить и строчить, что никому будет не перескочить, но теперь, покуда только б здоровье, а там – что Бог даст, что будет впереди, то не нам знать, а я жду радостного свидания и счастливых минут встречи». Это последнее письмо, которое уцелело, и оно было писано как раз утром и отослано, как будто в минуты предчувствия. 5-го мая 1913 г. я шью в швальне, как и всегда, вдруг подошел ко мне мальчик (который работал с отцом) и говорит: «Николай!.. тебя какая-то женщина зовет на улицу». В то время там было очень жарко, солдаты уже выехали в лагери, в мастерской было скучно и тяжело, поэтому мы всегда открывали дверь. Я с каким-то радостным предчувствием быстро обернулся и сквозь открытую дверь увидал, стоит моя мать. Я как-то испуганно, почти бегом побежал на улицу, поздоровался, стал расспрашивать, каким[и] судьбам[и] и как она здесь очутилась. Она мне показалась на первый взгляд совершенно иной, [чем та] какую я ее знал, исхудалой, уставшей, с какой-то странной речью. Она действительно устала с дороги, истомилась, при встрече душевно волновалась, увидав меня в полном здоровий, выросшего, похорошевшего; говорила протяжно, с[о] слезами, дрожащим голосом, но в присутствии женщины, живущей со мной в одной квартире, о которой я уже раз говорил (Екатерина Григорьевна, которая и привела мамашу сюда), волнения первого момента улеглись, и мамаша мне рассказала, что вздумалось проведать меня и посмотреть Петербурга, между прочим взяла она кое-что из плетения попробовать, как здесь продают. Ее вызвала знакомая кружевница Софья Алексеевна, которая жила в Петербурге и часто ездила в Вологду, жила она по Лиговке. Когда я пришел в мастерскую спросить хозяина, отпустит ли [он] меня сходить с мамой, отыскать по адресу Александру Дмитр[и]евну. (Она была из нашей деревни, маленькая еще уехала в Петербург учит[ь]ся шить, впоследствии вышла замуж в Петербурге и открыла от себя мастерскую, а муж содержал мясную торговлю, у нее в девочках жили 3 племянницы: одна из Непотягова – Лизавета Петровна Шамаева и 2 из Конищева – Ал[ексан]дра Ивановна и Надежда Ивановна Архиповы – 2 сестры, старшая из них, т. е. Алек[сан]дра, была в это время уже мастерицей, а Надя и Лиза жили по 2-му году). С мамой сестра Лизы послала гостинца, но дала неправильный адрес, и мы, проходив день, не могли найти, и пришлось нам оставить до следующего дня, чтоб сверит[ь]ся в Е адресный стол. Мама пошла на Лиговку к Софье Ал[ексеевне], а я пошел на квартиру, но зашел в почтовое отд[еление], купил бланку для справки, написал и отправил, придя в мастерскую, стал работать. Мама обещалась придти через день, а пришла через 3 дня, я уже начал тосковать, к этому времени я получил ответ из адресного столa. Отпросившись у хозяина, пошли отыскивать квартиру и скоро нашли: Мещанская ул., дом № 20, кв. 12. Нас встретили с рас[с]просами, как попали сюда, затем у мамы расспросила А[ександра] Дм[итриевна], как живут дома (в Непотягове) братья и племянники. Были мы в воскресенье 19-го мая 1913-го года, но у них до обеда работали, мы еще пришли во время работы, и пришлось быть в мастерской – ждать. Там работало 5 мастериц и 3 девочки. Кончивши работу, мастерицы, получивши от хоз[яев] денег, пошли на квартиры, девочки остались. После этого нас угостили чаем, а затем обедом – каждый с тарелочки. Мы посидели, побеседовали, пошли домой. Они с нами решили послать гостинца, обещаясь принести на Лиговку, где помещалась мама, но почему-то не принесли. На следующий день 20 мая 1913 г. собрались отправляться домой. Мне нужно бы еще пожить, если бы не приехала мама. Ей нужно ехать, а чтоб избежать соблазна уехать с ней вместе, я был не в силах и, несмотря ни на что, я стал просит[ь]ся у хозяина, и он мне дал расчет. На вокзал пришли рано вечером, а поезд отправлялся в час ночи 21 мая. Ехать ладились в 4-м классе, который недавно еще стал существовать, цена 3 руб. от Петербурга] до Вологды, а в 3-м кл[ассе] – 6 руб. Придя в вокзал, старался найти попутчиков до Вологды, нашел даже и от Вологды по Пошехонке вместе. Я запасся книжками, купив 2, чтоб дорогой почитать. Дождавшись продажи билетов, взял 2 билета, так же и попутчики, отец с дочерью, взяли билеты, и условились не уходить друг от друга. Ко мне еще присоединился мальчик, который должен ехать до Череповца. Я его спросил, как он сюда попал и зачем едет домой. Он мне сообщил, что жил у зятя в мальчиках по малярному делу, надоело жить и потому еду домой. Но впоследствии времени я узнал его происхождения. Он ушел теперь уже не в первый раз и без позволения. Первый раз ушел так, оставшись в квартире с маленьким[и] детьми, ушел, оставив их, с намерением уехать домой, несмотря ни на что, денег у него не было. Он сумел попасть на поезд, но, доехав до первой станции, ночью в[о] втором часу его высадили. Он, переночевав под мостом, утром вернулся в Петербург. Его взял городовой, спросив, куда идет. Но он, вероятно, ему ловко соврал, потому что городовой дал ему от сожаления 10 коп. денег и велел ехать на конке. Но он на эти деньги купил хлеба и пешком пошел на квартиру зятя, который его опять принял. Пожив недолго, задумал он вновь убежать, но к тому же прежде нажить ден[ь]жонок. Но как нажить? Подсмотрел, где хозяева ложат деньги, не опасаясь его; выждав время, когда они отсутствовали, взял 10 руб., карманные часы и ушел. Когда пришли домой, увидали, что его нет, сразу догадались, что он вновь убежал, и первым долгом хватились посмотреть, не взял ли чего у них, оказалось, взяты деньги, а часов они еще не хватились. Когда мы пришли в вокзал, то первое мне бросилось в глаза грубое обращение с ним зятя, но я не понял. При уходе его, когда мальчик сказал «до свидания», он ничего не ответил и ушел. Первоначально я его пожалел, ходил с ним по вокзалу, в лавку покупать кой-что на дорогу. Во время перехода из вокзала на поезд я стал смотреть своих попутчиков: отца с дочерью и этого мальчика. Когда остановился взглядом на мальчике, вижу, подошла к нему женщина и сказала строгим голосом: «Зачем ты взял часы?!». Он ничего не говоря, как приговоренный к смерти, расстегнул пиджак, отцепил часы от петли и подал ей. Она его поругала, постыдила и хотела идти, но я ее остановил вопросом, кто она и кто этот мальчик. Она мне все это и рассказала. Они были Новгородской губ[ернии], и это была его замужня[я] сестра, а он действительно был взят в мальчики как сродственник. Узнав поступки мальчика, я на него как будто обиделся и не хотел говорить. Выйдя из вокзала, поднялись вверх на мост ч[е]рез рельсы, которых было очень много, и ту линию, какая была нужна, узнавали по №№. Дойдя до линии отправки на Вологду, спустились вниз и заняли место в вагоне, расставили вещи, разделись и сели на скамью: попутчик с дочерью и я с мамой, а мальчик остался позади, и я его больше не видал. Севши к окну, с нетерпением смотрел на часы: был в доходе 1-ой час [31] [Был в доходе первый час – заканчивался первый час.], а в час отправка. Мысли неслись вереницей, казалось, точно вчера я поехал сюда, и что здесь было, то все точно сон, хотя прошло полгода. На меня набегало чувство то радости, что скоро буду дома, увижу родных братьев и сестер и вообще милую родину, то скука: что уеду из Петербурга, в который мне так хотелось, и буду жить в деревне. Ровно в час брякнул звонок, который на меня как-то тревожно действовал, публика сильней заволновалась, брякнул еще 2 раза, и поезд тронулся, пошел тихим, медленным ходом. Провожающие замахали платками и головными уборами. Поезд, отойдя от вокзала, пошел быстрей, а затем и совсем быстро. В то время ночь, хотя была и короткая, но все-таки недолго и темно было. Мы занялись разговорам[и] и кое-чем другим. Я то читал книгу, а как надоест читать, играл на балалайке. Вот стало брезжить утро; смотря в окно, стали интересоваться видам[и] окружающей местности. Доехав до первой ст[анции], сбегал за кипятком, стали пить чай, что между прочим служило и развлечением, все качалось (были в[о] 2-м этаже вагона), и мы друг над другом смеялись. Например, когда один держал стакан, а другой лил из чайника, то при толчке вместо стакана лилось на пол или на руку. Когда рассвело, взошло солнце и стали показываться люди, тогда стало еще интересней. Мы ехали полям[и], где крестьяне пахали землю, паслись стада скота, мы ехали все вперед и вперед и встречали все новое и новое. Вот по левую сторону дороги расположились лагерем солдаты на огромное пространство. Дальше на станциях стали из ближних деревень выходить продавцы молока, яиц, пирожков и протчее. У них покупали очень развязно, потому что канителит[ь]ся было некогда. Я большую часть времени смотрел, высунув в окно голову, было очень сухо, и потому несло пыль. Когда было близко уже к Вологде, я ни на что не взирая, не отставая, смотрел по направлению, стало заметно уже знакомое место по реке Тошне, где я гащивал в д. Пронине. 

Вот мы и в Вологде, где все кажет[ся] каким-то знакомым и милым, несмотря на грязь, которой достаточно имеется. Всего ехали мы 17 часов, было 6 часов [вечера]. 

Пешком идти не было возможности, потому что у нас был багаж, пришлось нанять извозчика, которому уплатили рубль, и он нас быстро представил на пролетке, от жары с поднятым верхом. Дорога была прекрасная, хотя Пошехонка этим не славится, а в силу прекрасной погоды. Когда стали подъезжать к дому, сердце у меня усиленно забилось от радости. Увидев нас подъезжающими, на улицу с радостью выбежали ребятишки встречать – братишки и сестренки. Когда я взошел в избу, то мне казалось все низко и не так, как было, хотя, несмотря на такое короткое время, я заметно вырос. 

Во время моего отсутствия был выстроен двор новый, я сходил осмотрел, и вообще скоро привык, и осмотрелся, и зажил дома. 

(Мне вздумалось писать дневник, который и начал 28-го июня 1913 г. Хотя он скучен, но я отчасти напишу так, как он был написан, тому времени прошло уже 10 лет, но при чтении приходится переживать все, что было тогда, но теперь уж многое умчалось безвозвратно, как, например, потеря брата, которого в дневнике я называл Васюткой. Тогда мне было 17 лет, а он меня моложе, а теперь уже после него остались только фотографические карточки и воспоминания, уцелевшие среди его товарищей. Он добровольцем ушел в ком[м]унистический отряд, а затем в мае, 1-го, 1919 г. ушел добровольцем на фронт и там убит пулей в голову (со слов [солдат], бывших с ним)). 

28 июня 1913 г. Погода была ветреная, но теплая, у нас уже косили, хотя не свое, не дома, но все равно. Взяли весь покос в Харчевне заненской [32] [Харчевня – название сенокосного угодья, принадлежащего Занину.] и косили уже 3-ий день, исполу на 18 паев. Этого же дня в заулке сломали сарай (все звали каретником, помню, летом спали в нем и, бывало, пели песни или тогда еще молитвы, а зимой ложили сельскохозяйственные] орудия и корм), его продали за 20 руб. в дер. Дивнево вдове Авдотье. Там нонче же только за 2 недели до Троицы выгорела вся деревня, остался только полусгоревший дом и несколько холодных построек, даже сгорела одна лошадь. 

29 июня у Шалагиной Анны Григорьевны были сидины и барышням пировка [33] [Сидины, пировка – элементы свадебного обряда.], а в Пилатове было богомолье – Петров день; с пировки ушли гулять в Пилатово и прогуляли до рассвета. 

30-го было воскресенье, день праздный, я долго проспал, днем у Анны Григ[орьевны] было венчание, и я был приглашен на свадьбу, и был шафером, вечером опять долго прогулял. 

1 июля. Встал уже не рано, пошел косить овинник. Днем был сильный ветер, так что с дворов снесло солому и даже жерди, больше всего у Куликова Ивана Григорьевича и Александры Андреевны Шамаевой. Сброшенной с крыши жердью убило курицу. Кое-что и еще набедокурило. (После Куликов-то Иван Григорьев, отделившись, купил дом у Шамаевой и живет по сие время в нем, а Шамаева А. А. с дочерью уехала в город, дочь училась в гимназии и уже взрослой барышней померла). 

2 июля погода переменная, то снег, то дождь, сено сушить нельзя, ходили косить овинник. 

3-го – не дождь, не ведро, днем ходил косить, а с 12 [часов] – в Харчевню сушить растрясенное сено, затем сложили в копны, так как помешал дождь. 

4 июля. Утром ходили косить, а вечером огребли с Павл[ушкой], Гриньк[ой] и Шуркой. 

5-го утром шил, затем ездил в поле за копнами, привезли в овин, и овин[н]ое сено сложили в копны. 

6 июля. Косили и огребали. Вечером был дождь. Я получил повестку и открытку от 3. Левитануса из Риги на выписанную мною книгу «Школа кройки». 

