I

Откроешь или развернешь где-нибудь, без особой цели, карту страны и... В первую очередь почему-то отыщешь глазами, чуть правее и выше синего пятна Рыбинского водохранилища, свой родной город – Вологду.

Потом уже – скользнешь взглядом вниз, легко найдешь выделенную толстым кружком, в паутине железных дорог, столицу; а там на северо-западе выглянет, как из-за синих туч, окруженный водой город на Неве. Отметишь про себя и другие города России, в которых бывал, служил или учился, где, может быть, живут родные или друзья, и откуда ты всегда возвращался в старую добрую Вологду.

Мне очень приятно сказать: «Я родился в Вологде». Говоря это, всякий раз испытываю гордость, не всегда, может, и уместную. Дело ведь не в том, где ты родился, а в том, чем пригодился. Но трудно с собой совладать – горжусь и все тут. Похожее чувство я часто испытывал в детстве, когда в удивительных наших сказках доходил до слов: «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет!». Хорошо, наверное, что с годами мы не всегда теряем способность различать запахи...

II

И я опять за свое. Милая моя Вологда... Хоть и люблю историю, но никак не могу начать на старинный лад: «В лето 1147-е прииде на реку Вологду преподобный Герасим...» Лучше буду говорить о родном городе по-своему, и немножко расскажу об одном горожанине, о себе.

Родился я на улице Менжинского, в 52-м году, в деревянном домике с мезонином. А если точнее – в роддоме, который располагался тогда в бывшем здании губернской гимназии. Теперь это политехнический институт, а еще до роддома там был госпиталь. А еще давным-давно в этом здании был театр, и приказ общественного призрения... И вот многие мои сверстники-вологжане впервые подали голос именно в этих исторических стенах.

Первое воспоминание – качели во дворе и поленница дров, стеклянная люстра в комнате. Когда мне было три года, семья переехала в большой южный город. Перед отъездом снялись на память в ДКЖ (Дворец культуры железнодорожников), там в одной из комнат располагалась тогда фотография. Это все было необычно для ребенка, и поэтому запомнилось... На юге наш город называли с ударением на последнем слоге – Вологда, а меня еще и дразнили этим словом. Было обидно и грустно.

Вернулись в Вологду через несколько лет. Теперь уверен, что вернулись от сильной тоски по родине. Все ведь предки мои от прапрадедов и до родителей вышли из деревень Вологодского уезда. С удовольствием называю и поминаю здесь моих дедов и прадедов, бабок и прабабок, личностей совсем не исторических: Петр Карамышов из деревни Кулемесово, Сивков из деревни Щукарево, Анна Неёлова, мельник Иван, Павел Белков, Алексей Павлович, погибший в первую мировую войну, Екатерина Беляева, Иван Павлович, рыжеватый с бородкой... Они, конечно, бывали в Вологде, и значит по праву пришли на эти страницы.

III

Дед Иван сидит на венском стуле, нога на ногу, в катаниках и шапке, еще без бороды, из кармана простецкого пиджака свешивается цепочка – наверно, часы. Сзади какие-то рисованые цветы, вычурные зеркала и туманный пейзаж. Бабушка Полинарья (какая бабушка! им обоим на этом снимке по 25 лет) в более чем скромной одежке стоит, опираясь на мужнино плечо, и смотрит задумчиво, чуть в сторону. Здесь, кажется, я очень похож на нее.

По рассказам могу даже восстановить историю этой фотографии, сделанной в Вологде. Шел 1910-й год, приехали в город зимой на возке («у каждого такой был в деревне»), оставили Карька у старшей сестры или двоюродной сестры бабушки, которые обе жили в Вологде, и пошли сфотографировались. От Щукарева до центра города по тогдашней дороге, наверно, верст 15 было. Фотомастерская была там же, где есть она и сейчас, – на углу Советского проспекта и Менжинского (Московской улицы и Большой Петровки), во дворе. Позднее в Ежегоднике Вологодской губернии за 1911 год я отыскал рекламное объявление:

«Фотография Ефремовых. Прием всевозможных фотографических работ: портреты, виды, группы, фото-семи-эмаль. Увеличение портретов со старых фотографических карт...» и т. д. Дом, где помещалась фотография, был необычный – примерно до 1955 года у него была стеклянная крыша. Потом появилась в городе еще такая крыша – у новой областной библиотеки.

Когда отец понес в 1986 году в эту самую фотографию снимок, о котором я рассказываю, то нынешние умельцы сначала не хотели его брать, чтоб переснять и (размножить. А снимок был отличного качества. Но, узнав его происхождение, повертели в руках и взяли.

Я долго смотрю на фото, в глаза деда и бабушки, пытаюсь что-то понять или услышать. Но они молчат. Деда я вообще не застал в живых, а бабушка умерла, когда мне было два года.

IV

Молчат пока и эти старые улицы, площади, куда унеслось мое воображение. Екатерининская улица, которая вместе, видимо, с Б. Петровкой составила потом улицу Менжинского. Малая Петровка, ставшая Пушкинской. Сенная площадь, переименованная в площадь Революции. Кстати, новые названия не всегда хорошо Приживаются. Например, Октябрьский мост. Мало кто из вологжан знает это название и пользуется им...

Нет, лучше буду вспоминать свое личное. Своя рубашка, говорят, всегда ближе к телу. Итак, мы идем по ночной зимней Вологде в новую квартиру, полученную тройным междугородным обменом. Говоря высоким слогом, – возвращаемся на родную землю. Мне восемь лет, и все кажется страшным: темень на улице Герцена, глухие заборы, приземистые деревянные домишки, сугробы, бывшая тюрьма, домик Сталина невдалеке... Напомню великодушному читателю, что сейчас это центр города, новый центр, как раз на этом месте воздвигнут в 1987 году небывалый небоскреб.

Дальше появилась из мрака белая толстенная стена Духова монастыря, но я еще не знаю, что мимо нее буду каждый день ходить в школу и обратно. Метельная ночь запоминается как первая встреча с городом.

В восьмую школу гороно ходили мы по Герцена и Пушкинской (мимо керосинки и каменного дома, в котором жили художники Бурмагины и бывал Рубцов), затем по старому, еще деревянному, пешеходному мостику через Золотуху.

Конечна, частушки мы уже не пели, но иногда произносили. В основном шуточные или с картинками. Когда-то я удивлялся такой странной особенности «вологодских ребят»:

Но потом узнал, что частушка эта универсальная и почти всесоюзная, так сказать. В других краях подставляют другие слова – «ярославские ребята», «грязовецкие ребята» и т. д.

Говорю об этом потому, что в меня, восьмилетнего, снова стал незаметно входить наш вологодский говор, фольклор, все звуки и запахи родины. Вырастал я под звон коклюшек, под песни. Правда, песни не обязательно наши северные. Мне, скажем, очень нравилась песня «Есть по Чуйскому тракту...» Пожалуй, расскажу о ней особо в отступлении.

Город, радио и телевизор делали свое дело: как-то уже уходила, стиралась постепенно знаменитая протяжность некоторых деревенских интонаций. У мальчишек она оставалась лишь в конце навязшей в зубах фразы – «Пойдешь в кино-то-о?»

V

Первое отступление, обещанное. Называется оно – «Песня». Прошу прощения, если тон и ритм отступлений будет выбиваться иногда из повести.

...Мама брала привычное рукоделье, усаживалась и заводила странную, далекую песню. Я слушал в оба уха, затаив дыхание, сидя за столом или на полу с игрушками.

Голос у мамы был тогда тоненький, как ниточка. Я смутно понимал, что это, наверное, и есть старое деревенское пение. Следующие две строчки пропевались дважды:

Что-то влекущее, непобедимо близкое есть в этой песне. Много лет спустя я спел то, что осталось в памяти, своей шестилетней дочери. Надо было видеть, как вспыхнули ее глаза, как она «впилась» в эту песню. И почти сразу спросила: «А это правда было?»

Я не знаю, что в этой песне правда, а что нет. Мне не хочется даже разыскивать полный текст ее, пусть будет недосказанность. Теперь-то я знаю, что была она очень популярной, многие ее пели. Шукшин, например, ее любил и даже использовал в своих фильмах, писал что-то о ней.

Это слова красавицы Раи, которая работает на «форде», и в этот момент проезжает мимо Кольки, который стоит или неспешно крутит баранку на своем (или на своей?) «АМО». У-ух, какая фраза тягучая у меня получилась.

Песня заканчивается трагически, Колька Снегирев уже настигает «форда», но как-то срывается и гибнет. Кажется, там еще есть один или два куплета. И, наверно, повторяются начальные строки «Есть по Чуйскому тракту дорога...»

И до сих пор не пойму: как своим маленьким сердцем мог я тогда понять Колькину боль, и соединить ее с гордостью за Родину. Так и виделась эта неказистая отечественная «АМО», совсем почему-то разболтанная и дребезжащая. И Колька с папиросой во рту, и при кепке... А Рая мне представлялась не за рулем, а будто она подсела к водителю «форда», мужчине. А может, это другой вариант песни?..

Когда мама заканчивала, я что-то спрашивал про «форда» и Раю, про другие непонятности. И просил песню повторить. Мама повторяла, и я все переживал заново.

Были и другие песни – «Хас-Булат удалой», «Помню я еще молодушкой была», а позднее потрясло меня живое (не по радио) исполнение песни «Красна девица вила кудерушки...» Но об этом как-нибудь в другой раз.

