Пароход «Луза». Семинаристы. Отплытие. Реки Вологда и Сухона. Мельницы. Хлебопашество. Селения. Птицы. Хвойные деревья. Ель. Дуб. Остановки. Капитан. Служащие. На капитанской вышке. Дербники. Асфикция. Пение семинаристов. Вологодская семинария. Тотьма. Красота Сухоны. «Лось». Скотина. Прохожие. Товарищ по созерцанию. Народонаселение. Пустыня. Сокола и кречеты. «Опоки». Устюг Великий. Пароход «Десятинный». «Пустяки». Начальство и прислуга. Река Юг. Малая Двина. Котлас. Стерлядь. Река Вычегда. Северная Двина. Маленькое замешательство. Два писателя. Остальные пассажиры. Жилища и храмы. Продовольствие пассажиров. Гипс. Лиственница и кедр. Река Пинега. Село Вавчуга. Иоанн Кронштадский. Холмогоры. Прибытие в Архангельск. Некоторые данные о нем.
Утром переехал на пароход «Лузу». Как отрадно сменить душные, пыльные вагоны и комнаты на пароход, с его свежестью и влагою вокруг!
На тот же пароход прибыла целая толпа вологодских семинаристов, уезжавших на вакации. Главная часть их состояла из окончивших уже свое ученье. Последние покидали семинарию совсем и направлялись домой, в разные концы нашего необъятного севера. На берегу было немало провожавших всю эту молодежь. Там виднелись и печальные женские лица.
Перед отходом парохода наш капитан пригласил всех помолиться. Пассажиры встали, сняли шляпы и начали креститься, повторяя несколько кратких слов за капитаном, испрашивавшим у Бога благословение на совершение предстоявшего нам пути.
Пароход стал тихо отчаливать от пристани. В эту торжественную минуту на капитанской рубке, где находилось немало пассажиров, а также и вся вышеозначенная партия семинаристов, раздалось дружное хоровое пение. Это запели звучными молодыми голосами юноши, покидавшие, быть может, навсегда семинарию и город, где они воспитывались. Песня эта была торжественная благодарность Творцу, «Который, как чадолюбивый отец, вскормил и воспитал их». Приблизительно подобные слова запомнились мне из того пения.
С берега махали шляпами и платками.
Все это вместе было чрезвычайно трогательно и торжественно. Пароход заработал колесами… и передо мною открылся огромный водяной путь, в несколько тысяч верст длиною.
«Удастся ли мне совершить его до конца? И что-то еще там ждет в безбрежных водах океанов и морей?» - пришло мне в мысли тогда.
Идем рекою Вологдою верст 35 до слияния с р. Сухоною. Кругом зеленое раздолье – леса и луга. Леса, впрочем, весьма молодые. Очевидно, и тут они не застаиваются подолгу на корню. Притом, здесь полное преобладание лиственных пород. Хвойные замешиваются в них понемногу, лишь начиная верст за 75 от г. Вологды.
Вода в реке бурая, каковая бывает в боровых ручьях. Она хотя и не мутна, но напоминает цветом хвойную смолу.
Селения чрезвычайно редки и необширны. Первое село на берегу реки находится в 80 верстах от Вологды. Оно называется Нарем.
Тут мы взяли дров для парохода. Одна сажень, кажется квадратная, еловых, в 1 аршин длины полена здесь стоит 1 р. 80 к.
Неприятно поражают соломенные крыши, которые и тут, в стране лесов, иногда попадаются.
Чрезвычайно мизерны на вид здешние ветряные мельницы. Это маленькие избушки, насаженные на конические деревянные срубы.
Впрочем, такие мельнички соответствуют тем немногочисленным и небольшим клочкам обработанной земли, которые тут виднеются там и сям, среди лугов и лесных полян.
Глядя на эти зародыши хлебопашества, приходит на ум, что у человека заложена к земледелию какая-то необъяснимая, глубокая любовь, какое-то непреодолимое стремление, если даже и здесь, в этом раздолье и довольстве он все-таки думает о нем.
Не рассчитывая понаслышке ни на что хорошее относительно продовольствия на наших северных малолюдных путях, я захватил с собою из Вологды кой-каких закусок. Однако, буфет на нашей «Лузе» оказался сносным, хотя кухня и сами стряпующие были далеко не привлекательны на вид.
Впрочем, кухонная область всегда требует некоторой иллюзии, известного сокрытия ее святилищ и жрецов от взоров. Самое лучшее во все в это на близком расстоянии не вглядываться.
Продовольствие на пароходе «Луза» было недорого. Подают часто свежую вкусную рыбу: нередко только что выловленную нельму и семгу.
Селения по берегам понемногу учащаются. Но все же между ними расстояния в десятки верст. Притом, они весьма невелики. По числу домов, хотя и прекрасных и просторных, они напоминают наши маленькие поселки.
Из немногочисленных птиц, встречаемых на Сухоне, узнаю несколько видов куликов: чернышей, песочников и кулика-сороку. Попадаются различные чайки, утки и большие красивые гагары. Но вся эта птица встречается здесь чрезвычайно редко, сверх моего ожидания.
