Полуянов И.
Две строчки Николая Рубцова : эссе

/ И. Полуянов // Русский Север. – 1998. – 31 марта. – С. 9. – (Память).

Наверное, это не редкость, наверное, с каждым случается: слушаешь ли музыку, стоишь ли перед живописным полотном, рассеянно ли следишь из окна вагона за пролетающими мимо окна пейзажами, - в памяти откладываются одни, возможно, не столь уж значительные детали. То из моря звуков щемящий аккорд арфы, то промелькнувшая близ железнодорожной насыпи береза с поникшими от осеннего золота ветвями, а из целой громадной картины В.И.Сурикова «Боярыня Морозова» вдруг выделишь снег. Снег, налипший на подошву валенка мальчишки, бегущего за санями, которые увозят на смертные муки женщину, исступленно поднявшую к небу запретное двуперстие. Детали, подробности: понадобятся, они воскресят тобою пережитое, всю гамму чувств, мыслей и даже больше того, что раньше было…
Так произошло и со стихами Николая Рубцова. Сколько из них ни помнится, навечно врезавшись в память, две строки звучат, как будто ищут у тебя живого от клика:

И пенья нет, но ясно слышу я
Незримых певчих пенье хоровое…

Надо думать, бывало, они резали слух. Певчие? Церковный хор? Помилуйте, откуда он все берет – в наши-то дни? Каждая важная персона тем себя заявляла, что, придя к власти, старалась снести, взорвать если не храм – до него постарались! – то хотя бы уцелевший фундамент, крапивой заросшие развалины.
Брал поэт, в стихи вставлял. Вообще же это – излюбленный Н.Рубцовым мотив: слышать «печальные звуки, которых не слышит никто». Тонкий лирик, он, теперь выясняется, был, как никто другой, чуток к общественным явлениям, к подспудно зреющим разрушительным катаклизмам. Десятилетия назад, сопрягая века минувшие с современностью и пророчески прорицая грядущее, он произнес в почти что молитвенном порыве:
Россия, Русь! Храни себя, храни!
Его обвиняли в узости восприятия мира, безверии, - Н.Рубцов не поддался соблазну казенного оптимизма. Страдал, мучался от непонимания своей творческой позиции и исповедовал любовь, - к избам и травам Руси, ее ягодам и водам, ее истории и людям.

Я клянусь:
Душа моя чиста.
Пусть она
Останется чиста
До конца, 
До смертного креста!

Он считался вологжанином – по сиротскому детству в тотемском селе Никольском, по первым появившимся в свет сборникам стихов, наконец, по прописке. Как-то опускалось, что родился Н.Рубцов в Емецке, на Северной Двине. Зная его характер, не усомнишься, что поэт пытливо интересовался своей малой родиной. Может быть, здесь тоже таятся истоки его творческих исканий, личного пристрастия к корням земного бытия? Тайна… Поэзия – всегда тайна!
Емецкая окраина Холмогорщины исстари прославлена разноцветьем богатейшего на Севере заливного луга, неброской прелестью рек, ручьев, где павшие от ветхости деревья точно мосты между берегами, и по осени на бурных каменистых перекатах слитками серебра сверкает семга – благородный лосось, устремившийся на извечные нерестилища. В древности сосновые боры-беломошники выпасали стада лесного северного оленя, и покой округи, студеные волны Двины охраняла десятибашенная деревянная крепость.
Единственно звероловы отваживались тогда углубляться в угрюмые хвойники Сии-речки, глухоманных озер, как Михайловское, Дудницкое: застят белый свет сомкнутые вершины, царит сумеречность, от неизбывной сырости во мхах, как плесени, подножья елок, с сучьев виснут сивые косматые лишайники, летними ночами светятся гнилушки, будто следят за смельчаком немигающие очи.
В озеро Михайловское, в воды его чистые, вдается узкий мыс, заросший лесом, и там… Чуете, крещеные? Там слышится бой колоколов, дивное пение… Чудный, берущий за сердце звон, чудные хоры певчих!
Никого, ни души живой…
От глади озерной отслаивается туман волокнами, оседая влагой на листьях, хвое деревьев, бродит столбами от ствола к стволу, по черничным прогалинам. И кажется: ходят люди в темных одеждах, нет-нет, и раздадутся стуки топоров…
В 1520 году в Емецкой волости появился преподобный Антоний с двумя учениками. Монахи вышли с Шелексы, чая жития уединенного. Почел инок святый видения на озере Михайловском за знак свыше и основал обитель.
Так, будто бы так возник Антониево-Сийский монастырь. По почину первого игумена, слывшего иконописцем и книжником, обитель собирала духовные сокровища, к ХХ веку сосредоточив в стенах редкую библиотеку, в том числе Евангелия – и руки преподобного Антония, и также рукописное с 3 000 иллюстраций красками и золотом, кроме множества грамот, исторических документов.
Мне довелось бывать в Емецке в 50-х годах. Монастырь, разумеется, был закрыт и что в нем располагалось – не суть важно. Конечно, молчали звонницы, издалека белевшие над хвойной лесной грядой вместе с куполами церквей. Тишком передавалось, мол, земные колокола молчат, так благовестят иные, небесные на Михайловском-то полуострове озера светлого…
Живо было преданье старины глубокой, вот и все. Отразилось не отразилось оно в стихах Н.Рубцова, пусть судят специалисты. Но не сказать об этом было бы, думается, нельзя, когда продолжается постижение творческого наследия большого национального поэта.