Песни, о которых я говорю, не случайно попали в поле зрения горожанина в первом поколении, или во втором. Это какие-то «переходные» песни, они оказались на стыке деревни и города. И, кажется, у многих подобных песен есть авторы, они только считаются народными. Вернее, по бытованию-то они народные, а по рождению – нет.

VI

Итак, наш юный горожанин снова в Вологде... Когда я выползал на животе весь двор, знакомство с новым местом было, наверно, в основном закончено. Меня, никогда до того не видавшего толком церквей, поразило это большое и странное сооружение – церковь Екатерины на углу Герцена и Менжинского. Церковь, считай, в нашем дворе стояла. И может, это теперь я думаю, что ее вид должен был поразить восьмилетнего мальчика, а тогда просто с любопытством смотрел на толстые обшарпанные стены, перерытую вокруг землю, огромные дыры вверху, – церковь начали уже ломать. Через эти дыры внутрь попадало много света, и я, войдя, увидел, что внутри церкви спортзал с образцовой баскетбольной площадкой, щитами и кольцами. Потом мы утащили эти щиты, и сделали во дворе хороший теннисный стол, давший «миру» даже чемпиона города по теннису. Конечно, это теперь, именно теперь я поражаюсь, и мне видятся фантастические, почти, библейские сцены – как входят в спортзал имени Св. Екатерины шестеро монахов в черном и длинном, черном до лиловости, входят элегантно, и у каждого желтый, как апельсин, баскетбольный мяч. Под звуки печального хора или ликующего, они охотно разминаются, бросают в кольцо, почему-то ни разу не промахнувшись, и часто посматривают куда-то вверх, на своего тренера или на судью... Но тут раздается резкий, будто милицейский, свисток, и я просыпаюсь.

VII

Раньше улицы часто называли по церквям. Так появилась и Екатерининская улица, и, наверное, другие – Никольская (Добролюбова), Фроловская (Жданова)... На месте церкви Екатерины построили жилой дом, но долго еще ближний хлебный магазин, запомнившийся мне ночными очередями начала 60-х годов, называли «Екатериной». Или так говорили: «Сходи к. «Екатерине» за хлебом». Потом в этом доме был пункт приема старых телевизоров. А теперь здесь новое здание междугородного переговорного центра. На месте монастырской стены – магазин «Океан», футболисты стадиона «Динамо» бегают по бывшему кладбищу. (У спорта и религии, видимо, много общего. Так и тянет спортсменов к храмам и усопшим – на территории другого церковного кладбища не так давно построили из белого кирпича капитальный стрелковый тир). Мальчишками еще мы хотели выкопать во дворе большой черного мрамора надгробный камень, чуть торчавший из земли, но так и не удалось... Примерно на этом месте в 1980 году мне повстречался один необычный незнакомец. Он был чужак, но шел двором, как проходным. Остановившись, он вдруг посмотрел на меня и сказал отчетливо и убедительно: «Нет у нас книги родства!» Сказал спокойно. Как бы поясняя свои слова, он обвел взглядом это историческое место, где не осталось и намека на прошлое, и двинулся дальше. Я видел его первый и последний раз, а слова его точно передают то, что и сам не раз чувствовал. Но теперь эта встреча кажется мне почти нереальной. Поверить в нее мешает тоскливое чувство: разве остались у нас такие люди (незнакомцу, кажется, было под шестьдесят, а может, гораздо меньше), такие люди, которые могли выносить и высказать такую истину о родстве!..

Но кто же напишет эту книгу родства? Кто расскажет обо всем, пусть даже о мелочах? Может, самых лучших и талантливых уже нет на свете? Я вспоминаю своих сверстников-однодворцев: двое спились, один разбился на мотоцикле, другой – в автомобиле, тот замерз пьяный, тот утонул, третий так спешил жить, что умер в 19 лет... И каждый в чем-то был мастер, и что-то любил, чем-то был красив... Какая напасть или кара отняла столько молодых жизней?..

VIII

Когда монастырь оказывался внутри города, то стены и постройки монастыря, видимо, невольно формировали будущие контуры улиц и площадей. Эта мысль только что пришла мне в голову. Духов монастырь, очевидно, повлиял на конфигурацию нашего квартала: с одной стороны была стена, с другой – Фроловская церковь и Золотуха, на одном углу – Св. Екатерина, на другом – еще что-то. Все-таки я не выдержал и заглянул в одно историческое сочинение. История Духова монастыря оказалась настолько интересной, что, боюсь, мой рассказ о 60-х годах двадцатого столетия не выдержит конкуренции в глазах читателя. Боюсь, и поэтому выписки из истории делаю очень краткие.

Преподобный Галактион был сыном знаменитого боярина Ивана Федоровича Вельского из литовского рода Ольгерда. Волею судьбы боярин Вельский тоже кончил жизнь в наших краях – в 1542 году был сослан на Белоозеро и там убит (это я уже в энциклопедию заглянул). В это время сыну его минуло семь лет, а достигнув зрелости, он «тайно ушел в Вологду», и здесь на посаде у речки Содемки построил себе келью, «и наложил на себя тяжкий подвиг затворничества в оковах. Он приковал себя к стене цепью ...Ему свыше открыто было о наступавших для Вологды в 1612 году бедствиях». Галактион, по преданию, предупредил горожан о нашествии ляхов и Литвы, «но один из именитых граждан Нечай Щелкунов» лишь посмеялся над этим.

Пророчество Галактиона сбылось. Захватчики разграбили город, не пощадили они и старца Галактиона – от истязаний он умер. (И. Степановский. Вологодская старина, 1890 г.).

Я пытаюсь представить то далекое время, но получается плохо, ведь 400 лет прошло. Я вижу избеганные и исхоженные нами кварталы и подворотни, и думаю, что при старце места эти были довольно глухими, это же был не сам город, а нижний посад, хотя до городской стены было недалеко. Вот Галактион строит келью на реке Золотухе у стадиона «Динамо», а вокруг наверно, деревянные домишки кое-где стоят, да огороды. Если прикинуть, то от кельи до городской стены (до большого перекрестка на углу Октябрьской и Мира) кратчайшим путем метров 400 было Может, чуть больше. Но ведь старец прикован был, и посему в город не ходил, и инспектор ГАИ на перекрестке его не штрафовал. И наш универмаг Галактиона товарами не соблазнял, надо думать. Кстати, историческая традиция настолько сильна, что, живя на Менжинского и отправляясь в центр, люди до сих пор (!) говорят: «В город пошли».

Когда-нибудь надо разобраться и с Золотухой. По Степановскому, она раньше называлась только Содемкой и имела немного иной путь – протекала по внутренней территории Духова монастыря. А в Вологду впадала намного ниже по течению ее. А когда Иван Грозный выкопал ров от реки Вологды до угла Герцена – Мира, то его надо было заполнить водой, как я понимаю, и сюда пустили Содемку, то есть путь ее изменился. Резкий поворот речка сделала где-то у Веденеевской бани. Вот как возникли, видимо, и два названия у этой речки.

Конечно, если в книгах рыться, то много чего зайти можно. Я вот в одной книжке 1901 года вычитал, например: «Екатерининская церковь (1776), священник о. Николай Караулов...» Дальше описаны границы прихода, и в конце сказано: «всего 96 дворов и 237 душ». А вообще, историю города нашего плохо я знаю...

IX

Вспоминая детство, почему-то всегда представляю жаркий летний день, прямо не Вологда, а тропики какие-то. Зной, кажется, ломит уже кости, мы долго идем по обжигающему, мягкому, как глина, асфальту к реке. Мы – дети асфальта. Впереди катим большую и черную, тоже горячую, автомобильную камеру. Все обжигает и плавится, само время застыло, и никак не дойти до места. Даже не хочется полакомиться боярышником (научное название, кажется, кротэгус, а мы называли эти ягоды, растущие на деревьях – крокетус), но ничего, мы сделаем это на обратном пути. Вот, наконец, выходим по улице Мира на мост, перейдя его, сразу сворачиваем налево, и остается совсем немного...

С некоторых пор я с особым чувством хожу по Октябрьскому мосту. С тех самых пор, как узнал, что в строительстве его принимал участие мой дед. Тот самый, с фотографии. По рассказам матери – «очень рукодельный: и каменщик, и сапожник, и корзины плел хорошие...» Наверное, про таких говорит пословица русская: «Мал мужичок – да не сена пучок».

С пристрастием читаю теперь все, что написано о наших мостах: «С 1917 по 1975 год в Вологде построены три моста через реку Вологду: Красный мост, Октябрьский и мост имени 800-летия города... Октябрьский мост построен в 1928–1931 годах между улицами Мира и Чернышевского по проекту профессора Г. П. Передерия». Как музыка, звучат для меня даже сухие профессиональные слова: «Мост трехпролетный, с железобетонным пролетным строением на каменных опорах. Средний судоходный пролет – арочный, со стойками, на которых расположено верхнее строение моста...» Дальше идет речь о «пазухах и опорах», в которых тоже мало смыслю. Но все это интересно, пусть о дедушке моем там ничего и не сказано. «Камень для облицовки опор, устоев моста и парапета заготовлялся в Харовском районе Вологодской области, заготовляли его сами строители. На устройстве опалубки для железобетонных работ работала бригада плотников с мастером А. Забавиным. Строители успешно справились с постройкой моста. 18 марта 1931 года, в день Парижской коммуны, мост был открыт для движения городского транспорта». Я бы еще так добавил – мост простоял до наших дней и ни разу не обрушился...