С движением нашим на север, по лесам начинают преобладать хвойные. Из последних преимущественно ель. Чудный богатырь и красавец лесов, дуб становится все реже и невзрачнее. Грустным и задумчивым он кажется здесь на чужбине, в своем одиночестве.
Капитан парохода, по-видимому, простолюдин, с самым элементарным образованием. Зато он чрезвычайно любезен и вежлив с пассажирами. Дай Бог, чтобы и все капитаны походили хоть немного на него в этом.
Он позволял пассажирам проводить время на капитанском мостике и любоваться картинами и нередко подставлял даже сам нам табуреты.
Я сделал ему комплимент по поводу его любезности. Добрый человек покраснел от удовольствия до ушей.
«Северное пароходное общество», которому принадлежит наш пароход «Луза», как еще довольно молодое общество в сравнении со старым «Северодвинским пароходством В. И. Кострова с Сыновьями», очевидно, заботилось о своей популярности. Поэтому, конечно, у него и были внимательные служащие наподобие нашего милейшего капитана.
Да пошлет судьба вообще всякого преуспеяния всему нашему северному мореходству! Пора, пора проснуться всем тем богатейшим необъятным краям!
По временам останавливаемся у некоторых, более крупных сел, как например, у с. Шуйского. Пароход приваливает к самому берегу. С него спускают длиннейшие трапы прямо на землю и грузят дрова. Публика в это время спешит сойти на песок, на траву и на землю, чтобы сменить под ногами однообразное ощущение палубы.
Бедные, истомленные и заморенные семинаристы торопятся выпить молока, которое в плошках на пристань выносят крестьянки. Пассажиры, особенно из третьеклассников, тоже покупают здешнее прекрасное молоко.
Я спешу оглядеть хоть сколько-нибудь эти оригинальные селения, заглянуть в дома, поговорить с людьми и хоть несколько вникнуть в их любопытную и, по-видимому, сытную и привольную жизнь.
Глядя на большие, просторные дома, на прекрасный скот, на рослых, здоровых и красивых людей, - этих потомков новгородской вольницы, ее ушкуйников, которые собственно и заселили русский север, - с тягостным чувством вспоминаешь наши горемычные среднерусские селения, помещичьих, крепостнических районов, с их вымирающими, изможденными и отупелыми мужичонками, с их лилипутскою скотинишкою и т. д.
Дома здесь все двухэтажные. Низ занят холодным помещением, где держат провизию, рухлядь и скотину. Последняя зимою там спасается от вьюги и лесных зверей. Сараи и амбары тоже почти все двухэтажные.
Иной раз я чересчур уже увлекался, глядя на все на это, столь новое и невиданное для меня, среднерусского жителя, так что один раз даже чуть не опоздал на пароход. Да и то пришлось бежать, как зефир, с четверть версты на глазах у всей публики в то время, как наше судно уже убирало свои трапы.
Не особенно весело было так щеголять перед многочисленными зрителями своею солидностью и резвостью. Но пришлось делать «bonne mine au mauvais jeu».
На нашем пароходе любезен не только капитан, но и остальные слыжащие. Какое-то легкое, жизнерадостное настроение характеризует всех их. В особенности таким светлым состоянием духа отличался наш буфетчик.
Это был довольно еще молодой человек. Как он мне сообщил, он служил прежде в Петербурге в ресторанных гарсонах. Много выпивал, особенно пива. Потом, наживши деньжонок и желая поправить свое пропитое здоровье, он основался теперь здесь, на скромной «Лузе».
Это был чрезвычайно благодушный и радостный человек. Каждое слово он говорил с веселой и несколько самодовольной улыбкой. Впрочем, он не был свободен, несмотря на все на это, от весьма присущего большинству наших буфетчиков неряшества и неопрятности.
Погода стоит великолепнейшая. Вечера поразительно хороши: совершенно как наши майские.
Пассажиры засиживаются поздно на капитанской вышке. Хороши вечерние зори после заката, когда река уподобляется зеркалу, в котором отражаются и небо, и берега с лесами и с селами.
Сегодня после заката я любовался игрою мелких соколов вверху, над рекою. Вероятно, это были дербники, судя по виду их. Они как будто бы наслаждались, купаясь и нежась в вечерней прохладе. Что это не были невинные кобчики или пустельги, можно было догадаться уже по тому, что в тех частях реки, над которыми появлялись эти хищники, нельзя было заметить ни одной ласточки – их главной добычи. Хотя здесь ласточек вообще немало; в особенности часто попадается ласточка береговая, живущая в норках речных берегов.
Я указал кое-кому на любопытных маленьких пернатых хищников. Но из публики, мало знакомой с соколами вообще, думаю, немногие мне поверили в определении этих птиц.
Около некоторых селений, на берегу, близ воды виднеются строящиеся суда и барки. Все они весьма неуклюжего вида.