7-го. Воскресенье. Сходил на почту, книгу стоимостью 5 руб. выкупил. Придя домой, сушил сено, так как день был жаркий, окончив работу, вечером долго гулял. 

8[-го] не косили. Тятя и мама ушли в Кудрино в гости (богомолье Казанской). Я с сестрой Т[олей] сушил сено в Харчевне, а дома – ребята. Сухое сено, поделив с Васильем Политовым (приказчик Занина) пополам, а затем между собою по паям, мы, оклав на воз, у Привезли домой и обрали в сарай. П[е]ред вечером родители привили из Кудрина, а мы – гулять, во Дмитровское, долго гуляли. 

9-го. Встав не рано, сходили докосили в полях, днем огребли, привезли в овинник. Вечером тятя, я и Васютка уехали на Курмашево, приехали уже поздно и долго сидели у теплины, я даже около теплины и заснул. 

10[-го] утром я очень озяб, вставши, сразу же принялись косить. К вечеру Васютка домой уехал, а мы косили. 

11 июля докосили остатки, Васютка приехал с Сережкой. Наложив воз, домой поехал я с Сережкой. Воз, приехав, свалили. Попили чаю. Сережка поехал опять на Курмашево. Оттуда вечером приехал Васютка, а тятя с Сережкой остались и ушли на Белоутово – другая пустошь. 

12-го утром Вас[ютка] уехал на Белоутово, я остался дома, у нас собралась гроза, был град и порядочный. На Белоутове не были. 

13-го июля 1913. Суббота; сушки сена не было, я весь день рисовал выкройку с методы, себе на костюм. 

14[-го], воскресенье. Погода была хорошая, сушки почти ни у кого не было. Молодежь ходили на Бычиху гулять, а тятя ходил в ренду [34] [Ренда – вероятно, арендованный участок сенокосных угодий.] делить (это между Яскином и церквей Кирикой кусты, отдавались по 5 руб. пай, и мы косили несколько лет вплоть до революции). 

15 июля утром косили, огребать из-за дождя нельзя было, и с сестрой Толей пошли в Бурцеве в гости. Богомолье – Кириков день, Мочь всю прогуляли. 

16 [-го] домой не рано пришли, уже косить ушли, а мы не ходили – поспали, а потом, попив чаю, поехали огребать в ренду, я 3 раза ездил с сеном. 

17-го июля утром не косили, потому что было много сушки, днем ходили доделивать, угол покоса к Яскину оставили на продажу, а на деньги – чтоб купить вина. Этот угол продавали ежегодно, и он был прозван пьяным углом, потому что тут на траве и распивали. 

18-го июля в ренде докосили, огребли и увезли. 

19-го сено высушили, обрали в сарай. Тятя с мамой ездили в город. 

20-го – Ильин день, погода переменная, потому не работали. 

21-го июля, воскресенье. Утром ходили на Бычиху за рыжикам[и] днем, а также и вечером долго гуляли. 

22[-го] я шил. 

23 июля. Тятя, Вас[ютка] и Сер[ежка] ушли в Григорку рубить дрова. Днем начали жать рожь, днем был сильный дождь. 

24[-го] я шил. 

25[-го] пришли из Григорки. 

26[-го] тятя 2 раза ходил за губиной [35] [Губины – грибы.]. Мама, Вас[ютка] и Се-р[ежка] жали. Евстолья жала в наем у Н. М. Кучерова. 

27-го июля у Юльи Алекс[анд]ровны поздно вечером была побывка, гуляли до 3-х часов утра. 

28-го июля было после обедни сразу венчание, я был у обедни. Днем пировал на свадьбе. Вечером ходили в Котельниково [36] [Котельниково – ныне село Можайское.] гулять, было богомолье. 

29[-го] долго спали. Днем я шил. И припасались уже к Спасову дню (богомолье), мама у нас занемогла. 

30-го. Тятя с Павлушкой ездили в город кое-что на праздник закупать. 

1-го августа 1913 г. Богомолье. Погода плохая. Я ходил к обедне. Вечером народу собралось много, гуляли долго, было грязно. 

2-го когда я встал, то у нас уже ушли жать. А я шил. (24 октября 1923 г. Дневник так и писался: что-нибудь, но ежедневно, но так как он скучен, однотонен, то я скажу в нескольких слова[х]. В общем я работал все полевые работы, косил, жал, молотил, любил ходит[ь] в лес по рыжики и грибы. В свободное время шил, брал заказы совершенно от сторонних, как, например, [шил] Чернобережскому Митрофану, Золотову Михаилу и в своей деревне. По воскресным дням ходил в церковь, а днем время проводил за чтением и письмом, избегал безынтересных гулянок, лишь только и посещал и участвовал в образовавшемся обществе из пяти. Это Серов Ал[ександ]р Петрович, Швецова Лидья Прокопьевна, за которой он ухаживал с детства (впоследствии изменил), Швецова Ал[ек-сан]дра Ал[ексан]дрова, сестра моя Толя и я, несравненно младше их всех. Но меня влекло то, что Серов, живя в Вологде, научился играть на балалайке, мандолине, спеть песенку, а я тоже любил пение и музыку, и вот с[о]беремся, подстроим мандолину с балалайкой, грянем «Коробочку», «Могилу», «То ни ветер ветку клонит...» или вроде этого, девицы подтянут. Вот, смотришь, и идет время незаметно. С ними неразрывно я ходил и в чужие деревни. В Дмитриев день собрался в Сорошнево в гости еще с мамой, а там гостил Ал[ександ]р Петрович, день прошел, ночь прош[ла], все хорошо, а на второй день – нехорошо: среди бела дня нашелся герой и стукнул мне сзади по плечу железной тростью (Копосов Дмитрий), просто безо всякой причины, сдуру. Я, хотя еще по молодости испугался, но не больно было, а он, как виновный, п[е]редо мной извинился. В осеннее время при молотьбе я любил ходить в-под овин во время сушки, а то по вечерам долго просиживал за работой или за чтением. Раз сидел вечером, и вдруг получился в избе необыкновенный стук, а все спали, я испугался. Тятя с мамой быстро соскочили. Ко[г]да я пришел к месту стука с лампой, то оказалось, что Павлушка упал с полатей на пол и тяжело дышал, но все-таки опять сам ушел спать). 

Васютка осенью поступил в булочную к Ситову в мальчики пекаря. По воскресным дням ходил домой. С работами управились рано, молоченье брали у Кучерова Ник[олая] Михайловича]. И тоже кончили, делать стало нечего. Я, пожалуй, и пожить куда опять так и и н[е] прочь, и вот 19-го октября 1913 г. зашла к нам из д. Тропина тетка Надежда Золотова и говорит, что меня зовут шить. Тетки-то Надежды Золотовой дочеринова мужа брат, который живет в д. Анцифорка [37] [Деревня не сохранилась.], на Сухоне, близ фабрики «Сокол», он портной, недавно женившийся, и потому здесь, как в гостях, и велел мне придти к нему показат[ь]ся. 

20 октября в воскресенье я с мамой отправился в Вологду. Утром был дождь, и потому дорога была грязная. Придя в город, квартиру нашли не сразу и думали, что Ардальена [38] [Правильно: Ардалион.] Яковлевича на квартире уже на застанем. Квартира была на Новинковской новой, в новой постройке. Придя в квартиру, со всеми поздоровались, и когда сели место, тогда Ардальен Як[овлевич] меня спросил: «Ты и есть портной-то, про которого мне говорили?». Я говорю: «Да, и нарочно пришел к вам». – «Желаешь ли, – говорит, – приезжать?» И хотя он цены не определил, а сказал, что «не обижу», и говорит: «Если можешь работать поштучно, то и так можешь». Я, конечно, дал согласие, потому что у меня была сильная жажда к жизни и к знанию. Условившись, они стали собират[ь]ся домой, так как поезд до Сухоны шел в час 10 мин[ут]. Распрощавшись с ними, мы остались пить чай. Напившись чаю, я стал собират[ь]ся домой, но меня сговорили ночевать, т. к. было поздно, да и мне, кстати, завтра нужно кое-что купить. Я остался, но пошел к брату Васютке – к Ситову в пекарню, где он работал. Придя туда, как раз я встретил Васютку выбежавшего на улицу, я с ним и вошел в пекарню. Мастеров уже не было – гуляли. Когда вернулись, то стали ужинать, пошел туда и я. Там играли в балалайку, пели песни и плясали, когда пили чай, то пригласили и меня; я, выпив 2 стакана, пошел на квартиру, которую и нашел только благодаря тому, что записал улицу, а то далекo, да и место какое-то путаное. Пришел как раз во время чаепития и опять выпил 2 стакана, а затем стал читать. Когда все напились чаю, то две девочки, Шура и Катя, стали играть в жмурки: с завязанными глазами ловит один и кого изловит, тому водить – ловить. К девочкам присоединился отец, рядом в комнате жила Юлья [39] [Правильно: Юлия.] Александ]ровна Швецова, вышедшая замуж в город, и жене Василья Яковлевича приходилась двоюродной сестрой, они тоже присоединились играть, а затем соблазнился и я – мальчик. Так мы играли и очень даже весело до 11 часов, затем спали. Утром встали рано, а мужчины ушли уже на работу. Попивши чаю, я с мамой пошли на угол к церкви Благовещения, тут производилась торговля кружевами, в этот день купили мне на пиджак и шапку. 

Дома я жил до 11-го ноября, за это время кой-что пошил, часто проводил свободное праздное время с Серовым А[лександ]ром П[етровичем], играя на мандолине и балалайке. Мандолину он недавно купил, и я с большой охотой учился на ней играть. 

3 ноября своей компанией ходили в Абрамцево к Толстиковой А[лександ]ре Никол[аевне] на побывку, а сестра Толя у ней гостила, как подружка. 

8-го ноября 1913 г. у нас праздник – Мих[айлов] день, много было гостей. Первый и 2-ой день я провел мало-маля ничего, а 10 ноября уже чувствовал себя неспокойно – волновался, все собирал, все укладывал, обдумывал, что нужно взять, что и как оставить дома, гулять уже не хотелось. Сестра ездила за Авдотьей Висальеновной [40] [Правильно: Виссарионовна.], у которой мы ночевали-то, она и маме тоже приходится двоюродной сестрой. Мамы отец Андрей ее матери Надежде родной брат, а Сережке она крес[т]ная. Приехала она с девочками – Катей и Шурой, недолго побыла и уехала в Тропино к брату Михаилу на свадьбу. 

11 ноября 1913 г. я собрался в отправку, меня провожать поехал тятя и по пути с дровами и мама с плетеньем. Утро было морозное, и я ушел вперед, сходил и узнал про отправку поезда и вышел на дорогу, затем взял багаж, пошел в вокзал, просидел часа 2 в ожидании. Когда пришла мама, я сходил взял билет 3-го класса, и пошли в вагон. В вагоне ждать пришлось недолго, всего минут 20. Мы с мамой уже распрощались, но [она] узнала, что минут 10 еще простоит поезд, она опять пришла, но, побыв недолго, вышла, встала против окна, в которое я смотрел, и время от времени по направлению окна делала знак креста. Скоро дали звонок, и поезд пошел, мама шла возле поезда и скоро отстала со слезами на глазах. Конечно, тронуло и меня, глаза мои сделались тусклые, и выступили слезы, мне было чувствительно то, что вот мать моя обо мне так беспокоится, будет бесконечно думать обо мне: как-то он там живет, и домашней заботы тоже много. О себе я не беспокоился, ехал по своему желанию, да и недалеко от дому, всего лишь верст около 40. Дорогою я подыскал попутчика – молодой человек, работающий на фабрике «Сокол». Во время езды я все стоял у окна и смотрел, ехали все озерам[и] и низким[и] местам[и], поезд шел не быстро, и вот после скучного места – кустов и болот – стали видны деревни, а затем видна стала и фабрика. Я уже и предположил, что это и есть, когда спросил у дремавшего товарища (потому что он ночь стоял на смене, а утром поехал в Вологду), то и действительно оказалось, это «Сокол». Скоро поезд замедлил ход, а затем и остановился, справа оказалась ст[анция] Сухона. Мы быстро вышли из вагона, по предложению земляка-товарища (тогда еще товарищей не было) зашли в вокзал, чтоб я знал, когда придется ехать обратно. От ст[анции] сначала пошли кустам[и], затем дошли до деревни, спросили, не Анцифорка ли это. Но оказалось, что это Разсоха, и спрашиваемая нами женщина указала нам путь к Анцифорке. Пошли мы по берегу р. Сухоны. Река только что мерзла, нельзя было ни идти, ни переехать, несло сплошную массу льда. Товарищу нужно было перебрат[ь]ся на противоположной берег, и он пошел искать возможный способ с другим нуждающимся в переправе, а я пошел по направлению к Анцифорке и так не знаю, как они перебрались. Анцифорка от станции оказалась версты 4-ре, да до фабрики ч[е]-рез речку около версты. Когда я явился к хозяину, было уже темно, засветили лампу, я разделся, посидел, осмотрелся и скоро привык, у как будто и давно здесь живу, в тот же вечер и за работу принялся. В доме, в котором квартировал мой хозяин, жили еще муж с женой (мужчина – кузнец, работающий на фабрике, а женщина – из нашей волости из Ивановского – Ал[ексан]дра Васильевна, к ней впоследствии приезжал отец на лошади и привез девочку, которая жила у Ал[ексан]дры Вас[ильевны], ее сестра). И мне как-то жилось веселей, что здесь есть ближние люди. Дом, в котором мы жили, принадлежал г[осподи]ну Шилотову, жившему во 2-м дому. 