Вот так мы с дедом Иваном и к Парижской коммуне приобщились, благодаря давней привычке властей все приурочивать к каким-нибудь датам. И для краеведа тут простор – что-то можно, наверное, разузнать об авторе проекта моста, о мастере Забавине, или о том, какой это городской транспорт задвигался по новому мосту через Вологду. Надо бы и литературу вспомнить художественную: если деревня Шибаниха из хроники Василия Белова «Кануны» находилась в Харовском районе, то как ее жители (некоторые) добирались до Вологды? Иногда, может, с оказией? С теми, кто камни возили для моста? Во всяком случае дед мой вполне мог видеть Петьку Гирина или бухгалтера Шустова, который «еще до чистки ездил на окружной съезд кооператоров, ночевал в Вологде у знакомых...»

И время, кажется, стало податливей. Не так уж далеки 28-й и 31-й годы, а там уж и 1910-й, и 1885 (год рождения деда). А вот дальше все туже и хуже идет. И к 1535-му году, когда родился преподобный Галактион, с великим трудом добираюсь через 1776-й, год постройки Екатерининской церкви, и через 1567-й, когда Иван Грозный в Вологде «рвы копал, подошвы бил». Не свои подошвы стаптывал, а основание городской крепости закладывал, сваи забивал.

X

Так зачем же «огород городить», как говорится? А затем, что слово «город» произошло от слова «городить», то есть огораживать, делать ограду, защищать свои дома от возможных врагов. Мы по привычке называем и сейчас наши города городами, но уже давно им можно было придумать другое определение.

Если взять Вологду, то она стала городом, видимо, в тот момент, когда монахи или кто другой сделали в 12–13 веке первые серьезные укрепления на этом месте. И собственно город существовал тоже до определенного времени. Можно предложить несколько версий его конца. Первая: Вологда перестала быть городом в те годы, когда совсем захирели укрепления Ивана Грозного, так, впрочем, и не доведенные им до конца. А укрепления эти развалились тогда, когда стали не нужны, то есть после смутного времени, с усилением Русского государства. Государство крепло – вологодские стены рушились. Чем слабей государство, тем выше его внутренние, да и внешние, стены. Вторая версия: город кончился в самом начале 60-х годов нашего века, когда при Хрущеве стали больше строить каменного жилья, перебирались в города разоренные крестьяне, и Вологда переросла естественные для города размеры, она перестала быть единым и целостным организмом, она стала повторяться – появился второй театр, вторая и третья баня, двадцатая школа, людей стало так много, что знакомцы попадались реже, чем незнакомцы. Третья версия связана со второй: окончательную точку поставило административное разделение города на два района – Советский и Октябрьский...

И уж тем более нельзя называть городами современные миллионные гиганты, мегаполисы, которые нельзя огородить не только забором, но и взглядом, нельзя даже воображением охватить место своего жительства.

Если перефразировать слова Николая Рубцова, писавшего о деревне, то можно сказать, что мое поколение успело захватить последние волны вологодской городской самобытности. Один мой знакомый рассказывает о конце 50-х годов: «...Тишь стояла невероятная, я разгуливал пацаном по центру города в трусах и с деревянным пистолетом на боку, мочалил палкой лопухи, как марктвеновский герой на главной площади какого-нибудь провинциального городка, у развалившейся пожарной каланчи...»

Как ни странно – город разбудили деревенские бывшие жители. То же произошло и с Череповцем. Но наш индустриальный магнит (ГПЗ) гораздо скромнее металлургических и химических башен...

XI

Второе отступление, историческое. Назвать его можно так – «Прости меня, время». И я обращаюсь прежде всего к себе:

Никогда не пытайся узнать все. Не запоминай номеров, фамилий, исторических дат. Когда узнал и запомнил – станет так грустно, как будто тебя обокрали. Потому что уже узнал, уже запомнил, и теперь этого факта уже не узнаешь снова никогда, больше не увидишь его впервые. Существует только тайна. Если она исчезнет, то исчезнет и то, что было тайной. И потому не трогай историю и время, пусть плещутся они свободно – мимо, вдоль и сквозь тебя. Не привязывай себя к страницам и датам, будь бессмертен, как время, когда оно не заключено в циферблат...

В центре города на детской библиотеке доска с надписью. Эта надпись, если я не гоню мысли прочь, всегда мучает меня – привлекает и одновременно наводит какое-то уныние, неверие в свои силы. Какое-то странное состояние...

Вот надпись: «В этом здании проходили собрания революционеров-народников, на которых в 188... таком-то году бывал видный революционер, первый переводчик «Капитала» на русский язык Герман Лопатин».

Я родился в двух шагах от этого дома, долго жил в трех шагах от него, и работал в полушаге. Но когда вот надо было поточнее припомнить надпись на мемориальной доске, пришлось специально ехать сюда из другого конца города и смотреть. Так у многих память устроена – запоминаешь лишь то, что намеренно кладешь в голове в особый «карманчик», и еще подшиваешь ниточками ассоциаций и связей.

Смеркалось, когда подошел я к библиотеке и, наступив одной ногой на газон, стал щуриться на памятную доску. Какой-то молодой современник, лет 17-ти, с сигареткой в зубах оказался рядом, – он высматривал в окнах кого-то из девушек-библиотекарш. В доме уже зажгли свет, и парню это было на руку, он видел все, как в большом аквариуме, а мне свет мешал. Между книжными полками плавали золотые рыбки, на улице кружил белый жирный снег, а я думал о том, что Герман Лопатин никак не мог быть в этом доме, не мог идти по этой улице, не мог, и все тут...

Время – самая непостижимая вещь, и я люблю его больше всего на свете. Всякий раз, когда пытаюсь заглянуть в прошлое, передо мной встает невидимая стена. Как это «принимал участие 14 в собраниях революционеров-народников»? Наверно, сначала входил, чуть пригибаясь, в дверь, снег отряхивал с бобровой шапки, потом чай все пили, смеялись, или даже хохотали над чем то, и нога на ногу сидел... А может, не пригибался в дверях? Может, он маленький был. И почему я должен знать, какого он был роста! Какой размер обуви носил! Я же не обязан!.. Тут я пытаюсь себя успокоить: дескать, никто же меня не обязывает, и прочее, и прочее... Но ведь еще надо было до этого дома Юшиных дойти! Это что же получается – идет Лопатин вон там, от гостиницы «Золотой якорь», подняв воротник худого пальто, волосы длинные, как у нигилиста? Это же невероятно, это невозможно представить. Я скорее поверю, что Лопатин моего парня с сигаретой отчитывает за хождение по газонам. Я-то свою ногу поспешно убрал и рядом с другой поставил, его увидев. Нет, все равно невероятно. И никто мне не докажет, что раньше Советский проспект назывался улицей Московской, и на ней стоял этот дом, и все такое, хоть двести свидетелей приводи, не верю. Не верю, имею право.

Будущее в тысячу раз реальнее прошлого. Будущее будет, а прошлого уже нет, его уже никто никогда не потрогает. И так происходит не только с историческими лицами. Мне еще труднее представить, что мой дед, 1885-го года рождения, которого я не застал в живых, проходил и проезжал в санях мимо дома Юшина и соседнего дома Самарина, где был магазин часов, швейных машин всех систем, золотых вещей и церковной утвари. Конечно, дед проходил, да и в магазин непременно наведывался: может, там и часы свои купил, или швейную машину, они во многих крестьянских семьях были, а может, и с Александром Павловичем Самариным разговаривал. А я в этом магазине, то есть, тьфу, уже не магазине, конечно, – я в этом доме работал. И все это невозможно.

Невероятно. Однажды к нам в кабинет зашла пожилая женщина и между делом сказала, что когда-то жила в этом доме, на этом втором этаже, на этом месте: «вот здесь, – она показывает, – была такая перегородочка, здеся умывальник, кажется, стоял, но дверь не тута была, а эвон где, а тута сосед храпел...» От себя скажу: О, время, остановись!..

Но самое трудное – это представить что-либо из прошлой именно своей жизни, и поверить, что это действительно было. Я, например, никак не могу себя убедить, что в 1971-м году в сотне километров от Ленинграда тихой морозной ночью я стоял в лесу с автоматом, один, кутался в армейский полушубок и смотрел на падающие изредка звезды... Не могу себя убедить, что и сейчас кто-то стоит на этом самом месте.

...Нет, надо открыть книгу. Вот здесь. Что-нибудь выписать про купца Юшина или его вольнолюбивых дочерей: «В кружок Юшиных входили Л. В. Троицкая и ее сын гимназист, земский врач А. А. Снятков, художник С. А. Дилакторский, учитель И. А. Синявин, инженеры ...Иванов, Петров, Сидоров...» Нет, это уж я придумываю. Факты в больших дозах невыносимы. Еще трудней читать беллетристов, которые сочиняют сами факты. Современный писатель, допустим, раскрашивает старую Вологду, века эдак семнадцатого: «А над зеленым деревянным городом, где по бревенчатому настилу ветер несет порыжевшие листья, над купеческими домами с затейливой резьбой по наличникам и по фасаду раскинулась выцветшая синь неба, и в предчувствии холодов, дождей и невзгод пронзительно кричат галки на крестах церковных колоколен...»

