Настоящая литература – всегда о жизни. О жизни подлинной, трудной, непридуманной, а значит, и о твоей собственной. Более того, настоящая литература вдруг как бы обретает новое качество, как бы перестает быть литературой, словесностью, становится фактом судьбы одного человека или целого поколения, а иногда и многих поколений.
Перечитывая сегодня Владимира Тендрякова, перечитывая с острым чувством незажившей еще потери, я думаю о том, как много он еще успел бы и должен был бы сделать: острого, живого, нацеленного в самые болевые общественные и социальные точки действительности. Ведь это его время пришло. Время переоценки многих явлений, многих неистинных ценностей и, что самое главное, время переосмысления не только того, что делается другими, но и самим собой – вот что особенно важно и трудно. Ведь другие начинаются с тебя.
В 1959 году он напечатал роман очень своеобразный, очень личный, не во всем художественно ровный: там авторская мысль и. страсть были, наверное, сильнее самих характеров. Но роман удивительный своим предвидением, предощущением тех кардинальных вопросов; что на многие годы займут педагогическую мысль, приведут к спорам, к конфликтам, к сдвигам, самое главное, приведут к тому общественному состоянию, которое выражается ощущением: так больше нельзя. Надо иначе.
Роман этот назывался «За бегущим днем».
Может быть, и нет прямой логической связи между теми суждениями, вопросами, которые поднял в этом сочинении писатель, и той мощной волной неудовлетворенности положением дел в школе, в воспитании вообще, что привела в конце концов к настоятельной необходимости педагогической реформы – но нравственная, психологическая, социальная связь, безусловно, есть.
Думаю, что и саму эту реформу, точнее, ее осуществление на деле, на местах, в реальности, повседневности, он подверг бы сегодня нелицеприятному и, как всегда, острому, заинтересованному художническому анализу. Но не успел.
Жизнь оборвалась на ходу, в движении, в стремительно бегущем дне. И сидя рядом с Тендряковым на вечере памяти учителя нескольких писательских поколений Константина Георгиевича Паустовского, выступая после него, соглашаясь с чем-то и дружески споря, я не думал, что вижу его в последний раз. Как и Шукшин, как Казаков, как и Абрамов, как Трифонов, он ушел невосполнимо, непростительно рано, осуществив только часть из того, что задумал и мог сказать.
Но день бегущий, на миг оглянувшись назад, к тому и к тем, кого оставил на своем вечном пути, летит и мчится вперёд. А мы, перечитывая тех, кто уже дописал свою последнюю строку, думаем о прошлом, о настоящем и обращаемся мыслью к будущему.
Интересно, что один из первых своих романов «За бегущим днем» Владимир Тендряков посвятил школе, воспитанию личности, и одна из последних его работ, вызвавшая споры, полемику и в чем-то продолжившая на новом этапе художнического самосознания Тему первого романа, повесть «Ночь посла выпуска», тоже была обращена к этой теме.
Есть писатели, талантливо и увлеченно пишущие о разном, о современниках и о людях прошлого, о России и о загранице. о писателях, строителях, студентах, геологах.
Есть писатели одной темы. Она трансформируется по-разному и на разном материале, но она проходит через все его произведения, объединяя их. Этой темой переполнена душа художника, ею больна его совесть. Тема эта у Тендрякова, если определить ее в общих чертах, – как воспитать в человеке человеческое. А точнее, конкретнее: что делает школа, чтобы мальчик, девочка – ребенок стал человеком, личностью. А еще конкретнее: делает ли? Не убивает ли, не подавляет ли в нем живую, непредсказуемую душу?
Этот вопрос прозвучал 28 лет назад в романе «За бегущим днем», и, так и не найдя на него окончательного ответа, писатель поставил его вновь в повести, написанной через много лет. Иногда и ответить невозможно, но мужество писателя состоит в том, чтобы со всей беспощадностью вновь и вновь ставить его перед людьми.
Роман «За бегущим днем» был написан в то время, когда литература о юношестве и школе, за редкими исключениями, еще была буквально заполнена благостными сочинениями о седых учительницах, благородных учениках, что спорят до хрипоты, в какой вуз им идти, о дедушках и бабушках из родительских комитетов, о проблемах школьных балов и бесконечных дебатов на тему о том, может ли мальчик Витя, прогулявший два урока, поцеловать девочку Вику.
Сквозь строй этих благостных, бесконфликтных, а точнее сказать, псевдоконфликтных сочинений с их гладкими диалогами, аккуратными поцелуями и бесстрастными драмами прорывалась литература с живой, услышанной в реальности. в действительности, иногда неприятной на слух речью подростков, вызывавшей оторопь у учителей и родителей, литература, которая стремилась видеть не то, что должно быть, а то, что есть. И далеко не всем, в том числе и учителям, она нравилась. Наоборот, не только не нравилась, но и представлялась даже вредной, мешающей делу воспитания. Каждый из нас, пытавшийся писать о подростках, таких, какими их видели и чувствовали, знал и возмущенные письма, и одергивания, и подробные объяснения. что они не такие, какими их изобразили, что они выше, глаже и лучше.