Несмотря на чудную июньскую погоду, пассажиры упорно и тщательно притворяют в общей каюте 2-го класса все окна. И я там положительно не могу оставаться, - духота и спертость воздуха! Прихожу туда лишь на ночь, когда уже все спят и никто не видит, как я открываю тайком окно у своей койки, чтобы не задохнуться совсем.
По временам я до такой степени терял всякое терпение в этой асфиксии, что говорил некоторым пассажирам кое-какие резкости.
Конечно, мои объяснения и взгляды на гигиену ничему не помогли. Мне говорили с самым несокрушимым видом, повторяя упорно слова: сквозной ветер, сквозняк и т. п. банальности.
Теряя всякий раз терпение в таких мучительных разговорах, я в отчаянии вылетел вон из каются наверх, на мостик, и там уже наслаждался великолепным, благовонным воздухом северных лугов и лесов.
Особенно хорошо бывало там наверху в минуты позднего северного заката или вскоре после него. Ночи становились все светлее и светлее по мере приближения к северу. Заря не погасала до самого рассвета.
С вечера палуба и мостик капитана бывали переполнены публикой. Обыкновенно тут же собирались и семинаристы, чтобы еще немного попеть вместе, пока они не рассеются окончательно по разным пристаням.
К сожалению, песни и мотивы у них были переделаны или, скорее, перековерканы на свой лад. Иногда нельзя было узнать самых обыкновенных, общеизвестных напевов.
Мой ближайший сосед по койке, какой-то хорошенький, маленький и очень молодой купчик, ездивший за отцовскими получками, немало хохотал над этим панихидообразным исполнением всех песен.
А жаль! Голоса молодых людей были очень не дурны. Хорошее могло бы выйти у них пение, если бы и тут не влияние всезаедающей бурсы.
Про вологодскую семинарию в тот раз мне рассказывали немало ужасов.
Позднее всех на палубе оставался я. Наконец, и меня одолевал сон перед утром и, немного продрогнув, я сходил с сожалением в душную каюту, чтобы там вздремнуть часа три, дабы получить опять возможность любоваться красотами пути.
Говорят, здесь, на реках нередки такие туманы, что приходится останавливаться и пережидать их довольно долго. В такие минуты можно наскочить на какое-нибудь судно, хотя последние здесь чрезвычайно редки. Можно засесть и на мель и таким образом дожидаться иногда долго помощи со стороны другого, случайно плывущего мимо парохода.
14 июня
В 4 часа утра пароход наш причалил к пристани первого города на пути нашем. Это была Тотьма, находящаяся от Вологды более, нежели на 200 верст. Расположение городка красиво. Тотьма стоит на высоком левом берегу Сухоны. В ней около 3455 жителей. Есть несколько старинных церквей. В окрестностях – солеваренный завод. Есть свой монастырь и даже свои мощи (Феодосия Суморина). Тотьма была основана в 15 веке. Городок этот тоже претерпел многие судьбы нашей отечественной истории. Тут есть и Царев луг и местечко Виселки, где батюшка Иван Васильевич творил над жителями свою отеческую расправу. Тут свирепствовали и его опричники. Тотьму громили и татары. Она принимала участие и в смутный период. Сюда батюшка Петр I сослал Лопухина, брата царицы Евдокии, да и она сама попала после в здешний женский монастырь.
Из пассажиров наших немногие пробудились, чтобы взглянуть на Тотьму. Сошло же туда всего несколько человек. Я, еще не уставший дорогою путешественник, тоже пустился на осмотр города.
Мне вздумалось перейти в город оврагом, который выходит к реке. Но этот путь оказался неудобным, и я несколько позадержался, поглядывая вверх на прохожих, направлявшихся в Тотьму по мосту надо мною. Боясь однако опоздать к отходу парохода, я поспешил расстаться с своим оврагом и пустился тоже через мост в городок. Тут я повстречался с одним первоклассным пассажиром. Это был весьма малорослый юноша, бледный и с пискливым голосом. Несмотря на жаркое утро, он был одет в драповом пальто, на шее у него виднелся шелковый шарфик. В руках у него был бинокль. Оказалось, что это чиновник министерства народного просвещения и любитель археологии. Он оказался большим поклонником древних храмов, которые собственно обозревал теперь и ехал.
В Тотьме он осмотрел снаружи немногочисленные храмы и возвращался теперь на пароход.
Я попросил его обойти наскоро город еще раз вместе. И любезный человечек охотно согласился. Он опять со вниманием и любопытством стал засматриваться в свой бинокль на колокольни, которые только что осмотрел до меня. Сообщил мне, что на будущий год опять поедет на север и тогда тщательнее изучит и снимет фотографии со всего, что найдет интересного. Уверял меня, что, созерцая подобные предметы, он испытывает эстетическое наслаждение. Во всяком случае, он так заглядывался на колокольни, не представлявшие, как мне казалось, особого интереса, что я стал даже опасаться, как бы не опоздать на пароход. Пришлось моего компаньона не на шутку поторапливать. Впрочем, Тотьму легко было обойти наскоро и вернуться на нашу «Лузу».