Писатель настаивает, что «пронзительно кричат галки». А мне почему-то кажется, что их там вовсе не было в это тихое утро... Чем же будет писатель доказывать свою правоту? Только талантом. Нас убедили талантом Булгаков и Алексей Толстой, например. Разве мы ищем правду факта? Мы ищем истину. Писатель завораживает нас. И кажется, это удается тем верней, чем чаще он отступает от точного мертвого факта, от бытовой детали. Вся тайна заключена в сегодняшнем слове, а не в минувшем факте...

XII

Дом. Это понятие для горожанина расплывчато. Дом – то ли все многоквартирное и многоэтажное сооружение, то ли своя лишь квартира, комната. Тыщи лет человек жил своим собственным домом, а затем почти в одночасье нас сселили в своеобразные общежития с отдельным входом (в лучшем случае) и почему-то решили, что это пройдет даром, без социальных последствий. Нет, вопрос остается открытым и почти неизученным...

Наш дом, в котором я прожил много лет, был закончен строительством в 1959 году. Четырехэтажный, 32-квартирный. Два входа-подъезда со двора. Конечно, и мне бы хотелось написать о «пилястрах» и «лепных гирляндах во фризе». Но чего нет – того нет. Впрочем, дом неплохой, кирпичный, надежный. И, наверное, многие добрым словом вспоминают одного из руководителей этой стройки – С. И. Быстрова. Чаще всего люди у нас не знают создателей современных домов, в которых живут. Везде и всюду – усреднение и отчуждение.

Дом наш отечественного производства, так сказать. А несколько домов в этом ряду и дом за углом (ул. Жданова) – построены были пленными немцами, после 1945-го, «У немца на все струмент есть». Уточнение «после 1945-го» необходимо, ибо пленные были в Вологде и после 1812-го и после 1914-го. Поэт и прозаик Варлам Шаламов писал в автобиографических заметках о нашем городе: «Я хороню помню первую мировую войну, «германскую» войну, телеги с новобранцами, пьяными, «Последний нынешний денечек», немецких военнопленных, переловивших всех городских голубей. С 1915 года голубь перестал считаться священной птицей в Вологде». А наши «вологодцы – теленка с подковой съели» (В.Даль).

Это про наших рекрутов. А вот что можно о немецких солдатах сказать, словами русской частушки:

XIII

Раз я заговорил об иноземных гостях, то сделаю еще одно короткое отступление, книжное.

«Россия глазами иностранцев» – так называется вышедшая недавно в Лениздате книга. Она охватывает эпоху XV–XVII веков, а в то время наряду с Москвой, Новгородом большую роль в жизни страны играла и Вологда.

Понятно, что книга составлена из рассказов очевидцев – иностранных писателей, дипломатов, ученых того времени, которые откровенно пишут о том, что их удивило в России, что им нравится в ней или не нравится. Здесь много географических наблюдений. Они, конечно, устарели во многом, но оживляют для нас ту далекую эпоху:

«Область Вологда, город и крепость, где епископы Пермии имеют свое местопребывание, но без власти, – рассказывает дипломат Сигизмунд Герберштейн в «Записках о московитских делах», – ...получили имя от реки того же имени. Путь в нее из Москвы лежит через Ярославль... Через город протекает река Вологда, направляясь к северу; с ней, в восьми милях ниже города, соединяется река Сухона, вытекающая из озера, которое называется Кубенским... Город Белоозеро до такой степени окружен отовсюду болотами, что представляется неприступным, В силу этого обстоятельства государи Московии обычно хранят там свои сокровища...».

Конечно, особый интерес сегодняшнего читателя вызовут бытовые сцены, в том числе истории из жизни русских царей. Есть эпизоды очень страшные, жестокие...

В записках Джерома Горсея любопытен для краеведов период тесных сношений Ивана Грозного с Вологдой, и гипотеза о том, что царь, якобы, хотел в случае опасности эмигрировать в Англию и найти там убежище для себя. Наместником царя в потрясенной России должен был остаться старший сын его Иван.

Поучительны как общие суждения иностранцев о нашем государстве, о русском характере, так и частные замечания: «Русские очень красивы, как мужчины, так и женщины, но вообще это народ грубый. У них есть свой папа, как глава церкви их толка, нашего же они не признают и считают, что мы вовсе погибшие люди... У них нет никаких вин, но они употребляют напиток из меда, который они приготавливают с листьями хмеля. Этот напиток вовсе не плох, особенно если он старый. Однако их государь не допускает, чтобы каждый мог свободно его приготовлять...»
Мы сейчас часто спорим, когда же наши предки пить начали. Вот, пожалуйста, – бесстрастное свидетельство очевидца, взгляд со стороны. И еще небольшое дополнение: «...Вина в этих местах не делают. Нет также никаких плодов, бывают лишь огурцы лесные орехи, дикие яблоки.

Страна эта отличается невероятными морозами, так что люди по девять месяцев в году подряд сидят в домах... Летом же – ужасная грязбь из-за таяния снегов, и к тому же крайне трудно ездить по громадным лесам, где невозможно проложить хорошие дороги…»

XIV

Территория, пространство... Видимо, для детей, как и для животных, «своя территория» – весьма важная штука. Ее надо обязательно обойти, освоить, чуть ли не обнюхать.

Попробую описать пространство, которым мы «владели» примерно в 8 – 10 – 12 лет. Центром этой территории будет перекресток Герцена – Менжинского, мерой длины кварталы и метры будем считать, что Герцена (ее продолжает Октябрьская) идет как бы с юга на северо-запад, то есть от Москвы на Череповец и Питер.

Конечно, сначала наши владения были мизерны. Например на северо-запад – всего квартала три. Там были драмтеатр (старый), спецшкола, сквер, и эти места для нас, малышей, были уже краем земли; пока до них дойдешь – устанешь даже. Позднее мы стали добираться до Беляевской ветки. Это свалка металлолома у железной дороги и, конечно, ребят всегда туда тянуло. Дойти до Беляевской ветки было подвигом. А сейчас она невероятно близко – как раз под мостом, который соединяет улицу Ленинградскую с Тепличным микрорайоном и Октябрьским поселком. Впрочем, это будет уже не северо-запад, а запад.

Ходить в другую сторону нас тоже никто не унимал. По Герцена мы добирались до 2-й школы и магазина Шишкарева. Справка: «Давид Михайлович Шишкарев, Екатерининская – Дворянская улица, собственный дом. Телефон № 151. Фирма существует с 1877 года. Предлагает кирпич собственных заводов... Покупка и продажа хлебных товаров... Торговля бакалейными и колониальными товарами». Говорят, недавно этот деревянный дом горел, но я еще не видел, что там осталось. От дома Шишкарева название после революции перекинулось на большой каменный дом напротив. Там и сейчас продовольственный магазин внизу и швейное ателье. В наше время про этот дом так и говаривали – «сходи к Шишкареву».

Иногда мальчишки хаживали и дальше. Например, до тюрьмы на Советском проспекте. Позднее какая-то толстая тетка на свадьбе пела частушку:

А еще дальше маячила где-то телевышка, как недосягаемый земной Полюс.

На северо-восток мы ходили по Менжинского только до моста 800-летия Вологды. Мост был только построен (1961 год), и все ходили к нему специально – посмотреть. Вечером же эти места были темны и пустынны, ходить туда побаивались, рассказывали разные страшные истории на счет карточных проигрышей...

На запад и юго-запад у нас было несколько маршрутов: к вокзалу и на Богородское кладбище, где нищие просили милостыню; на какую-то маленькую речушку с глинистыми берегами, где смельчаки купались даже в мае; к парашютной вышке и ликерке (винзаводу); и наконец, на стадион «Локомотив» и еще дальше – в Кирики-Улиты.

На месте плавательного бассейна во дворе деревянных домов было небольшое футбольное поле, а чуть дальше жили известные в городе голубятники. Идя по Менжинского, рядом с 3-й школой и старой пожаркой, мы удивленно останавливались перед какой-то одинокой ухоженной могилой со звездой. Улицу Герцена соединял с Октябрьской Винтеровский мост через Золотуху.

XV

Именно это витиеватое иностранное название – Винтеровский мост – как бы и связало для меня прошлое с настоящим. Это название очень зыбкое, уже ушедшее. Я и слышал-то его всего раза два в самом детстве. Даже старшие не все его знали, и почти им не пользовались. Другие названия оказались более живучими. Сейчас я и попробую перечислить такие названия, по порядку – от самых зыбких до тех, которые и сейчас живут вполне полнокровной жизнью. Если я что-то забуду, то с помощью читателей надеюсь наверстать в другой раз. Итак... Винтеровский мост, магазины – Шишкарева, Буторова, Свешникова, Клушина клуб КОР (теперь называют – ДКЖ), магазин «Комсомолка» («Овощи» на ул. Кирова), «Золотой якорь», Беляевская ветка, ресторан «Поплавок», «Красный мост», Кирики-Улиты, Веденеевская баня... Кто постарше меня, тот припомнит, наверное, и другие названия. Особенно, если живет в другом районе города. Любопытно, что старые названия улиц умирали довольно быстро. Очевидно, в противном случае, была бы просто путаница. Правда, звучало еще название улицы Новинковской, теперь это часть Советского проспекта.

