Третьяков А.
Вспоминая Рубцова

/ А. Третьяков // Русский Север. – 2005. – 6 июля. – С. 20 : фот. ; 13 июля. – С. 23 : фот. – (Российские судьбы).

Когда готовился первый выпуск сборника воспоминаний о Николае Рубцове, его составитель Василий Александрович Оботуров настоятельно рекомендовал мне, даже настаивал: «Напиши! Ты же с ним виделся довольно часто, о многом разговаривали». Я тогда отверг все эти предложения, мотивировав так: вспоминальщиков и без меня найдется очень много.
Как выяснилось, к сожалению, я оказался прав. Вспоминали всякое и всякие. И те, кто разок постоял с Рубцовым у пивного ларька пять минут, зачисляли себя в его друзья... Вот по этому поводу я хочу сразу определиться.
Друзей в Вологде у Рубцова не было. Может быть, это оправдано тем, что не было рядом людей, близких ему по интеллектуальному уровню или по степени духовности. За исключением, может быть, Сергея Багрова. Их связывало давнее знакомство, совместная учеба в тотемском лесном техникуме. Рубцов бывал в родительском доме Багрова в Тотьме, они переписывались, когда Рубцов учился в Москве, и общались, когда оба уже жили в Вологде.
Что касается московских друзей Рубцова - а к ним относят Станислава Куняева и Вадима Кожинова - да, у них были нормальные теплые отношения. Я достаточно мало об этом знаю. Друзья они или не друзья - пусть теперь уже решает история... 

Рубцовский «гимн»

Мне очень хорошо помнится август 1968 года. Почему? Дело в том, что наступил долгожданный отпуск, я уже взял билеты и был весь готов к отъезду.
В общем, последний рабочий день! Собрались на квартире. Хорошо помню всех: Николай Рубцов, Виктор Коротаев, Иван Королев, Сергей Багров и я. Ну, естественно, сидели не за пустым столом и не с пустыми рюмками.
В тот день я впервые услышал в рубцовском исполнении его стихотворение «Я буду скакать по холмам задремавшей Отчизны...». Читал он очень эмоционально, изредка пристукивая по столу кулаком, как бы расставляя ударения - не в словах, а во фразах. Звучало это так: «Я буду скакать (удар по столу!) по холмам задремавшей Отчизны (удар по столу!)» И так далее...
Впечатление от этого чтения было очень сильное. Честно скажу, у меня даже мурашки по спине забегали.
Следом Виктор Коротаев прочитал свое стихотворение «Косач». Но после «рубцовского гимна России» (это я позже так назвал услышанное) другие стихи не воспринимались совершенно.
Кстати, однажды я спросил Рубцова:
- Коля, почему у тебя в стихах так много о крестах, гробах, погостах?
- Да ведь не потому, что люблю, а потому, что боюсь... 

Как делать стихи

Однажды молодая журналистка «Вологодского комсомольца» в простом разговоре задала Рубцову вопрос:
- Коля, а как ты пишешь стихи?
- А я их не пишу, - ответил Рубцов. - Вот я иду по улице, и вдруг на меня падает... Ну представь, как падают осенние листья с деревьев. После этого я прихожу домой, переношу это на бумагу, а потом несу в издательство.
Шутки шутками, а как, оказывается, просто делаются хорошие стихи! С другой стороны, то, что после смерти Рубцова осталось очень мало его черновиков и заготовок, подтверждает, что в его шутке все было правдой. «Падало» сверху, оставалось в его голове. И безвозвратно ушло от нас вместе с ним. 

Батюшкову!

Было это, видимо, в 1969 году летом. Рубцов зашел в редакцию, которая, как обычно в летние месяцы, была безлюдной - отпуска, сессии... Поговорили о чем-то, и между делом Рубцов обмолвился: «Надо бы съездить на могилу к Батюшкову в Прилуки». Редакционная машина была свободна, и мы поехали.
Приехали в Прилуки, а в Спасо-Прилуцком монастыре в то время располагались воинские склады. Нас, естественно, туда не пускают. Подошел какой-то майор. Я обратился к нему с просьбой посодействовать нам. Но майор ответил: «Видите, я сам по пропуску. Ничем не могу помочь». Тогда я сказал Коле: «Давай я завтра схожу в политотдел, там этот вопрос решится мгновенно - на пять-десять минут нас сюда пустят, по-моему, без проблем». И тут Рубцов сказал: «А завтра мне этого не надо будет. Мне это надо сегодня».
После этого мы поехали обратно в Вологду, к нему домой. Он уже жил в однокомнатной квартире. Ну, там мы, как говорится, немножко посидели... 