От Тотьмы Сухона становится чрезвычайно красивой. Берега идут высокие и покрытые густыми, смешанными лесами. Последние по-прежнему с преобладанием хвои, т. е. ели.
Течение реки делается весьма быстрым. Под водой множество порогов. Из реки торчат камни.
Недалеко от Тотьмы, ближе к правому берегу Сухоны, стоит в воде огромный валун, прозываемый Лось, на котором царь Петр I, будто бы, обедал в одно из своих путешествий к Белому морю.
Замечательный человек этот проехал и тут не раз, стремясь повсюду к своей любимой стихии – к морю. Немало преданий об этом колоссе еще живы и тут, по многим местам нашего необъятного севера.
Кой-где на лесных полянках или по берегам реки попадаются красивые и рослые коровы с колокольцами на шее.
Несколько раз случалось, что какой-нибудь прохожий, пастух-мальчонка или даже целая толпа поселян встречали наш пароход с берега криками «ура» и разными оживленными жестами. Чтобы им доставить удовольствие, добродушный наш капитан подавал пароходный свисток, уверяя, что они этого-то и добиваются.
Утро было чудесное, безоблачное. Виды реки прекрасны и чрезвычайно живописны. Светлая лента воды блестела среди холмистых и лесистых берегов, отражая их в своих ровных струях. Иногда развертывались чудные перспективы верст на десять, на пятнадцать. Такие прямые плесы несколько напоминали великолепный Саймский канал. Только здесь эта панорама была величественнее.
Этою красотою только и любовались по утрам я да один священник из Казанской губернии. Симпатичный и любознательный человек этот направлялся с женою и с одним знакомым дьяконом в Соловки. Остальные пассажиры преблагополучно себе почивали в ранние часы по каютам. Супруга симпатичного батюшки вообще выказывала мало интереса к путешествию.
А картины нашего пути в те минуты были до того очаровательны, что мы с моим собеседником не находили слов, чтобы выразить друг другу свой восторг.
В такие чудные минуты путешествия мне особенно остро чувствовалось сожаление о близких людях, которые в данную минуту не могли видеть всей этой красоты, всех этих чудных мест и вместо того теперь выносят все дрязги и хлопоты там, дома, в горячую рабочую пору.
А небо и леса отражаются в воде, будто и сами любуются собою. И горько, и грустно на душе! И чувствуешь не то угрызение, не то раскаяние, что не остался там делить житейские невзгоды…
Сухона весьма мелководна, особенно в конце лета. Говорят даже, что уже теперь кончаются в ней хорошие рейсы. Далее пойдут простои на мелях. А дальше, к осени, езда будет совсем плоха. Да и вообще ходить тут могут лишь самые плоскодонные суда. Наша «Луза» сидит, например, в воде всего на 6 вершков, что и дает ей возможность приваливаться прямо к берегу, безо всякой пристани.
Проплывает «Луза» всего около 12 верст в час. Освещается она электричеством.
Капитан и вся команда носят ночью валенки, несмотря на лето, точно у нас в деревнях крестьяне.
В обрывах и вымоинах крутых берегов часто видны прослойки извести и гипса. Главная же масса – глинистые породы.
В одном селе, где забирали дрова на пароход, я разговорился с крестьянами и их детьми, собравшимися к пристани поглядеть на нас. Все это рослый, сытый и довольно красивый народ. Женщины стройны и с прекрасными зубами. Глядя на них, догадываешься, что среди них тут должны попадаться настоящие красавицы.
Я видел очень миловидную девочку, блондинку, лет двенадцати.
Красив и местный женский костюм, сохранившийся, по-видимому, из старины. Между прочим, рубаха имеет довольно большой вырез на груди, вроде «a coeur» наших дам. Это очень идет к детям.
Из разговоров с крестьянами узнали, что дети их учатся в церковноприходских школах, которые кой-где и тут есть.
Понемногу лесная площадь, идущая вдоль берегов, сокращается. Появляются луга и даже небольшие обработанные нивки. Чаще виднеется жилье – этот враг лесов. Но пусть! Жилье здесь слишком еще редко. Оно здесь нужно, очень нужно. И без того вся проезжаемая нами богатая, привольная страна выглядит пустынною, безлюдною.
У всех пассажиров была одна и та же мысль, одно и то же соболезнование, именно о ненаселенности, о заброшенности этих громадных богатейших земель.
- Вот бы какие пустыни нужно заселять прежде всего! Вот бы какими необъятными странами нам заняться.
Такого рода разговоры не раз возникали между пассажирами. Сетовали, горевали и опять замолкали во своем истинно-русском бессилии и смирении.
А край, по которому мы ехали, чем дальше, тем становился все привольнее и пустыннее…
Сегодня утром видел над лесом летающего сокола-сапсана. Его старался прогнать маленький сокол-дербник. Вероятно, там было гнездо последнего. И как ни мал он был в сравнении с могучим хищником, тем не менее его настойчивость, его смелость настолько тревожили сапсана, что тот полетел прочь.
Леса и горы раздольного севера вообще – любимый приют многих видов великолепных, благородных соколов и кречетов.