Многие из старых домов и улиц заслуживают отдельного разговора. Например, дом Свешникова. Разве он знаменит только тем, что в нем родился кинорежиссер Васильев?.. Вот он легко выплывает, стройный и нестареющий, из-за дерев Александровского сада (ныне – сквер у Вечного огня), и как-то спокойней становится на душе. Простая и прочная, невыпирающая красота этого здания, построенного в начале 19 века...

XVI

Как я потерял город?.. Иногда истины открываются случайно непроизвольно, только бы им не мешали проявиться. В середине 70-х годов я почему-то сел на велосипед и стал объезжать все окраины Вологды. Видел новые для меня дома, целые почти неизвестные районы. Эти районы могли бы принадлежать любому городу, в них не было, да и сейчас нет, индивидуальности, вологодской особости. Я видел умирающие двухэтажные домики с кружевными балкончиками, это символы нашего города, это лучшее, что в нем есть!.. Смотрел, смотрел, и не понимал, почему так тянет меня на задворки города. Понял позднее. Город 20 уходил от меня, он разрастался уже до таких размеров, что за ним нельзя было уследить взглядом и пониманием. И он ушел от меня, ибо не мог же я жить в седле велосипеда, всегда на колесах... Думаю, что и другие жители города испытывали подобные чувства, какую-то растерянность, грусть от потери.

Конечно, через несколько лет я освоился и снова нашел свой утраченный город. Но это уже была не та Вологда, другая Вологда.

XVII

Большое отступление. «Истории короткие и разные». О городском дворике и главной библиотеке, об иконах и драмтеатре, о тюрьме, частушках и писателях, и снова о Вологде и вологжанах.

* * *

...Часами играли мы во дворе в футбол. Глядя теперь на этот пятачок пространства, я удивляюсь его малости. А тогда он приносил каждый день бездну радости. Красивые комбинации и неповторимый гол, при котором мяч, как шар в лузу, плотно влетает, входит в сетку небольших ворот – все это приносило истинно эстетическое наслаждение. А каким, кстати сказать, еще может быть наслаждение? Или красота, или наркотик, третьего, возможно, и не дано человеку...

Больше всего огорчало, что приходил вечер, спускалась темень и мяча было не видно, надо было идти домой. Дома, умываясь, сплюнешь в раковину – черная от пыли слюна... Кто-то скажет, что гонять мяч – дело примитивное, а исходя из некоторого современного опыта, добавит, что все спортсмены – твердолобые... Не знаю, но среди нас не было умственно отсталых, и с годами не появилось. А в большой спорт из нас, кажется, никто не вышел.

Даже в нашей небольшой Вологде для проведения досуга есть три театра, несколько кинотеатров, музеев, картинная галерея, филармония, бассейн, пара стадионов, десятки концертных залов, в которых есть кружки, секции, коллективы художественной самодеятельности, дома пионеров, городской Дом культуры, Дом офицеров, Дом учителя, центральный лекторий, несколько заводских клубов, детские музыкальные и художественные школы, множество библиотек, среди которых отличная областная библиотека имени Бабушкина с часто пустующими читальными залами... Я уж не называю танцплощадок, ресторанов, кафе и тех нестационарных развлекательных пунктов, которые временами наезжают в город.

И все же проблема досуга – не такая уж надуманная проблема, ибо она решается не количеством, а качеством. А если мы говорим о досуге молодежи, то здесь особенно важна преемственность в воспитании культурных запросов: детские, годы – школа – юность...

До сих пор не пойму, как в одной из лучших школ города на уроках пения меня и моих сверстников не только не научили любить и понимать музыку, но даже не дали ее послушать. К этому пришлось идти самостоятельно, много лет спустя. Причем, я имею в виду не обязательно классическую музыку, но и народную, эстрадную.

До сих пор поражаюсь, как мало дали нам уроки рисования... Впрочем, понимаю уже, что в отдельности такие уроки мало что могли дать. Художественную культуру надо подавать цельно или хотя бы большими кусками: литература, театр, художественное слово, философия, кино; живопись, архитектура, графика, фотография, плакат, книжная иллюстрация; музыка народная и классическая, поэзия, танец и т. д.

Не подготовленный в школе подросток не пойдет в те прекрасные культурные заведения, которые были названы выше. Даже если они будут демократичнее и самодеятельнее, чем сейчас, даже если у них появится наконец-то хоть какая-то реклама постоянная (не для зазывания – для информации). Даже если будет сделано что-нибудь для посещения родителей с маленькими детьми (имею в виду смешанные программы, экспозиции), даже если удлиненные сеансы не станут наконец пихать в самое ценное время суток – 18 – 20 часов.

Есть странные города, где ресторан стоит на главной улице, а Дом культуры – на отшибе. Разве это не удивительно?.. Но тут я уже начинаю мечтать, или того хуже – философствовать. Вообще, разве не унизительно, что кто-то кому-то организовывает досуг? Кто-то кого-то развлекает? Как хлеб жует младенцу... Этак, может, поднапрячься и организовать досуг Валентину Распутину. Или академику Лихачеву!.. Боюсь только, что они не пошли бы... А если бы пошли, то не было бы у нас ни «Заметок о русском», ни «Пожара»...

Конечно, в чем-то я не прав. Да и не хотел впадать в публицистику, лирики хотел... Как во время учебы в институте, уже после армии, мы, бывшие доморощенные футболисты, целыми днями, все выходные, как китайцы, просиживали в библиотеке...

Это был пир ума и пир жизни, многие и знакомились в библиотеке, а один длинный парень с четвертого курса – даже влюбился... Именно тогда появились на тетрадном листочке чьи-то стихи:

* * *

...Его можно назвать первым писателем-вологжанином. За свои исторические и географические сочинения он первым в России был удостоен звания члена-корреспондента Академии наук.

Этот человек – Петр Иванович Рычков (1712–1777). Совсем недавно мы отметили 275-летие со дня его рождения и 210-летие со дня смерти. Как пишут исследователи, П. И. Рычков родился в Вологде в семье купца, рано пошел на государственную службу, а большую часть жизни прожил в Оренбургской губернии, изучая и описывая этот край.

Если мы не хотим быть забывчивыми потомками, то надо вспомнить, что Рычков был и первым исследователем медных руд Южного Урала, первооткрывателем каменного угля в Оренбургской губернии, и одним из основоположников научного пчеловодства. Ну а главный его труд – «Топография Оренбургская» (1759). Еще в рукописи эту работу Рычкова читал сам Михайло Ломоносов.

Есть у Петра Ивановича Рычкова и еще одно первенство – он, видимо, первым из писателей-вологжан попал в словарь-справочник русских литераторов. Известный просветитель Н. Новиков, составляя в 1770–1771 годах свой знаменитый «Опыт исторического словаря о российских писателях», включил в него и П. И. Рычкова. То, что сказано в «Опыте» о Рычкове, стоит привести почти полностью, потому что мы не только почерпнем сведения о писателе, но и почувствуем атмосферу того времени, увидим уровень филологической культуры. «Рычков П. И. – статский советник, императорской Академии наук корреспондент и Вольного экономического общества член; муж великого разума, искусства и знания в древностях российских; сочинил «Оренбургскую топографию» в двух частях и «Опыт казанской истории»; также сочинил письма о российской коммерции; описание пещеры, находящейся в Оренбургской губернии, и другие многие полезные его сочинения напечатаны в «Ежемесячных академических сочинениях» в разных годах. Он сочинил много опытов и других полезных экономических изобретений и сочинений...»

А заканчивается эта краткая характеристика писателя и ученого такой фразой: «Сей трудолюбивый и рачительный муж полезными своими трудами заслужил вечную себе похвалу».

Подробнее о Рычкове можно узнать из книг: Ф. Мильков «Рычков. Жизнь и географические труды», М., 1953; «Имена во-логжан в науке и технике», Вологда, 1968.

Тут бы можно и точку поставить, но есть в нашей литературе еще одна славная страница, связанная с именем Петра Ивановича Рычкова. Дело в том, что книги Рычкова хорошо знал и широко использовал Пушкин. Он, например, полностью опубликовал «Описание осады Оренбурга» (отрядами Емельяна Пугачева) в своей «Истории Пугачевского бунта» (1834). Так уже после смерти П. И. Рычков был удостоен высшей награды, какую может заслужить писатель, – внимания гения русской литературы.

* * *

Современник и друг Пушкина поэт Петр Андреевич Вяземский прожил долгую жизнь, побывал во многих краях. Одна из интересных страниц его биографии связана с Вологдой. В воспоминаниях поэт рассказал не только о себе, но и о своих современниках, об эпохе.

«В 1812 году, после Бородинского сражения, – пишет Вяземский, – состояние здоровья моего вынудило меня возвратиться в Москву, но ненадолго. Наполеон выжил меня из нее. Судьба забросила меня в Вологду...» В то время в губернском центре оказалось разнообразное общество: приехавший сюда же поэт Нелединский, епископ Вологодский Евгений (в миру – Е. А. Болховитинов, филолог и историк), профессор политэкономии Московского университета Шлецер и, наконец, местный поэт Н. Ф. Остолопов, служивший губернским прокурором.