14 ноября 1913 г. я с хозяином ходил в фабричную баню, она была на противоположном берегу реки, река уже встала. Хозяину было лет 27, а жену он взял на 10 лет старше – 37 л[ет]. Она служила кухаркой у фабр[ичного] начальника, а он, ее муж, – как портной, и жил близ фабрики порядочно. Познакомившись, они увлеклись друг другом и в результате обручились закон[ным] браком. Он был Кадниковского уезда, а она – Грязовецкого, от Спаса-Печенки [41] [Спас-Печенка, Спас-на-Печенке – здесь и далее имеется в виду населенный пункт Спас-Печенга на р. Сухоне.]. Комнатка, в которой мы помещались, была в 2 окна, под окнам[и] стоял верстак и ножная машина, в одном углу стояла кровать, на стенке висел маленькой посудный шкаф и маленькое зеркало, фотографические карточки и разные картины, на полу еще стоял обеденный стол. Спал я на верстаке, подстилал сотканное из тряпков одеяло, была у меня и подушечка, и байковое одеяло. Однажды во время сна я разбил стекло, потому что рамы были вровень с верстаком и ничем не защищены. Работал я так: хозяин кроил брюки или пиджак более простые, и я их отделывал в готовый вид. Кушали хорошо: несмотря на пост, варили мясо и покупали молока, жалованья хозяин мне не определял 

17-го ноября через неделю [после] моего приезда, в воскресенье, написал я письмо и отправил на почту, а 24 ноября ходил в будку, куда приходят письма, но на мое письмо ответа не было. Вечером мы не работали, и на сумерках все трое ходили в поле гулять, я ходил с балалайкой, а днем играл в квартире. Гуляя, ходили без мала до Шатенева, а когда шли обратно, по пути зашли под окошко к дому где была вечеринка, а в избу не заходили. 

28 ноября. Второй раз ходили в баню, я заходил в будку, но письма не было. 

29 [ноября] Анны Васильевны сестры пришел муж в гости из Грязовецкого уезда и ради следующих делов, а именно, Анна Васильевна, я уже говорил, была от Спаса-с-Печенки и что она недавно вышла замуж, но до замужества она бывала и дома. У ней был брат лет 16-ти и отдан[н]ая сестра, которая жила в ее доме, потому что хотя у ней был отец, но слабоумный. Раньше, после смерти матери, она вела все хозяйство и отдавала землю в обработку, и содержала крестьянство как следует быть, между прочим нарядила младшую сестру и выдала в замужество за ближнего молодца, который по просьбе Анны Василье[в]ны перешел в ихний дом, а она по зимам стала жить в чужих людях, а заработок посылала отцу, брату и сестре с мужем, потому что замуж выходить она не с[о]биралась. Если б думала об этом, то могла бы скопить денег, но она даже должна была сама, займовала на покупку коровы и на постройку в хозяйстве. Когда она стала выходить замуж, то приехала в деревню и заявила зятю, ей сначала не поверили, но, убедившись, зять согласился на свадьбу издержать свои деньги, но откуда он их возьмет, этого не подумал. Когда обвенчались и отпраздновали свадьбу, тогда стали разбираться с делом. Она стала просить, чтоб эти взятые деньги засчитали за ее пай из хозяйства, так как она вышла замуж, то больше уже не хозяйка. Но что она требовала, на это не соглашались, и два свояка тогда расспорили да и в крупную. Мой хозяин вгорячах велел позвать старосту, который, придя, наложил на имение опеку, потому отец Анны Васильев[ны] признан не способным управлять хозяйством, а брат несовершеннолетним. С тем мой хозяин и уехал с родины Анны Васильевны ночью в Вологду к брату Василью Яковлевичу, и там ночевали, а на второй-то день я с мамой и ходил казаться или рядиться. Днем они уехали на фабрику и стали приниматься за дела. Теперь несколько слов скажу о том, как у них было после их отъезда у Спаса-Печенки. Когда они уехали, зятю продать ничего не дают, а деньги-то он издержал, откуда взять их – не знает, именье после Анны Васильевны не его, потому что есть брат несовершеннолетний и отец. Зять написал письмо Анне Василь[евне] и Ардальену Яковлевичу, но они не ответили, он велел подписать (деньги брала Анна Вас[ильевна], но они, подумав, решили, что если А[нна] В[асильевна] подпишется, то могут взыскать именно с них, и наследство также не позволят продать и Анне Вас[ильевне] – она тоже не хозяйка, и вот такое обстоятельство ее зятя вынудило приехать к ним. Долго они переговаривали, то тихо поговорят, то шумно заспорят, потом все-таки пришли к такому выводу, что наградили брата и зять расстался с деньгами по своему недоразумению, и теперь спрашивать не с кого. Чем все это кончилось, я не знаю (потому что, прожив до Рождества, я уехал). Шитья у хозяина было много, он сразу же стал приучать и жену А[нну] В[асильевну]. Перед Рождеством работали в воскресенья и по ночам, письма мне долго не было, уехал 11-го ноября и по 6-ое декабря. Много раз ходил в будку, куда приходили письма, но все попусту. 

В Николу, 6-го декабря, и мы не работали, в Анцифорке праздник 3-х дневный, с[о]бирались мы в церковь, но не пришлось, долго проспали. Утром хотел ехать домой, но если же доехав до дому и обратно, так не стоит, а долго быть некогда, работы было много, по вечерам сидели часов до 2-х ночи. Несмотря на спешность, в баню ходили каждую неделю. Молодежь в Анцифорке каждое воскресенье с[о]бирается на вечеринки и гуляет по-нашему в «Заеньку» [42] [Заенька – название молодежной игры в Соколе.], но посмотреть не пришлось ни разу. В Николу уже много было снегу, погода была не холодная, днем я ходил гулять, дошел до ж[елезно]д[орожной] будки, но письма не оказалось. Ходил гулять с товарищем, ехавшим вместе в поезде, ходили в ближайшую деревню. Вечером вернулся печальный, что нет письма, писать мне некогда, да и из дому не доходят, думаю. Придется жить без вести до Рожества. Вечером стали уже шить. 

7 декабря. Встав утром, также принялись за работу, я шил на машине, вдруг приходит девица или замужняя, не знаю, и подает Хозяину 3 письма, сказавши «вот вам письма». Хозяин взял и смотрит, а я, предчувствуя радость, думаю, и мне которое-нибудь из них додаст. И вот он, разобравши, подает мне, я смотрю, почерк совсем незнакомый, у меня явилась радость, смешавшаяся с любопытством, я скорее отстригнул конец конверта и стал читать. 

Когда читал поданное мне письмо, догадываясь, от кого оно, хозяин читал тоже и оказалось, что читал мое письмо, присланное из дому. Не знаю по ошибке, не знаю с намерением, но адрес был написан, однако, с передачей Николаю Шалагину. Не дочитав, он подал мне и сказал, что «и это письмо тоже, Николай, тебе». Я еще больше обрадовался, увидав почерк тяти, но стал дочитывать первое письмо, которое оказалось от товарища Ал[ександ]ра Петровича Серова, с которым мы так неразлучно проводили время по воскресеньям в Непотягове. Здесь же я пишу все с подлинного его письма, которое, несмотря на то (реставрировал подпись и это самое письмо читаю вновь вечером 11 декабря в 1956 году, уже через 43 года) что прошло 10 лет, живо, как сейчас писано. Копия: «Вологда, декабря 5-го дня 1913 г. Здравствуй, дорогой Коля! Прежде всего угадай, не заглядывая на подпись, кто тебя приветствует. Я так думаю, что не вдруг доберешься, а если и вдруг, то это тем лучше. Коля, я тебя должен благодарить за то, что ты не забыл нашей дружбы, знаешь там...у нас...ну угадай – в деревне Непотягово, и написал мне в письме к своим поклон. После этого я уже считаю своим нравственным долгом засвидетельствовать лично от себя и тебе мои дружеские чувства. Да и не только после этого, но и вообще-то я по твоем отъезде сбирался написать тебе, но вот, как видишь, не мог собрат[ь]ся и до сего времени. Я в воскресенье 1-го декабря по старой памяти пошел к вам посидеть, думая, что там между прочим найду компанию девиц – чего на самом деле не оказалось – и мне пришлось лично прочесть твое письмо. Теперь я имею небольшое понятие о твоей жизни в деревне Анцифорке. Я в настоящее время живу не знаю как тебе и объяснить, т. е. назвать, какой жизнью, а вот суди сам, делай свои заключения. Как и раньше, на каждый праздник хожу в деревню, но время там проходит немного по изменившемуся расписанию. Раньше, бывало, я надоедал Вам дневными посещениями, а поэтому и день у меня проходил нескучно, теперь же с твоим отъездом у меня этого нет, и день приходится скучать дома, и пойти совершенно некуда. Ладно еще у меня есть «подруга дней моих суровых» – мандолина, то хотя и трудновато приходится пальцам, все же развлекает немного. Ну, а уж вечером скучать не приходится. Вечером отправляюсь на «посиденку» так называемую и там просиживаю по обыкновению до конца, болтая и шутя с девицами. Иногда является желание спеть что-либо, но не имея инструмента для аккомпанемента пению, так все желание и пропадает, да кроме того наш хор не чувствует себя достаточно свободно, но только не я, а другие. И вот в такие-то моменты наши хористы и вспоминают тебя как недостающего. Лида и Шура так и очень частенько вспоминают. Ввиду этого я от их имени беру на себя ответственность написать тебе очень по большому поклону и самые лучшие нежные пожелания. Хотя на это я и не уполномочен ими, так как они не знают, что я буду писать, но все же, если я им сообщу, что от их имени написал тебе поклоны, то уверен, что они за это скажут мне большое спасибо. Как видишь, места остается уж очень немного, то на этот раз постараюсь закончить и письмо. Я уверен, что на Рождественские праздники ты приедешь и мы скоро увидимся, а пока, если можешь, то просил бы тебя писать мне по адресу: 

Вологда, Екатерининская, дом Ильинских, кв. Зевакина. И затем до свидания, дорогой друг. Пиши, если можешь. Твой А. Серов». 

Прочитавши я это письмо, стал читать другое. Но прежде несколько слов о письме, которое я писал домой 17-го февраля 1913 г.: в общем поклоны всем и описание своей жизни, что я уже упоминал из дневника, но между прочим я просил совета у родителей, за сколько могу я жить в месяц, и в то же время советовал им писать и просить 9 руб. в месяц, не меньше, хотя и за 7 руб. я мог жить, ведь все готовое, и вот письмо из дома получил, написанное на 1/2 листе почтовой бумаги, а писано троим[и]. Папаша извещает о смерти Проненского дяди Александра (Матаруя), пишет от всех поклоны и между прочим откровенно пишет, что 9 руб. «по нашему мнению, многоуважемый наш сын, много». Следует другая рука: «Если не дас[т] хозяин 9 руб., то проживешь только до Рождества». Затем третий почерк: «Приезжай домой, если пожелаешь, то предвидится другое место». Прочитав письма, я был очень рад и весел весь день, хотя и раньше не скучал, но все-таки беспокоился, что долго нет письма. На эти письма ответить уже не пришлось, все время усиленно работали. Лишь в то время, когда хозяева в сумерки ложились отдыхать, я прочитывал эти письма и душою соединялся вместе с домашними и товарищем, а иногда писал дневник, но писал более интересующее меня. 

13-го декабря я спросил хозяина, много ли он мне положит жалованья в месяц, в ответ получил, что 6 руб., я заявил, что мало, но он сказал на это, что более 7 руб. «не могу дать, а если сейчас уйдешь, так и 6-ти не дам». Он меня, одним словом, захотел удержать, и я за 7 руб. в месяц согласился дожить до Рождества. 

К нам приезжал из Ивановского Козлов Василий с женой и дочерью-девочкой проведывать дочь, она была наша квартирная хозяйка. Вечером в субботу они приехали, а в понедельник часов в 5 утра уехали, девочку оставили у сестры водиться с девочкой. 

В воскресенье, несмотря на то, что проработали до 2-х час. ночи, я еще написал письмо домой и хотел передать, так как Козлов собирался идти к нам в Непотягово в банк, но, протомившись до 4-го часа ночи, только заснул и не слыхал, когда они уехали. Перед Рождеством мы кончили накануне сочельника, в сочельник я получил расчет без мала за 1 1/2 месяца сумму 11 руб., распрощался и пошел, мне нужно было поспеть на поезд, отправляющийся в 12 час. дн[я]. Когда я пришел в вокзал, там народу было много и все уже ожидали в очереди выдачи билетов. Но вместо билетов сообщили, что поезд [о]поздает на 3 часа. Которые ближние и с провожатым на лошади, успели съездить домой и вновь приехать. Медленно тянулось это время, и все-таки в конце концов билеты получили и, обрадовавшись, все вышли на волю раньше времени. Мороз в это время был около 20 градусов. Пыхтя, подошел поезд, обнесенный снегом, забрал воды, а пассажиры тем временем разобрались по местам. Я ехал в четвертом классе, в вагоне было полно народу, ма[с]са ехало рабочих на праздник домой, я ехал с балалайкой, и меня заставляли играть, а я, конечно, не отказывался, и время шло незаметно. В Прилуках я вышел на площадку, но было очень холодно, и я опять забрался на свое место. Когда приехали в Вологду, то в вокзале было зажжено электричество. Мне нужно идти 9 верст до дому, да еще нужно было передать письмо от хозяина его брату Василью Яковлевичу, но так как время уже было много, то я решил идти прямо домой и пошел пешком. Приходилось кое с кем и ехать, а потом шел с Алексеем Дмитриевичем Мешалкиным с кудринским. 

