Если верить учению Платона, познание есть припоминание. С этих позиций художественное творчество можно рассматривать как познание мира, осуществляемое посредством образного припоминания. По мысли о. Павла Флоренского, художественное творчество является разновидностью «памяти будущего»; «Наступление будущего показывает, что мы его «вспомнили», что мы его узнали». Это своего рода «обратная перспектива» иконописи, когда Первообраз как будто входит в наш мир через посредство символического начертания-припоминания в образе. Творчество северного поэта Николая Рубцова насквозь пронизывает тема памяти, воспоминания и связанные с ней мотивы движения вспять, возвращения. Его лирика попытка сопротивления неумолимому течению времени, желание придать какому-то важному мгновению вечно длящийся, хотя бы и в воспоминании, характер. Все это подчинено одной цели: реконструировать мир своего детства, воссоздать атмосферу дома, семьи.
«Все, что было в детстве, я лучше помню, чем то, что было день назад. Родителей лишился в начале войны. После детского дома, так сказать, дом всегда был там, где я работал или учился. До сих пор так». Эти откровения из автобиографического предисловия к рукописи сборника стихов «Волны и скалы» многое объясняют в творчестве поэта. Детство как достояние памяти и остальная жизнь, оторванная от детства смертью родителей и погруженная, таким образом, в беспамятство, да еще и несущая на себе убийственное проклятье «до сих пор так», - вот основная рубцовская оппозиция.
Разумеется, все эти мотивы типичны не только для Николая Рубцова. Они - характерное явление последних двух столетий русской литературы, которая оказалась в ситуации духовного разрыва с традицией прошлого и долгое время воспринималась как возникшая на пустом месте, как культурная прививка слабому, непродуктивному дичку. Многие до сих пор считают, что культуры как таковой в России до Пушкина не было, и, значит, она была и остается отсталой страной.
Схожее с рубцовским мироощущение, проявляющееся в восприятии времени, можно найти в наследии М. Ю. Лермонтова. Если у А. С. Пушкина в поэтическом послании «К Чаадаеву» категория «прошлого» представлена как некий обман, заблуждение юности, что связано с образом «сна», псевдожизни; прошлое - это то, что следует преодолеть в настоящем («Любви, надежды, тихой славы недолго нежил нас обман, исчезли юные забавы, как сон, как утренний туман»), то у М. Ю. Лермонтова, наоборот, на понятие «прошлого» ориентирована вся его система ценностей. Прошлое для Лермонтова - это та же сказка, как для героя Гончарова милое волшебство, очарование Обломовки. Прошлое воспринимается поэтом как возвращение в детство, самосознание себя ребенком: «счастье ребенка» - «счастье мое» («Небо и звезды») (вспомним также детскую улыбку Печорина). Это переживание чего-то безвозвратно далекого, того, что сейчас, в настоящем, оказалось недоступным, недосягаемым, - тоска по потерянному раю. Жизнь ребенка - это жизнь вне, и над-мирная, как звезды, небо: звезды = счастье = ребенок = «Я» поэта (стихотворение «Небо и звезды»).
Поэт мечтает о возвращении в край своих предков, в «свой» мир, но все тщетно: потуги остаются нереализованными, как и мечта Мцыри: мир реальности, даже если это мир небесный, звездный, он диаметрально противоположен миру прошлого, миру мечты.
Воспоминания обладают у Лермонтова большей реальностью, чем то, что происходит в мире настоящего. Это «храм», «кумир» поэта (стихотворение «Расстались мы, но твой портрет»), это «лучшее», по сравнению с настоящим, время («призрак лучших лет»). Настоящее воспринимается как отрыв от прошлого, отпадение листка с дерева («Листок»), смерть, псевдожизнь, или жизнь сквозь сон, в тумане, жизнь без любви, как у А. С. Пушкина (стихотворение «Я помню чудное мгновенье»). В прошлом была такая же счастливая жизнь, что и у героев «Вишневого сада» Чехова. Герой Лермонтова тоскует по потерянному эдемскому саду, его главное желание - вновь обрести этот «зеленый сад» («Желание»). Сад является образом единства, гармонии, в настоящем же он превращается в дачные участки, «печные горшки» («Поэт и чернь» А. С. Пушкина), тюремные камеры («Узник»), А. С. Пушкин пытается избавиться от прошлого («К Чаадаеву») как от чего-то застывшего, неживого, отдающего тлетворным духом. Лермонтов, напротив, бежит от мира, он не хочет быть деятельным в настоящем, он погружается в воспоминание, в сон (см. «На севере диком»).
В этом - различие двух величайших русских поэтов: Пушкин живет для мига, мгновения настоящего, Лермонтов - для вечности прошлого. Лермонтов вспоминает прошлое как вечное ангелическое (образ «ребенка») существование звезды (стихотворение «Небо и звезды»), а настоящее - падение звезды, угрюмый Демон, ничто. Применительно к творчеству Лермонтова можно перефразировать знаменитую картезианскую формулу: «Я помню - следовательно существую».
