Рубцовский сборник. Вып. 1 : материалы науч. конф., [27-28 апр. 2006 г.», посвящ. 70-летию со дня рождения поэта]

 / Федер. агентство по образованию, ГОУ ВПО «Череповец. гос. ун-т». – Череповец : ЧГУ, 2008. – 164, [1] с. : ил., портр. – Библиогр. в примеч. в конце ст.

Из содерж.: Трудное детство : (воспоминания о брате Николае и нашей семье) / Г. М. Шведова (Рубцова). – С. 67-74;

(Воспоминания о брате Николае и нашей семье) [1] [Воспоминания и фрагменты из воспоминаний Г. М. Шведовой (Рубцовой) неоднократно публиковались в периодической печати. См., например: Шведова Г. М. (Рубцова) «Но вот наше счастье распалось на части» // Речь. 1996. 8 августа. С. 12: Виноградов С. Старшая сестра // Речь. 2005. 18 ноября. № 217 (21637). С. 1, 20.]

Родился Коля в Архангельской области в селе Емецкое (пос. Емецк) 3 января 1936 года. Мне было тогда шесть лет, я стояла у окна и помню, как маму привезли с ребенком на машине. Папа нес Колю на руках, а мама шла рядом. Мальчик был черноглазый, всем соседям понравился, и все брали его с рук на руки. Он мало плакал и все больше спал. Глаза его были как звезды.
Семья наша была большая: пятеро детей и папа с мамой, всего, значит, семь человек. Самая старшая — Надя, 1924 года рождения, я (Галина) — 1928 г., Алик — 1932 г., Коля — 1936 г., Боря — 1937 г.
Папа был очень интересный мужчина: чернобровый, черноглазый, с кудрявой шевелюрой. Кончил партийную школу, не один раз бывал на курсах повышения. Он ведь всего два класса окончил, а работал начальником ОРСа. Не один раз ездил в дом отдыха, в санаторий.
У мамы были темные глаза, волосы русые. Она не была такой худенькой, как я и Коля, но была она хорошей, приглядной женщиной, невысокого роста. Для меня лучше ее и нет.
Портрет мамы нашей я потеряла. У нас даже ее маленькой фотографии нет. В музеях везде фотографии папы.
И отец, и мать очень любили петь, причем мама чаще подпевала отцу. Папа часто пел под гармошку. Он очень любил песни петь и рассказывал много анекдотов. Анекдоты были шуточные, но не вульгарные. Папа был развитой человек, а мама скромнее была. Трижды избирали отца секретарем партийной организации. Он не разрешал маме ходить в церковь, а мама была очень верующая. У них из-за этого часто скандалы возникали, но мама все равно ходила.
Папа был настолько ярым коммунистом, что всех детей, когда исполняли «Интернационал», выстраивал в ряд, а сам честь отдавал.
Меня все время заставляли петь «Ехали казаки», «Златые горы» (мама эту песню очень любила).
В 1938 году отца посадили в тюрьму, но осудили несправедливо. Пришел оттуда зеленый, просидев одиннадцать месяцев.
В Емецком (Емецке) мы жили в большом двухэтажном доме, а наша квартира была на втором этаже.
Вскоре папу перевели работать в Няндому, в ОРС леспромхоза. Там у нас была хорошая квартира.
Семья наша все время была в разъездах, на одном месте мало жили. Папу направят в один ОРС, наладит дело, все хорошо, вдруг опять вызывают, опять назначают в другой ОРС; вот с такой оравой он и ездил все время. Помню, один раз мороз был сильный. У Коли одни глаза сверкали: мы все лицо ему закрыли, чтобы не обморозить.
Маме нашей очень трудно было: папа все время в разъездах, и она всегда одна с нами была. Еще нами, детьми, занималась бабушка Раиса, папина мама. Часто сказки нам рассказывала, особенно много рассказывала наизусть пушкинских сказок.
С раннего детства — Пушкин, только Пушкин. Бабушка Рая так любила Пушкина! Из всех детей больше всех пушкинские стихи помнил Коля.
Шло время, дети подрастали, Коля — тоже, он был красивым мальчиком.