Конечно, на досуге все эти люди занимались литературой. Особенно, когда Москва освобождена была от французов, от «неприятеля», как тогда говорили, и можно было вздохнуть спокойнее. И вот тут в воспоминаниях Вяземского есть одно замечательное место, в котором серьезная мысль ловко соединилась с шуткой и которое вологжанам, патриотам своего края, знать просто необходимо. Петр Вяземский пишет: «Вологодский поэт Остолопов... заключил одно патриотическое стихотворение следующим стихом:

Таким образом, в нашем Вологодском захолустье, продолжает автор воспоминаний,- выведен был ясно и непогрешительно вопрос, который в то время мог казаться еще весьма сомнительным и в глазах отважнейших полководцев, и в глазах дальновидных политиков. Недаром говорят, что поэт есть вещий. Мог ли Наполеон вообразить, что он имел в Остолопове своего злого вещего, и что отречение, подписанное им в Фонтенебло в 1814 году, было еще в 1812 г. дело уже порешенное губернским прокурором в Вологде».

Конечно, люди верили в победу, но многие были потрясены тем, как далеко удалось неприятелю вторгнуться на землю России нашей.

В заключение два слова о творчестве Николая Федоровича Остолопова (1783–1833). Он был не только поэтом, но и переводчиком, теоретиком стиха, он составил «Словарь древней и новой поэзии», над которым работал 14 лет. В 1822 году он издал «Ключ к сочинениям Державина» – опыт первого в России научного комментария. Позднее поэт занимал пост директора петербургских театров.

Патриотические стихи Николая Остолопова об Отечественной войне 1812 года, вместе с баснями и романсами, вошли в его прижизненный сборник «Прежние досуги» и другие книги.

* * *

Авторы-составители книги «Вологжане-краеведы», отец и сын Веселовские, приехали в Вологду в 1920-м году из Петрограда и сразу занялись вологодской библиографией, включились в работу знаменитого Общества изучения Северного Края. Александр Александрович Веселовский (старший) служил раньше при библиотеке Академии Наук и в Книжной Палате, был опытным библиографом и этнографом. Став профессором Вологодского педагогического института, немало сил отдавал организации краеведения в городе и губернии. Здесь можно вспомнить такие его публикации – «Этнографическая наука о народе», «Еще о краеведении и о насущных его нуждах» и другие. В рукописях остались работы «Вологодская пресса», «Вологодские монастыри».

Трагичной была участь Веселовского-младшего. Отец так написал о нем в предисловии к сборнику «Вологжане-краеведы»: «К моменту выхода настоящего труда один из авторов, Алексей Веселовский – юноша семнадцати лет, скончался от чахотки, и судьбе угодно, чтобы оставшийся в живых отец один уже увидел напечатанным настоящий труд. Мир праху юного труженика. Посвящаю его светлой памяти эту работу...». Известно, что Алеша Веселовский, еще учась в школе 2-й ступени, серьезно занимался статистикой, состоял библиотекарем в музее Общества изучения Северного Края, сотрудничал в местных изданиях. И еще его интересовали путешественники, те любознательные и отважные люди, которые посетили Вологодский край в XVI веке.

А теперь о самой книге. Да, немногие из областей, регионов располагают и сегодня справочником, подобным изданию Веселовских. Оно включает в себя сведения о 212 вологжанах-краеведах, дана краткая биография каждого, указаны основные публикации и источники этих сведений. Наиболее подробно представлены такие известные краеведы, как Ф. А. Арсеньев, Н. Ф. Бунаков, автор книги «Вологжане-писатели» П. А. Дилакторский, вольнодумец и собиратель фольклора Н. А. Иваницкий, историк искусства и писатель И. В. Евдокимов, И. К. Степановский, Н. И. Суворов. Три века истории вологодских, да и не только вологодских, земель отразились на страницах справочника. Начало краеведения у нас относят концу XVII века, а в XVIII уже было написано несколько крупных трудов историков-летописцев. Люди не только творят историю, но и – записывают, фиксируют ее в документах. История же, в свою очередь, помогает людям утвердиться в жизни, накладывает на каждого неповторимый отпечаток, по которому мы, потомки, можем яснее увидеть человека далеких-далеких лет. Мы же всегда предпочитаем узнавать эпоху в лицах, а на лица смотреть сквозь эпоху.

Вот, к примеру, несколько любопытных публикаций, названных в книге Веселовских, которая, как было сказано, кроме всего прочего еще и ориентирует нас в истории, этнографии: «Что читают крестьяне Удимской волости, и как они относятся к школе и книге» (автор – А. Тарутин), «Праздники в старину» (С. Ковалев), «Тотемские стерляди», «Травка-невидимка. Народное поверье» (Е. Кичин), «Исторические сведения о Кокшеньге» (М.Мясников).

Кстати, о последнем авторе хочется рассказать подробнее. Матвей Николаевич Мясников, как и многие другие вологжане-краеведы, занимался историей, что называется «любительски», но на высоком уровне, и самое главное – по призванию. Он родился в Шенкурске в 1761 году, несколько лет жил и работал в Иркутске в качестве приказчика по торговым делам верховажского купца М. Бурцева. В 1810 году переехал в Верховажский посад и всю свою жизнь отдал поискам и описанию местных древностей. Собирал старинные Важские грамоты, другие документы, ветхие книги, ездил с этой целью в Вологду, Архангельск, где списывал копии с архивных бумаг... Сам Мясников говорил о своих занятиях так: «чтоб сколько возможно предохранить от потери и тления уцелевшие Важские стародавние хартии и прочие письменности яко исторические памятники давнобытности, в течение 45 лет всемерно старался я собирать древности своей отчизны и составить историческое описание Ваги и Шенкурска».

Необходимо; чтобы люди знали своих летописцев, тех, кто связывает прошлое с настоящим и будущим. Книга «Вологжане-краеведы»» и служит этому делу. Надо отметить в заключение, что ее издание в 1923 году не было случайностью. Оно было подготовлено богатыми традициями вологодского краеведения. Скромное здание Общества изучения Северного Края (оно, кстати, крепко стоит и сейчас – улица Пушкинская, 12), где часто бывали отец и сын Веселовские, слышало в начале века голоса многих видных ученых-краеведов. Общество вело большую просветительную работу. В 1922 году были созданы отделения Общества в соседних городах, а через два года собрался съезд краеведов Севера. Делегаты его, наверное, листали книгу «Вологжане-краеведы», тогда еще совсем новую, пахнущую типографской краской…

У меня хранится книга Веселовских «Вологжане-краеведы», которая когда-то была в руках К. Коничева, и он оставил на ней немало пометок, несколько интересных надписей. В том месте, где речь идет о краеведе И. А. Перфильеве, Константин Иванович написал на полях об этом человеке: «в 1937 г. судил меня в парткомиссии в Архангельске». И чуть ниже добавил: «Однако, не обидел! КК» Что стоит за этой надписью? Какие события? И как понять – «не обидел»? Не смог или не захотел? Судя по интонации, похоже, что И. А. Перфильев – один из тех мудрых старых людей, которые даже в атмосфере всеобщего сумасшествия умели оставаться людьми и помогать другим в беде.

Коничев очень внимательно прочитал книгу «Вологжане-краеведы», многое подчеркнул на ее страницах цветными карандашами, и еще написал для себя: «Подчеркнутое красным прочесть в Ленинградской публичной библиотеке. Синим – прочесть в Вологде, в обл. библиотеке».

По отметкам и некоторым надписям видно, что Коничев был увлечен материалом и даже хотел работать над новыми темами. Примерно он обозначил их так: «Штрихи к истории Вологодчины», «Вологодчина в поэзии», Вологодские святые... Одна из давних и любимых тем Константина Коничева – «Петр Первый на Севере». К этой теме писатель подбирал все новые источники и ставил напротив них такое обозначение – п. I.

Коничева интересовали и публикации чем-то необычные, интригующие. Например, такие: «Игра в карты на посиделках в Вологодской губернии», «Вербовка агентов среди ссыльных», «Народная медицина». Краевед А. В. Олешев привлек внимание писателя тем, что был женат на сестре знаменитого полководца А. В. Суворова. Но вообще Коничев никого из краеведов особенно не выделяет, разве что более внимателен к тем, кто писал о его родной Устьянщине. Если подробно проанализировать пометки в книге, то можно и более детально представить интересы писателя-исследователя. И еще одно дополнение: Коничев вклеил в книгу карту Африки и Европы, на которой отметил маршруты своих заграничных путешествий. Кружками обвел он Прагу, Париж, Марсель, города Африки и Ближнего Востока.

Заглянуть в творческую лабораторию писателя позволяет еще одна книга Коничева, книга необычная. Это так называемый «конволют», – сборник, составленный из нескольких книжек, статей и переплетенный в единое целое владельцем. Коничевский сборник составлен из таких изданий: П. Мокеев «Текст песен С. – Двинских крестьян...» (Архангельск, 1913); журнал «Исторические записки»; Б. Зубакин «Холмогорская резьба по кости» (Архангельск, 1931); «Известия Архангельского Общества изучения Русского Севера», и некоторых других.

Конволюты удобны для работы, особенно писателям, которые заняты событиями историческими. Сборник Коничева тоже использован в деле, о чем говорят отметки и надписи на его страницах. На издании «Завоюем недра Севера», например, рукой писателя выведено – К главе «Жильбер Ромм, Воронихин и Строганов едут на Север». На первой странице очерка В. Данилова о Кадниковском уезде Константин Иванович написал: «Документ моей родины. Хранить вечно. К. Коничев, 1938 г.».