Мотивы памяти, воспоминания, тоски по прошлому в русской культуре подпитываются древнерусской традицией, согласно которой прошлое не мыслилось как что-то уходящее безвозвратно, находящееся в отрыве от настоящего и будущего. Культура носила календарно-обрядовый, литургический характер. Годовой цикл состоял из дат православных празднеств, постов, дней памяти святых, и каждый такой день был закреплен в строго регламентированной службе. Жизнь человека в высшем своем устремлении воспринималась как подражание, последование Христу. Во главу угла ставилось не индивидуальное, а типичное, всеобщее (через которое, впрочем, это индивидуальное лучше всего и проявляется). Вместо безмерно почитаемого у нас сейчас стремления к новизне - традиционность. История для средневекового человека мыслилась почти свершившимся фактом, и ничего решительно нового в нее не может быть привнесено.
Православная идея на Руси любима, впитана с молоком матери, но слой укоренения ее, как и собственно культурный слой, очень тонок и непрочен. Потому поддается русская культура, вечно молодая и для всех открытая, различным влияниям и соблазнам. Отечественная литература пронизана православной тематикой, образами, мотивами, причем у одних авторов они проявляются бессознательно.
У других - более очевидны, но кто ищет, находится в пути и делает это честно и искренне, тот обязательно интуитивно приходит все в тот же дом, который есть основа всему.
Николай Рубцов представляет собой такой пример творческой правдивости. В его поэзии нет ничего неискреннего, искусственного, наигранного. От познания философских глубин и житейской мудрости до простоты и порой детской наивности - все вбирает в себя eго муза. Стихи Рубцова почти всегда некое припоминание. Образность поэта настолько пропитана мотивами воспоминаний, что практически любой его образ можно соотнести с проблемой «памяти». Наблюдается своего рода образное единство, синкретизм. Память рисует милые, дорогие сердцу картины, движет поэтическое чувство. Поэзия Рубцова есть попытка припоминания, воспоминание того, что имело место в далеком/недалеком прошлом и практически до неузнаваемости трансформировалось в настоящем. Поэзия - это интуитивное восприятие трансцендентного, запредельного в образах имманентного, посюстороннего мира пропущенных сквозь призму своих субъективных воспоминаний, состояний; это попытка остановить движение времени. Попытка развернуть его вспять, избавиться от него, что как раз и делает память. В жизни нас со всех сторон окружает вещный мир. Он навязывает себя, преследует нас. Вещи покрываются пылью, они же и источник пыли, они дряхлеют, вянут, ломаются на наших глазах. Быть может, именно поэтому и сам человек стареет, постепенно умирает, потому как все окружающее его заражает этим тлетворным духом. Мир чувств, мысли скоротечен и вечен, сам по себе он не подвержен тлению. Через поэтическое творчество человек пытается придать эмпирии характер мгновения-вечности, сильного чувства, переживания, восторга, тем самым преобразив его, создав новый мир из темноты, из творческой стихии, пропустив его через свои собственные мехи. Мир наполняется содержанием, на его страницах появляются письмена. Он перестает быть только знаком умирания, превращается в исповедь человека перед Творцом. И в этом смысле правильна мысль о том, что человек сам организует мир вокруг себя, вернее, он вкладывает в него свое содержание. Содержание - это он сам, т. е. моменты себя. Человек разрывает себя на части, уничтожает свою цельность, свое «я», самоумаляется, дабы потом собрать заново не только себя, но и вместе с собой весь мир, теперь уже слитый с ним воедино как часть и целое, целое и часть. Воспоминание - это еще и молитва, погружение в себя. Созерцание себя «внутреннего человека» и через подобное переживание выход во вне к единству и гармонии со всем миром. «Начало умной молитвы есть очистительное действо или сила Духа Святого, и таинственное священнодействие ума, как начало безмолвия - упразднение от всего или беспопечение; средина - просветительная сила (Духа) и созерцание, а конец - исступление или восхождение ума к Богу». По словам св. Григория Синаита, «умная молитва» есть «память Божия».
Воспоминание возникает, как правило, в тишине. Тишина есть переживание связи с запредельным, когда между тобой и Им нет никаких преград в виде звука. Молитва совершается в тишине: «Словно Бог, я хожу в тишине» («Тайна»). Отношения с миром, с природой у Рубцова строятся практически по принципу обряда, «молитвенного обряда» («Прощальный костер»). Именно такой знаковый характер приобретают многие события, действия, получившие отражение в поэзии Рубцова. Его лирика тихая, потому как звук разбивает гармонию, мешает восстановить цепь воспоминаний. Звук (например, шум дождя) разрушает идиллию времен, неумолимо вторгается в сознание, навязывает ему тоску и печаль:

Но слишком дождь шумел уныло,
Как будто все произошло.
(«Прекрасно небо голубое!»)

Метель, ветер - образы, характеризующие настоящее. В воспоминании человек прячется от его бурь и невзгод:

Куда от бури,
от непогоды 
Себя я спрячу? 
Я вспоминаю былые годы, 
И я плачу...
(«По мокрым скверам»)

 стихотворении «На озере» Н. Рубцова представлена картина мистической практики, широко культивируемая в православной традиции. «Светлый покой» спускается с небес, посещает душу й, осветив ее, далее «простирается окрест, воды объемлет и сушу...». «Покой чародей» преображает мир, производит его немыслимые трансформации.
Реконструкция памяти - это попытка вернуться к тому «далекому», что ушло отнюдь не безвозвратно, но это попытка воссоздать «картины отроческих дней» («Далекое»), В стихотворении «Далекое» рефрен «запомнил» звучит будто заклинание, молитва. «Далекое» здесь - состояние эдемского благополучия, в котором пребывала душа до изгнания из рая.
Душа выступает как хранилище памяти, она аккумулирует в себе картины прошлого, подготовившие настоящее и предрекающие будущее. «Душа хранит», и в какой-то момент грань различения времен может быть смещена. «Красота былых времен» («Душа хранит») может восстать из прошлого и показать, что именно она и есть истинная реальность. Человеческая душа синтезирует в себе культурную память, посредством ее человек общается со всем прочим миром, вливаясь в него как часть и целое, как нечто индивидуальное и в то же время всеобщее:

Душа, как лист, звенит, перекликаясь, 
Со всей звенящей солнечной листвой, 
Перекликаясь с теми, кто прошел, 
Перекликаясь с теми, кто проходит...
(«Старая дорога»)

Человек должен преодолеть состояние внутренней разъединённости и совершить многотрудный процесс «собирания» души, тела, ума, чтобы восстановить свой изначальный христоподобный облик. Так считали Святые Отцы Церкви, так интуитивно чувствует поэт Николай Рубцов.
Рубцов часто прибегает к образам, которые, на его взгляд, являются хранителями памяти. Таковым, например, предстает образ «старой дороги», на которой «русский дух в веках произошел» («Старая дорога»). Подобных образов в лирике поэта достаточно много. Как своеобразные ориентиры для памяти, они рассыпаны, причем глубоко осмысленно, буквально во всех его стихотворениях.
Аналогичную роль выполняет в лирике Рубцова музыка, с первыми звуками которой воображение начинает восстанавливать контуры былого:

В минуты музыки печальной 
Я представляю желтый плес, 
И голос женщины прощальный, 
И шум порывистых берез.
(«В минуты музыки»)

Музыка преодолевает время, которое становится как бы «ни при чем». Музыка преображается в поэзию, их ритм становится идентичным. Часу, минуте, мгновению придаются характеристики вечности. На первый взгляд, это может показаться как «погружение в призраки», уход от реальной жизни:

Давно душа блуждать устала 
В былой любви, в былом хмелю, 
Давно понять пора настала, 
Что слишком призраки люблю.
(«В минуты музыки»)

Однако именно понятие реальности здесь и ставится под сомнение, предается ревизии. Что есть реальность? Быстротекущее настоящее или вечное, вновь возрождаемое прошлое: желтый плес, березы, голос женщины?
Важный образ, связанный с проблемой «памяти», - образ земли. Он концентрирует в себе обрывки воспоминаний, придает им законченность, целостность единой живописной картины. Отсюда частая обращенность к природе, которая, как и земля, собирает в себе память, сохраняет воспоминания. Сосновые чащи, еловый лес в поэзии Рубцова, словно фотопленка, запечатлевшая навечно миги былого («Далекое»). Задача поэта - расшифровать, реконструировать их. Картины прошлого у Рубцова чаще черно-белые, без ярких красок, состоят из линии (дорога, путь, река) и точки (цветы, лицо, глаза).
Природа - храм нерукотворный. Например, в стихотворении «Душа хранит» образ «храма» присутствует опосредованно, лишь как отражение, как сон. Реальное, материальное архитектурное сооружение растворяется у поэта в «глубине», в воде, в стихии и через нее свободнее проникает в душу, ибо она родственна водной стихии («И, отраженный глубиной, как сон столетний, божий храм»). Храм понимается как материальное воплощение памяти, овеществленная душа мира. Душа, в свою очередь, имеет сродство с водой (она может пребывать в воде), природой, звездой и напрямую связана с родиной, т. к. хранит ее образы.
Образы реки, водной стихии доминируют в творчестве поэта. Так, в детском доме над рекой Толшмой прошло детство будущего матроса Рубцова. В стихотворении «Что помню я?» жизнь представлялась как движение по реке к «темному устью». Причем движение эта чаще происходит не в горизонтальной плоскости, а снизу вверх, оставляя прошлое позади себя, под толщей воды:

Мне странно кажется, что я 
Среди отжившего, минувшего, 
Как бы в каюте корабля, 
Бог весть когда и затонувшего.
(«Бессонница»)