Еще наши цари-охотники, как, например, Иоанн грозный, в особенности же Алексей Михайлович, посылали сюда за ловчими птицами своих помытчиков.
Вот к вечеру развертывается перед нашими взорами самый знаменитый вид на реке Сухоне. Это именно пороги Опоки, близ села Порог. Тут извилистая река почти бурлит от подводных камней. Берега здесь достигают до 40 сажен высоты. Обрывистые, отвесные отломы их замечательны цветом и рисунком. Главная масса их красная, как кирпич, глина с белыми гипсовыми прослойками. Отвесы, со своими трещинами и промывинами, производят впечатление кирпичных стен, каких-то крепостных брустверов.
Этими красивыми, опасными местами приходится плыть медленно и осторожно, в виду порогов. Любитель фотографий здесь может успеть наделать много интересных снимков.
Отсюда до Великого Устюга остается всего около 60 верст пути. Берега понижаются. Сама река становится шире и принимает уже физиономию наших крупных рек. В красоте и живописности она однако теряет.
Около 11 ч. светлой северной ночи мы увидали вдали знаменитый Устюг Великий. Весь он, с вереницею своих колоколен вдоль берега, отражался в тихой, зеркальной воде. А водяная площадь перед ним развертывалась весьма обширная; точно сама река здесь разлилась. Эту массу воды приносит сюда река Юг, со своим притоком Лузою, образуя своим слиянием уже Малую Двину.
Почти через 32 часа доехали мы от Вологды до Великого Устюга. Когда наш пароходик «Луза» стал у пристани, мы должны были перейти на более крупное судно того же общества по прозвищу «Десятинный». Затем я пустился поскорее в город, чтобы немного оглядеть его перед сном. «Десятинный» должен был отойти рано утром. Из всех наших пассажиров только один выразил желание со мною обойти город. Остальные или засели за чай, или улеглись спать на новом пароходе.
Мой теперешний спутник по городу мною был замечен еще на пароходе «Луза». Он и его товарищ, оба пассажиры первого класса, не походили на местную публику и выглядели культурными людьми.
Мы пустились с моим спутником быстро обходить безлюдный, погруженный в сон город.
Великий Устюг лежит на Сухоне за четыре версты до Малой Двины, которая образуется водами Сухоны и Юга. Основан он на Черном Прилуке в 1212. занимал в русской истории и в торговле видное место, почему и прозван, подобно Новгороду и Ростову, Великим.
Отсюда происходят родом Ерофей Хабаров – покоритель дальней Сибири, и св. Стефан – просветитель зырян в 14 веке. В 1613 году Устюг, под предводительством воеводы Пушкина, отразил набег поляков. Выдерживал он и набеги татар. В 16 веке, когда впервые был открыт этот путь, т. е. через Белое море и Ледовитый океан за границу, тут завязались первые торговые сношения с Европой. Сухона посредством канала герцога Александра Виртембергского соединила Великий Устюг с бассейном Волги и всем русским югом. Вычегда соединяет его с Азией. Здесь главные предметы торговли – хлеб, сало, лен, рогожа и т. п. Между прочим, тут работаются довольно известные в прежнее время железные шкатулки с секретными и звенящими замками и с «морозными» рисунками на отделке. В Устюге немало больших и маленьких церквей. Есть, конечно, и собор. Много видных каменных домов, магазинов и лабазов. В соборе есть и свои мощи некоего праведного (юродивого) Прокопия, пришельца, будто бы, из Германии! С его жизнью связано здесь и невероятное сказание о какой-то туче, разразившейся каменным дождем в окрестностях города. Словом, здесь есть и свое чудо. Есть свой чудотворный образ (Одигитрия). Есть мужской и женский монастырь на Соколиной Горе и т. д.
Мы оба спешно и быстро обходили город по тем улицам, которые нам казались повиднее и поинтереснее; доходили и до окраин города или оказывались вдруг в неприглядных закоулках.
В одном прибрежном овраге толпилась чрезвычайно подозрительная группа босяков, гревшихся у костра. Увидав нас, они обратились к нам с довольно красноречивым ухарством. Ясно было, что это типичнейшая золотая рота.
Наконец, мы почувствовали немалую усталость и потребность сна. Пришлось направиться опять на свой пароход, чтобы вздремнуть немного до его отплытия, когда любопытство потянет опять на палубу, чтобы видеть картины интересного пути.
Оказалось, что наш «Десятинный», перемещаясь от одной пристани к другой, расположенной совсем рядом с первой, наткнулся на что-то и проломил себе бок под ватерлинией.
Нас уверили, что виною был камень на дне реки, и что это все были пустяки. Однако, «пустяки» чинили всю ночь. И все это немало замедлило отправлению парохода.
Думаю, подобным «пустякам» главная причина малокультурность пароходного начальства и прислуги. Наш теперешний капитан, например, был на вид еще примитивнее, нежели предыдущий. Этот был в пиджаке и в сапогах по колено. На пароходе нашем находился и сам управляющий Северного пароходного общества. Этот был одет по-немецки, хотя и с простонародным оттенком. Видно было, что и образование этих добрых людей было соответственно их наружному виду. Впрочем, управляющий с пассажирами был чрезвычайно любезен. Нельзя того же сказать об угрюмом и красноносом капитане в пиджаке.