Дошел благополучно, несмотря на холод, я не озяб, потому что согревал багаж. Когда я пришел в избу, у меня спрашивают: «Где отец?», а я, оказалось, его и близко не видал, потому что он уехал меня встречать, а у вокзала не ожидал поезда, а ушел к Москвину В. Я. и там ожидал, а я предупрежден не был. Оно конечно, если б не запоздал поезд, то я поспел бы везде, передал бы письмо и на лошади приехал домой, но пришлось папашу ждать одного. Мне было обидно за себя, но делать нечего, а он приехал не один, привез молодых – Юлию Александровну с мужем – в гости к родителям, с ними я и передал письмо уже на 4-ый день Рождества, они жили в одной квартире с В[асилием] Яковлевичем]. Утром в 1-ый день праздника я с сестрой Евст[олией] ездил на лошади и маленьких санках к обедне к Спасу. С Александром Петровичем Серовым пели на клиросе. Три дня пропраздновали, прошел 4-ый день – суббота, и опять праздник – воскресенье. 

31-го декабря вечером вышел на улицу погулять – святки... После сгруппировались и пошли жечь бумагу – узнавать судьбу, что кому обещает Новый год, конечно, так, от нечего делать. Пришли к Куликовой Ираиде Федоровне. Затопили печку маленькую, сжигая бумагу, напустили полную избу дыму. После этого вздумали идти в Дмитревское, там многих разбудили, которые уже давно спали, побегали там, хотели идти в Пилатово, но воротились и пошли домой. Придя в деревню, забрались в теплое помещение к Серову Ал[ек-санд]ру Петровичу и играли в карты до 12 часов. Компания была: Сергеев Ал[ександ]р Николаев, Швецова Анна Ивановна, Швецова Ал[ександ]ра Ал[ександ]рова, Швецова Лидья Прокопьевна и я с сестрой Т[олей]. В 12 часов ночи, поздравив друг друга с Новым годом, разошлись. 

1914 год 

1 января. Утром ходил к обедне. Погода была плохая, шел снег, дорогу переметало. Днем ко мне пришел Серов А. П. и долго мы с ним играли на струнных. Уйдя, он мне оставил мандолину. После я ходил к тетке Ираиде, к ней пришли наши девицы ряжеными, вечером тоже гуляли у ней до 12 часов. Был и я. После 12-ти ходили к лавке на гавдарею [43] [Гавдарея – галерея.] и долго там баловали. 

2-го сестра ушла в гости в Абрамцево к Толстиковой Варваре, а девицы наши ходили ряжеными в Пилатово и Дмитревское. Но я не ходил, а когда пришли обратно в деревню, я ходил играть на балалайке. 

5-го сестра пришла из гостей, но не со всем[и], ее наказывали [44] [Приглашали.]. 

6-го в Крещение ходили к обедне, днем сестра ушла опять в гости, вечером не гуляли девицы, а сидели у Юльи Васильевны с кружевами, я и Ал[ександ]р П[етрович] Серов сидели весь вечер. 

7-го к нам приезжали сватовья из Абрамцева – Толстикова Над[ежда] Ник[олаевна] от Телегина Ивана Осипова, а сестра была у них в деревне и не знала никакого дела. Им не отказали и велели приезжать смотреть невесту, хотя они и так знали друг друга, сестра там много раз гостила. 

8-го привезли из гостей сестру, и она ничего не знала до вечера. Вечером приехал Иван Ос[ипович], попили чаю, потолковали, и наши посулились смотреть места. Когда уехали обрамчевские, сестра стала говорить, что не пойду, но нашим не ехать нельзя, и 9-го вечером съездили, но дела не сделали, тятя в сей день был именинник, и все ездившие пили у нас чай, а я с сестрой, как будто с радости, что не запросватали, ушли на посиденку. Время пошло свадебное, каждую неделю не одне сидины: в Озеркове у Ал[ександ]ры Сергеевой – за Колесова, в Яскино, в Сорошневе – не знаю у кого. Большакова Марья Сем[еновна] наказывает к ним в деревню Ирурцево к Елизавете Максимовой и т. д. 

17-го янв[аря] я ездил в ярмарку с мамой. Сережкой, Павлушкой и Гринькой. Гринь[ку] и Павл[ушку] я водил к каруселям и катал, тут выходили говорящие куклы [45] [Кукольный театр.]. Тут в толпе от нас отстал Гринька, я испугался но все-таки не растерялся – Павл[ушку] оставил на месте, а сам пошел искать Гр[иньку] и нашел уже далеко ушедшего от каруселей. Он плакал, посматривая по сторонам. Зайдя за Павлушкой, пошли к Сидорову в лавку. Ходили еще раз, я им купил по гармошке и п[о]ехали домой. 

19[-го] я с сестрой ходил в город, а обратным путем зашли в Бурцево к бабушке Любаве и между прочим на сидины к Елиз[авете] М[ихайловне]. Погода была скверная, валил сырой снег, всех перемочило, и на сидины не поспели, пришли, когда уже пировали девицы. Вечером долго гуляли у Максима на дворе, потом ушли в избу к Опариным. В Бурцеве мы и ночевали у бабушки Люб[авы] и Марии Сем[еновны]. Ночевали еще девицы Болтинская Екатерина Васильевна и Елизавета Ал[ександ]рова Курилова из села Сметьева. 

20-го. Встал при огне. Елизавета уже ушла, я разбудил сестру, и пошли домой, мама уже ушла в город, тятя уехал по дрова. Возили от Мошкова по 4 [руб.] 50 коп. за сажень из-за Нагорного в Вологду. Из города приехали тятя и м[ама] вместе. 

20-го запросватали Анну Ал[ександ]рову Кучерову. 

В Елизарово 21-го сосватался Швецов Петр Андреев в Починке. 

23-го были сидины в Кудрине у Мешалкиной Людмилы Ивановны – выходила в Омельяново. 

24 [-го] приезжал жених из Зернова – Вересов Павел Иванович смотреть Швецову Юлью Васильевну. 

25 янв[аря] 1914 г. ходили в Пилатово на сидины к Зязиной Юлье Василь[евне], гуляли до 2-х час. 

26-го. Мама и я с сестрой поехали на санях в ярмарку. Лошадь поставили к Чернобережскому А[лексею] Ив[ановичу] во двор. У Евгеньи Ивановны пили чай (знакомая, потому что сестра жила на квартире, когда училась к кройке), гулять вышли в 3-м часу, погода была хорошая, день воскресный, народу скопилось много, домой нам стало ехать неохота, и я с сестрой остались ночевать, а маму отпустили домой. Хотели [ночевать] у Евг[ении] Ив[ановны], но так как у ней много народу, так ночевали в гимназии на Мал[ой] Благовещенской у Лабичевой Анны Григорьевны. Она там жила с мужем в сторожах. Вечером гуляли часов до 10. Затем пошли на квартиру. Тут жила Ал[ексан]дра Васильевна, тетка Анны Григорьевны. Я к ним ходил играть в лото, спать легли поздно. 

27[-го] встал уже светло. От них пошли на кружевную [46] [Место кружевной ярмарки в Вологде.] (угол Благовещения), там нашли маму, она приехала с Сережкой на лошади, опять весь день прогуляли, днем пошел дождь, стало очень сыро, и ехать пришлось по дождю. 

28-го была побывка у Кучеровой Анны Ал[ександ]р[овны], была куплена квартира [47] [Побывка была, квартира была куплена – так говорится о найме помещения для вечерних развлечений молодежи.] у Сергеева Вл[адимира] Григорьевича. Гуляли до 3 ч. ночи, у нас на побывке были гости – Мария Семеновна [из] Бурцева, Екатерина Ив[ановна] Авдуевская из Котельникова и Толстикова Варвара Ник[олаевна] [из] Абрамцева. 

15 февраля в субботу и 16 февраля в воскресенье ездили днем в город катат[ь]ся, а вечером гуляли у Сергеева Вл[адимира] Григорьевича] до 4-х часов ночи. 

17, 18, 19, 20[-го] ходил к ефимонам [48] [Ефимоны – вечерняя церковная служба в Великий пост.] и говел. На первой неделе говели тятя, мама, Шурка, Павл[ушка] и Гринька, а причащаться взяли и Манюшку. Следующее время я шил. По воскресным дням, без исключения каждое, посещал церковь и пел на клиросе. Сережка жил у Кучерова Ник[олая] Михайловича] как бы в работниках. Тятя конопатил. Павлушка ходил в школу. Мама почти каждый торг ездила или ходила на кружевную. 

16[-го] марта. Воскресенье. Все были дома, днем мама укладывала кружева в короб, она собиралась в Петербург на будущей неделе. 

18[-го]. Вечером мы шили из десятков кусков (длина 10 аршин) кружев ковты и сшили 8 штук. 

19 марта 1914. Я, Васютка и мама поехали в город. Васютка поехал за соломой на вокзал, с нашими мужиками, солома была выписана в кредитное т[оварищест]во по 35 коп. за пуд, а продавали за 40 коп. запрес[с]ованную яровую сырую солому (на корм – в это время был недостаток). Мне пришлось тащить короб до лавки в Вишняково, и тут оставили, затем пошли менять деньги, я бегал не однажды. Когда исправили все дела, пошли в вокзал, встречу попала сестра Т[оля], и все вместе мы направились, в вокзале пришлось подождать. Выправив билет, пошли в вагон и там подождали, посидели вместе, но, когда поезд тронулся, мы вышли и пошли возле окна, в которое смотрела мама. Мы долго не отставали, но потом отстали. Поезд умчался. Мы, посмотрев ему вслед, пошли домой. Было очень тепло. Пришли домой, напились с дороги чаю. Тяти дома не было, он конопатил. Мама мне оставила денег 30 руб., и без нее пришлось править делом. В воскресенье с сестрой к обедне сходили, а гулять уйти было нельзя. 

26 марта к нам приехали камнетесы, им нужно было расколоть один большой камень, а затем перевозить общими силам[и] к церкви, у нас давно с[о]бирались расширять теплый храм – около 10 годов, но наконец решили. Было уже заготовлено кирпичу, песку, известки и 3 вагона цементу, и хотели после Пасхи приступить к поломке. Сестра ушла в город с фаншонками, часу в 4-ом Кучерова Ал[ександ]ра – тетка – принесла от мамы письмо. 

27-го я с Сережкой ездил подъезжать [49] [Ездить подъезжать – ездить к поезду встречать кого-либо.], погода была теплая. Сережку я оставил, не доезжая жел[езной] дороги, а сам пошел в вокзал. Там узнал, когда приезжает из Петербурга поезд, и стал дожидат[ь]ся. Прочел еще ее письмо следующего содержания: «Здравствуй, дорогая семья, посылаю я вам по низкому поклону, доехала благополучно, отыскала Соню (знакомая кружевница). На квартире вместе с ней, но только в разных комнатах, торговля очень плохая, в 1-ой день, приехав в 9 час. утра, сторговала на 60 руб., а теперь так и сижу, если лучше не будет, то в среду выеду или во вторник на вечернем. Я очень стосковалась об Мане и обо всех. Затем прощайте, пока жива...» (писала, конечно, не сама она, потому что неграмотна она). Сегодня четверг, приехать должна... Когда я завидел, что идет поезд, побежал к той платформе и стал смотреть в вышедший народ и среди толпы увидел маму, отошедшую от вагона. Подойдя к ней, взял багаж и пошли к Сережке, уселись и поехали домой. Время было уже перед Пасхой. Я, съездивши с мамой в город, купил на драповое пальто себе. 

29 марта 1914 г. пригласили в кумовья к Швецову Ал[ександ]ру Ал[ександ]рову. 

5 апреля в страстную субботу ходил к заутрене, а обедни стоять не пришлось, нужно было шить, под вечер я лег было спать, но не уснул, вечером, походив на воле, стал с[о]бират[ь]ся к заутрене. Когда пришел в церковь, служба уж началась, и собирались идти вокруг церкви. Я за заутреней и обедней стоял на клиросе, пел. На 2-ой День тоже ходил к обедне. 

13-го апреля в Фомине воскресенье, встав рано утром, пошел к церкви, шел медленно, потому что благовеста еще не было. Погода была тихая, солнце только что взошло и тепло грело, жаворонки, Встречая утро, весело напевали, наблюдая и любуясь прелестью весны. Я не однажды останавливался. Придя к церкви, встретил только Василья Степановича (из нашей деревни чудаковатый холостяк) и Павла Васильевича Бурлова из Конищева. Он был старостой церкви, и они сидели на крыльце. Я, чтоб не скучать, вздумал обойти вокруг церкви, но только я заметил, что в теплом храме окна уже сломаны и свод был опущен на пол, значит, приступили к поломке, а затем строить будут. Я от нечего делать взлез на стены и понаблюдал, вскоре начался и благовест. В этот день снег быстро таял, к вечеру скопилось масса воды, так что лаву на Шограше унесло. 