Но для честного художественного исследования не столь важно лучше или хуже. Существеннее другое: каков наш подросток на самом деле, к чему он стремится, чем живет, чему верит, что отталкивает .от себя, как говорит, о чем думает. Если он хуже – то почему? Я уже говорил, что возникла инерция видеть его не таким, какой он есть, а каким должен быть. Эта инерция и привела к неверному, неподготовленному диалогу с ним, когда нет обоюдного понимания. И действительно, каким он должен быть? И кто это решает? И что в конце концов вкладывает в него вся эта огромная, с мощными традициями наука, именуемая педагогикой? Наука, опирающаяся на опыт прошлого, как никакая другая, но требующая вечного обновления. И какая педагогика формирует человека? Не в университете, не в пединститутах, не в спецшколах, а в обычных заурядных, далеких от научных центров восьмилетках, десятилетках, которым несть числа в нашей стране.
Учитель и ученик. Общество и человек. Ты и я. Я – воспитатель, ты – воспитуемый. Вот тема, романа «За бегущим днем», вот тема Тендрякова.
Главный герой романа учитель Андрей Васильевич говорит: «Плохо, если кто-нибудь из класса не запомнит особенности языка «Песни про купца Калашникова», но с этим еще как-нибудь можно мириться. А вот если я не научу элементарной человеческой честности, самостоятельно думать, не привью чувства товарищества, то это уже преступление перед обществом. Я точно знаю, чего хочу. А как это сделать?.. Я ищу! Я надеюсь найти! Я пока в самом начале поисков! Мне многое неясно, наверняка будут ошибки. И все-таки я буду искать!..»
Поиск этого учителя не нов. Тысячи людей вели этот поиск до него, и вместе с тем он всегда неизведан, ибо ты в своей школе, в своем городке, на своей площадке, на своем месте действия, отталкиваясь от опыта многих других поисков, ведешь свой, всегда неповторимый и новый.
Перед тобой живые, не укладывающиеся ни в какие схемы юные люди, которым мало твоих знаний и навыков, которым ты должен доказать, что именно ты имеешь право их учить и воспитывать.
Это на самом деле очень трудно. И не всегда достаточны для победы талант и характер. Нужна еще благоприятная общественная ситуация. Тогда победа одного над косностью, рутиной, пошлостью других не станет просто единичным прорывом, единичным достижением, а будет подлинно общественной победой.
Многое противостоит таланту и доброму, страстному побуждению. Не только консерваторы и равнодушные, нравственно глухие люди, как это с некоторой долей прямолинейности показывает Тендряков в своем раннем романе, мешает воспитателю. Мешает сила инерции. Накопленное годами равнодушие. Штампы, ставшие формой мышления. Неподкрепленный серьезным материальным и моральным обеспечением авторитет воспитателя. Самодовольство и, наконец, стремление удержать то, что есть, делая лишь вид, что способен к обновлению.
Уже в раннем своем романе молодой Тендряков почувствовал это. Почувствовал и другое, не менее важное. Победа свежей мысли, условно говоря, передового педагогического метода еще не означает перемену, сдвиг в общем воспитательном деле. Кстати, жизнь подтвердила правду Тендрякова, еще раз показав нам, что дело не только в старых или новых, передовых или непередовых методах. Суть дела в тех людях, кто эти методы осуществляет.
Вот что пишет по этому поводу замечательный практик В. А. Сухомлинский: «Руководить нравственным воспитанием – это значит создавать тот неуловимый с первого взгляда моральный тонус школьной жизни, который выражается в том. что каждый воспитанник о ком-то заботится, о ком-то печется и беспокоится, кому-то отдает свое сердце. Это по существу еще целина нашего педагогического поля. Присмотритесь внимательно к своим воспитанникам, вдумайтесь; в каких отношениях находятся они друг к другу, к людям, окружающим их дома, ко всему живому и прекрасному, что должно возвышать человека и утверждать человеческое в человеке. Здесь мы подходим к другому правилу нравственного воспитания: средства преднамеренного воздействия эффективны лишь постольку, поскольку создана и постоянно обогащается среда, воспитывающая человека. Забвение этого правила приводит к тем нежелательным последствиям, с которыми, к сожалению, приходится иметь дело очень часто: к разрыву между словом и делом, поведением и сознанием».