Пароход «Десятинный» ходит только в хорошую погоду от Вологды до Архангельска. Теперь, за убылью воды, он уже не мог пробраться выше Устюга.
15-го июня
Ниже, на 4 версты от Устюга, как я говорил, в Сухону изливаются воды р. Юга. С этого места река называется Малой Двиной. Юг несет с собою массу песку, чем страшно засоряет фарватер, образуя перемещающиеся мели и целые острова, разделяющие реку иногда на несколько рукавов.
Малая Двина имеет около 66 верст длины. Напоминает она собою Оку или даже Волгу в верховьях последней: ширь, низкие берега, луга, тальники, изредка небольшие леса вдали от воды. Только села еще реже и несравненно меньше волжских и окских. Есть и еще какие-то неуловимые отличия, которые только чувствуются.
Вот знаменитые мыс и село Котлас, куда проведена железная дорога от Перми через Вятку. На днях здесь был великий князь Сергей Александрович, на открытии этой дороги. Мы застали на берегу огромную деревянную арку, выстроенную для встречи великого князя. Пока пароход стоял у пустой пристани, пассажиры поднялись на возвышенный берег, походили по нем, посидели наверху, на триумфальной арке, поглядели издали на село Котлас, на вокзал, находящийся довольно далеко от берега, на маневрировавший поезд, полюбовались с высоты этого берега на противоположный низменный берег и побрели на свой пароход. Скоро он поплыл дальше.
Во втором классе, в общей каюте ехал какой-то юноша, весьма молодой и скромный на вид. Когда он собирался пить чай, то непременно приглашал кого-нибудь из пассажиров к себе за самовар. Один раз и я попал на его чай. Мы разговорились. Оказалось, что юноша этот был сын местного богатого торговца рыбою.
Теперь он ездил по поручению отца и скупал живых стерлядей для отсылки их реками в пробуравленных барках (ради самосменяющейся воды) в города. Этим путем стерляди отсылаются отсюда, главным образом, в Петербург.
Тут же сидел с нами какой-то родственник вышеописанного юноши. Они рассказали мне, что стерлядь появилась в северных реках лишь после соединения их бассейнов с бассейном Волги каналом Александра Виртембергского. Первых, вылавливаемых здесь стерлядей, рыбаки бросали как нечто неведомое и подозрительное. Волжская стерлядь, переселившись на север, стала еще лучше качеством. Теперь, конечно, ее здесь усиленно ловят, узнав ей цену. Притом ловля этой вкуснейшей и, как кажется, глупейшей рыбы, донельзя проста, даже невероятна. Стоит лишь закинуть перемет, т. е. бечевку с многочисленными лесками и крючками, и, притом, непременно пустыми, как стерлядь начинает о них тереться (по-видимому, играя), пока не зацепится какою-нибудь частию тела. Иной раз рана бывает так серьезна, что бедная дурочка от нее погибает и не может даже считаться товаром, годным для столицы. А сколько уходит раненых стерлядей и пропадает совершенно бесполезно! Мой собеседник и амфитрион рассказал мне про одну такую погибшую на крюке рыбу, цена которой живой была бы, благодаря ее величине, не менее 100 рублей в Петербурге.
Истинно глупое животное! И истинно варварский способ ее ловли!
Вот справа, со стороны Уральского хребта несет в Двину свои воды мощная река Вычегда. Она несколько отличается цветом от Двины, которая с этого места уже называется Северною.
Несмотря на большое прибавление воды из Вычегды, мелей в Северной Двине не многим меньше, нежели это было до сих пор. Приходится зорко промерять воду шестом на носу парохода, чтобы на засесть. И без того по временам раздается шипение песчаного дна о кузов судна. Берега Северной Двины песчанисты и пустынны. Острова из наносного песку, поросшие тальком и травами, иногда так велики и многочисленны, что трудно угадать, где течет между ними главное русло реки.
Очевидно, что и эта могучая, величественная река подвергается грустной участи всех русских рек. Она тоже мелеет.
И все же такие громадные, многоводные реки, такое раздолье навевают мысли о величии нашего отечества в грядущем, если только оно когда-нибудь пробудится от своей летаргии.
Буфетная часть на пароходе «Десятинном», пожалуй, хуже, нежели на пароходе «Луза». Поэтому я еще раз порадовался, что имею при себе немного подсобной провизии.
Раз, после обеда, когда мы выходили на палубу, пароход наш, ни с того ни с сего, остановился среди реки и стал принимать на буксир три огромные крытые баржи с товаром.
Пассажиры поняли, какое грозит ходу судна замедление от этого колоссального и непредвиденного груза. Я не вытерпел и стал укорять начальников. Эти слова от имени всей публики тотчас же подействовали на нашего любезного управляющего. Он извинился перед нами и распорядился отцепить несчастные, неповоротливые баржи с приунывшим на них народом.