15 апреля 1914. Тятя с Васильем Шамаевым и Четвериковым Петром ходил в город скреплять купчую на землю, купленную у Мошкова, в количестве 17 1/2 дес. за Нагорьевым, Вечером, не дождавшись тяти, легли спать. Уже в 12-м часу я проснулся от крика на улице. Тятя шел с песнями, и мама тоже кричала на улице, а как она попала на улицу, я узнал на второй день. Когда мужики пришли из города, то все зашли к Шамаеву В. А. пить чай, за мамой приходила Мария Ал[ександ]рова, жена Шамаева В. А., и вот они, попив чаю, да и водочка у них была, так шумно возвращались домой. От этого шума я проснулся, но скоро меня опять взял сон в свои объятия. 

17 апреля навалило много снегу. В этот день в Вологде сено продавали по 1 руб. за пуд. 

18[-го] тятя ездил в город с дровами, а оттуда привез 2[-х] седоков. Они ехали из Петербурга, и тятя за 4 руб. возил их в Панфилове и вернулся оттуда 19-го. 

23 апреля о[т]пустили в поле скотину, 

24-го мама (по счету уже 3-ий раз) уехала в Питер. Я ездил провожать. В вокзал приехали в 3-м часу, в то время как раз брали билеты, но 4-ый клас[с] не шел, пришлось ждать до 7 час. 40 мин. Я сходил в булочную, купил маме булок и ситного, а затем поехал домой, а она осталась ожидать, уехала... Я занимался шитьем, тятя изредка ездил с дровами, сестра иногда ходила в город с молоком. 

2 мая все встали рано. Тятя с[о]бирался в город с дровами, а сестра с молоком. Мама в Питере жила уже 2-ую неделю, и письма не было, и сегодня сестра пришла раньше тятиного, письма тоже нет. Я думал, не приедет ли с мамой сегодня, как раз день торговый и, может, угадает вместе с тятей, но... вышло не так. Под вечер в избу донесся звук тятиного голоса, он с кем-то кричал на улице, мы все бросились к окну, на уме, что не мама ли с ним приехала?.. Но видим, тятя идет пешком: он лошадь продал, телегу оставил в чайной у Котомина во дворе. Продал за 98 руб. Эта лошадь у нас была доморощенная, да и ее мать тоже (т. е. у нас родилась и росла). Я помню, когда она была жеребенком, я еще маленький ходил в поле, когда тятя пахал, и я с ней баловал. От нее потом был жеребенок, которого вырастили и продали его за 81 руб. в то время, когда я был в Петрограде [50] [Ошибка автора. Правильно: Петербург. Очевидно, автор допустил эту ошибку при переписывании дневника в 1922 г.]. 

3-го тятя собрался идти искать продажной лошади, а я собрался на почту выкупать вещи, выписанные мною из Риги: угольник и ма[с]штабы. Тятя только что ушел, идет обратно и говорит, что лошадь купил у своего брата – Шалагина Ал[ександ]ра Ксенофонтова. Орлов Ал[ександ]р из Кудрина уехал в город за телегой. Я в город пошел в 11-ть часов Тятя мне подал 100 руб., чтоб разменял, что, придя в город, я исполнил, зайдя в лавку к Сидорову Ал[ексе]ю Ив[ановичу]. Затем сходил на почту, получил вещи, после чего зашел в вокзал, узнал, когда приедет поезд из П[етербур-га]. Поезд приходит в 6 час. 10 мин. Ждать долго, да и время нет, пошел домой, дома сходил в баню. Вечером у нас пили чай дядя Шалагин А. К. и Шалагин Васил[ий] Асекритов. Из города я принес 2 бут[ылки] водки на литки [51] [Литки – угощенье с выпивкой по случаю сделки, покупки.], так и вино пили. 

4 мая была закладка храма у Спаса, было 6-ть священников, погода была хорошая, народу собралось много. Вечером я спать лег рано и стал забываться, вдруг закричали: «Мама идет, мама идет!» Я соскочил с постели, было уже темно. Мама вошла в избу, разделась, стала рассказывать кое-что, как ехала в Петербург, как жила там и как ехала обратно. Мы в общем на радости после столь долгой разлуки в нашей жизни порядочно поговорили, и я лег спать. Мы ей не сказали, что у нас новая лошадь, предчувствуя, что она расстроится, лошадь и нам не нравилась. Тятя всю жизнь живет так, что ни купить ни продать не может ничего, легко доверяется уверениям и надеется еще на совесть людскую, которой, к сожалению, осталось не у многих, да и то по малой частице. Но оказалось, что мама уже знала о продаже лошади от Сидорова Ал[ексе]я Ивановича] в Вологде. 

Я скоро опять заснул, но опять пробудился: мама сквозь слезы что-то говорила, она журила тятю, зачем он купил худую лошадь и дал дорого. Они долго перебранивались, но я опять уснул. В это время тятя по настойчивости мамаши ходил к брату и просил его разменят[ь]ся, т. е. выдать обратно деньги и взять лошадь, за это тятя соглашался недополучать вовсе 10 руб., несмотря на то, что 2 два прокормили. Со слов его он стоял на коленях, просил об этом же тетку Полю (жена дяди), да еще у него была теща – мать тетки Поли, и также мать дяди – мачеха тяти бабушка Надежа. Ничто не помогло, денег ему не выдали. После него сразу же сходила мама и тоже безо всяких результатов. Лошадь осталась у них, мы не заставали [52] [Заставать скот – загонять скот в хлев, в скотный двор.] ее, и они тоже. Лошадь была бесхозяйская дней пять, это время я сговаривал маму, и она решилась ее продать за столько, сколько дадут, и купить другую. 

5 мая помер Васютка Кучеров. (Нам – двоюродный брат по маме. – 25 августа 1974 г.). 

7 мая его хороняли, гроб носили девицы: двоюродная сестра Кучерова Марья А[лександ]рова, сестра Толя и 2 сестры Швецовы, Ал[ександ]ра и Мария, я тоже ходил к обедне. Он долго болел, было вроде притки [53] [Притки – воспаление, род болезни.] – была опухшая кисть руки. Потом образовался нарыв на шее, последнее время не мог ни пить ни есть и даже не мог вставать. После похорон пили у Кучерова дядя Николая чай, а затем и обедали. 

14[-го] ездили в город, продали лошадь и потерпели убытку 15 руб. 

15-го, в Вознесеньев день, ходил к обедне, тятя пахал на лошади Кучерова Н. М. Днем по воскресным дням я любил ловить рыбу, раз ловил решетом в р. Шограше и наловил 400 штук, потом ходил гулять на Бычиху. 

17[-го] в воскресенье тятя ушел ломать церковный бут. Церковь эта стояла 250 годов. До этой была деревянная, а в настоящее время расширяли теплый храм. 

25 мая, в Троицу, ходил к обедне, сестра днем ушла в гости в Болтине, вечером вся наша молодежь ушли гулять в Пилатово, а я не ходил. 

26[-го] ходили на Бычиху, оттуда – в Дмитревское, вечером тоже пошли в Дмитревское, потому что там была качель, а у нас не было. 

28[-го] Тя2 и ма2 [54] [Сокращение автора дневника.] ездили в город покупать лошадь, днем тятя приезжал на лошади из города, они приторговали у барышника, и он [отец] приехал пробовать, съездил пахать, потом за щерой [55] [Щера – слоистый камень.] на реку, попил чаю и опять уехал в город. Вечером приехали без лошади. 
29[-го] все молодцы, девицы, парнишки и девчонки ходили в Дмитревское гулять, я не ходил, это была заговельная неделя п[е]-ред Петровым постом. 

30 мая у нас уехали в город тятя, мама и Васютка. Днем, я смотрю, едет Васютка верхом на сивой лошади. Они купили за 115 руб., пришел скоро и тятя, а мама осталась в городе. Тятя опять съездил пахать и за щерой. Когда пришла мама, стали пить чай, после чаю тятя поехал ко Спасу к Н[иколаю] Дм[итриевичу] Комарову хомут (заказывать) починивать. 

31 мая у Спаса днем был пожар, горел овин Комарова Н[ико-лая] Дмитриевича] и Пробкина (местный). Подожгли как будто ребятишки, от нас почти все бегали и ездили с трубой [56] [Труба – пожарная машина с ручным приводом.], и нашей трубой скоро залили. Загорелся сарай, да вовремя увидали. Вечером вся молодежь ходили во Дмитриевское, я не ходил потому, что было перед воскресеньем. 

1 июня 1914 г. я ходил к обедне, днем ходили на Бычиху, народ, было очень много, вечером долго гуляли во Дмитревском. 

9 июня. У нас праздник – Кирил[л]ов день, я ходил к обедне и за заутреней стоял на клиросе, на левом, с девицам[и] и монахом Николаем В. (с Лихтоша), а мужчины стояли на правом. Днем я ушел гулять к Серову А. П., у них была в гостьях барошня из Вологды – Копылова Нина Александрова. Ал[ексан]др П[етрович] пришел под вечер, т. к. он занимался на службе в Вологде. Придя, ожидал 2-х товарищей: 1-ый – брат Нины – Николай, титовский приказчик и 2-ой – приказчик гусевский, Николай. До них мы ходили по улице, играли и пели. Когда они приехали на велосипедах, все вместе пили чай, затем опять ходили по улице. Ночью Серов и Копылов уехали на велосипедах в Тропино, там гостила знакомая Копылова Шура Лукичева. Несмотря на то, что, когда мы пошли с гулянки домой, уже взошло солнце, но они все еще не вернулись. 

10[-го] день был жаркий, я ходил купат[ь]ся с Кучеровым Н. Н. и Доможировым Сергеем (племянник Шалагиной Авдотьи Васильевны), он тоже приехал на велосипеде, и после купания я вздумал поучит[ь]ся катат[ь]ся, но, несмотря на то, что прокатит[ь]ся на велосипеде не научился, а на своем боку так прекрасно покатался, и, не теряя надежды все-таки научит[ь]ся, отставил до следующего момента, а сегодня пошли на гулянье ко Спасу, я ходил с Сережкой. 

11 июня 1914. Встал часов в 10-ть, пошел гулять, днем долго [о]пять учился катат[ь]ся на велосипеде, садился с пенька, ехал по тропе под горку, сначала только правил рулем, обратно таща велосипед, и это повторил бессчетно раз, затем стал, управляя рулем, действовать ногами, сначала неуверенно, затем все тверже и тверже и в конце концов поехал по ровному месту и так мало-мало на велосипеде научился катат[ь]ся, ночью опять гуляли долго. У нас в гостях были Кротова Марья А[лексан]дрова – из д. Дмитревского барошня, Бол[ь]шакова Марья Семеновна, бабушка Любава – Марьи мать и Люша – внучка бабушки Любавы, дочь Николая Дмитриевича [из] д. Бурцева, с которым я уехал в Петроград. 

12 июня 1914. Встал в 10 часов. Тятя с Сережкой ушли за Нагорьево косить траву. В это время была сильная жара, дождя уже давно не бывало, речка давно прекратила течение, скотина в поле не входила, рвалась домой. 

15-го, в воскресенье, я ходил к обедне, между обедней и заутреней таскали на строение церкви деревянные балки, таскал и я, пришел в церковь, когда уже давно служили обедню. После обедни на улице п[е]ред входным[и] воротам[и] на дороге был молебен о дожде, в один момент все падали на колени, а когда встали и стали отрясать пыль, то было невозможно вздохнуть. 

16[-го] и 17[-го] у нас возили навоз, а я шил. 

19-го у нас в деревне звучали молотки по бабкам [57] [Бабки – приспособление для отбивания лезвия косы.], население взялось скосить и высушить траву в роще и затем подкосить траву в паровом поле, а за это опущать скот в рощу. 

20 июня рано утром собрались и пошли, еще не взошло солнце. Ходили 41 человек и скосили скоро. Трава была плохая, потому что дождей давно не бывало. Придя с покоса, ложился спать, потом шил, мама была в городе. 

22 июня в воскресенье пошли косить [в] рощу 47 человек, косили всю ночь, кончили часу в 6-м. 

23 июня сушили и сложили в копны, было работающих около 100 человек, вечером ходили в Тропино гулять, богомолье – Владимирская. 

24 мая ходили сушить сено, я не ходил, вечером женщины пили вино – 1/2 ведра, а мужики и ребята, в том числе и я, пошли с вечера косить в Харчевню, на отряд, взяли за 20 руб. скосить 2 поля, набралось 26 ч[елове]к, и кончили утром. 

25-го днем я спал, а мужики делали складчину, пили вино. Тятя ушел в Харчевню на поденщину обвозить сено. Поздно вечером я косил овинник. 

26[-го] ходил докашивать, тятя опять ходил на поденщину. Дождя все не было не только у нас, но по многим губерниям, везде горели леса и даже черноземные земли [58] [Вероятно, речь идет о торфяниках.]. 

29-го ходил в Пилатово гулять. 

30-го мы косили клевер в своем поле, который при переделе на 4 поля посеян 1-ый год. 

1 июля 1914 у нас был дождь так, что появились лужи. 

2 июля 1914 тятя, Вас[ютка] и Сер[ежка] ушли косить на Белоутово, до 8-го косили там, а 8-го утром ходили косить в ренду, за Яскино, там косили ежегодно много лет, огребать не ходили. Тятя ушел в Кудрино в гости и мама тоже, а мы сушили клевер, днем собралась гроза, и мы спешили обрать, в это время из Дмитревского пришла Кротова Мария Ал[ександ]ровна звать сестру Т[олю] в гости, она нам помогла сносить катки, и только мы дозагребали, ленул сильный дождь. Сестра ушла в гости, а тятя пришел из гостей и ушел в ренду делить, там было по 24 полосы. 