Папу уже перевели на новое место работы — в Вологду. Квартиры не было. И мы временно поселились у папиной сестры Нюры. Затем жили в Прилуках, это в шести километрах от Вологды. Позднее приехала и сама хозяйка этого дома, который она нам сдавала.
В 1940 году умерла старшая сестра Надя.
А в 1941 году началась Отечественная война, жить нашей семье было негде. Пустила нас к себе жить папина секретарь по работе. Квартира находилась на ул. Ворошилова, дом 10, на первом этаже. Жили вместе с хозяйкой.
До 1942 года у папы была броня, а в этом году его отправили на фронт. Мы остались с мамой, она не работала, была домашней хозяйкой.
В этом же 1942 году родилась девочка, ее назвали Надей в честь старшей сестры. Квартира была сырая, холодная. Маме стало плохо, когда отца взяли в армию (у нее был порок сердца). Ее увезли в больницу, и она вскоре умерла. Случилось это летом.
Умерла после мамы и маленькая Надя. Накануне она сильно плакала, плакала всю ночь, и тетя Соня (папина сестра) держала ее на руках. Что с ней, никто не мог сказать. Ей было семь месяцев, а она выглядела трехмесячной. Раньше ей давали молоко, которое брали на молочной кухне, и кашу, она с удовольствием все это кушала. Теперь же ничего в рот не брала, а все плакала и плакала. Я вызвала врача. Доктор и говорит: «У нее зубки режутся, вот она и плачет». К утру Наденька стала затихать. Я думала, что она уснула, и укрыла ее. Взяла ее на руки, а она еще сильнее заплакала, так у меня на руках и умерла. И у нее, такой малютки, получился разрыв сердца. Слабенькая была. Потом утром тетя Соня приходит и говорит, что хочет ее в Дом малютки отнести. А я говорю, что сестренка-то умерла. «А ты не заспала ее?» — спрашивает тетя Соня. «Ты что, тетя Соня, как я могла ее заспать, если и спать-то не ложилась. Она у меня на руках и умерла».
Очень трудно, конечно, все вспоминать, как будто вновь переживаешь все это...
После смерти матери детям пытались помочь — приходили из горкома партии, горкома комсомола.
Алика и Борю решили отправить в детдом, а Коле не хотелось туда идти. Он сказал мне: «Галя, а можно вместе куда-нибудь?» Я говорю, что только к тете Соне, а у тети Сони (папиной сестры) у самой пятеро детей было.
Тетя Соня сказала: «Галя, я тебя возьму, а Колю мне уже некуда». Я ответила, что в детдом Коле не хочется. Это уж потом он, конечно, согласился, понял, что деваться некуда.
Алика и Борю отправили, а мы с Колей пока остались в этой квартире на улице Ворошилова.
Целыми днями Коля играл на улице. Очень любил пускать по воде кораблики бумажные, копался в земле (копал лопаткой канавки в земле, чтобы вода уходила от дома).
Мы все, дворовые дети, любили играть в лапту, в «десять палочек», в «телефон». В общем, играли во все детские игры. Но жили очень трудно. Жили на то, что давали по карточкам, а это триста граммов хлеба на человека на один талон. Часто голодали. Выкупим хлеб за три дня, а потом ничего нет. Коля, однако, не унывал. Однажды выкупили хлеб за два дня, положили его в шкафчик и ушли по своим делам, а когда вернулись, буханки хлеба на месте не оказалось. Хозяйка сказала: «Тут Коля бегал, он и взял». Я говорю, что Коля никогда так не делал. Мы всегда разрежем хлеб, разделим поровну и скушаем. Коля обиделся и убежал. И нет, и нет. Рядом девочка жила, тоже в школу ходила, Зитой звали. Я ей говорю: «Зита, ведь у нас Коля-то пропал». «Да ты что? Пойди в милицию, заяви». Сходили в милицию, заявили, милиция стала искать. Искали мы его три дня. Когда Колю нашли, зубы у него были черные-черные. Я спрашиваю: «Коля, где ты был?». Он и говорит: «Я в лесу был и нашел такую елку, что даже дождь [меня] не промочил. И я там, под этой елкой, сочинил стихи». Никто не мешал, он был один. Вот эти стихи:

— Вспомню, как жили мы 
С мамой родною —
Всегда в веселье и в тепле. 
Но вот наше счастье 
Распалось на части —
Война наступила в стране. 
Уехал отец 
Защищать землю нашу. 
Осталась с нами мама одна.
Но вот наступило 
Большое несчастье —
Мама у нас умерла. 
В детдом уезжают 
Братишки родные. 
Остались мы двое с сестрой. 
Но вот еще лето 
Прожил в своем доме, 
Поехал я тоже в детдом. 
Прощай, моя дорогая сестренка. 
Прощай, не грусти и не плачь. 
В детдоме я вырасту, 
Выучусь скоро, 
И встретимся скоро опять. 
Счастливой, веселой 
Заживем с тобой жизнью, 
Покинем эти края, 
Уедем подальше 
От этого дома,
Не будем о нем вспоминать... (I, 36).

Вот такие стихи он сочинил в детстве.
Одно время его хотела усыновить женщина-соседка, все говорила, что «больно уж мальчик-то хороший, глаза-то как звезды». «Отдайте мне его», — просила она. Я ответила: «Ведь он не игрушка, как его отдать?» «Ну, я усыновлю его». Потом она вдруг передумала, решила, что хулиганистый. Я, конечно, заступилась: «Вот именно, что не хулиганистый, хороший мальчик».
Но что поделаешь? Мне было двенадцать лет, и меня к себе взяла тетя Соня, ведь у нее и своих детей было пятеро. В общем, хотели мы с Колей быть вместе, но ничего не получилось.
Пришлось Коле уехать в детдом. Проводили мы его. Он жил сначала в Красковском детском доме, а потом его перевели в Николу. И мне, и Коле пришлось плохо — голодали.
Осталась я у тети Сони. Училась я так: приду из школы, сяду писать, а один за юбку тянет, другой написанное размазывает. Опять пишу. Кончила я шесть классов, в седьмом недоучилась: экзамены не досидела, значит, седьмой не считается. Потом начались и леспромхоз, и стройка, а заработки были очень маленькие.
Здесь, в Череповце, жила в общежитии по улице Вологодской, дом 1.
Коля, когда ему было шестнадцать лет, приезжал ко мне, в женское общежитие. Ему разрешили жить неделю, а больше было нельзя. Девочки говорили ему: «Хоть ты, Коля, и хороший мальчик, и веселый, а нельзя больше жить. Тут же девочки живут».
Уже много позднее приезжал он в эту квартиру, где сейчас живем, с мужем моим познакомиться. Здесь он был только один раз.
В 1969 году приезжал Коля сюда, в Череповец, жил у нас четыре дня перед Новым годом.
Приезжал он в Череповец и на телевидение, но тогда к нам не пришел, а ночевал у Виктора Коротаева. Мать у Виктора была жива, я к ним приходила, но Коля уже уехал. Он очень доволен был его матерью, потому что была она добрая, уважительная, относилась к нему как к родному.
Вспоминаю прожитую жизнь и все чаще «вижу» маленького Колю. Все у нас в семье петь любили. Алик и Боря пели и на гармошке играли. Алика часто приглашали на танцы (девочки танцевали, а он играл). Один только Коля стихи сочинял. У него это легко получалось.

Раз, два, три,
Гитара моя, звени.
Про жизнь мою
Плохую —
Мне хлеба не дают.
А все не унываю
Да песенки пою (I, 35).

Больше всего он любил шуточные песни. Любимой его песенкой в детстве была такая:

Шла машина из Тамбова.
На пути котенок спал.
Говорит коту машина:
— Проходи, [а] то растопчу.
Э-э-э, ха-ха, говорит, что растопчу.
Тут проехала машина,
Отдавив котенку хвост. 
И котенок (хвост под мышку)
И машину догонять. 
Повалил машину на бок 
И давай ее цапать.