В эту минуту появился на палубе спутник того пассажира, с которым я обозревал ночью Великий Устюг. Он сильно разгорячился, узнав, в чем дело. Назвав себя писателем Л., он начал грозить пароходному обществу печатью. Управляющий стал еще усиленнее извиняться. Баржи, впрочем, и без того уже остались неподвижными в одной из заводей реки, а мы продолжали свой путь.
Писатель Л., нарушивший свое инкогнито, один из любимейших народных юмористов. Он хорошо был знаком даже здешней пароходной публике. И его самоизобличение произвело на нашем судне немалую сенсацию.
Мой спутник по обходу Устюга, путешествующий вместе с г. Л., оказался тоже писателем-народником г. Б.
Кроме этих двух да священника с дьяконом, о которых я уже говорил, среди пассажиров, ехавших с нами от Вологды, было еще два довольно интересных и симпатичных человека. Это были два пожилых супруга – владельцы какого-то башмачного заведения в Москве.
Не знаю, к какой категории отнести мне двух молодых педагогов из Прибалтийского края, хотя и русских. Эти только и думали, только и говорили, что о трактирах и «девочках». Они путешествовали в I классе.
Во втором классе еще выделился какой-то местный становой со своею супругою. Оба эти человечка были, по-видимому, из какой-то глухой глуши. И речь их и наивный взор гласили об этом. Кроме того, мадам становая почивала иногда и днем в общей каюте с босыми, хотя и далеко не обворожительными ногами.
Остальные пассажиры нашего парохода были довольно бесцветного вида. Все почти эти люди, кроме двух писателей, направлялись в Соловецкий монастырь.
Маленький, пискливый юноша, любитель древних церквей, покинул нас, чтобы возвратиться в Петербург, еще в Устюге. Между прочим, он мне пожелал счастливо совершить мое путешествие, назвав меня «в некотором роде пионером».
16-го июня
Берега Северной Двины по-прежнему низки и не представляют собою живописного интереса.
Мелководность ее несколько уменьшается с приближением к низовью.
Деревни и жилища нам встречаются чаще, нежели на Сухоне. Тип их тот же, что и там. Деревянные храмы тут, на севере, имеют совершенно своеобразную архитектуру, какую можно, помнится, найти в картинах В. Верещагина. Особенно оригинальны их многоярусные деревянные колокольни, каждый ярус у которых с зелеными полукругами или отливами вокруг, что напоминает, до некоторой степени, хвойные деревья.
Птиц по-прежнему здесь немного на этих обширных водах. Вероятно, в настоящую минуту большинство из них возится в разных затонах и болотах с птенцами. Изредка пролетит какая-нибудь чайка.
Во время остановок парохода у приречных селений, пока забирают для машины дрова, публика обыкновенно выходит погулять, поговорить с туземцами или купить себе какой-нибудь провизии. Иногда удается на пристани получить чудную, недорогую свежую рыбу, которую можно на пароходе же и сварить (в кухне). Таким путем пропитывались отлично многие из пассажиров III класса.
Мне только не хотелось возиться со всем этим, но я вполне оправдывал третьеклассников. Они лакомились лучше нас, не брезговавших пароходной кухней только по неразборчивости и лени нашей. Раз как-то на глазах публики у одной пристани содержатель буфета купил свежей семги и стерляди.
Самые нетерпеливые пассажиры I и II классов накинулись на него сейчас же с заказами разных кушаний из этой соблазнительной провизии. Никому не пришло в голову, что ведь и без того эта непрочная провизия войдет в обеды и во все наше дневное меню за нормальную плату, что потом и подтвердилось. Таким образом, мы все, нетерпеливые, изрядно порадовали своею поспешностью нашего ресторатора, переплатив ему более, нежели он рассчитывал в этот день.
Еще часов с 8 утра по обеим сторонам реки потянулись чрезвычайно интересные и красивые берега. То были невысокие утесы с вымоинами, с пещерами и глыбами. Все это был чистейший гипс, напоминающий своим видом дешевый мрамор. Сверху утесов лежал толстый слой почвы, на котором рос лес. В пещерах иногда перепархивали какие-то птицы. Быть может, то были совы – любительницы укромных мест.
Мы поразились, когда узнали, что такое необъятное добро, как гипс, валяющийся по обеим берегам реки в неизмеримом количестве, не имеет здесь никакого сбыта.
У одной пристани, где мы вышли, чтобы выкупаться, мы вблизи осмотрели глыбы гипса, которые легко царапались и крошились даже в руках.
В воде оказалось 10 градусов Реомюра, и нам нельзя было долго наслаждаться купаньем.
Температура воздуха в тени была 19,5 градусов Реомюра.
Говорят, что тут по лесам попадается немало лиственницы. Как кедр есть истинный царь и краса хвойных лесов; так лиственница есть настоящая краса и царица в них. Как тот дает великолепный материал человеку, отдавая ему свою жизнь, плоть и кровь; также красавица лиственница есть лучшее строевое дерево для жилищ и для кораблей. Но и последняя, как и драгоценный кедр, быстро исчезает из наших северных лесов. Пора серьезно подумать об их сбережении и восстановлении.