Ответственный квартиросъемщик

Кстати, если уж речь зашла о квартире... Когда я первый раз побывал в новом жилище Рубцова, запомнилось вот что. Он ходил по комнате (а она была пустая совершенно, с голыми стенами, стояли только стол и пара стульев) и говорил:
- Вот получу гонорар за книгу - обставлюсь. Я теперь домовладелец, кто бы мог подумать!
Я его поправил:
- Коля, домовладелец у нас государство, владеет оно домами через домоуправление. А ты - ответственный квартиросъемщик в этом домоуправлении.
Он ответил:
- А что, это тоже неплохо звучит - «ответственный квартиросъемщик». Это - я! 

О чем разговор?

А до этого у него была комната в общежитии обкома комсомола. Это была четырехкомнатная квартира, каждому комсомольцу - по отдельной комнате.
Однажды вечером Николай пришел к нам:
- Можно, я у вас посижу? Присел к радиатору у окна,
помолчал, а потом сказал:
- Боже мой! О чем они говорят!
- Кто, Коля?
- Да вот эти, комсомольцы. Я их слушать совершенно не могу.
- Так ты в свою-то комнату уйди.
- Да ведь и там слышно! Как будто нас в школе обучали разному русскому языку. Они говорят - я не понимаю... 

Не только о шахматах

В шахматы Рубцов любил играть. Играл он, с профессиональной точки зрения, на довольно-таки примитивном уровне.
В редакции он играл в основном с Сергеем Багровым, Георгием Макаровым и Валентином Бобылевым. Играл вдумчиво, не показывая большого азарта.
Не помню, с кем он играл в тот день, но партнер его ушел. Коля знал, что у меня первый разряд по шахматам. Он посмотрел на меня и сказал:
- Нет, с тобой я играть не буду. Ты меня легко обыграешь, а я - гордый и не люблю проигрывать.
И это, видимо, относилось не только к шахматам: «Я не люблю проигрывать».

День последний

Роковое предсказание Рубцова «Я умру в крещенские морозы...» известно теперь всем и сбылось с точностью даже не до дней, а до часов... Он погиб в крещенский сочельник, в ночь перед крещением.
Тот день запомнился мне очень хорошо. Мы встретились в баре ресторана «Север» во второй половине дня, около четырех часов. Мы - это журналисты «Вологодского комсомольца» - Аркадий Кузнецов, Борис Лапин, Евгений Некрасов и я. Рубцов познакомил нас со своей спутницей. Представил ее так: «Людмила Дербина, моя жена, поэтесса».
Я эту женщину видел впервые в жизни, да и другие наши ребята, по-моему, тоже. Потому что она, как выяснилось потом, бывала в Союзе писателей, где обсуждались ее рукописи, но у нас в редакции не была.
Немного постояли у стойки бара, потом взяли вина и пошли в шахматный клуб. У меня были ключи, а клуб располагался неподалеку - у памятника Ленину, рядом с «Пирожковой». Посидели немного там и разошлись. Мы пошли в редакцию, я даже не помню - за чем. Видимо, немного подзапастись деньжатами. А Рубцов со своей так называемой женой пошел домой, пригласив и нас.
Мы пришли. Дело уже было под вечер. Вина было много. Сидели. Рубцов, как это с ним частенько бывало, по мере опьянения начал проявлять агрессивность. Одному он сказал: «Ты очень громкий человек, уходи». Другому. «Ты говоришь глупости, а я не люблю, когда говорят глупости. Или замолчи, или уходи». Третьему: «Ты почему пристаешь к моей жене? Уходи!»
Таким образом, кончилось тем, что из гостей я остался один. Не знаю, почему. Может быть, потому, что я не был громким человеком, не говорил глупостей и не приставал ни к кому. Но так вот случилось.
Уходил я около половины одиннадцатого вечера. Что совершенно было не характерно для Рубцова, он вышел меня проводить на лестничную площадку (это уже потом как-то отметилось, отложилось). Я шел вниз, а он, стоя на площадке, кричал мне: «До свидания! До свидания!». Как будто передавал последний привет.
Наутро, придя на работу, я узнал, что было последнее прощание в его жизни...
Кстати, добавлю, что в этот вечер, несмотря на агрессивность, проявленную Колей по отношению к гостям, ничего подобного в отношении этой дамы - Людмилы Дербиной - я от него не видел. Ничего не предвещало такой исход, такую трагедию. 