Писатель Тендряков и педагог Сухомлинский, каждый своим путем, пришли к мысли о решающей важности общественного климата. Ибо разрыв между поведением и сознанием неизбежен тогда, когда реальные конфликты спрятаны, скрыты; замолчаны. Когда учителя и ученики, да и все мы делаем вид, что все в порядке, всем существом своим чувствуя скрытый непорядок. И вот тут ностальгическая и торжественная ночь после выпуска превращается в ночь откровений, обличений, в тяжелую ночь переосмысления короткой еще жизни.
В этой повести с новой силой прозвучало то. о чем с известной робостью, словно бы нащупывая что-то очень важное, почти тридцать лет назад в «Дне бегущем» сказал Тендряков.
Неудовлетворенность при том. что все вроде бы удовлетворены, ощущение неблагополучия при общем благополучии.
Отличница, лучшая ученица Юлечка Студёнцева после не предвещающей никакой бури, стандартной речи директора о «тысяче дорог, лежащих перед учениками», с тревогой и даже некоторым отчаянием говорит:
«Школа заставляла меня знать все, кроме одного – что мне нравится, что я люблю. А раз не нравится, то и дается трудней, значит, этому ненравящемуся и отдавай больше сил, иначе не получишь пятерку. Школа требовала пятерок, я слушалась и... и не смела сильно любить... Теперь вот оглянулась и оказалось – ничего не люблю. Ничего, кроме мамы, папы и... школы. И тысячи, дорог – и все одинаковы, все безразличны... Не думайте, что я счастливая. Мне страшно. Очень!»
Вот так с самого начала повести Тендряков предельно заостряет не только ситуацию, но и сам конфликт своего повествования, конфликт предельно жизненный. И может сложиться впечатление, что при тысяче дорог действительно нет выхода. Однако Тендряков убежден – и показывает это, – что выход там и обозначается, там и просвечивает во тьме не такими уж близкими своими огоньками, где возникает предельная неудовлетворенность, предельное стремление сказать самому себе и другим всю правду до конца.
Повесть «Ночь перед выпуском» была написана задолго перед всенародным обсуждением проекта школьной реформы. Роман «За бегущим днем» был написан еще тогда, когда мы только расстались с уродливым и странным явлением раздельного обучения, когда в школе зачастую правили ремесленничество, когда живое древо русской и мировой классики на уроках литературы распиливалось на куски, разбивалось бесконечными пунктами типа «Народность в образе Платона Каратаева», «Дворянская ограниченность в образе Андрея Болконского». Уродовалось чудо литературы, а значит, уродовалось и отношение к миру.
Нельзя сказать, что с этим покончено и сегодня. Рано было бы представить дело так, что школа обрела себя во всех своих истинных возможностях. Но процесс обновления, очищения, переосмысления идет, и, верю, он неостановим. Родился он не только благодаря стараниям наших лучших учителей. наших ученых, деятелей отечественной педагогики, социологии, философской мысли, рядовых практиков.
Нет. кроме всего, в нем сыграли свою роль писательское слово, обостренная, неудовлетворенная происходящим художническая совесть. А ведь трудно было. Доставалось от ревнителей незыблемой истины, от тех, кто точно знает, что можно и чего нельзя. Вот как отчитывали Тендрякова в журнале «Советская педагогика» сразу же после выхода повести «Ночь после выпуска»: «Прежде всего, после прочтения повести и даже еще в процессе чтения формируется твердое убеждение, что автор идет не от жизни современной советской школы, а от своего, скажем сразу, одностороннего представления о ней, и это представление он настойчиво навязывает читателю. Именно навязывает...
Оглянитесь вокруг – и вы увидите, что молодежь наша умеет любить до самопожертвования. дружить, трудиться и помогать людям, и в этом общем стремлении в общей борьбе находить радость и счастье. Почему же В. Тендряков увидел совсем другое, только отвратительное, отождествляя это отвратительное с типичным для нашей действительности? Вероятно, на этот вопрос никто. кроме самого В. Тендрякова, не сможет дать точный ответ».
И Тендряков романом своим, повестью своей, всем своим творчеством и жизнью дал ответ равнодушным морализаторам.
Нет, не отвратительное увидел Тендряков в своих героях. Прежде всего он увидел людей, страждущих во имя правды. Увидел в противоречиях, в стремлении докопаться до самой сути, вычерпав из своих глубин фальшь, болтовню и пустословие.
В предельно беспощадном споре не только с другими, но и с самим собой, в предельном стремлении разобраться, где же нарушается тот «неуловимый с первого взгляда моральный тонус школьной жизни», да и не только школьной – добавим от себя – был поступок Владимира Тендрякова.
Я сказал – поступок, хотя можно было бы сказать подвиг. Просто, помня, зная, ценя Тендрякова, ощущая его нелюбовь к преувеличениям, громогласности, я остерегусь произнести это высокое слово, хотя Владимир Тендряков егодействительно заслужил.