9 июля косить уехали на лошади, оттуда я с Васюткой уехал домой, где, съездивши в поле за клевером, стали пить чай. 

10[-го] в ренде все докосили и увезли, вечером уехали на Курмашево. 

11-го все увезли. 

12-го все высушили и обрали в сарай. 

На 13-го ночью пошли в озеро за голубицей 9 человек: Маня и Лида Швецовы, Ал[ексан]дра и Екатерина А[лександ]ровы Швецовы, Ольга А[лександ]рова Шалагина, я, сестра и Вас[ютка] и Агнюша В. Шалагина, пошли, [когда] уже взошло солнце, туда шли ч[е]рез Желудкино и Доронино, ягод набрали мало и вышли рано, нас сильно мучила жажда, там осталась одна А[лександ]ра А[лександ]рова Швецова, мы долго сидели в Доронине, пили у колодца, а потом шли медленно, и она нас догнала. 

14[-го] пошли косить в Моклоково, там рендовали на 8 паей по 21 руб. за пай. Днем уехали на лошади, и там остались ночевать. 

15-го в Успеньев день ходил я с сестрой в гости в Бурцеве, гуляли недолго и 16-го утром, попив чаю, пошли домой. Я, раздевшись, пошел в Моклоково, где и ночевал. 

17 июля. Все докосили, и я с Сережкой уехал домой, он уехал обратно, а я остался дома. У нас в селении уже некоторые выжали рожь. 

19 июля был сборный пункт лошадей в с. Спасское, а также объявлена мобилизация людей [59] [Событие связано в началом первой мировой войны.], явка – в Вологду, у нас подлежали Шамаев Вас[илий] Андр[еевич], Четвериков Мих[аил] Дмитриевич]. Их назначили в Н. Петергоф, 3-ий зап[асной] полк, явит[ь]ся завтра. 

20 июля 1914 г. я всю ночь не спал, просидел у Шамаева В. А. Он с[о]бирался в поход, все налаживал и между прочим рассказывал про войну с Японией, утром пошел в город. К вокзалу собралось много публики – смотрящих и солдат, отправляющихся с провожающими; стали всех разбирать по партиям, за каждого почти держится жена, и потому разобрать очень трудно. Когда повели солдат рассаживать по вагонам, то многие заплакали, и все бросились за своим[и] знакомым[и], пошел и я за Васильем и Михаилом. Они сели в один вагон, тут же сели спасские, кудринские и много – все влижние. Когда брякнул звонок, то заплакали еще громче. Солдаты иные пели песни, многие и плакали. Брякнул 2-ой звонок, затем 3-ий, в публике пошло сильное волнение, всем хотелось еще раз пожать руку и поцеловаться, поезд чуть тронулся и пошел тихо-тихо, Качали махать платками и бежать по-за поезду. Я тоже долго бежал махал платком, пока не уехали из виду вон. После я, зайдя в вокзал, пошел домой. Придя в 10 час., попил чаю и лег спать. Вечером опять ездили в Спасское на смотр повозок и упряжи, у нас из деревни у некоторых признали годными и которые на следующий день ездили в город. В продолжение сего месяца я больше шил, а остальные жали рожь, и жнитво кончили к 25 июля. Между прочим ходил по грибы на Бычиху и Сычевку, затем ездил в город вместе другими за грузом [а]лебастра, изразца и железа для церкви. Ездили на подцеку [60] [Подцека – подсека, место очищенное от леса под пашню.] за Нагорьево косить. 

30[-го] вечером была сильная гроза, а также и 31-го был весь день дождь, речка первый раз потекла после весеннего разлива. 

1-го августа у нас богомолье. Я встал рано, на улице был дождь, хотя и неприятно в дождь, но я стал с[о]бират[ь]ся к обедне. От дождя, прямо с места раскрыл зонт и всю дорогу шел по дождю, придя весь мокрый, прошел на клирос, где пели девицы и Швецов А. Д. По случаю дождя я и между обедней никуда не выходил, а также и на пруд – водосвятие. Домой шли также по дождю, ребятишек уже не усаживали под обнос иконами и общий молебен служили не в огороде [61] [Огород – ограда.], назначенном для этой цели, а на гавдарее лавки общества потребителей, поддерживая иконы руками. Кто на гавдарее, имея зонт, то под зонтом, из-за дождя и вечером гулявшей публики было мало, и все время почти были на гавдарее. Гости у нас были Кротова М. А. и Авдуевская Е. М. 

2 августа я встал поздно, ходил на Сычевку за грибами, затем в следующие дни молотили рожь. 16-го августа рожь домолотили. 20[-го] домолотили у Кучерова Н. М. 

21[-го] мы околотили лен, а стлать свезли за Авдотьино на купленную [у] дяди Николая [землю]. 

22 августа овес докосили, лен достлали. [С] 23[-го] на 24[-е] в час ночи пошли за клюквой в озеро [62] [Топкое болото, высыхающее в жаркое лето.] тятя, сестра, я. Сережка, Лидья Прокопьевна Швецова и ее сестра Маня. Погода была хорошая, в озеро пришли на рассвете и сразу стали брать, клюквы было много, и набрали мы скоро, во втором часу пошли домой. Татьяна Павловна – мать Лидьи и Мани – приехала встречать на Архангельскую улицу и увезла у нас котомки у всех, домой приехали [за]светло, я набрал 22 ф[унта]. После этого еще ходили один раз 16 человек, но вернулись уже из города, потому что пошел дождь. Тогда 28 августа только лишь в Вологде ночью подурачились, к нам пришли 3 ночн[ых] сторожа и полицейский, а когда шли обратно домой, то многие советовали вернут[ь]ся обратно, думая, что мы пошли по губину, говорят, мало теперь растет. 

[С] 30[-го] на 31-е нас опять пошло 22 ч[елове]ка, дошли без остановки до места, там озером проводили дорогу и были наложены груды прутья, мы долго топили теплину, потому что в этот день был большой иней, так что вздымало на грязи [63] [Вздымало на грязи – удерживало на замерзших топких местах.]. Ягод набрали достаточно, нас из дома ходило 4-ро: я, сестра Т[оля], Вас[ютка], Сер[ежка]. 1, 2, 3-го сентября молотили овес и копали картофель. 4-го весь день шил. 

8-го партия в 24 ч[елове]ка отправлялись конопатить. Я с тятей, придя в город, в чайной на набережной попили чаю, собравшись все, и, когда пришло время, мы сели на варакинский пароход «Николай» и поехали, время уже было вечер. Ночью мы вышли на палубу и под балалайку пели песни. Остановились вблизи фабрики «Сокол», высадились в барку поздно, темно. Так в барже и спали, а утром 9 сентября 1914 г. пошли в д. Борисково. Там были наши 3 человека, они вили паклю и тесали ерши, мы там поместились на 2 квартиры по 12 ч[елове]к. Проработали 4-ре дня. 
13-го кончили и пошли на пристань Рабангу, долго ожидали, затем, севши на пароход «Коммерсант», поехали. Отъехав недалеко, из-за темноты пароход встал, и простояли до 4-го часа. Я все время не спал, играл на балалайке, остальные [из] нашей партии все спали. Когда пароход пошел, меня стало клонить ко сну, я лег. Проснулся уже, когда подъезжали к Вологде. Приехав и высадившись, пошли пить чай в трактир Сидорова, попив, пошли домой. 

14 сентября. Я ушел гулять в Пилатово и там ночевал у Ал[ексан]дра Неподистова, на 2-ой день пошли в заненскую за гостинцам[и] в лавку, пошел и я, зашел домой, взял балалайку, пошел опять, пришел ночью. 

21 сентября 1914 г. Воскресенье. Я все утро писал. Днем у нас в кредитном т[оварищест]ве было собрание, на котором ассигновали 5000 руб. на постройку народного дома, который [решили] построить у нас в деревне Непотягово, тут же порядили сторожа к анбару, в который ссыпали забранный у населения хлеб. Выбрали смотрителей над работой по постройке нардома, бревна уже у нас были давно навожены. 

24 сентября встал не рано, ночью навалило бело снегу так, что до вечера не стаял, а вечером опять стало мерзнуть. 

25[-го] я и тятя пошли молотить к Кучерову, молотили поденщинам[и] все молоченье. 

В воскресенье, 28-го, тоже молотили, измолотили до заутрени. Когда мы пили чай, то стали только еще благовестить. Я ходил к обедне, в теплом храме достилали пол и были сделаны двери из холодного, а раньше было кое-чем завалено. 

29[-го] тоже молотили. 

30[-го] окончили. 

1-го октября, в Покров, я утром писал и не выходил на улицу. 

2-го тятя ушел в Бурцеве конопатить к бабушке Любаве, а Васютка ушел в Озерково к Тузову Николаю Алексеевичу, они ездили с[о]бирать на свещенье. 

4[-го] тятя и Васютка пришли домой. 

5-го я ходил в Голубково, на свещенье, там красили полы и освещали, за обедней священник говорил трогательную речь, женщины и даже мужчины плакали. Учительницу Голубковской школы вынесли на руках – с ней сделался припадок, во время проповеди она громко вскричала «Ой!». Она была замужняя, а мужа угнали на войну. 

До 12-го я всю неделю шил, Сережка уехал с[о]бирать на свещенье с Крыловым Никол[аем] Ал[ександ]ровым [из] д. Мочалов[а]. Ездили уже 3-ий день. Сегодня утром выпало немного снегу, но замерзло плохо. Днем все ребята, в том числе и я, пошли гулять, сначала в Пилатово, там посидели у Коновалова Ив[ана] Васильевича] в избе и пошли в Ивановское на веселую [64] [Веселая – праздник в деревне, на который приглашали гостей из соседних деревень.], там был 3-ий вечер, и народу было много, гуляли на дворе, было просторно, я гулял там часов до 2-х. Домой пошел с дмитревским[и] девицам[и], с Вас[илием] Ивановичем] Шалагиным и сестрам[и] Дмитриевым[и], Полей и Шурой, из Дивнева. Ребята остальные пришли в 4 час. утра. 

13-го тятя ушел конопатить. 

17[-го] мама с Васюткой уехали в город на дровнях, я всю неделю шил, шитья было много. 

18-го октября 1914 г. ходил к вечерне, народу было много, были из [д.] Чебакова. 

19[-го] я ушел к обедне не очень рано, но и не поздно. Когда пришел в церковь, народу уже было много. Я прошел на клирос, там были девицы и Никол[ай] Васильевич] – монах. Девицы были из [д.] Белова и из [д.] Колоколова, мужчин больше не было, клирос был большой. Священников было 4-ре: 3 чужих и наш. По окончании заутрени вышли на улицу, было холодно, иные приехали на санях или дровнях, было градусов 10 морозу. Я долго сидел у Худяковых в избе, там было много ребят: конищевские, боролевские, кудринские и наши. Посидев так и когда я пришел в церковь, народу было много, на клирос не пошел, трудно было пробрат[ь]ся. Когда пошли вокруг церкви, народу было очень много, пошли летним[и] дверям[и], обошли кругом, а народ все еще выходит, и пошли дальше к зимним дверям. Когда взошли в новый храм и стали служить, народу набралось полная церковь. Я пробыл до конца и простоял, все время почти на одном месте. По окончании обедни народ во все стороны стал расходит[ь]ся большими группами. Я пришел часа в 2 дня, тятя остался у Спаса пить чай: он был церковным попечителем много лет. Сегодня 4 свящ[енника] святили один престол, и когда престол мыли, то для обтирания бросали носовые платки. Внутренность церкви была печального вида – широкая, как сарай, живописи не было, и пахло краской. Днем я ушел в Пилатово на веселую, там был 3-ий вечер, пришли рано, до время переходили из избы в избу. Квартира была у Бурина Конст[антина] Ник[олаевича]. Когда собрались и стали гулять, пришли и смотрящий народ, я ходил на маленькую посиденку ненадолго. Вскоре пришли наши девицы, и они были порядочно время, но все-таки не до конца. Когда пошли домой наши дмитр[иевские] и дивневские, пошел и я. 

20-го окт[ября] день шил, а вечером у нас в дому была у сестры Толи посиденка, я тоже сидел без дела, сидели ребята: Матвеев, Меднов А. А. и Четвериков Петр Тимофеевич]. 

21-го из 3-х одну закололи корову, потому что трудно содержать на зиму всех, а продавать не стоит – дешево. 

22[-го] мама с Васюткой уехали в город, а тятя днем ушел в Бурцеве в гости: праздник Казанская. Из города рано приехал Вас-[ютка], а мама зашла в гости в Бурцеве. Вечером у нас домовничанье [65] [Домовничанье – домашние занятия, перемежающиеся коллективной беседой.], спать легли в первом часу. Из гостей мама пришла на следующий день к вечеру, а тятя – на 3-ий день в полдень. 