Успокоение души исходит сверху («В глуши»), там же происходит и ее врачевание («Выпал снег»). Наш срединный мир - синтез верха и низа, «полной реки», которая несет в себе и «небесный свет» («Выпал снег»). Снег - «радостная весть», символ преображения мира и излечения человека. Все тянется кверху, вода все выталкивает. Поэта же, наоборот, «будто илом или тиною» («Бессонница») тянет на дно груз воспоминаний. Они, как вода, захватывают его со всех сторон. Не от того ли говорят «погружен в воспоминания», что и «реальный звук, реальный свет с трудом доходят до сознания» («Бессонница»). Ровно текущая жизнь настоящего - качающийся на волнах ресторан с бурными всплесками и минутами затишья, с цветками герани на окне, с голосом брани и «кадуйским вином» («Вечерние стихи»).
Два пути, два желания снова стать «вольным матросом» или «волосатым паромщиком» представлены в стихотворении «На реке Сухоне». Первый - неизвестность, второй - повинующийся расписанию, совершающий некий круг от одного, берега к другому. Этот круг намечен в композиции стихотворения, начало которого отражается в финале: от одного берега к другому, от «нелюдимой земли» лирический герой возвращается к «родимой земле» (земле через память вселяется жизнь). Даже движение по реке отнюдь не линеарно: плыть в неизвестность, чтобы там обрести «прежнее счастье».
Воспоминания поэта связаны часто с символикой «темноты». «Тени», «темное устье», «черные бани» - первое, что всплывает в сознании при мысли о родине. «Темным еловым лесом» воспоминание заканчивается. Тьма аккумулирует воспоминание, свет их рассеивает, разгоняет. При свете даже вода становится прозрачной, и через ее толщу можно наблюдать дно - отсутствие тайны, засилье объективной очевидности, подчинение настоящему, течению.
Тьма противостоит свету, ночь - дню. Тьма несет в себе огромный творческий заряд, день символизирует мир, внешний от поэта, его поэтического творчества. Само творчество тоже воспоминание, это ночная тоска по образам дня, которые в темноте растворяются, припоминаются, это попытка реставрации мира реального в своем но-восозданном космосе поэтического вдохновения. Поэт творит - «тени падают в реку» («Утро»). Одно из свойств поэзии состоит в самоумалении, саморастрачивании человека. Поэтический код заряжен на будущее, отдавая при этом долг поэту, сохраняя память о нем:

Звезда труда, поэзии, покоя, 
Чтоб и тогда она торжествовала, 
Когда не будет памяти о нас...
(«Осенние этюды»)

Душа-память - это нечто живое. Это птица - вместилище, души, по представлениям древних. Она постоянно возвращается «в то гнездо, в котором родилась» («Ось»), совершает круг, преодолевающий дурную разделенность. Вращение - движение жизни по кругу, сравнение с землей, которая кружится вокруг своей оси («Ось»). Сила, движущая по кругу человеческую жизнь, - память:

Память возвращается, как птица, 
В то гнездо, в котором родилась.
(«Ось»)

«Ось» для Рубцова - это любовь, «любовь непобедимая к селам, к соснам, к ягодам Руси» («Ось»), «родимая землица». Эта сила движет человеком несмотря ни на что, супротив любых преград, «против снега во мгле» («Неизвестный»). Он идет, и в этом движении его жизнь и в то же время смерть: «он знал, что в дороге умрет» - («Неизвестный»). Мои воспоминания, моя память, моя жизнь часто делаются непроницаемыми для других, тех, которым неведома моя «ось», для которых я - бродяга, вор, неизвестный. Смерть начинается с того момента, когда человек «забывается»: «забылся, качнулся вперед», («Неизвестный»), оказывается полностью погруженным в себя, свою память, забывается другими. Он словно живой мертвец, христианский подвижник, далекий, чужой для мира.
Закон природы, смена времен года, ее вечное обновление может рассматриваться как процесс восстановления прошлого, где память - движитель всей истории. Образы природного мира, тяга и любовь к природе у Рубцова - путь обретения, восстановления прошлого. Поскольку многие элементы природного мира несут в себе его отпечаток, запечатлевающий его. Природа, будто губка, впитывает прошлое. Именно поэтому и сам поэт стремится стать частичкой природного мира, «превратиться или в багряный тихий лист, иль в дождевой веселый свист» («В осеннем лесу»), а все для того, чтобы потом «возродиться и возвратиться в отчий дом». Таким образом наблюдается растворение, умаление себя, своего «Я», дабы потом восстановиться в новом качестве и обрести свое истинное «Я».
Природа словно живой организм, нечто говорящее. Чтобы услышать, понять ее, надо вспомнить, вернуться в свое прошлое, стать чистым, как младенец, и только тогда обретешь настоящую, нерасторжимую связь с ней, способность воспринимать, слышать, видеть, чувствовать ее.
Поэт далек от традиционно приписываемых ему пантеистических воззрений, он не обожествляет природу, она у него очеловечена. Природа - отражение человека, она проходит вместе с ним все этапы его жизни - младенчество, взросление и старение. Она отблеск человека, который, в свою очередь, является отражением Бога. Это некая книга, символические письмена, через которые можно просмотреть прошлое, настоящее и будущее. Это дом, родина, семья, которой с трепетом и благоговением можно поклониться:

И вдруг разгневается грозно, 
Совсем как взрослый человек! 
Как человек богоподобный, 
Внушает в гибельной борьбе 
Пускай не ужас допотопный, 
Но поклонение себе...
(«Природа»)

Православная мысль трактует пантеизм как взаимопроникновение и единство всего сущего. С этой точки зрения я есть листок, и листок в каком-то смысле может стать мной. Во мне главное не «я», а образ и подобие, не частное, но общее. И листок, будучи малой частью космоса, вбирает его в себя - становится символом, запечатлевающим мировой лик. Память сохраняет образ, первоначальное, возвращает к первоистокам. Мир зеркален, но зеркален не сам в себе, а зеркален Богу. Не я отражаю в себе листок, но, будучи отражением Господа, через Него отражаю и листок.
Будучи «листом», пребывая в его состоянии, поэт обретает чистоту души («В осеннем лесу»), чистоту и ясность памяти. Восстановление чистоты души-памяти тем более важно для поэта, рано потерявшего родителей, таким образом, лишившегося большого пласта детских воспоминаний. Далее был детдом и признание: «я смутно помню позднюю реку» («Детство»). Река - тот самый «скудный» пейзаж за окном. Поэт говорит: «Скудная природа», - таковы и его воспоминания, связанные с детством, именно поэтому они необычайно ценны. Образы родителей (матери), родины, родного проходят через все творчество Н. Рубцова, как бы восстанавливая их утраченный в детстве оригинал.
В стихотворении «В горнице» прошлое - душа поэта, она как ночная звезда, недостижимо далека. Однако эта же самая звезда отражается в колодце. Ее вместе с водой зачерпнет ведром матушка, дав, таким образом, влагу для увядающих цветов - судьбы поэта. Звезда вверху, она далека, появляется только ночью, ее земной аналог - цветы (взаимосвязь в той же зависимости смены дня и ночи): «как день, играя, расцветает» («Зеленые цветы»). Звезда гаснет днем, цветы увядают ночью. «Погасшая звезда» и «зеленые цветы» - это то, что уже никогда не обретешь, потерянное, забытое. Вырисовывается общая схематика, характерная для поэзии Рубцова: нечто безвозвратно ушедшее, почти что потерянное, давно ставшее мечтой, обретается путем фокусировки усилия на близких как по местоположению, так и по душевному сродству образах. Именно в окружающем, близком, дорогом каждому, синтезировано все величие мироздания, представлены все его горизонты и глубины.
Возвращение на родину осуществимо хотя бы во сне или в воспоминании. При этом поэт твердо отдает себе отчет в том, что «Вернулся я - былое не вернется!» («Ночь на родине»), и тут же восклицает: «Ну что же? Пусть хоть это остается. Продлится пусть хотя бы этот миг». Прошлое заключается в миге (так же, как в цветке, душе). Устойчивость воспоминания обусловливается внутренней цельностью человека, его гармонией, обретаемой через единение с образами родной природы, родного быта и т. д. Иначе воспоминание не обретает целостности цветка, а становится спорадическим, пунктирным, разлетевшейся по земле соломой («Ветер всхлипывал, словно дитя»).
Прошлое будто «цветы, белеющие во тьме» («В святой обители природы»), со временем увядающие. Образность увядающих цветов чрезвычайно важна для поэта (см. стихотворения «В святой обители природы» и «В горнице», завядшие «красные цветы»). Храм -образ памяти, пребывающей в веках, цветы же, как память человеческая, хрупки. Именно поэтому «незабываемые виды, незабываемый покой» в этом же стихотворении трансформируются в «неизвестную могилу». Причем это не точка, а возврат назад: могила «под небеса уносит ум», где, если верить М. Ю. Лермонтову, есть прародина поэта (стихотворение «Небо и звезды»).
Поэзия Рубцова - бесконечный ряд воспоминаний, «красных цветов», за которыми он с любовью ухаживает в полной тишине и в одиночестве. Цветы - отражение момента красоты, падшего в настоящем от неумолимой косы времени («Цветы»). Они важны для поэта еще и потому, что их название: «анютины глазки» - намекает на нечто «тайное» и драгоценное в его личной жизни.
Цветок, как воспоминание, - «аленький цветок», который герой-автор вырастил для маменьки («Аленький цветок»). Цветок часто олицетворяет собой человека, их судьбы тесно переплетены. В этой связи можно вспомнить те злополучные цветы, которые бросает с моста в Москва-реку Лиза, героиня повести Карамзина. У Рубцова же цветы выступают в качестве залога памяти, символизируют ее хрупкость, разорванность, оторванность:

И потому на память обо мне 
Возьми вот эти 
Скромные цветы!
(«Букет»)

Концепция преодоления временной последовательности, движение от прошлого к настоящему и будущему, обращения времени представлены у Н. Рубцова в стихотворении «Звезда полей». Настоящее, как сон, покров над миром, к которому примерзла звезда, преодолевается прошлым, вернее, воспоминанием о «минутах потрясений». Прошлое вечно пребывает в настоящем, перетекает в будущее. Между этими временными категориями пролегает мостик «еще»:

Еще волнует все, что было. 
В душе былое не прошло!
(«Прекрасно небо голубое!»)

Воспоминание не только обращает время, но и превращает его в миг, мгновение. Именно через это обращение в прошлое, через преодоление цепочки настоящее-будущее время переходит в новое качество, становится вечностью: «Звезда полей горит, не угасая». В этой связи с прошлым, в соединении с ним, настоящее, как и звезда, «восходит ярче и полней». Отстранение от реалий настоящего, углубление в себя, в свое прошлое не ведет человека к удалению от мира, полному разрыву с ним. Наоборот, устанавливает нерасторжимую связь, новое качество мирочувствования: когда «я» вливается в «мы» без потери индивидуальных различий (см. для примера стихотворения А. С. Пушкина «Зимнее утро», А. А. Ахматовой «Молюсь оконному лучу»). Таким образом, через погружение в себя, в свое прошлое, человек полнее и глубже познает окружающий мир. Через соотнесенность с прошлым настоящее приобретает смысл, а будущее теряет свою гипотетичность, становится протяженно длительным временем с претензией на вечность.
Образная система поэта характеризуется полным взаимопроникновением образов, все они имеют важное самостоятельное значение и как части чего-то общего, целого, В образе концентрируется весь мир, вся космогония. В стихах Николая Рубцова наблюдается постоянное стремление к тишине, покою, нередки кладбищенские мотивы. Кладбище соединяет в себе «смертное» и «светлое», мир посюсторонний и потусторонний, тишину, покой, символику «воды»: «И так в тумане омутной воды стояло тихо кладбище глухое» («Над вечным покоем»), растительную символику, образы цветов - «ромашек» («Над вечным покоем»).
Воспоминание, пребывание в нем - это совершенно иное ощущение реальности, пространства и времени. Это вовсе не мир сна, галлюцинации, бреда, какого-то опьянения. Мир Рубцова - это мир религиозного человека, для которого, по словам Мирче Элиаде, «реальное, подлинное существование начинается тогда, когда он включается в исходную, первичную историю и берет на себя ответственность за ее последствия».
Поэт стремится реализовать некое подобие священного времени, которое характеризуется «обратимостью». Оно не течет, не представляет собой протяженность. Вспоминая о прошлом, Николай Рубцов пытается найти в нем какие-либо аналогии настоящему, вернее, какие-либо зачатки, которые могут развиться в настоящем. Пытается доказать, в первую очередь, самому себе, что настоящее не безнадежно ущербно, и несмотря на то, что между ним и прошлым пролегает четкая грань, не позволяющая одному перетечь в другое, настоящее мыслится как отражение всего того, что произошло в прошлом. Но осознать это окончательно поэт еще не может, потому как еще нет веры, но она уже почти ощутима, интуитивно прочувствована поэтом, но оформиться во что-то конкретное еще не в состоянии «неизреченной мудростью».
Как писал Л. П. Карсавин, «вечная тишина и неизменность в тебе. Она - твоя бессмертная душа, пока плененная умирающим телом. Войди внутрь себя, в свою сокровенную келью. Там найдешь свой желанный, вечный покой». Войти внутрь себя можно и через созерцание - воспоминание реки, листка, цветка, березы. В воспоминании один образ наслаивается на другой. Можно проследить целостную структуру воспоминания, состоящую из различных образных слоев, которые, как годовые кольца на стволе дерева, отражают различные этапы построения времени, личного авторского пространства и формы переживания, прочувствования его. Любое впечатление, любое восприятие мира после детства - его дом, которого он лишился, «жилища зыбкие» («В минуты музыки»), в котором, будто в тумане, гоняясь за призраками, блуждает душа. Сама она плоть от плоти мира прошлого-детства, от которого так рано оторвалась:

Душа свои не помнит годы, 
Так по-младенчески чиста, 
Как говорящие уста 
Нас окружающей природы...
(«Прощальный костер»)

Так, линия жизни, которая раскручивается из прошлого, воспринимается не иначе, как «безжизненный, скучный и ровный путь» («По дороге из дома»), от движения, от которого невозможно отказаться. Ты гоним ветром, и он не дает тебе даже возможности отдохнуть, перевести дух. Про Рубцова можно сказать словами Л. П. Карсавина: «Как бледная тень, живу я-прошлый в себе-настоящем; или: - я-настоящий безжизненной тенью блуждаю и тоскую в моем прошлом».
Поэт переносит образы прошлого на настоящее, предобуславливая таким образом свое будущее. Вероятно, здесь следует говорить не о том, что художник в своих произведениях предрекает собственную судьбу, а о том, что он ее предначертывает, что через посредство личного мистического опыта прошлое отражается в будущем. Христианин через восстановление памяти о прошлом, через подражание жизни Спасителя обустраивает и свою жизнь, которая становится отражением, припоминанием Его земной жизни. И чем ближе каждая копия к оригиналу, тем она ценней. Этот принцип жизни, хорошо понятный религиозному человеку средневековья, можно наблюдать в некотором изменении и у секуляризированного человека Нового времени. Новый тип культуры, утверждающий примат индивидуального, субъективного, заставляет человека замыкаться в себе (вплоть до аутизма), погружает в тоску по своему личному опыту прошлого, по своему детству.
Мир враждебен, Бог непознаваем, а зачастую и неузнаваем за абстрактными категориями, и мое «я» как единственная ценность -постулаты сегодняшнего дня, необычайно далекие от определения «симфоническая личность», понятия «единства», данного Л. П. Карсавиным. Современная культура напрочь потеряла ощущение мира, переживания себя как единого храмового ансамблевого целого, и в этом ее основная трагедия. Чтобы обрести хоть какую-то иллюзию гармонии, культура замкнулась в себе, бросила человека на произвол судьбы, предоставила ему чудесную возможность учиться плавать, в то время как он уже барахтается в воде.
Молоденькая девушка А. А. Ахматова, мучимая чувством глубокой любовной драмы, попыталась пережить ее в стихотворении «Молюсь оконному лучу». И в нем, будто случайно и в то же время совершенно закономерно, отразилась традиция православной мистической практики, результатом которой стало не только единение человеческого состава, обретение духовного единства с миром, но и приобретение способности видения божественного Света, единения с Ним, с Утешителем, Параклитом - Святым Духом, третьим Лицом Троицы в православной традиции. Закономерно, что эта традиция была совершенно естественной для человека еще столетие назад и оказалась покорежена, забыта, практически вырвана с корнем сегодня. Ее хрупкие ростки проявлялись в творчестве многих отечественных писателей, таких, как Н. Рубцов, но еще не оформились во что-то определенное, генетически присущее человеку. До этого еще достаточно далеко, предстоит еще большой, трудный, но необычайно важный путь.