Геннадий Александрович Пучков – врач по профессии, ныне пенсионер. Детские годы его прошли в Белозерске и тесно связаны с родиной его матери и отца – деревнями Верегонец, Орлово, Карпово. В 1941-1944 годах был эвакуирован из Ленинграда, жил и работал в колхозе «Верегонец» Белозерского района. Воспоминания детских и юношеских лет легли в основу данного материала [*] Печатается в сокращении.

Самое безоблачное состояние было у нас до войны. Тишь да гладь, да божья благодать. Набережная канала – мостки и бечевник – была самым излюбленным, оживленным и веселым местом для воскресных прогулок горожан целыми семьями. Водный путь был единственной ниточкой, соединяющей Белозерск с миром. Автобусного сообщения не существовало, грузовых машин было мало, да и переезд на них был связан с большими хлопотами, уговорами и неудобствами из-за разбитых дорог. 

Центром внимания была старая пристань. Здесь встречали и провожали, обменивались новостями со знакомыми, узнавали, какие товары привезли в город. Часто горожане просто выходили встречать «пассажир» – кособокую «Свирь», «Шексну» или «Фурманова», зычные гудки которых оповещали город и его окрестности о своем прибытии. Эхо, отражаясь от ближних и дальних преград, еще долго переливалось разными подголосками. На сигнал отводилась Спасская лава, и на самом малом ходу «пассажир» медленно приближался к пристани. На мостовых уже теснился народ, пришедший сюда по делу или без дела. Искали глазами на палубе знакомых, а узнав их, перекликались окающими репликами. Тут пароход давал еще один мощный оглушающий свисток, все открывали рты, затыкали уши, но звон в головах еще долго преследовал... Смотрели на приехавших, на выгрузку и погрузку, на толкотню у кассы, на подводы, подвозившие продукцию местного спиртзавода. Подходили к низенькому лотку с несколькими торговками, торговавшими нехитрой снедью: рогульки, рыбные пироги, соленые огурцы, молоко, малина, всякая смородина, лук, морковь и другие разности. 

По воскресеньям у Спасской лавы принимали нормы ГТО по плаванию. Значок ГТО был самым популярным у молодежи. На это зрелище – заплыв от лавы до пристани на скорость – собиралось много зрителей. Зимой, когда спускали воду из канала, а отведенная Спасская лава покоилась у берега на специальной подставке, против садика расчищался каток. На бечевнике против въезда на лаву, у входа в сад, была выстроена шестискатная беседка. По воскресеньям там торговал буфет: булочки, брынза, колбаса, копченая рыба, мороженое, зажатое между кругляшками именованных вафель – «Ваня», «Маня», «Саша», «Таня». 

С палубы парохода пассажирам открывалась величественная панорама уходящего в гору города со всеми его 17 храмами, увенчанными 11 шпилями и 50 главами, и серой деревянной каланчой с проблеском солнечного зайчика на медной каске пожарника. Смотреть и не наглядеться. 

Начало Великой Отечественной войны как-то сразу, в одно мгновение, перенесло нас из беззаботной юности в озабоченную взрослость. Все лето 1941 года трудяги-буксиры, пыхтя и отдуваясь, тащили на восток барки с эвакуированными ленинградцами. Вначале, когда их буксировали по одной, скорость хода приближалась к пассажирской, но постепенно караваны удлинялись до двух, трех, четырех переполненных людьми барок, и скорость их чуть превышала прохождение гонок (сплавных плотов). При прохождении барок через город на палубы выходили почти все едущие. На мостках прохожие также замирали. Те и другие пристально вглядывались друг в друга, искали родных и знакомых. Перекликались: 

– Какой город? 

– Откуда едете? 

Последний вопрос для белозёр был непраздным. По ответам можно было судить, где фронт и как быстро он приближается к городу. Разыскавшие соседей, знакомых, сослуживцев долго шли за барками, выспрашивая о своих. В августе хлынул поток беженцев из Петрозаводска – наступали финны. Часть петрозаводчан была размещена в городе и в ближних деревнях, в том числе и у нас, в Верегонце. Почти в каждом доме были эвакуированные из Ленинграда и Ленинградской области, из Москвы. Потеснились и всех устроили. У нас нашла приют петрозаводская народная сказительница Пашкова. Вечерами, в потемках, мы всей семьей слушали ее сказы. Ей было далеко за 60, заниматься физическим трудом она уже не могла. Целыми днями сидела, пригорюнившись, на своем сундучке и о чем-то думала. Мы с мамой сами были эвакуированы из Ленинграда, поэтому хорошо понимали состояние людей, оказавшихся в такой ситуации. 

В июле-августе 1941 года была проведена мобилизация жителей города и деревень на оборонные работы. В Верегонце получили повестки трое: моя мать, Парасковья Игнатьевна Пучкова, ее двоюродная сестра Нина Васильевна Копылова и еще родственник – Геннадий Павлович Копылов. Последним едва исполнилось по семнадцать лет. Сестра моей мамы, Копылова Ольга Игнатьевна, узнав, кого отправляют на окопы, сбегала в сельсовет и переписала повестку на себя. Вечером она уговаривала мою мать: «Я одинокая, опытная, боевая и бывалая, привычная ко всему, а ты не привыкла к тяжести, сердце у тебя больное, да и парень еще не подрос. Муж на фронте. Окопы – это не прогулка, всякое может быть, а сына нельзя оставлять сиротой! Да и молодежь без меня пропадет там, дальше Белозерска не были! Так что пойду вместо тебя!» На том и порешили. 