26-го октября, воскресенье, утром я пошел в город, хотел сходить к Василью Яковлеву Москвину, узнать про его брата Ардальена, у которого работал прошлый год с Мих[айлова] дня до Р[ождества] Х[ристова]. Совсем настроился идти, пошел по Козлене-улице, где много портных хозяйчиков, явилось желание зайти к Апелю, захожу, он кроит. Спрашиваю: «Не нужно ли подручного?». Говорит: «Не нужно». Но все-таки послал к своим мастерам вниз. «Спроси, – говорит, – у них, они больше знают». Пришел к ним, но они мне тоже ответили: «Не знаем». Пошел дальше. Захожу к Анегину. Он мне наотрез сказал: «Не надо». Пошел дальше, а мастерские почти рядом и потом напротив. Захожу к Шварцу, тот тоже кроит, спрашиваю: «Не надо ли подручного?». Говорит: «Пожалуй, надо». Спрашивает: «У кого и что работал?». Я сказал. Спрашивает: «Сколько нужно в месяц?». Я говорю: «10 руб. можете дать?» Говорит: «6-ть руб. дам». Я подумал и говорю: «Мало». Получаю в ответ, что, «ну 7 дам в месяц и 25 коп. буду выдавать на харчи каждый день». Я дал согласие и обещался ч[е]рез неделю придти. Я долго просидел в мастерской, работало 6-ть мастеров, работали все поштучно и, несмотря на воскресенье, до обеда работали. Я, просидев часов до 12, пошел домой. Выйдя за город по Пошехонке, увидел вправо на говоровском нардоме флаг [66] [Флаг на Народном доме – сигнал о проводимом в нем мероприятии (спектакле, концерте, лекции и др.).]. Я прямым направлением направился туда, снегу было мало, так что я даже не начерпал в галоши. Дорогой я догнал артистов, идущих на спектакль, с ним[и] вместе и шел. В Говорове сегодня было освящение нардома, вечером – спектакль. Когда я пришел, то народу было полно. Пришедшие из Вологды ранее артистов говорили доклады относительно кооперации, после чего был всем предложен горячий кипяток – чай, пил и я. В это время артисты стали делать репетицию. Сделав несколько возгласов, за занавесом вдруг что-то стукнуло. Я лично сначала не придал никакого значения, думая, что это в действии, но оказалось не так. В это время упала керосиновая лампа на пол, и вдруг за занавесью появился свет и поднялась суматоха, горел керосин на галерке, сцене и под галеркой, сценой. Туда проникло в суфлерскую западню, в ней уже сидел суфлер, но на него как-то не попало, хотя он вылез из пламя. Лампа упала от того, что [вместо] крюк[а], на котором она висела, был вколочен простой гвоздь и вколочен мало. Когда потолок обсох от жару из лампы, гвоздь выдернулся, и лампа упала. Занавес загорелся, и его оборвали, хотя можно б только поднять, но в суматохе поспешили. В суфлерскую будку стали бросать одежду в пламя, и пламя прекратилось. Некоторые убежали в пожарное депо за машиной, но все-таки обошлись без нее, пламя забросали одеждой. Репетицию после этого не сразу нагнали. Облили и [и]спортили занавесь, затем, починив, навесили на место, и только тогда репетицию продолжили после непредвиденного перерыва. В это же время готовившиеся выступить в пении стали делать спевку. Тут оказалось неудобно, так пошли в дом к Коротаеву, он заведовал по постройке нардома. Пошел туда и я и даже участвовал в пении на спевке, а также потом и на сцене. Пиеска была в 4-х действиях. Содержание: как учитель, приехавший в глухое место, организовал кооперативную товарищескую торговлю и маслодельный завод, а местные богачи-торговцы как подкупали и сбивали народ это дело расстроить и помешать развиваться. Спектакль кончился в 11-м часу. Я с Сергеевым Григорием] Григорьевичем] и с крестным Сергеевым Елеф[ерием] Григ[орьевичем] пошли домой, пришли уже в первом часу, поужинав, лег спать. 

27 окт[ября]. Тятя с мамой уехали в город и приехали обратно они при огне, вечером. Напившись при них чаю, я с сестрой пошел во Дмитревское, там был последний вечер веселой. Придя во Дмитр[евское] к Кротовой Марье Ал[ександ]ровне, у ней встретили массу гостей. Из Пилатова – Коновалова Ал[ексан]дра Ивановна, из Яскина – Мохова Аполинарья, из Родионцева – Кротова Надежда, из Ивановского – Воеводина Мария. Когда все собрались: оделись, набелились, намазались, как полагается, – пошли на квартиру, купленную на 2 вечера за 7 руб. у Мизгирева Константина, гуляли на дворе. Прогуляв до света, попили чаю у Кротовой М. А. и домой пришли уже совершенно светло. Тятя с Васюткой уехали на Курмашево. М[н]е было нужно спешно шить, и я хотел безо сна кроить пальто Чернобережскому Митрофану Алексеевичу. Но сон одолел, и я лег спать, хотя спал все-таки недолго, а 29 октября вечером сидел до третьего часа ночи, дошивал Митрофану пальто. 

30-го весь день шел дождь, а на 31-ое ночью снег почти весь стаял, тятя уехал в город с дровами на телеге, а мама ушла пешком и унесла Митрофану пальто. Вечером я сидел до 3-х часов. Дошивал пальто Алексею Ивановичу Чернобережскому и брюки Куликову Петру Григорьевичу]. 

1-го ноября утром подмерзло, хотя днем от солнца таяло, но несильно. Я позбирался идти в Калестийку гулять, но отдумал, потому что, если уйду – ночь прогуляю, и дома останется не дошито, а в понедельник нужно идти в город к Шварцу. Вечером я парился в печи, днем у нас была сходка на счет отвода места под народный дом. 

3 ноября 1914 г. рано утром, т. е. в пятом часу, я встал и стал с[о]бират[ь]ся в город, к Шварцу в мастерскую. Собрался, пошел. На улице было темно и грязно, только что стаял снег. Всю дорогу шел один, в мастерскую пришел в 8-м часу, где иные уже работали, а некоторые только вставали. Я, придя, разделся, сел на верстак. Скоро вышел хозяин, позвал меня в закройную, подал 2 скроен[н]ые фуфайки. По распоряжению полицмейстера по всем портновским мастерским было распределено по несколько штук, за невыполнение будет снята вывеска. Шварцу было дано задание на 12 фуфаек. Данные пару фуфаек я сработал днем, сдал, он мне еще дал 2, и эти я не доделал немного. На 2-ой день, т. е. 4-го ноября, это рано утром доделал. Хозяин дал мне вметывать в тужурку рукава. Мастерская была большая, работало 8-м мастеров и мальчик. Меня посадили на кухню, тут работал мастер Илья Никифорович, он работал сюртуки и мундиры. В мастерской было весело: пели песни, баловали, иногда спорили. Бывало так, вот для примера: один мастер бросил пуговицей и разбил стекло, пришла хозяйка, никто не сознается, хотя знают кто, но не выдают. Затем кухарка (барышня Мария) поставила неаккуратно посуду, а к печке приставила железную клюку, клюка по печке верхним концом съехала и посуду разбила. Кухарка привела хозяйку, и опять виновных нет, кухарка говорит на мастеров, мастера – на кухарку, но мастера все-таки остались правы. 

5 ноября пришел еще мальчик, порядился в дворники по 5 руб. в месяц. Днем ушел мастер, работавший помесячно, как и я, получавший 7 руб. в месяц и 30 коп. в день на харчи, он жил меньше 2-х недель. Хозяин его рас[с]читал, отказал. 

6-го я уже вместе с мастерами подтяг[ив]ал песни. 

7-го я вздумал выбежать к Сидорову – Чернобережскому А. И., предполагая, что там приехали из деревни тятя и мама. Я их только что застал, они уже поехали домой. 

8-го в Михайлов день в 6 час. вечера я пошел домой. Когда пришел было уже темно. Вечером, хотя перед воскресеньем, гуляли долго, я до конца не догулял, ушел спать. 

9-го я спал часов до 10-ти, днем погулял и вечером гулял часов до 4-х утра. Гуляли у тетки Ираиды Куликовой. Мне нужно [было] идти в город, и я хотел идти без сна, но меня отговорили. Поспав часа 2, пошел, в город пришел в 9-м часу. Днем я ходил на квартиру к генералу Ильину, у воротника пальто поправить – подкрепить крючок и петельку. Он мне, генерал, дал 20 коп. на чай, но на харчи мне выдали 20 коп. 

13-го в мастерскую пришла мама, принесла мне пирогов и молока тарку. 

16-го в субботу играли в карты, не утерпел, соблазнился, и я сыграл: сначала выиграл до 5-ти руб., почти месячное жалованье, потом проиграл. Играли до 8 час. утра. 

17[-го] в воскресенье была в мастерской сестра, я шил до самых потемок, потом пошел гулять с товарищам[и], пили чай в трактире – в «Москве». Был на Кирил[л]овской и ходил в музей. Музей был временно-передвижной. В нем были восковые статуи: Петра Великого, Екатерины, писателей и вообще разные разности, там пробыл до 19-ти часов, билет – 25 коп. Пришел я в мастерскую, по пути купил поесть, поел и лег спать. 

18-го был у меня тятя, принес мне белье, посидел и ушел. Я ходил к Веденееву в баню с мастером Ильей Николаевичем. Когда мы вымылись, мастер пошел на квартиру, он был женатый, а я пошел в мастерскую. Вечером сего дня и 20[-го] вечером шел дождь, снег быстро таял. В Вологде стали ездить на колесах. 

21-го утром подмерзло. Веденьев день. Я шил. Днем ходил во 2-ую женск[ую] гимназию. Я перешивал воротник у женского сака [67] [Сяк – полупальто.], за которым пришла кухарка. Я с ней и ходил, чтоб получить 3 руб. за работу, но денег не получил, потому что заказчица была недовольна работой, ей было нужно совсем иначе, и поэтому она обещала принести вновь. Вечером играли в карты, и я проиграл более рубля. Рабочие почти все гуляли. 

23-го, воскресенье. Утром пошил, потом сидел без дела, читал. Под вечер хозяин стал кроить шинеля, а я ему помогал. Шинели были для полицейских, а шили в арестан[т]ских ротах. Скроили мы 4-ре штуки, я заявил, что пойду домой. Хозяин меня стал отговаривать, но я все-таки ушел, получив 30 коп. на харчи. Всю дорогу шел один. Ветер был всочь [68] [Всочь – навстречу.]. Идти было скользко, один раз так слетел, что как есть растянулся вдоль дороги. Домой пришел половина 7-го. Сходил в лавку, попил чаю, пошел на посиденку. Сидели у Швецовой Анны Ивановны, а поменьше посиденка была у Швецова Ал[ексан]дра Дмитриевича]. Я пошел туда. Там играли с К[олей] Кучеровым на балалайках 2-х вместе. Домой пришел в двенадцатом часу, поужинал, лег спать. 

24-го утром мама меня будит и говорит: «Проспал! Уже половина 7-го». Но я вечером заметил, что часы у нас идут вперед, ответил, что поспею. Встав, позавтракал, взял что нужно, да и балалайку взял с собою, пошел. Идти хорошо, ветер по пути, дошел скоро. В мастерской все еще спали, кроме дворника. Я разделся, посидел, затем стал кипятить самовар. Пока самовар кипел, рабочие встали, умылись, по обыкновенному поливая друг другу, а некоторые, набрав воды в рот, и таким образом умывались. Попили чаю, принялись работать. Вечером в 12-м часу все кончили работу, иные легли уже спать, другие раздевались. Вдруг зазвонили в 1-м участке тревогу. Все забегали, стали с[о]биратся бежать, пожар был большой и не очень далеко. На Московской [улице] горел дом, принадлежащий председателю Вологодской уездной управы Андрееву Н. Н. Огонь сразу охватил все здание и ярким кровавым заревом осветил ночное небо. К месту пожара по обыкновению собралась масса любопытных. Полиции и стражникам с трудом удавалось оттеснять толпу, чтобы дать проезд пожарным лошадям. Благодаря сильному ветру огненная стихия бушевала вовсю. Слышался треск ломающихся балок, характерный шум водяной струи пожарных рукавов, направленных на горящее здание. Тысячи огненных искр, подобно шмелям, неслись, погоняемые ветром, и ложились на дорогу и на крышу соседних (через улицу) домов. Были приложены все усилия к отстаиванию соседнего дома Красненьковой, которому огонь угрожал всех больше. Мы перебегали с места на место. На пожаре работала паровая машина, которая, к сожалению, прибыла на пожар поздно. Но, несмотря на это, ею были оказаны громадные услуги в тушении. Через каких-нибудь 2 1/2 часа от огромного дома остались одни обгорелые развалины. Мы были не до конца, а как узнал я потом, имущество Н. Н. Андреева все погибло в огне, а также 2-ая женская приходская школа, которая помещалась в нижнем этаже. Причина пожара, как выяснено, – неосторожное обращение с горящею лампой в квартире сторожихи училища вологодской мещанки А. А. Никитиной. В огне получил сильные ожоги тела сын Никитиной Николай 12[-ти] лет. Несчастный мальчик был доставлен в губ[ернскую] больницу, где, после дознания, в 3 часа ночи скончался. Убытки от пожара исчислены около 130 000 руб. Дом же застрахован только в 20 000 руб., имущество было не застраховано. На пожарище и на 2-ой день толпились кучки любопытных прохожих, через несколько времени ходил и я. 

26-го в среду приходила ко мне мама, принесла кой-что, посидела и ушла. 

27-го – погода, дождь. Весь день сыро. Вечером играли в карты, я проигр[ал] 13 коп., спать легли в 12 час., я лег на новое место – к дверям вместе с мальчиком, а остальные – на верстаке. Спать было очень плохо, было много клопов, а я лежал у стены и у печи, так что мне приходилось их кормить еще всех больше. Бывало, не можно заснуть, а заснешь, так опять пробудишься, клопы по телу бродят, точно муравьи около своего гнезда, а утром встанешь, тело все в красных пузырях и даже садеет. 