Наверное, портрет писателя будет дополняться со временем все новыми и новыми штрихами. Мы лучше узнаем Коничева – книжника, узнаем, что он читал, собирал и любил. Узнаем, как работал писатель с историческими документами, как вписывал исторический факт в ткань своей книги. Библиотека писателя несомненно отражала и какие-то события в его биографии. Открывать эти события, всматриваться в творческий процесс – всегда интересно и поучительно.

* * *

Вологодский каторжный централ, улица Архангельская. После революции на стене централа крупными восторженными буквами написали:

(Воспроизвожу по старой нечеткой фотографии). Но тюрьма стоит себе до сих пор, только название улицы сменилось – Чернышевского. Стены сметать не пришлось. Скорей уж расширять да пристраивать надо...

* * *

А на этом общественном здании пока еще ничего не написали. Хотя кое-что написали вокруг него, то есть о нем. Имею в виду драмтеатр. Любопытно совпали два мнения – столичного писателя Дмитрия Жукова и уроженца вологодской деревни, моего приятеля Гены. Цитирую Жукова: «...Нелепый, сложенный из разновеликих кубиков новый театр, оскорбляющий космополитическим видом картину ладного русского города». А Гена на мой вопрос о театре ответил примерно так: «Его бы на Марс... Это не для нашего города...»

* * *

Прочитал недавно два мнения о нашем городе, прямо противоположные. Американский журналист пишет: «Вологда эры Горбачева – типичный для сотен провинциальных городов, тусклого и безрадостного вида... Большая часть вологжан живет в уродливых государственных домах и придерживается диеты «крахмала и сала». – Мы не бедны. Мы сводим концы с концами, – говорят они. – Никто не умирает...» («Профсоюзная газета», август 1990).
И другое свидетельство: «Вологда меня потрясла! – с искренним восхищением сказал японский писатель. – Такой тихий, такой уютный провинциальный городок, что здесь воистину отдыхает душа...» («Красный Север», сентябрь 1990).

* * *

Еще один вариант частушки:

Хочу собрать все частушки и песни, в которых так или иначе упоминается Вологда и Вологодская область. В общем, частушки, хоть как-то связанные с Вологдой. А пока – знакомлю читателей с некоторыми из них:

* * *

Ленинградский писатель Шадрунов насочинял много коротких историй. Некоторые из них связаны с Вологдой, ибо автор родом из нашей области: «...В детстве я был жутким фантазером. Мои фантазии доводили взрослых до испуга, и они не раз говорили, между собою, что меня надо отправить в Кувшиново, в сумасшедший дом под Вологдой, в детское отделение. Поэтому я стал замкнутым, жил внутренней жизнью, старался во всем разобраться сам...» В другой истории писатель рассказывает: «У меня на родине, на перекрестке дорог, чугунному Сталину повесили мешок с кусками на руку. Сталин хмурый такой стоял, недовольный, с мешком. К нему все боялись подойти, милиции понаехало, ужас сколько, из Вологды. Выяснилось, что мешок повесил дурачок Гриша без всякого умысла, а потом забыл».

Ну, так и быть, еще одну историю: «В молодости я ездил на поезде Вологда – Галич. Поезд этот ходил медленно: машинист все время спал под фуражкой. Мальчишки-ротозеи, торчащие у каждого столба с надписью: «Берегись поезда!», прострелили стекло из рогатки рядом с моим виском. Обозлившись, я стал швырять из окна им в рот по горошине. Мальчишки так и стояли с раскрытыми ртами до самого Галича. Зрелище незабываемое».

* * *

Кажется, пора заканчивать литературную тему. Напоследок (или, как бы сказал Александр Цыганов, «наверхосытку») – одно стихотворение о Вологде неизвестного автора:

* * *

О вологодских больницах. Устами ребенка:

У Светочки мама врач, поэтому Светочка часто «играет в больницу». А играет она так увлеченно, что почти не замечает окружающих... Вот она выстраивает из кубиков «больничку», расставляет там кроватки и столики, усаживает своего маленького Айболита. У Светы есть медицинские инструменты, пустые бутылочки из-под лекарств, сама она тоже надевает белую шапочку и, когда все готово, старательно моет свои маленькие удивительные ручки.

Наконец, машина привозит больных. Больные у Светы – это маленькие пластмассовые человечки. Света зачем-то выстраивает их в длинный ряд; а некоторых – кладет на кроватки, на операционный стол, или просто вдоль стеночки.

– Света, а чего это они у тебя тут выстроились?

Она не сразу поднимает глаза, и в интонации ее ответа можно угадать мысль – «такой большой, а не понимаешь»:

– Это же очередь у них к врачу... А этим места не хватило, и они в коридоре на раскладушках спят, – объяснив это, Света быстро-быстро делает всем уколы, что-то бормочет и, видно, готовит некоторых больных к выписке.

Светочка еще не знает, что очереди бывают не во всех больницах. Не знает она и модного слова «проблема». Но, кажется, она уже знает, что в ее больнице из кубиков бывает слишком холодно и часто не хватает лекарств...

Хорошо, что в Светочкиной больнице все в конце концов выздоравливают, и никто никогда не умирает.

XVIII

Мы живы, пока о нас помнят. И как бы мне хотелось охватить памятью все минувшие поколения моих предков, все события вологодской городской истории. Но этих событий так много, что даже во время короткой прогулки по городу они переполняют взгляд и сосуды памяти... А назвал я эту прогулку так – «Вокруг Вологды за 32 минуты».

Если честно, то я прошел вокруг Вологды дважды. И первый раз вышло у меня минут пятьдесят. Второй раз уж я шел побыстрее, а главное, по сторонам меньше глазел. Теперь вышло 33 минуты, но минуту я скинул, потому что долго пережидал поток машин у Октябрьского моста, чтоб через дорогу перебежать.

Конечно, вы догадались, что шел я вокруг Старого Города, если представить крепостные стены и ров 16 – 18 веков. А начал свой путь от большого перекрестка, где сходятся улицы Мира, Батюшкова, Герцена и Октябрьская. На фотографии 60-х годов тут еще торчит бензоколонка, виднеются на месте нынешнего Стройбанка и типографии – деревянные дома. На них вывески: «Хлеб», «Хозтовары»... Тут же, где-то за деревьями, была и 32-я школа, тоже деревянная.

Почему-то былой облик улиц после новой застройки быстро уходит из памяти. А посмотришь на фото – сразу все вспомнишь...

Итак, вход в сквер, ведущий к ТЮЗу, был обозначен массивными гипсовыми вазами-тумбами. Любили тогда основательность, любили все огородить и озаборить. Здесь росли и сейчас растут яблони-китайки, другие деревья, даже экзотические, может быть. Я не думал о том, что здесь когда-то ходил Иван Грозный и проезжал Петр Первый. В конце концов это не так интересно. Любопытнее как раз то, что ближе к нам по времени. «В Вологде, например, разведен общественный бульвар на этом месте» – так писал, как о недавнем событии, С. В. Максимов в 1881-м году. «На этом месте» – имеется в виду на месте крепостного рва и земляного вала. Вот и девственная земля этих укреплений пригодилась для озеленения города. Так произошла, можно сказать, первая «конверсия» в граде Вологде. Вдумаемся: только в 19 веке люди до конца поверили в безопасность, поверили, что вражьи кони не дойдут до наших срединных земель...

Я иду по асфальту, по листьям (снег еще не выпал), мимо типографии и троллейбусной остановки, мимо «дворянского гнезда» (раньше и улица называлась Дворянской, а не Октябрьской), мимо ТЮЗа с двумя мемориальными досками на груди, мимо домов, где живут Белов, Фокина, Коротаев... мимо памятника космонавту Беляеву, по чудесному скверу, прореженному несколько лет назад. Вот знаменитая «сорокашка», а за тем домом с колоннами когда-то жил в общежитии Рубцов, и сейчас, может, сидит какой-нибудь будущий гений, иду по ровным дорожкам, выложенным плитами, мимо красиво лежащего дерева и деревянного ворона на толстой ветке (здесь редкий для нашего города уголок – попытка соединить природное и рукотворное, но кое-что уже сломано гражданами, да портят картину бетонные крокодилы на двух ногах)... На повороте, в этом же сквере, – мемориал в честь погибших на афганской войне, мы узнали о них спустя много лет после начала войны (для сравнения: местные газеты в 1914 – 17 годах постоянно печатали списки не только убитых, но и раненых, пропавших без вести – звание, фамилия, имя, уезд и волость...). Совсем недалеко дом, в котором жили Дрыгин и писатель Астафьев... Но сквер уже кончился, я иду мимо стадиона (старое название – «Трудовые резервы»), мимо освобожденного теперь здания райкома КПСС, мимо Дома женской одежды, бросаю взгляд на третье здание пединститута, перебегаю дорогу перед близко идущим транспортом и вхожу в почти античные ворота парка ВРЗ!..