На Валдае мобилизованные рыли окопы и противотанковые рвы. Их не раз бомбили и обстреливали. Немецкие летчики разбрасывали листовки: «Дамочки, не копайте ямочки...» После длинного трудового дня Ольга Игнатьевна еще заботилась о пропитании своего звена, находила место для ночлега. Молодежь не отставала от нее ни на шаг. Немцы обошли укрепрайон по другим направлениям. Начальство, не отдав распоряжений, бросило тружеников, а бабы все копали и копали, как было велено, пока последняя воинская часть прикрытия не отдала команду на отход: 

– Идите на восток! За нами уже немцы! 

Без еды, без денег, в летней одежде и изношенной обуви, пешком по незнакомым дорогам Ольга Игнатьевна вывела свою группу земляков из «котла» без потерь. К ноябрю все возвратились домой. Только на таких некрасовских женщинах, как Ольга Игнатьевна Копылова, в трудные годы испытаний и держалась наша матушка Русь, пока мужчины были заняты ратным делом. 

Зимой фронт приблизился. В темноте за горизонтом стали появляться отдельные всполохи. Зарево над Тихвином было отчетливо видно по нескольку дней. Подобные картины мы наблюдали с вала и во время деблокирования Ленинграда. 

Зимой 1941-1942 годов военная авиация стала регулярно перевозить раненых с Карельского и Тихвинского фронтов. Взлетая с прифронтовых аэродромов, самолеты садились прямо на лед озера перед садиком с обелиском. Первые палаты госпиталя были размещены в здании школы № 1 по Советскому проспекту и в типографии. Окончательно госпиталь обосновался в классах школы № 1 по Дольной улице, в каменном здании педучилища и в классах средней школы № 2 в валу. Здания на Советском проспекте были освобождены. Для переноски раненых мобилизовывались ученики 9-10 классов, студенты педучилища и молодежь городских организаций. Самый трудный участок транспортировки был через канал. На зиму из него выпускали воду, и носильщикам приходилось преодолевать два подъема и один спуск, а потом еще подниматься на второй и третий этажи. Днем самолеты выстраивались у каменной дамбы бечевника против садика. Тени от деревьев надежно их маскировали. 

Каждое лето в Карголоме организовывались учебные лагеря для допризывников и новобранцев. Летом 1944 года, как раз в сенокос, дошла очередь и до нашего поколения. В два ряда были поставлены палатки, в них сколочены нары, выданы чехлы для матрасов, подушки и одеяла. Постели заправлены. Ну а дальше все как в армии. Общее построение, разбивка по отделениям и взводам и далее – по распорядку дня. За домом, где размещался штаб, под навесом была столовая. Кормили нас сносно, но на протяжении всех сборов на обед подавали сущик, который весь был изъеден сороконожками. 

Занятия шли по расписанию: строевая подготовка, материальная часть, полоса препятствий, рукопашный бой, штурм высотки с условным противником. Несколько раз стреляли из винтовки старого образца. Ячейки для стрельбы были вырыты у большой дороги. Мишени стояли прямо на бечевнике. Пули, пробив их, падали в воду или визгливо рикошетили от камней. Приклад больно отдавал в плечо. По воскресеньям нас строем водили в клуб, в кино. Строй шагал по Советскому проспекту. Женщины провожали нас долгим взглядом и смахивали слезу, девушки улыбались, а строй не реагировал. Только после команды «Вольно!» начинались взаимные приветствия. Несли мы и караульную службу. Стоять под грибком у дороги было куда интереснее, чем на других постах, особенно в утренние часы. Бескрайняя гладь озера сливалась с небом. Тоненькая синеющая полоска берега терялась в этом просторе. Над истоком Шексны клубился туман. Не спеша выкатывалось солнце, и его лучи красили все в розовый цвет. Над кухней пробивалась тоненькая струйка дыма. Пройдет еще немного времени, и горнист протрубит подъем, все придет в движение, начнется учебный день. 

Во время войны за каждым колхозом был закреплен определенный участок дороги на Кириллов. Летом мы возили щебень и чуру из ближайших карьеров на дорогу. Заняты этим были в основном подростки. Зимой для расчистки дороги от снега формировалась женская бригада. Движение на дороге было весьма интенсивным, особенно в период 1942-1943 годов. Бригады работали при любой погоде, даже в метель, а зимы были снежные. Когда сугробы наметало вровень с трубами, на расчистку выходили все колхозники. 

Зимой 1942 года под Тихвин и в Прионежье пришли сибирские полки. Часть подразделений расквартировалась на ночь в городе, часть – в деревнях, по пять солдат в каждом доме. У нас по этому поводу была зажжена керосиновая лампа – последний запас, натоплена печь, сварена картошка и подана к столу с квашеной капустой. Поставлен самовар. Наматрасники набили сеном и уложили солдат на полати и на лавки. Солдаты все вздыхали: «Как дома!» Рано утром войско ушло...