Исследования о жизни и творчестве Николая Рубцова : сб. докл. и сообщ. участников науч.-практ. конф. «Рубцов.чтения»

/ Департамент культуры Вологод. обл. [и др.]. – Вологда : Кн. наследие, 2005. – 105 с.

Из содерж.:
Виды реминисценций в лирике Николая Рубцова / П. Глушаков. – С. 71-76.

В первом литературоведческом очерке о лирике Николая Рубцова в 1974 году критик В. В. Кожинов весьма точно сформулировал основополагающий принцип поэтики вологодского поэта: «Самый, пожалуй, неоспоримый признак истинной поэзии – ее способность вызывать ощущение самородности, нерукотворности, безначальности стиха. Мнится, что стихи эти никто не создавал, что поэт только извлек их из вечной жизни родного слова, где они всегда – хотя и скрыто, тайно – прибывали». Однако при всей своей неоспоримой целостности и самобытности лирика Николая Рубцова отнюдь не чужда интертекстуальности, степень которой только сейчас начинает осмысляться. Формальная реализация этой интертекстуальности – наличие в тексте реминисценций, с различной степенью интенсивности отсылающих читателя к поэтическим образам русской и мировой поэзии. 
Как известно, реминисценция в основе своего художественного эффекта имеет определенную опору на читателя-реципиента текста, на его «припоминание» источникового текста или хотя бы на ассоциативную связь (нередко весьма приблизительную) образов, мотивов, ситуаций, отдельных деталей. Можно даже сказать, что реминисценция – это репрезентация памяти поэтического текста, степени его системного функционирования в литературе. Градация этой степени, мера присутствия образов других произведений в произведении данном, а также формальные особенности включения их в тексте дают основания выделять виды реминисценций в границах одной поэтической системы данного автора. Эта особенность присутствует и в лирике Рубцова. 
Ранние стихотворения Рубцова, при всей уже не раз отмеченной неполноте содержания и в ряде случаев недостаточной отточенности стиля, в наибольшей степени демонстрируют определенную смысловую оголенность, то есть имеют прямые текстовые, стилистические и даже цитатные соответствия в предшествующей литературной традиции. Иногда такие переклички с классикой очень плодотворны, текст приобретает полисемантичность, образ корреспондирует с образом, соответствующий мотив с почерпнутым из поэзии прошлого. Иногда чужой мотив становится инородным телом в стихотворении. В случае со стихотворением «А дуба нет...» мотив, перенесенный в произведение извне, настолько парадоксально вплетается в образную ткань, что приводит к существенным сложностям в интерпретации. 
Стихотворение отчетливо делится на две части. Первая рисует несколько фантастическую картину: в тихий вечерний час лирический герой совершает в «светящемся» саду прогулку с героиней. Фантастична не ситуация, а само пространство происходящего, оно таинственно и диковинно: 

Поток, разбуженный весною. 
Катился в пене кружевной 
И, озаряемый луною, 
Светился тихо край родной. 

Светился сад, светилось поле 
И глубь дремотная озер, – 
И ты пошла за мной без воли, 
Как будто я гипнотизер... 

Вторая часть изображает достаточно парадоксальную картину: по-видимому, любовь не имела счастливого продолжения (если она вообще была). Появляется образ дуба, который в русской поэзии имеет несколько значений, но ни одно из них не отсылает нас к теме любви: «...дуб в русской поэзии, – отмечает М. Н. Эштейн, – как и в мировом фольклоре, символизирует жизненную мощь, преодолевшую смерть, именно поэтому омертвение дуба выступает как зловещий признак распада жизни, вторжения демонических сил в ее святилище». 
Дуб корреспондирует с понятиями мужества, силы, величия, умудренности, опытности, погруженности в некую созерцательность, бессмертия, вечности: именно такая тематика, например, в стихотворениях Пушкина («Брожу ли я вдоль улиц шумных...»), Лермонтова («Выхожу один я на дорогу...»). Боратынского («Запустение») и других. 
Дуб у Рубцова погиб от руки человеческой или от стихии. Если это и можно интерпретировать как выражение мотива несбывшейся любви, то с большой долей натяжки. 
И все-таки почему дуб? 
Представляется, что стихотворение Рубцова испытало на себе сильнейшее ритмико-интонационное влияние Державина, а точнее – его конкретного текста «На смерть князя Мещерского». Спонтанная перекличка возникла в следующих строках: 

Где дуб шумел и красовался, 
Там пень стоит...А дуба нет... 

И державинское: 

Где стол был яств, там гроб стоит... 