Несколько шагов – и попадаю в другую страну, в Швейцарию, по английской стриженой траве я вышел на берег пруда и замер, не веря глазам своим: на воде десятка два уток, у самого берега бабушка и внук почти с рук кормят их, тишина, почему-то и машин не слышно, хотя они рядом. Я медленно иду по берегу пруда и думаю, кому надо было держать эти пруды столько прежних лет в вонючем зеленом запустении; и с радостью думаю, и с удивлением. – почему это пионеры на том берегу не свистят, не шикают на уток и не кидают в них палками... Может, и на этих разбойников сошла вдруг предвечерняя осенняя благодать. Все счастливы вокруг, спокойны и добры, идут в свой Дом актера тюзовцы с гитарой, рябит вода, прохожу по мостику и вдоль земляного вала (единственного остатка длиной около 40 метров), вологжане любят иногда подняться на него, посидеть в беседке,, и вот я уже на высоком берегу Вологды, и открывается отсюда лучший в нашем городе вид.

Новый понтонный мост уже начали на зиму разбирать. На том берегу – стройная и желанная церковь Сретенья (мальчишкой ты лежишь на воде в черной раскаленной от солнца автомобильной камере, плывут облачка, а церковь стоит, вот ты идешь мимо уже со своей дочерью, а церковь все стоит и молчит...), рядом – один из первых каменных домов в городе, тут же – городской Дом культуры, который уже постарел и присел на этом месте, весь оброс зеленью, но все ему чего-то не хватает чуть-чуть, чтобы вписаться в окружающую старину... Слева – знаменитая излучина реки Вологды. Вообще, эту панораму бессчетное число раз снимали фотографы, пробовали писать и художники – Брягин, например, попытался представить, как выглядели эти берега в 12-м веке. Впрочем, я отвлекся, и мое дело – не тот берег, а этот. Берег, берегу, беречь... Слова эти стоят рядом, вот и оберегал высокий берег реки наш город с севера...

Быстро прохожу, по асфальтовой дорожке, а рядом, за деревьями, одно из немногих в нашем городе мест, где парочки целуются почти в открытую. Справа – филиал картинной галереи (когда-то в этом доме жила семья писателя Варлама Шаламова, автора колымских рассказов и странной «Четвертой Вологды»), ослепляют огромные белые стены Софии, по-прежнему это лучшее здание в городе, я иду по тропинке рядом с ним, можно коснуться рукой, по этой почти деревенской тропке люди ходят на работу и в магазин, невероятно; но я уже ныряю в ложбинку, снова поднимаюсь, иду по граниту мимо памятника Батюшкову, мимо небольшой церквушки (зимой здесь бывала лыжная база; хоть и не склад портянок, но меня всегда подмывало съязвить – лыжная база им. Александра Невского), и вот уже иду берегом, самым берегом, мимо длинного, простой и беспроигрышной архитектуры, старого корпуса педагогического института (с его крыши я впервые увидел в телескоп звездное небо году этак в 66-м, в эпоху той еще веры), мимо старой водонапорной башни, и... И вот тут-то я застрял на целую минуту, перепускаю машины у моста, дышу выхлопными газами, и думаю: где-то недалеко было здание с красивым названием «Славянка», не помогут ли мне старожилы-читатели точно его определить?..

Повинуясь выбранному стилю, спешу дальше – мимо спортивного общества «Труд» (оно же - бывшая электростанция) по мосту через Золотуху в ее устье. Теперь это и мостом уж никто не назовет, он как-то не выделяется из улицы; а когда мост был деревянным я щелеватым, здесь случилось одно из страшных и нелепых убийств... А я – мимо летнего кафе «Мороженое» мимо травмопункта и центральной аптеки, сворачиваю направо, мимо входа в поликлинику родную, так сказать... Я-то здесь лечился, как и другие граждане, а Есенин С Ганиным ели борщ в августе 34 17-го года, когда был тут ресторан «Пассаж» (обедали втроем – Сергей, Алексей и его сестренка Маша)... В устье Золотухи особенно хорошо видно, какие высокие, насыпные у нее берега. Вообще, удивительно возникновение наших торговых рядов – магазин «Ленинградский», две башни (художественная школа и «Пирожковая»), «Детский мир», магазин «Цветы» и дальше до «Звездочки». Здесь как раз проходила толстенная каменная стена с башнями, только эту сторону крепости и смогли построить во времена Ивана Грозного. Духу не хватило, и остальное достраивали уже в деревянном виде. Каменная стена и стала фундаментом для будущих купеческих хоромин, как, наверное, феодальные богатства стали основой многих капиталов. То есть, можно считать в какой-то степени, что «Детский мир» начинал строиться 400 лет назад.

От «Пассажа» свернул я на Каменный мост (кстати, кто-то из краеведов сравнивал его с Кузнецким мостом в Москве), свернул, чтобы чуть сократить путь – пройти не по внешней, а по внутренней черте старого Города, по улице Мира. Каменный мост так и хочется иногда представить подъемным, на цепях, как у средневекового замка. Высокие стены моста скрывают от наших глаз мрачные и грязные современные ущелья, чрево не Парижа, но Вологды.

Думаю, что за все века Вологды чаще всего человеческая нога ступала именно по Каменному мосту, даже чаще, чем по базарам.

И вот я прошел по Мира до бывшего Мяснорядского моста (это у «Звездочки», тут где-то был до революции публичный дом, говорят). И вышел на финишный полубульвар, мимо впадины с хоккейной площадкой, где бывал когда-то и летний цирк. И оказался я опять на большом перекрестке, и наконец отдышался...

Нет, далеко не сразу понял я, почему так хотелось обойти вокруг Города. Оказывается, надо было разгадать, зачем же сгрудились в кучу все эти дома, собрались вместе тысячи людей, почему истоптана до дыр эта земля, этот почти священный асфальт.

А произошло это, как ни странно, от бездорожья и бедности, от человеческой слабости и страха, от несовершенства мира... Город только внешне кажется сопутником прогресса. На самом деле он – от нашей первобытной незащищенности (крепостные стены), от боязни одиночества (скученность), от жадности (сгрести все богатства, книги и архивы в одно место), от лени, наконец, ибо централизованность удобна. Да будь у нас хотя бы дороги хорошие и связь, люди уже подумали бы, стоит ли сбиваться в большую кучу!..

Но это только половина правды. С другой стороны – город, конечно, вырабатывал определенную (другую) культуру. В этом бесконечном хождении вокруг, взад и вперед, по улицам, в топтании Каменного моста и площадей, как в танце рыб, происходило и происходит оплодотворение икринок культуры.

Поставленный в невероятную ежедневную близость с тысячами других горожан, человек вырабатывал новую нравственность. Поставленный в близость к музею, печатному слову и архитектуре, горожанин осваивал новую эстетику...

Ребенку надо миллион раз посмотреть на дома, дворцы, храмы, улицы, чтобы понять законы зодчества. И почувствовать красоту родного города. Но чувствуют, видимо, не все. Вот передо мной цитата: «... Сам по себе город Вологда не представляет никакой поэтической красоты, и далеко уступает многим из губернских городов по своему устройству. Дома расположены довольно скученно; 50 улиц прямолинейны, под прямым углом, вымощены булыжником, а на окраинах пашинником (деревом) и освещаются электричеством и керосиновыми фонарями...» (С. В. Клыпин, краевед). Конечно, это сказано необдуманно, слишком поспешно, и жаль, что попало даже в печатный станок. Но особенно удивляет, что это написано Клыпиным в 1904 году, а не тридцать лет спустя, когда поносить все старое стало уже правилом хорошего тона...

* * *

Когда осенью 89-го года шел я вокруг города, то не знал еще, что Каменный мост (в его нынешнем виде) был спроектирован ровно 200 лет назад. Автором его был архитектор Бортников. «В 1788 году он закончил проект винного магазина, а в 1789 году представил в Городскую Думу проект каменного моста...» (М. Фехнер, из книги «Вологда», 1958). Петр Трофимович Бортников – первый вологодский губернский архитектор. Он работал у нас всего шесть лет, но во многом определил тот облик Вологды, который сохраняется и сейчас, спустя двести лет. Думаю, что именем Бортникова надо назвать одну из улиц нашего города.

Еще немного из книги М. Фехнера, которая иногда интересно перекликается с моими вольными заметками. «Территория города, которую Грозный задумал обнести каменными стенами, равнялась примерно 56 га. В настоящее время ее ограничивают с юго-востока ул. Сталина (теперь Мира – В. Б.), с юго-запада – бульвар по Октябрьской улице, с северо-запада – Ленинградская улица.» «Следы деревянной стены по линии бульваров на современной Октябрьской улице были заметны еще в конце 70-х годов XVIII века; развалины каменной стены Грозного показаны на плане 1789 года (ЦГАДА); сохранявшаяся дольше других наугольная юго-западная башня, служившая в начале XIX столетия пороховым погре-36 бом была разобрана лишь около 1820 года». По-моему, Памятник солдатам-афганцам поставлен у нас примерно на том месте, где была когда-то пороховая башня... «В «городе» было 622 жилых двора но большинство из них было «осадными», куда только в случае опасности перебирались бояре, дворяне и служилые люди, проживавшие обычно в своих вотчинах и поместьях...»

И последняя выписка: Грозный задумал «каменные стены протяженностью более 2-х с половиной километров...». Так что нет ничего удивительного в том, что я преодолел это расстояние за 32 минуты. Такова пешеходная жизнь.

* * *

На этом я пока заканчиваю «Повесть о Вологде», хорошо сознавая, что тема моя бесконечна, и я не выполнил все то, что задумал. Но, Бог даст, мы еще встретимся. Надо только опять накопить мне в душе дорогих неслучайных слов, да не просыпать их на пути к новой книге.