29[-го] я был сильно нездоров: у меня болела голова и был сильный кашель. Вечером я оделся и пошел прогулят[ь]ся. Сходил в «Аполло», взял программу, прочитал, пошел в «Ренес[с]анс», там тоже прочитал программу, пошел в мастерскую, там играли в карты, я проигр[ал] 14 коп. 

30 ноября. Воскрес[енье]. Погода была холодная, утром часов до 12 пошил, голова болеть перестала, днем я выиграл более рубля, в 7-м часу вечера пошел в «Аполло». Программа была про геройский подвиг Кузьмы Крючкова. Нас ходило 4-ро: 1) Павел Ал[ександ]ров Григорьев – хромой старичок; 2) Кузьма Константинович Иларионов (брючник) и мальчик Колька по прозвищу «Псаломщик». Нам пришлось подождать с 1/2 часа. При открытии кассы Колька взял 4-ре билета на 3-ее место, и только успел взять, касса прикрылась. Когда кончилось, пошли домой. На квартире игр[али] в карты, а я в это время по просьбе кухарки писал от нее письмо. 

2 декабря. Я ходил с Колькой в баню, пришли, разделись, взяли веник и тазы, ушли сначала в теплую [69] [Теплая – парное помещение в бане.], там мылись-мылись, вышли оттуда, опять мыться, и мылись часа 1 1/2. Сколько воды вылили если на 6-ть коп. считать – по 4 ведра на копейку, то, вероятно, мы должны бы еще платить, но вода, конечно, тут некупленная. Когда мы оделись, то в бане, кроме служащих, никого не было. 

3 декабря. Мне исполнился месяц проживания здесь и нужно получить жалованье. Хозяйка – Шварчиха – стала на меня смотреть сердито и стала оказывать недовольный вид, как будто мало я шью. Вечером я попросил выдать жалованье, но мне отказали, пообещали выдать в субботу, но я заявил, что в пятницу пойду домой, потому что в субботу Николин день, и я работать не желаю. Хозяин говорит: «Ну ладно, получишь и в пятницу». Сегодня четверг, я у пальто перешивал пуг[о]вицы и сменял кант на воротнике. Вечером пришел заказчик, ему делалось еще пальто, кроме моего, и он был днем, видел, что я делаю пальто, хотел дать на чай, и вот когда хозяин сдал работу, заказчик попросил хозяйку разменять 50 коп. Она разменяла, и заказчик велел отдать по 25 коп. Она Гусеву Александру Алистраховичу отдала, а предназначенные мне положила в свой карман, мне, значит, не отдала, я ее в общем очень ненавидел, и она была настолько несимпатична, что можно выразит[ь]ся так, что это черт в женском образе. Росту высокого, толстая, каких мне мало приходилось видеть, волосы всегда распущены, глаза выпучен[н]ые, грязная и похожа на сказочную ведьму. 

4-го в пятницу вечером я стал просить выдать мне жалованье. Хозяин говорит: «Домой не ходи, уйдешь завтра, сегодня надо шить». Я говорю: «Ладно, но выдайте мне жалованье». «Сколько надо?» Я говорю: «Знаешь сколько, говорил 7 руб.». «Нет, – говорит, – 7 руб. я не дам». Я говорю: «Как? Почему не дадите, вы же говорили, что 7 руб. в месяц?!.. Что вы не помните или кто другой за Вас говорил?.. Зачем Вы меня обманули, отчего Вы не отослали на 2-ой день, если я не заслуживал этого». И я от внутренней злобы готов был разразит[ь]ся целым потоком слов, он меня остановил: 

«Давай, – говорит, – не разговаривай и иди вон». Я вышел из закройной, сел на край верстака и сижу, думаю, как поступить. Посидел, подумал, потом сошел и стал собират[ь]ся домой . 

Выходит хозяйка и спрашивает у меня: «Ты, куда собираешься?». Я говорю: «Домой и денег мне ваших не надо, я сейчас заявлю в участок и ухожу домой». Хозяйка мне говорит: «Ты слушай!». Я говорю: «Слушаю». Она мне опять: «Ты садись шей, завтра деньги получишь все сполна и пойдешь домой, а в понедельник придешь». Я: «Нет на верстак я не сяду, пока не получу денег 7 руб.» Она толкает меня слегка, говорит: «Иди садись, шей, завтра получишь, клянусь создателем, лопните мои глаза, я в жизнь никого не обманывала и не стану». Я: «Отдайте заработанные мною 7 руб. – стану шить, не отдадите – не стану, пойду домой». Она: «Вот дурак! Думает, его деньги украду». Я: «Да, думаю, украдете, потому что вчерась вы забрали 25 коп., которые даны мне на чай заказчиком». Хозяйка смялась, ей стало нехорошо, что я уличил ее в этом, сначала она закричала: «Кто? За что? Чего делал?» Я ей сказал, что делал, и еще надпомянул, как она 15 коп. харчевых недодала. Она: «Ну ладно, садись, все отдам, верь моему слову», и опять божится. Я: «Божит[ь]ся и говорить лучше перестаньте, а я, пока не получу 7 руб., не стану шить». Она: «Ну ладно, я дам сегодня 3 руб., а остальные завтра, когда пойдешь домой». Я: «Не верю и шить 2-ой месяц задаром не стану!..» Она: «Ну ладно, отдам деньги, но побожись, что ты не уйдешь от нас». Я: «Божит[ь]ся не стану, но говорю, да, не уйду». Денег опять нет, она ушла. Я сижу. Вдруг хозяин зовет меня в закройную, я пришел. Он: «Ну ладно, я тебе за этот месяц даю 5 руб., а за следующий 7 руб. дам». Я: «Нет, не согласен». Он (сердито): «Да ты 7-ми-то руб. и не стоишь!» Я (сконфуженно): «Да!.. не стою. 50 коп. я в день не заработаю, а Можайскому шубу я много ли времени починивал?.. Не более 5-ти часов, а вы получили 1 руб. 50 коп.». Он: «Это один раз так пришлось». Я опять вышел из закройной. Через несколько минут вышел хозяин, и я попросил расчет, он мне вынес 5 руб. и сказал: «Если хочешь, приходи работать поштучно, тогда сколько заработаешь, столько и получишь». Я больше уже не считал нужным с ним говорить, еще посидел у мастеров и в 6-м часу пошел домой. Идти было хорошо, и на всю дорогу попали попутчики. Домой пришел рано, попил чаю, лег спать. 

6 декабря ходил к обедне, днем все наши ребята пошли гулять в Нагорьево, с нами пошел из Мочалова Крылов Ал[ексе]й Петрович и из Пилатова Константин] Иванов. Всего 15 ч[елове]к, туда пришли в самые потемки. Разошлись кто куда, к ребятам пить чай, потом собрались на вечер. Хотя и перед воскресеньем, а гуляли до 2-х часов ночи, я там играл в карты, выиграл больше 1 1/2 руб. Когда все : кончилось, я с Куликовым Мих[аилом] Ивановичем] пошел домой, а остальные остались там. Придя домой, долго спал. 

7-го с Кучеровым Н. Н. ходил смотреть на застановку [70] [Застановка – закладка фундамента и установка сруба.] Народного дома, было выложено уже ряда 3. Вечером я сидел на беседе до 12 час. 

8-го я поехал в город с тят[ей] и мам[ой] для того, чтобы взять паспорт и жить дома. Приехав в город, мама ушла на угол к Благовещению, а я с тятей поехал к Сидорову во двор. Я пошел к Шварцу в мастерскую, придя, посидел, затем пошел в закройную, заявил, чтобы выдал паспорт. Он сказал: «Иди, хозяйка выдаст». Пришел я к хозяйке, попросил выдать, она стала уговаривать, потом хозяин позвал в закройную и сказал, что даст еще 1 руб. и «5 руб. дам, если проработаешь до Рождества». Я говорю: «Нет, выдайте паспорт, а жить я не намерен, потому что вы не держитесь своего слова, и если не отдадите 2 руб., то не останусь». Пришла хозяйка и говорит хозяину: «Отдай ему и 2 рубля». Хозяин согласился отдать. Я спросил: «А когда отдадите?». Хозяин говорит: «Отдадим ужо вечером». Я: «Если не отдадите, то уйду и завтра». Они, черти, настойчивы, но и я их за месяц тоже изучил и не хотел уступать ни на шаг от того, что они по праву должны отдать. Все-таки я опять остался, сходил сказал маме, купил иголок и наперсток, потому что все оставил дома, пришел и стал шить. Деньги, 2 руб., мне, конечно, выдали. 

9-го пришла мама, и деньги я ей подал. 

13-го вечером игр[али] в карт[ы], я выиграл 1 руб. 49 коп. и остались должны. 

14[-го] в воскресенье я весь день шил, кончил часу в 6-м, потом ходил в «Рене[с]санс», потом с Колькой сходили в «Аполло», взяли программы и пошли на квартиру, стали с ним игр[ать] в кар-[ты], я у него выиграл 20 коп. В это время пришли мастера – Дмитрий Поливанов, Кузьма и Павел Ал[ексан]дров. Они тоже стали играть, я в вечер выиграл 1 руб. деньгам[и] и 40 коп. Кроме этого остались мне должны, играли до 2-х часов. 

15[-го] декабря ходил в баню. 

17[-го] вечером собрались, шутя, игр[ать] в кар[ты] дворник Колька и я, потом присоединились еще 2 мастера – Дмитр[ий] Павл[ович] и Кузьма. Вдруг приходит хозяйка, начинает ругат[ь]ся, затем взяла и унесла лампу. Нашли другую, опять пришла и эту унесла. Стали играть без огня, как раз было от луны очень светло. Играли до 1 час. ночи, я выиграл 45 коп. 

18[-го] декабря [19]14 г. утром, часу в 5-м, пришла в мастерскую хозяйка и начала кричать: «Вставайте, пора!..» – и только для того, чтоб посердить, но никто не обращал внимания, кроме одного мастера, скричавшего: «Какой ты черт кричишь-то, с ума что ли сошла». Сверх того она ночью дворнику и кухарке велела куриц перетаскать в избу, несмотря на то, что на воле было тепло, я это слышал сквозь сон. 

19-го играли в карты, 2 мастера поспорили об чем-то и в сердцах порвали карты. 

20-го купили новые, но дням[и] между прочим играли в «орла» [71] [Игра в орла (орлянка) – название игры, в которой угадывают, какой стороной упала подброшенная монета.], перегоняя мелочь одному. Один раз Дмитрий Поливанов на 1 коп. боле[е] рубля выиграл. Играл часов до 3[-х] ночи, лег спать я, некоторые еще остались. 

24[-го] встал, стал шить, днем приходили тятя и мама, принесли мне катаники, звали вместе домой, но мне не удалось. Я пошел часу в 4-ом, получивши 5 руб. денег по условию, а про паспорт я и не спросил. Домой идти было холодно, придя домой, выпарился в печи и лег спать. 

25-го декабря 1914 г., в Рождество, ходил к обедне, пел на клиросе. Днем был у Шалагиной Анны Григорьевны, с ребятами играл в карты, а вечером у Куликова Ивана Ал[ексан]дрова выиграл 1 1/2 руб., в 10-ом часу пошел на посиденку к Ал[ексан]дре Павловне, там было невесело, я сходил домой за балалайкой, долго стучал и не мог достучат[ь]ся, потом отперлось само, я взял балалайку и опять пошел, гуляли до 2[-х] часов. 

26-го встал поздно, у нас уже обрядились, и [в]скипел самовар. Попивши чаю, пошел гулять. Днем и вечером играл в карты, выиграл 1 1/2 р., посиденка была [у] А[лександ]р[ы] Павл[овны]. Я пришел на рассвете, разделся, лег спать. 

27-го встал в 11 час., пообедав, пошел гулять, вечером гулять не ходил. 

28[-го] ходил к обедне, днем пошел гулять в Дмитревское, потом [в] Пилатово, в потемки пришел домой. Вечером был на посиденке. 

29[-го] вечером пошли в Дмитревское. Посидев на посиденке, пошли: партия – в Пилатово и партия – в Дивнево. Партии, шедшей в Пилатово, шли встречу пилатовские девицы ряжеными, они вернулись, а Архипов Пав[ел] Васильевич], Шалагин Вас[илий] Ив[анович] и я пошли в Дивнево. Нам попали встречу дивневские ребята, идущие к нам в деревню. Мы в Дивневе посидели до 11 час., пошли домой, дома посиденки уже не застали. 

30-го декабря [19J14 г. посиденка была у нас в дому, пришли ребята, девицы. Когда ребята пошли в чужую деревню, пошел и я, дошли до дмитровского поля, нам попали Дмитревские ряженые, и мы вернулись. Когда они ушли от нас из дому, я пошел на маленькую посиденку, туда пришли дивневские барышни ряжеными. Я пошел за балалайкой. Когда пришел домой, у нас были пилатовские ряжеными. Взяв балалайку, я пришел на посиденку к Шалагину А[лександ]ру Асекритову, тут дивневские поплясали, пошли к нам и у нас долго плясали, после этого я уже никуда не ходил. 

31-го, перед Новым годом, ребята и девицы ходили гулять во Дмитревское, я выходил лишь к лавке, и та была заперта, так я весь вечер сидел и писал дома...