Четырехстопный ямб и мерная поступь обоих стихотворений, отсылая, друг к другу, дают возможность предположить, что Рубцов непроизвольно воспроизвел в своем произведении мотивы и образы, актуальные именно у Державина. Образ дуба (кедра) – один из частых у него. Именно Державин ввел в русскую поэзию таинственный пейзаж, отличающийся «мерцанием и свечением». Излишне напоминать, что семантика водного потока («поток, разбуженный весною...» у Рубцова) – организует ряд программных вещей поэта. Можно встретить у него и прямые фактические переклички с текстом Рубцова: 

Под наклоненным кедром вниз, 
При странной сей красе природы. 
На утлом пне... 
(«Водопад») 

Или: 

Источник шумный и прозрачный, 
Текущий с горной высоты... 
О! коль ночною темнотою 
Приятен вид твой при луне. 
Как бледны холмы над тобою, 
И рощи дремлют в тишине, 
А ты один, шумя, сверкаешь! 
(«Ключ») 

В стихотворение Рубцова, таким образом, вторгается поэтика Державина, его образы и мотивы. Первоначально задуманная тема под «тяжестью» этой титанической мощи и глубины не просто редуцируется, но становится почти чужеродной стихотворению. Не о личном чувстве, увлечения уже оно говорит, а о мощи и неисчерпаемой силе жизни, о быстротекущем времени, которое не в силах остановить ни чувство, ни природа. 
Державинская реминисценция здесь явственно формальна, строится почти исключительно на ритмической и синтаксической основе. 
Написанное в 1968 году, стихотворение «Ласточка» почти сразу было причислено к классическим образцам рубцовской лирики, далеко перешагнувшим границы анималистической темы. В стихотворении определенно проецируется немаловажная черта стихов Рубцова – их тесная связь с автобиографическими реалиями автора. 
Многозначительный образ выпавшего из гнезда птенца, укоризненная инвектива, обращенная к матери-ласточке, «светлая грусть» всего стихотворения – определенно указывают на соотнесение личностного и художественного. Но, думается, и в этом тексте присутствует «воспоминание» о вполне конкретном тексте Николая Алексеевича Некрасова, высоко ценимого Рубцовым с детских лет (немаловажно заметить, что этот текст традиционно включается в школьную программу по литературе – причем именно интересующий фрагмент). Этот текст – поэма «Саша». Поэма Некрасова, по словам Н. Н. Скатова, приобрела характер «если и не программы, то прямого призыва к молодому поколению». Столь значимый текст, видимо, был воспринят Рубцовым, однако, не в его граждане!венном пафосе, а чисто лирически. Анималистические образы, выбранные как Некрасовым, так и Рубцовым, поддерживаются один другим посредством прямой образной реминисценции, причем ее выявленность находится в пределах всего рубцовского стихотворения, а не только в границах одной стихотворной фразы, четверостишия или предложения. 
Некрасовский текст показывает действие в его развитии, изменении, контрасте: 

Там поднимался дубок молодой. 
Птицы царили ввершине лесной. 

Низко летели, вились колесом 
Совы, шарахаясь о земь крылом; 
Звонко кукушка вдали куковала, 
Да, как безумная, галка кричала. 

Шумно летая над лесом... но ей 
Не отыскать неразумных детей! 

С дерева комом галчата упали. 
Желтые рты широко разевали, 

Прыгали, злились. Наскучил их крик – 
И придавил их ногою мужик. 

Стихотворение Рубцова описывает событие уже завершившееся: 

Ласточка носится с криком – 
Выпал птенец из гнезда. 

Ласточка рядом летала, 
Словно не веря концу. 

Долго носилась, рыдая, 
Над мезонином своим... 

Здесь важны лексическая и ритмико-синтаксическая соотнесенность текстов, а их образная символическая наполненность. 
Наконец, третьим видом формально-образных «воспоминаний» в лирике Рубцова является автореминисценция. Она может быть прямой и вариантной. При прямой автореминисценции лексическое соответствие двух текстов является полным, наблюдается буквальное лексическое дублирование: 

Есть сердобольные старушки 
С душою светлою, как луч! 

: 
... Идет себе в простой одежде 
С душою светлою, как луч! 

При вариантной автореминисценции лексические формы могуг претерпевать известные грамматические и синтаксические (инверсия, в первую очередь) изменения. В качестве примера весьма показательно уже рассмотренное нами выше стихотворение «А дуба нет...» и текст «Ты просил написать о том...». 

Сравните: 
Где дуб шумел и красовался. 
Там пень стоит... А дуба нет. 

И: 

Там, где тополь шумел тогда. 
Пень стоит... А тополя нету. 

Таким образом, можно говорить о наличии в лирике Николая Рубцова реминисценций трех основных видов: ритмико-синтаксической, прямой образной и автораминисценции двух подвидов – прямой и вариантной.