Суд и судилище

Мы все четверо пошли свидетелями по делу об убийстве Рубцова. Здесь надо сказать, что по иронии судьбы Борис Лапин собирался писать очерк о молодом следователе Меркурьеве. Кандидатура была согласована. Но именно Меркурьеву поручили вести это дело. И Борис вместо того чтобы расспрашивать следователя о его доблестной работе, оказался сам в роли допрашиваемого.
Но для нас до того как наступил день суда (а суд состоялся в апреле), было устроено судилище на бюро обкома комсомола. Главным обвинителем на этом судилище был заведующий сектором печати обкома партии Василий Тимофеевич Невзоров. Но адвокатов у нас не было, к сожалению.
Невзоров упирал на то, что «мы обсуждаем и осуждаем вас не за то, что такая трагедия случилась с Рубцовым, а за то, что вы позволили себе грубо нарушить трудовую дисциплину - выпивали в рабочее время». Но всем было ясно: если бы не Рубцов, эту нашу мелкую провинность никто никогда бы не заметил и не вспомнил.
Потом выяснилось, что мы не умеем каяться. Василий Тимофеевич много говорил на этом бюро, хотя формально вел бюро первый секретарь обкома комсомола Валерий Морозов. Но партия, как «старший брат», видимо, имела больше прав на голос. И повышенный - тоже...
В очередном своем выступлении Василий Тимофеевич сказал: «Конечно, если мы уволим вас всех четверых, редакции будет тяжело. Но мы найдем выход».
В конце концов все завершилось довольно мирно. Нас предупредили, что «в случае ПОВТОРЕНИЯ...»! Какое повторение! У нас что, такие поэты, как Рубцов, рождаются каждый день? Но это вопрос совсем уже другого порядка...
А потом был суд. Он состоялся в начале апреля 1971 года. И как ни странно, в убийстве обвинялась Людмила Грановская (она шла под этой фамилией), а фактически суд превратился в судилище над Рубцовым и всей Вологодской писательской организацией, которая, оказывается, очень плохо воспитывала Николая Рубцова. Звучало это наивно и смешно, но тем не менее красной нитью.
И адвокат Грановской, и она сама изо всех сил, выгораживая себя, обливали грязью и Николая Рубцова, и руководство Вологодской писательской организации.
Но о суде нет смысла много говорить, потому что документы эти все известны. Я слышал, что сейчас протоколы судебных заседаний растиражированы и продаются в виде ксерокопий. В Москве они есть -это точно...
Председательствующим был Юрий Сергеевич Гавриков, председатель Вологодского городского народного суда. Ему, видимо, было дано указание «сверху» сделать суд закрытым. Он приложил очень много стараний, чтобы этого добиться. Несколько раз спрашивал у подсудимой, будет ли она приводить в своих показаниях доводы, связанные с интимными моментами. И в конце концов все-таки это из нее выдавил. Суд объявили закрытым, публику удалили. Остался один Виктор Коротаев, который взял направление от «Красного Севера». На суде разрешалось присутствовать одному представителю прессы, но, естественно, без права голоса.
Особенно запомнился один момент. Я давал показания. Грановская обратилась ко мне:
- Альберт, вы...
Судья тут же ее прервал:
- Не Альберт, а свидетель Третьяков.
Она продолжила:
- Вот вы были тогда трезвее всех. И помните - вы подали мне нож и сказали: «Убери подальше»?
Я на этот вопрос сразу ответил:
- Нет.
Тут же последовал вопрос председательствующего Гаврикова:
- «Нет» - не помните или «нет» - не было?
- Нет, не было, - сказал я твердо.
Тем, что Грановская признала меня наиболее трезвым, она сыграла немножко против себя.
Суд закончился известно чем - она была признана виновной в преднамеренном убийстве...
Теперь, когда прошло столько лет, она усиленно пытается доказать, что убийства не было. Но при этом все время расписывает, как замаливала свой грех. Так, простите, значит, все-таки есть что замаливать?