С парохода тщательно рассматривая состав местных лесов и вглядываясь в них вблизи при остановках и прогулках, я так и не разыскал ни одной лиственницы здесь.
Кедр же начинается, кажется, только с Уральского хребта и распространяется на восток. Его тут совсем нет.
После приблизительно двадцативерстного протяжения гипсовых утесов, берега Северной Двины опять делаются совершенно плоскими и неживописными.
Часов в 6 утра остановились у какой-то пристани грузить дрова. Кое-кто из нас вышел погулять по лесу. Наволочно, сыро и жарко. Перепадает дождь.
Я опять старался в лесу разыскать хоть одну лиственницу, но по-прежнему не нашел. С парохода иногда мне казалось, что я вижу ее в бинокль, но, быть может, и это было лишь заблуждение.
Тут я сорвал несколько местных цветов, следуя общей сентиментальности туристов, и даже послал из них два-три домой в письме.
С правой стороны показалась река Пинега, с ее гористыми и густолесыми берегами. Вот, это уже поистине водный путь в лесную глушь с медведями, рысями и росомахами! Вот именно лесное и звериное царство!
Впрочем, недалеко от устья Пинеги на ней виднелись барки, нагруженные лесом. Видно и тут, в самом зверином царстве, человек тоже начал расхищать лесные богатства. Впрочем, здесь, при этой подавляющей массе леса, на его расхищение почти не жаль и смотреть. Сознаешь, что если не убавится несколько площадь сплошных лесов, то невозможно будет зародиться здесь ни жилью, ни земледелию, ни вообще какой бы то ни было культуре.
Проехали деревню Усть-Пинегу и село Вавчугу, известное кораблестроением при Петре I.
Тут пришлось услыхать, что знаменитый о. Иоанн Кронштадтский родом с реки Пинеги, что он ежегодно ездит сюда, в свое родное село на собственном пароходе.
Собственный пароход, о котором было говорено уже и в печати! Excusez du peu!
Наконец, с левой стороны Северная Двина образует отдельное русло или, скорее, рукав, Курью, омывавший целую волость Куростровскую, родину нашего великого Ломоносова, с городом Холмогорами в ней. За дождем было еле возможно различить далеко стоящие от Северной Двины Холмогоры (помнится, верстах в 5). Они виднелись нам, как сквозь туман или тюль. Однако, внимание наше невольно неслось неудержимо туда, к этой колыбели русского великана. Взоры всех приковывали к себе эти чуть видные Холмогоры.
Миновав рукав Курью, мы увидели маленький пароходик, засевший на мель. С разрешения пассажиров, которые почувствовали сожаление к беспомощному положению едущих на увязшем пароходике, наш «Десятинный» взял его на буксир и, шутя, совлек с мели на глубокий фарватер. Карлик-пароходик опять оживился и заплавал, точно выпущенная в воду рыбка.
Как повеселели два-три человека, ехавшие на нем!
Наконец, сегодня после третьих суток пути по рекам от Вологды, мы прибыли в полночь в знаменитый и известный всему миру торговлею (лесом и рыбой) Архангельск.
Проливной дождь, позднее время и почти полное отсутствие извозчиков на пристани «мирового города» вынудили большинство из нас остаться до утра на пароходе. Я был из числа этого большинства.
Г. Архангельск основан приблизительно в 1587 году. Теперь он имеет около 20 917 жителей. Площадь земли всей губернии его, величайшей в Европейской России, приближается к 754 744 кв. верстам или 78 500 000 десятинам. Эта площадь превышает каждое из остальных европейских государств. Она в 1,5 раза больше Франции, например.
Город Архангельск расположен узкою полосою вдоль правого берега Северной Двины на много верст. Пароходные пристани находятся на этом же берегу. Вокзал железной дороги расположен на противоположном острове – Глуховском.
Сам город разделяется условно на три части. Первая часть – Верхний конец. Вторая часть, или Центр города. Третья часть, или Немецкая слобода, где живут преимущественно иностранцы. Далее к северу идет селение или слобода Соломбала.
Еще с реки бросается в глаза несколько крупных храмов с синими куполами и с золотыми звездами на них. Разумеется, между ними и собор. В нем хранится большой деревянный крест, чрезвычайно грубой и старой работы, самого Петра Великого, сделанный им в память своего избавления от бури в Унских Рогах (в Унской же Губе).
По набережной виднеется длинный бульвар и огромное здание таможни. В городе есть публичный музей, публичная библиотека, губернаторский дом, памятник Ломоносову, городской банк, окружной суд, домик Петра Великого и т. д.
Петр I то любил Архангельск, то теснил его в пользу Петербурга. Екатерина II и Александр I старались поднять его. Александр II опять на него гневался за что-то. И так колебалась судьба этого важного города, пока опять наконец время не взяло свое и не начало восстановлять его. Теперь, с проведением железных дорог от Вологды и от Вятки до Котласа, его будущее обеспечено.