Позднее он пел и многие современные песни. Голос у него был тихий, спокойный. Я бы сейчас так и послушала, как он читает стихи. Как в Вологде услышала его стихи по радио, меня так всю и перевернуло.
Колю мне очень жаль, потому что он несчастный человек. Ему, конечно, много помог детский дом, а я была совсем беспризорная, предоставлена сама себе.
Пока у тети Сони (в Вологде) жила, в огороде копалась, с детьми водилась, полы мыла. Было мне тогда 12–13 лет.
А петь я всю жизнь любила, еле отстала. Стираю — пою, мою — пою. В смотрах самодеятельности участвовала, пела сольно. Это было, когда на стройке в Вологде работала, а работать пошла с 15 лет. Поработать пришлось везде и всюду: сначала в лесхозе, потом в химлесхозе, хотя было и не под силу.
А потом меня взяли в деревню в клубе работать. Была я малограмотная, меня подучили, дали избу-читальню. В деревне была четырехклассная школа, но не было учителя пения. [И я стала учить детей пению.] Я хорошо детей учила. На смотре художественной самодеятельности они исполняли «Бухенвальдский набат» без музыкального сопровождения. Было это в Белозерске, и мои дети заняли I место. Жила я тогда в Шольском районе, в деревне Сотога. Потом меня отправили на двухгодичные курсы в Кириллов и дали клуб с большой библиотекой (центральной). Стала проводить тематические вечера, устные журналы, выпускала стенгазету. Было это в тридцати километрах от Белозерска, в деревне Артюшино. Мне там нравилось. В деревне была восьмилетняя школа, выступали не только дети, но и учителя. Мне они очень хорошо помогали, оформляли лозунги.
Когда работала здесь, в Череповце (в это время строилась первая домна), познакомилась я с Александром Михайловичем Шведовым. Он был техник-строитель. Говорит мне: «Такая черноглазая и так хлещет кувалдой по клину». Года два жили, а потом не поладили, и я уехала. Десять лет не жили вместе, а потом опять сошлись. Он женатым был, у него два мальчика было.
С Колей мы чаще всего встречались в Вологде, у тети Сони.
Приехали мы с ним однажды в Вологду, а он и говорит: «Одевай свое бархатное платье, пойдем в ресторан» (это когда он уже поэтом стал, ему гонорар дали). «Не смотри, — говорит, — на цену, а давай кушай, что выберешь». Ресторан был рядом с рынком, не помню, как он назывался.
В Вологде долго жила тетя Соня, она была очень добрая женщина. У папы было семь сестер. У мамы же никого не было, она была одна у родителей.
С Аликом и Борей нас жизнь рано разлучила. Алик сначала был в Красковском детском доме, а потом жил с мачехой (Михаил Андрианович женился второй раз). Ему не понравилось, и он уехал. А Борю из Краскова привезли к нам, так как отец живой. Боря все время жаловался. Приезжала тетя Шура (сестра отца) и увезла его в Мурманск. Теперь тети Шуры уже нет в живых, и дальнейшая судьба Бори неизвестна. Алик был женат (у меня была его фотография, но я отдала ее В. С. Белкову). Жил он долго в Ленинграде, и Коля был у него в гостях. Когда Алик уехал из Ленинграда, не знаю (что произошло, тоже не знаю). Больше ни слуху, ни духу ни от Бори, ни от Алика.
О смерти Коли сообщила тетя Соня телеграммой. Мы с мужем вместе ездили на похороны.
У меня часто спрашивают про аленький цветочек. На самом деле был цветок, Коля его сам вырастил, только потом его затопило, и Коля расстроился. Я этот цветок хорошо помню, очень красивый был.
Вот все кратко о его биографии.

Подготовили Н. Л. Деревягина, Т. Т. Савченко, О. Демина.